CC BY
31
ставляют единство...» [5, с. 191]. С точки зрения органицистов, любое явление во Вселенной можно подвести под органические категории: «потому что организмы суть высшие существа природы и высший организм есть сам человек, микрокосм, мера вещей, самое сложное и самое цельное из всех явлений» [15, с.119].
Российские органицисты исследовали практически все основные элементы единого природно-социального организма как органическое целое, реализующееся в роли «субстанциальных деятелей». Отсюда уникальность русского космизма как философского
направления, рожденного из органицизма и существующего в трех ветвях, охватывающих Истину, Благо и Красоту как основные ориентиры нравственного самосознания.
Российский органицизм и космизм являются закономерным продолжением продуктивных теоретических тенденций мировой и отечественной философской мысли, отражая историческую потребность перехода от классической науки и философии к современной, от созерцательного, механистического типа мировоззрения к деятельностному, органическому.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бобров, Е. Философия в России. Материалы, исследования и заметки [Текст] / Е. Бобров. — Вып. II. - Казань, 1899.
2. Вернадский, В.И. Научная мысль как планетное явление [Текст] / В.И. Вернадский. — М., 1991.
3. Галактионов, А.А. Русская философия IX—XIX вв. [Текст] / А.А. Галактионов, П.Ф. Никандров. — Л.: Изд-во ЛГУ, 1989.
4. Галич, А.И. Опыт науки изящного [Текст] / А.И. Галич. — СПб., 1825.
5. Гендерсон, Л.Ж. Среда жизни [Текст] / Л.Ж. Ген-дерсон. — М.-Л., 1924.
6. Кант, И. Сочинения [Текст]. В 6 т. — М., 1966.
7. Лосский, Н.О. Мир как органическое целое [Текст] / Н.О. Лосский // Избранное. — М., 1991.
8. Надеждин, Н.И. Современное направление просвещения [Текст] / Н.И. Надеждин // Телескоп. — 1831. — № 1.
9. Овчинников, В.Ф. О понятии исторического типа философии [Текст] / В.Ф. Овчинников // Вопр. филос. — 1996. — № 10.
10. Радищев, А.Н. Сочинения [Текст] / А.Н. Радищев. — М., 1988.
11. Русские эстетические трактаты первой трети XIX в. [Текст]. В 2 т. Т. II. — М., 1974.
12. Русский космизм: антология философской мысли [Текст]. — М., 1993.
13. Соловьев, В.С.Идея человечества у Августа Конта [Текст] / В.С. Соловьев // Соч. В 2 т. Т. 2. — М., 1988.
14. Страхов, Н.Н. Мир как целое. Черты из науки о природе [Текст] / Н.Н. Страхов. — СПб., 1872.
15. Он же. Органические категории [Текст] / Н.Н. Страхов // Вопр. филос. — 2009. — № 5.
16. Философские и общественно-политические произведения петрашевцев [Текст]. — М., 1953.
УДК 13:17:316.3
В.В. Кузнецов
РУССКИМ ПУТЬ КАК ПРОЯВЛЕНИЕ ПРИНЦИПА ДОСТОЙНОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ
Проблема достоинства человека является слушателей его лекций, англичанина, который
острой, болезненной и значимой именно для рус- сказал приблизительно следующее: «Самое уди-
ского бытия. Писателя и философа Ю.В. Мамле- вительное в русских то, что они задают, притом
ева однажды поразило высказывание одного из с такой страстью и с таким интересом, вопрос
самим себе: что такое Россия? У нас никто не задает себе вопрос, что такое Англия. Это звучало бы полным абсурдом. Все знают, что Англия — это просто страна с парламентом».
Именно на этом акцентирует внимание Мамлеев: «Для русской души самый парадоксальный вопрос: "Что такое Россия?". Но все предлагаемые "ответы" на этот вопрос лишь грани великой истины о России» [1, с. 8]. Сама постановка подобной проблемы в русской философии не есть проявление превосходства русского национального духа над британским или наоборот. Это своеобразие русского пути, проявившееся в особенностях русской мысли.
Мы не хотим сказать, что представителям других народов не свойственна рефлексия по поводу того, что представляет собой их родина. Наличие данной рефлексии не является свидетельством силы, как не является и атрибутом слабости. С подобной рефлексией связано осмысление и переживание гордого чувства национального превосходства или, напротив, комплекс национального унижения. При этом превосходство часто формируется, отталкиваясь от первоначальной неполноценности и унижения. «Последние будут первыми, а первые станут последними» — известная евангельская формула. Известна парадоксальная формула А.И. Солженицына: «Благословенны не победы в войнах, а поражения в них». Предшествующая неполноценность не унижает достигнутое превосходство. Она есть ее условие, в известном смысле — родительница. Это справедливо как для личностного роста, так и для национальной победы. Точно так же могут быть сопряжены чувства изгойства и избранничества. Согласно теории А. Адлера, становление культуры есть компенсация и сверхкомпенсация изначальной неполноценности человека как биологического существа. Достойное, тем более великое возможны лишь при борьбе с исходной слабостью и ущербностью.
В христианской традиции первородный грех и есть сознательный отказ от духовного усилия, попытка пойти по легкому пути, исключающему самопреодоление (В.С. Соловьев). Психоанализ и христианство, безусловно, разные мыслительные стратегии и духовные практики, во многом противоположные, но есть универсальный принцип, присущий как сакральной
религии, так и иным способам духовной реализации. Это принцип самопреодоления. Возможны ли вообще достойное и великое при отсутствии того, что отрицается и преодолевается? Человеческое бытие как на личностном, так и на национальном уровне проявляется как сложное диалектическое единство унижения и достоинства, неполноценности и превосходства, изгойства и избранничества. В разных национальных традициях мы видим различные варианты взаимопроникновения и борьбы данных противоположностей. Национальные образы достоинства претерпевают существенные трансформации во времени. Тем не менее достоинство в чистом виде, т. е. без унижения, превосходство в совершенной форме, исключающее элементы неполноценности, избранничество, несовместимое с изгойством, существуют только на высшем уровне иерархии достойного существования в таких модусах значимости, как героизм, святость, гениальность. Но даже героизм есть победа духа над ужасом боли и смерти, даже святость торжествует лишь в борьбе с великим грехом, даже гениальность есть высшее напряжение и взлет свободного творческого духа, поднимающиеся над обыденностью, даже низостью «человеческого, слишком человеческого». Богоизбранность неразрывна с социальным изгойством, праведник возможен лишь в преодолении грешного, неправедного мира в себе самом, пророк есть изгой и побивается каменьями, а Спаситель принимает позорную казнь раба, превращая орудие позора и смерти в символ спасения. Такова диалектика достоинства на личностном, национальном и вселенском уровнях.
Речь идет о том, что именно трагизм русского пути превратил вопрошание о России как духовно-онтологической реальности в один из мучительных и жизненно важных вопросов для русского ума.
Нам необходимо продумать основания постановки проблемы русской традиции достоинства человека. Достоинство человека есть универсальная ценность. Его можно определить как власть высшего начала в человеке над низшим: мужества над страхом, самообладания над распущенностью, самоограничения над похотью. Духовное восхождение есть преодоление всего того низменного, что есть в каждом,
даже самом добропорядочном человеке и что так ужаснуло Ф.М. Достоевского, заглянувшего в самую бездну человеческой души. Будучи венцом творения, человек может пасть гораздо ниже животного состояния, и нет предела человеческому падению. Может быть, именно в этом смысле «ад — это мы сами». Но нет пределов и духовному восхождению человека, хотя подниматься гораздо тяжелее, чем падать.
Достоинство как власть духа более всего проявляется в предельной ситуации, когда человек противостоит боли, страданию, страху и смерти. В этом смысле достоинство есть универсальная ценность: в предельной ситуации оказывается человек вообще, а не только русский человек. Но давление на человека, вызывающее актуализацию в нем низменного начала, в разных культурных традициях осуществляется по-разному Различны способы воздействия власти на человека, как и вообще тип отношений человека и власти в разных культурах.
Так же как различны социокультурные факторы, вызывающие у человека панику, уныние и страх, т. е. факторы, подавляющие дух, различны и факторы, дух укрепляющие и возвышающие. У разных народов свои святыни, за которые люди сражаются и умирают, своя вера, дающая силы в этой жертвенной борьбе. Наконец, говоря словами поэта-духовидца «неповторимый уготован путь: земле, цветку, душе, народу» (Д. Андреев). Отсюда можно сделать вывод, что существует русская культурно-историческая традиция духовного достоинства.
Что есть, собственно, данная традиция? Она начата не нами и существует столько же, сколько существует Россия. Это преемственность нравственных усилий многих поколений русских людей в их духовном восхождении, в их стоянии над бездной. В своем духовном усилии представитель каждого последующего поколения чувствует свою ответственность за несение своей трудной ноши, своего креста. Но духовный подвиг отцов как ничто другое способен вдохновить детей.
Основанием русской традиции достоинства является присущая русскому человеку жажда праведного бытия, стремление жить именно по правде, а не по выгоде и расчету. То место, которое в западноевропейской культуре занимает честь, в культуре русской занимает святость
(Н.А. Бердяев). Русский может быть святым, но честным — никогда (К.Н. Леонтьев). Святость есть идеал, высшая ступень праведной жизни. Одновременно ориентация именно на святость предполагает отсутствие гордого самоутверждения, столь присущего Западу. Русский творческий акт направлен к абсолютному, а не к относительному. Сама духовная сила русских основана на сознании правды и справедливости. «Не в силе Бог, но в правде», — так Александр Невский высказал формулу русского пути, глубоко христианскую по своей сути. «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!» — этими словами обозначено духовное основание нашей победы в великой войне XX века.
Стремление «во всем дойти до самой сути», дойти до предела и даже переступить через него явилось предпосылкой как духовных взлетов и побед, так и глубочайших падений. Ф.М. Достоевский признал, что именно русский человек способен как подняться до самых вершин святости, так и пасть в самую бездну преисподней.
С самого начала становления Московского государства быть русским означало противостоять своей духовной силой наступлению власти Антихриста, т. е. воплощения вселенского зла перед концом мира. После падения Византии Россия воспринимала себя как последнее православное царство, как сила, удерживающая и спасающая мир от наступления сил мирового зла. Поэтому русская традиция достоинства есть принцип жертвенного служения великой сверхличной и даже сверхгосударственной идее, ибо идея русской державности полагает высшей целью не достижение государственной мощи самой по себе. Сама русская державность направлена на служение «нищим духом». Здесь, безусловно, прослеживается мессианская идея. Но русский мессианизм не есть проявление гордыни, он предполагает принцип несения тяжкого бремени, креста.
Даже крушение православной государственности не прервало русскую традицию служения, которое именно в советскую эпоху потребовало сверхчеловеческих усилий.
Россия существует как страна, призванная воплотить высшую христианскую идею, но именно в этой высокой заданности заключе-
на опасность: именно поэтому, с нашей точки зрения, наша страна пребывает на краю мировой бездны. Именно поэтому судьба нашей страны является несчастной и страдальческой (Н.А. Бердяев).
В чем заключается наиболее болезненная острота данной проблематики? Существует достаточно распространенная точка зрения, представители которой в принципе отрицают за русским человеком начало достоинства. Предельная формула, выражающая данную позицию такова: «русская душа есть тысячелетняя раба». В логике данного подхода особенно справедливым подобное утверждение является для советской эпохи, квинтэссенции «русского деспотизма».
Прежде чем со всей категоричностью отвергнуть данный подход, зададимся вопросом, каковы основания и логика данной позиции, которую представили не только не понимавшие духовные основания России иностранцы, «клеветники России», но и многие мыслящие и совестливые русские люди, от Чаадаева и декабристов, обличавших язвы крепостничества, до Солженицына, упрекавшего соотечественников в забвении «гражданской доблести».
Так, например, известный востоковед Л.С. Васильев размышляет о том, что «главное, что отличает Россию не только от просвещенного Запада, но и от классического Востока (и что, увы, сближает ее разве что с Африкой), — это характерные именно для нее формы сервильного комплекса. Комплекс сервилизма (раболепия) свойственен всему Востоку и является элементом командно-административной структуры, восточного деспотизма. Как правило, в развитых цивилизациях, в том числе во всех трех великих цивилизациях Востока, включая и исламскую, существовали определенные нормы, противостоявшие произволу власти и служившие противовесом сервилизму... Не было их выработано, увы, в нашей многострадальной России» [2, с. 30].
Современный русский философ В.В. Налимов, бывший колымским узником, высказал следующую мысль: «Кровавым эхом отозвалось унижение народа для русского дворянства, интеллигенции, да и для самого народа. Из покоренного Кавказа пришел Отец Родной — Иосиф Грозный; из порабощенной Польши — Желез-
ный Феликс; из униженной Прибалтики — латышские стрелки; из евреев, нагло превращенных в «жидов», — Л. Троцкий и Г. Зиновьев; а еще раньше — из самого униженного русского народа, из его сибирских глубин — веками накопленную астральную силу обрушил на царский двор Гришка Распутин. Не выдержал этой силищи ослабленный, онемеченный двор и рухнул в могилу, вырытую им самим.
Кого мы ждем еще?
И для дел каких? Чью копаем мы могилу?» [3, с. 90].
Мысль о том, что унижение народа явилось причиной катаклизма, постигшего Россию, подобно тому, как и раньше ее сотрясали крестьянские бунты и войны «за землю, за волю», имеет гораздо более раннее подтверждение. Среди русского эпоса есть одна былина, которая пророчествовала о будущей русской смуте. Однажды князь Владимир устроил пир на весь мир, куда пригласил князей, бояр и богатырей, но забыл позвать главного из них — «старого казака» Илью Муромца. Обида Ильи была столь велика, что он «начал стрелять по Божьим церквам, да по чудесным крестам, по маковкам золоченым». В этих бесчинствах с радостью участвовала «голь кабацкая». Самое удивительное в этой былине, явившейся грозным пророчеством о русской революции, то, как мужицкий богатырь обратил свой гнев против всего, что сам признавал святыней и защищал, не щадя живота своего ( Б.П. Вышеславцев). Русский философ сделал здесь вывод, что все совершилось в силу справедливой обиды: крестьянского богатыря не позвали на княжеский пир. Изначально была глубокая несправедливость, что «крестьянская Русь не участвовала в барской, дворянской культуре, хотя защищала ее от врагов и молилась с ней в одной церкви». Илья Муромец и стал тем сверхчеловеком русской революции, реакция на униженное достоинство которого вылилась во всесокрушающую стихию народного бунта. Идея жертвенного служения как корневой архетип русской культуры противостоит идее русского бунта.
В XX веке идея революции совпала с метафизикой русского бунта. А.С. Пушкину принадлежит знаменитая оценка русского бунта как «бессмысленного и беспощадного». Но отношение поэта к бунту не было однозначным.
Пушкинский Пугачев рассказывает Гриневу калмыцкую сказку, которая заканчивается следующими словами ее главного персонажа: «Нет, брат ворон, чем триста лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там, что бог даст» [4, с. 314].
Вот смысл русского бунта: хотя бы один раз полной грудью глотнуть воздуха пусть даже разбойной воли, и не важно, что после этого предстоит смерть, пусть мучительная и позорная. Даже один миг подлинной воли, к которому ведет часто долгий и трудный путь, искупает все. И это мгновение воли есть обретение человеческого достоинства, которое ценится выше, чем спокойствие и благополучие, и даже сама жизнь. Это и есть метафизическое опровержение «русского рабства».
Нам представляется, что отсутствие признания за русским человеком достоинства исходит из того, что к русской культуре подходят с западноевропейскими мерками, оценивающими достоинство человека исключительно как самоутверждение, автономию, самодостаточность и т. д., т. е. русская традиция достоинства оценивается по критериям гуманистического, точнее индивидуалистического подхода.
Мы полагаем, что здесь необходим иной подход, подобный тому, который использовал А.И. Герцен. Он описал малоизвестный эпизод греко-персидских войн, когда буря застигла в открытом море персидский флот. Флагманскому кораблю грозила гибель. И тогда персидские вельможи пожертвовали собой, чтобы облегчить корабль и спасти царя Ксеркса. Они кланялись царю (раболепно с новоевропейской точки зрения) и бросались в бушующие волны. Этот эпизод поразил Герцена, и он назвал его «персидскими Фермопилами» [5, с. 158—159]. Видный русский мыслитель и революционер считал данный эпизод подтверждением того, что не только у свободных народов, но и в деспотиях существуют понятия о чести.
С.С. Аверинцев отмечает, что «мудрость Востока — это мудрость битых холопов. Но бывают времена, когда по пословице "за одного битого двух небитых дают". На ближневосточном пространстве был накоплен такой опыт нравственного поведения в условиях укоренившейся политической несвободы, который не снился греко-римскому миру» [6, с. 61].
Подтверждением этому является становление и развитие самого христианства, да и не только христианства, становление всех мировых религий происходило на Востоке. Слабость и бессилие человека, беспредельный страх смерти и невозможность примириться с властью небытия явились причинами становления великих мировых религий, а возможно, и религии вообще: слабый человек имеет всесильного Бога (Н.А. Бердяев). Может быть, этому способствовало именно ущемленное положение человека и осознание им своей слабости перед лицом деспотичной власти и «сильных мира сего».
С нашей точки зрения, интерпретация Герценом упомянутого подвига подданных персидского царя является своеобразным ключом к пониманию своеобразной русской традиции достойного существования человека. При всем том, что Россия не была деспотией, несмотря на ряд деспотических черт. Даже жесткий оппонент русской идеи признал, что Россия отличается от деспотий тем, что она всегда была способна к саморазвитию и автократии в ней противостоит оппозиция — интеллект (А.Л. Янов).
Современные российские реформаторы устами наиболее продвинутых интеллектуалов поставили перед собой задачу изменить само ядро русской культуры, в основе которого, по их мнению, находятся два принципа — неуважение к человеку и неприятие нового (А.И. Ракитов). Результатом этой ломки стало новое тотальное унижение русского человека. Данный результат подтвердил всю ошибочность теоретического построения, которое легло в основу политической практики.
Самые грозные правители России: Иоанн IV, Петр I, Сталин, знавшие цену людям и умевшие использовать их как инструмент, отдавали, тем не менее, должное русским людям, считали их не хуже прочих народов, а в определенных условиях и лучше. В исключительных условиях, по оценке людей, воплощавших верховную власть, только русские и могли выдержать страшные испытания.
Для русской власти в целом характерно другое: отсутствие сочувствия и жалости к людям, которые приносились в жертву задачам великого государственного строительства. Не ценились (и не ценятся) человеческая индивидуальность, непохожесть, тем более талант,
не нужен был «человек по своим собственным надобностям».
Однако великая и грозная русская власть в течение тысячелетия является главной силой, создавшей и удерживающей всю российскую цивилизацию от хаоса и распада. Чтобы удержать и обустроить огромную стихию бескрайнего русского пространства и обуздать столь же беспредельную стихию русской души, у которой явно недостаточным является внутреннее дисциплинирующее и организующее начало. Русская власть не может не быть автократической, сильной и централизованной. Грозная власть защищала, хотя в то же время и унижала «нищих духом», не приспособленных к служению. Унижала она и гордых, сильных и непокорных, укорачивая им языки и шеи. Предельно тяжелым является для русского человека несение государственного тягла, требующее неимоверных усилий и жертв. Велик соблазн отказаться от несения этого бремени. Но история показывает, какие страшные силы хаоса вырываются наружу, когда подобный отказ действительно имеет место. Поэтому русская власть всегда опиралась на пассионариев, способных к духовному
подвигу и своим примером укрепляющих дух рядового служилого человека «московского типа», способного на безграничное терпение и жертвенность во имя государева дела.
Следовательно, мы вправе говорить об антиномичном единстве достоинства русского человека. Первая позиция данной антиномии заключается в том, что русский человек является представителем самого униженного народа, и мы вправе говорить о русской традиции унижения человеческого достоинства. Другая позиция заключается в том, что русский человек является представителем «самого непокорного на Земле народа», дух которого не сломили запредельные испытания, что признавали и наши враги. Единство же антиномических позиций заключается в том, что и униженная «серая скотинка» в бою преображалась в чудо-богатыря, Иванушка-дурачок превращался в Ивана-Царевича.
Русский путь, трудный и трагический, при всех срывах, падениях и катастрофах является реализацией принципа достойного существования как на личностном, так и на цивилиза-ционном уровне.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Мамлеев, Ю.В. Россия вечная [Текст] / Ю.В. Мамлеев. - М.: АиФ-Принт, 2002. - 336 с.
2. Васильев, Л.С. Выступление в дискуссии журнала «Вопросы философии» [Текст] / Л.С. Васильев // Вопр. филос. - 1993. - № 7. -С. 5-35.
3. Налимов, В.В. Искушение Святой Руси. На грани третьего тысячелетия [Текст] / В.В. Налимов. -Томск; М.: Водолей, 2002. - 288 с.
4. Пушкин, А.С. Собрание сочинений [Текст]. В 10 т. Т. 5 / А.С. Пушкин. — М.: Художественная лит., 1975. - 515 с.
5. Герцен, А.И. Несколько замечаний об историческом развитии чести [Текст] / А.И. Герцен // Собр. соч. В 30 т. Т 2. - М.: Изд-во АН СССР, 1954. - С. 151-177.
6. Аверинцев, С.С. Поэтика ранней византийской литературы [Текст] / С.С. Аверинцев. - М.: Coda, 1997. - 343 с.
УДК 583.145.7
Д.Н. Козырев
ПРОБЛЕМА ТЕХНОКРАТИЗМА В СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОСОФИИ
Слово «технократизм» несет в себе тень устойчивость духовной основы человека. На-смутной угрозы. В наши дни оно становится растает давление технизированного окружения знаком испытаний, своего рода проверки на на повседневную жизнь; цивилизация входит в
