CC BY
46
УДК 008 (091)
Н. Н. Летина
Русский Гамлет в российском глоссарии пограничности
Выполнено в рамках работы по гранту РГНФ № 15-03-00655
Статья развивает исследование проблемы гамлетизма как особого культурно-антропологического и социокультурного феномена. Верифицированы персоналии - носители гамлетизма в отечественной культурной традиции XIX-XX вв. Обоснован персоналистский модус гамлетизма на русской почве, представленный в метафоре «русский Гамлет».
Ключевые слова: русская культура XIX-XX вв., рубежное сознание, пограничный статус, глоссарий пограничности, русский Гамлет, гамлетизм.
N. N. Letina
Russian Hamlet in the glossary of boundariness
The article continues studying the problem of Hamletism as a unique cultural-anthropological and sociocultural phenomenon. Personalities who embody Hamletism in Russian cultural tradition of XIX-XX centuries are verified. The author substantiates personalistic modus of Hamletism in Russia presented in the metaphor «Russian Hamlet».
Key words: Russian culture of XIX-XX centuries, boundary mentality, borderline status, glossary of boundariness, Hamlet, Hamletism.
Перечень «российских Гамлетов» внушителен, как по своему количественному составу, так и по масштабу включенных в него личностей. Кратко обозначим круг персоналий, входящих в него и охарактеризуем наиболее репрезентативных и значительных.
Уникальный как минимум в силу своего статуса в русской социально-политической жизни опыт русского «гамлетизма» являет собой судьба Великого князя Павла Петровича.
Философский, духовно-нравственный, социальный, интеллектуальный и эсхатологический аспекты гамлетизма обнаруживает драматический опыт известного мыслителя и общественного деятеля П. Я. Чаадаева, явившегося одним из прототипов драматургического образа Чацкого в «комедии» А. С. Грибоедова «Горе от ума». Причастен к гамлетовской парадигме оказался и сам автор произведения. Парадоксальным образом все трое оказываются социальными изгоями, благодаря проявлению гамлетовских качеств - свободного ума, рефлексии, критицизма, безрассудной дерзости, опасности для системы. Отметим, что особая роль в демонстрации и развитии русского гамлетизма принадлежит ху-
дожественному произведению, которое, интерпретируя реальный и актуальный опыт «русского Гамлета» - П. Я. Чаадаева в образе А. А. Чацкого, профетически предугадывает, а, возможно, и моделирует сходную судьбу интерпретатора А. С. Грибоедова.
Актуальность сентиментального
и романтического по немецкому образцу понимания Гамлета для русской культуры подчеркнул А. С. Пушкин, создавший пародийный и ироничный образ русского Гамлета - Владимира Ленского. В системе персонажей экзальтированный Ленский, «с душою прямо геттинген-ской» противопоставлен холодному «русскому Чайлд-Гарольду» - Онегину, в котором доминируют англо-франкские черты. Безусловно, такая жесткая антитеза героев условна: и в автобиографическом, биографическом или эстетическом контекстах между ними существует целая система связей, вплоть до двойни-чества. Тем не менее, типологически и генетически Ленский связан с сентименталистско-романтическим комплексом в его немецкой версии, в том числе с традицией интерпретации шекспировского героя. Гамлетизм Ленского
© Летина Н. Н., 2016
не является единственными составляющими персонажа, но составляют его весомый компонент. Зафиксируем «гамлетовские» приметы персонажа.
«Геттингенская душа» Владимира Ленского несет на себе печать образования в университете южно-саксонского города Геттинген. Г Гейне отмечал за этим городом лишь два достоинства - колбасы и университет, образованный в 1736 году. Гамлет также возвращается из университета,
располагающегося в саксонском городе Виттенберге. Итак, оба героя - студенты, получили образование в реальных и известных университетах философически «туманной» Германии.
Однако Гамлет получал образование в культурном центре, где произносил свои лекции-проповеди Эразм Роттердамский, в городе, который является столицей «Утопии» Томаса Мора, в городе, где Мартин Лютер прибил к двери кельи свои реформаторские тезисы. Иными словами - в философско-религиозном центре с богатой теологической традицией. Свободная рефлексия Гамлета вполне адекватна свободе философских университетских дискуссий Виттенберга.
Ленский же учится в университете, который со второй половины XVIII века становится центром рационалистической философии, в конце XVIII века пропагандирует неогуманизм, а в начале XIX столетия является центром национально-политического движения. В то время, когда в нем мог учиться Владимир Ленский, университет известен расцветом исторических, политических и математических наук. «Плоды учености» Ленского должны в таком случае быть совсем иными, чем описывает А. С. Пушкин. «Вольнолюбивые мечты, / Дух пылкой и довольно странный, / Всегда восторженную речь и кудри черные до плеч» [Здесь и далее художественные произведения А. С. Пушкина цитируются по изданию 3] вполне подошли бы выпускнику Виттенберга рубежа XVI-XVП вв. или Йены 1795-1805 гг., а не Геттингена начала XIX века. Тем не менее, у А. С. Пушкина Ленский, «поклонник Канта и поэт» - добровольная жертва германского образования и влияния, пародия на гамлетовскую рефлективность: «Цель жизни нашей для него / Была заманчивой загадкой / Над ней он голову ломал / И чудеса подозревал». Мы же подозреваем, что основное влияние на Ленского оказало не обучение, а пребывание в Геттингене.
Для того, чтобы красавец-поэт Ленский мог с лирой странствовать «на свете / Под небом Шиллера и Гете», необходимо, чтобы «их поэтическим огнем / Душа воспламенилась в нем». Для этого в Геттингене были необходимые условия, поскольку здесь еще могли сохраниться поэтические традиции сентиментализма. В сентябре 1772 года в Геттингене был создан «Союз дубравы» (Hainbund), составивший геттингенскую группу «Бури и натиска». В него входили И. Г. Фосс, Ф. Г. Клопшток И. А. Лейзевиц,
Ф. и Х. Штольберги, Гельти. Приоритетами Ленского были, на наш взгляд, отнюдь не студенческие штудии, а сентиментальная и романтическая поэзия, так верно выражавшая его томление по любви и любимой. Поэтому он пел стереотипную сентименталистскую и романтическую образность: «разлуку и печаль, / И нечто, и туману даль, / И романтические розы». Шекспировский Гамлет поэтом не был, но был мастером дискуссии, изощренным интеллектуалом. Интеллектуальность же Ленского у Пушкина не просто под сомнением: она отсутствует. Это несовпадение понятно: А. С. Пушкин пародирует и иронизирует над образом немецкого Гамлета - гения, творческой личностью, а не персонажем У Шекспира. Творческий дар Ленского, да и поведенческие проявления героя напоминает о другом персонаже - юном Вертере И.-В, Гете. Тем более, что рефлективность Гамлета - это плод зрелого, перешагнувшего тридцатилетний рубеж персонажа, а творческие опыты восемнадцатилетнего Ленского - цветы юности.
Явственно шекспировский текст Ленского также прозвучит. Дважды, точнее, в двойном плане. Во-первых, сюжетно, сценой посещения кладбища. Во-вторых, лексически: «"Poor Yorick!" - молвил он уныло». Но фактическая верность шекспировскому тексту не означает верности смысловой. Кладбище
в сентиментализме, а затем и романтизме -излюбленное место произнесения клятв и размышлений о вечности. А шекспировский парафраз использован А. С. Пушкиным с целью пародии. Влюбленный Ленский на кладбище вздыхает над могилой близкого ему poor Yorick - почившего соседа, помещика Ларина. И уж, конечно, не мудро безумствующего шута вспоминает Ленский, а папеньку своего идеала - Ольги. Впрочем, это не отменяет искренней сентиментальной грусти героя, так же, как не отменяет сочинения мадригала «на
случай».
Безусловно, гамлетовский парафраз - и сцена дуэли Ленского с Онегиным. И судьба Ленского с его чувствительным сердцем, поэтическим вдохновением, экзальтациями первой любви и драмой оскорбленного чувства - одновременно аллюзия на Гамлета и пародия на него.
Ленский - один из первых героев русской литературы, который, в сущности, являясь аналогом юного Вертера, бессознательно и совершенно искренне играет в Гамлета. Пародийный и иронический пафос автора в отношении Ленского позволяет заключить, что А. С. Пушкин относится к Гамлету не только как к объекту интерпретации, но и как к маске, имеющей не только эстетическое, но и актуальное культурно-антропологическое и даже повседневное значение в современной ему русской культуре.
Значимой персоной, корреллирующей с гамлетовской парадигмой, был и А. И. Герцен. Характер Гамлета был предметом его собственных рефлексий в «Былом и думах». Герцен подчеркивает его универсальную общечеловеческую природу, особо актуальную для рубежных эпох «сомнений и раздумий». Для современников не вызывала сомнений высокая степень рефлексивности, причем критической, характерной для самого А. И. Герцена (Тесье, Ф. М. Достоевский). Показательно, что в круге европейских (французских, английских) друзей А. И. Герцена именовали «северным» или «славянским» Гамлетом. Последнее, на наш взгляд, говорит о возможности признать (тем более показательной, что она исходит от европейцев) гамлетизм имманентным национальному русскому (славянскому) менталитету.
Понятие гамлетизм получило в России второй половины XIX века и социальную атрибуцию.
В критической и художественной позитивистской традиции оно предстало, во-первых, принципом социальной типизации. В такой мировоззренческой парадигме «Гамлет» стал способом называния определенного социального типа
бездеятельной, сомневающейся, эгоистичной, критичной, несчастной и бесполезной для общества личности. У этого типа были свои варианты, не всегда связанные
с позитивистской эстетикой, предъявлявшие выдающиеся художественные образы.
В частности, имя Гамлета оказалось связано с образом «лишнего человека», эстетически отобразившего социальный тип. Свидетельства того, что эти понятия стали синонимичными в русской литературе, обнаруживаются в художественных произведениях («Гамлет Щигровского уезда» И. С. Тургенева, повесть Н. Н. Златовратского «Скиталец» (1884), драма «Иванов» А. П. Чехова (1889)) и критических работах (статья Д. И. Писарева «Идеализм Платона» (1861), статья Л. М. Скабичевского «Наша современная беззаветность (1875); иронической статье М. Ф. Де-Пуле «Нечто о литературных мошках и букашках. По поводу героев г. Тургенева». Но «лишний человек», в отличие от Гамлета, в мире русской культуры не всегда был бездеятелен - он мог оказаться таковым в силу трагических обстоятельств, и потому был способен вызывать участие читателей и зрителей, еще помнивших о событиях 1925 года.
Другой вариант использования образа русского Гамлета как принципа социальной типизации представлен в пародийных и саркастичных «Монологи Гамлета Щигровского уезда», в которых А. А. Григорьев создает сниженный образ русского «мещанского Гамлета» (1864). Сосредоточившись на социальной составляющей этого произведения, отметим, что сопряжение А. Григорьевым гамлетизма и мещанства, и в качестве социального слоя, и в качестве характеристики личности, носит знаковый характер. Создатель образа Щигровского Гамлета дворянин И. С. Тургенев все же мыслил категориями дворянской культуры и дворянского общества. Незаконнорожденный сын дворянина и дочери крепостного кучера, «московский мещанин» А. А. Григорьев социально низводит русского Гамлета до мещанина и соотносит гамлетизм с мещанством. Маска ли для него такой образ Гамлета, объект ли беспощадного разоблачения-надругательства, или в чем-то, например, в стремлении тотального критицизма, сходный тип личности? Несмотря на то, что выражение «мещанский» А. А. Григорьев использует исключительно в негативном смысле, однозначно ответить на этот вопрос нельзя. И теперь русский Гамлет - уже не Датский принц, и даже не русский дворянин, а «мещанин во дворянстве», погрязший
в мещанстве. Или Гамлет, заброшенный в мещанство, все-таки - Гамлет?
Второе направление социального освоения и присвоения Гамлета обнаруживается в применении «гамлетизма» к изучению русских социальных явлений. Критик Н. В. Шелгунов в 1860 году использовал синтезированный им на основе идеи И. С. Тургенева образ «донкихотствующего Гамлета» для критики правительственного либерализма в предреформенную пору: «Не представляя таких частных, крайних типов мы богаты тут преимущественно помесью -донкихотствующими Гамлетами. /.../ Эти Гамлеты, стоя с сложенными накрест руками, донкихотствуют, делая вид, что они работают что-то, трудятся для общего дела: в сущности же, не зная, к кому пристать, куда идти, административные Гамлеты делают попросту то, что им выгодно. Это признаки нашего линяния» [2, С. 7677]. Возможно, это, действительно, признаки «линяния» бюрократического аппарата, а, возможно - и признаки радикального «линяния», обесцвечивания и обесценивания образа Гамлета на национальной почве. «Административный Гамлет» - злая карикатура не только на русского либерального администратора, но и на «русского Гамлета». Здесь образ русского Гамлета предстает как намеренное оскорбление.
Интересный, и также обличительный ракурс апелляции к гамлетовской парадигме русской культуры мы обнаруживаем в специфическом разделе советской отечественной истории -истории общественного движения России. Здесь В. В. Боровский использует понятие «гамлетизм» для характеристики деятельности культурно-народнического течения,
противопоставленной им «донкихотству разночинцев» [1, с. 51]. Советская научная рефлексия, приправленная идеологической экспрессией второй половины XIX века, придает гамлетизму и оценке Гамлета статус идеологического штампа. Не зря в словаре русского языка Д. Н. Ушакова к гамлетизму сделана приписка «устар.». В советском континууме гамлетизм, конечно, должен был подаваться как устаревшее понятие, называющее устаревшее явление, которому более не место в духовном опыте советского человека.
После размышлений И. С. Тургенева, осмыслившего Гамлета как тип личности, поддавшейся эгоистическим порывам и разрушающей рефлексии, рассуждения В. Г. Белинского стали логическим
завершением типизирующего критицизма в
адрес Гамлета и началом нового, психологического вектора интерпретаций. В. Г. Белинский, не пользуясь специальной психологической терминологией, определяет Гамлета как тотального интраверта, укрывшегося в свой внутренний мир, рефлексия над реалиями которого заменяет и подменяет ощущение полноты жизни. Подобная интерпретация личности Гамлета вполне корреспондирует с ее романтической трактовкой. Но у В. Г. Белинского нет апологетики Гамлета, так же, как нет апологетики гамлетизма, определяемого им, заметим, весьма возвышенно - как состояние души. Однако в его размышлениях есть важный и парадоксальный для критика, известного своей социальной ангажированностью, психологический акцент интерпретации Гамлета. Так, с подачи одного из самых авторитетных критиков, Гамлет - и именно в России - вновь получает статус психологического типа.
Так, к концу XIX века в России назвать кого-то Гамлетом или сравнить с ним, означало сказать комплимент, выразить сочувствие несчастьям трагической личности в трагических обстоятельствах, продемонстрировать опасение и страх, подчеркнуть личный произвол, марги-нальность, способность переходить любые рубежи и границы, указать на ум, рефлексивость, вербальную выраженность, оскорбить или критически (негативно) оценить... Такая богатая смысловая и оценочная палитра позволяет заключить высокую степень значимости Гамлета и гамлетизма для русской культуры.
На рубеже XIX-XX вв. в мире и России произошла масштабная актуализация гамлетовской парадигмы, трансформировавшаяся в тотальное увлечение Гамлетом, воспринимаемым эстетическим, духовно-нравственным, культурно-антропологическим и гендерным эталоном. «Гамлета» ставили в театре и исполняли его роль (М. А. Чехов, С. Бернар, А. А. Блок); в него «играли» (А. Белый) или им были в жизни (В. В. Розанов); с ним всерьез, полностью или частично, самоидентифицировались
(М. А. Врубель), и с ним идентифицировали (В. М. Гаршин, герои А. П. Чехова Иванов, Петя Трофимов, Тригорин). Для русской культуры, принявшей формы ренессанса, ренессансный герой У. Шекспира оказался «своим». В этом бурном и разнообразном «освоении» и «присвоении» опыта Гамлета мы выявляем несколько доминант.
Прежде всего, Гамлет актуализирован как
объект интерпретации и предмет художественного творчества (А. А. Ахматова, А. А. Блок, А. Белый, З. Н. Гиппиус, Д. С. Мережковский, М. И. Цветаева, А. П. Чехов, М. А. Чехов).
Гамлет оказался востребован как мыслимая, приписываемая нервическим «трагическим героям» настоящего (или прошлого) парадигма личности. Показательным в этом отношении является статья М. Гарусова (П. Ф. Якубович) в журнале «Русское богатство» (1882. № 8. Отд. IX), посвященная рассказам В. М. Гаршина и названная «Гамлет наших дней».
Гамлет оказался актуален и в качестве неоромантического «гения» - самоаттестации творческой личности и объекта самоидентификации (А. А. Блок, М. А. Врубель, А. Белый). А. А. Блок не только играет Гамлета в любительских постановках в Боблово, но и напрямую отождествляет с ним своего лирического героя - собственное alter ego: «Я -Гамлет». Отметим, что в данном качестве гамлетовская парадигма задействована не только мужчинами, но и женщинами-творцами (А. А. Ахматова, З. Н. Гиппиус,
М. И. Цветаева), отчасти наследующими у Гамлета его духовный или душевный опыт.
Безусловно, гамлетовские интенции - невер-бализированная и недекларативная суть опыта изощренного интеллектуала В. В. Розанова. Собственно, свободная интеллектуальная деятельность и тип свободного интеллектуала, актуализированные в России на рубеже XIX-XX вв., воплощают гамлетовскую парадигму в ее гуманистической и гуманитарной составляющей. Здесь важен и эсхатологический момент: так же, как шекспировский герой демонстрирует кризисность ренессансного гуманизма и его жизненную несостоятельность (А. Ф. Лосев), интеллектуальные русские Гамлеты трагически мыслят эсхатологические судьбы современной им культуры и собственной деятельности.
И здесь наиболее репрезентативен Гамлет -ловец душ, Гамлет - диагност, А. П. Чехов. Воплощая в своей драматургии измельчавших и опошлившихся современных Гамлетов (вечный студент Петя Трофимов, Иванов, Триго-рин), художник-медик дистанцируется от них, описывает симптомы, ставит неутешительный диагноз и (иногда) наблюдает за абсурдом их предсмертной агонии.
В результате столь масштабной актуализации Гамлета в русской культуре рубежа XIX-XX вв., качества «русского Гамлета» расширяются за счет конкретизации уже имеющихся или
появления новых. «Русский Гамлет» становится аморфен, неконкретен, нечеток, мистичен, трагичен, гениален; его отличают жертвенность, болезненность, кризисность; он имеет выраженные психологические комплексы (Эдипов комплекс, комплекс Ореста), склонен к перверсии). Данный «гамлетовский» комплекс, за исключением мистицизма, во многом определил специфику интерпретации гамлетизма в русской культуре 60-х гг. ХХ века.
Библиографический список
1. Боровский, В. В. Сочинения [Текст] / В. В. Боровский. - М. : Соцэкгиз, 1931. - Т. II. -280 с.
2. Шелгунов Н. Литературное чтение в зале Пассажа [Текст] / Н. Шелгунов // Русское Слово. - 1860. - Т. 2. - Отд. III. - С. 76-77.
3. Пушкин, А. С. Полное собрание сочинений [Текст] : в 5 т. / А. С. Пушкин. - Красноярск : «Универс», ПСК «Союз», 1999. - Т. 1 - 768 с.; Т. 2. - 768 с.; Т. 3. - 688 с.; Т. 4. - 768 с.; Т.5. -800 с.
Bibliograficheskij spisok
1. Borovskij, V. V. Sochinenija [Tekst] / V. V. Borovskij. - M. : Socjekgiz, 1931. - T. II. -280 s.
2. Shelgunov N. Literaturnoe chtenie v zale Passazha [Tekst] / N. Shelgunov // Russkoe Slovo. -1860. - T. 2. - Otd. III. - S. 76-77.
3. Pushkin, A. S. Polnoe sobranie sochinenij [Tekst] : v 5 t. / A. S. Pushkin. - Krasnojarsk : «Univers», PSK «Sojuz», 1999. - T. 1 - 768 s.; T. 2. -768 s.; T. 3. - 688 s.; T. 4. - 768 s.; T.5. - 800 s.
Дата поступления статьи в редакцию: 06.09.2016 Дата принятия статьи к печати: 29.09.2016
