CC BY
49
Сергей Кибалъник
(Санкт-Петербург)
С. Л. ФРАНК И ЕГО СТАТЬЯ «ПУШКИН КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ МЫСЛИТЕЛЬ»
аботы о литературе русских религиозных философов XX века ■ до сих пор не оценены по дос-
тоинству. Они находятся как бы в тени славы обширного наследия М. М. Бахтина, который сам многим был обязан религиозно-философской критике XX века, но в большей степени по сравнению с ее представителями сосредоточился на специфических проблемах эстетики и поэтики. Между тем русская религиозно-философская критика до сих пор остается ничем не заменимым источником, коль скоро речь заходит не о чистом литературоведении, а о «познании литературы», как его понимал С. Л. Франк в статье «О задачах познания Пушкина» [4, с. 60]. Трудно спорить с тем, что наиболее глубокие работы о русской литературной классике XIX века были написаны именно в 1920 — 1950-е годы, причем значительная часть из них — в эмиграции. Эта высокая оценка в полной мере относится и к статьям С. Л. Франка о Пушкине, Тютчеве, Льве Толстом, Достоевском, Гёте, Ф. Шлейермахере, Рильке, и к его менее известным работам о Гоголе, Эртеле, Бунине, Мережковском, Ф. Сологубе, Вяч. Иванове, Блоке, Горьком [7]. Особенно замечательны «Этюды о Пушкине», которые философ еще в 1930-е годы задумал как отдельную книгу, так, к сожалению, в полном объеме и не написанную [11, с. 50; 7], и которые даже в эмиграции выдержали целых три из-
ь------------- С. Л. Франк и его статья «Пушкин как политический мыслитель»
дания [2-4], а в СССР с началом перестройки недаром были целиком включены в антологию «Пушкин в русской философской критике» [9].
Статья Франка «Пушкин как политический мыслитель» (1937) [1] далеко не в последнюю очередь представляет собой, конечно же, попытку противопоставить сложившемуся и достигшему в то время апогея сталинскому мифу о поэте-декабристе действительную сложную картину «политического мировоззрения» Пушкина [4, с. 29]. Поэт оказался для философа историческим подтверждением одной из основных политических идей Франка о том, что в реальной жизни четкое разделение на «правое» и «левое», на консерватизм и либерализм встречается не всегда и что нередко более правомерным оказывается соединение этих двух начал [6].
Пушкин, с точки зрения Франка, именно «в качестве ума конкретно-реалистического никогда не мог быть связан партийно-политическими догмами» [4, с. 46]. Принципиально важно здесь это подчеркивание философом «конкретно-реалистической» природы ума Пушкина. Оно соответствует общему представлению Франка о «предметном» характере литературы вообще и художественного мышления Пушкина в частности [Там же, с. 29; 11, с. 24 — 29; 12, с. 23 — 24] и связано с феноменологическими началами в мировоззрении философа, а именно с его представлением об «абсолютно безусловном самооткрывающем-ся бытии», которое «существует и не вне нас и не в нас — или, более того, — одновременно и там, и там, потому что мы существуем в нем» [5, с. 67—68; см. подробнее: 13, с. 80].
Итак, с точки зрения Франка, «политическое мировоззрение Пушкина есть консерватизм, сочетающийся однако с напряженным требованием свободного культурного развития, обеспеченного правопорядка и независимости личности, — т. е. в этом смысле проникнутый либеральными началами» [4, с. 47]. При этом органическая связь между двумя этими противоположными принципами осуществляется «через идею, что свобода духовной жизни и культуры обеспечивается именно блюдением культурной преемственности общественных слоев, которые являются ее носителями. Требование уважения к родовому дворянству имеет в этой связи не только консервативный, но и либеральный смысл» [Там же, с. 52].
Консерватизм Пушкина Франк называет «истинным консерватизмом, основанным на преемственности культуры и духовной независимости личности и общества» и направленным «против опасности це-заристски-демократического деспотизма» [Там же, с. 56]. Традиционное понимание консерватизма и либерализма как оппозиции двух «комплексов признаков: "монархия — сословное государство — деспотизм" и "демократия — равенство — свобода", которые противостояли
друг другу как "правое" и «левое" миросозерцания» Пушкин, по мнению Франка, «заменяет совсем иной группировкой признаков. "Монархия — сословное государство — свобода — консерватизм" выступают у него, как единство, стоящее в резкой противоположности к комплексу "демократия — радикализм" ("якобинство") — "цезаристский деспотизм"». Эту непростую схему сам философ поясняет простой формулой: «Где нет независимых сословий, там господствует равенство и развращающий деспотизм» [4, с. 56 — 57].
Тонкое соображение Франка, с одной стороны, снимает с Пушкина как убежденного противника «новой знати» и сторонника родового дворянства распространенные обвинения в «аристократизме», а с другой — объясняет его резкое неприятие демократии, прежде всего, разумеется, американского образца (статья «Джон Теннер», 1836; стихотворение «Из Пиндемонти», 1836).
Любопытно, что Франк развивает взгляд на Пушкина, заявленный еще П. А. Вяземским [10]. На это обратил внимание П. Б. Струве в приложении к первому изданию статьи философа, изданной отдельной брошюрой [1]. Однако при этом у самого Струве в его предисловии к брошюре Франка все время происходит перекос в сторону Пушкина-консерватора, Пушкина-монархиста, которого счастливо избежал сам Франк: «Но Пушкин так же непосредственно ощущал, любил и ценил начало власти и его национально-русское воплощение...»; «Николай I к доступному ему духовному миру поэта и к его душевным переживаниям относился со своей точки зрения — внимательно и даже любовно»; «Строй политических идей даже зрелого Пушкина был во многом похож на политическое мировоззрение Николая I, но тем значительнее выступает непререкаемая личная связь между ними.» [2, с. 6 — 7].
Все эти декларации выглядят, безусловно, надуманными на фоне последнего периода жизни и творчества Пушкина, который, к сожалению, не совсем верно освещает и Франк. Он почему-то считает его «отчетливо консервативным», что верно применительно к 1830—1833 годам, но не к 1834—1836-м. Основной пафос стихотворения «Из Пинде-монти» (1836) Франк обтекаемо называет «как бы дуализмом принципов государственной власти и духовной независимости». Справедливо сопоставляя это стихотворение с известными словами в письме к жене: «Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности (то1аЫШё де £ашШе) невозможно. Каторга не в пример лучше» [4, с. 122], он, однако, несколько мягкотело истолковывает его: «Пушкин не требует права на активное участие в политической жизни и не дорожит им; он требует лишь духовной независимости личности, простора и нестесненности духовной жизни и творчества» [Там же, с. 51].
ь------------- С. Л. Франк и его статья «Пушкин как политический мыслитель»
Однако Пушкин вообще ничего в этом стихотворении не требует: он утверждает в качестве своих главных ценностей именно личную свободу и внутреннюю независимость, по сравнению с которыми любые формы государственного и общественного устройства представляются ему второстепенными и даже, может быть, и не имеющими особого значения. В особенности в контексте вышеприведенного сопоставления видно, что это, несомненно, проявление глубочайшего разочарования Пушкина в русской власти и общественном устройстве, которое ясно выразилось и в известном письме к П. Я. Чаадаеву от 19 октября 1836 года. Разочарование это не в последнюю очередь касалось не только слабости общественного мнения, но и монархии и лично Николая I. Все скрытые намеки (тема «милосердия») и прямые призывы Пушкина помиловать декабристов хотя бы спустя десятилетие после того, как они понесли наказание, так и не были услышаны. Между тем личное поведение царя давало больше оснований для появления в творчестве Пушкина образов сладострастного клятвопреступника Дадона и «сурового» лицемера Анджело, чем для ассоциаций с Петром Великим.
Значительная часть творчества Пушкина последних лет жизни имеет, в сущности, криптографический характер. В нем скрыто выражена не только драма утраты им политических и общественных иллюзий, но и трагедия вторжения государства в сферу его собственной семейной жизни. А в довершение ко всему это государство не сделало ничего, чтобы предотвратить гибель первого поэта России в собственной столице от руки иностранца, который, как стало известно из его сравнительно недавно опубликованных писем [15], был агентом спецслужб и, следовательно, «фигурой в высшей степени зависимой, подконтрольной и абсолютно управляемой. . достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы его унять» [16, с. 198 — 199].
Справедливости ради следует отметить, что в 1937 году, когда в Советской России пытались целиком и без остатка вписать Пушкина в историю русского освободительного движения, трудно было вовсе избежать этого перекоса. Показательно, что автор опубликованной в том же году, что и брошюра Франка, известной статьи «Певец империи и свободы» Г. П. Федотов также проходит мимо разочарования Пушкина в последние годы его жизни не только в империи, но и в этатистских идеалах вообще [17; 9, с. 356 — 375].
В контексте современной политической жизни статья Франка, как и творчество Пушкина в целом, разумеется, может быть использована для обоснования самых разных политических доктрин и тенденций. В последние годы это делается в основном для того, чтобы подчерк-
нуть в Пушкине консервативное и даже монархическое начало. Однако само творчество поэта в его полном объеме решительно этому противится (см. об этом: [1б; 18]). И вдобавок, как всякое настоящее искусство, оно амбивалентно и не столько может быть сведено к какой-либо одной политической доктрине или тенденции (даже такой неоднозначной, как «консервативный либерализм»), сколько само вскрывает односторонность и недостаточность тех или иных рационалистически обоснованных доктрин.
Список литературы
1. Франк С. Пушкин как политический мыслитель. C предисловием и дополнениями П. Б. Струве. Белград, 1937.
2. Франк С. Л. Этюды о Пушкине. Мюнхен, 1957.
3. Франк С. Л. Этюды о Пушкине. Лондон, 1978.
4. Франк С. Л. Этюды о Пушкине. Париж, 1987.
5. Франк С. Л. Русское мировоззрение I сост. и отв. ред. А. А. Ермичев.
СПб., 1996.
6. Франк С. Л. По ту сторону правого и левого : сб. ст. I под ред. В. С. Франка. Париж, 1972 (Впервые: Числа. Париж, 1931. Кн. 4.).
7. Frank S. Bibliographie des oeuvres. P., 1980.
8. С. Л. Франк. Саратовский текст. Саратов, 200б.
9. Пушкин в русской философской критике. Конец XIX — первая половина XX в. М., 1990.
10. Вяземский П. А. «Цыганы». Поэма Пушкина II Вяземский П. А. Полн. собр. соч. : в 12 т. М., 1878. Т. 1. С. 321 — 325.
11. Гапоненков А. А. А. П. Скафтымов и С. Л. Франк II Александр Павлович Скафтымов в русской литературной науке и культуре. Саратов, 2010. С. 40 — 54.
12. Кибальник С. А. Художественная философия Пушкина. СПб., 1998.
13. Кибальник С. А. Художественная феноменология Чехова II Образ Чехова и чеховской России в современном мире : сб. ст. СПб., 2010. С. 18 — 28.
14. Невлева И. М. Философия культуры С. Л. Франка. СПб., 2007.
15. Витале С., Старк В. П. Черная речка. До и после. К истории дуэли Пушкина. Письма Дантеса. СПб., 2000.
16. Гуревич А. М. Сокровенные смыслы. Статьи о Пушкине (1984 — 2011). М., 2011.
17. Федотов Г. П. Певец империи и свободы II Федотов Г. П. Новый град. Нью-Йорк, 1952. С. 243 — 268 (Впервые: Современные записки. 1937. Т. 63. Апрель).
18. Кибальник С. А. Почему Гоголь «открыл тайну» пушкинского стихотворения «С Гомером долго ты беседовал один.»? II Восьмые Гоголевские чтения. М., 2009. С. 120—135.
Многие русские путешественники, глядя на мелькавшие за окном вагона картины ухоженных городов и сел, налаженного быта, здоровых и довольных жизнью обывателей, разумно устроенной жизни, как заметил М Е.. Салтыков-Щедрин, не могли не испытывать чувство «какой-то непобедимой неловкости». И хотя великий сатирик оговаривался, что не считает «прусские порядки совершенными и прусского человека счастливейшим из смертных», все-таки признавался, что если удел русского — неволя и бесправие, то немца — свобода и достоинство...
Ю. Костяшов
