CC BY
16
С.И. Данченко (Институт славяноведения РАН, Москва)
Сараево - 1975. Воспоминания
Abstract:
Danchenko S.I. Sarajevo -1975. Recollections
The author refers to one of the most important events in the history of the Slavic studies in the Soviet Union in the second half of the twentieth century. She recalls her participation in the delegation of soviet historians in the International scholarly conference dedicated to the centennial anniversary of the Great Eastern Crisis of 1875-1878, celebrated in Sarajevo in the autumn of 1975.
Ключевые слова: Великий Восточный кризис 1875-1878 гг., Босния и Герцеговина, Сараево, Международная научная конференция 1975 г., славяноведение, международные отношения, воспоминания.
Мои воспоминания относятся к событиям 40-летней давности и посвящены выдающемуся, на мой взгляд, событию в истории мирового научного сообщества - Международной научной конференции в связи со 100-летием начала Великого Восточного кризиса 1875-1878 гг., проходившей 30 сентября - 2 октября 1975 г. в местечке Илиджа под Сараево (СФРЮ).
С тех пор минуло уже почти четыре десятилетия, но, тем не менее, стоит мне только мысленно настроиться на «сараевскую волну», как тут же, стремительно пронесясь по «коридору памяти», я вновь оказываюсь там, в далеком балканском городе, и вновь погружаюсь в удивительную атмосферу, которая сложилась во время работы конференции и которую мне хотелось бы передать в своих воспоминаниях.
Из Советского Союза в Сараево отправилась довольно многочисленная и представительная делегация во главе с академиком Алексеем Леонтьевичем Нарочницким, директором Института истории СССР АН СССР (ныне - Институт российской истории РАН). В нее входили: профессор МГУ, историк-югославист Виктор Георгиевич Карасев; ленинградский профессор Кирилл Борисович Виноградов, специалист по истории международных отношений; из Института славяноведения и балканистики АН СССР (так в то время назывался Институт славяноведения РАН) - будущий академик Юрий Алексеевич Писарев, Ирина Степановна Дос-
тян, Тофик Муслимович Исламов и я; в делегации находился также ответственный работник отдела науки ЦК КПСС - в качестве нашего сопровождающего и куратора - Владимир Иванович Куликов.
Все члены делегации, кроме Владимира Ивановича, подготовили для выступления доклады (через два года опубликованные)1 - по различным вопросам международной политики, русско-сербских отношений и общественных связей в 70-е годы XIX в.
Недавно я перебирала старые фотографии (еще черно-белые) из своего фотоархива и, наткнувшись на «сараевские», вдруг остро осознала: из наших, советских ученых, осталась только я, других уже нет. Как это печально!..
А на этих фотографиях в окружении югославских коллег все такие счастливые, с сияющими глазами, даже официально сдержанный Алексей Леонтьевич Нарочницкий. Что уж говорить обо мне, впечатлительной и жизнерадостной от природы. Эмоции, и все положительные, так и били из меня ключом: я впервые в Югославии, стране, о которой мечтала с третьего курса Университета, слышу вокруг (и даже понимаю!) настоящий сербский язык. И мне всё, абсолютно всё нравится: скромная гостиница, куда организаторы конференции поселили всех ее участников (это был небольшой санаторий для нервнобольных - мы по этому поводу все время шутили), тенистый парк вокруг нее, духовой оркестр, который по вечерам играл в этом самом парке вальсы Иоганна Штрауса, а еще лесистые горы вдали, изумлявшие буйством красок.
Встретили нашу делегацию в Сараево очень тепло. До этого мы целый день провели в Белграде. Общей программы у нас не было, и те, кто уже бывал здесь не раз, отправились в гости к югославским друзьям и знакомым. Академик Нарочницкий, как vip-персона, был окружен повышенным вниманием и заботой посольских работников. В.И. Куликов знакомился с Белградом в одиночку, а мы с Тофиком Муслимовичем Исламовым, известным отечественным историком-унгаристом, специалистом по истории Австро-Венгрии Х1Х-ХХ вв., вдвоем отправились на прогулку по центру города, поскольку никаких знакомых у нас не было.
Как сейчас помню: в тот воскресный день 29 сентября 1975 г. в Белграде стояла чудесная, очень теплая погода. Мы неспешно прогуливались по оживленным улицам, глазели на витрины и афиши кинотеатров с рекламой заграничных фильмов с уклоном в эротику, фотографировались, пили минералку «Кнез Ми-
лош» в уличной кафане и беседовали. Тофик Муслимович не знал сербского языка, но совершенно не комплексовал по этому поводу. Это, а еще его остроумные реплики, умные суждения по «серьезным» вопросам, его фантастическая эрудиция и удивительная доброжелательность не могли не вызывать у меня восторга и уважения. И именно с того дня началась наша многолетняя дружба, продолжавшаяся вплоть до его кончины в декабре 2004 г.
Перелет Белград-Сараево длился недолго - около часа. Кажется, вот только что мы вошли в салон самолета, уселись в удоб -ные кресла, взлетели, и хорошенькие стюардессы «обнесли» пассажиров вином, как уже объявили посадку. В аэропорту Сараево нас встретил и проводил в гостиницу на Илидже известный ученый, бывший министр культуры Боснии и Герцеговины в бывшей союзной Югославии Раде Петрович, являвшийся одним из руководителей нашей конференции.
А длинный, насыщенный событиями день 29 сентября, начавшийся ранним утром в Москве, в аэропорту Шереметьево, все еще продолжался и закончился в ресторане гостиницы поздним ужином в обществе любезного Раде Петровича. Уже с трудом улыбаясь и произнося какие-то слова на русском и сербском языках, страшно усталые мы расходились по своим одноместным номерам...
А уже на следующий день один за другим начали прибывать остальные участники конференции - из разных республик бывшей Югославии, а также из Болгарии, Австрии, Франции, ФРГ и ГДР, США и Турции (один делегат - Скендер Ризай). В холлах и залах гостиницы зазвучала многоязыкая речь, и, как говорится, понеслось. Вернее, понеслись дни, до предела насыщенные заседаниями в нескольких секциях, дискуссиями, полемикой, иногда на повышенных тонах, встречами.
Все было прекрасно организовано - устроители конференции постарались на славу. Кормили нас трижды в день совершенно бесплатно в ресторане гостиницы (больше ста человек) - за счет Академии наук и искусств Боснии и Герцеговины. В специально оборудованных под синхронный перевод залах проходили заседания секций. Даже не возбранялось, ввиду жары и духоты, выходить с аппаратурой в парк и там, сидя в тенистых аллеях на лавочках, слушать доклады. Просто фантастика!
Вообще, эти несколько дней на Илидже, а затем в Черногории, в Герцег-Нови, были для меня тогда и остались до сих пор
временем какого-то абсолютного счастья. А еще незабываемым мастер-классом, как это принято обозначать сегодня. От своих старших коллег по Институту славяноведения я уже знала, как хорошо бывает за границей на международных конференциях. Но одно дело слышать и совсем другое - видеть все самой и участвовать в происходящем. В своей делегации я была на правах «младшего медведя» и, хотя приехала, как и остальные, с докладом - о политике русского правительства в период сербо-турецкой войны 1876 г., имела целый ряд секретарских обязанностей: во-первых, перевод во время бесед академика Нарочницкого, не знавшего сербского языка, с югославскими учеными, а во-вторых, работа в качестве секретаря советско-югославской Комиссии историков, созданной в 1974 г. в Москве. С советской стороны ее председателем был А.Л. Нарочницкий, а сопредседателями - Ю.А. Писарев и В.Г. Карасев. Во время сараевской конференции состоялось очередное заседание Комиссии, и, разумеется, секретарской нагрузки у меня было немало, в том числе ведение и оформление различных протоколов и в первую очередь итогового, содержание которого неоднократно обсуждалось и изменялось. Затем итоговый протокол нужно было напечатать на двух языках - русском и сербском, чтобы руководители Комиссии с обеих сторон могли его подписать. Вся техническая подготовка этого важного документа легла на меня и на Радомана Йовановича, секретаря югославской части Комиссии. О компьютерах в 1975 г. и слыхом не слыхивали - главным орудием секретаря была пишущая машинка. Но если машинка с сербским шрифтом в гостинице была, то где взять аналогичную с русским шрифтом? И тут на помощь нам пришел Виктор Георгиевич Карасев. Он узнал от своих югославских друзей, что нужная машинка имеется на историческом факультете Сараевского университета, и быстро договорился с его тогдашним деканом Марко Шуничем, что я отпечатаю на ней необходимые документы.
На конференции члены советской делегации были заявлены со своими докладами в разных секциях: я вместе с Т.М. Исла-мовым, А.Л. Нарочницким, Ю.А. Писаревым и К.Б. Виноградовым - в секции по международным отношениям и внешней политике великих держав на Балканах в 1875-1878 гг. (здесь же присутствовал, без доклада, В.И. Куликов), а В.Г. Карасев и И.С. Дос-тян - в секции по связям славянских народов в тот же период.
Докладов было много, и их уровень, насколько я могла судить тогда, был очень высокий. Да иначе и быть не могло, ведь в Сараево собрались ведущие специалисты из разных стран по истории югославянских земель и международных отношений в период Великого Восточного кризиса. Все доклады выслушивались с вниманием и большим интересом, затем задавались вопросы (и их было немало), и каждое заседание заканчивалось оживленной дискуссией. Помню весьма эмоциональное выступление (на сербском языке) коллеги из Турции Скендера Ризая, довольно молодого и симпатичного человека. Говоря о сложности взаимоотношений Османской и Российской империй в 70-е годы XIX в., он остановился на значительной роли в их развитии тогдашнего российского посла в Константинополе графа Николая Павловича Игнатьева, хитрого и ловкого, по словам докладчика, дипломата, который буквально оплел своими интригами султана и Порту, оплел и влез в доверие настолько, что ему единственному из послов было разрешено проходить на приемы через гарем (это заявление вызвало вполне понятное оживление в зале заседаний). При этом господин Ризай почему-то во время своего яркого выступления с явным осуждением смотрел на нас, советских ученых (сидевших рядом компактной группой), словно это мы вдохновили графа Игнатьева на такую дерзость, да и вообще виноваты в событиях столетней давности. Откровенно говоря, это было очень смешно, и я видела, как и другие участники заседания с трудом сдерживают улыбки. Однако Алексей Леонтьевич Нарочницкий, наш строгий руководитель, не разделял всеобщего благодушно-смешливого настроения. В ответ на «инсинуации» турецкого историка он счел необходимым разразиться целой речью, в которой дал общую панорамную картину русско-турецких отношений, фактически изложив концепцию советской исторической науки по данной проблеме. При этом вид у нашего академика был очень суровый, почти прокурорский, за что впоследствии он получил замечание от «то -варища из ЦК» В.И. Куликова. «Конечно, бдительность и боевитость нужны, Алексей Леонтьевич, - сказал он, - но не надо обос -трять. Не забывайте, что мы не в трибунале, а всего лишь на Международной конференции и общаемся с коллегами, а не с преступниками». Кстати, Скендер Ризай так, по-моему, ничего и не понял - о том, что его критиковал советский академик. Он все время улыбался, со всеми здоровался, пытался завязать знакомства. Од-
нако, по моим наблюдениям, все были по отношению к нему вежливы, но как-то холодны и на дружеский контакт не шли. Времени для неформального общения у нас было мало, но все-таки оно, хоть и урывками, происходило. Например, вспоминаю наши разговоры в перерывах конференции с болгарскими, в то время молодыми, но уже известными историками - Константином Косевым (нынешним академиком) и Андреем Пантевым, очень симпатичными людьми. Мы были немногочисленными представителями более молодого поколения на данном форуме и как-то тянулись друг к другу, во всяком случае, по парку гуляли и беседовали вместе. Скендер Ризай тоже неоднократно стремился к нам присоединиться, но все его попытки вклиниться в наши беседы ни к чему не привели: мужчины-болгары тут же замолкали и старались отделаться от него. И это тоже было смешно - как будто устраивали ему обструкцию за грехи угнетателей-османов.
Каждый вечер, после всех мероприятий и ужина, мы, члены советской делегации, в обязательном порядке собирались вместе - «для отчета и инструктажа». Как сейчас слышу строгий голос академика Нарочницкого, призывающего нас к большей активности на конференции, «в целях утверждения позиций передо -вой советской исторической науки». Вообще-то это был не его стиль общения с коллегами. Никто из нас не сомневался, что чуть раньше Алексея Леонтьевича в соответствующем духе инструктировал представитель ЦК КПСС В.И. Куликов, кстати, милейший, образованный и умный человек, прекрасно владевший немецким языком. Во всяком случае, доклады, звучавшие на конференции на языке великого Гете, бывший партизан слушал без наушников, т.е. отказывался от синхронного перевода. Но таковы были правила игры (имеется в виду инструктаж о содержании докладов и стиле нашего поведения), и мы старательно делали вид, что принимаем их как должное.
Наша делегация была очень дружной и довольно заметной на конференции. Не только известные югославские историки (среди них - знаменитый академик Васа Чубрилович, Никола Петрович, Раде Петрович, Миомир Дашич, Милорад Экмечич и др.), уже имевшие в то время научные и дружеские связи с Ю.А. Писаревым, В.Г. Карасевым и И.С. Достян, но также представители других стран стремились в кулуарах пообщаться с советскими учеными. Ведь в то время такие масштабные научные форумы проходили до-
вольно редко, и всем хотелось использовать такую прекрасную возможность для личного общения и установления новых контактов. Я видела, с каким уважением относились к моим старшим коллегам ученые из самых разных стран, и гордилась этим.
Однако описание событий сараевской конференции будет неполным, если упустить некоторые примечательные детали из разряда «исторической повседневности». Именно об этом я и хочу рассказать. Дело в том, что каждый день, после ужина, в большом холле первого этажа гостиницы за огромным круглым столом в неформальной обстановке собирались многие участники конференции. Начались эти посиделки стихийно, но сразу же стали невероятно популярны и посещаемы. Здесь уже не дискутировали и не отстаивали свою позицию, а просто отдыхали в дружеской компании, пили вино и пели (!). При этом югославы были вне конкуренции - их мощный дружный хор, на мой взгляд, мог без всяких дополнительных репетиций хоть сейчас отправляться в турне и выступать на любой сцене. Даже не верилось, что это поют ученые, а не профессиональные певцы. На их фоне амбициозные немцы из тогдашней ГДР со своим «жидким» репертуаром и заметной неслаженностью исполнения, безусловно, проигрывали. Но вот дошла очередь до нас, и мы тоже выступили, можно сказать, не только от лица передовой советской исторической науки, но и за весь советский народ.
А дело было так. Как только за столом стихийно возникло «хоровое» соревнование, академик Нарочницкий, быстро сориентировавшись в обстановке, как настоящий руководитель, распорядился, чтобы и мы в нем приняли участие. У Алексея Леонтьевича в те дни вообще была какая-то навязчивая идея о всемерном распространении нашего родного языка, «великого и могучего». «На конференции должен звучать русский язык!» - то и дело повторял он. Наверняка, таково было распоряжение вышестоящих инстанций, озабоченных борьбой с «тлетворным влиянием Запада» во всех его формах, а не его личная «придумка». Во всяком случае, академик «заказал» нам русскую песню, а еще лучше две или три, чтобы «переплюнуть» хотя бы немцев. Правда, тут же выяснилось, что сам он петь не собирается по причине... (причин было много и все важные). Остальные члены делегации, присутствовавшие в тот вечер за столом (Виктор Георгиевич Карасев, Кирилл Борисович Виноградов, Юрий Алексеевич Писарев и я), были го-
товы петь - тоже по многим причинам, а главное - было очень весело, но текстов песен практически не знали, за исключением двух куплетов известного застольного шлягера «По диким степям Забайкалья». Алексей Леонтьевич уже готов был вспылить и всерьез на нас рассердиться, но тут Виктор Георгиевич обернулся ко мне и сказал: «Светлана, давай запевай, ты же говорила, что пела в школьном хоре, а мы тебе подпоем». Действительно, в далеком детстве я была запевалой нашего школьного хора, который с большим успехом исполнял на разных торжественных собраниях взрослых пионерские, комсомольские, патриотические и русские народные песни. И вот сейчас это пришлось очень кстати. Во всяком случае, песни «Одинокая гармонь», «Ивушка», «Старый клен» и ряд других, прозвучавших в Сараево, вызвали шумное одобрение у не совсем трезвых слушателей. Причем, вначале Виктор Георгиевич, также стихийно ставший худруком нашего вокального ансамбля, кратко сообщал на сербском языке содержание песни, а потом мы ее исполняли. Он пел вторым голосом, остальные, в том числе югославы, подпевали нам без слов. Классное было выступление! Незабываемое! Так и хотелось тогда крикнуть на весь мир: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» И академик Нарочницкий остался нами доволен. Как говорится, молодцы, не подкачали, отстояли честь великой Родины!
Ну, а особый восторг многочисленной зарубежной аудитории вызвала та песня, с которой мы выступили с Виктором Георгиевичем (заранее немного порепетировав) во второй вечер, - знаменитый, но незатейливый хит «Миленький ты мой, возьми меня с собой...» И вновь исполнению предшествовало краткое изложение песни на сербском языке, тут же знатоки-полиглоты переводили его соседям по столу на немецкий и английский языки, а болгары понимали без перевода. Видимо, безысходная, трагическая жизненная ситуация, изложенная в песне, - невозможность для двух любящих сердец быть вместе - взяла за душу всех участников сараевских посиделок. Во всяком случае, исполняли мы ее с Виктором Георгиевичем на «бис» неоднократно. Кстати, спустя несколько лет, уже в Белграде, меня включили в состав редколлегии совместного советско-югославского издания «Югославяне и Россия в XIX веке» (это была большая честь и повышение моего научного статуса) только потому, что кто-то из югославов вспомнил, как в 1975 г. в Сараево я прекрасно пела русские песни, в том
числе «Миленький ты мой...», а значит, являюсь хорошим специалистом и смогу достойно трудиться при подготовке важного международного проекта.
А вот еще один «неформальный» штрих (правда, не такой веселый) к картине событий сараевской конференции. У Ю.А. Писарева, возвращавшегося в гостиницу из Сараево с экскурсии, в переполненном автобусе украли бумажник с деньгами и, что самое ужасное, с заграничным паспортом. Тот, кто жил в то время в СССР, знает, что для человека это была настоящая трагедия, тем более для коммуниста. И неважно, что сам пострадавший уже был наказан, впереди его ждала еще большая кара: он мог до конца своей жизни стать «невыездным» с формулировкой: «за утрату бдительности», «небрежное отношение к советскому паспорту» и т.д. и т.п.
Все это прекрасно понимал опытный Юрий Алексеевич. Сказать, что он был расстроен, значит, ничего не сказать - он был просто раздавлен свалившейся на него бедой. Ситуация усугублялась еще и тем, что в делегации находился сотрудник отдела науки ЦК КПСС, наш негласный куратор, конечно, милейший человек, но ведь он представлял систему... И он уже готовился обрушиться на бедного Юрия Алексеевича с соответствующими обвинениями. Но тут вмешался Виктор Георгиевич Карасев.
Впоследствии я много размышляла над этой ситуацией и поняла, что тогда в Сараево Виктор Георгиевич фактически спас своего друга и коллегу. Конечно, все мы поддерживали Юрия Алексеевича, проявляли участие, нашли для него необходимые лекарства, когда «прихватило» сердце, но его истинным «спасителем» стал Виктор Георгиевич. Ведь именно он нашел нужные аргументы в его защиту перед В.И. Куликовым и академиком На-рочницким - он припугнул их, что если они будут «клеймить» Юрия Алексеевича, то у того может случиться инфаркт. А самому Юрию Алексеевичу он сказал (я присутствовала при этом разговоре), что все случившееся, в конечном счете, - ерунда, из-за которой не стоит расстраиваться всерьез, что на обратном пути в Белграде ему выдадут в посольстве справку вместо паспорта и что по возвращении в Москву Юрий Алексеевич все объяснит в соответствующих инстанциях. И, конечно, будет продолжать ездить в командировки в Югославию, как ездил, потому что таких ученых, как он, у нас в СССР можно пересчитать по пальцам. И еще. Другим членам делегации Виктор Георгиевич говорил, что Юрий
Алексеевич, конечно, слишком беспечно вел себя в автобусе и сам во всем виноват, но ему самому он об этом даже не намекнул.
И постепенно Юрий Алексеевич приходил в себя, а через несколько дней, уже в Черногории, к нему вернулись и хорошее, «заграничное» настроение, и присущий ему юмор.
И вот уже перед гостиницей на Илидже стоят автобусы -конференция закончилась, и теперь ее участников, главным образом иностранных, организаторы везут на экскурсию в Мостар, столицу тогдашней Герцеговины, город, о котором я столько читала и в исторических романах, и в книгах известных югославских писателей, и в архивных документах. А еще, разумеется, видела в красочных альбомах и на открытках. Мы, советские делегаты, тоже едем, но только не в автобусах, а на машинах черногорских историков, потому что после Мостара нам еще предстоит побывать в Герцег-Нови, городке на Адриатическом побережье. Там мы будем гостями Общества историков Черногории.
Во время нашего непродолжительного путешествия стояла чудесная погода. Не знаю, как остальные, но я мысленно все время «улетала» в Москву. Было начало октября, и наверняка дома было холодно, ветрено, сыро. А здесь, в горах Герцеговины, было замечательно, по-летнему тепло, и леса радовали глаз своей пышной растительностью.
В Мостаре мы посетили мемориал, посвященный памяти мостарцев, погибших во Второй мировой войне. Этот памятник на склоне горы произвел на всех очень сильное впечатление: сотни белых плит в виде пней с именами героев - вот так же были подрублены беспощадной войной их молодые жизни. А вместо привычного для нас вечного огня - вечный источник журчал в центре мемориала. И какая-то особая тревожная тишина вокруг, и легкий ветерок, и Мостар внизу, хорошо видный с горы...
А потом мы спустились вниз, постояли на знаменитом мосту, посмотрели, как с него прыгают в реку бесстрашные мальчишки, и, пройдя по улочкам старого города, начали прощаться с коллегами по конференции. Все, кроме нас, возвращались в Сараево, а затем домой. Наш же дальнейший путь лежал в Черногорию. Был он неблизкий, но пролетел как-то незаметно.
В Герцег-Нови мы приехали вечером, когда уже стемнело. Черногорские коллеги во главе с Миомиром Дашичем разместили нас в прекрасном многоэтажном доме-башне из светлого кирпича
примерно в ста метрах от моря. Рядом, во дворе, среди раскидистых и даже цветущих (в октябре!) деревьев и кустарников находилось одноэтажное, очень уютное здание ресторана, где нас ждал дружеский ужин. Без преувеличений можно сказать, что он был роскошный. Чего только не было на огромном столе - просто глаза разбегались от такого изобилия! И после всех умопомрачительно вкусных яств нам еще был преподнесен огромный торт-мороженое, какой-то особенный, изготовленный специально для нас, который нельзя было не съесть, хотя, как говорится, было уже некуда.
После вкусной еды, после многочисленных тостов на русском и сербском языках нас, членов советской делегации, сильно клонило ко сну, ведь мы так рано встали в Сараево и проделали такой неблизкий путь в Герцег-Нови. И теперь было бы хорошо отдохнуть в отдельных номерах с окнами на Адриатическое море, поспать хотя бы несколько часов... Это же настоящее счастье -спать и во сне дышать чудесным морским воздухом!..
Но нашим мечтам не суждено было сбыться, во всяком случае, в тот момент, потому что со стороны наших черногорских друзей, таких любезных и гостеприимных, поступило совершенно иное предложение: дружно отправиться в кинозал гостиницы для просмотра уникального, по их словам, фильма. Разумеется, мы пошли - куда уж тут деваться, хотя время шло к полуночи и никакого кино, откровенно говоря, смотреть не хотелось, даже самого уникального на свете.
И вот мы в кинозале. Один из черногорцев, весь светясь от восторга, сообщает нам, что сейчас мы, одними из первых, увидим фильм, созданный черногорскими кинематографистами по произведению гениального митрополита и поэта Петра II Петровича Негоша «Горски венац». Забегая вперед, скажу, что текст поэмы (полностью, без купюр) читал за кадром громовым голосом артист, а перед глазами зрителей, одна за другой, представали, словно видеоклипы, картины черногорской природы, а также исторические памятники Черногории в разных ракурсах. Поэма у Негоша большая, поэтому и фильм был снят в 4-х (!) сериях. Когда мы осознали сей факт, то естественно внутренне содрогнулись. Однако вопить во весь голос о том, что было на душе, конечно, не стали - ведь мы были советскими учеными и жили не в XXI веке, а в семидесятых доперестроечных годах предыдущего. В общем,
народ безмолствовал. Распорядитель, явно озадаченный нашей странной реакцией, ничего общего не имеющей с его восторгом и возвышенной приподнятостью (Негош все-таки!), ушел в будку к киномеханику обсудить какие-то вопросы демонстрации шедевра. И тут мы, воспользовавшись его кратковременным отсутствием, недовольным шепотом попытались высказать свое отношение по поводу предстоящего мероприятия. И это было так естественно, так понятно. В темном зале, после такой сытной трапезы спать хотелось еще больше, и перспектива просмотра четырех серий (это же как минимум три часа!) фильма, отнюдь не детектива с завлекательным сюжетом, удручала и даже ужасала. Мы полагали, что наш руководитель академик Нарочницкий, проникнувшись всеобщим настроением, в конце концов, пожалеет нас и заступится, но, увы! - наши надежды оказались напрасными. Тихий ропот продолжался. И тут в темноте раздался голос Виктора Георгиевича Карасева: «Ну, все, хватит! Наши друзья старались для нас, специально раздобыли этот фильм и, между прочим, тоже не спят, выполняя долг гостеприимства. И если для развития советско-югославской дружбы нужно будет ночь напролет смотреть не четыре, а восемь серий, мы это сделаем!» - добавил он тихо, но очень твердо. «К тому же, - подал голос академик Нарочницкий, -вы можете сидеть и дремать - в темноте это не будет заметно». (Спасибо за заботу.)
После данной реплики все немного повеселели, искренне радуясь, что серий всего четыре, а не восемь. Правда, спать не получилось, потому что голос за кадром был таким громким, что временами просто хотелось зажать уши. В конце концов, мы смирились и иногда даже смотрели на экран, а некоторые отпускали по ходу показа остроумные ироничные замечания.
Но, видно, судьба в лице сводного отряда наших ангелов-хранителей решила, в конце концов, сжалиться над нами: минут через сорок, когда, судя по всему, близился финал первой серии (было около часа ночи), вдруг что-то случилось с техникой, и... показ прервался!!! А может, киномеханик тоже решил, что ночью нужно спать, а не кино смотреть. Мы уже не верили своему счастью... Ответственный за нашу культурную программу очень расстроился и, извиняясь на все стороны, просил немного подождать, пока исправят аппарат, ведь утром фильм увозят на какой-то кинофестиваль. Но, видимо, перспектива смотреть фильм до утра
ужаснула даже академика Нарочницкого, и он сказал следующее: «Гениальное творение Негоша, так профессионально интерпретированное на экране, требует вдумчивого к себе отношения. Нам повезло, что мы посмотрели хотя бы часть его, раньше многих людей, даже жюри конкурса. И мы уверены, что на кинофестивале его отметят и высоко оценят, присудив какой-нибудь приз».
С этим нельзя было не согласиться, и нас, хотя и с неохотой, «отпустили на покой». С грустными лицами, но ликуя в душе, мы покинули кинозал. И уже ничего не хотелось - ни смотреть с балкона на море, ни считать какие-то невероятно большие звезды, ни вдыхать незнакомые таинственные запахи. Только спать! ! !
А ранним утром, проспав всего несколько часов, мы с Ириной Степановной Достян были разбужены громкими голосами. Выглянув в окошко со второго этажа, я увидела такую картину: наши мужчины в полном составе плюс трое черногорцев вкушают завтрак в тенистом дворике ресторана под раскидистым деревом, как раз под окнами нашего двухместного номера. «Добро ютро!» - поприветствовала я их по-сербски. И они в ответ помахали мне руками, приглашая присоединиться к ним. Помню, как свежо и бодро все они выглядели в то утро, несмотря на кратковременный ночной сон и свой возраст. Мне, 26-летней, он казался, тогда весьма солидным: Виктору Георгиевичу было 53 года, Юрию Алексеевичу - 59, Алексею Леонтьевичу - 68, Тофику Муслимовичу - 48 (он был самый молодой из мужчин). Но чувствовали они себя в Герцег-Нови прекрасно: много шутили, острили, смеялись, беззлобно подтрунивая друг над другом, и надо мной тоже. Но никто ни на кого не обижался. Это было уникальное общение, возможное, как мне кажется, только между коллегами-единомышленниками и главное - на отдыхе, в чудесном живописном уголке. В такой атмосфере словно исчезали какие-то путы, и душа с радостью вырывалась на свободу. Неудивительно, что после таких поездок крепла дружба между коллегами, и возникшие симпатии уже никогда не исчезали, а лишь усиливались. Случайно оброненная остроумная фраза, искрящиеся юмором глаза («с подтекстом» - выражение Ю.А. Писарева) подчас говорили о человеке больше, чем долгие беседы и дискуссии.
А потом были еще два дня потрясающего отдыха и путешествий. Гостеприимные черногорские коллеги подготовили для
нас замечательную программу, включавшую экскурсию по Черногории, с посещением Цетинье.
В Государственном музее Черногории (в Цетинье), бывшем княжеском дворце, нас ждала очень содержательная экскурсия, а Алексея Леонтьевича Нарочницкого - редкое удовольствие и в какой-то степени даже потрясение, тем более что он этого совершенно не ожидал. После бесконечных залов с иконами, церковной утварью и старинными книгами, присланными в основном из России в XVII-XIX вв. в дар, наш академик вдруг «набрел» на огромную коллекцию бабочек. Все мы, разумеется, тоже заинтересовались ею, прежде всего потому, что многие бабочки были большими, даже огромными и ярко окрашенными - таких у нас дома, в средней полосе России, не встретишь. Ну, в общем, экзотика. Заинтересовались, удивились, обменялись впечатлениями и... пошли дальше, на встречу с другими экспонатами. А Алексей Леонтьевич, как выяснилось, был страстным собирателем бабочек и большим знатоком в этой области, чем удивил и восхитил сотрудника, ответственного за данную часть экспозиции музея. Кроме того у Алексея Леонтьевича была в Москве собственная большая коллекция этих красивых насекомых. Она «жива» и по сей день - ее мы увидели в видеофильме во время заседания научной общественности по случаю 100-летия со дня рождения Алексея Леонтьевича в феврале 2007 г.
А в тот день в Цетинье академик, в отличие от нас, никак не мог оторваться от витрин - переходил от одной к другой, произнося при этом мудреные названия бабочек на латыни. Мы сначала исподтишка острили по этому поводу и подсмеивались - уж очень было непривычно видеть обычно сдержанного Алексея Леонтьевича таким восхищенным и восторженным. А заводилой насмешников выступал Юрий Алексеевич Писарев, уже вполне оправившийся от сараевской «трагедии» (кражи паспорта). Однако этим «юмористическим» настроениям уже в самом их зародыше положил конец Виктор Георгиевич Карасев. Он, выбрав момент, когда академик в упоении созерцал очередной «редчайший экспонат», так на нас цыкнул, что мы сразу же поняли, что зарвались. И чтобы в какой-то степени реабилитироваться, помогли Алексею Леонтьевичу доставить в гостиницу в Герцег-Нови двух куколок -будущих бабочек, которых ему с удовольствием, как знатоку и собирателю, подарили работники музея. Кстати, эти самые кукол-
ки благополучно перенесли перелет в Москву, и через положенное время из них вылупились неземной прелести, по словам Алексея Леонтьевича, бабочки, украсившие его коллекцию. Как он рассказывал, чтобы не пропустить момента их появления на свет, им с женой Лидией Ивановной приходилось, то ли неделю, то ли две, спать по очереди.
В Черногории нам посчастливилось также побывать в Ко-торе. Правда, был уже вечер, быстро темнело, и мы мало что видели. Но все-таки нам удалось вынести необыкновенные ощущения от посещения старой части города. Во всяком случае, меня не покидало в Которе чувство нереальности происходящего: казалось, что я внезапно перенеслась в эпоху средневековья, очутившись в старинном приморском городе, и в темноте заблудилась, но ничуть данным происшествием не опечалена. Наоборот, мне хотелось бродить и бродить по узеньким, мощеным каменными плитами улочкам, заглядывать в окна уютных домов под черепичными крышами, а потом выйти на широкую пустынную площадь, освещенную тусклыми фонарями...
Вернулись мы в тот день в Герцег-Нови, в гостиницу, ненадолго ставшую нашим домом, очень поздно. Но никто не жаловался на усталость. А некоторым приключений и впечатлений показалось маловато, и они жаждали продолжения. Речь идет о Юрии Алексеевиче Писареве, Тофике Муслимовиче Исламове и Кирилле Борисовиче Виноградове, которые ночью, «после отбоя», отправились купаться в Адриатическом море. Мы с Ириной Степановной Достян пытались их отговорить, но наши уважаемые коллеги только отмахнулись от нас.
«Поймите, дамы, - сказал Юрий Алексеевич, который уже всерьез "завелся", - наверняка у нас в жизни уже не будет такой возможности - искупаться ночью в Адриатическом море под небом, усыпанным звездами. Поэтому нужно ловить момент. Кстати, - ухмыльнулся будущий академик, - и древние нас к этому же призывали!» «А акулы?» - попыталась возразить я. «А вам, Светик, нужно поменьше смотреть по телевизору "Клуб путешественников", -назидательно посоветовал Юрий Алексеевич. - А что касается акул, то, к вашему сведению, у берегов Адриатики их не бывает! И вообще не мешайте нам активно отдыхать на природе!» Остальные поклонники ночного купания его дружно поддержали.
Словом, в ту ночь им даже Адриатическое море было по колено. Я все-таки пошла на берег, чтобы сторожить их одежду и главное - заграничные паспорта, которые, согласно инструкции, должны были быть всегда с нами. И в ночной тишине я слышала, как где-то далеко в море мои коллеги (страшно подумать, что их уж нет на свете!) оживленно обсуждали итоги прошедшей в Сараево конференции. Помню, я тогда подумала: как хорошо они плавают, даже Кирилл Борисович, передвигавшийся на костылях, и какие они смелые, раз не боятся заплывать ночью так далеко...
А на следующий день (он был последним перед нашим отъездом из Герцег-Нови в Белград) мы с утра купались в море уже всей делегацией. С нашей, московской, точки зрения, было очень тепло, а для начала октября даже жарко. Вода была примерно градусов двадцать. Наши коллеги-черногорцы, гуляющие вдоль пустынного пляжа в костюмах и плащах, смотрели на нас с недоумением. На их лицах очень ясно читалось: «С ума сойти: октябрь, а они в воду полезли!».
А на следующий день мы отправились в Москву через Дубровник и Белград. Детали этого обратного путешествия как-то стерлись в памяти. Помню лишь, что было много суеты с чемоданами, и что нас провожали на аэродроме в Белграде какие-то очень любезные и предупредительные сотрудники нашего посольства. Потом был почти трехчасовой перелет. И вот мы на родной земле, в Шереметьево. Всё, финита, наша «сараевская» эпопея закончилась -благополучно, успешно, замечательно - для науки и для всех нас!
Для науки потому, что русский язык действительно звучал и звучал очень хорошо. С первого и до последнего дня конференции -и на пленарных заседаниях, и в секциях, и в кулуарах. Нас было много, и мы везде поспевали: читали свои доклады, участвовали в дискуссиях, представляя концепции советской югославистики и вообще советской исторической науки, и даже пели русские песни. Мы были на сараевской конференции заметной, сплоченной, дружной делегацией, к которой остальные участники относились с уважением и симпатией.
Без преувеличения можно сказать, что «Сараево-1975» для всех нас явилось ярким и очень важным во всех отношениях событием. И главное - оно всех нас сдружило, сплотило в некое братство единомышленников. Правда, связь с работником ЦК В.И. Куликовым вскоре была утеряна, но остальные «сараевцы» стали друзь-
ями на долгие годы, независимо от возраста, званий и занимаемых должностей.
И мы никогда не забывали Сараево, город, подаривший нам такие замечательные воспоминания.
Примечания
1 Medunarodni naucni skup povodom 100-godisnice ustanka u Bosni i Hercegovini, drugim balkanskim zemljama i Jstocnoj krizi 1875-1878. godine. Sarajevo, 1977. Knj. I-III.
