CC BY
112УДК 82.0
РУССКИЙ КУЛЬТУРНЫЙ КОД В ПОВЕСТИ СУХБАТА АФЛАТУНИ «ГЛИНЯНЫЕ БУКВЫ, ПЛЫВУЩИЕ ЯБЛОКИ»
И. С. Юхнова,
доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы, Национальный исследовательский Нижегородский государственный университет им. Н.И. Лобачевского, 603000, Нижний Новгород, ул. Б. Покровская, 37, тел. (831) 433-84-13*121, e-mail: yuhnova@flf.unn.ru
Аннотация
Юхнова И.С. Русский культурный код и повести Сухбата Афлатуни «Глиняные буквы, плывущие яблоки».
Целью работы является осмысление отношений с русским языком писателей, формирование которых происходило в бывших союзных республиках в условиях двуязычия. Основное внимание в статье направлено на анализ художественной функции отсылок к произведениям русской классики в повести Сухбата Афлатуни «Гпиняные буквы, плывущие яблоки». Методы исследования -культурно-исторический, герменевтический, историко-типологический. Основные результаты исследования состоят в том, что выявлены черты, характеризующие мышление писателей, создающих «литературу фронтира». На примере повести Сухбата Афлатуни показано художественное решение проблемы межкультурного диалога - взаимодействия народа с чужой культурой и чужим языком, осмыслена функция цитат из русской классической литературы в повести.
Ключевые слова: Сухбат Афлатуни, «Глиняные буквы, плывущие яблоки», русская культура, Лермонтов, Некрасов, межкультурный диалог.
Summary
Yuhnova I.S. Russian Cultural Code in Sukhbat Aflatuni's Novel «Clay Letters, Floating Apples».
The aim of the work is understanding of relations with the Russian language of writers whose formation took place in the former Soviet republics in conditions of bilingualism. The focus of the article is directed to the analysis of the artistic features of references to the works of Russian classics in the novel of Sukhbat Aflatuni «Clay letters, floating apples ». Research Methods - cultural- historical, hermeneutical, historical-typological. The main results of the study consist in the fact that revealed the features that characterize the thinking of writers, who create «the Frontier literature. On
© И. С. Юхнова, 2015
the example of the novel of Sukhbat Aflatuni shown artistic solution to the problem of intercultural dialogue - the interaction of people with a foreign culture and a foreign language, comprehened the function of quotations from classical Russian literature in the novel.
Keywords: Sukhbat Aflatuni, "Clay letters, floating apples", Russian culture, Lermontov, Nekrasov, intercultural dialogue.
Одним из интереснейших явлений современной литературы стало творчество писателей, выросших на так называемых национальных окраинах - в бывших союзных республиках. Называют ее по-разному - «литературой окраин», «литературой фронтира», в последнее время после появления книги Александра Эткинда «Внутренняя колонизация» стали использовать определение «постколониальная литература» [5], которое вызывает ожесточенные споры, так как заключает в себе оценочность и идеологичность, но не раскрывает сути самого явления.
Эта литература стала значимым фактом современного литературного процесса, поддерживается литературными премиями, но самое главное - очень интересна читателю (и не только выросшему в Средней Азии или на Кавказе), так как ставит важные онтологические проблемы.
Целью работы является осмысление отношений с русским языком писателей, сформировавшихся в бывших союзных республиках в условиях двуязычия. Основное внимание в статье направлено на анализ художественной функции отсылок к произведениям русской классики в повести Сухбата Афлатуни «Глиняные буквы, плывущие яблоки».
Что характерно для писателей, которые создают «литературу окраин»?
Прежде всего, осознание и «осмысление своей срединной, пограничной или соединяющей две части света позиции» [2]. Причем не только в географическом, но и в бытийном, культурном смысле этого слова.
Многие из них родились в смешанных браках. Так, Сухбат Афлатуни -сын узбека и еврейки, Тимур Пулатов - узбека и таджички. Но родным для них стал не только язык матери или отца, но и русский. С его помощью осуществлялось взаимодействие с миром: на нем они учились, читали, общались с друзьями. Такое многоязычие было естественным и органичным, а переключение с одного языка на другой не вызывало внутреннего конфликта.
Вот как сами писатели оценивали положение и функцию русского языка в их жизни и в культуре национальных республик. Цитирую «Манифест» группы «Малый шелковый путь»: «ХХ век дал нам достаточно примеров взаимодействия восточной и западной культур. Благоприятные предпосылки к этому обоюдному влиянию создавал уклад советского общества на среднеазийских окраинах империи, обусловивший плодотворный деспотизм русского языка как языка науки и культуры, появление новой этни-
ческой общности в результате смешанных браков и европеизации местного населения. Полукровство явило новую "микрорасу" со своим особым менталитетом».
Русская литературная речь, привитая элитной прослойке коренных жителей азиатских республик, приносила в сочетании с традиционно восточным укладом быта и мышления весьма неожиданные плоды» [6].
Надо заметить, что в своих республиках эти писатели формировались в условиях не столько национальной, сколько интернациональной (под которой понималась прежде всего русская) культуры. Достаточно вспомнить школьные программы, в которых история и литература, например, Узбекистана давалась скупо и с определенными акцентами: фиксировались многовековая отсталость, деспотизм, религиозный фанатизм, национальная узость; внушалось, что в XX веке с приходом советской власти народу удалось перескочить из феодализма в социализм, который дал грамоту, науку и культуру Тем самым тысячелетняя история народов обесценивалась, воспринималась как ложный путь. Замечу, что даже в полиграфическом отношении эти учебники серьезно проигрывали основным.
Кроме особых отношений с русским языком, общим у этих писателей оказывается и жизненный опыт. Они пережили крушение Советского Союза, распад государства, в котором выросли, как личную трагедию. Большинство из них родилось на рубеже 60-70-х годов XX века. Таким образом, распад Союза совпал с моментом их вхождения в большую, взрослую жизнь. И получалось, что начинать ее надо было в чужом государстве, с другой системой ценностей, с иными национальными приоритетами. А потому разрыв родственных, культурных связей, которые были значимы и дороги, воспринимался особо остро. По сути, это была утрату дома (и реальная, и метафизическая). Вот как говорят об этом сами писатели в процитированном ранее «Манифесте»: «Можно говорить о почти вещественном - шагреневом - исчезновении родины в привычном ее качестве.
Малая родина поэта - последнее, что ему остается, но и она понемногу вытекает сквозь образовавшуюся брешь. Не поэт в данном случае эмигрирует из родной страны - она покидает его, словно почва, уходя из-под ног» [6].
Вместе с тем, пройдя через катастрофу утраты родного места, они обрели весь мир, так как образовалась, по их словам, «российско-американо-израильская ойкумена», и человек, действительно, стал воспринимать мир как глобальную деревню, так как, где бы он ни оказался, он встречал соседа, друга, знакомого, земляка. Поэтому еще одной особенностью восприятия мира у этих авторов стал глобализм: они оказались не только привязаны к СВОЕМУ месту, а открыты всему мировому пространству. Не случайно герои произведений Д. Рубиной, А. Иличевского свобод-
но перемещаются по миру и ощущают себя органично в любой точке земного шара.
Характерно, как в этих условиях поменялось само соотношение «большой - малый»: традиционно под «старшим братом» понимался русский народ (вспомним выражение: «пятнадцать республик - пятнадцать сестер»), теперь же русский язык превратился в язык национального меньшинства (множественность смыслов слова «малый» в названии группы обыгрывается писателями во вступлении к третьему альманаху «Малый шелковый путь»1).
Но именно на основе языковой общности и произошло объединение писателей и поэтов в эту литературную группу Санджар Янышев, Сухбат Афлатуни, Вадим Муратханов, Михаил Книжник воспринимают себя писателями, которые «говор[я]т не только на русском <...>, но и по-русски. При этом не перестав быть Востоком» [2]. Они пишут: «Отличие восточного поэтического мира от западного глубже отличий языков, сюжетов и художественных приемов. Оно - в самом поэте, в его мировоззрении, ощущении времени и пространства, собственного места в искусстве» [6].
А главным в себе считают «некую "укорененность" <...> именно в русской словесности, порой вызывающую в своей традиционности» [2].
«Укорененность» в русском языке и русской словесности стала главной темой творчества Сухбата Афлатуни. Это псевдоним. Настоящее имя писателя - Евгений Абдуллаев. Он родился в Ташкенте в 1971 году, закончил философский факультет Ташкентского университета. Это и определило выбор псевдонима, который переводится как «диалоги Платона». Интересно, что один из героев дебютного романа писателя «Ташкентский роман» (2002), поданный явно иронично, носил фамилию Афлатулин.
В повести Сухбата Афлатуни «Глиняные буквы, плывущие яблоки» (опубликована в журнале «Октябрь», 2006, № 9) взаимодействие с чужой культурой, прорастание национального через инонациональное и стало главной темой.
Сам автор определил жанр произведения как «повесть-притча». А притча - всегда некое послание; сюжет, требующий дешифровки. И еще одно - притча всегда заключает в себе мораль, она дидактична. Прямого дидактизма автору удалось избежать, так как читатель включался в поиск смыслов, в диалог с предшествующей литературной традицией. Поэтому Э.Ф. Шафранская рассматривает прозу Сухбата Афлатуни, используя категорию «миф» [4].
Сюжет повести многослоен. Его внешний - событийный - план таков: в село/ кишлак приходит новый учитель. Его предшественник покончил с собой, так как не смог найти общий язык с местными жителями. Новый учитель не просто обучает детей - он раскрывает им тайны окружающего мира, но самое главное - пытается с их помощью вспомнить и тем самым
восстановить утраченный алфавит. К учителю тянется и местная интеллигенция: не всегда понимает, но поддерживает его. Село, в которое пришел учитель, переживает страшные времена, так как у них нет воды, вот уже много лет здесь не проливается ни одной капли дождя. Деревья высохли и мстят людям. А мечта людей, которая приходит во снах, - это яблоки, плывущие по водам ручья. Отсутствие воды - это кара за гибель дервиша, который, умирая, предсказал свое возрождение. Только после этого прольется благодатный дождь, придет вода и наступит всеобщее благо2. Все это случится. Новый учитель окажется воскресшим дервишем, который помог вспомнить алфавит (все его буквы) и вернул народу воду. Однако это лишь внешний план сюжета, которым повесть не исчерпывается. Как заметила Э.Ф. Шафранская, «отличительной чертой прозы Сух-бата Афлатуни становятся пласты прошлого, «проявляющиеся» сквозь повествование о современности, - культурные, исторические, геополитические» [4, с. 258]. А сам писатель часто использует слово «палимпсест». Так через разного рода культурные отсылки, знаковые сюжетные ситуации, символы начинает проступать другой - внутренний смысл этой истории. И сюжетом притчи становится обретение слова, возвращение исторической памяти: по сути, речь идет о том, как мертвое, чужое для народа слово, имеющее истоками иную культуру, становится своим - тем самым живым словом, которое воплощается в жизнь, а значит имеет мирострои-тельную функцию. Вот как комментирует смысл причти-повести Н.А. То-милова, автор диссертации о мотиве дервишества в прозе Сухбата Афлатуни: «Поиск утраченных букв старого алфавита становится интригой сюжета. Если разомкнуть прецедентный текст «Сначала было слово», то можно сказать, что еще раньше были буквы (имея в виду не устное, а письменное слово). Утрата букв ведет к катастрофе, которую мы наблюдаем в селе Сухбата Афлатуни <...>. Чудесные «буквы счастья», завещанные дервишу, оказываются мистическим алфавитом древности, некогда открытым святым, а сейчас доступным более всего детям: «.у детей глаза чище, они буквы отчетливей видят». Этот алфавит - воплощенная молитва: «.если правильно от буквы к букве идти, в молитву складывается... » [3, с. 77].
«Чужое» слово, которое вбивалось Старым учителем в головы учеников, - это русская литература. Повесть насыщена цитатами, но все они видоизменены: русский текст произносится носителем иного языка, а потому что-то в нем трансформируется, что-то выпускается, что-то адаптируется под местные реалии. Так возникают такие фразы, как «наговорил нелицеприятных молний», или множество трансформированных пословиц: «У нас ведь жизнь какая? От дождя - до дождя. Не нравится такая жизнь - до свиданья, за руку не хватаем. Или, как русские говорили: "Пусть на твоей дороге скатерть валяется"» [1].
В повести появляется деталь, которая отражает, с одной стороны, те волны колонизации, которые пережило село, с другой - отношение местных жителей к ним: «Сельсовет, он же Правление, он же Музей А. Македонского, - одноэтажное здание с надписью "Добро пожаловать" на двух языках, причем транспарант с русской надписью висит вверх ногами. Получилось это нечаянно и провисело так дней десять, пока кто-то не обратил внимание и не выступил с рационализаторским предложением повесить русское "Добро пожаловать" как положено, ногами вниз. Председатель, как обычно, сказал, что разберется. Еще двадцать дней он разбирался, потом сказал, что отношения с Россией сейчас неопределенные, поэтому пусть пока висит, как повесили. А на предложение некоторых "вообще снять это приветствие" Председатель сощурился и ответил, что, поскольку отношения с Россией сейчас неопределенные, пусть висит» [1].
Старый учитель уверен, что только страх и палка способны создать просвещенное сознание и истинно культурного человека. А без знания русской литературы стать таковым невозможно. Для него самого русская литература становится фетишем, объектом поклонения. Но вот какая? Та, которая была канонизирована советской школой, вошла во все хрестоматии, и прежде всего это творчество Лермонтова («Дума», «Нищий», «Смерть поэта»), Некрасова («Железная дорога»), Чернышевского («Что делать?»), Маяковского («Рассказ о Кузнецкстрое и людях Кузнецка»), есть многочисленные отсылки к произведениям Пушкина, лирике Тютчева.
Все эти хрестоматийные тексты последовательно проступают в повести: цитируются, обыгрываются, становятся аргументом, беспрекословной истиной (в которую никто не верит), иногда просто набором фраз.
Часто русская литература превращается в фактор насилия, то есть несет людям то, что ей изначально не присуще. Тем самым из нее как бы изымается главное - ее гуманистический смысл. Так происходит при цитировании стихотворения Некрасова, в творчестве которого тема страданий народа стала центральной. Вот характерный фрагмент, который вполне может быть рассмотрен в аспекте категории карнавальности:
«- Повторяй... повторяй за мной... Славная осень! Здоровый, ядрёный... воздух усталые! силы бодрит! Лед неокрепший. кхе-кхе... лежит!
- Бодрит! ай, лежит! Ай, не надо! Ай, силы усталые! А-а... - выкрикивал агрономовский племянник, увертываясь от палки. <...>
- Около леса... как в мягкой постели... - стонал вдали Азизка. - Ой, не бейте, опять два дня сидеть не получится... выспаться можно, покой и просто-о-ор... А-а...» [1].
В данной ситуации важен не только момент физического насилия, но и то, что смысл произносимых строк ускользает от того, кто их произносит, для него это пустые слова, за которыми не проступает содержание. Дей-
ствительность, воссозданная в стихотворении, Азизкой «не считывает-ся». Он не представляет ни природных реалий, ни того внутреннего состояния, в которое погружается лирический герой.
Но есть пример и прямо противоположного взаимодействия цитаты из русской литературы и жизни (слова и жизни). Так сюжет стихотворения Маяковского «Рассказ о Кузнецкстрое и людях Кузнецка» буквально реализуется в истории села. Слова, которые твердит рабочий («Через четыре года здесь будет город-сад»), становится мечтой для сельчан. Строки «черезчетырегодаздесьбудетгородсад», которые, как кажется, бессмысленно повторяют жители села, не веря в них, не вникая в их содержание (характерно, что в повесть они вошли как одно слово, не расчлененная на слова фраза), реализуются: село превращается в цветущий сад, оазис.
Другой литературный пласт повести связан с Чернышевским. С его портретом на груди уйдет в мир иной Старый учитель. Но прежде всего он сказывается в условиях жизни нового учителя, который, как особенный человек Рахметов, аскетичен, спит, если не на гвоздях, то на жестком полу, чем приводит в удивление жителей села, его жизнь подчинена идее.
Есть еще одна параллель, которая не лежит на поверхности, однако очевидна всем, кто изучал литературу в советской школе. Сюжет прихода учителя, безусловно, имеет христианскую основу, вместе с тем он представляет собой аллюзию на повесть Чингиза Айтматова «Первый учитель». В обоих произведениях появляется учитель, несущий новое знание, новую идею, веру, воздействующий на души и умы детей, меняющий жизнь кишлака. Однако очевидна полемичность повести Сухбата Афлатуни по отношению к произведению советского периода. Если у Чигниза Айтматова будущее появляется у детей только в условиях того знания, которое научно, вписано в единый мировой процесс, то в повести Сухбата Афлатуни речь идет о значимости возрождения уникального мифологического знания. Дети должны воспринять не что-то новое, научно-рациональное, а воскресить уже известное, но забытое, восстановить утраченное звено, что и помогает людям вернуться к корням, обрести почву. Только на основе этого у народа возможно будущее.
Характерно, что повествование об обретении слова ведется на том языке, который сформировала уходящая культура. Воспоминания об учителе-дервише написаны на русском языке, но это язык не высокой литературы, а язык собраний, плакатов, растиражированных словесных клише - то есть язык ушедшей советской эпохи. Именно поэтому записки об истории села, которые повествователь по вечерам читает детям и жене, не вызывают ожидаемой реакции - слушатели глухи к ним (дети зевают). Прошлое забывается, звуки истираются из памяти, слова снова становятся мертвыми. И такое «мертвое» слово противопоставлено вечному ко-
ловращению природы: «Где-то поют птицы, летучие мыши, сверчки», по водам ручья плывут яблоки.
Таким образом, тема утраты языка становится особо значимой в творчестве Сухбата Афлатуни, а отсылки к произведениям русской классической литературы позволяют показать сложный процесс межкультурного взаимодействия разных народов.
Перспективы исследования связаны с изучением творчества Сухбата Афлатуни и «литературы окраин» как художественного явления.
Примечания
1. «Малый шелковый путь» - так называлась первая книга стихов трех представителей Ташкентской поэтической школы, изданная в 1999-м году.
Малым был и состав, и объем книги, и ее тираж. Со временем, повинуясь природным законам роста, авторы решили преодолеть малость первого сборника.
«Малый шелковый путь-2» - это не просто наши новые стихи вместе со стихами других ташкентских поэтов. Это первый опыт антологии «малой» ташкентской поэзии восьмидесятых-девяностых годов.
«Малой» - ибо, во-первых, русской в этом все менее русском азиатском городе. Во-вторых, в книгу вошли в основном мало печатавшиеся в крупных изданиях авторы. Многих из тех, кого вы увидите на страницах этого альманаха, уже не встретишь сегодня в переплетении ташкентских улиц. Они рассеяны по всей российско-американо-израильской ойкумене.
Ступив на «Малый шелковый путь», эти поэты вновь получают возможность оказаться рядом» [6].
2. Тогда один дервиш пришел, волосы до колена болтаются, попробовал воду и выплюнул: «Люди, для мечети она не подходящая». Люди говорят: "Поняли, не плюйся. Говори, для чего подходящая?». Он своими святыми мозгами подумал, говорит: «Для бани подходящая. Грязь смывать, сопли разные с тела. Раз в год, в такой-то день. А пока я не вернусь, воду, которая оттуда идти будет, не пейте». «Так-так, - сказали люди. - А когда ты вернешься, о волосатый?». «Не знаю... Когда с безоблачного неба дождь пойдет и когда сухая земля воду родит. А теперь меня убейте». «Как же ты вернешься, если мы тебя убьем?» Его еще поотговаривали немного: давай, мол, постригись и у нас жить оставайся. Потом убили. Неудобно гостю отказывать [1].
Список использованных источников
1. Афлатуни Сухбат. Глиняные буквы, плывущие яблоки // Октябрь. -2006. - № 9. - Режим доступа: http://magazines.russ.rU/october/2006/9/ a1.html (дата обращения 28.03.2016).
2. Правиков А. «Малый шелковый путь». Новый альманах поэзии // Знамя. - 2002. - № 10. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/znamia/ 2002/10/pravik.html (дата обращения 28.03.2016).
3. Томилова Н.А. Мотив дервишества в русской литературе (на материале творчества Сухбата Афлатуни, Тимура Зульфикарова, Александра Илического): дис. ... канд. филол. наук. М., 2014. 181 с.
4. Шафранская Э.Ф. Ташкентский текст в русской культуре. М.: Арт Хаус медиа, 2010. 304 с.
5. Эткинд А. Внутренняя колонизация. Имперский опыт России; пер. с англ. В. Макарова. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2013. 448 с.
6. Янышев С., Афлатуни С., Муратханов В., Книжник М. О русской узбекской поэзии // Арион. - 2001. - №3. - Режим доступа: http:// magazines.russ.ru/arion/2001/3/grup.html (дата обращения 28.03.2016).
