Сельская территория Европейского Боспора в эпоху позднего эллинизма (статистика и топография) Текст научной статьи по специальности «История и археология»

EUROPEAN AND ASIAN BOSPORUS RURAL TERRITORY UNDER THE SPARTOCIDS (SUBJECT INTRODUCTION)

G. P. Garbuzov, A. A Zavoykin., A.A. Maslennikov, S. L. Smekalov

The paper reflects principal problems concerning the comparative study of European and Asian Bosporus rural territory in the 3rd century BC — the 1st century AD. It also considers the state of present-day data base, compares two parts of the country in the light of natural, historical, and ethnic peculiarities, and presents problem solving issues for each part of the country with regard to the available archaeological data. It also characterizes problem-solving techniques.

Key words: archaeology, the Bosporus, antiquity, Hellenism, Spartocids, Kerch Peninsula, Taman

© 2013

А. А. Масленников

СЕЛЬСКАЯ ТЕРРИТОРИЯ ЕВРОПЕЙСКОГО БОСПОРА В ЭПОХУ ПОЗДНЕГО ЭЛЛИНИЗМА (СТАТИСТИКА И ТОПОГРАФИЯ)*

В статье приведён обзор и краткая характеристика (хронология, топография) сельских поселений Европейского Боспора (Керченский п-ов) в «позднеэллинистическую»эпоху (середина III — рубеж II—I вв. до н. э.). Для городской (ближней) и дальней (государственной) хор одинаково характерно резкое сокращение числа памятников, что подтверждается и новейшими исследованиями. Среди поселений дальней хоры выделяются две группы: «эфемерные» (главным образом селища предшествовавшего времени), жизнь на которых, по-видимому, в очень ограниченных масштабах продолжалась ещё несколько десятилетий спустя после неких катастрофических перемен около рубежа первой и второй третей III в. до н.э. И действительно новые поселения типа городищ и укреплённых усадеб, появившиеся преимущественно в Приазовье. Последние — различаются в зависимости от некоторых особенностей своей топографии, прежде всего наличия естественных укреплений. Среди этих городищ особый интерес в плане хронологии, стратиграфии и планировки представляю т.н. эталонные поселения, просуществовавшие не позже рубежа II—I вв. до н.э.

Ключевые слова: сельская территория Европейского Боспора, хронология и топография поселений, раскопки, разведки, исторические интерпретации

Обозначив данную тему, должно сделать, как нам кажется, несколько оговорок. Во-первых, «сельская территория», «хора» или же «сельская округа»? Всякому, даже если он не антиковед, известна многозначность термина «хора». Наверное, для большей ясности или, что точнее, как бы в целях предосторожности следует оставить его применительно к городским земельным угодьям, неугодьям и

Масленников Александр Александрович - доктор исторических наук, профессор, заведующий отделом полевых исследований ИА РАН. E-mail: [email protected]

*Статья подготовлена в рамках работ по проекту «Структура сельских территорий Европейского и Азиатского Боспора в период эллинизма: общее и особенное» (Грант РФФИ № 13 06 00081).

прочим владениям. Но на Боспоре, как известно, в разное время были ещё и земли с иным статусом: царские, государственные (правильнее было бы писать это не через запятую, а через тире), храмовые, а может быть, и какие-то иные. И всё это будет «сельская территория». Границы того, другого, третьего и т.д. в точности нам неведомы; есть только более или менее вероятные предположения. К тому же эти земельные пространства наверняка не оставались неизменными как по своему статусу, так и по площади. Ещё более осторожный термин, применимый скорее к городским центрам, — «сельская округа». Он подразумевает как бы некий ареал экономического, прежде всего торгового, а также в известной мере и культурного влияния того или иного полиса. (Полис без хоры — нонсенс; город без своей сельской территории допустим. Но то и другое, как известно, вовсе не одно и то же.) Эти же «обстоятельства» или «условия», вероятно, имеют право на существование и в более общем, «высоком» смысле, т.е. как соседние с тем или иным государственным образованием территории с иноэтничным населением, находящимся ниже по уровню социальной организации, не позволяющей ему соответствующим образом чётко ограничить (и защитить) сферу своих хозяйственных интересов. Однако «сельской округой», в данном случае всего Боспора, назвать такие сопредельные пространства «язык не поворачивается». Это — сфера влияния.

Во-вторых, о временных рамках. Говоря об «эпохе эллинизма», мы имеем в виду, естественно, тот период, который, при всей неоднозначности мнений относительно характера и специфики эллинизма на Боспоре, в общеисторическом плане ограничивается концом IV — концом второй трети I в. до н. э. С учётом же некоторых известных (и не очень) местных исторических реалий, точнее — коллизий, уместно будет сузить его до конца первой трети III — рубежа II—I вв. до н. э. или, что не менее вероятно, конца I в. до н. э. Но, повторяем, это, так сказать, в рамках «контекста».

В-третьих, проблема хронологических реперов. Совершенно очевидно, что выделение археологических объектов соответствующей датировки опирается, прежде всего, на степень разработанности типологии и хронологии некоторых наиболее существенных в данном отношении категорий массового материала и их синхронизацию. Таковыми в данном случае, по всеобщему признанию, являются амфорная тара, амфорные клейма, некоторые виды столовой посуды, т.н. мегарские чашки и отчасти монеты. Каждый полевик-антиковед знает, что для любого достаточно длительного периода местной истории, несмотря на ряд локальных и временных особенностей, характерен совершенно определённый набор центров амфорного производства и примерный объём импорта каждого из них. Так, во второй половине III-II вв. до н. э. среди находок практически исчезает (или сильно видоизменяется ?) керамическая тара из Гераклеи, Менды, Хиоса, Пепарета, Херсонеса, Фасоса и некоторых других менее представительных в данном регионе центров. Зато доминируют Родос, «поздняя» Синопа, т.н. Колхида, отчасти Книд и какие-то неизвестные центры. (Разработок, посвящённых амфор-ной таре именно рассматриваемого периода, в целом немного. Среди отечественных — назовём в первую очередь работы С. Ю. Внукова и С. Ю. Монахова, хотя они касаются по большей части или самого начала этого этапа, или несколько более позднего периода.) Но всё это становится очевидным, как, впрочем, и морфологические изменения в формах тары «прежних» центров (например, Синопы),

только на уровне массового материала. Относительно немногочисленные находки обломков амфор, тем более их непрофилированных частей (стенок), не позволяют уверенно говорить о соответствующих переменах и, следовательно, иных датировках. (Не только стенки, но ручки да и венчики (но не ножки!) синопских амфор IV и II вв. до н.э., как правило, неотличимы. Почти то же самое можно сказать и о других центрах, которые выделяются скорее по характеру глин. К тому же в это время имела место известная стандартизация амфорной тары.) Вот почему разведочная «подъёмка», особенно если она не массовая и не попала в руки «узких» специалистов, всегда несет определённый «оттенок» недостоверности. (Если среди амфорных фрагментов нет клеймёных, то, теоретически, нет и стопроцентной уверенности, что мы имеем дело действительно с объектами IV начала III вв. до н. э., а не второй половиной последнего, что в данном случае весьма и весьма существенно.) В этой связи нельзя не оговориться относительно итогов изысканий наших выдающихся предшественников. Именно оговориться, ибо они жили в иное время и ставили перед собой иные задачи. Прежде всего это касается В. В. Веселова и И. Т. Кругликовой. Известный «Список сельских поселений античного времени... в европейской части Боспора»1, составленный ею в значительной степени на основании сведений В. В. Веселова, остаётся пока почти что единственным и самым полным их справочным каталогом. Всякий знакомый с ним знает, что все поселения там выделены в две основные хронологические группы с очень широкой датировкой («эллинистические» и «I—III вв. н. э.»). Отчасти конкретизации времени существования тех, что вошли в первую группу, помогают ссылки на находки амфорных клейм. Но лишь отчасти. Правда, Ирина Тимофеевна приводит и уточняющую таблицу распределения этих клейм по памятникам2, исходя из принятых в то время разработок и датировок в области керамической эпиграфики. Напомним, что среди них нас интересует статистика, касающаяся клейм (и, естественно, памятников), относящихся ко времени позже первой трети III в. до н. э. Таковых, по И. Т. Кругликовой, 29 из 40. (Всего же к группе археологических объектов, существовавших, условно, с конца VI по начало III вв. до н. э., ею было отнесено 233 поселения из общего числа 274.) Иными словами, ряд поселений функционировал как бы и в переходную эпоху, т.е. около середины III в. до н. э. Но вся эта статистика и определения требуют уточнения и дополнения (что практически уже или невозможно, или предполагает новые осмотры, сборы подъёмного материала и раскопки) новыми находками, наблюдениями и современными датировками. Вместе с тем, при всех порой значительных разночтениях среди современных специалистов по разным категориям «хроноиндикатирующих» артефактов, в целом их «узкие» датировки позволяют «оперировать» отрезками времени до четверти века. Сказав это, мы в полной мере осознаём, что новые успехи на поприще соответствующих изысканий могут и даже наверняка скорректируют (на какое-то время) существующие датировки и оценки, а следовательно, наши представления и предположительные реконструкции. В особенности это касается амфорных клейм, как в сущности, основного такого «критерия». Но при этом совершенно очевидно, что выводы, сделанные на основании только наличия клейм соответствующей датировки, как бы «двояки». Иными словами, они (клейма) или

1 Крутикова 1975, 256-277.

2 Крутикова 1975, 224-227, табл. 3-4.

свидетельствуют о более протяжённой хронологии того или иного памятника. Или же наоборот, именно реальная история данного археологического объекта либо целой «серии» таковых (т.е. какие-то конкретные, точно датируемые исторические события) должна рассматриваться как хронологический рубеж бытования тех или иных групп самих амфорных клейм. (Именно так в ряде случаев и обстоит дело в регионе Средиземноморья.) Думается, в отношении рассматриваемой территории Боспора (и даже шире), по крайней мере до маловероятной счастливой случайности, некоей эпиграфической находки определённо предпочтителен первый вариант интерпретации таких находок. И здесь нельзя в очередной раз не отметить, что все мы прибываем в состоянии нетерпеливого ожидания итогов многолетних фундаментальных исследований признанного специалиста в области «малой» керамической эпиграфики Н. Ф. Федосеева. Разумеется, благодаря гениям наука шагает вперёд семимильными шагами. Но ведь и мы, недостойные, делаем всё, что в наших силах, чтобы она тащилась в том же направлении...

В-четвёртых, говоря об археологических памятниках сельской территории Европейского Боспора в указанное время, мы почти исключительно имеем в виду поселенческие структуры. Необъяснимый пока парадокс состоит в том, что ни одного т.н. сельского некрополя нам здесь неизвестно, несмотря на достаточно долговременные и широкие полевые исследования и даже периодически (слава Богу, не постоянно!) возникающий «нездоровый интерес» неспециалистов. Немногочисленные и «неполные» исключения: недавние раскопки А. В. Гавриловым могильника II — середины I вв. до н.э. городища Куру-Баш, т.с., на географическом пограничье Керченского п-ова и остального Крыма3 и несколько погребений, вероятно, рубежа этих же веков, обнаруженных уже довольно давно в грунтовых некрополях близ сёл Кыз-Аул (Черноморское побережье), Ново-Отрадное, Золотое, в урочищах «Стоячий камень» и Старожилово (Крымское Приазовье) (Гайду-кевич 1959; Арсеньева 1970; Корпусова 1983; раскопки ВКАЭ4).

Наконец, даже в отношении наиболее «чистых» в плане стратиграфии и хронологии памятников (а таких, что называется, эталонных — немного) приходится констатировать наличие неких «переходных периодов». То-есть более или менее многочисленных, относительно ранних или, что много реже, поздних находок. В основном же мы имеем дело с той или иной степени «презентабельными» куль-

3 Гаврилов, Труфанов 2012, 33-34.

4 Здесь и далее автор сознательно избегаем ссылок на свои работы и публикации. Во-первых, это как бы не совсем прилично. Уже вышедшие стати и монографии живут «своей жизнью», и степень их затребованности (цитирования) не должна зависеть от самолюбия автора. Во-вторых, этот самый показатель считаю очередной бюрократической глупостью. В частности ещё и потому, что в античной истории и археологии признанные авторитеты, на которых постоянно ссылаются, в большинстве своём уже давно или относительно недавно «сошли в мир иной» и им, что называется, от этого «индекса цитирования» ни слаще, ни горче... Естественно, уважение и внимание к работам коллег — вещь совершенно обязательная. Правда и здесь есть своя сложность. В наше время выходит так много различных периодических, тематических, всеобщих, региональных, мемориальных и т.п. книг и сборников, что уследить точно за тем, кто именно и о чём первый сказал (точнее — написал), становится всё сложнее. Супергениальные идеи и выводы в общем-то редки. И творцы их общеизвестны. Во избежание соответствующих недоразумений полагаю во всех прочих случаях осторожнее писать: «Разделяю точку зрения о том, что ...» или «присоединяюсь к мнению такому-то.». Другое дело — публикации новых материалов. У них совершенно естественно и заслужено должен быть «хозяин», всяческим затратам и трудам которого они и обязаны своим появлением. Впрочем, всё это моё частное мнение.

турными напластованиями, строительными остатками и археологическим материалом соответствующего периода на достаточно долговременных и стратиграфически сложных (многослойных) поселенческих объектах. Причём по большей части сохранность этих «культурносодержащих горизонтов» оставляет желать лучшего. Поэтому немногие «счастливые» исключения, о которых будет сказано ниже, особенно показательны и важны как в отношении общей и частной хронологии, так и в плане общеисторических реконструкций.

Особо следует отметить фактор исследованности всей рассматриваемой территории в целом и касательно собственно поселений «эллинистической» эпохи в частности. В первом случае до относительно недавнего времени здесь, т.е. на Керченском п-ове, в силу разных причин реально существовали «белые пятна». Пример тому — район Караларского побережья на севере и часть Причерноморского побережья к востоку от мыса Чауда на юге, где на протяжении нескольких десятилетий находились закрытые для посещения зоны. Естественно, что-то могло быть пропущено и в глубинной части Восточного Крыма. Но в общем, открытие на полуострове сколь-либо значительных памятников типа больших укреплённых городищ маловероятно. Иное дело объекты вроде селищ, стоянок, сторожевых башен и т.п. Тут, как показывает недавний опыт местных и западно-крымских разведок, вполне возможны уточнения и дополнения. Если же судить о масштабах и тщательности разведок и раскопок собственно памятников археологии и, так сказать, объективности нашей конкретной информации, то должно отметить следующее обстоятельство. Строго говоря, до полной исследованности всякого объекта (что само по себе, хотя всегда желаемо, но далеко не всегда осуществимо, а с точки зрения общей методики археологических работ вообще неверно) любые выводы нельзя признать окончательными. Тем более это касается данных, полученных только за счёт сбора и картографирования (в том числе с помощью ОР8-координат и т.п.) подъёмного материала, как бы полно и обосновано они ни выглядели и как бы горячо и искренне ни отстаивались в среде археоло-гов-антиковедов (Г. П. Гарбузов, Т. Н. Смекалова, А. В. Батасова). Даже шурфовка немногим повышает степень этой самой достоверности. Попутно берусь утверждать, что применительно к античным памятникам, тем более достаточно сложным и многослойным, раскоп, равный по площади традиционному квадрату (5х5 м) в сущности является не более чем шурфом. А, напомним, для большинства поселений полуострова, условно говоря, V-III вв. до н. э., да и немалого числа более поздних — информации, полученной иным способом, у нас просто нет. Между тем, давно отмечено, что исследование именно этой группы памятников (т.е. селищ) приносит действительно презентабельные и надёжные в плане хронологии результаты только в случае раскопок больших площадей. Отсюда неизбежны всякого рода сомнения, и прежде всего в области абсолютной хронологии. И тем не менее, соответствующая статистика, топография и исторические выводы в настоящее время выглядят более обосновано, нежели несколько десятилетий назад. Как уже писалось, этим мы обязаны успехам на поприще «вещеведческой» хронологии и полевой археологии. Ибо, помимо планомерных и многолетних раскопок новых, т.н. базовых памятников III—I вв. до н. э., соответствующие слои выявлены и на уже известных поселениях, где прежде наличие таковых не предполагалось. Всё только что сказанное позволяет, как нам кажется, достаточно объективно су-

дить о количественной и пространственной характеристике интересующих нас археологических объектов.

Наконец, последний «момент» (в-пятых) включает в себя проблему западных границ боспорских владений именно в рассматриваемое время. Не останавливаясь на этом вопросе сколь-либо подробно, отметим лишь, что таковая могла вовсе не быть постоянной и тем более особым образом оформленной, завися, как и во все периоды истории античного Боспора, от целого ряда внешних и внутренних факторов. Не исключено, что она то сжималась до территории собственно Керченского полуострова и даже его части, то расширялась чуть ли не до глубинных районов всего Крыма. Но всё же, хотя и условно, наиболее оптимальными представляются внешние рубежи государства этого времени в относительно близких западных и северо-западных окрестностях Феодосии. Этими пространствами мы и ограничимся в дальнейшем изложении.

Итак, перейдём к общему обзору памятников III-II вв. до н. э. (а подчас и тех, что условно датируются немного позднее) (рис. 1), начиная именно отсюда, т.е. так называемой округи этого известного городского центра. Впрочем, выделение её из состава всего Восточного Крыма если и оправдано, то, скорее, в административном плане. В природно-геологическом отношении это не вполне так. Холмистая степная равнина, расчленённая руслами пересыхающих речек, стекающих в общем направлении на север в равной мере характерна и для большей части собственно Керченского полуострова, и для северных, северо-западных районов феодосийской округи. Лишь на западе и юго-западе (предгорья и начало главной Крымской горной гряды) её рельеф, геолого-морфологические, почвенные и иные характеристики совершенно другие. Благодаря многолетним разведкам и раскопкам, главным образом, проведённым А. В. Гавриловым (из основных публикаций укажем годы: 2004, 2011), археологическая карта данного района на сегодняшний день если и не абсолютно полная, то достаточно насыщенная. И вот какова общая картина в интересующем нас плане. Из 85-87 учтённых на начало 2000-х годов поселений большая часть (около 70) существовала в период либо с начала V в. до н. э. (т.н. стойбища, стоянки), либо (в основном) со второй четверти следующего века и примерно по конец первой трети III в. до н. э. На весь последующий античный период приходится время жизнедеятельности всего 16 поселений. Из них к собственно «позднеэллинистическому» времени (или целиком, или отдельными периодами — слоями) относится и того меньше: 9 (Фронтовое 2, Береговое 1, Куру-Баш, Биюк-Янышар, Сары-Кая, Карасан-Оба, Алан-Тепе 1, Мачук, Яман-Таш. Топографически почти все они находятся на склонах Внешней гряды восточной части Крымских гор и во внутренней части этого горного региона. Исключения: Береговое 1 на побережье Феодосийского залива и Фронтовое 2 в центре Акмонайского перешейка, на Парпачском гребне. В эти же хронологические рамки можно «вставить» селища: Сурб-Хач 1, Кар-Даг 1, Скала и недавно открытое святилище Туар-Алан. Информация о последних любезно предоставлена А. В. Гавриловым). То есть, и это для нас особенно ценно, указанный рубеж III в. до н. э. на какой-то срок пережило примерно каждое 10 из прежде существовавших поселений. (Эти памятники, по мнению А. В. Гаврилова, возникли в самом конце IV — начале III вв. до н. э., т.е. когда появились первые признаки некой угрозы и в степной зоне стало опасно жить. И как бы параллельный процесс:

ассимиляция тавров снизила их агрессивность. Они стали «лояльно» относится к сельским поселениям в предгорьях и горах, что позволило начать вовлечение этого региона — кстати, с очень неплохим и «новым» экономическим потенциалом — в сферу торгово-хозяйственных интересов Боспора). В какой мере этот показатель отражает истинную ситуацию, и насколько он типичен для всего полуострова, пока не вполне ясно. Другой вопрос, и тут мы как бы забегаем вперёд, что это была за «жизнь»?

Для данной территории (как, впрочем, и остальной части Восточного Крыма) совершенно определённо можно говорить о том, что местоположение, локальная топография и общая характеристика новых населённых пунктов в указанное время (примерно со второй трети — середины III в. до н. э. ) резко изменились. Теперь это относительно небольшие по площади (компактные) укреплённые городища (со своего рода «посадами» или без оных), располагавшиеся на приметных и удобных для обороны и обзора возвышенных местах, в предгорьях или (что много реже) на побережье вблизи Феодосии. Именно эти памятники продолжают существовать и в «римскую» эпоху. Жизнь в немногих прежних степных селищах окончательно замирает к концу II—I вв. до н. э. Эту впечатляющую картину перемен конкретизирует статистика находок амфорных клейм и монет. Так, из 1540 клейм с 49 памятников феодосийской округи только 45 датируются автором соответствующей публикации5 временем от конца 80-х — начала 50-х годов III в. до н. э. (условно говоря — второй четверти этого века) до второй четверти I в. до н. э. Это в целом составляет не более 3 процентов общего числа клейм. (Укажем, что весьма велико количество вообще неопределённых, точнее, не поддающихся уверенной датировке клейм.) При этом почти половина из них относится именно ко второй четверти III в. Остальные, в количестве от 6 до 1, приходятся на прочие четверти этого и следующего столетий. (Максимальное, если так можно говорить о столь минимальной статистике, — на третью четверть III и вторую-третью четверти II вв. до н.э .) В основной своей массе они происходят именно с вышеупомянутых «новых» памятников предгорий. Но некоторое число «ранних» — из раскопок и подъёмки на «степных» селищах предшествовавшей эпохи. Как нетрудно догадаться, это в подавляющем большинстве клейма на ручках родосских и синопских амфор.

Итак, согласно А. В. Гаврилову, угасание жизни на последних поселениях в степной зоне округи Феодосии можно отнести к середине или к самому началу третьей четверти III в. до н. э. На эту дату, кстати, указывают и монеты поздней чеканки Феодосии, точнее — их первые выпуски. Вообще же эта чеканка, по мнению специалистов (В. А. Анохин, Н. А. Фролова, В. А. Сидоренко) продолжалась довольно долго, до конца III — начала II вв. до н. э. С таким периодом эмиссии и хождения этих монет можно было бы согласиться, если бы соответствующие находки повсеместно сопровождались синхронным амфорным материалом (т.е. второй половины III-II вв. до н. э. ) Но, по информации А. В. Гаврилова, на поселениях степной зоны региона, где встречены эти монеты, такой «поздней» ам-форной тары нет. Зато эту «картину» подтверждают синопские амфорные клейма. На указанных поселениях, относящихся ко времени после середины III в. до н. э.,

5 Гаврилов 2011.

их нет, а вот в предгорьях они появляются именно с данного времени6. Косвенно подтверждают такую дату и херсонесские клейма, которые исчезают на степных поселениях в первой четверти III в. до н. э. (см. там же.). На поселениях этой зоны феодосийской округи вообще не встречено и т.н. мегарских чаш, входящих в массовый обиход с конца третьей четверти III в. до н. э. (аттическое производство) и даже немного позднее (прочие центры изготовления). (Информация Д. В. Журавлёва.)

Естественно, ко всем этим подсчётам и оценкам надо относиться осторожно и с оговорками. Прежде всего, касательно степени исследованности (раскопанно-сти) поселений. А она, в общем, невелика. (Из упомянутого их числа небольшие раскопки (60-100 кв. м) велись на двух-трёх, а более солидные площади: 350, 500 и 820 кв. м были вскрыты всего на трёх памятниках, причём лишь один, Биюк-Янышар, относится к числу «поздних».) Наконец, вновь и вновь приходится кон -статировать, что общий уровень нашей осведомлённости в вопросах клеймоведе-ния застыл в ожидании уже давным-давно обещанного исторического прорыва. А пока, как это отмечает сам Николай Фёдорович Федосеев, в упомянутом Своде А. В. Гаврилова есть недочёты и неточности, в том числе и хронологического плана. (Впрочем, это уже скорее — споры между самими клеймоведами и клеймофи-лами.) Ну что же, будем ждать и надеяться.

Сводка монетных находок с феодосийской округи по-своему не менее показательна. Из 261 учтённых на 2004 г. боспорских (главным образом) монет 51 датируется второй четвертью III в. до н. э.; 7 и 11 — соответственно третьей и последней его четвертями. 1, 3 и 12 — второй и последующими четвертями следующего века и 12, 9, 4 и 4 — такими же отрезками I в. до н.э. В подавляющем большинстве эти монеты происходят с памятников предгорий, где, кстати, монеты более раннего чекана (V и первых трех четвертей IV вв. до н. э. ) почти не фиксируются7. Таким образом, картина жизнедеятельности феодосийской округи демонстрирует совершенно определённую динамику перемен, пик которой приходится где-то на конец первой трети III в. до н.э. При этом городища позднеэллинистического времени по большей части продолжают функционировать и в последующие века, переживая, по мнению А. В. Гаврилова, некие потрясения и перестройки около 180 г. до н. э., а также на протяжении I в. до н.э. и около середины III в. н.э.8

Следуя далее к востоку уже по территории собственно Керченского полуострова, мы прежде всего охарактеризуем прибрежные, Причерноморские районы, до недавнего времен, как уже писалось, мало или вовсе не обследованные. Это окрестности мыса Чауда и пространства к востоку от него, вплоть до Узунлар-ского озера. Недавние и неоднократные разведки пока не выявили здесь следов каких-либо поселений интересующего нас времени, хотя несколько более ранние, а также поздние (с рубежа эр по раннее средневековье) обломки амфор и монеты встречаются. (Даже на месте остатков предполагаемого городка Казека нет находок III-II вв. до н. э., что, впрочем, ввиду крайне плохой его сохранности и практически полной неисследованности, может оказаться случайностью.) Вопрос о степени освоения данной территории в античности, в том числе датировке следов кадастрового и иного «межевания», остаётся открытым. Какие-то не очень

6 Гаврилов 2011, кат.

7 Гаврилов 2004, 189-205.

8 Гаврилов 2004, 27-41.

«презентабельные» селища или усадебки, скорее всего, схожие с теми, что в своё время были открыты в степной части п-ова В. В. Веселовым и И. Т. Кругликовой, второй половины IV — начала следующего века тут всё же наличествовали9.

Окрестности горы Опук с жалкими развалинами легендарного Киммерика (если только основная его часть в настоящее время не на дне моря) и мощной цитаделью на её вершине в той или иной мере обследовались на протяжении двух последних веков неоднократно. Обратимся к обобщениям полутора — двухдеся-тилетней давности, оставив «за скобками» соответствующие слои и находки на только что упомянутых объектах. В т.н. округе Киммерика, точнее г. Опук (примерно 7-10 км «в окружности»), известно около 20 предположительных поселений. За небольшим исключением это, видимо, типичные селища или деревни из нескольких небольших, несложных по планировке «домов-усадеб» IV — начала III вв. до н. э., а в редких случаях появившиеся ещё в конце VI или в V в. до н. э. Среди них только на трёх (Кыз_Аульский маяк 1, Киркояшское восточное, Кир-кояшское северо-восточное), согласно информации В. К. Голенко10, присутствовал незначительный материал (амфорные обломки, в том числе синопское клеймо 261 г. до н. э.) середины — второй половины III и даже II вв. до н. э. Есть несколько поселений с находками I в. до — I в. н. э. или первых веков н. э., а также раннес-редневековые. Но собственно памятники только рассматриваемого времени не выделяются.

Прибрежные пространства к востоку: от Кыз-Аульского маяка до мыса Та-киль и далее к северу — условно принято считать хорой городов Китея и Акры. Ещё В. Ф. Гайдукевич и М. М. Кубланов отмечали здесь несколько пунктов — поселений, в том числе эллинистического времени. О наличии таковых сообщали В. А. Хршановский, Е. А. и Н. В. Молевы, долгие годы работавшие в этом районе. Последние по времени изыскания: разведки и раскопки — проводили здесь А. В. Куликов, А. Л. Ермолин, С. Л. Соловьёв. Впрочем, первые — не носили всеобщего и методичного характера, вторые — касались либо некрополей, либо части данной территории (к северу и северо-западу от т.н. Акры). В сущности, за единичным исключением (см. ниже), ни одно из здешних поселений не раскапывалось. Тем не менее, новые материалы позволяют несколько конкретизировать интересующую нас информацию. Эти поселения (усадьбы или деревни «горожан») располагались, как правило, на удалении до нескольких км от побережья, примерно через каждые 2-3 км, в основном на пологих возвышенностях, в визуальной видимости друг от друга и «своих» полисов. Почти все они интенсивно распахиваются не одно десятилетие. Разведками ещё 50-х годов прошлого века в районе восточнее и северо-восточнее Кыз-Аульского маяка было выявлено три селища с находками III-II вв. до н. э.,11 но обоснования эти датировок фактически нет. Соответствующие керамические находки, за исключением одного пункта в микрорайоне близ Акры, нам доподлинно неизвестны. Зато монетные — опубликованы и постоянно пополняются. Согласно А. В. Куликову12, они происходят с

9 Гаврилов, Голенко, Ермолин, Столяренко 2006, 144-155; Гаврилов 2010, 88-104, а также разведки автора.

10 Голенко 2007, 195-205.

11 Кубланов 1961, 93.

12 Куликов 2003, 152-159.

семи поселений и исчисляются двумя с половиной сотнями. Почти всё это панти-капейский чекан с конца V по середину III вв. до н. э. и одна монета времени Асан-дра. Большинство датируется второй половиной IV — началом следующего века. Раскопки С. Л. Соловьёва на поселении Заветное 513 пополнили это собрание, но не изменили общей «картины». Зато благодаря им был не только получен весьма значительный массовый материал, прежде всего, разнообразная керамика, но и впервые в этой части полуострова обнаружены строительные остатки (в том числе и достаточно хорошо сохранившиеся) жилого, хозяйственно-производственного и сакрального назначения. Общую характеристику по крайней мере этого населённого пункта, несомненно, можно считать античной. Датировка памятника в основном — начало IV — первая четверть III вв. до н. э. Немало более ранних находок, но практически отсутствуют более поздние. Недавние разведки западнее и северо-западнее данного пункта (фактически в северных и юго-западных окрестностях Тобечикского озера)14 выявили ещё нескольких поселений-селищ всё того же IV-III вв. до н. э., а также отдельные объекты и находки I в. до н. э. — I в. н. э. Раскопки не проводились, датировки же по подъёмному материалу, как это обычно и бывает, достаточно широкие. Но явно «позднеэллинистических» находок не встречено вовсе.

Далее к северу и северо-западу прибрежной зоны пролива мы попадаем на территорию Нимфейской хоры, в настоящее время весьма хорошо обследован-ную15. По подсчётам В. Н. Зинько, на хоре этого города известно около полусотни сельских поселении конца VI — начала III вв. до н. э., причём большинство их приходится относится ко второй — третьей четвертям IV в. до н. э. Многие доживают до конца первой трети следующего века. Вблизи некоторых из них зафиксированы и отчасти раскопаны грунтовые и курганные могильники. Среди поселений периода расцвета, вероятно, были изолированные усадьбы или их «конгломерации», укрепления на границе хоры и т.н. варварские селища. Для нас в данном случае важно, что в последующий период их число сокращается самым существенным образом: почти на порядок. По данным В. Н. Зинько16, «следы жизни» второй половины III-II вв. до н. э. выявлены всего на шести поселениях, в том числе четырёх на т.н. ближней хоре (Героевка I, Эльтиген, Огоньки, Чуру-башское). Значительные раскопки (на площади около 1400 кв. м) велись на первом из них17 и дали материал конца III — первой половины следующего века. Поселение Огоньки, пожалуй, самое многообещающее по своему размеру и мощности культурных напластований, также содержало слои интересующего нас периода18, но строительных остатков на небольшом раскопе (150 кв. м) выявлено не было. Ещё более ограниченные раскопки на поселении Чурубашское обнаружили слои III-II вв. до н. э.19 В отличие от предыдущего, этот объект, вероятно, являлся чем-то вроде деревни, состоявшей из отдельно стоявших небольших «усадеб».

13 Соловьёв, Шепко 2004; Шепко, Соловьёв, Папуцы-Владыко, Ахмадеева 2011, 368-370; Шеп-ко, Соловьёв 2012, 469-476.

14 Шевченко 2009, 468-470; Ермолин 2010, 155-160.

15 Scholl, Zinko 1999; Зинько 2007.

16 Зинько 2007, 167-178.

17 Горончаровский 1991, 23-24; 1996, 31-32.

18 Кирилин 2008, 249-311.

19 Крутикова 1975, 130-131.

Новейшими изысканиями на предполагаемой хоре соседнего с Нимфеем (на севере) боспорского города Тиритаки20 открыто пока весьма ограниченное (менее десятка) число сельских поселений, среди которых нет ни одного рассматриваемого времени. Далее следует хора боспорской столицы. Однако в силу ряда причин именно она до сих пор наименее обследована. Впрочем, благодаря главным образом достаточно старым разведочным работам21, здесь известны отдельные местонахождения III-II вв. до н. э., или даже археологические объекты с хорошо выраженными слоями этого времени, — например, довольно значительное городище на высоком холме в 0,8 км западнее сопки, на которой некогда стоял Куль -Обинский курган. Недавние его посещения также подтвердили наличие здесь материала (фрагменты «мегарских» чашек, обломки родосских амфор) III-I вв. до н. э. Сведения о прочих пунктах или находках (см. В. В. Веселов, И. Т. Кругли-кова) требуют проверки. В любом случае, их существенно меньше, нежели датирующихся IV-III вв. до н. э. Есть довольно старая информация об отдельных находках «искомого» времени в районе мыса Ак-Бурун22, не подтверждённая, впрочем, новейшими осмотрами23. Зато «попутно» упомянем несомненно относившееся к интересующей нас эпохе (III в. до — I в. н. э.) поселение близ Второго Змеиного кургана на Юз-Обинской гряде24. Очень яркий и большой памятник — городище или укреплённая усадьба на Темир-Горе, — вероятно, также относился к хоре Пантикапея, но, за исключением старинных изысканий А. Е. Люценко25, этот памятник никогда не раскапывался; его планировка, хронология и стратиграфия в точности неизвестны, хотя наличие слоёв и находок интересующего нас времени там очевидны. Это подтверждают и неоднократные посещения Темир-Горы автором данной статьи. А вот на «усадьбе» по соседству (Партизаны I) также довольно давно был исследован винодельческий комплекс III-II вв. до н. э., рядом с которым находился известный античный колодец и, не исключено, святилище Асклепия26. Правда, само это поселение появилось, согласно В. Ф. Гайдукевичу, ещё в IV в. до н. э.

Мирмекийская хора, если она и существовала, на современном уровне нашей информированности почти не выделяется. Единственным памятником, возможно, связанным с нею, а возможно, относящимся к хоре Пантикапея, остаётся т.н. загородная усадьба, раскопанная ещё В. Ф. Гайдукевичем27. Мнения о времени её появления, эволюции планировки и даже характере (одна или три постройки-усадьбы) разноречивы. Полагают, что она (или они) появилась в конце IV — начале III вв. до. н. э.28, во второй трети либо около середины III в. до н.э.29 А это, естественно, совсем не одно и то же в интересующем нас контексте. В любом случае, функционирование этого жилищно-хозяйственного комплекса во второй половине III — первой половине II вв. до н. э. несомненно.

20 Зинько, Бейлин, Зинько 2009, 106-108; Зинько 2011, 116-117.

21 Семёнов, Кунин 1962, 257-262; Веселов 2005.

22 Семёнов, Кунин 1962, 259-260; Шестаков 1999, 109-111.

23 Котин 2012, 57.

24 Федосеев 1999, 71-73.

25 Гайдукевич 1941, 45-60.

26 Гайдукевич 1958, 369-372.

27 Гайдукевич 1981, 55-75.

28 Зинько 1999, 133-142.

29 Федосеев 2009, 451-453.

~ Памятники III-II вв. до н. э. 1 — Ак-Бурун; 2 — Акташское; 3 — Андреевка Южная; 4 — Бакланья скала; 5 — Бондаренково-Восточное I. Поселение .; 6 — Войково I; 7 — Ге -неральское Западное, юго-западный склон; 8 — Героевка 1; 9 — Глазовка; 10 — Ени-Кале; 11 — Заветное V; 12 — Казантип, Мысовое II; 13 — Кезы; 14 — Киркояшское восточное; 15 — Киркояшское северо-восточное; 16 — Крутой берег; 17 — Кызаульский маяк; 18 — Маяк I; 19 — Маяк II; 20 — Мирмекий усадьба; 21 — Мыс безымянный; 22 — Огоньки-1; 23 — Осовины I; 24 — Партизаны I; 25 — Сары Кая; 26 — Семеновка I; 27 — Сююрташ; 28 — Темир-гора; 29 — Узун Сырт (вершина); 30 — Чокракский мыс; 31 — Чурбаш-9; - Эльтиген-Музей.

Памятники II—I вв. до н. э. 33 — Алан Тепе 1; 34 — Андреевка Северная; 35 — Береговое I; 36 — Биюк-Янышар; 37 — Генеральское Восточное; 38 — Золотое Берег; 39 — Зюк Мыс; 40 — Казантип Восточный I; 41 — Казантип Восточный II; 42 — Карасан Оба; 43 — Куль-Оба; 44 — Куль-Тепе Восточное; 45 — Куль-Тепе Западное; 46 — Куру Баш; 47 — Кызаульский некрополь; 48 — Мачук; 49 — Михайловка; 50 — Ново-Отрадное I; 51 — Парфений; 52 — Полянка; 53 — Порфмий; 54 — Салачик; 55 — Сиреневая бухта городище; 56 — Сиреневая бухта. Святилище; 57 — Старожилово; 58 — Стоячий камень; 59 — Фронтовое II.

Обращаясь далее к северо-восточной, самой «припроливной» части полуострова, приходится вновь констатировать, что помимо так называемых Порфмия и Парфения, иных античных поселений здесь подвергнуто раскопкам, в том числе и в последние десятилетия, практически не было. Впрочем, — оставив упомянутые временно как бы за скобками, — отметим, что разведки тут проводились неоднократно. Они в чём-то уточнили или дополнили материалы и результаты, полученные в своё время К. Э. Гриневичем, В. В. Веселовым и И. Т. Кругликовой, а недавно сотрудниками Керченского музея30. В общей сложности в этом районе

30 Ермолин, Федосеев 2011, 210-218; Бейлин, Бейлина, Куликов 2009, 28-31; Столяренко 2013, 444-449.

(условно от т.н. Змеиного мыса в нескольких километрах к северу от Мирмекия и до т.н. Широкой бухты уже за поворотом — крайней восточной оконечности полуострова) в настоящее время известно нескольким более 20 античных памятников. Но именно эта территория, и в особенности её прибрежная часть, наиболее интенсивно застраивалась и осваивалась в хозяйственном отношении на протяжении последнего столетия. Кроме того, часть памятников была уничтожена во время строительства паромной переправы и в годы Великой Отечественной войны. Так что судить доподлинно об их характере, назначении и даже датировках очень сложно, если не почти невозможно. Тем не менее, известно о находках соответствующего времени в районе мыса Фонарь (в створе Еникальского маяка, Порт-Мион по Н. Ф. Федосееву)31, а также небольшие (32 кв. м) раскопки А. Е. Кислого32. Невдалеке выявлено ещё несколько (7 по В. В. Веселову и И. Т. Кругликовой) поселений или, точнее, местонахождений, в том числе два — с материалом III-II вв. до н. э. (Подмаячное или Маяк I и Маяк II), а также две линии рвов, вероятно, античного происхождения. Зафиксированы находки этого периода на территории крепости Ени-Кале, у посёлка Опасное33 и вблизи городища Порфмий34. В последнем случае возможно уточнение: конец III-II вв. до н. э. (В Сводах В. В. Ве-селова и И. Т. Кругликовой в этой части полуострова указано много объектов «эллинистического» периода, но, как уже отмечалось, с широкой датировкой.) Большего сказать о них, к сожалению, пока нечего. Что же касается «традиционного» Порфмия (городища у села Жуковка), то и тут мнения современных исследователей не совпадают (В. В. Веселов, Е. Г. Кастанаян, М. Ю. Вахтина, с одной

31 Гриневич 1927, 47-52; Федосеев 1999, 64-68; Ермолин, Федосеев 2011, 214-216.

32 Кислый 2005, 224.

33 Веселов 1959, 229-242.

34 Вахтина 2002, 94-98.

стороны, и А. Л. Ермолин, Н. Ф. Федосеев — с другой). Так или иначе, но для нас существенно, что многолетние раскопки свидетельствуют о существовании тут именно укреплённого поселения с конца первой трети (есть мнение и относительно третьей четверти) III по середину (?) I вв. до н. э. Ситуация с предполагаемым Парфением представляется к настоящему времени ещё более сложной. В немалой степени, как ни странно, благодаря возобновившимся, вернее, начавшимся планомерным раскопкам здесь Керченского музея. В целом же повторим, степень сохранности и изученности большинства упомянутых здешних объектов такова, что мы, скорее всего, вообще никогда не сможем определиться, с чем именно мы имеем дело в этой части полуострова (усадьбы, укрепления, городки, торгово-транспортные пункты на переправе и т.п.).

Следующий прибрежный (уже Приазовский) район — это ближайшие и отдалённые окрестности сёл Осовины и Юркино. Здесь также известны отдельные пункты, вернее, местонахождения артефактов интересующего нас времени35. Прежде всего это довольно большое, к сожалению, слабо изученное (раскопки В. Н. Корпусовой и В. Н. Зинько в 1989-1993 гг. и разведки 2009 г.36) поселение Осовины I (в 0,4 км к западу, юго-западу от мыса Бакланий или Борзовка-Варзов-ка). С северной стороны мыса располагается заметный зольный холм, а в 0,35 км к юго-востоку и к западу от упомянутого села — античный грунтовой и курганный некрополи. Остальные здешние памятники относятся по большей части предположительно к IV — началу III вв. до н. э. или «римскому» и раннесредневековому времени. Приблизительно то же можно сказать и о пунктах в окрестностях сёл Бондаренково, Войково и Глазовка (не менее 15), но только о трёх (Бондаренко-во-восточное I, Глазовка I, Войково I — на холме около автохозяйства)37 можно с уверенностью говорить о находках именно III-II вв. до н. э.

Далее вдоль Азовского побережья отметим раскопанное Восточно-Крымской археологической экспедицией ИА РАН (далее — ВКАЭ) на значительной площади (около 3000 кв. м) многослойное и долговременное (конец VI в. до н. э. — начало VI в. н. э.) городище на мысе Зюк (Зенонов Херсонес Клавдия Птолемея), определённо обитаемое в рассматриваемое время. Каков точно был его статус (крохотный городок или просто укреплённый населённый пункт-гавань), с уверенностью сказать трудно. Общая площадь памятника — несколько менее 1 га. Весь ли он был обжит в данное время — не вполне ясно, но, скорее всего, на этот вопрос надо отвечать утвердительно. Более того, городок был укреплён стенами с бастионами, построенными где-то около середины первой половины III в. до н. э. Частично раскопаны мощёная улица с остатками домов-помещений по обе её стороны и небольшая площадь. Большой зольный холм в северо-западной части поселения от основания в значительной своей части сформирован мусорными отложениями III-I вв. до н. э. Это подтверждают и датировки весьма многочисленных находок: амфорных клейм, фрагментов терракот, монет, обломков «мегарских» чаш. Удобное во всех отношениях местоположение мыса и городища, несомненно, способствовало его долгой истории.

35 Веселов 1959, 238-242; 2005; Кругликова 1975, 257-258.

36 Зинько 1994, 123-126; Бейлин, Бейлина, Куликов 2009, 28-32.

37 Веселов 1959, 234-240; 2005; Кругликова 1975, 257-259; Бейлин, Бейлина, Куликов 2009, 28-31.

Сложнее определиться с двумя следующими пунктами. Строго говоря, они располагаются не на побережье, но и не слишком от него удалены (2,5-4 км). Первый — городище Кёзы (Кёзы Северное) был открыт или, по крайней мере, известен уже более полувека38. Остатки поселения, вернее его возвышенной части, «акрополя», находятся на довольно высоком скалистом холме — мысу к востоку от глубокой и узкой лощины-балки с двумя колодцами. Размеры памятника вряд ли действительно превышали 1 га, но площадь распространения подъёмного материала достигала 12 га. К востоку, западу и югу выявлены разновременные некрополи, сильно разрушенные современными грабителями. Само городище никогда не раскапывалось. Его первооткрыватели писали о находках первых веков н.э., что нашло отражение и в Своде И. Т. Кругликовой. А. Л. Ермолин упоминает подъёмный материал III в. до — VI в. н. э.

Напротив, другое поселение (Чокракский мыс) исследовано ВКАЭ весьма полно на площади около 1900 кв. м. Это была солидная усадьба, появившаяся на месте некоего небольшого раннего поселения ещё во второй четверти IV в. до н. э. и просуществовавшая по крайней мере до конца первой трети следующего века. На рубеже II-I вв. до н. э. усадьба существенно перестраивается, а затем гибнет в сильном пожаре около середины последней четверти I в. до н. э. Чем и как была заполнена почти полуторавековая лакуна в её хронологии и бытовании — не вполне ясно, но находок соответствующего времени здесь очень мало (три панти-капейские монеты II в. до н. э., две — конца этого же века и всего один фрагмент красноглиняной «мегарской» чашки).

Зато следующее поселение, Полянка — предоставляет их во множестве. Собственно раскапываемое городище (общая площадь памятника не менее 0,60,65 га, исследованная — около 3000 кв. м) относится к I в. до н. э. и располагается в укромной прибрежной долинке (своего рода котловине), практически со всех сторон окружённой скалистыми холмами. Со стороны сопредельного степного пространства это поселения практически незаметно, а с моря — труднодоступно. Мощные (до 6 м) зольно-мусорные напластования, подстилающие почти всё занимаемое им пространство, содержат находки явно предшествовавшего времени и косвенно свидетельствуют о некогда существовавшем рядом (на прибрежном холме к востоку) весьма значительном поселении, почти полностью уничтоженном вследствие какой-то локальной природной катастрофы. Так или иначе, но среди многочисленных находок именно из этих слоёв отметим более 300 амфор-ных клейм (в основном середины — второй половины III-II вв. до н. э. ), около 30 боспорских монет в основном того же времени, многие десятки фрагментов разнообразных «мегарских» чаш и обилие соответствующих керамических обломков, включая прежде всего амфорную тару и столовую посуду. Встречаются и отдельные находки конца IV — начала III веков.

Следующий пункт побережья, несомненно относящийся к рассматриваемой группе «эталонных», — городище Крутой берег, исследования которого ведутся ВКАЭ с большими перерывами с 1984 г. по настоящее время. Из общей площади памятника, примерно 0,5 га, раскопано около 2100 кв. м. Открыты кварталы застройки и протяжённый участок оборонительной стены по крайней мере двух-

38 Семёнов, Кунин 1962, 261; Ермолин 2002, 82-87.

трёх строительных периодов, хозяйственные ямы, вымостки, водостоки. В основном эти строительные остатки и культурные напластования относятся ко второй трети III-II вв. до н. э., но, так же как и на предшествовавшем объекте, здесь встречаются артефакты более ранней датировки (конца IV и рубежа IV-III вв. до н. э. ). Верхняя хронологическая граница требует уточнения, но то, что она не поднимается выше рубежа II-I вв. до н. э., представляется очевидным. Среди находок отметим заметную коллекцию (236 экз.) амфорных клейм (Родос, Сино-па), 34 боспорские монеты, 30 фрагментов терракотовых статуэток. Встречены, правда немногочисленные, что показательно, обломки «мегарских» чашек и довольно качественной чернолаковой посуды. Некрополь, как и вблизи «Полянки», не обнаружен. Местоположение поселения говорит само за себя: на небольшом, в настоящее время неярко выраженном в плане топографии скалистом мысу, круто обрывающемся в море, но практически совершенно не «выделенном» по отношению к сопредельному пространству суши. В большой (по местным понятиям) бухте, непосредственно к западу от городища имеется и, видимо, имелся в древности колодец или колодцы с питьевой водой. Было и где причалить небольшим судам. Очень даже вероятно, что какая-то часть памятника разрушена береговой абразией.

Через несколько километров к западу, на небольшом скалистом мысу располагалось ещё одно, почти полностью раскопанное (на площади всего около 200 кв. м) совсем небольшое поселение (мыс Безымянный). Оборонительная стена, слишком солидная для такого крохотного населённого (сторожевого?) пункта, быть может, свидетельствует, что его изначальные размеры были куда более внушительными, но, как и в случае с ранней Полянкой, он почти полностью разрушен. Хронология памятника (вернее, того, что от него осталось), исходя из немногочисленных датирующих находок, — середина III-II вв. до н. э.39 Вопрос о наличии слоя интересующего нас времени на следующем к западу довольно большом, очень сильно потревоженном поздними перекопами и береговой абразией поселении — городище первых веков н.э. Сиреневая бухта остаётся открытым. Шансы на положительный ответ весьма велики, ибо рядом с ним раскопано святилище с находками второй половины III в. до н. э. и более поздними. Топография этого памятника почти идентична «Крутому берегу». Площадь — около 0,5-0,7 га, но раскопанная не превышает 150 кв. м.

Большой усадебный комплекс эпохи первого расцвета Боспорского государства «Бакланья скала», раскопанный ВКАЭ практически полностью (на площади около 2000 кв. м), находится всего в 1,5 км западнее только что упомянутого городища. Материалы этих изысканий изданы или готовятся к печати. Напомним, хронология памятника — последняя четверть IV в. до н. э. — первая треть следующего столетия. Но небезынтересно, что несколько амфорных клейм отсюда, по мнению Н. Ф. Федосеева, датируются третьей четвертью III в. до н. э.40 Местоположение, т.е., топография и этого поселения очень схожа с двумя вышерассмо-тренными. Иными словами, они расположены на довольно крутом берегу, вблизи (всегда к востоку) больших бухт с искусственными источниками пресной воды, а

39 Ковальчук, Масленников 2011, 216-227.

40 Федосеев 2004, 371.

со стороны суши не защищены какими-либо естественными (как в данном случае и искусственными) преградами.

Совсем по-иному выглядит большое поселение, занимающее высокий и достаточно большой по площади, отделённый низиной, оврагом и искусственным рвом продолговатый скалистый холм в восточной части обширной и живописной Генеральской бухты (Генеральское восточное). Его площадь только в пределах этой «цитадели» (а есть ещё и «предградье») не менее 1,2 га. Раскопано же всего около 450 кв. м. Это хорошо укреплённое городище демонстрирует черты, присущие целому ряду поселенческим памятникам первых веков н. э., вплоть до позднеантичного времени. Тут были сделаны единичные находки III-II вв. до н. э. (монета, вероятно, II в. до н. э., синопское клеймо не ранее второй половины III в. до н. э., несколько обломков буро- и краснолаковых чаш с растительным орнаментом в технике жидкой глины). А главное, невдалеке ВКАЭ полностью раскопано ставшее уже хрестоматийным сельское святилище, на котором материалы именно этого времени (наряду с более поздними, начиная с I в. до н. э. ) представлены весьма полно и ярко.

Далее к западу собственно поселений рассматриваемого периода мы не встречаем на протяжении почти 10 км. Правда, надо оговориться, что в относительной близости от только что упомянутого городища и святилища, но в западной части Генеральской бухты имеется ещё один небольшой (0,15 га), но неплохо исследованный (на площади около 650 кв. м) археологический объект: поселение Са-лачик. Здесь выявлены строительные остатки, слои и соответствующие находки (в том числе амфорные клейма Синопы и Родоса, обломки «мегарских» чашек, одна монета середины III в. до н. э., вторая — второй половины III-II в. до н. э. ). (Вообще, этот памятник в плане топографии и хронологии можно считать как бы мысом Зюк в миниатюре.) Попутно напомним, что примерно в 350 м к югу, юго-западу от него в 1992-1993 гг. был раскопан грунтовой и курганный некрополь, скорее всего, принадлежавший этому населённому пункту. Среди полусотни грунтовых и плитовых могил разного времени было и несколько явно «позднеэллини-стических», а также многочисленные находки обломков синхронной им посуды, использованной в тризнах. (Упомянем две медные пантикапейские монеты конца II — начала I в. до н. э., большое число фрагментов различных, в том числе серо-глиняных (местных, поздних) «мегарских» чашек, 5 родосских амфорных клейм, обломки лягиноса с рельефным орнаментом и другой керамики.)

Следует также упомянуть, что среди монет, а главное, амфорных клейм, происходящих с самого презентабельного и исследованного из памятников предшествовавшей эпохи — усадебного комплекса Генеральское западное и т.н. Юго-западный склон, есть единичные экземпляры второй половины III и даже начала II в. до н. э.

Античные археологические объекты в районе урочища «Ущелье ведьм» или бывшей деревни Куль-Тепе представлены двумя основными памятниками: соответственно городищем Куль-Тепе западное и поселением (группа усадеб, культовый центр?) Куль-Тепе восточное. На первом ВКАЭ вела небольшие (до 100 кв. м) раскопки в 1991 г. При почти абсолютном доминировании находок первых веков н. э. и позднеантичного времени встречено синопское амфорное клеймо второй

половины III в. до н. э. (Оба памятника были известны И. Т. Кругликовой, но в её «Своде», видимо, ошибка с их описанием и локализацией.)

Самым крупным по площади (около 2 га) и примечательным во всех отношениях, в том числе и для рассматриваемой эпохи, поселением Приазовской зоны является городище Золотое восточное (Сююрташ). Расположенное на относительно плоской вершине большого скалистого прибрежного холма с почти повсеместно крутыми склонами и обрывами и укреплённое тем самым как бы самой природой, оно было окружено мощными стенами с бастионами, сложенными в основании из громадных каменных блоков. Памятник исследовался с перерывами в 1955, 1987, 1989-92 и 2010-2013 гг. на общей площади до 3150 кв. м. Все культурные напластования и строительные остатки относятся к интересующему нас времени, но верхняя и нижняя хронологические границы, как и в остальных случаях с «эталонными» объектами, требуют уточнения. Впрочем, до начала I в. до н. э. городище, по всей видимости, не доживает. За все годы раскопок собрана богатая коллекция разнообразных находок, включая амфорные клейма (более 400), около двух десятков монет, столько же терракотовых статуэток, десятки обломков «ме-гарских» чашек, фрагменты чернолаковой посуды и отдельные предметы эпохи средней и ранней бронзы.

Невдалеке, на вершине самой высокой в окрестностях скалистой сопки всё того же урочища (Сююрташ), выявлены и частично раскопаны (на площади около 125 кв. м) остатки синхронных городищу построек, включая участок древней дороги - подъёма, стены укреплений, каких-то помещений и грот-святилище.

Довольно большое (по разным подсчётам от 1 до 4 га?) также прибрежное поселение-городище Золотое I или Золотой берег, занимающее относительно невысокий, в настоящее время не сильно вдающийся в море скалистый мыс на северной окраине одноименной деревни, известно с начала 50-х годов прошлого века. Небольшие раскопки на нём велись в 1953, 1973 и 1990 гг. Вскрытая площадь составила немногим более 350 кв. м. Главным образом здесь представлены находки, слои и строения первых веков н. э., но найдена ручка синопской амфоры с клеймом середины III в. до н. э., пантикапейская монета того же времени и обломки «мегарских» чаш второй половины III-II в. до н. э.41 В грунтовом некрополе, напомним, были выявлены и отдельные захоронения II-I вв. до н. э. Очевидно, как и большинство других прибрежных укреплённых поселений Приазовья, это появилось именно в интересующую нас эпоху.

Зато относительно соседнего с ним на юго-западе, практически полностью раскопанного (общая площадь раскопа составила 875 кв. м) памятника у села Ново-Отрадное можно судить не только о ранней хронологии, но и отчасти о характере застройки именно этого периода42. Поселение располагалось на относительно невысоком небольшом холме близ устья степной речки. Самый ранний слой, включая остатки двух стен, вымостки и несколько хозяйственно-зерновых ям, относится к концу III в. до н. э. или началу следующего века (I СП). Датировка большей части соответствующих находок (прежде всего около 30 амфорных клейм) не даёт оснований говорить о том, что эта небольшая и, скорее всего, неукреплённая усадьба просуществовала дольше рубежа II-I вв. до н. э.

41 Крутикова 1956, 245; Корпусова 1983, 10-13; Винокуров 1994, 154-168.

42 Крутикова 1998, 143-185.

Далее, до самого мыса Казантип, сколь-либо примечательных памятников античного времени в прибрежной зоне не выявлено, что по-своему достойно внимания в плане соотношения природной среды и предпочтительных мест обитания. Зато на этом мысу их довольно много. Самые крупные и исследованные располагались в его юго-западной и юго-восточной частях, в окружении ландшафта, практически аналогичного Караларскому побережью. Первое со времён В. В. Веселова и И. Т. Кругликовой известно под названием Афанасьевки, или, по современной терминологии, Казантип восточный I, занимает значительную (прибрежную) часть естественного «театра», сразу к востоку от соответствующего основания мыса. Площадь памятника около 0,5 га, из которых в 1954 и 1990 гг. было раскопано немногим более 250 кв. м. Материалов интересующего нас периода при этом обнаружено не было, но в раскопах зольных холмов (двух из четырёх) зафиксированы обломки «мегарских» чашек. Это позволило И. Т. Кругликовой предположить, что данное поселение возникло в конце III в. до н. э. или немного позднее43. Более показательно в этом плане соседнее к востоку, северо-востоку поселение Казантип восточный II (вероятно, Казантип II по И. Т. Кругликовой). Расположение его ещё более примечательно: на достаточно крутом склоне, спускавшемся к югу, юго-востоку в сторону небольшой бухте. Общую площадь определить трудно ввиду отсутствия сколь-либо выраженных внешних признаков — границ поселения. А вот раскопано тут (1992, 1996-1997 гг.) (вблизи бухты) было около 640 кв. м. Выяснилось, что поселение имело компактную террасную застройку и просуществовало довольно долго: видимо, с конца IV в. до н. э. по третью четверть III в. н. э.44 Помимо немногочисленных амфорных обломков, иных ранних находок в нашем распоряжении нет. Собственно остатки построек и слои первого и второго (из 4-х) строительно-хронологических периодов датируются только концом III — первой половиной II вв. до н. э. и второй половиной этого и I вв. до н. э. Вообще материал с поселения небогат. В основном это лепная керамика и амфорный бой. Из 22 амфорных клейм 21 принадлежит родосской таре с датами от 189 до 86 гг. до н. э. (по большей части 189-146 гг.). В дальнейшем, несмотря на достаточно заметные перестройки, общее планировочное решение памятника, судя по раскопанному участку, оставалось почти неизменным. В некотором отношении данный археологический объект если и не может считаться «эталонным» для рассматриваемого времени, то всё же по-своему уникален.

Столь же определённо наличие «эллинистических» слоёв и находок и на третьем из крупных местных поселений, Казантипе западном (Мысовое II по терминологии И. Т. Кругликовой). Раскопки его велись в 1962 и 1980 и 1989-1990, 19981999 гг. на общей площади около 1000 кв. м (из примерно 1 га). Расцвет этого населённого пункта, по-видимому, относившегося к типу усадебных комплексов, приходится на IV — начало III в. до н. э. Но есть находки (пантикапейская медная монета, синопские амфорные клейма середины и последней четверти III в. до н. э., обломки нескольких «мегарских» чашек), безусловно относящиеся к рассматриваемому периоду, хотя слои и строительные остатки, связанные с ним, уверенно не выделяются. И. Т. Кругликова полагала, что население этого пункта в силу каких-то причин предпочло переместиться на восточную часть основания мыса,

43 Кругликова 1975, 107.

44 Ковальчук 2013, 186-201.

обосновавшись в вышеописанных поселениях.45 Последним пунктом нашего обзора побережья Меотиды является практически целиком раскопанное в 1953-1954 и 1957-1962 гг. на площади более 3600 кв. м Семёновское городище.46 Воистину этот памятник остаётся эталонным для «римского» периода местной истории и археологии. Но появился он как некое поселение (усадьба?) также в III в. до н. э. Как и в ряде других случаев, самой ранней находкой являлась пантикапейская монета конца IV в. до н. э. Амфорные же клейма (главным образом родосские) по тогдашним датировкам отнесены в основном к последней четверти III — первой половине II в. до н. э. Не противоречат такой датировке первого периода истории поселения и прочие «ранние» керамические находки (обломки «мегарских» чаш, косских, родосских, синопских амфор, «поздней» чернолаковой посуды). Строительные остатки (стены, ямы, вымостки) немногочисленны и малопрезентабельны. Судить об общей планировке памятника по ним не приходится. Да и уцелели они, как и слой, не повсеместно, а в основном на склонах главного холма.47 Так или иначе, но стремление первооснователей поселения к уединению (со стороны «степи» оно не видно), а вернее скрытности, укромности и хотя бы минимальной естественной защищённости здесь как бы налицо. Впрочем, это обстоятельство, точнее топографическую особенность местоположения, мы уже могли наблюдать неоднократно на целом ряде вышеприведённых примеров (Полянка, Куль-Тепе, Казантип восточный I и II, отчасти Крутой берег и Золотое-берег).

Теперь обратимся к соответствующим памятникам в глубинке, т.е. в относительно удалённой от того или иного побережья территории полуострова. Напомним, они уже в предшествовавшую эпоху довольно отчётливо делятся как бы на две группы: усадебные комплексы разного размера и планировки и т.н. неукреплённые деревни (селища). Первые (и не без основания) соотносятся с античными строительно-бытовыми традициями и с в основном соответствующим по этносу и культуре населением (условно — дальняя хора городов или «царских» владений). Обитателями вторых, скорее являлись некие варвары с не очень ясным социально-правовым статусом.

«Усадьбы», а их известно и раскопано очень немного, обычно привязываются к земельным владениям того или иного полиса. Чаще всего это Пантикапей либо Нимфей. Но, как нам кажется, это вовсе не обязательно. Мы имеем в виду поселения близ сёл Андреевка (Андреевка Южная) и Михайловка. Первое располагалось на невысоком пологом холме в просторной долине, было неукреплённым, но, не исключено, имело ограду. Общая площадь памятника 3 га. Исходя из принятой в её время датировки поздних групп синопских клейм, И. Т. Кругликова определяла его верхнюю хронологическую границу III в. до н. э. или первой половиной следующего века48, отмечая при этом отсутствие монет позднее начала III в. до н. э. и обломков родосских и книдских амфор. В конце IV в. до н. э. вместо нескольких обособленных домохозяйств (деревня?) строится весьма солидная по площади многофункциональная усадьба, просуществовавшая, вероятно, весь III и, может быть, даже до начала II вв. до н. э.49 Впрочем, она же осторожно конста-

45 Крутикова 1975, 77.

46 Крутикова 1970, 4-81.

47 Крутикова 1970, 4-81.

48 Крутикова 2001, 182-226.

49 Крутикова 2001, 187.

тирует, что поздние синопские клейма происходят в основном уже из слоя, перекрывавшего разрушенное основное здание усадьбы. Иными словами, датировка исследовательницей времени её полноценного функционирования ограничена «сверху» первой половиной, серединой III в. до н.э.50 Что конкретно представляло собой это поселение в интересующий нас период, осталось неизвестным. Не исключено, усадьба вновь распалась на отдельные «скромные» во всех отношениях домохозяйства. Довольно поздняя и достаточно мощная (до 0,9 м шириной) стена ограды, быть может, была попыткой как-то укрепить посёлок в тревожное время.

По соседству (в нескольких километрах к северу) располагалось ещё одно поселение, топонимически привязанное всё к тому же населённому пункту (Андре-евка Северная). Но топография его уже была совершенно иной. Городище (а это, несомненно, было укреплённое поселение) занимало вершину скалистого холма и было известно ещё П. Дюбрюксу. Относительно небольшая площадь, раскопанная за четыре полевых сезона (около 280 кв. м при общей площади памятника около 0,9 га), в немалой степени объяснялась трудоёмкостью работ вследствие наличия мощных завалов камней. (Это обстоятельство вообще чрезвычайно характерно для большинства местных археологических объектов первых веков н. э.) Общее планировочное решение осталось невыясненным, но, скорее всего, городище в период своего расцвета (первые века н. э.) было плотно застроено кварталами относительно небольших однотипных домов-помещений, занимавших невысокие террасы холма внутри крепостных стен. Возникновение же его И. Т. Кругликова относила к «периоду позднего эллинизма» (т.е. II в. до н. э. ), после прекращения жизни на только что описанной выше усадьбе51. Этому самому раннему слою (II-I вв. до н. э. ) принадлежали лишь остатки некоего помещения с многоуровневым полом и зерновая яма.52 Все они были перекрыты постройками рубежа эр и первых веков н. э.

Немногим больше можно сказать о синхронных слоях и постройках на другом городище «глубинки» — Михайловском (в 19 км западнее Керчи). Оно исследовалось на протяжении 1963-1975, 1977-1984 гг. на достаточно большой площади (около 2000 кв. м) в районе т.н. центрального холма. В итоге почти полностью было раскопано солидное прямоугольное здание усадьбы с мощными внешними стенами, которое, по-видимому, несколько раз перестраивалось, относясь уже к первым векам н. э. Однако, к большому сожалению, из очень невнятного и до обидного краткого описания в единственной посвящённой собственно этому памятнику обобщающей публикации53 составить представление о том, что же собой представляли слои, находки и постройки каждого из выделенных автором раскопок пяти периодов, невозможно. Ясно лишь, что какие-то строения на этом месте существовали в V-III и II-I вв. до н. э. Среди находок тут и в соседнем могильнике упомянуты шесть пантикапейских монет рубежа IV-III — конца II в. до н. э.54 И Б. Г. Петерс, и В. Н. Зинько относят остатки этот объекта и следы размежёвки в его окрестностях к дальней хоре Нимфея .

50 Кругликова 2001, 192.

51 Кругликова 2000, 79.

52 Кругликова 2000, 80.

53 Петерс 1978, 117-127.

54 Петерс 1978, 122.

Самое большое (8-12 га) из античных городищ в глубине полуострова — близ села Белинское, судя по редким находкам (фрагменты амфор от первой половины V (?) до III-II вв. до н. э. среди которых около десятка амфорных клейм, два из которых датируются второй половиной IV в. до н.э., несколько — началом III в. до н. э, по одному — родосское и синопское — II в. до н. э. остальные — II-III вв. н.э.; однако вовсе не встречено обломков «мегарских» чашек — информация нач. экспедиции В. Г. Зубарева и Н. Ф. Федосеева) возникло на месте одного из многочисленных селищ, на высоком берегу излучины степной речки. (Невдалеке, к востоку от т.н. Узунларского вала, находилось одно из таких селищ.) По-видимому, тоже самое можно сказать и о другом крупном городище в урочище Артезиан. Но явные элементы прямоугольной разбивки на местности выявленных тут строительных остатков (хотя и плохой сохранности, но изначально весьма основательных) наряду с соответствующими находками свидетельствуют, что здесь вполне могла существовать и поселение усадебного типа. Среди артефактов: обломки кровельной черепицы и различной амфорной тары, единичные пантикапейские монеты, фрагменты терракот и чернолаковых сосудов. А также нескольких десятков (66 по данным на 2013 г. — информация Н. Ф. Федосеева) синопских и гераклейских клейм. Большинство их датируется второй половиной IV в. до н.э., несколько — началом следующего века, одно — ещё V в. до н.э. и одно II в. н.э. Но клейм и иных находок второй половины III — начала I в. до н. э. нет вовсе55. То же самое демонстрируют и раскопки некрополей этих двух поселений.

Достоверной информацией о соответствующих находках на других крупных более поздних глубинных античных памятниках (Илурат, Тасуновское городище, городище Туркмен, Фронтовое I, Савроматий) мы не располагаем.

Теперь обратимся ещё раз к анализу хронологии т.н. селищ, не касаясь специально сложной проблемы о причинах их исчезновения, как и вообще перемен на хоре Боспора около рубежа первой и второй третей III в. до н. э.

Безусловной заслугой И. Т. Кругликовой было не только открытие подлинного многообразия памятников сельской территории античного Боспора, но и определение основных закономерностей, вернее этапов её развития. В сущности, все последующие десятилетия идёт накопление нового материала и уточнение основных положений этой «схемы». Не исключение и наши, также достаточно долговременные исследования в Восточном Крыму. Один из главных предложенных ею выводов, как известно, заключается в том, что расцвет сельских поселений IV-III вв. до н. э. сменяется глубоким кризисом, а точнее перестройкой сельского хозяйства Боспора и, соответственно, самым существенным сокращением численности сельских населённых пунктов. Приводимые ею при этом цифры впечатляют и в принципе сохраняют, несмотря на изменившуюся конкретику, всё то же соотношение56. Второе, как бы вытекающее из этого заключение состоит в том, что на смену неукреплённым деревням и усадьбам дальней и ближней (городской) хоры приблизительно со второй трети — середины (возможно, немного позднее) III в. до н.э. приходят укреплённые усадьбы (добавим: не сразу и, скорее, некие форты-крепости, а не центры частных земельных владений) и городища,

55 Винокуров 1998, 32, а также информация Н. Ф. Федосеева, за которую автор выражает ему искреннюю благодарность.

56 Крутикова 1975, 95, 103.

располагавшиеся в удобных для обороны местах (возвышенностях и мысах) преимущественно в прибрежных (уточним — Приазовских) районах полуострова (см. рис 1-2). В своём большинстве эти памятники, несколько или существенно видоизменившись, продолжают существовать вплоть до т.н. готских походов третьей четверти III в. н. э. Это в-третьих. На ряде из них жизнь «теплится» ещё некоторое время и, наконец, замирает вовсе в эпоху гуннского нашествия. Такова общая схема по И. Т. Кругликовой, впоследствии дополненная и даже отчасти пересмотренная в отношении прежде всего заключительного этапа существования античного Боспора и его хоры. Что же касается интересующего нас периода, то характер источников, степень их изученности (раскопанности) и уровень развития вещеведческой хронологии уже тогда заставляли в ряде случаев отказываться от слишком категоричных утверждений и «жёстких» временных рамок. Неслучайно сама Ирина Тимофеевна порой как бы сомневалась в определении точного рубежа ранне- и позднеэллинистических эпох в истории боспорской хоры, датируя его то концом первой трети, то серединой, то концом III и даже началом II в. до н. э.57 И, как мы видели выше, для этого были известные основания, ещё более очевидные на материалах прежних и относительно недавних раскопок т. н. селищ и в особенности «эталонных» поселений — городищ уже именно рассматриваемой эпохи. Но обо всём по порядку.

Как известно, неукреплённые сельские поселения предшествовавшего периода, условно говоря, на территории дальней боспорской хоры в подавляющем своём большинстве никогда не подвергались не только раскопкам, но и сколь-либо систематическим разведками или, лучше сказать, наблюдению. Выявленные однажды, они, как правило, уже не посещались исследователями, и соответствующие сборы, наблюдения и оценки практически не пересматривались. (В своём большинстве такие контрольные «пересмотры» просто невозможны по причине отсутствия хранения соответствующих материалов разведок.) Изначально мы уже отмечали этот в некотором роде субъективный недостаток. Добавим, что в силу своего расположения почти все эти памятники в то или иное время и с разной степенью интенсивности подвергались и подвергаются распашке. Впрочем, не будь оной, они вообще в массе своей вовсе не были бы открыты. Но важно другое. Некая естественная закономерность заключается в том, что именно раскопанные памятники этой группы, как правило, демонстрируют большую широту хронологического диапазона, вернее, как бы отступление от исторической схемы. Причём как в ту, так и в другую сторону. В «ту» выражается в том, что у нас появляется всё больше оснований говорить о том, что нижняя дата для целой группы (но, скорее всего, не всех) из них отодвигается с IV в предшествующий век, во всяком случае, до его второй четверти. При этом встаёт и вопрос как о предположительной интерпретации этих ранних селищ (временные или сезонные стойбища), так и о некотором этапе запустения перед последующим взрывообразным расцветом.

Вопрос об уточнении соответствующих датировок уже поднимался нами около двух десятилетий назад. В. Н. Зинько58, также касавшийся этой проблематики, но ограниченный в целом нимфейскими материалами, изложил все точки зрения. Более детально и с уточнениями, главным образом, нижних хронологических

57 Кругликова 1975, 61-64, 70-79, 95-98.

58 Зинько 2007, 166-180.

границ вернулся к этому вопросу на материалах феодосийской округи А. В. Гав-рилов59. Итак, что мы имеем на сегодняшний день? Иными словами, что же раскопано? Из нескольких сотен поселений и местонахождений более или менее (т.е. на площади хотя бы 50-100 кв. м и больше) было исследовано всего с десяток памятников. Интересующая нас конкретика для района феодосийской округи была представлена в начале данного обзора. Для прочей территории Восточного Крыма она за последние десятилетия не изменилась. Тем не менее повторим эти сведения без указания года работ Восточно-Крымской (И. Т. Кругликова, А. А. Масленников), Акташской (Н. А. Гаврилюк, С. А. Бессонова) и других экспедиций: Марьев-ка — 525 кв. м; Марфовка западная — 530 кв. м; Слюсарево — 60 кв. м; Сазо-новка — 875 кв. м; Айвазовское — 350 кв. м; Золотое-Рожок — 180 кв.м; Золотое плато — 760 кв. м; Кошара — 350 кв. м; Акташское — 500 кв. м; Новопокровка I — 820 кв. м и Новопокровка 3 — 150 кв. м; Журовки I — 75 кв. м и Ореховка 1 — 50 кв. м (самое северо-западное в степной зоне феодосийского региона ). Т. е. на всём полуострове доля подвергнутых раскопками селищ в лучшем случае составляет около 3-5 процентов от общего их числа, которое, конечно, определяется приблизительно. Но порядок цифр, вернее их соотношение, близко к истине. Топография и характеристика строительных остатков на этих памятниках, равно как и обнаруженные там находки, в целом и в частности, публиковались уже неоднократно. Для нас, подчеркнём, важна их верхняя хронологическая граница. В своё время мы старались как можно детальнее рассмотреть этот вопрос, вернее соответствующий археологический материал, к чему и на этот раз отсылаем читателя, поскольку новых раскопок, за исключением уже неоднократно упомянутой феодосийской округи, проведено не было. Общий вывод таков: до тех пор, пока специалисты в области клеймоведения окончательно не определятся в своих построениях и датировках (а этого не наступит никогда, если только все спорящие не «склонятся», хотя бы на время, перед авторитетом самого достойного и гениального из них...), следует признать, что резкое сокращение импорта в амфорах наблюдается повсеместно в конце первой трети III в. до н. э. Однако на части (т. е. примерно на каждом третьем-четвёртом из подвергавшихся раскопкам или 15-20 из известных) перечисленных памятников были встречены единичные амфорные (синопские и родосские) клейма практически всех «четвертей» этого же и следующего веков (примерно 40-45 процентов из них — второй четверти III в.). Общая же доля клейм этого времени составляет для всей данной группы памятников ничтожный процент. Правда, для раскапывавшихся он равняется 3-5. С учётом только что сказанного, можно предположить, что по мере роста наших знаний (точнее, числа объектов — поселений и площадей, исследованных раскопками) первый показатель, естественно, будет возрастать. Но вряд ли в обозримом будущем нам придётся стать свидетелями этого.

Монетные находки из прежних раскопок И. Т. Кругликовой и наших ввиду своей немногочисленности (менее двух десятков) мало что добавляют к статистике, предложенной в начале данного повествования. Всё, что нам известно, — это единичные экземпляры пантикапейских медных монет второй — третьей четвертей III в. до н. э. К этому можно добавить «клад» из 8 медных монет середины — последней четверти того же века из погребения Акташского могильни-

59 Гаврилов 2004, 27.

ка60 и одна — I в. до н. э. из разрушенной гробницы могильника Стоячий камень. Вновь приходится констатировать, что на этих поселениях не зафиксированы находки «мегарских» чаш (что в плане относительной хронологии весьма показательно) и некоторых характерных именно для второй половины — конца III и II вв. до н. э. типов столовой посуды. Последнее, впрочем, не столь «явный» признак. Если, согласно статистическим правилам, «отбросить» случайные и минимальные величины, то приходится признать, что «угасание жизни» на этих памятниках было повсеместным, масштабным, но всё же не единовременно-«мгновенным», то есть не «абсолютным» процессом. Это было нечто вроде «обвала», после которого ещё некоторое время «сыпался грунт и отдельные камни». В принципе, это естественно: ведь даже после каких-то катастрофических природных явлений или вражеских нашествий, она (жизнь) ещё, как принято говорить, теплится, существует как бы по инерции. Однако влияние неких отрицательных факторов, по всей видимости, было вовсе не кратковременным и не «поверхностным». Во всяком случае, приспосабливаться к новым условиям и тем более возрождать в полном (прежнем) объёме жизнедеятельность на данной территории не стали. Перемена «места жительства» (наряду с прочими обстоятельствами) была массовой и достаточно быстрой. Это привело к появлению новых типов поселенческих структур, формированию иной системы расселения и обороны на ближней и дальней хоре европейского Боспора, доминанте других основных способов хозяйствования и, не исключено, культурно-этническому «симбиозу». (Всему этому есть археологические подтверждения, которых мы в данной работе касаться не будем.) А также к определенным хронологическим «наложениям» в тех случаях, когда новые населённые пункты появлялись на местах относительно недавно основанных, немногочисленных поселений иной типовой принадлежности. Последнее обстоятельство и, главным образом, максимально полная характеристика этих эталонных памятников III-II вв. до н. э. станет следующей задачей нашего исследования. Завершим же данную публикацию констатацией ещё раз того, что почти все «позднеэллинистические» поселения дальней хоры являлись городищами в принятом среди археологов смысле. Но в одних случаях их локальная топография, т.е. природные условия напрямую служили в качестве естественных укреплений, в других — они практически (кроме прибрежного расположения) никаких преимуществ в этом плане не предоставляли, а в-третьих как бы призваны были спрятать, укрыть эти населённые пункты от сопредельного пространства с его вероятными опасностями.

ЛИТЕРАТУРА

Арсеньева Т.М. 1970: Могильник у дер. Ново-Отрадное // МИА. 155, 82-149.

БатасоваА. В. 2013: О новых подходах к изучению поселений хоры греческих городов // БЧ. XIV, 31-36.

Бейлин Д. В., Куликов А. В., Бейлина С. А. 2010: Разведки северо-восточной оконечности Керченского п-ова //АДвУ 2009 г. ИА НАНУ 28-31.

Бейлин Д. В., Бейлина С. А., Куликов А. В. 2011: Разведки в северо-восточной части Керченского п-ова // АДвУ 2010 г. ИА НАНУ, 32-33.

60 Куликов 2003, 222-234.

БейлинД. В., КуликовА.В., Бейлина С.А. 2012: Разведки в северо-восточной части Керченского полуострова // АДвУ 2011 г. ИА НАНУ 12-16.

Вахтина М. Ю. 2002: Материалы домашнего святилища из усадьбы близ Порфмия // Боспорский феномен. Погребальные памятники и святилища. Материалы международной научной конференции. I, 94-98.

Веселов В. В. 1959: Археологические разведки в восточной части Керченского п-ова // СА. XXIX-XXX, 227-238.

Веселов В. В. 2005: Сводная ведомость результатов археологических разведок на Керченском и Таманском полуостровах в 1949-1964 гг // ДБ. II, 264.

Винокуров Н. И. 1994: Рыбозасолочные комплексы хоры Европейского Боспора // РА. 4, 154-170.

Винокуров Н. И. 1998: Археологические памятники урочища Артезиан в Крымском Приазовье. М.

Гаврилов А. В. 2004: Округа античной Феодосии. Симферополь.

Гаврилов А. В., Голенко В. К., Ермолин А. Л., Столяренко П. Г. 2006: Разведки на мысе Чауда и его окрестностях // ДБ. 10, 144-155.

Гаврилов А. В. 2010: Результаты обследования следов размежёвки в окрестностях мыса Чауда и оз. Качик на Керченском п-ове // ДБ. 14, 88-104.

Гаврилов А. В. 2011: Амфорные клейма округи античной Феодосии (материалы к хронологии археологических памятников). Археологический альманах. Донецк.

Гаврилов А. В. 2012: Исследования античного поселения Новопокровка 3 // АДвУ 2011 г. ИА НАНУ, 32.

Гаврилов А. В., Труфанов А. А. 2012: Исследования могильника городища Куру -Баш // АДвУ 2011 г. ИА НАНУ, 33-34.

Гайдукевич В. Ф. 1941: Укреплённая villa-rustica на Темир-Горе // СА.УП, 45-60.

Гайдукевич В. Ф. 1958: Виноделие на Боспоре //МИА. 85, 352-457.

Гайдукевич В. Ф. 1959: Некрополи некоторых боспорских городов // МИА. 69, 154-238.

Гайдукевич В. Ф. 1981: Загородная сельская усадьба эллинистической эпохи в районе Мирмекия // Боспорские города / А. Л. Якобсон (ред.). Т. II, 55-75.

Голенко В. К. 2007: Древний Киммерик и его округа. Симферополь.

Горончаровский В. А. 1991: Новые данные для изучения боспорской хоры в VIII вв. до н. э. // Древнее Причерноморье. Тезисы докладов. Одесса, 23-24.

Горончаровский В. А. 1996: Итоги изучения сельского поселения Героевка I на хоре Нимфея // Древнее Причерноморье. Тезисы докладов. Одесса, 31-32.

Гриневич К. Э. 1927: Археологические разведки в северо-восточной части Керченского п-ова // ИТОИАЭ. I, 47-52.

Ермолин А. Л. 2002: Расписной склеп некрополя поселения Кёзы — северное // Бо-спор Киммерийский Понт и варварский мир в период античности и раннего средневековья. Сборник материалов III боспорских чтений / В. Н. Зинько (ред.). Керчь, 82-87.

Ермолин А. Л. 2010: О датировке земляных оборонительных сооружений Боспора // ДБ. 14, 130-161.

Ермолин А. Л., Федосеев Н. Ф. 2011: Переправа — Порт-Мион — «традиционный Порфмий» // Боспорский феномен. Население, языки, контакты. Материалы международной научной конференции. СПб., 210-218.

Зинько В. Н. 1994: Охранные археологические исследования в Керчи 1993 г. Симферополь.

Зинько В. Н. 1999: Античное сельское поселение близ Мирмекия // АИБ. III, 133-142..

Зинько В. Н. 2007: Хора городов европейского побережья Боспора Киммерийского (VI-I вв. до н.э.) // Боспорские исследования / С. Д. Крыжицкий (ред.). Т. XV. Симферополь; Керчь.

Зинько А. В. 2011: Разведки на сельской территории Тиритаки // АДвУ 2010 г., ИА НАНУ, 116-117.

Зинько В. Н., Бейлин Д. В., Зинько А. В. 2009: Исследования боспорской охранно-архе-ологической экспедиции в 2006-2007 гг. // АДвУ 2006-2007 гг., ИА НАНУ, 106-108.

Кирилин Д. С. 2008: Археологические раскопки Керченского историко-археологиче-ского музея в д. Огоньки в 1964-1965 гг. // Научный сборник Керченского заповедника / Н. Н. Симонова (ред.). Т. II. Керчь, 247-311.

Кислый А. А. 2005: Поселение Глейки II. Новые данные о «Боспорском феномене» // ДБ. 8, 222-234.

Ковальчук А. В., Масленников А. А. 2011: Поселение «Мыс Безымянный» в Крымском Приазовье //ДБ. 15, 216-227.

Ковальчук А. В. 2013: Поселение Казантип восточный II // ДБ. 17, 186-201.

Корпусова В. Н. 1983: Некрополь Золотое. Киев.

Кругликова И. Т. 1956: Позднеантичные поселения на берегу Азовского моря // СА. XX, 231-246.

КругликоваМ. Т. 1970: Раскопки поселения у дер. Семёновка // МИА. 155, 4-81.

Кругликова И. Т. 1975: Сельское хозяйство Боспора. М.

Кругликова И. Т. 1998: Поселение у дер. Ново-Отрадное // ДБ. 1, 143-185.

Кругликова И. Т. 2000: Раскопки поселения Андреевка северная //ДБ. 3, 78-96.

Кругликова И. Т. 2001: Поселение Андреевка южная // ДБ. 4, 182-226.

Котин М.А. 2012: Разведки на мысу Ак-Бурун в Керчи //АДвУ 2011 г. ИА НАНУ, 57.

Кубланов М. М. 1961: Археологические разведки в районе Коп-Такиля // КСИА. 83, 91-94.

Куликов А. В. 2003: Денежное обращение на сельских поселениях хоры Китея и Акры // Боспор Киммерийский и варварский мир в период античности и средневековья. Сборник материалов IV боспорских чтений / В. Н. Зинько (ред.). Керчь, 152-159.

Куликов А. В. 2003: Денежное обращение на сельских поселениях хоры Китея и Акры // БЧ. II, 152-159.

Куликов А. В. 2003: Монетные комплексы второй половины III в. до н. э. (К вопросу о времени завершения денежного кризиса на Боспоре // БИ. III, 222-234.

Столяренко П. Г. 2013: Поселение Капканы I в г. Керчь // БЧ. XIV, 444-449.

Федосеев Н. Ф. 1999: Ещё раз о переправе через Боспор Киммерийский // АИБ. III, 61-102.

Федосеев Н. Ф. 2009: Керамическая эпиграфика и актуальные вопросы археологии Боспора Киммерийского // БЧ, 448-458.

Шевченко Т. М. 2009: Археологические разведки в районе озера Тобечик //АДвУ 2006-2007 г. ИА НАНУ, 468-470.

Шепко Л. Г., Соловьёв С. Л., Папуцы-Владыко Е., АхмадееваМ.М. 2011: Работы у с. Заветное Ленинского р-она АР Крым //АДвУ 2010 г. ИА НАНУ, 368-370.

Шепко Л. Г., Соловьёв С. Л. 2012: Структура сельского поселения Европейского Боспора (на примере поселения Заветное-5) // БЧ. 469-476.

Шестаков С. А. 1999: К вопросу о локализации боспорского города Гермисия // АИБ. III, 103-112.

Scholl T., Zinko V. 1999: Archaeological Map of Nymphaion (Crimea) Institute of archaeology Polish Academy of sciences. Warsawa.

EUROPEAN BOSPORUS RURAL TERRITORY DURING LATE HELLENISTIC PERIOD (STATISTICS AND TOPOGRAPHY)

A. A. Maslennikov

This is a chronological and topographic survey of European Bosporus rural settlements (Kerch Peninsula) during late Hellenistic period (about the mid-3rd century BC — the turn of the 2nd — 1st centuries BC). Both close-by urban and remote state chora are characterized by a sharp reduction in the number of monuments, which is supported by new research. Remote settlements fall into two groups. The first group, mainly of the earlier times, comes under the heading of "ephemeral" ones that kept on functioning but on a very limited scale during several decades after some dramatic changes about the mid — 3rd century BC. The second group comprised actually new urban settlements and fortified homesteads, chiefly in Pryazovie. The latter are distinguished by some topographic features, first of all by natural fortifications. The so-called model settlements of the turn of the 2nd and 1st centuries BC are of special chronological, stratigraphic and layout interest.

Key words: European Bosporus, rural territory, settlement chronology and topography, excavations, prospecting, historical interpretation

© 2013

Н. Ф. Федосеев

К ВОПРОСУ О ЛОКАЛИЗАЦИИ АПАТУРА, КЕП И СТРАТОКЛЕИ

Автор предлагает новую локализацию городища Апатуриона, который размещает на месте ныне локализуемых Кеп. Кепы автор предлагает искать на поселении, именуемом «Седьмой километр» или «Тамань 3». Стратоклея располагалась на месте посёлка Приморское (в 5 км к юго-западу от Фанагорийского городища). Здесь по карте Я. М. Паро-мова располагается памятник «Приморский 23». Такая локализация хорошо согласуется с данными Плиния, который упоминает Гермонассу, Кепы, Стратоклею, Фанагорию и «опустелый» Апатурион.

Ключевые слова: Апатур, Кепы, Стратоклея, Гермонасса, Фанагория, клейма, Ахтани-зовский лиман, Корокондамитское озеро

Сегодня мы должны констатировать, что локализация ряда памятников Азиатского Боспора гипотетическая и доказательная база есть далеко не у всех привязок упомянутых античными авторами поселений. Бесспорным, пожалуй, можно назвать лишь Горгиппию, остальные же названия правильнее было бы считать традиционно устоявшимся. Это в полной мере относится и к локализации городища Кепы и Апатура. Для первого известно, что он основан милитянами и находился «при въезде в Корокондамитиду» сразу после Фанагории (Strabo XI.II). В опубликованном недавно монументальном труде авторы обобщающей статьи о Кепах пишут, что данные Страбона весьма путаны и в пользу расположения Кеп

Федосеев Николай Федорович — кандидат исторических наук, заместитель директора Керченского историко-культурного заповедника. E-mail: [email protected]