CC BY
126
УДК: 81-26.347.78.034
РУССКИМ КОНЦЕПТ
И ПРОБЛЕМА ПЕРЕВОДА С РУССКОГО ЯЗЫКА НА ИНОСТРАННЫЙ
© С.Г. Шафиков, Лингвокультурология заменяет объективный научный поиск
доктор филологических наук, интуицией, философским романтизмом и постмодернистским анти-
заведующий кафедрой рационализмом. Анализ русских концептов, приводимый в данной
' статье, представляет собой мнимое знание, поскольку утверждение
Башкирский государственный университет, _
лингвокультурологов об их уникальности, то есть непереводимости на
ул. Коммунистическая, 19 другие языки, опровергается фактами языка. Автор данной статьи ис-
450076, г. Уфа, Российская Федерация ходит из гипотезы о принципиальной переводимости всей семантики sagit.shafikov@yandex.ru языка с учетом специфики семантических связей внутри каждого язы-
ка. Между языковой структурой и менталитетом носителей языка отсутствует прямая зависимость. Вариативность способов выражения мысли в каждом языке позволяет в каждом конкретном случае найти наиболее адекватное переводческое решение.
Ключевые слова: концепт, лингвокультурология, менталитет, метод, строй языка, этнос, универсалия, межъязыковой эквивалент, корпус языка, квантитативная лингвистика.
© S.G. Shafikov
THE RUSSIAN CONCEPT AND THE PROBLEM OF ITS TRANSLATABILITY INTO FOREIGN LANGUAGES
Cultural linguistics tends to substitute objective methodology by intuition, romantic philosophy and postmodern denial of rationalism. This article regards attempts on the part of cultural linguistics to analyze some Russian concepts as pseudo-knowledge, since the idea of their unique nature, and consequently, untranslatability is disproven by the use of language. The author of this article proceeds from the assumption of technical trans-latability of all linguistic meanings, given the specific semantic network that characterizes every language is taken into account. There is no direct parallelism between thought and language structure. Variability of means of expression in every language makes it possible to find an adequate translation equivalent whenever occasion demands.
Bashkir State University 19, ulitsa Kommunisticheskaya, 450076, Ufa, Russian Federation, e-mail: sagit.shafikov@yandex.ru
Key words: concept, cultural linguistics, mindset, method, translation, ethnos, language universal, equivalent, language corpus, quantitative linguistics
Целью настоящей статьи является критический разбор некоторых понятий, рассматриваемых в качестве специфических русских концептов в свете модного в настоящее время течения отечественной лингвистики под названием лингвокультурология.
Метод исследования языкового материала, принятый в лингвокультурологии, все чаще подвергается справедливой критике за субъективный подход, произвольный отбор материала, упрощение связи между языком ..............ВЕСТНИК АКАДЕМИИ НАУК РБ
и мышлением, языком и культурой, языком и этносом (см., например, [1]). Лингвокультурология «закрывает» сложнейший вопрос о взаимосвязи языка и мышления, сводя его к чисто лабораторной схеме: один этнос — один язык — один «национальный» менталитет.
Своим происхождением лингвистическая культурология обязана релятивистской гипотезе Сепира-Уорфа-Вайсгербера, которая вряд ли будет доказана в обозримом
будущем. Интерес к ней в мировой лингвистике практически угас, зато в современной отечественной лингвистике с ее склонностью к постмодернистским веяниям эта доктрина получила широкое распространение.
Главные положения доктрины реализуются в следующих утверждениях: 1) каждый этнос опирается на конкретный национальный язык; 2) этнос характеризуется только ему свойственным национальным менталитетом (национальным характером); 3) национальный менталитет характеризуется наличием специфических концептов. Из этих положений общего характера делается конкретный вывод о том, что для специфических концептов «трудно найти лексические аналоги в других языках» [2, с. 10] .
Аналогичный вывод предстоит рассмотреть в данной статье, в частности на материале «специфических русских концептов» [2]. Рабочей гипотезой служит утверждение о принципиальной переводимости всей семантики языка на другие языки. При этом специфика семантических связей внутри каждого языка влияет на передачу смысла с одного языка на другой, и адекватный перевод допускает неизбежные, в силу сохранения узуса, семантические потери.
Списки концептов, приписываемых русскому менталитету, в чем-то совпадают между собой, а в чем-то - нет. Так, А. Веж-бицкая указывает на концепты душа, тоска, хандра [3]. А.А. Зализняк, И.Б. Левонтина и А.Д. Шмелев указывают на такие «ключевые» русские концепты, как обида, авось, собираться, стараться, успеть, справедливость и др. [2]. О.А. Корнилов предлагает рассматривать в качестве главных концепты простор, разгул, размах, ширь, раздолье [4, с. 163]. В.И. Карасик выделяет идею шитья: шито белыми нитками, шито-крыто, не лыком шит, криво скроен, но крепко сшит, шить дело кому-либо, пришей кобыле хвост, расшивать узкие места, рот до ушей, хоть завязочки пришей и т.д. [5]. Свой список важнейших концептов русской культуры предлагает Ю.С. Степанов: время, огонь, вода, хлеб, водка, вера, любовь, ...............ВЕСТНИК АКАДЕМИИ НАУК РБ ^
радость, воля, правда, знание, число, деньги, закон, интеллигенция, душа, совесть, дом, страх, тоска, грех, блуд [6, с. 48].
В одних списках превалируют положительные черты «русского национального характера» (самобытность, широкая душа, ее устремление к правде, к соборности и т.д.), в других — типичными концептами оказываются отрицательные проявления (лень, пассивность, фаталистическое мышление и т.д.). Для объективной оценки свойств так называемого национального характера представляется необходимым проведение социологических исследований, опирающихся на репрезентативные данные, без которых все утверждения о национальном характере оборачиваются фикцией.
Кроме того, следует учитывать динамический характер национального менталитета, т.к. существенные изменения в стереотипах поведения меняют сам этнос. Так, Л.Н. Гумилев подчеркивал, что русские до Куликовской битвы и после нее суть два разных этноса. В настоящее время можно наблюдать изменение в поведении русского «суперэтноса» (всего русскоговорящего населения); наблюдается патриотическая активизация общественного сознания, особенно в связи с гражданской войной на Украине.
Все рассматриваемые ниже концепты, взятые из работы [2], опираются на произвольно выбранные контексты.
Концепт «обида». Странно, что данный концепт называется типично русским, ведь чувство обиды как «несправедливо причиненное огорчение, оскорбление, а также вызванное этим чувство» [7] является универсальным, находится в прямой связи с раздражением, досадой, злостью, разочарованием и другими проявлениями психологической фрустрации. Утверждение об отсутствии английского эквивалента слова обида на том основании, что словарный эквивалент offence означает оскорбление, а не обиду, не правильное, ведь обида и оскорбления суть близкие чувства, и разница состоит только в степени. Слово «обида» имеет несколько
значений: 1) акт несправедливости по отношению к кому-то; 2) чувство, вызванное этим актом, 3) неприятный случай. Эти значения могут соответствовать на английском языке разным коррелятам: offence, injury, wrong («акт несправедливости»), offence, resentment, mortification, grievance, grudge, insult («чувство, вызванное актом несправедливости»), nuisance, vexation, pity, shame («досадный случай»). Налицо случай типичной межъязыковой эквивалентности, когда слово в одном языке соответствует нескольким словам в другом; при этом значение одного из эквивалентов может лакунизироваться, т.е. не иметь соответствия в языке сравнения. Так, в английском языке nuisance может означать не только досадный случай, но и надоедливого человека, grievance — не только чувство обиды, но и жалобу, mortification означает не только чувство обиды, но и смирение, insult — не только чувство обиды, но и инсульт, и т.д. и т.п.
Самое поверхностное сравнение языковых лексиконов показывает лингвоспецифич-ность практически всякого слова, что связано со своеобразием семантических связей, которые не совпадают с семантическими связями эквивалентов в языке перевода. Сторонники идеи культурных концептов почему-то не обращают на это внимание, предпочитая выдергивать из всего лексического массива языка отдельные слова, придавая им статус уникальных концептов, которых в действительности не так уж много.
Таким образом, обиду следует считать не «специфически русским чувством», а языковой универсалией, которая может выражаться с помощью разных лексических средств; ср., например, в английском языке: be offended, be (feel) aggrieved, take amiss, huff; resent, take something in bad (evil) part, take offence, take ill, take umbrage, take it personally, be indignant, get bent out of shape, get miffed, have a hump with someone, have a peeve on someone, have a prickly disposition, no hardfeelings; not to take it unkindly, not to hold it against someone, not to hold it as a grievance against someone, not to be hurt, и т.д.
Концепт «авось». Специфика русского мироощущения «сконцентрирована в зна-..............ВЕСТНИК АКАДЕМИИ НАУК РБ
менитом русском авось» [2]. Возникает вопрос: можно ли передать эту «специфику» на английский язык? Можно, если учитывать семантические компоненты значения слова авось («риск», «возможность», «желательность»), которые могут комбинироваться в одном слове или в словосочетании на авось. Об этом могут свидетельствовать примеры перевода на английский язык, которые показывают варьирование эквивалентов вследствие актуализации разных смыслов:
1. Надеясь на авось, я решил выехать на встречную полосу, чтобы объехать пробку. Здесь авось выражает риск и предположение о том, что вероятность удачи меньше вероятности неудачи, следовательно, удача представляется почти чудом; поэтому перевод может быть таким: Counting on a miracle, I decided to slip into the oncoming lane to get around the traffic jam. 2. Авось мне повезет. Здесь авось также выражает риск, и благополучный исход кажется более вероятным, чем неудача; поэтому перевод может быть таким: а) I may yet succeed; b) Hopefully, I shall make good; c) I think, I'll make it; d) I hope, I'll have a bit of luck. 3. Большую часть продуктов он покупает на авось. Здесь наречное выражение с компонентом авось выражает определенный риск, связанный с действием, которое может оказаться удачным или неудачным; поэтому перевод может быть таким:
a) He buys most of the foodstuffs by hit-or-miss methods; b) He buys most of the foodstuffs on the offchance of a good purchase. 4. Он выбрал книгу на авось. Здесь действие, выраженное глаголом, предполагает произвольный выбор, не связанный с большим риском; поэтому перевод может быть таким: a) He chose a book at random ;
b) He chose a book haphazardly; c) He chose a book on the chance. 5. Это выбор на авось. Это же выражение имеет здесь функцию определения к существительному; поэтому перевод может быть таким: a) It's a hitty-missy choice (производное прилагательное от hit or miss); b) It's a hitty-missy choice c) It's a haphazard choice d) It's a random choice.6. Вот тебе немного денег, авось тебе пригодится. Здесь авось означает «возможно», при этом возможность использования чего-либо не предполагает риска; поэто-
2015, том 20, № 1 IIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIIII
му перевод может быть таким: a) Here is some money, just in case you may need it. b) Probably, you will need some money; here you are.
Семантика слова авось, связанная с оправданием беспечности или надеждой избежать какое-то крайне нежелательное последствие, представляется универсалией, поскольку реализуется в разных языках; легкомыслие, неоправданный расчет и надежда на чудо характерны для всех людей. Вряд ли можно согласиться с А. Вежбицкой, считающей, что «авось» занимает «важное место в русской культуре» [3, с. 77], ведь соответствующее слово почти вышло из употребления. Специфичным является не концепт, обозначаемый этим словом, а само слово, характеризуемое признаком редкой употребительности. Русский человек продолжает действовать на авось, однако вслух об этом не говорит, а русские романы и фольклор уже не составляют объекта ежедневного внимания, тем более среди молодежи.
Концепт «безответственность». Вслед за А. Вежбицкой лингвокультурология объясняет распространенность безличных конструкций в русском языке наличием привычки у русских людей снимать с себя ответственность. Оказывается, для этого «достаточно сказать мне не работается вместо я не работаю» [2]. Для русского языка весьма характерна безличная конструкция, в которой лицо-субъект выступает в дательном падеже. Так, датив становится заложником русской безответственности, что якобы проявляется в сравнении с английским языком. Здесь необходимо высказать следующие возражения. Во-первых, в современном английском вообще сомнительно существование датива, что связано со строем языка, а не с менталитетом; наоборот, русский язык отличается более широким грамматическим репертуаром предикации, что, однако, нельзя толковать как «грамматическую покорность судьбе». Во-вторых, русские дативные конструкции все же уступают по употребительности агентивным конструкциям. В-третьих, дативные конструкции наблюдаются и в других языках, например
в польском: bardzo mi przyjemnie poznaé pana («мне очень приятно познакомиться с Вами»); в татарском: сицэ бу китапны укырга туры ки-лер («тебе придется прочитать эту книгу»); в финском: minun pitaa ostaa uusi kaara («мне нужно купить новую тачку») — хотя в этих же языках вполне свободно употребляются синонимичные агентивные обороты. В-четвертых, обе модели различаются только модальностью. Так, дативная структура выражает менее категоричный смысл (мне хочется думать звучит более «интеллигентно», чем агентив-ная структура я думаю) или невозможность какого-то действия (мне его не догнать выражает не «покорность судьбе», а лишь модальность невозможности; ср. *мне его догнать). Таким образом, падеж не может быть связан с национальным характером; в противном случае форму обращения через третье лицо (pan, pani, panstwo), принятую в польском языке, можно было бы интерпретировать как проявление свойственной польскому характеру неискренности, увертливости и уклончивости. Как отмечает Е.В. Падучева, «задача отыскания в том или ином языке черт, a priori приписываемых соответствующему национальному характеру, безнадежна и не представляет большого интереса» [8, с. 21].
Сходным образом аргументируется безответственность носителя русского языка благодаря существованию русских отрицательных предложений с объектом действия в родительном падеже (меня не будет завтра на работе). Чтобы выяснить, виноват ли в этом падеж, достаточно сравнить семантику предложения с аналогичным по смыслу агентивного характера (я не приду завтра на работу). Для русского языка безличная модель типична для выражения отрицания, в то время как выражение позитивного значения требует агентивной конструкции; ср. меня не будет завтра на работе ^ я буду завтра на работе. Соответствующая безличная конструкция в английском языке (there is/ there are/ there is no/ there are no) менее продуктивна, чем в русском языке. Это связано с особенностью актуального членения безличного предложе-
ния: лицо, о котором идет речь в английском, является ремой, а в русском — темой. Поэтому возможная в русском языке безличная конструкция заменяется в английском переводе агентивной конструкцией (I shan't come to work tomorrow). По-русски можно сказать и так и этак, и так же, как в дативных конструкциях, в безличных отрицательных предложениях с родительным падежом русский язык проявляет меньшую степень категоричности, чем в предложениях с личным сказуемым. Таким образом, менталитет, якобы имплицирующий безответственность русского человека, здесь совершенно ни при чем.
Стремление лингвокультурологии найти связь между грамматикой и «национальным мировидением» нельзя назвать оригинальным, ведь еще сто лет назад делались попытки соотнести мышление с эргативным типом языков. Такой тип мышления якобы соответствует фатализму «отсталых» народов, в отличие от мышления индоевропейцев. Оригинально только то, что «фаталистическое мышление» теперь объединяет не только индейцев Северной Америки и жителей Кавказа, но и русских.
Можно, впрочем, попытаться измерить степень рационализма народов, говорящих на одном или разных языках, с помощью социологических опросов. Например, опрос, проведенный среди англичан, американцев немцев и русских в отношении веры в сверх-ъественные явления, показывает расхождение в «градусе» рационализма среди англичан и американцев, несмотря на употребление общего языка. Наиболее рациональное мировоззрение наблюдается у немцев, а мировоззрение англичан в чем-то более, а в чем-то менее рационально, чем у русских; при этом англичане почти в два раза чаще верят в судьбу, чем русские [9, с. 41—42].
Концепт «успевать». Специфика русского глагола успевать представлена в следующих контекстах: 1) успею! (смысл: «не буду делать, потому что времени много»); 2) успеешь! (смысл: «не стоит торопиться»); 3) всегда успею! (тот же смысл, передающий крайнюю
степень легкомыслия); 4) успеется! (тот же смысл, передающий не только легкомыслие, но и надежду, что отложенная проблема как-нибудь сама решится). «Вот и получается, что человек сначала машет рукой: Да ну, успею! — а потом разводит руками: Ну не успел! И все как бы не по его вине» [2]. Однако существуют же и другие контексты, например: 1) Мне не успеть! 2) Я должен успеть! 3) У меня мало времени! 4) Нельзя терять время! и т.д.
Для объективной оценки языковых ссылок, выражающих, с одной стороны, уверенность говорящего в том, что времени достаточно, с другой стороны, опасение, что его недостаточно, необходим системный подход. Такой подход предполагает рассмотрение разных типов контекстов с использованием всевозможных лексических наполнений, использование методов квантитативной лингвистики, в частности, исчисление данных, полученных с помощью анализа национальных корпусов.
Корпусный анализ позволяет сделать заключение о наибольшей частотности средств выражения достаточного или недостаточного времени. В английском языке смысл «иметь достаточно времени» чаще реализуется в безличной конструкции there is time/ there was time/ there will be time; противоположный смысл «не иметь достаточно времени» — в той же конструкции с добавлением отрицательной частицы not. В русском языке обычно употребляется безличная конструкция <быть> + время/ <не быть> + времени или глагол успеть как в утвердительной, так и в отрицательной форме (см. диаграммы ниже). В английском можно отметить значительное расхождение между утверждением о наличии или отсутствии достаточного временного ресурса в отношении к будущему, в отличие от настоящего или прошедшего. В высказываниях о будущем действии (включая будущее в прошедшем) доминирует представление о достаточном времени (there will/ would be time). В высказываниях о настоящем и прошедшем времени, наоборот, превалирует пессимистичное представление о ресурсе
"there [be] time" VS. "there [will] be time" VS.
"there [be] no time" "there [will] not be time"
Рис. Соотношение представлений о ресурсе времени в русском и английском языках
времени (there is/ there was no time). В русском языке в обеих моделях оптимистичное представление о ресурсе времени превалирует над идеей о его нехватке (см. рис.).
В целом, если судить по данным корпусов английского и русского языков, независимо от языка лицо высказывается о времени для совершения какого-то действия чаще оптимистично, чем пессимистично. Суммирование данных показывает соотношение 3:2 в пользу представления о достаточном времени (63% в английском языке ~ 66% в русском языке).
Следует подчеркнуть, что лингвокуль-турология никогда не использует квантитативный метод, в частности корпусный подход для проверки своих положений. Каждое научное направление должно характеризоваться наличием методов, «присущих только данной лингвистической парадигме, данному теоретико-лингвистическому направлению» [10, с. 3]
Концепт «пытаться» («стараться»). Этот концепт также считается национально спец...............ВЕСТНИК АКАДЕМИИ НАУК РБ ^
ифичным, связанным с пресловутой русской безответственностью. «На просьбу купить хлеба по дороге с работы человек, если он не хочет связывать себя обещанием, может ответить попытаюсь или постараюсь. Говоря попытаюсь, человек обещает сделать попытку, но сомневается в успехе — например, в булочной может не оказаться хлеба. Между тем, говоря постараюсь, человек всего лишь сообщает, что он в принципе готов предпринять усилия для осуществления этого действия, однако не обещает расшибиться в лепешку — ему могут помешать различные внешние обстоятельства, в том числе его собственное нежелание делать крюк или стоять в очереди. Форма постараюсь, таким образом, — это нечто вроде ослабленного обещания» [2].
Этот пример демонстрирует попытку подменить языковое значение импликационным значением (термин М.В. Никитина) или дальнейшим значением (термин А.А. Потебни). Речь идет о конкретных внеязыковых контекстах употребления соответствующего глагола, который в одной ситуации может иметь имен-
С.г. шафиков м/ммм/ммммммммммммт
но смысл «расшибиться в лепешку» (чтобы добиться искомой цели), а в другой — может означать нечто прямо противоположное. Аналогичным образом, английский эквивалент русского глагола стараться (try) также обладает широким семантическим диапазоном, который позволяет ему выступать в контекстах разной степени старания в выполнении обещанного. Ср., например, такой контекст в английском языке: I am trying hard to understand you. Это предложение характерно для ситуации, в которой говорящий не понимает своего собеседника, однако этика общения (максима вежливости) требует вербального подтверждения усилий в достижении взаимопонимания, и поэтому говорящий использует позитивную конструкцию вместо имплицированной негативной структуры I don't understand you. В очередной раз лингвокультуроло-гия путает специфический концепт со специфическим словоупотреблением.
Концепт «собираться». Ученые указывают, что в ряде русских выражений типа все никак не соберусь или собирался, но так и не собрался, наконец, собрался ответить на письмо «процесс мобилизации <...> может завершиться или не завершиться успехом». Также глагол собираться нельзя заменить глаголом намереваться, поскольку собираться предполагает «сугубо метафизической процесс, который не имеет никаких осязаемых проявлений». Именно «метафизический смысл» этого глагола якобы отличает его от глагола намереваться и его эквивалентов в других языках: английском intend, be going to, французском avoir l'intention, итальянском avere intenzione, немецком beabsichtigen, die Absicht haben, vorhaben [2].
Толковый словарь русского языка, однако не находит никакого «метафизического смысла» у глагола собираться [7], а различие в валентности синонимов, на которое ссылается автор (ср. собираться встать с постели ^ *намереваться встать с постели), связано с еще одним значением глагола собираться («приготовиться»), которое отсутствует в семантической структуре глагола намереваться. Смыслы выражений, приведенных в доказа-
тельство культурной специфичности, легко переводятся на английский язык одной единственной фразой: все никак не соберусь написать п исьмо (= I never get around to writing a letter), я так и не собрался написать письмо (= I never got around to writing a letter), наконец-то я собрался написать письмо (= at last I got around to writing a letter). Метафизический смысл, приписываемый слову собираться, есть фикция, придуманная для отделения его от внутриязыковых и межъязыковых синонимов. В любом языке всегда есть способ выразить неосуществленное намерение: ведь человеку чаще удается реализовать только часть задуманного, а другая остается так и невыполненной (ср. русскую сентенцию обещать не значит жениться).
Концепт «лень». В каждой культуре лень считается пороком. Однако коллективный автор, ссылаясь на пословицы, указывает, что в русской культуре есть «некоторая неуверенность в осуждении лени», поэтому лень воспринимается «как понятная и простительная слабость <...> как повод для легкой зависти». Приводится и пример: Ленивому всегда праздник [2].
Однако ссылка на паремический фонд языка, в частности на русские пословицы, представляется несостоятельной по причине динамического характера лексики. Большая часть русских пословиц относится к «делам давно минувших дней». К тому же оказывается, что количество пословиц, осуждающих лень, никак не меньше тех, в которых звучит «оправдание» этого порока.
Другим «доказательством» концептуальной значимости лени для понимания русской жизни считают литературу. Обломов, этот «главный ленивец русской культуры», вызывает больше симпатии, чем его антипод, деятельный Штольц. Но на каждый пример всегда можно найти контрпример. Во втором томе «Мертвых душ» изображается помещик Тен-тетников, типичный мечтатель и «байбак», по выражению Н.В. Гоголя, между тем как Чичиков, главный герой «поэмы», представляет собой весьма деятельную натуру. Подобные
примеры, которые легко привести в качестве контраргумента, лингвокультурология никогда не приводит. Во всяком случае, Тен-тетников страшно тяготится своим пороком и даже откровенно высказывается об этом, и автор также осуждает своего персонажа: «до того стала ничтожной и сонной его жизнь, что не только перестали уважать его дворовые люди, но даже чуть не клевали домашние куры» (Н.В. Гоголь. «Мертвые души»). То, что мировая культура обязана именно русской литературе исследованием такого типа, еще не означает, что это национальная черта, иначе не было бы специальных слов, описывающих концепт «лень» в других языках. Ср., например, в английском языке laziness, французском paresse, немецком Faulheit, итальянском indolenza, испанском pereza, турецком tembellik, польском len и т.д.
Культура любого этноса находится в постоянном движении, отражая динамику меняющихся стереотипов, и поэтому говорить об определенных концептах, присущих определенной культуре вообще не имеет смысла. Аналогичным образом в английском языке не отражается своеобразие приветствия в американской городской культуре; здесь нормальным считается приветствовать незнакомца при встрече (например, в лифте или на пустынной улице). В аналогичной ситуации русский человек, скорее всего, промолчит, хотя функция приветствия постепенно расширяется, при этом, такое расширение не связано с «культурным отражением» в языке. Даже если динамика меняющихся культурных стереотипов отражается в языке, строгая прямолинейная зависимость отсутствует, а изменение касается обычно лишь варьирования узуса. Например, такие слова, как хандра, то-
ска, авось, воля, душа, которые лингвокультурология связывает с концептуальным миром русского человека, сейчас употребляются значительно реже, чем в русских романах.
Лингвокультурология и научный подход. Рассмотрение нескольких пассажей русских лингвокультурологов позволяет ставить вопрос о том, насколько правомерно считать лингвокультурологию научным направлением языкознания. Лингвистическая культурология изначально исходит из превратного представления о языковом сообществе как о закрытой системе, которая «существует в рамках тотальной лингвистической автаркии» [11, с. 37]. Постулируемая жесткая связь между языком и мышлением также нуждается в проверке. К сожалению, лингвокультуро-логия представляет собой пример вульгарной «гуманитаризации науки», выставляя себя как сферу «гуманитарного постижения бытия», ориентированного на установление его национальной специфики [12, с. 84].
Естественно предполагать, что любая наука стремится к установлению истины с помощью объективных методов познания своего объекта. В такой гуманитарной дисциплине, как языкознание, гипотеза должна опираться на научное знание, подвергаться проверке каждый раз в процессе исследования. Убедительным аргументом в пользу лингвокульту-рологии могли бы стать объективные методы квантитативной лингвистики и строгий метаязык в комплексном типологическом исследовании языковых категорий репрезентативной группы языков.
Представляется актуальным выступать в пользу здравомыслия науки, направляя оружие критики против всякой доктрины, не имеющей под собой научного основания.
ЛИТЕРАТУРА нической ментальности». СПб.: Антология, 2013.
С. 160-240.
1. Павлова А.В. Сведения о культуре и «этниче- 2. Зализняк АА, Левонтина И. Б., Шмелев А.Д. ском менталитете» по данным языка // От лингвистики Ключевые идеи русской языковой картины мира: сб. к мифу: Лингвистическая культурология в поисках «эт- статей. М.: Языки славянской культуры, 2005. 540 с.
REFERENCES
