CC BY
51
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 13. ВОСТОКОВЕДЕНИЕ. 2011. № 2
ФИЛОЛОГИЯ Б.А. Захарьин
САНСКРИТ И ГРАММАТИЧЕСКАЯ РЕФЛЕКСИЯ В КЛАССИЧЕСКОЙ ИНДИИ
В статье кратко характеризуется эволюция древнеиндийского, прежде всего санскрита, начиная с I тыс. до н.э. и кончая I тыс. н.э., и демонстрируется то, как ход этих объективных процессов отражался в сочинениях индийских грамматистов периодов древности и раннего Средневековья.
Ключевые слова: санскрит, пракриты, история индоарийского, индийские грамматисты.
The article briefly describes the evolution of Ancient Indo-Aryan, specially that one of Sanskrit, which has been taking place from the 1st millennium B.C. until the end of the 1st millennium A.C. The paper describes mirroring of those objective processes in works by Indian grammarians of the periods of Antiquity and the Early Middle Ages.
Key words: Sanskrit, Pra:krits, history of Indo-Aryan, Indian grammarians.
Взгляды лингвистов на соотношение между ведийским языком и санскритом в краткости сводятся к следующим постулатам: (1) язык такого памятника, как Ригведа, являющего собой наиболее раннюю форму ведийского, по ряду важнейших параметров сближается не с последующим санскритом, но скорее с языком иранской Авесты;
(2) несмотря на хронологические, географические, социально-культурные и структурные различия между ними, ведийский и санскрит в рамках более широкой временной перспективы должны рассматриваться как две последовательные фазы единой эволюционной составляющей - д р е в н е г о и н д о а р и й с к о г о (ДИА);
(3) главными создателями и хранителями архаичных религиозно-культурных традиций в периоды Самхит и Брахман оставались брахманы, именно они и были творцами всех важнейших допани-нийских лингвистических текстов - таких, к примеру, как изложенные в «Пратишакхьях» основания фонетики, зафиксированные в созданной Яской «Нирукте» принципы этимологического анализа или, наконец, своды грамматических правил, изложенных Панини в его «Восьмикнижии».
Возможно, одной из самых важных инноваций допанинийской лингвистической мысли была идея двувариантности при рецитиро-вании любого ведийского текста: последний представал в аспекте «слитного произнесения» (samhita:pa:Tha), с одной стороны, и
«пословного произнесения» (padapa:Tha) - с другой. Эта бинарная система, в свою очередь отражающая связанную с ритуалом оппозицию "Brahman ^ Va:c", была впервые опробирована в фонетических трактатах Pra:tisa:khya: и Siksha:, где, помимо перечней единиц, правил их соединения (sandhi) и характеризации акцентуационных механизмов, устанавливались соответствия между интегрированной формой текста и его расчлененным на соответствующие составляющие представлением. Позднее эта модель описания была переработана и использована Панини, грамматика AshTa:dhya:yi: которого являла собой иерархически выстроенный набор правил, позволявших порождать бесконечное множество высказываний из ограниченного множества первичных элементов.
И в работе самого Панини, и в трудах позднейших комментаторов мелькают указания на существование в прошлом (т.е. ранее IV-V вв. до н.э.) неких занимавшихся анализом ДИА грамматистов. Однако, кроме пары десятков имен и редких ссылок на отдельные положения предшественников Панини, в нашем распоряжении нет ни одного целостного допанинийского грамматического текста, поэтому «Восьмикнижие» справедливо рассматривается лингвистами как единственное грамматическое описание, послужившее исходным пунктом при возникновении просуществовавшей более двух тысячелетий классической индийской языковедческой традиции.
Сама AshTa:dhya:yi: создавалась, конечно, в первую очередь как грамматический трактат, однако ее текст отчетливо демонстрирует также и детальное знание автором фонетической терминологии и соответствующих приемов описания. При этом любые фонетические явления привлекали внимание к ним со стороны Панини лишь в тех случаях, когда их употребление предполагало также и какие-либо семантические и/или функциональные корреляции. В этой связи значимо, например, то, что соответствия между аффик-сационной и акцентуационной системами достаточно тщательно характеризовались Панини не только при рассмотрении примеров из ведийского, где тоновые противопоставления были живыми, но и в отношении санскрита. Данный факт может толковаться как свидетельство того, что в эпоху Панини тоновые оппозиции еще оставались фонологически значимыми и для санскрита, а может быть, они сохранялись и в неофициально-просторечных языковых формах [Katre, 1989: xli-xlii].
Позднее, в эпоху ранних комментаторов-панинистов, ситуация изменилась: в своем «Большом Комментарии» (Maha:bha:shya), созданном во II-I вв. до н.э., его автор Патанджали был, по сути, вынужден объяснять последователям важность тоновых противопоставлений для ритуально значимых лексем. Так, в комментарии № 21 1-й части Maha:bha:shya Патанджали убедительно
демонстрирует важность акцентуационных механизмов и их связи с лексической семантикой. В качестве примера им избран композит sthu:lapRshati:, предполагающий разные значения в зависимости от тонового маркирования того или иного из слогов: при акцентной выделенности первого слога мы имеем дело со сложным словом класса 'bahuvri:hi:', и копозит означает «[корова] с большими пятнами [на шкуре]»; если же композит реализуется с повышенным тоном на последнем слоге, то речь должна идти о классе 'tatpurusha' сложных слов, и значение всей формы иное -«упитанная пятнистая [корова]»: ta:m na:vaiya:karaNaH svarato 'dhyavasyati -yadipu:rvapadaprakRtisvaratvam tato bahuvri:hiH, atha sama:sa:ntoda:ttatvam tatastatpurusha iti. Обусловленные различиями в тоновом контуре разные значения добавляет автор, в свою очередь имплицируют расхождения, существенные для отправления культа, поскольку при жертвоприношении Агни и Варуне заклание неправильно подобранного животного всецело разрушило бы ритуальную процедуру и не позволило бы достигнуть поставленных целей [Захарьин, 2003: 41]. Похоже, таким образом, что, по крайней мере, во II в. до н.э. (а, возможно, и в I) архаичная система тоновых противопоставлений еще присутствовала в литургически значимых языковых формах, хотя в разговорном санскрите, она уже, скорее всего, изжила себя.
В своей грамматике Панини указывает на три объекта, подлежащих лингвистическому рассмотрению: bha:sha:, т.е. санскрит образованной элиты как язык, интересовавший автора в первую очередь; chandas, т.е. язык ведийских мантр, наиболее существенные отличия которого от санскрита также нередко освещались Панини; udi:cya и pra:cya, т.е. северо-западный и восточный региональные варианты санскрита, о которых автор только упоминает, но которые остаются практически неописанными. Будучи по рождению брахманом из престижного северо-западного региона, Панини воплощал собой типичного представителя брахманского сословия, воспитанного в рамках традиционного ведизма - по данным его комментатора Патанджали, Панини, возможно, и сам был активным участником ведийских жертвенных ритулов [Abhyankar, 1938-1951: разделы 1 и 2]. В середине I тыс. до н.э. брахманы продолжали выступать в роли основных проводников и охранителей ведийского культа и благодаря этому занимали наивысшее положение в индийской социальной иерархии. Неудивительно поэтому, что в «Восьмикнижии» Панини трактует культовый ведийский и в целом светский санскрит, по существу, в качестве стилистических вариантов единого языка -при том, что практически он, вероятно, владел и тем, и другим в совершенстве. Последнее не исключает того, что, как предполагают некоторые ученые, родным для Панини мог быть и не санскрит, а
некий пракрит, предшественник того, который в более позднее время стал именоваться «среднеиндийский гандхари» [Witzel, 1989: 109]; не исключено также, что в эпоху Панини понятия «веды» и «ведийский» еще не были кодифицированы с достаточной степенью отчетливости [Bronkhorst, 1989: 125-135]. Примечательно также, что и в самом «Восьмикнижии», и в трудах ранних комментаторов термины «санскрит» и «пракриты», являющие собой оппозитивную пару, не фигурируют вовсе, и соответствующее противопоставление появляется в комментаторских работах лишь в более позднее время.
Из сочинений ранних комментаторов Катьяяны (III в. до н. э.) и Патанджали (II—I вв. до н.э.) мы узнаем, что оба ученых уделяли основное внимание обсуждению грамматических положений собственно санскрита, не слишком заботясь об установлении корреспон-денций с ведийским языком. Вместе с тем традиционные ценности оставались важнейшими, и потому вовсе не случайно Катьяяна при перечислении стимулов (prayojana:ni), побуждающих к изучению грамматики санскрита, первым называет «сохранение вед». Патанджали полностью поддерживает в этом предшественника, утверждая: raksha:rtham veda:na:m adhyeyam vya:karaNam «грамматику следует изучать ради сохранения вед» (см. № 17 1-й части «Большого Комментария»). В дополнение Патанджали сообщает, что грамматику необходимо изучать не только с целью сохранения вед и ведийского ритуала и не только для поддержания способности к коммуникации у членов социума, но и ради достижения являющегося высшим благом Спасения (abhyudaya). Эту идею — обретение Спасения через грамматику — ранее уже высказывал Катьяяна, приравнивавший грамматику к самому тексту священных вед: sa:strapu:rvakeprayoge 'bhyudayastattulyam vedasabdena «Когда при использовании [языка], которому предшествует постижение грамматики, [достигается] Спасение, [это] подобно [обретению Спасения] через слово вед» (va:rttika 3 в 1-й части «Большого Комментария»). Патанджали вторит ему: sa:strapu:rvakam yaH sabda:n prayunkte so 'bhyudayena yujyate «Тот, кто, изучив грамматику, употребляет [правильные] языковые формы, обретает Спасение» (§ 112 в 1-й части «Большого Комментария»).
В течение того времени, которое прошло между кончиной Па-нини и появлением самых ранних трудов комментаторов, санскрит продолжал эволюционировать, избавляясь от некоторых архаичных форм и приобретая новые. И Катьяяна, и Патанджали, реагируя на изменения, пытались учесть инновации и дополнить правила, представленные в «Восьмикнижии», но оба они делали это по-разному, согласуя свои толкования с традициями соответствующей школы. Показательна, например, ситуация с перифрастическим перфектом, формы которого были не полностью охарактеризо-
ваны Панини. Принадлежавший к той же, что и Панини, «школе Шивы» Патанджали старался в своем комментарии доказать, что автору «Восьмикнижия» в реальности были известны все три допустимых варианта перифрастического перфекта и тот факт, что в «Восьмикнижии» проанализирован лишь один из трех, следует объяснять исключительной приверженностью Панини к принципу экономии в описании. Катьяяна же, относившийся к «школе Индры» и не стремившийся к апологии Панини, не счел нужным как-либо оправдывать учителя и просто добавил два недостававших варианта к общей формуле перифрастического перфекта. Впрочем, не все из современных индологов усматривают прямую связь между историческими преобразованиями в санскрите и отображением этого процесса у Катьяяны [Cardona, 1980: 251-253].
В своих варттиках № IV и IX, приведенных в 1-й части «Большого Комментария», Катьяяна подчеркивает, что «ограничения в реализации дхармы определяются через изучение грамматики» (...sa:streNa dharmaniyamaH [kriyate]) и уточняет: «ограничения [касаются лишь] культовых сфер в использовании [языка]» (a:ca:re niyamaH). Таким образом, по существу, Катьяяна констатирует, что грамматика являет собой некоторый фильтр, позволяющий отбирать правильные языковые формы и отсеивать неправильные. Развивая эту мысль, Патанджали соотносит «правильные словоупотребления» (sabda:H) c речевой деятельностью «обученных» (sishta:H) членов социума, тогда как порождение «неправильных форм» (apasabda:H) оказывается специфичным для речевой практики профанов. Таким образом, в работах ранних комментаторов уже обнаруживаются -хотя и в весьма размытом виде - следы социально-диалектальных размежеваний в языке.
Свидетельства территориально-диалектных влияний также присутствуют в санскрите Катьяяны. В частности, как сообщает Па-танджали, повторяя вслед за Панини тезис о том, что «правильные» речевые формы должны использоваться в обеих разновидностях древнеиндийского, Катьяяна отказывается от морфологически простейшей формулы Панини loke vede ca, т.е. «в повседневном языке (= санскрите. - Б.З) и в ведах» и вместо нее употребляет синонимичное, но отягощенное дополнительными суффиксами выражение laukike-shu vaidikeshu ca «В светских и ведийских [текстах]». Патанджали иронично замечает по этому поводу: «южане (da:ksiNa:tya:H) любят необязательные суффиксы класса taddhita», тем самым недвусмысленно связывая происхождение Катьяяны с дравидийским Югом. В варттиках Катьяяны можно, как будто бы, обнаружить и иные признаки того, что на санскрит их автора могли оказывать влияние неиндоевропейские языки индийского Юга: комментируя посвященную префиксам негации сутру 6.3.73 Панини, Катьяяна утверждал,
что функционально именной префикс отрицания а- в определенных контекстах мог использоваться и с глаголами. Это его положение можно интерпретировать как (подсознательную?) кальку с морфологических систем дравидийских языков, в большинстве которых существует так называемое негативное спряжение. Однако никак не связанный с дравидийским Югом Патанджали поддержал Ка-тьяяну и подкрепил его рассуждения конкретными санскритскими примерами типа а-раеаз1 ...ja:lma ! «[Ты] не готовишь [еду так, как следует], болван !».
Вполне вероятно, что Катьяяна действительно был дравидом, но в религиозно-идеологическом плане он принадлежал к брахманам и, несомненно, являлся преданным последователем брахманизма, одним из первых филологов, провозгласивших приравненность грамматики и вед на пути к Спасению. Поясняя этот последний тезис, Патанджали солидаризируется со своим предшественником и сообщает, что «знание правильных языковых форм соотнесено с дхармой, а знание неправильных - с адхармой» (см. § 102 в 1-й части «Большого Комментария»). Отталкиваясь от этого постулата, он далее (в § 103) делает весьма примечательное признание социолингвистического характера: ...вкагкаэуаэаЬёаэуа Ьакауо раЬНгат$а:Н «[В речи] на каждое правильное слово [приходится] множество неправильных». Это утверждение Патанджали можно трактовать как отчетливое свидетельство того, что уже во II в. до н.э. или даже ранее имел место очевидный разрыв между языком образованной элиты, использовавшей санскрит в формальных коммуникативных ситуациях и в текстах религиозно-философского характера, и пракритами, т.е. региональными диалектами, на которых в повседневной жизни происходило общение тех же интеллектуалов или представителей малообразованных слоев населения. И Катьяяна, и Патанджали, таким образом, были вполне осведомлены о существовании языковой диглоссии или даже триглоссии среди образованных слоев древнеиндийского общества: ведийский оставался языком культа, функцию разработанного кода для «обученных» (шНТа:И) успешно выполнял санскрит, а ограниченный код был представлен либо одним из ранних пракритов, либо просторечной («субстандартной» -араЬкгат^а -) формой санскрита.
Последние века старой эры были ознаменованы существенными переменами в языковом сознании общества в целом и изменениями в установках грамматистов. Этому способствовали некоторые факторы, среди них важнейшими можно считать: (1) становление и быстрое распространение неортодоксальных религиозных культов, использовавших для проповеди не отождествлявшийся с брахманизмом санскрит, но пракриты: ардхамагадхи и шаурасени в джайнизме, магадхи и пали - в буддизме; (2) общий сдвиг идеоло-
гической и социально-политической активности в Северной Индии в направлении с запада на восток; (3) постепенный переход власти от господствовавших брахманов к кшатриям, символом которого явилось создание империи Маурьев в IV - II вв. до н. э. [Deshpande, 1993: 3-4].
Объективные признаки возросшей престижности пракритов впервые отчетливо проявляются именно в эпоху Маурьев. Согласно джайнским источникам Чандрагупта, ставший основателем империи в 317 г. до н. э., оказывал покровительство джайнам, тогда как его сын и преемник Биндусара (298-268 гг. до н.э.) предпочел помогать адживикам. Сын Биндусары и следующий император Ашока, начавший править в 268 г. до н. э., первоначально также поддерживал адживиков, но впоследствии перешел в буддизм и, желая ознакомить подданных с важнейшими постулатами новой религии (а также с собственными - реальными и воображаемыми - успехами в военно-политической и реформаторской сферах), распорядился начертать на колоннах и скалах во всех частях гигантской империи свои соответствующие «эдикты». Показательно, что к тому времени буддизм уже не являлся целостной религиозной системой и был представлен, по крайней мере, пятью различными школами [Warder, 1980: 272], обслуживавшимися различными пракритами: так, например, стхавиравадины использовали аванти и магадхи, локоттаравади-ны - санскритизованный кошали, некоторые из школ северо-запада употребляли для проповедей гандхари, и т.д. Соответственно и вышеупомянутые эдикты в языковом отношении представляли -каждый - местные формы речи, отличавшиеся одна от другой.
В своей основе эти региональные диалекты, сплавленные в единый «язык надписей», были, вероятно, более или менее понятны местным жителям, хотя в связи с названиями пракритов и атрибуцией соответствующих текстов остается много неясного. Так, например, в надписи из Бхабры (Раджастхан) упоминается о существовании некоего варианта «Трипитаки» на пракрите магадхи (впоследствии утерянного) - им, якобы, пользовался сам император Ашока [Warder, 1980: 255]. Согласно канону стхавиравадинов, буддизм еще при жизни Ашоки был принесен на Шри Ланку сыном императора Ма-хендрой, и с тех пор утвердившиеся на Ланке стхавиравадины для обозначения языка своих религиозных текстов стали употреблять термин «магадхи» как синонимичный термину «пали». При этом, как пояснил Рис Дэвидс, следует различать магадхи/пали стхавира-вадинов и официальный магадхи двора Маурьев, с одной стороны, а с другой - позднейший пракрит магадхи, использовавшийся в индийских драмах: первый, по сути, являлся стандартизованной версией древнего пракрита кошали, распространенного в Центральной Индии в VI-II вв. до н.э., тогда как для гораздо более позднего
второго предполагалось восточноиндийское происхождение [Rhys Davids and Stede, 1966: v-vi].
Примечательно, что наряду с пракритами санскрит продолжал функционировать в качестве языка религиозной доктрины в ряде буддийских школ. Один из наиболее ярких примеров в таком плане - это использовавшая санскрит древняя секта махасангхиков, которые, возможно, являлись опорой «восточной партии» внутри буддизма [Warder, 1980: 215]. Приверженцы школы сарвастивадинов, концентрировавшиеся преимущественно в районах Матхуры и Кашмира, также использовали санскрит и в дискурсе, и в религиозно-философских сочинениях.
К началу новой эры консервативным брахманским кругам в определенной степени удалось восстановить доминирующие позиции в идеологии, политике и гуманитарной сфере в целом; в ряде случаев они добирались и до самых вершин власти, как это происходило при Шунгах, наследовавших Маурьям. Благодаря этому престижность санскрита вновь возросла, и даже в ряде школ неортодоксальных религиозных направлений (таких, например, как буддизм махаяны или поздний джайнизм) санскрит стал снова использоваться в качестве основного языка учености. Ситуация языковой преемственности в пределах одной и той же религиозной традиции хорошо представлена в джайнских текстах. Так, Kalpa-su:tra, один из старейших текстов джайнского канона, был создан Бхадрабаху на пракрите ардхамагадхи приблизительно в 300 г. до н.э., а всего лишь тремя веками позднее появился написанный Умасвати на санскрите текст Tattva:rtha:dhigama-su:tra, считающийся первым систематическим изложением джайнских религиозных догматов.
На протяжении нескольких веков со времени кончины Панини его «Восьмикнижием» интересовались почти исключительно представители брахманских кругов, но с началом новой эры внимание ей стали уделять и буддийские схоласты. В результате в I в. н.э. появилась Ka:tantra, буддийская грамматика санскрита, в значительной степени представлявшая собой подражание панинийской AshTa:dhya:yi:, но следовавшая таксономическому принципу в распределении проанализированного языкового материала. По существу, это была первая санскритская «грамматика слушающего», в этом плане явившаяся полной противоположностью генеративист-ской AshTa:dhya:yi:. Интерес буддистов к грамматическим штудиям в области санскрита продолжал нарастать, и в V в. Чандрагомин, опиравшийся на методологию Панини и на труды Катьяяны и Патан-джали, создал снабженную авторским комментарием собственную грамматику санскрита Ca:ndra-vya:karaNa. По объему это произведение было существенно меньшим, чем работа Панини, так как ряд второстепенных с точки зрения Чандрагомина правил, которые
Панини включил непосредственно в грамматику, был перенесен в комментарий. Чандрагомин постарался также учесть и некоторые из изменений, произошедших в языке после Панини, и добавил в свою грамматику отражавшие их новые правила.
Тот же V в. был также временем жизни и работы Бхартрихари, выдающегося грамматиста, специалиста по семантике и лингвофи-лософии. Во второй книге своего знаменитого трехчастного труда Va:kya-padi:ya Бхартрихари с почтением упоминает и имя Чандра-гомина как своего предшественника, не раскрывая, однако, эксплицитно степень влияния взглядов Чандрагомина на собственные теоретические выкладки. Тем не менее некоторые из современников Бхартрихари и грамматистов, живших позднее, обвиняли автора Va:kya-padi:ya в протаскивании буддийских представлений в индуистскую грамматическую традицию. Подобные обвинения, разумеется, совершенно безосновательны, так как религиозно-философское основание сочинений Бхартрихари остается вполне традиционным и представляет собой реплику ведийской мифологической оппозиции «Brahman - Va:c». Автор был приверженцем той идеи, что все существующие в феноменальном мире объекты и концепты являются продуктами активности имманентного Абсолюта-Брахмана, слитого в вечном коитусе с супругой-трансцендентной Шакти. Более оригинальными были лингвистические воззрения Бхартрихари, который, в частности, рассматривал предложение как единую и неделимую сущность, не предполагающую возможности расчленения на какие-либо меньшие составляющие, так как эти последние (фонемы, слоги, корни, аффиксы и т.п.) представляют собой просто фикции, вводимые грамматистами для удобства описания. Метафизические взгляды Бхартрихари на предназначение языка были весьма сходны с таковыми ранних комментаторов: как и Катьяяна или Патанджа-ли, он верил в то, что «правильные языковые формы» санскрита (sa:dhavaH в его терминологии), представляющие многовековую традицию и наследуемые поколениями «обученных» (sishTa:H), выступают в функции «лекарства, излечивающего от речевых загрязнений» (va:qmala:na:m cikitsitam) и «врат, ведущих к Спасению» (apavargasya dva:ram) [Cardona, 1988: 636-637]. Комментировавший и Бхартрихари, и Патанджали грамматист XI в. Каийята, согласившись с этим тезисом автора Va:kya-padi:ya, еще раз подчеркнул в своем сочинении, что компетентность в грамматике, по сути, эквивалентна знанию ведийской традиции (a:gama), и только в силу этого грамматику санскрита необходимо рассматривать в качестве облигаторной составляющей «повседневной ритуальной практики» (nityakarmata:) [Захарьин, 2003: 39].
В ходе раннесредневекового периода индийской истории, продолжавшегося приблизительно до конца I тыс., на уровне обществен-
ного устройства между двумя верхними сословиями индийского общества было обретено некоторое равновесие: власть оказалась сосредоточенной преимущественно в руках кшатриев, тогда как моральный авторитет концентрировали в себе брахманы. Определенный баланс был достигнут и на межязыковом уровне - между культурно престижным, но социально ограниченным санскритом и повсеместно употребляемыми пракритами. Соответствующая ситуация нашла отражение в искусстве, прежде всего в драматических произведениях, в которых представлявшие высшие сословия мужчины коммуницировали на санскрите, но были способны также понимать пракриты, тогда как все прочие обычно общались на пракритах, но в необходимых ситуациях воспринимали и санскрит. Иностранные вторжения (со стороны, например, белых гуннов) и внутренние войны создавали условия для миграции и увеличения мобильности населения, в силу чего стимулировались межэтнические и межязыковые контакты и распространялись двуязычие и многоязычие. Значимость чисто религиозных ценностей постепенно уменьшалась при одновременном усилении политических и экономических институций. Показательны такие примеры, как становление империи Саттаваханов в Юго-Западной Индии, сопровождавшееся укреплением пракрита махараштри, или раджпутская экспансия, которая привела к установлению экономического и политического господства раджпутов во многих княжествах Северной Индии и которая сопровождалась приобретением официального статуса поздним пракритом апабхрамша. Эта сложная экстралингвистическая ситуация нашла отражение и на уровне грамматической рефлексии и стимулировала появление многочисленных описаний пракритов (например, в грамматиках Хемачандры или Немисандху и других авторов), выполненных по той модели, которая некогда была разработана в санскритской грамматике Панини; но это уже тема иного исследования.
Список литературы
Захарьин Б.А. Патанджали «Паспаша», или Введение в науку о языке и линг-
вофилософию Древней Индии. М., 2003. Abhyankar K.V. (ed., tr.). Patanjali's Maha:bha:shya Vya:karaNa. Poona, 19381951.
AshTa:dhya:yi: of Pa:Nini. Roman transliteration and English translation by S.M. Ka-
tre. Delhi: Motilal Banarsidass, 1989. Bronkhorst J. Veda/ Annals (B.O.R. Institute). Vol. LXX (1989). Poona, 1989. Cardona G. Pa:Nini. A Survey of Research. Delhi: Motilal Banarsidass (1st Indian reprint), 1980.
Cardona G. Pa:Nini. His work and its traditions. Vol. I:'Background and Introduction'. Delhi: Motilal Banarsidass, 1988.
Deshpande M.M. Sanskrit and Prakrit Sociolinguistic Issues. Delhi: Motilal Ba-narsidass, 1993.
Rhys Davids T.W. and Stede W. Pali-English Dictionary (reprint). L.: Luzak & Co. Ltd., 1966.
Warder A.K. Indian Buddhism (2nd ed.). Delhi: Motilal Banarsidass, 1980. Witzel M. Tracing the Vedic Dialect/ Caillat C. (ed.) Dialektes dans les Littératures Indo-Aryennes. Paris: Institut de Civilisation Indienne, 1989.
Сведения об авторе: Захарьин Борис Алексеевич, докт. филол. наук, профессор, зав. кафедрой индийской филологии ИСАА МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: lvik@orc.ru
