CC BY
105
М. Заламбани
«САНДРО ИЗ ЧЕГЕМА» Ф. ИСКАНДЕРА В КОНТЕКСТЕ «ТВОРЯЩЕЙ» ЦЕНЗУРЫ
В этом эссе анализируется сложный механизм цензуры, как он был организован в эпоху Брежнева и, более конкретно, как она работает на примере произведения Искандера «Сандро из Чегема». Акцент делается не только на репрессивных методах цензуры, но и на ее «побочных продуктах», причем показывается, как знание цензором процесса авторского письма может позволить цензуре переписать текст, придав ему различные новые значения и смысл. Ключевые слова: цензура; Искандер; переписывание.
В годы застоя, как, впрочем, и в течение всей советской эпохи, цензура представляла собой совокупность учреждений, репрессивные органы которых являлись лишь вершиной тщательно скрытой структуры с повсеместной и широко распространенной системой, особенно продуктивной в случаях проявления своих конструктивных, предписывающих функций. Структура такого рода действует не только посредством своих цензурных органов, но и приобретает свойства глобального и комплексного феномена, всецело охватывающего общественную жизнь, чиня символическое, порою скрытое и весьма эффективное насилие2. Цензура становится более опасной и значимой в случае применения ряда «практик», которые порождают, а не подавляют, формируют, а не душат, созидают, а не разрушают. В советской действительности наряду с основными цензурными органами репрессивного характера (Главлит, КГБ, партия) существовали и структуры другого рода -предписывающие (литература, критика, литературный перевод). В то время как первые органы носят преимущественно политический характер, вторые несут эстетическую нагрузку и предназначены для создания культурного поля. Если, с одной стороны, Главлит и КГБ вправе уничтожать художественно-литературные формы, рассматриваемые как опасные для системы, то с другой стороны такие институты, как соцреализм и советская критика, устанавливают правила, которых следует придерживаться в литературном творчестве. Таким образом, они выполняют предписывающую функцию и участвуют в создании «цензора души», который будет руководить писателем в его творческой деятельности.
В данную сложную систему цензуры3 проникают некоторые типично советские методы, такие как редакционная цензура, которая утверждается в годы застоя, когда политический треугольник (партия, Главлит и КГБ) начинает делегировать многочисленные свои функции редакциям газет, журналов, а также издательствам.
Примером преобразования текста из оригинала в «дистиллированный продукт», результат длительного воздействия цензуры, является роман Фазиля Искандера «Сандро из Чегема», произведение, написанное в конце 60-х гг., впервые вышедшее в свет в журнале «Новый мир» в 1973 г. (№№ 8-11) в сильно сокращенной редакции, впоследствии опубликованное в полной редакции шестью годами позже в США. Первое советское издание, не подверженное цензуре, приходится на 1989 г.4
Поскольку американское издание 1979 г., согласно непосредственному заявлению самого писателя, а также сравнительному анализу с версией «Сандро из Чегема», вышедшей в журнале «Новый мир» в 1973 г., соответствует в полной мере рукописи оригинала5, можно сделать выводы о способах вмешательства, применяемых цензурой в случае письменного текста. В ходе исследования выявилось, что данные способы условно можно разделить на два основных: изъятие и переписка.
Если первый способ посредством удаления текста использует более традиционные и менее изысканные методы цензуры, второй способ более четко выражен и проникает во все: в язык, в стиль, в отдельные слова, с тем чтобы нейтрализовать любую мысль или обращение, подрывающее общественный порядок, подавить «шум» сообщения и сделать его нейтральным и безопасным. Более утонченный способ, который не угнетает, а творит, как бы вычеканивая новый текст.
Для того чтобы достичь этого результата, достаточно порою изменить имя, заменить какое-либо слово, поменять оттенок значения. Представляя тяжелую задачу для цензоров, этот способ становится относительно легким для редакторов, профессионалов, которые отменно знают литературный язык и могут уловить в его наиболее завуалированных оборотах скрытые намеки и аллюзии.
Что касается романа «Сандро из Чегема», то нам представляется, что вмешательство цензуры, предшествующее публикации в журнале «Новый мир», является, по сути, результатом работы редакции, о чем заявил и сам Искандер в ходе данного нам интервью6.
Роман «Сандро из Чегема» в плутовском ключе повествует об эпизодах из жизни дяди Сандро. Действие романа происходит в родной для автора Абхазии, на легендарном Кавказе, топосе русской литературы XIX в. Истории вне времени, в которые попадет главный герой, становятся «историей рода, историей села Чегем, историей Абхазии и всего остального мира, каким он видится с чегемских высот» (Искандер, 1979, с. 7)7. Поэзия народной и деревенской жизни выступает своеобразным обрамлением поступков дяди Сандро. На фоне неукротимой патриархальной культуры, которую советскому режиму так и не удалось искоренить, герой-плут, то благоразумный, то простодушный,
насмехается над принципами и начальниками, монархией и тоталитаризмом. Так, «чегемской жизни противостоит карнавал театрализованной сталинской бюрократии: креслоносцы захватили власть» (Искандер, 1989, т. 1, с. 3). Именно такую толпу льстецов, входящих в ближайшее окружение Сталина, Искандер описывает в своем ра-зоблачающе-шутливом тоне в одной из глав, уничтоженных цензурой в 1973 г. - «Пиры Валтасара», в которой он выступает против самого Сталина. Последний часто проводил свой отпуск в Абхазии, и рассказы, которые бытовали среди местных жителей о нем, доходили до любопытных ушей юного Искандера еще с малых лет. Основываясь на этих первоисточниках, автор соткал свой роман, обогащая его «магическим реализмом», что привело к тому, что писателя стали называть «русским Маркесом»8. Ко всему этому автор добавил комическую нотку, заставляющую читателя улыбнуться, глядя на этот такой наивный и в то же время такой коварный мир. Краски сатиры и гротеска, комизма и драматизма переполняют художественную палитру Искандера и дают жизнь ряду рассказов, главный герой которых, дядя Сандро, является одновременно героем и негодяем, и, несмотря ни на что, воплощением своего народа, устоявшего перед многочисленными гонениями различных исторических периодов.
В романе патриархальная абхазская культура предстает то на историческом фоне царской монархии, то советского режима, описываемого в период гражданской войны и сталинских коллективизаций. В этом контексте, в котором историческая действительность граничит с мифом, на первый план выходят образы Сталина, Берии, Ворошилова, Лакоба и других исторических личностей.
Этот прямой контакт дяди Сандро с историей порождает искрящуюся и меткую политическую сатиру, которая выставляет советский строй на всеобщее осмеяние. Роман бросал вызов цензуре. Поэтому можно себе представить работу над «чисткой» текста, которую вынуждена была предпринимать редакция «Нового мира» для того, чтобы опубликовать роман Ф. Искандера, особенно после отстранения А. Твардовского от должности редактора журнала9.
Основательной «чистке» «Сандро из Чегема» не помешали ни замаскированные формы, ни многозначность, скрывающаяся за «эзоповым языком», к которому Искандер постоянно прибегает. В произведении «Сандро из Чегема» «эзопов» язык становится метаязыком, используемым с тем, чтобы обойти коммуникативный «шум», вызванный цензорским вмешательством. Задача, которую ставит перед собой автор произведения, заключается в том, чтобы результат его работы над текстом стал некой помехой цензору (своеобразным внешним, непостижимым для него «шумом») и воспринимался читателем как зако-
дированное послание: «Мастерство автора, прибегающего к “эзоповому языку”, состоит в умении успешно осуществлять такое преобразование»10. «Сандро из Чегема» - результат этой работы.
Следует добавить, что цензорское вмешательство усложняет и обогащает уже сложную саму по себе художественную структуру «Сандро из Чегема», порождая новые значения, которые часто также приобретают форму «эзопова языка».
Так, например, в главе «Битва на Кодоре» Искандер, используя прием эзоповой аллегории, описывает борьбу крестьян Абхазии против коллективизации, проводимой из центра. В эти рамки вписывается история Михи, богатого земледельца, сколотившего себе состояние разведением свиней. Он разбогател, перегоняя свиней на осенний выпас в каштановые леса, где они жирели до тех пор, пока не становились такими жирными, что не могли передвигаться сами и должны были перевозиться на ослах, и данный вид деятельности приносит владельцу огромную выручку. На перегоне животных Искандер строит свою аллегорию:
«Правда, время было тревожное. И когда на дорогах Абхазии люди стали встречать ослов, навьюченных свиньями, этими злобно визжащими, многопудовыми бурдюками жира, верхом на длинноухих терпеливцах, то многие, особенно старики, видели в этом зрелище мрачное предзнаменование.
- Накличешь беду, - говаривали они Михе, останавливаясь на дороге и провожая глазами этот странный караван» (Искандер,
1979, с. 88; 1973, № 9, с. 84).
Образ свиней, оседлавших кротких осликов, построенный на жаргонном значении слова «свинья», на самом деле является предзнаменованием грядущих смутных времен. Если бы автор не использовал действенный прием «эзопова языка», который практически «оглушил» цензора, данный отрывок не вышел бы в свет в выпуске 1973 г.
Перейдем к анализу работы, проведенной цензурой над романом Искандера, начиная с первого уровня цензорского вмешательства, а именно с удаления целых глав. Структура произведения, состоящего из отдельных новелл, упрощает данную задачу, так как некоторые из них могут быть полностью изъяты, не ставя при этом под угрозу сюжет романа11. Приведем примеры.
Первая удаленная глава - «Предисловие», причины этого выбора сразу становятся очевидными, поскольку речь идет о заявлении автора о своих намерениях, что явно противоречит нормам соцреализма. Воодушевленный «поэзией народной жизни», Искандер не собирается воспевать подвиги пролетариата, а скорее прославляет эпопею крестьянского народа, оказывающего сопротивление советской революции, защищая тем самым свою национальную самобытность:
«Каждый народ воспринимает свой образ жизни как высший образ жизни вообще. По-видимому, этот инстинкт самосохранения нации: зачем мне перенимать образ жизни другого народа, если мой самый высший? Но отсюда пока неизбежный национальный предрассудок. Делать вид, что этого нет, было бы трусливо и пошло. Ирония над образом жизни другого народа является наиболее мирной формой национального предрассудка. Такой я ее видел, и только такой. Показывая эту иронию и иронизируя над этой иронией, я стараюсь быть верным естественным принципам равенства народов» (Искандер, 1979, с. 7).
Верность «правде жизни», провозглашаемая Искандером, сильно отличается от той, которая требуется от «инженеров человеческих душ». «Маленький человек», описываемый автором, - не герой социализма, а последний представитель патриархальной крестьянской жизни, любимой писателем с малых лет. Действительность перед лицом социализма, пытающегося ее уничтожить, вопрошает:
«Может быть, я идеализирую уходящую жизнь? Может быть. Человек не может не возвышать то, что он любит. Идеализируя уходящий образ жизни, возможно, мы, сами того не сознавая, предъявляем счет будущему. Мы ему как бы говорим:
- Вот что мы теряем, а что ты нам даешь взамен?
Пусть будущее призадумается над этим, если оно вообще способно думать!» (Искандер, 1979, с. 8)
Как могла советская цензура ответить на этот вопрос? Разве что заставить автора молчать.
Другая глава, поглощенная цензурой, - «История молельного дерева», в которой коллективизация описывается как беда, постигшая крестьянские хозяйства Кавказа:
«В начале тридцатых годов волна коллективизации дохлест-нула до горного села Чегем, дохлестнула, смывая амбары и загоны и швыряя в общий котел все, что подворачивалось на пути - буйвол, так буйвола, свинья так свинью, овца так овцу: хватай за курдюк и швыряй туда же - в большом хозяйстве все пригодиться!» (Искандер, 1979, с. 141)
Тема коллективизации сельской местности - одна из главных тем табу советской эпохи.
«История молельного дерева» описывает последствия коллективизации в далеком от центра крае, где древняя культура предков всегда одерживала верх над обыденной жизнью; этот феномен выверяется сквозь ощущение отстраненности отца Сандро, старого Хабуга, который считает связь с родной землей неразрывной, как это было из поколения в поколение:
«Кто же захочет работать, а может и жить на земле, если осквернится сама Тайна любви тысячелетняя, безотчетная, как
тайна пола? Тайна любви крестьянина к своему полю, к своей яблоне, к своей корове, к своему улью, к своему шелесту на своем кукурузном поле, к своим виноградным гроздьям, раздавленным своими ногами в своей давильне. И пусть это вино потом расхлещет и расхлебает Сандро со своими прощалыгами, да Тайна-то останется с ним, ее-то они никак не расхлещут и не расхлебают» (Искандер, 1979, с. 142).
Данный отрывок - страница из истории и ментальности целого города, воплощающая «медленное течение истории» и описывающая крестьянскую психологию, сложившуюся веками, которую непросто уничтожить. Ментальность, пропитанная суевериями, пережитками язычества, тайнами, увековеченными в узах, связывающих крестьянина с его землей. Именно против этой ментальности ведут борьбу большевики, которые в состоянии одержать победу над отдельными ячейками крестьянского населения, однако им не под силу искоренить сложившейся веками образ жизни и мышления. Поэтому части романа, описывающие насилие, связанное с коллективизацией, могут быть более взрывоопасными для общественного порядка по сравнению с произведениями других авторов. Эпизоды насилия могут быть отнесены к отдельным случаям, приписаны ошибкам политического строя, в то время как описание целого образа жизни, выжившего несмотря ни на что и отважившегося на существование, имеет более существенные последствия.
Полное уничтожение главы свидетельствует, кроме того, о желании советской цензуры притупить религиозные настроения населения с тем, чтобы исповедовать государственную веру - социализм. В этом случае речь не идет о компании, направленной против православия, проводимой советским режимом уже в 20-е гг., когда разрушались церкви и издавались документы, требующие контроля религиозной литературы, а о борьбе против языческих верований, переполнявших коллективное сознание жителей Кавказа.
Данная кампания приобретает особо жестокий характер в 30-е гг. и утихает во время Второй мировой войны, когда Сталин, стремясь завоевать симпатии Запада и заручиться поддержкой народа, восстанавливает законность православной церкви; годы Хрущева обозначили возвращение к антирелигиозной политике, которая смягчилась в период Брежнева. Роман Искандера вписывается в эту более снисходительную атмосферу, однако, несмотря на большую снисходительность по отношению к этим вопросам, цензура не может допустить эпизоды, описывающие жестокие надругательства большевиков над святынями абхазского народа. В главе «История молельного дерева», в частности, описывалась конфискация церкви, которую большевики впоследствии превратили в архив НКВД:
Я помню, как у нас в Мухусе закрывали церковь. Она была расположена недалеко от нашего дома и называлась греческой.
Я смутно помню печальный, как бы бесплодно кующий воздух звон ее колокола, помню ее уютный дворик, по праздникам заполненный толпами молящихся и зевак, с неизменными нищими, уютно расположившимися вдоль ограды и встречающими каждого входящего сдержанной мольбой и цепким взглядом (Искандер, 1979, с. 155).
Далее в этой главе описываются безжалостные удары, наносимые режимом во время коллективизации по языческому мистицизму абхазов, когда председатель колхоза «решил сжечь молельный орех, как религиозный предрассудок» (Искандер, 1979, с. 157). Это неравная борьба, в которой молельное дерево становится вечным символом, устоявшем перед «ненастьями» того времени и гневом большевиков, так что, несмотря на все «ранения», выживает и продолжает давать пищу человеческой душе:
«И все-таки могучее дерево уцелело, хотя из его обломанной вершины несколько дней продолжал идти дым, как из жерла вулкана. Часть ствола со стороны дупла почернела и обуглилась на несколько метров вверх, но другая сторона ствола почти не обгорела, пламя так и не смогло обхватить ее и задушить» (Искандер, 1979, с. 157).
Дерево возносится до символа стойкого духа крестьян, на который исторические события, советские кампании, колхоз, местные чиновники, против которых возводится стена коварной и окрепшей культуры, повлияли только поверхностно.
Наиболее известной из глав, удаленных из номера «Нового мира», является глава «Пиры Валтасара» (Искандер, 1979, с. 187-229), представляющая высшую степень иронии Искандера, направленную против советской власти в ее непосредственном воплощении - Сталине. В «Пирах Валтасара» автор «с ухмылкой» описывает грандиозный банкет, организованный в Абхазии в 30-е гг., на который Сталин приглашен в роли почетного гостя в сопровождении М. Калинина, Л. Берии и К. Ворошилова.
В этой связи уместно напомнить, что отношение советской цензуры к Сталину было непостоянным. Его фигура, за которой цензоры всегда следили с особым вниманием, впервые появляется в литературе в 30-е гг. Затем, прежде всего в 1946-1953 гг., благодаря «культу личности» становится практически невозможным не упоминать его в хвалебных тонах во всех произведениях, посвященных современным темам. После смерти вождя начинается медленное и нерешительное изъятие его цитат из литературы, которое приобретает массовый характер после выступления Хрущева на XX съезде КПСС. В конце «оттепели» имя
Сталина практически исчезло из литературы, на смену ему приходит имя Ленина, авторитет которого восстановлен. Утвердившаяся версия -возвращение к настоящему стороннику революции и социализма, учение которого предал Сталин. С падением режима Хрущева начинается реабилитация Сталина, так, все негативные выражения, связанные с его именем, постепенно уничтожены, а ранее удаленные цитаты, изображающие его в положительном свете, восстановлены. В этот контекст вписывается цензорская работа над романом «Сандро из Чегема». Описание банкета, в котором вождь отображен в дерзких и сатиричных тонах, не могло пройти сквозь цензуру. Отношение Сталина к своим помощникам - сплав жестокости и авторитета: «Он прекрасно знал, что Берия и Лакоба не любят друг друга, и сейчас забавлялся, заставляя Берию первым выпить за Лакобу» (Искандер, 1979, с. 209). И следующий эпизод приводит яркий пример самого настоящего проявления абсолютной власти Сталина:
«Поставив фужер, он взял со стола давно потухшую трубку и несколько раз безуспешно попытался затянуться. Заметив, что трубка потухла, он уже нарочно тянул, словно продолжая оставаться в глубокой задумчивости. Спички лежали рядом на столе, но он ждал - кто-нибудь догадается или нет подать ему огня.
Вот так, будешь умирать - стакан воды не подадут, подумал он, жалея себя, но тут Калинин зажег спичку и поднес ее к трубке. Оставаясь в глубокой задумчивости, он ждал, пока пламя спички доберется до пальцев Калинина, и только тогда потянулся к огню и, прикуривая, наблюдал, как легкое пламя касается дрожащих пальцев Калинина. Ничего, думал он, не одному мне мучаться» (Искандер, 1979, с. 220-221).
На протяжении всего банкета царит атмосфера постоянных перепадов настроения Сталина, едва уловимый панический страх поселяется в душах присутствующих. Лишь искандеровский смех нарушает тяжелую атмосферу страха, которая нависла над участниками банкета. Одним словом искандеровский портрет вождя далеко не является изображением Сталина, созвучным эпохе, особенно после его реабилитации, начиная с 1969 г. Скорее, это портрет деспота, представленный в ироническом ключе в его реальном виде.
Перейдем теперь к анализу некоторых фрагментов, выделенных из глав, которые для того, чтобы быть опубликованными, были подвергнуты частичному процессу переписки.
В 8-м номере журнала «Новый мир», вышедшем в августе 1973 г., напечатаны первые три части романа с некоторыми поправками, внесенными и в название романа. Названия, напечатанные «Ардисом», следующие: 1. Сандро из Чегема; 2. Дядя Сандро у себя дома; 3. Принц Ольденбургский. Советский журнал, который не использует нумера-
цию глав, оставляет неизменным название второго рассказа, а первому и третьему соответственно дает названия «Дядя Сандро, княгиня и богатый армянин» и «Дядя Сандро и черный лебедь».
9-й номер сентябрьского выпуска 1973 г. печатает четвертую и пятую главы оригинального текста произведения: 4. «Игроки»; 5. «Битва на Кодоре, или деревянный броневик имени Ной Жордания». «Новый мир» печатает пятую главу, урезая название до простого «Битва на Кодоре».
В 10-м номере октябрьского выпуска 1973 г. появляются 14-я и
10-я главы романа: 14. «Хранитель гор, или народ знает своих героев»; 10. «Дядя Сандро и его любимец». 14-я глава выходит под названием «Хранитель гор».
Наконец, в ноябре 1973 г. «Новый мир» публикует в 11-м номере
11-ю главу оригинального текста романа, оставляя неизменным ее название «Тали - чудо Чегема».
Ввиду недостатка места мы не можем проанализировать каждый отдельный случай цензорского вмешательства в текст романа. Попробуем провести обзор различных способов редактирования текста романа, примененные цензурой.
С самого начала своего существования советский режим определяет табуированные темы. Некоторые из них уже перечислены в документе 1925 г., в котором речь идет об идеологических мотивах (мистика, идеализм, присутствие религиозных элементов, буржуазная мораль, несогласие с действующей политической линией, искажение революции или политического курса и т.д.); приверженности контрреволюционным теориям; порнографии и сквернословии; отсутствии художественной ценности; публикациях, не соответствующих педагогическим целям эпохи12. Хотелось бы напомнить, что в этом же году Главлит издает и направляет всем своим подразделениям первый «Перечень сведений, составляющих тайну и не подлежащих распространению в целях охранения политико-экономических интересов СССР»13. В последующие годы такие перечни регулярно составляются и рассылаются всем цензорам, тем самым становясь их практическим руководством первостепенного значения. На базе таких перечней и других циркуляров, изданных позже Главлитом, создается целый корпус многочисленных материалов, запрещенных цензурой.
В эпоху Брежнева в число тем, находившихся в центре внимания цензуры, входили все формы оппозиции советской власти (начиная от оппозиции рабочего класса и заканчивая идейными направлениями, противостоящими большинству во внутрипартийной борьбе, такими как троцкизм, бухаринизм и т.д.), репрессии, которым власти подвергали население (начиная с насильственных коллективизаций и заканчивая годами «большого террора»), депортация представителей некоторых
национальностей и этнических групп, запрет на клевету (или в некоторых случаях запрет цитирования) высшего партийного руководства, секс, религия, сквернословие. Что касается цензуры историко-политических тем, в этот период изъятие сведений о событиях или политических деятелях, таких как Ленин, Сталин и Хрущев, становится более распространенным по сравнению с годами оттепели, главным образом в случаях, которые касаются недавнего прошлого.
В романе Искандера обнаруженное цензорское вмешательство можно отнести к некоторым категориям табу, отчасти уже отмеченным Е. Эткиндом14.
1. «Политическое табу», безусловно, является преобладающим видом табу, и в свою очередь включает «табу на имена», то есть запрет упоминания имен политических деятелей или лидеров, которые режим по различным причинам подверг остракизму. Это «макро-множество» также включает «табу на кощунство», согласно которому запрещено называть или порочить, в зависимости от исторического периода, партийных руководителей, классиков науки и литературы, национальные символы и памятники, а также разглашать тайну неписаных правил функционирования госаппарата (коррупция, неожиданные смены высшего руководства различных организаций и т.д.).
Поскольку в годы, когда роман подвергается анализу цензуры, шел процесс ресталинизации, первой темой, оказавшейся в центре внимания, был сам Сталин, как видно из главы «Дядя Сандро и его любимец», откуда исчезает диалог автора со старым охотником Тенделом, тема которого - падение Сталина. Проницательное толкование старого охотника оставляет место размышлениям рассказчика/автора об уходе со сцены вождя и о его преемниках:
«Махаз [брат Сандро] объяснил ему мое чегемское происхождение и дал знать, что я здесь в городе при должности, из Присматривающих.
- Небось, деньгами подтираешься!15 - крикнул он, радостно сверля меня своими желтыми ястребиными глазами.
Я засмеялся.
- Подтираешься, - говорил он уверенно и неожиданно добавил, - а вот, что вы Большеусого сверзили, это вы неплохо придумали.
Я пожал плечами, чувствуя, как трудно ему объяснить неимоверность расстояния между мной и теми, кто его в самом деле сверзил. Но, с другой стороны, главное он определил точно -Присматривающие свергли Большеусого, а на каком расстоянии тот или иной из Присматривающих или, как они еще говорят, Допущенных к Столу, от тех, кто его в самом деле сбросил, это и вправду не имеет никакого значения. Важно то, что не он, охотник Тендел, не он, пастух Махаз, и не все они, чегемцы или подобные чегемцам, это сделали, а люди совсем другого сорта, то есть При-
сматривающие сверзили Присматривавшего над всеми Присматривавшими и теперь вроде всем полегчало (оттого так весело об этом), но главную выгоду все равно заберут Присматривающие, иначе и не могло быть, для этого и было все затеяно. Вот как можно было понять его слова в сочетании с зычным голосом и сверлящими ястребиными глазами» (Искандер, 1979, с. 288).
Ниже приведем «дистиллят» данного отрывка:
«Махаз объяснил ему мое чегемское происхождение и дал знать, что я здесь, в городе, при должности» (Искандер, 1973, №
10, с. 118).
Следующий наглядный пример цензуры политического характера можно наблюдать в главе «Хранитель гор, или народ знает своих героев», из которой был удален длинный эпизод, повествующий о художнике Андрее Таркилове16 и его картине «Трое в синих макинтошах» (Искандер, 1979, . 471-500). Данный эпизод - явная пародия на скандал, разгоревшийся в Манеже 1 декабря 1962 г., когда Никита Хрущев посетил выставку, посвященную абстрактной живописи, и, указывая на одну из картин экспозиции, заявил: «Осел хвостом машет лучше»17. Данный эпизод послужил началом компании, направленной против абстракционизма, понимаемого как художественное направление, противоречащее догмам реализма в целом и соцреализма в частности. Живопись, согласно Хрущеву, должна изображать жизнь, а не интерпретировать ее; по его мнению, «абстракционист не созидал, а разрушал образ, форму, цвет а значит, и жизнь. При этом он даже лишал зрителя права судить его: абстрактную картину нельзя сверить с единственным общедоступным критерием объективной реальностью»18. Отсюда следовала опасность данного «анархичного» вида искусства.
В эпизоде, описанном Искандером, посещение выставки, на которой была выставлена картина Таркилова, местным чиновником-бю-рократом, «покровителем муз» (Искандер, 1979, с. 493) становится точным воспроизведением Хрущева:
«Начинался осмотр. Обходя картины в окружении художников, он [Абесаломон Нартович] сначала смотрел на картину, потом на автора, стараясь по выражению его лица определить, как сам он относится к своей картине. Разумеется, не в художественном отношении, а исключительно в идейном плане. То есть, не передерзил ли, если картина носит на себе сатирический оттенок, не увлекся ли вредными новациями или чуждыми вредоносными идеями, впрочем, смехотворными в своей ничтожности?» (Искандер, 1979, с. 491).
Повествование о компании очернения художника после негативного суждения «покровителя муз» становится метатекстом, ироническим рассказом о методах, применяемых цензурой. Действия, описан-
ные автором, являются вполне реалистичными; конкретные случаи, вызывающие определенную реакцию, доведены до крайности и выставлены в смешном виде, с тем чтобы смех вновь имел «катарсичес-кое» воздействие, однако они отражают достоверные действия, совершаемые советским режимом в своих клеветнических компаниях: объявление в печати о намечающейся кампании, резкая уничтожающая критика, последующие санкции, применяемые по отношению к художнику.
2. Следующим табу, применяемым не только к удаленным главам, но и к различным отрывкам глав, опубликованных в «Новом мире», является религиозное табу, о котором мы уже упоминали ранее. Приведем лишь один из наиболее значимых отрывков, подвергшихся цензуре, из главы «Битва на Кодоре, или деревянный броневик имени Ной Жордания». Речь идет о длинном отступлении дяди Сандро, в котором герой рассуждает о «космическом расстоянии», разделяющем людей и Бога, в котором заключает:
«Теперь представьте себе положение человека, который с какого-то космического расстояния следил за всем человечеством сразу и за каждым человеком в отдельности. Я имею в виду Главного Тамаду, как сказал бы Сандро.
Каково ему все это видеть? Какое трагическое противоречие в его положении! С одной стороны, согласно нашей, почти доказанной гипотезе, сама огромность расстояния между наблюдателем на небесах и землей создает в душе Главного Тамады неимоверную тоску по человеку, ласкающему взор благородством своих проявлений. А с другой стороны, беспощадная острота зрения, естественная для Всевидящего, не оставляет никаких иллюзий относительно характера подобных внеисторических проявлений» (Искандер, 1979, с. 104-105).
3. К темам табу также относятся и темы, носящие сексуальный характер. В советскую эпоху термин «порнография» постепенно начинает включать любой намек на вопросы, связанные с сексуальностью. Превращение сексуальности в порнографию - «операция», доведенная до завершения советской культурой, для которой характерно глубокое пуританство, накладывающее табу как на секс, так и на тело. Запрет накладывается не только на аллюзии эротических фантазий, но и на телесность, на физиологию. Избегаются темы болезней, физических пороков, уродств: тело советского человека не существует, ему на смену приходит сознание, которое отцеживает ощущения, эмоции, боль, чтобы направить их на служение принципам социализма.
К табуированным темам причисляются также темы, связанные с психоаналитическими вопросами, которые полностью изъяты, а психоанализ лишен статуса науки19. Данная дисциплина - мир неконтролируемого и неподконтрольного подсознания, который противостоит как
сознанию, как осознанию самого себя, так и совести, понимаемой как идеологическая «надструктура». Это - глубоко индивидуалистический дискурс, противоречащий советскому, в высшей степени сконцентрированный на отрицании индивидуума в пользу коллектива, который стремится к тому, чтобы стереть грань между личной и общественной жизнью и заглушить тему секса в идеологическом дискурсе20.
В годы застоя табу на сексуальные темы смягчается, однако не исчезает в полной мере, что видно на примере редакции романа «Сандро», опубликованной в «Новом мире», в которой многие аллюзии такого рода остаются неизменными, однако из нее вырезаны некоторые отрывки, как например, из главы «Тали - чудо Чегема», в которой тетя Маша высказывает пожелание относительно союза между Багратом и ее дочерью Леной и прибегает к сексуальной аллюзии:
«Бывало, Баграт обратится за чем-нибудь к Лене или пошутит с ней, тетя Маша тут же толкнет кого-нибудь из сидящих поблизости, дескать, не проведешь, знаем, о чем ты. Например, попросил Баграт пить. Тетя Маша тут же со значением подхватывает его просьбу.
- Напои его, детка, напои, - сладко причитает она, - нашей родниковой, непригубленной...» (Искандер, 1979, с. 355).
Табу на психоанализ проявляется в отрывке главы «Дядя Сандро и его любимец». Сцена касается Тенгиза, любимчика дяди Сандро, работающего над электропроводкой, которому помогает молодая черноволосая девушка:
«Когда он ей сверху подавал щипцы или кусачки или молоток, он так вкрадчиво улыбался ей, так многозначительно задерживал руку, словно подсовывал не слишком благопристойную открытку или, подавая инструменты, намекал на вездесущий фрейдистский символ» (Искандер, 1979, с. 291).
«Когда он ей сверху подавал щипцы или кусачки или молоток, он так вкрадчиво улыбался ей, так многозначительно задерживал руку, словно подсовывал не слишком благопристойную открытку» (Искандер, 1973, № 10, с. 121).
В романе имеется пример «физиологического табу», которое приводит к удалению большинства описаний естественных функций человеческого тела или организма с отклонениями или болезнями. Советский идеологический дискурс избегает «заражения» болезнями, которые могут затронуть тело или разум, так что в главе «Принц Ольденбургский» описание жены принца, которая не просто больна, как вытекает из версии 1973 г., а калека, разбитая параличом и страдающая слабоумием, как следует из версии оригинала, подвергается цензуре:
«Принцесса Евгения Максимильяновна, уже долгие годы разбитая параличом, влачила слабоумное существование» (Искандер, 1979, с. 49).
«В это время по парковой аллее в кресле-коляске, запряженной осликом, тряся сухонькой головкой, проехала принцесса Евгения Максимильяновна. Ослика вел под уздцы казак. Другой казак придерживал коляску сзади. Свита поклонилась. Ничего не замечая, принцесса проехала, как страшный сон.
- А это еще кто? - тихо спросил Сандро у переводчика при виде такого странного зрелища.
- Его жена, - так же тихо ответил переводчик.
- Ну и жена, - вздохнул дядя Сандро, жалея принца» (Искандер, 1979, с. 63-64).
4. Цензура сквернословия (или нелитературных форм языка, выходящих за пределы языковой нормы) в 60-е смягчается, и ее вмешательства в роман Искандера носят исключительно спорадический характер. Приведем обнаруженные единичные случаи:
1) «Он сказал, что проезжая мимо гостиницы, решил напиться и, когда спешившись, стал пить воду из фонтанчика, сторож без всякого повода стрельнул в него задницей, что по абхазским обычаям считается страшным оскорблением» (Искандер, 1979, с. 63).
«Он сказал, что проезжая мимо гостиницы, решил напиться
и, когда, спешившись, стал пить воду из фонтанчика, сторож без всякого повода издал непристойный звук, что по абхазским обычаям считается страшным оскорблением» (Искандер, 1973, с. 186).
2) «Подобно тому, как на скотном дворе стоит сделать неосторожный шаг, как тут же угодишь в коровью лепешку, так и в те времена, говаривал дядя Сандро, бывало, носа не высунешь, чтобы не шмякнуться в какую-нибудь историю» (Искандер, 1979, с. 86).
«В те далекие времена, говаривал дядя Сандро, бывало, носа не высунешь, чтобы не шмякнуться в какую-нибудь историю» (Искандер, 1973, № 9, с. 83).
5. В число табуированных тем также входят темы экологического характера от стихийных бедствий (извержение вулканов, наводнения, землетрясения) до прогноза погоды, которые ЦК компартии держит под контролем, с тем чтобы, с одной стороны, не вызывать лишней паники, а с другой, продолжать поддерживать среди граждан положительный имидж счастливой социалистической страны. В романе Искандера мы выявили упоминание об изменениях в природе, вызванных вмешательством человека, которое было тотчас же вырезано цензурой. Это отры-
вок, описывающий нетронутую кристально-чистую природу в горах Абхазии, загрязняемую человеком (большевиками?) и выбросами самолетов. Именно здесь дядя Сандро решает остановиться, чтобы пере-
дохнуть:
«Внизу в лощине версты две до нашего лагеря. Над балаганом дым - пастухи обед готовят. Справа на склоне пасутся коровы, выше - лошади, еще выше козы. Слева пихты и кедрачи, ломая друг другу ребра, тянут головы к небу. А небо чистое - ни одной тучки. Воздух крепкий и вкусный, как буйволиное молоко. Такого воздуха, такой благодати сейчас нет. Сейчас и в горах воздух порченный, потому что везде самолеты летают» (Искандер, 1979, с. 43).
В заключение можно отметить, что роман Искандера представляет собой конкретный пример деятельности института цензуры в годы застоя. Кроме того, роман выявляет негативные последствия цензуры, а также некоторые ее «конструктивные» качества. Сам язык автора, как в его «эзоповом» проявлении, так и в его сатирическом выражении, является результатом длительных упражнений, цель которых подшутить над цензурой. В тех случаях, когда это не удается, удар наносит цензура «инквизиторского» характера, согласно механизму явно выраженной «репрессии», которая удаляет или вырезает следы «подрывного» текста. Однако в этом случае существует и промежуточная позиция, а именно частичная переписка текста, стремящаяся сделать его более «плавным» и представляющая собой своеобразный компромисс между редактором и автором, который предпочитает пожертвовать частью своего сообщения, лишь бы довести до читателя свою информацию, пусть и видоизмененную. Именно такими являются действия, с которыми Искандер изначально соглашается, но которые искажают его роман до такой степени, что несколькими годами позже автор меняет свое мнение.
Перевод Л.А. Бескровной.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Данная статья является пересмотренной версией главы из книги «Censura, istituzioni e politica letteraria in URSS (1964-1985)», которая будет опубликована в ближайшее время в Firenze University Press.
2 Bourdieu P. The Field of Cultural Production. Cambridge. 1993. P. 112-141.
3 Ввиду того, что мы не имеем возможности привести исчерпывающую библиографию по данной теме, ссылаемся на фундаментальную трилогию Блюм А.
Новый филологический вестник. 2010. №1(12).
15 Очевидно, что в данном отрывке происходит также вмешательство цензуры по отношению к нецензурным выражениям, употребляемым охотником.
16 Иванова отмечает сходство с именем, а также с сюжетом фильма Андрея Тарковского. См.: Иванова Н. Смех против страха, или Фазиль Искандер. М., 1990. С. 244.
17 Вайль П., Генис А. Мир советского человека. М., 1998. С. 190; Герчук Ю. Кровоизлияние в МОСХ. М., 2008.
18 Вайль П., Генис А. Указ. соч. С. 191.
19 Эткинд А. Эрос невозможного. М., 1994.
20 Naiman E. Sex in Public. Princeton, 1997.
