CC BY
184
ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ УДК 94(47).022
Г.И. Магнер
ЩИТ ОЛЕГА НА ВОРОТАХ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
На основе лингвистического анализа доказывается, что в знак победы над греками, состоявшей в заключении выгодного для Руси мирного договора, Олегом был вывешен на воротах Царьграда не боевой доспех, а щит-доска с текстом этого договора.
Ключевые слова: Олег, поход, Константинополь (Царьград), городские ворота, щит -боевой доспех, мирный договор, щит - доска с текстом договора.
I
В «Повести временных лет» под 907 годом, в рассказе о походе Олега на Царьград, содержится известное сообщение о том, что Олегом был вывешен на воротах Царьграда его боевой щит в знак победы над византийцами: «И пов^и щит свой въ вратех показуа побЬду, и поиде от Царяграда»1.
Это сообщение вызывает серьезные сомнения с этнографической точки зрения. В русских летописях много раз говорилось об осаде и взятии городов, и нигде мы не встречаем упоминаний о существовании обычая оставлять щиты победителей на городских воротах.
Попытки найти какие-либо данные, подтверждающие достоверность летописного известия, нельзя признать удачными.
Еще А.-Л. Шлецер утверждал, что «есть много примеров таких вешаний щитов и т.п.». Но большинство приведенных им примеров (исторические факты, связанные с именами болгарского хана Крума, польского короля Болеслава, литовского великого князя Ольгерда) относятся к другому обычаю, когда в ворота города вонзали копье. Только в одном случае речь идет о щите. В 882 г. норманны, возглавляемые ютландскими королями Готфридом и Зигфридом, во время перемирия с франками вывесили над воротами своей крепости Асцелоги щит в знак безопасности, таким путем заманили к себе франкских воинов, а затем, сорвав щит, захватили их в плен2. Но крепость здесь не вражеская, а своя, щит - символ мира, а не победы над врагом, а сомнительная победа была достигнута норманнами посредством обмана, после того как щит был снят.
Д.С. Лихачев ищет подтверждений сообщению летописца во фразеологии русского языка: «Вывешивание щитов победителей на главных воротах занятого ими города было, по-видимому, в древней Руси знаком победы, при этом связанным с каким-то ритуалом. Замечательно, что представление о щите как о символе победы отразилось и в древнерусском языке в выражении "взять на щит" - "захватить", "взять приступом", всегда употребляемом только в отношении к городу»3.
На самом деле выражение взять на щит не имело значения «взять приступом» и употреблялось не только в отношении к городу. Возможно, Д.С. Лихачев опирался в данном случае на «Материалы» Г.Е. Кочина, согласно которым взяти (град) на щит означало «взять город стремительной атакой»4. Но это утверждение ошибочно. Если исходить из толкования Г.Е. Кочина, то сходное выражение дать на щит пришлось бы объяснить как «сдать город атакующим». В действительности на щитъ дати, въдати, възя-ти означало «в добычу отдать, взять»5, «сделать военною добычею»6. Различие между оборотами взять ... и дать на щит заключалось в том, что первый употреблялся по отношению к воинам, бравшим добычу, а второй -только к военачальникам, отдававшим город на разграбление. Сравните по тексту Лаврентьевской летописи под 1067 г.: «Си же братья (т.е. князья, военачальники Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи. - Авт.) взяша МЬ-нескъ, и исЬкоша мужЬ, а жены и дЬти вдаша на щиты»7 (воинам). В той же летописи, в продолжении «Повести временных лет» под 1127 г. указано: «Изяславци... дашася, рекше Вячеславу: "призови ны Бога, яко нас не даси на щитъ"»8. Как разъясняет С.М.Соловьев, жители Изяславля «объявили Вячеславу, что сдадутся, если он поклянется не давать их на щит (на разграбление) воинам»9.
Когда же воины, захватившие город, и их военачальники рассматривались в совокупности, употреблялось выражение взять на щит. Например, в Новгородской первой летописи под 1214 г.: «Князь Мьстислав с новгород-ци... възяша РЬчицЬ на щитъ и иные городЬ мнозЬ черниговьскыя»10.
Характерно, что оба фразеологических оборота относились не только к людям, но и к «товару» (скоту). В Лаврентьевской летописи под 1177 г. читаем: «И села пожже боярьская, а жены и дЬти и товаръ да поганым на щитъ»11. Там же под следующим годом: «Мужи повязаша, а жены и дЬти на щитъ и товаръ взяша, а городъ пожгоша весь»12 .
Как видим, выражения дать... и взять на щит употреблялись по отношению к городу как населенному пункту, подвергаемому разграблению, а не как крепости, которую берут приступом. Более того, по замечанию С.М. Соловьева, «нет права думать, чтобы там, где упоминается взятие на щит, непременно прежде было взятие приступом»13. Действительно, взять на щит можно было не только укрепленный город, но и всю завоеванную землю. Новгородская первая летопись под 1278 г. сообщает: «Князь Дмитрии с нов-городци и со всею Низовьскою землею казни КорЬлу и взя землю их на
14
щитъ» .
Ясно, что выражение, применяемое ко взятым в плен мирным жителям занятого города, к скоту или в целом к завоеванной земле, к боевому щиту, якобы вывешенному на городских воротах, отношения не имеет.
На чем основано утверждение Д. С. Лихачева о связи щита как знака победы с каким-то ритуалом, непонятно.
И Константинополь не был Олегом взят, хотя поход его окончился победой, выразившейся в заключении мира с греками на выгодных для Руси условиях: «Олегъ же, мало отступивъ от града, нача миръ творити со царьма грец-
кима, со Леономъ и Александромъ, посла к нима въ градъ Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида, глаголя: "Имите ми ся по дань". И рhша греци: "Чего хощеши, дамы ти". И заповЬда Олег дати воем на 2000 корабль по 12 гривен на ключь, и потом даяти уклады на рускыа грады: первое на Киевъ, та же на Чернигов, на Переаславль, на ПолЛск, на Ростов, на Любечь и на прочаа городы»15. Таким образом, если бы даже обычай вывешивать щиты победителей на воротах занятых городов действительно существовал, обращение к нему было бы неуместно во время похода Олега на Константинополь.
II
Некоторые историки считают, что летописец произвольно трактовал
назначение щита Олега на воротах Царьграда: в пересказанном летописцем
народном предании о событиях похода Олега на Царьград могло не быть сказано, что его щит знаменовал победу.
Интересные соображения в пользу этого были высказаны в 1965 г. Г.С. Лебедевым, в то время аспирантом Ленинградского университета, при обсуждении доклада о царьградском щите на семинаре кафедры археологии ЛГУ.
Ввиду того что Олег был норманном, он мог исходить в своих действиях не из славянских, а из скандинавских обычаев. В исландской саге об Эгиле рассказывается о том, как скальд Эйнар принял с благодарностью драгоценный щит от ярла Хакона, а когда Эйнар подарил этот же щит своему другу скальду Эгилю, тот пришел в ярость и хотел Эйнара убить. Отсюда, по мнению Г.С. Лебедева, следует, что в Скандинавии щит был символом покровительственного отношения дарившего к получателю подарка, и, стало быть, Олег мог повесить на воротах Царьграда свой боевой доспех в знак покровительства над склонившейся перед ним, хотя и не занятой, византийской столицей.
Это объяснение заслуживает внимательного рассмотрения.
Бесспорно, что Олег был норманном. Само его имя представляет собой преобразование скандинавской формы Не^1, значение которой переводится как «освященный» или «посвященный»16, то есть «святой», «вещий», и, таким образом, соответствует русскому прозвищу Олега. Однако можно усомниться в том, чтобы Олег, будучи киевским великим князем и представляя Русь в качестве главы государства в отношениях с Византией, стал действовать по норманнским обычаям (клятва оружием, богами Перуном и Волосом производилась «по русскому закону»17, по славянским обычаям18). Да и сама сага об Эгиле не дает оснований считать, что преподнесение в дар щита было у скандинавов знаком покровительства.
Из саги видно, что щит дарили либо в награду за сложенную песнь, либо просто в знак дружбы. О ярле Хаконе сказано: «В награду за песнь он дал Эйнару щит»19. Лишь с большой натяжкой можно было бы допустить, что подарок в то же время символизировал покровительственное отношение ярла к скальду. Ведь об этом не мог не знать сам певец, и если бы он принял щит в знак покровительства, то непонятно, почему он передает его другому лицу, то есть пренебрегает покровительством и тем самым задевает честь воспетого
им ярла Хакона. К тому же скальды были викингами, в частности, Эйнар был дружинником Хакона, они пользовались большим почетом, их словам припи-
сывали магическую силу20, и им было бы не к лицу слагать хвалебные песни
в поисках покровительства.
Во втором случае, когда щит был подарен Эйнаром Эгилю, предположение о покровительственном значении подарка и вовсе невероятно. Между скальдами существовала большая дружба, Эгиль как старший рассказывал о своих подвигах Эйнару21, следовательно, у Эйнара не было никаких оснований претендовать на роль покровителя по отношению к Эгилю. Негодование же Эгиля было вызвано его предположением, что Эйнар, даря щит, ждет от него хвалебной песни: «Ничтожнейший из людей! Он думает, что я просижу над щитом всю ночь и буду сочинять в честь него песнь!»22. Дело в том, что по обычаю не только щит мог быть подарен в награду за песнь, но и песнь могла быть сложена в честь дарителя щита23. В действительности Эйнар подарил Эгилю самое ценное, что у него было, - щит Хакона - просто из желания выразить свои дружеские чувства. Позже Эгиль это понял и даже сложил песнь в честь Эйнара, в которой назвал щит «подарком добрым», после чего Эгиль и Эйнар остались друзьями на всю жизнь24. Если бы щит означал покровительство, об этом не могло бы быть и речи.
Другая попытка объяснить сообщение летописи о царьградском щите на основе скандинавских обычаев была предпринята еще в 1920-х гг. А.И. Лященко. Исследователь использовал исландскую сагу о Фритьофе, в которой есть такой эпизод: после победы в единоборстве над конунгом Гел-гом Фритьоф велел выставить щит мира, и война прекратилась. В связи с этим А.И. Лященко пишет: «По народному преданию и рассказу русского летописца, в 907 г. около Царяграда греки просили мира у русских. Тогда и мог быть поднят Олегом его щит в знак согласия на предложение греков начать переговоры: "Не погубляй града, имемъ ся по дань, яко же хощеши. И устави Олегъ воя". Остановить русских воинов, грабивших окрестности Царяграда, князь мог поднятием щита, согласно обычаю скандинавов.
В дальнейшем народная фантазия могла разукрасить это обстоятельство до пределов не только поднятия щита у Царяграда, но и водружения его на воротах столицы Византии»25.
Доводы А.И.Лященко неубедительны. Скандинавский «щит мира» выставлялся в междоусобных войнах непосредственно на поле боя представителями той из враждующих сторон, от которой исходило предложение о прекращении кровопролития: «Красный. щит был вестником войны; напротив, белым выражалось требование мира»26. Так как Олег с предложением о мире к византийцам вообще не обращался, ясно, что поднимать «щит мира» ему было незачем. Когда греки обратились с этим предложением к нему, князь должен был ответить им словесно. Если русские воины грабили окрестности Константинополя, остановить их поднятием щита Олег тоже не мог, а должен был разослать с этой целью своих гонцов. И самое главное: непонятно, каким образом «народная фантазия» могла произвести над «щитом мира» сразу три
процедуры - превратить его в собственный щит Олега, перенести на ворота столицы Византии и приписать ему значение символа победы над греками.
Итак, водружение Олегом своего боевого щита на воротах Царьграда ни в знак победы, ни во исполнение каких-либо известных славянских или скандинавских обычаев объяснить не удается.
III
Однако могла быть и другая причина неверной интерпретации летописцем народного предания: неправильное понимание им самого слова щит, которое в древнерусском языке, как и в современном, было неоднозначным27: в знак победы на воротах Царьграда мог быть вывешен не боевой доспех, а какая-то другая реалия, тоже именуемая щитом. При переходе народного предания из уст в уста на протяжении двух веков, от похода Олега до составления летописи, в слове щит под неизменной звуковой оболочкой мог произойти семантический сдвиг.
Попытаемся выяснить семантику слова щит в древнерусском языке начала X в.
В известных нам древнерусских документах слово щит впервые встречается в договоре Игоря с греками (944 г.): «Да не ущитятся щиты своими, и да посечени будуть мечи своими»; «А некрещеная Русь полагають щиты своя и мечЬ своЬ наги, обручЬ своЬ и прочаа оружья»28. Уже здесь это слово обладает своим наиболее употребительным значением, сохранившимся за ним вплоть до нашего времени: «воинский доспех, служащий для прикрытия от ударов»29. И.И. Срезневским указано несколько других его значений: «защита (в образных выражениях)», «осадное орудие», «щиток, гнездо для укрепления драгоценного камня».
Но сохранившиеся памятники древнерусской письменности не охватывают всего богатства древнерусского языка. Как отмечает А.Е. Крымский, некоторые слова «не попали в летописи, в грамоты и вообще на письмо в силу чисто случайных причин. Ведь не весь словарный домонгольский материал старой Киевщины с Черниговщиною, Волыни и Червонной Руси передан нам теми немногочисленными письменными памятниками, которые до нас дошли»30. Ф.П. Филин также констатирует, что «некоторые слова, восходящие к древним лексическим общностям, начавшим складываться еще в пра-славянскую эпоху, по разным причинам не нашли своего отражения в древнерусской письменности»31.
Бесчисленное множество древнерусских памятников безвозвратно утрачено. Нередки случаи, когда то или иное слово встречается в единственном из дошедших до нас источников. Без единственного списка «Слова о полку Игореве» мы бы не знали ни «русичей», ни «Дажьбожа внука» (правда, это могут быть и новообразования автора поэмы); без договора Олега с греками в пересказе летописца под 907 годом мы не знали бы слова уклад в значении дани; нигде, кроме надписи на стене Софии Киевской, не встречается слово геть «прочь», употребительное в современном украинском языке32. Если бы
исторические обстоятельства сложились несколько иначе, мы располагали бы другими письменными памятниками с отражением других лексико-семантических фактов.
Тем более все это относится к отдельным значениям слов.
Подтверждением наличия у какого-либо слова в древности того или иного значения может служить существование этого слова в данном значении или производных от него во всех (или многих) языках соответствующей группы языков.
Во всех восточнославянских языках слово щит, как и соответствующее слово в западно- и южнославянских и даже в других индоевропейских языках, употребляется не только в значениях «защитный боевой доспех», «приспособление, устройство для ограждения чего-либо, предохранения от чего-либо», но и «доска (набор сколоченных досок, металлический лист, вообще округлая или прямоугольная плоскость) с надписью или изображением».
Примеры из русского языка: «Во время праздников выставлены были в окнах некоторых домов щиты с именами живших в них посетителей» (П.А.Вяземский. «Старая записная книжка»); «...теплоход приткнулся к голому, необжитому берегу, где на поднятом щите было накарябано название какой-то незнакомой, не существовавшей прежде на реке, пристани» (В.Распутин. «Вниз и вверх по течению»).
В чешском языке stit - «боевой доспех» и «вывеска», «герб», ^йек -«ярлык», «этикетка», «наклейка». Сербско-хорватское штит - «боевой доспех», штица - «дощечка», в частности грифельная, азбучная, служащая для письма. Болгарское щит - «боевой доспех» и «табло». В немецком языке Schild - «боевой доспех» и «вывеска», в английском schild - «боевой доспех» и «экран».
Во всех этих случаях первичными, или «ближайшими», по терминологии А.А. Потебни33, значениями слова являются два: «доска для ограждения»34 и «доска для обзора». Идя далее путем «общего логического анализа значений слова с приисканием вероятного их центра»35, получим исходное значение - «доска». Действительно, этимологические данные свидетельствуют о том, что в своей основе слово щит обозначало именно доску. Ю. Покорный в своем фундаментальном «Индоевропейском этимологическом словаре» возводит это слово к общеиндоевропейскому корню skei «резать, разделять». Ряд последующих образований в разных языках употребляется в значениях «доска», затем «щит» (боевой доспех)36. Так как оба расходящихся значения слова имели общеславянское и еще более широкое распространение, ясно, что они уже существовали в эпоху праславянской языковой общности, а тем более - в начале Х в.
IV
Выше мы пришли к выводу, что единственной причиной ошибочного истолкования летописцем смысла народного предания о щите Олега на воротах Царьграда может быть неправильное понимание им самого слова щит.
Отсюда следует, что в народном предании это слово понималось не в значении боевого доспеха, а в каком-то ином. Но из двух «ближайших» значений слова щит другим его значением, помимо «боевого доспеха», было «доска для обзора». С этим значением вполне согласуется содержание народного предания о походе Олега на Царьград.
Как утверждают все русские летописи, сохранившие упоминание о царьградском щите, этот щит «показывал победу», был выражением победы над греками. Но победа Олега заключалась не во взятии византийской столицы, а в том, что с греками был заключен выгодный для Руси мирный договор. Только об этом и мог свидетельствовать знак победы, оставленный Олегом на воротах Константинополя. Следовательно, это был не боевой доспех, не имевший к договору никакого отношения, а, очевидно, щит-вывеска, щит-доска (ряд досок), на которой был начертан текст договора с греками37.
Этот щит и был вывешен в самом людном и удобном для обзора месте - на городских воротах.
Наряду с практическим значением - информационным, написание договора на доске, вывешенной на воротах города, имело и символическое значение: по представлениям древних, запись на твердом материале придавала самому содержанию написанного твердость, прочность, нерушимость.
Помещение доски с надписью на городских воротах было в древности явлением обычным. Примерно в то же время, когда состоялся поход Олега на Царьград, на воротах Самарканда висела железная плита с надписью, которую видел арабский географ середины X в. ал-Истахри38.
Есть основания считать, что помещение на воротах Царьграда во время похода Олега доски с надписью отразилось в украинском фольклорном источнике.
В 1896 г. в Карпатах, в том единственном районе, где потомки населения древней Руси до сих пор называют себя русинами, как в договорах Олега и Игоря с греками, была записана легенда, в которой действует «король-русин» и упоминаются те самые ворота, на которых, согласно летописи, Олег повесил свой щит. В целом содержание легенды, отражающей борьбу славян за независимость против султанской Турции в средние века, не связано с походом Олега. Бедняк Матьяш избирается королем, приходит в «Туреччину», к царю турецкому, и, уходя, оставляет свою надпись на царских воротах. Его хватают, хотят повесить на границе, но он обманывает врагов: получает разрешение перед смертью «задути в Сурму», - на звуки горна подступает войско Матьяша, турецкого царя хватают и вешают на столбе, приготовленном для казни героя легенды. Король назван здесь Матьяшем, как в западнославянских фольклорных текстах, его противник - «царем турецким», но это явно поздние наслоения: в легенде подчеркивается древность пересказанных событий, происходивших незадолго перед тем, «як мадьяри прийшли з Азп»39 (согласно летописи это эпоха Олега). Очевидно, в первоначальном изложении при возникновении легенды «король-русин» был русским князем, «турецкая столица» - греческим Константинополем. В связи с этим слова легенды: «Тод1 Матяш-король тдписався на воротях на царських, що то вш»40 -
воспринимаются как отголосок древних преданий о надписи, оставленной русским князем на воротах столицы Византии (фактически поход Олега на Царьград состоялся после прихода венгров из Азии41, но для легенды тысячелетней давности такая неточность не может считаться существенной).
V
Кроме договора Олега, известны еще два мирных договора с греками -Игоря в 944 г. и Святослава (клятва Святослава) в 971 г.
Русский текст клятвы Святослава был записан на «пинехрусе» - золотой доске, которая была вручена русинами грекам42.
Как можно полагать, в первоначальном тексте «Повести временных лет» содержалось сообщение о золотом щите и относительно договора Игоря. В Лаврентьевской летописи под 6453 г. сказано: «Заутра призва Игорь слы, и приде не холмъ, кде стояше Перунъ, и покладоша оружье свое и шитъ и золото, и ходи Игорь роЛ и люди его, елико поганыхъ Руси»43. В слове «шитъ» исследователи считают ошибочными не только начальное "ш" вместо "щ", но и конечное "ъ" и восстанавливают по Ипатьевской летописи правильное, по
44
их мнению, написание ы : «и покладоша оружье свое, и щиты, и золото» . Однако для предпочтения Ипатьевской летописи перед Лаврентьевской нет текстологических оснований, так как для Лаврентьевской летописи подобные ошибки в грамматическом числе не характерны, тогда как Ипатьевская летопись очень часто заменяет исконное "ъ" на "ы", превращая единственное число в множественное. Например, в этом же известии: «приде на холъмы, кде стояше Перунъ»45 - или в сообщении под 6420 г. о заключении договора Олега с греками: «построити мира и положити ряды»46 вместо «рядъ» (договор). А в рассказе о походе Олега на Царьград сообщается, что воины Олега повесили на воротах города много щитов: «и пов^иша щиты своя въ вратехъ, по-казающе побЬду»47. Исходя из этого, мы вправе полагать, что и в интересующем нас случае ближе к оригиналу текст Лаврентьевской летописи. Ошибка же в Лаврентьевской заключается не в постановке слова «щитъ» («шитъ») в единственном числе, а, как можно предположить, в перестановке конечного
"и" прилагательного «золотои» в положение перед словом, где он стал союзом: «и золото». Правильное чтение нашего фрагмента: «заутра призва Игорь слы, и приде на холмъ, кде стояше Перунъ, и покладоша оружье свое и щитъ золотои, и ходи Игорь роЛ и люди его»48.
Так как этот единственный щит был положен (выставлен) рядом с оружием для «роты» (клятвы) при заключении мирного договора, естественно думать, что на нем было записано краткое сообщение об условиях мира. «Щит золотой» - такая же доска с надписью о мире, как и «пинехруса» князя Святослава.
Аналогичным образом на доске (ряде досок) из металла - щите, вывешенном на воротах Константинополя, - был записан и договор Олега. Во всех трех случаях способ записи договоров один и тот же.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Повесть временных лет. Ч. 1. Текст и перевод / подготовка текста Д. С. Лихачева; перевод Д. С. Лихачева и П. А. Романова (далее - ПВЛ). М.; Л., 1950. С. 25.
2 ШлецерА.-Л. Нестор. СПб., 1816. Ч. 2. С. 669-672.
3 ЛихачевД.С. Комментарии // ПВЛ. М.; Л., 1950. Ч. 2. С. 270.
4 Кочин Г.Е. Материалы для терминологического словаря древнерусского языка. М.; Л., 1937. С. 45.
5 Срезневский И.И. Материалы для словаря древнерусского языка. СПб., 1903. Т. 3. Стб. 1610.
6 Словарь церковно-славянского и русского языка, составленный Вторым отделением имп. Академии наук. СПб., 1847. Т. 4. С. 470.
7 ПВЛ. Ч. I. С. 112.
8 Полное собрание русских летописей (далее - ПСРЛ). М., 1962. Т. 1. Стб. 298.
9 Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959. Кн. I, т. 1-2. С. 414.
10 Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (далее - НПЛ). М.; Л., 1950. С. 53.
11 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 383.
12 Там же. Стб. 386.
13 Соловьев С.М. Указ. соч. М., 1960. Кн. 2, т. 3-4. С. 22.
14 НПЛ. С. 323. Приписываемое фразеологизму значение «взять приступом» в действительности принадлежало другому выражению - взяти град копьем (Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. 2, т. 3-4. С. 22). Д. С. Лихачев и Б. А. Романов, переводя последнее выражение в рассказе Лаврентьевской летописи под 1097 г. о взятии города Всеволожа Володарем и Васильком, придают ему значение «взять набегом». Однако взятие города внезапно, набегом называлось изъездом (Соловьев С.М. Указ. соч. Кн. 2, т. 3-4. С. 22). Из самого летописного текста видно, что город Всеволож был взят не набегом: «ОнИма же ставшима около Всеволожа, и взяста копьем град и за-жгоста огнем» (ПВЛ. Ч. 1. С. 177). В переводе Д. С. Лихачева и Б. А. Романова: «Расположившись около Всеволожя, они взяли город набегом и зажгли его огнем» (Там же. С. 379). Но если войска Володаря и Василька расположились у стен города, то очевидно, что речь идет не о набеге, а об осаде и последующем приступе. В другом месте, в статье под 971 г.: «И къ вечеру одолИ Святославъ, и взя градъ копъемъ» (Там же. С. 50) - дан правильный перевод этого выражения: «... и взял город приступом» (Там же. С. 247).
15 ПВЛ. Ч. 1. С. 24.
16 de Vries J. Altnordisches etymologisches Wörterbuch. Leiden, 1962. S. 221.
17 ПВЛ. Ч. 1. С. 25.
18 Левченко М.В. Русско-византийские договоры 907 и 911 гг. // Византийский временник. М., 1952. Т. 5. С. 126.
19 Исландские саги / под ред. М.И. Стеблин-Каменского. М., 1956. С. 232.
20 См.: ГуревичА.Я. Походы викингов. М., 1966. С. 148.
21 Исландские саги. С. 231.
22 Там же. С. 233.
23 Там же. С. 770.
24 Там же. С. 233.
25 Лященко А.И. Летописные сказания о смерти Олега Вещего // Известия Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук (далее - ИОРЯС). 1925.
26Т. 29. С. 286.
26 Грот Я.К. Труды. I. Из скандинавского и финского мира. СПб., 1898. С. 736.
27 См.: Срезневский И.И.. Указ. соч. Стб. 1611.
28 ПВЛ. Ч. 1. С. 35, 38.
29 Срезневский И.И. Указ. соч. Стб. 1609.
30 Крымский А.Е. Древнекиевский говор // ИОРЯС. 1906. Т. 9, кн. 3. С. 398.
31 Филин Ф.П. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., 1972. С. 621.
32 Высоцкий С.А. Средневековые надписи Софии Киевской (По материалам граффити XI-XVII вв.). Киев, 1976. С. 32,33.
33 Потебня А.А. Из записок по русской грамматике. M., 1958. Т. 1-2. C. 19.
34 По археологическим материалам древнерусские воины (как и древние египтяне, греки, римляне, германцы и др.) были вооружены деревянными щитами (Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 3. Доспех, комплекс боевых средств IX-XIII вв. // Археология СССР. Свод археологических источников. Вып. Е 1-36. Л.,1971.
35С. 33-35, 87).
35 Будилович А.. Первобытные славяне в их языке, быте и понятиях по данным лекси-кальным. Исследования в области лингвистической палеонтологии слова. Ч. 2, вып. 1 // Известия историко-филологического института князя Безбородко в Нежине. Киев. 1884, Т. 6. С. 14.
36 Pokorny J. Indogermanisches etymologisches Worterbuch. Bern, 1956. Z. X. S. 919, 921.
37 Необходимо учитывать отличие образно-чувственного восприятия значения слов древними от более позднего отвлеченного их понимания, заключающегося в обобщении, «усушении», по выражению В.В. Колесова, вполне конкретных для древнего человека понятий, в данном случае понятия показа (см.: Колесов В.В. Имя - знамя - знак // Сравнительно-типологические исследования славянских языков и литератур. К IX Международному съезду славистов. Л., 1983. С. 38). Показ, о котором шла речь в народном предании, следует осмысливать как нечто вполне конкретное. То есть щит Олега, «показывающий победу», был не условным знаком, не «сигналом» победы, а ее чувственным изъявлением, воочию наблюдаемым свидетельством, доказательством. Щит - доска с текстом договора играл именно такую роль.
38 Бартольд В.В. Сочинения. М., 1963. Т. 2, ч. 1.С. 852.
39 Легенди Карпат / упорядкування, загальна редакщя та тдготовка текспв Г.Г. !гна-товича. Ужгород, 1968. С. 118.
40 Там же. С. 120.
41 По летописной хронологии - соответственно в 907 и 898 гг. (ПВЛ. Ч. I. С. 23, 21).
42 Магнер Г.И. «Пинехруса» князя Святослава.
43 ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54.
45 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 42 (ПВЛ. Ч. 1. С. 39).
45 Там же.
46 ПСРЛ. Т. 2. Стб. 23.
47 Там же.
48 Это не единственный случай такой перестановки в летописи, сделанной в целях осмысления непонятного летописцу фрагмента. Так, в Хлебниковском и Погодинском списках Ипатьевской летописи под 6682 г. вместо «переhха Въросколъ оу Лтавы» записано «переехал роскол оу волтавы» (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 568, 569). «В» переставлено в начало следующего слова.
Поступила в редакцию 14.11.08
G.I. Magner
Oleg's shield on the Gate of Constantinople
It is assumed that a shield was hung out on the Gate of Tsar'grad (old Russian name of Constantinople - the Byzantine capital) to symbolize a victory over Greeks and was a belonging of Prince Oleg and his war armor. However, there has been no evidence to indicate that the custom existed to hang out the victor's shield on the gates of hostile cities. Based on linguistic analyses the paper proves that to symbolize the victory over Greeks and to commemorate the conclusion of the Peace Treaty profitable for Rus'(old name of Russia) Oleg ordered to hang out a shield-board with the text of the Peace Treaty rather than war armor on the Gate of Tsar'grad.
Магнер Генрих Ильич 190068, Россия, г. С.-Петербург, ул. Б. Подьяческая, 23, кв. 4.
