CC BY
2
DOI 10.54770/20729316-2024-1-298
В.П. Трыков (Москва)
РУССКАЯ ТЕМА В «ДНЕВНИКЕ» ЭЖЕНА-МЕЛЬХИОРА ДЕ ВОГЮЭ
Аннотация
В статье впервые в российском литературоведении дан анализ не переводившегося на русский язык «Дневника» французского писателя и дипломата Эжена-Мельхиора де Вогюэ (1848-1910), в котором нашли отражение его первые впечатления от встречи с Россией. В статье «Дневник» Вогюэ рассматривается как пролог к многочисленным произведениям писателя на русскую тему, выявлены темы, мотивы, образы, которые в «Дневнике» только зарождались и впоследствии нашли продолжение и развитие в творчестве писателя, прежде всего в его знаменитой книге «Русский роман» (1886). Прослежена эволюция отношения Вогюэ к России, зарождение замысла «Русского романа». Отмечается особый интерес писателя к настроениям русского общества, его реакции на важные события общественно-политической жизни, к теме нигилизма и политического террора в России, а также к русской литературе и ее представителям (И.С. Тургеневу, Л.Н. Толстому, Ф.М. Достоевскому). Выявлены факторы, повлиявшие на его восприятие России: его дипломатический статус, политические взгляды, а также знакомство с русской литературой и тесные личные, семейные узы, связывавшие его с нашей страной. В статье оптика Вогюэ соотнесена с представлениями о России его предшественника А. де Кюстина. Отмечается, что, как и Кюстин, Вогюэ выстраивает оппозицию Россия / Запад. Однако, в отличие от Кюстина, Россия выступает в этой оппозиции в качестве позитивного члена. В статье сделан вывод о том, что идиллическим пространством покоя и творческого труда в «Дневнике» становится Боброво, имение супруги Вогюэ в Малороссии.
Ключевые слова
Образ России; русская тема; русская литература.
V.P. Trykov (Moscow)
THE RUSSIAN THEME IN THE "DIARY" BY EUGfeNE-MELCHIOR DE VOGUfi
Abstract
For the first time in Russian literary criticism, the article analyzes the "Diary" by the French writer and diplomat Eugene-Melchior de Vogue (18481910), which has not been translated into Russian, and which reflects his first impressions on his encounter with Russia. Article considers Vogue's "Diary" as a prologue to the numerous works of the writer on the Russian theme, reveals the themes, motifs, and images that were just emerging in the "Diary" and subsequently found continuation and development in the writer's work, primarily in his famous book "The Russian Novel" (1886). The evolution of Vogue's attitude to Russia and the origin of the idea of "The Russian Novel" are traced. The writer is particularly interested in the mood of Russian society, his reaction to important events in social and political life, to the theme of nihilism and political terror in Russia, as well as to Russian literature and its representatives (I.S. Turgenev, L.N. Tolstoy, F.M. Dostoevsky). The factors that influenced his perception of Russia are revealed: his diplomatic status, political views, as well as his acquaintance with Russian literature and close personal and family ties that connected him with our country. Vogue's optics are correlated with the ideas of his predecessor A. de Custine about Russia. It is noted that, like Custine, Vogue builds the Russia / West opposition. Unlike Custine, however, Russia is a positive member of this opposition. The article concludes that the idyllic space of peace and creative work in the "Diary" is Bobrovo, the estate of Vogue's wife in Little Russia.
Keywords
Image of Russia; Russian theme; Russian literature.
Центральной фигурой во французском дискурсе о России на рубеже веков стал писатель и дипломат Эжен-Мельхиор де Вогюэ (1848-1910), влияние которого на формирование образа России во Франции конца XIX в., прежде всего благодаря его книге «Русский роман» (1886), вполне сопоставимо с влиянием маркиза де Кюстина на своих современников. Вогюэ много способствовал знакомству французской публики с русской литературой. Жюль Гонкур сетовал в своем «Дневнике» на то, что Вогюэ «так непатриотически помог чужестранной литературе воспользоваться расположением и восхищением», которое, как считал Гонкур, по праву должно было принадлежать ему и другим авторам французских натуралистических романов [Гонкур 1964, II, 445].
Вогюэ родился в Ницце, в обедневшей дворянской семье в 1848 г., скончался в Париже в 1910 г., в один год с Л.Н. Толстым, для популяризации которого во Франции он сделал так много. Родители Вогюэ были
убежденными легитимистами. Во время франко-прусской войны 1870 г. добровольцем пошел на фронт, был награжден медалью за воинскую доблесть. После войны поступил на дипломатическую службу: был секретарем французского посольства в Константинополе, Каире, Санкт-Петербурге. В России Вогюэ прожил шесть лет (с 1877 по 1882 г.), изучил русский язык, в 1878 г. женился на русской, дочери генерала Н.Н. Анненкова, А.Н. Анненковой.
По возвращении на родину он оставил дипломатическую службу ради литературного поприща. Вогюэ работал в разных жанрах: писал путевые записки и мемуары (книги «Сирия, Палестина, гора Атос», 1876; «Портреты века», 1883; «Воспоминания и мечты», 1887; «Перед веком», 1896; «Дневник. Париж-Санкт-Петербург. 1877-1883», 1932), рассказы на русскую тему, вошедшие в сборники «Зимние истории» (1885), «Русские сердца» (1893), эссе, составившие книги «Русский роман» (1886), «Исторические и литературные обзоры» (1897), «История и Поэзия» (1898). Перу Вогюэ принадлежит несколько художественных произведений: пьесы на сюжеты из русской истории «Сын Петра Великого», «Мазепа», «Вступление Павла I на престол» (все — 1884) и два романа «Жан д'Агрев» (1898) и «Голоса мертвых» (1899).
Интерес Вогюэ к России не затухал до конца жизни. В 1902 г. он печатает в «Рёвю де де монд» статьи о Горьком и Чехове. В 1905 г. в Париже, в издательстве «Плон» была издана восьмидесятистраничная брошюра, его эссе «Максим Горький». В числе последних произведений Вогюэ книга «Тургенев. Жизнь и творчество».
За свои литературные достижения в 1888 г. Вогюэ был избран во Французскую академию. Вот что писала о Вогюэ французская «Большая энциклопедия»: «Это блестящий писатель с несколько высокопарным стилем и философскими притязаниями, один из тех, кто внимательно отслеживает политическую и интеллектуальную ситуацию за рубежом. Русская литература и русский мир особенно обязаны ему тем, что они стали гораздо более известны во Франции, чем когда-либо прежде» [La Grande Encyclopédie 2018, 1088].
Первые проявления интереса к России находим на страницах личного дневника Вогюэ, который он вел во время своего шестилетнего пребывания в стране. Дневник не предназначался для публикации, и был издан парижским издательством «Грассе» спустя двадцать два года после смерти писателя, в 1932 г. при содействии его сына Феликса. Им было написано короткое предисловие к изданию, в котором содержались основные сведения о Вогюэ биографического характера.
«Дневник» Вогюэ интересен как документ, в котором нашли отражение первые, еще не подвергшиеся литературной обработке впечатления Вогюэ от России и русской литературы. По нему можно проследить, как менялось отношение Вогюэ к России и как зарождался замысел «Русского романа».
Первая запись датирована 31 декабря 1876 г. Последняя 14 января 1883 г. В первой записи, сделанной еще в Париже накануне отъезда в Россию, Вогюэ сообщает о полученном им дипломатическом назначении.
6 января 1877 г. он отбывает в Россию, «на Север, навсегда (forever), в ночь, холод и неведомое» [Vogué 1932, 19]. 10 января 1877 г. - он в Санкт-Петербурге: «При пробуждении первый снег. Однако он тает. Идет дождь, тает. Но это же Россия. Степи вереска, вечные березовые и сосновые леса, полузамерзшие болота, откуда выходят жалкие лачуги-амфибии мужиков. Все это уныло, необитаемо, обширно, девственно и печально. Единственный город, достойный этого названия Псков с его луковицами бледно-зеленых церковных куполов восточного и азиатского вида» [Vogué 1932, 21].
Ожидания Вогюэ от встречи с незнакомой страной и первые впечатления Вогюэ от России, скорее, негативного свойства, вполне соответствуют штампам западноевропейского описания неведомой, холодной, мрачной, огромной и азиатской страны. Но уже через восемь месяцев, отправляясь в отпуск на родину, в записи от 6 сентября 1877 г. Вогюэ признается: «... Проезжал через печальные равнины западной России. Однако я люблю эту страну» [Vogué 1932, 51]. Через два дня Вогюэ возвращается к теме: проезжая через Германию, он сравнивает ее с Россией, и сравнение оказывается не в пользу Германии, о которой он пишет: «Эта богатая и чистенькая страна, через которую мы проезжаем, ничего не говорит мне. Я больше люблю скудную, широкую и поэтичную степь» [Vogué 1932, 52]. Сродни впечатлениям от Германии и восприятие Вогюэ Женевы: «холодный, печальный, скучный гугенотский город» [Vogué 1932, 55]. Еще через несколько дней в записи от 12 сентября 1877 г. Вогюэ уже прямо связывает свои географические предпочтения с национально-культурными приоритетами: «Я настолько русский, что горы меня несколько подавляют» [Vogué 1932, 54].
Последняя запись, сделанная Вогюэ в России, относится к 11 ноября 1882 г., за три дня до отъезда на родину: «Я через три дня уезжаю из России, где я оставил шесть лет моей жизни. Я увожу отсюда жену и троих детей. Я покидаю ее, чтобы окунуться в неведомое, в Новый Мир» [Vogué 1932, 314]. Если в приведенной выше записи накануне отъезда в Россию «неведомым» («l'inconnu») была Россия, то теперь таким «неведомым» ощущается Франция, Париж, куда возвращается Вогюэ, а Россия - свое, близкое и родное, ассоциирующееся с самыми близкими, семьей. Таковы перемены, произошедшие в восприятии России Вогюэ за шесть лет его дипломатической службы. Что определило эту эволюцию взгляда французского дипломата на страну пребывания? Что повлияло на изменение его оптики?
Напрасно мы стали бы искать объяснений самого Вогюэ. Он сдержан, сух, лаконичен, скуп в комментариях и оценках. Его дневник - не лирические ламентации или развернутая рефлексия о том, что он увидел в России, но краткая фиксация событий. В отличие от Кюстина, праздного, философствующего путешественника, Вогюэ - дипломат, находящийся на службе, часто в силу служебных обязанностей пребывающий в цейтноте, привыкший писать донесения и служебные записки, в которых важны факты, информация, а не личные впечатления, поэтому исследователю приходится реконструировать по отдельным деталям и, казалось бы, незначительным штрихам образ России, возникающий на страницах его дневника и те факторы, которые повлияли на формирование этого образа.
Уже из вышеприведенных записей в дневнике можно заключить, что в личной интеллектуальной топографии Вогюэ выстраивается оппозиция Россия / Запад. В России - простор, жизнь, страсть, драма. В Западной Европе - комфорт, материальное благополучие, скука. Возвращаясь из Франции в Россию после непродолжительного отпуска, Вогюэ радуется новой встрече с «великой землей, печальной и замерзшей» [Ус^йе 1932, 74].
Мысль о глубине и загадочности русского характера заключена и в сравнении русских и французских женщин: 12 ноября 1877 г., описывая впечатление от парижского ужина у Х..., Вогюэ замечает: «веселые, изысканно одетые и кокетливые женщины, но какими пустыми кажутся эти француженки после знакомства со славянскими безднами!» [Ус^йе 1932, 66].
Проблема, которая станет центральной в книге «Русский роман» и в сборнике рассказов «Русские сердца», - проблема «русской души», особого, загадочного психологического склада русских в «Дневнике» только намечена. Так, в записи от 24 ноября 1881 г. Вогюэ называет Россию -«фантастической страной» [Уogйë 1932, 279]. 17 декабря 1881 г., получив письмо от некоего Х из Киева, о содержании которого Вогюэ ничего не говорит, Вогюэ записывает: «Много думал об этом письме. Какие нетронутые силы таятся еще в этой несчастной стране. Вот где будущее» [Vogйë 1932, 285]. В отличие от Кюстина, Вогюэ не претендует на синтетические суждения о России и русских. Исключения немногочисленны и, как правило, выражаются в лаконичной и метафорической форме. Так, 17 марта 1877 г. Вогюэ делает следующую запись в дневнике «На тройках мчимся в Пулковскую обсерваторию. Ночная поездка по заснеженной дороге, тревожная, мрачная, захватывающая, женский смех, звучащий, как бубенцы безумия ("desgrelotsdefolie") в этом тусклом небытии: в этом вся Россия» [Vogйë 1932, 30]. Образ, возникающий в этом коротком пассаже, ассоциируется с описанием птицы-тройки в гоголевской поэме.
Удивление французского дипломата вызывает и реакция российского общества на убийство Александра II. Вечером того дня, когда было совершено покушение, Вогюэ обедал у своей родственницы. По возвращении домой он записывает в дневнике: «Когда мы возвращались вечером, город так же спокоен, улицы так же пустынны и тихи, как обычно. Чужеземец, только что прибывший в страну, не поверил бы, что только что здесь произошло событие большой важности. Прохожие имеют обычный спокойный и беспечный вид. Никакого любопытства, никакого волнения на лицах. Особенный народ!» [Vogйë 1932, 226-227].
Можно констатировать, что объединяющий все вышеприведенные записи мотив - «фантастичность», необычность, неразгаданность России (то, что в «Русском романе» оформится в «тайну русской души»). Своеобразие русских Вогюэ видит не в их особой религиозности и никак не связывает его с ней. Религиозность русских представляется ему наносной, внешней, формально-обрядовой. Запись от 21-22 июля 1877 г.: «Сегодня видел крещение младенцев в Исаакиевском соборе; язычники, культ формы» [Vogйë 1932, 43]. Скорее, его поражает какая-то загадочная внутренняя сила, таящаяся в русских и проявляющая себя и в безумном женском
смехе, раздающемся в ночи во время поездки в Пулковскую лабораторию, и в удивительном спокойствии горожан в день убийства императора, и в решимости нигилистов, перед которой он испытывает удивление. «Какая сила фанатизма и энергия! Как с ними бороться?» - вопрошает Вогюэ [Ус^ие 1932, 228]. Эта сила проявляется не только на бытовом уровне, но и в государственном устройстве Российской империи, сплавляющей разнородные элементы. 26 мая 1878 г. Вогюэ делает запись: «Видел Лорис-Ме-ликова, настоящий армянин, чистокровный уроженец Востока в форме русского генерала. Сколько разных сильных элементов в этой империи, столь сплоченной» [Ус^ие 1932, 83].
Дневник Вогюэ - это прежде всего дневник дипломата и светского человека, в центре внимания которого политические интриги при дворе, назначение на посты и смещение с должностей, внутриэлитная борьба, символика дипломатических жестов и событий. В дневнике почти не нашла отражения личная, семейная жизнь Вогюэ, сведения о которой ограничиваются сообщениями о женитьбе, рождении сына, пребывании в Боброво, имении Анненковых в Малороссии.
Вогюэ сосредоточен на политико-дипломатических аспектах российской и европейской действительности. Значительная часть дневника посвящена событиям русско-турецкой войны. Вогюэ позиционирует себя сторонником русской армии и надеется на ее победу: «Я верю в русскую победу», - записывает он 4 октября 1877 г. Находясь в отпуске в Париже, он продолжает внимательно следить за событиями в России и на фронтах русско-турецкой войны.
Внимание Вогюэ-дипломата привлекает прежде всего придворная и светская жизнь столицы, фигуры представителей российской политической элиты (российские императоры, канцлер Горчаков, министр внутренних дел при Александре II Лорис-Меликов, генерал Скобелев, князь Голицын и др.). Опыт составления дипломатических донесений сказывается и в описаниях реакции российского общества на те или иные события внутриполитической и международной жизни.
Из дневника Вогюэ почти ничего невозможно узнать об облике, быте, нравах простого народа, зато можно почерпнуть информацию о настроениях русского образованного общества и прежде всего той его части, которая выступала за реформы и была критически настроена против власти. 20 мая 1878 г. он присутствовал на обеде с русскими литераторами либерального лагеря. 18 марта 1880 г. он делает запись об обеде с «элитой молодого русского либерализма». Среди присутствовавших И.С. Тургенев, генерал Скобелев, профессор права А.Д. Градовский, адвокат А.И. Урусов. Вогюэ сравнивает этот кружок с салоном мадам Неккер, супругой министра финансов Франции Жака Неккера, матери Жермены де Сталь, принимавшей в своем салоне многих известных французских просветителей. Вогюэ выражает надежду, что участники собрания - «люди, которые фрондируют сегодня в салоне и которых я, быть может, увижу однажды управляющими Россией» [Ус^ие 1932, 187]. Вогюэ особенно импонирует, что эти люди «с энтузиазмом и сердечностью говорят о Франции», в то время как о России «отзываются с горечью и насмешкой» [Ус^ие 1932, 187].
Однако не прошел Вогюэ и мимо консервативно настроенных представителей русской интеллигенции. О контактах с ними он пишет меньше и в скорее иронической тональности. После обеда с «элитой молодого русского либерализма» в тот же день Вогюэ отправился к графине Толстой, где встретился с Ф.М. Достоевским, Моркевичем, Бахметьевым. «Кажется, что перешел из парижского салона в Сен-Жерменское предместье» [Vogйë 1932, 187], - замечает Вогюэ. Иронический подтекст фразы становится понятным, если вспомнить, что Сен-Жерменское предместье - район Парижа, где традиционно обитала французская аристократия, оплот консерватизма.
Первая встреча Вогюэ с Достоевским, если судить по дневниковым записям, произошла 29 марта 1879 г. там же, в салоне графини Толстой, на литературном вечере. Вторая имела место в январе 1880 г., на которой состоялся спор Вогюэ с Достоевским: «Спор с Достоевским. Любопытный тип русского упрямца, считающего себя более глубоким, чем вся Европа, поскольку он более неоформившийся [Vogйë 1932, 164]. Вогюэ приводит слова Достоевского о том, что русские, помимо собственного гения, обладают способностью проникать в гений всех народов, что они способны понять европейцев, а те не могут понять русских.
Очевидно, что позиция русских либералов и западников, «с энтузиазмом и сердечностью говорящих о Франции», французскому дипломату ближе, чем вызывающая его едва скрываемое раздражение позиция «русского упрямца», утверждающего превосходство русской «всемирности» над европейской ограниченностью и оформленностью. Эта настороженность по отношению к Достоевскому заметна и в «Русском романе» Во-гюэ. Отдавая дань уважения гению Достоевского, Вогюэ не может удержаться от следующих характеристик русского писателя: «Это скиф, настоящий скиф, который перевернул все наши интеллектуальные привычки», «странная фигура» [Vogйë 1886, 203-204].
Можно обнаружить известное сходство политических взглядов Вогюэ и Кюстина, во многом обусловленное их социальным происхождением. Маркиз де Кюстин и виконт де Вогюэ - оба принадлежали к французскому дворянству, оба выступали с критикой просветителей, не принимали антирелигиозного духа Просвещения с его культом Разума и Природы, оба были убежденными католиками и критиками современной им буржуазной Франции и искали приемлемую альтернативную модель социального устройства. Напомним, что Кюстин отправился в Россию, по его собственному признанию, чтобы «отыскать там доводы против представительного правления.» [Кюстин 1996, I, 18]. Однако оба они жили уже в эпоху все более широкого распространения либеральных идей, сквозь призму которых они смотрели на Россию. Но если Кюстин сурово осудил российский абсолютизм, то позиция Вогюэ не столь однозначна. Если для для Кюстина Россия - «империя страха», «царство фасадов», русское правительство - «абсолютная монархия, ограниченная убийством», то Вогюэ в «Русском романе» аттестовал Россию как «патриархальную демократию, процветающую в тени абсолютной власти» [Vogйë 1886, XVII]. Такое определение политического устройства России у Вогюэ обусловлено его
представлением о демократии, ее победном шествии по Европе. «...Вот уже шестьдесят лет как демократия течет по Европе широким потоком; сегодня этот поток превратился в море, которое затопило всю Европу. Здесь и там, кажется, еще сохранились маленькие островки и утесы, на которых можно увидеть престолы, остатки феодальных учреждений, привилегированных каст; однако в этих кастах и на этих престолах наиболее проницательные хорошо знают, что море поднимается. Их единственная надежда, и ничто не может ей препятствовать, заключается в том, что демократия может сочетаться с монархией; мы в России обнаружим патриархальную демократию, вырастающую под сенью абсолютной власти <...> Однако это слово "демократия" - знак нашего времени» [Ус^йе 1886, XVII].
Признаем, что позиция Кюстина хотя и более жесткая, ангажированная, взгляд на Россию более узкий и ограниченный, чем у Вогюэ, но автор «России в 1839 году» более последователен. Аристократ Кюстин под впечатлением от того, что он смог увидеть в России, возвращается во Францию разочаровавшимся в абсолютной монархии убежденным сторонником конституции, проклиная «это страшное и удивительное государство» [Кюстин 1996, I, 18]. Аристократ, но также и дипломат Вогюэ, в служебные обязанности которого входило содействовать развитию отношений с Российской империей и подготовка франко-российского альянса, не столь категоричен. Вогюэ пытается найти компромисс между своими личными политическими предпочтениями дворянина и приверженца монархического правления и веяниями времени, между абсолютизмом и либеральной демократией. Так появляется странный гибрид «патриархальной демократии».
Покидая Россию, Вогюэ не выражает по этому поводу сожаления, но и не осыпает страну проклятиями. Он ощущает себя на пороге новой жизни, вступающим в «схватку, в великую битву века», в которой «нужно выбрать знамя всей моей жизни.» [Ус^йе 1932, 319]. Вогюэ не поясняет, о какой «великой битве» идет речь. Его дальнейшая судьба позволяет предположить, что вряд ли он имел в виду политические битвы. Скорее, речь могла идти о битве за осуществление своих творческих планов и литературных амбиций, за самореализацию. Это предположение отчасти подтверждает и одна из последних записей, в дневнике, сделанная уже по прибытии в Париж. Вогюэ неуютно в Париже: «Первое впечатление мрачное и подавляющее. Чувствуешь себя таким маленьким в этом Париже, так плохо вооруженным для чудовищной жизненной борьбы, которая читается на всех лицах и во всех предметах! Пусть этот огромный город и эта толпа эгоистов будут суровыми, чтобы покорить их!» [Ус^йе 1932, 320]. Вогюэ предстает прямо-таки бальзаковским Эженом Растиньяком, бросающим вызов Парижу.
Вогюэ - сторонник постепенных либеральных реформ в России, но отнюдь не крайностей. На уже упоминавшемся выше обеде 20 мая 1878 г. присутствовал известный адвокат Кони, защищавший Веру Засулич. Его Вогюэ характеризует как «опасного человека, «славянского Робеспьера», который будет требовать головы своих идейных противников во время революции» [Ус^йе 1932, 83]. С Робеспьером сравнивает Вогюэ и некого г-на Пономарева, у которого он обедал 12 марта 1881 г.: «Этот человек говорил
так, как должен был говорить Робеспьер в 1789 году. Нескрываемые ненависть и презрение к государю, его семье, всему существующему порядку» [Vogûé 1932, 222].
Не одобряя радикалов, Вогюэ солидаризируется с позицией видного государственного деятеля, сенатора и министра А.А. Ливена, который в разговоре с французским дипломатом выступал за местное самоуправление и «оплакивал тенденцию русского национального духа все делать рывком, не обсуждая вопросов, не довольствуясь последовательными, небольшими реформами» [Vogûé 1932, 106].
Записи о ситуации в России перемежаются в дневнике с сообщениями о событиях, происходящих во французской общественно-политической жизни. Вогюэ одинаково критичен по отношению как к французской, так и к русской политической элите. Первая погрязла в интригах, парламентских дебатах, борьбе за власть. Атмосфера Парижа угнетает Вогюэ. Во время отпуска 1879 г.: он пишет: «Здешний воздух столь губителен для меня, что я решаю вскоре вернуться в Россию <...>. Париж мне так опротивел. Все эти обезумевшие, жалкие интриганы, крикуны, с их мелкими и эгоистичными интересами» [Vogûé 1932, 131-132]. Но и российская элита не вызывает положительных эмоций у Вогюэ: «.она в значительной своей части невежественна и не может предложить обществу большого социального проекта, который мог бы «занять Россию, которая скучает» [Vogûé 1932, 106].
Острый взгляд французского дипломата подмечает и признаки упадка, кризиса монархии. Опытный князь Горчаков старый и больной, отошел от дел. Александр II в ситуации, когда участились акты политического террора, заперся в своем дворце вместе с умирающей императрицей. На торжествах в честь двадцатипятилетней годовщины его восшествия на престол он появляется «как привидение, жалкий, постаревший, изнуренный, на каждом слове задыхающийся от приступов астматического кашля» [Vogûé 1932, 180]. Этот мотив привидения, фантома повторится и в характеристике нового российского императора Александра III, которого Вогюэ описывает как «призрачную фигуру ("figure fantôme"), которая как незаметная, молчаливая тень появляется на заднем фоне декорации русской драмы» [Vogûé 1932, 244].
Однако отмечая недостатки внутриполитической жизни России (слабеющая власть, цензура, теракты нигилистов, отсутствие гражданского общества), Вогюэ признает успехи России на внешнеполитической арене: он констатирует, что после победы в русско-турецкой войне возросло влияние России на европейские дела, что Россия вместе с Британией и Австрией решает отныне судьбы Европы. Франция же, занятая внутренними политическим дрязгами и борьбой за установление нового правительства, оказалась отодвинутой на периферию.
Особое место в дневнике Вогюэ заняла тема нигилизма. Она проходит красной нитью через весь дневник. То, что Вогюэ пишет о русских нигилистах, представляет собой в известном смысле наброски, зарисовки, эскизы к более полной картине, которая предстанет перед читателем в «Русском романе» и «Русских сердцах». Вогюэ делает записи о покушениях ниги-
листов и судебных процессах над ними. Он не описывает теракты, не рассказывает об обстоятельствах и подробностях этих преступлений, нигде прямо не выражает своего отношения к этим актам политического террора, но лишь фиксирует реакцию на них русского общества и их значение для русского и европейского общества. Делая запись о процессе над Верой Засулич, он дает следующий комментарий: «Благодаря этому инциденту русское общество осознало повсеместное неблагополучное состояние общественной жизни» [Vogué 1932, 81]. Покушение на шефа третьего отделения генерала Мезенцева - «новый удар нигилистов, который наделает много шума в России и за рубежом» [Vogué 1932, 93]. Краткая запись о взрыве в Зимнем Дворце и попытке покушения на Александра II сопровождается заключением, что «нигилисты достигли своей цели взрывом в Зимнем Дворце, вызвав панику и неразбериху» [Vogué 1932, 173]. Никаких инвектив в адрес преступников, никаких прямых слов осуждения и негодования. Только сдержанное сожаление, выраженное в обращении к России: «О Россия, Россия! Вчера ты утишала мою боль в безумии цыганского веселья после тостов с шампанским и песен; сегодня ты пробуждаешь меня грохотом в императорском дворце, который взорвала Революция. Как это на тебя похоже!» [Vogué 1932, 170]. Для Вогюэ взрыв становится поводом не для вынесения морального осуждения преступникам, но для заключения о непредсказуемости русских и России. Пожалуй, исключение - запись о покушении на Александра II от 1-13 марта 1881 г., в которой Вогюэ называет этот день «трагической датой» и дает волю чувствам, выражая свое сочувствие императору, «этому бедолаге, слабому и доброму» который присутствовал на его свадьбе три года тому назад [VogUé 1932, 223-226].
Эмоциональная оценка трагического события русской истории выражается не в инвективах в адрес террористов, а в описании натуралистических подробностей изуродованного тела Александра II [Vogué 1932, 228].
Вогюэ рассматривает нигилизм и акты политического террора в России как симптомы общественной болезни, которая может заразить и Западную Европу. Его опасения подтверждаются сообщением о взрыве бомбы во Франции, которое сопровождается следующим комментарием Вогюэ: «Практика нигилистов точно копируется у нас; и там, и здесь она достигает своей цели запугать правительство и буржуа ("bourgeois")» [Vogûé 1932, 318].
Будучи, как уже отмечалось, сосредоточенным на политико-дипломатической и придворной жизни России, Вогюэ тем не менее не прошел мимо культурной жизни столиц. «Дневник» Вогюэ - ценное свидетельство о первых знакомствах писателя с русской литературой и культурой, начале его работы над русской темой. В дневнике содержатся многочисленные упоминания о посещении театров, о знакомстве с русскими писателями и их произведениями, отклик на публикации в российских периодических изданиях. Вогюэ внимательно следил и за публикациями о России в парижской прессе и оценивал их невысоко. О статьях о России, опубликованных во влиятельном парижском журнале «Revue des Deux-
Mondes» Вогюэ отзывается весьма нелестно: «Французская глупость по поводу России» [Vogué 1932, 53].
29 марта 1879 г. на литературном вечере у графини Толстой состоялось личное знакомство французского дипломата с И.С. Тургеневым и Ф.М. Достоевским. К этому времени Вогюэ уже был знаком с некоторыми романами Тургенева. 8 января 1879 г. он делает запись в дневнике о том, что окончил чтение «Отцов и детей», которые произвели на него глубокое впечатление. Оценка романа сводится к тому, что «это гениальное произведение, в котором представлена вся Россия и много человечности» [Vogué 1932, 107]. «Я не знаю такого совершенного романиста у нас во Франции», - заключает Вогюэ [Vogué 1932, 107]. 28 февраля 1879 г. - запись о прочтении «Дворянского гнезда»: «Окончил "Дворянское гнездо", один из шедевров Тургенева. Удивительный гений!» [Vogué 1932, 119]. Не рассказывая подробностей той встречи на вечере у Толстых, Вогюэ делает всего два замечания: одно - о внешности Тургенева («Тургенев и его прекрасный облик русского Бога») [Vogué 1932, 123]. Этот мотив в несколько измененном виде повторится в «Русском романе», где Вогюэ напишет, что своим внешним видом Тургенев походил на простого русского крестьянина [Vogué 1886, 149]. Второе - касается общей меланхолической тональности русской литературы [Vogué 1932, 123]. Заметим, что о Достоевском не сказано ни слова. С творчеством Ф.М. Достоевского Вогюэ познакомится несколько позднее. Дневниковые записи не содержат упоминаний о чтении произведений Достоевского, однако в июле-августе 1881 г. Вогюэ принимается за перевод какого-то произведения русского писателя.
31 июля 1879 г. Вогюэ читает «Войну и мир» Л.Н. Толстого, никак не описывая своего впечатления от прочитанного. Однако знакомство с творчеством Толстого продолжится. 15 августа 1882 г. в «Revue des Deux-Mondes» будет напечатан перевод рассказа Л.Н. Толстого «Три смерти», сделанный Вогюэ, о чем он делает запись в дневнике в августе того же года.
Однако русским писателем, имя которого первым упоминается в дневнике, был Н.В. Гоголь. Запись сделана 10 сентября 1878 г. и касается постановки «Ревизора». Комментарий краток: «Странная, едкая и безжалостная сатира Гоголя на николаевскую Россию» [Vogué 1932, 96]. Тема найдет продолжение в «Русском романе», где в главе о Гоголе автор выразит удивление, что подобная пьеса была поставлена на сцене в николаевской России. Вогюэ, отталкиваясь от этого факта, объяснит его не только покровительством, которое российский император оказывал талантам, но и особенностями русского менталитета, готовности русских посмеяться над собой, над собственными национальными недостатками, в отличие от французов, которые, как правило, делают объектом высмеивания общечеловеческие пороки [Vogué 1886, 101].
Дневник сохранил свидетельства не только о начале знакомства Вогюэ с русской литературой, но и о первых опытах работы Вогюэ над русской темой. С конца января 1879 г. он работает над статьей о «Борисе Годунове», которую завершил 15 февраля того же года, о чем делает запись в дневнике: «Окончил «Бориса Годунова»: я упорно работал» [Vogué 1932,
116]. Весной того же года принимается за статью о пугачевском восстании (запись от 10 апреля 1879 г.), которая будет опубликована в «Revue des Deux Mondes» 15 июля 1879 г., о чем Вогюэ делает запись в «Дневнике» 20 июля 1879 г. 20 сентября 1879 г. сообщает, что взялся за работу над пьесой о царевиче Алексее Петровиче. Работа продлится полгода. В марте 1880 г. читает семье своего «Алексея Петровича», который производит хорошее впечатление [Vogué 1932, 185]. 1 мая в «Revue des Deux Mondes опубликована журнальная версия первой части «Сына Петра Великого», вторая должна выйти 15 мая 1880 г., о чем делает запись 9 мая 1880 г. 10 мая 1880 г. сообщает о большом успехе пьесы [Vogué 1932, 196].
В июне 1880 г. под впечатлением пушкинских торжеств в Москве («Fêtes de Pouchkine à Moscou, enthousiasme fou») [Vogué 1932, 197] принимается за большую работу о Пушкине, которая впоследствии вошла в книгу «Русский роман» и, очевидно, ознаменовала начало работы Вогюэ над произведением, которое принесет ему литературную известность. 27 апреля 1881 г. читает «Руслана и Людмилу» Пушкина. Никаких комментариев. В июле-августе 1881 г. в Боброво возобновляет работу над статьей о Пушкине. Сообщает, что импульс для интенсивной работы над «моим Пушкиным» ("à mon Pouchkine") был дан чтением «Литературных воспоминаний» (1882-83) Максима дю Кана» [Vogué 1932, 260], в которой содержались многочисленные любопытные подробности о писателях, с которыми М. дю Кан был хорошо знаком с Г. Флобером, Т. Готье, И.С. Тургеневым. Однако не фамильярный тон «Литературных воспоминаний» М. дю Кана произвел впечатление на Вогюэ, Созвучной настроениям начинающего свою литературную деятельность дипломата оказалась высокая оценка М. дю Каном литературного творчества. Вогюэ записывает в дневнике: «Увы, позже, чем он, но в конце концов так же, как он, я начинаю понимать, что есть только независимая литература ("les lettres indépendantes"), что все прочее - суета, тревожащая и иссушающая химера. Новое и сильное желание подать в отставку и безо всякой задней мысли посвятить себя исключительно мыслительной деятельности» [Vogué 1932, 261].
Подводя итоги в конце 1880 г., сетует, что за год ничего не написал, кроме «Сына Петра Великого», корит себя за «ужасную лень» и выражает надежду, что наступающий год станет более плодотворным и будет ознаменован «шедевром» [Vogué 1932, 217] Отчасти эти надежды Вогюэ осуществились: 30 сентября 1881 г. он делает короткую запись: «Этюды о русской литературе. Пушкин и Песнь об Игоре» [Vogué 1932, 265], позволяющую предположить, что работа над начальными разделами «Русского романа», во всяком случае над их черновыми вариантами, была завершена. Краткую характеристику «Слова о полку Игореве» находим в первой главе «Русского романа». Во второй главе «Романтизм. Пушкин и поэзия» содержится обзор творчества А.С. Пушкина.
По приведенному перечню записей, касающихся русской литературной и культурной жизни видно, как Вогюэ постепенно переходил от знакомства с русской литературой и литераторами к созданию собственных произведений на русскую тему. Можно также сделать вывод о том, в какой
последовательности Вогюэ знакомился с творчеством русских писателей: первым был Н.В. Гоголь, затем почти одновременное чтение романов И.С. Тургенева и «Бориса Годунова» А.С. Пушкина, за ними последовало знакомство с «Войной и миром» Л.Н. Толстого и финальным аккордом стали переводы Ф.М. Достоевского.
Последняя запись, сделанная в России за три дня до отъезда во Францию, датирована 11 ноября 1882 г. Вогюэ ощущает себя на пороге новой жизни, ему предстоит встреча с Парижем. В дневнике Вогюэ можно выделить три семантически нагруженных и аксиологически окрашенных пространства: Париж, Санкт-Петербург и Боброво. Париж являет собой особый локус, где кипят политические страсти, плетутся интриги, бурлит жизнь. Однако эта социальная активность представляется Вогюэ чем-то внешним, поверхностным, ненастоящим и разочаровывающим. Вогюэ сетует, что во время отпуска в «этом нервирующем Париже» («dans cet énervant Paris») ему не удалось ни написать, ни прочитать за три недели ни строчки [Vogué 1932, 131]. Он с облегчением покидает Париж и отправляется в Россию, «навстречу серьезной жизни» [Vogué 1932, 139]. По сравнению с парижской, жизнь в Санкт-Петербурге Вогюэ оценивает как «спокойную и монотонную» [Vogué 1932, 142]. Здесь он, казалось бы, имеет возможность сосредоточиться на литературных занятиях: читает «Войну и мир», начинает работать над пьесой о царевиче Алексее. Однако служебные обязанности отвлекают Вогюэ от того, к чему он чувствует подлинное призвание.
Идиллическим пространством в дневнике становится Боброво - имение Анненковых в Малороссии, недалеко от Харькова. Боброво становится для Вогюэ пространством освобождения от дипломатических обязанностей и светской жизни, слияния с природой, семейного и дружеского общения и главное - плодотворной литературной работы. Именно здесь Вогюэ обретает то, что мечтал найти, приехав в Россию. 20 июля 1877 г.: сообщает о возвращении в Санкт-Петербург после шестимесячного «спокойного и плодотворного пребывания в лесах Украины» [Vogué 1932, 42]. В декабре 1877 г. Вогюэ описывает обед в Боброво как «момент огромной радости <...> среди моих добрых друзей. Ощущение, что тебе сопутствует удача. Если бы можно было по крайней мере засыпать и жить здесь, вдали от сумрачного Парижа!» [Vogué 1932, 75-76]. 24 июля 1878 г. он записывает в дневнике: «Спокойный отдых, радость от украинской деревни и леса, заполненные творческой работой дни, утренние прогулки по лесу, великолепные вечера, чувство расслабления и нарастающего счастья. Жить здесь, между старой библиотекой, хранящей первые издания 1830-х гг., садом и Псёлем (река, протекавшая в Боброво, левый приток Днепра - В.Т.), мечтать, писать - этого было бы достаточно для Агасфера (отныне обретшего очаг)» [Vogué 1932, 88]. Как видим, идиллия Боброво противопоставлена суете столичной жизни (как парижской, так и санкт-петербургской).
Однако даже столичная жизнь в ее санкт-петербургском варианте не столь тягостна для Вогюэ, как парижская. 13 декабря 1877 г. по возвращении в Санкт-Петербург после очередного отпуска на родине, Вогюэ записывает: «Начались мои разъезды и визиты. Живое и легкое чувство жизни.
Я здесь совершенно другой, чем во Франции» [Ус^йе 1932, 74]. Вогюэ как будто все время чувствует себя чужим на родине и своим в России.
Отвечая на вопрос, поставленный в начале, о том, под влиянием каких обстоятельств и впечатлений эволюционирует восприятие России Вогюэ, можно утверждать, что три основных фактора оказали решающее воздействие: обретение здесь любимой, семьи, круга «добрых друзей», знакомство с русской литературой и усиливающаяся тяга к литературному творчеству.
Дневник Вогюэ стал «прологом» к его «Русскому роману» и ко всем произведениям писателя на русскую тему. Здесь были намечены важнейшие мотивы темы, которые найдут развитие в последующих произведениях Вогюэ о России.
ЛИТЕРАТУРА
1. Гонкур Э. и Ж. де. Дневник: в 2 т. Т. II. М.: Художественная литература, 1964. 750 с.
2. Кюстин А. де. Россия в 1839 году: в 2 т. Т. 1. М.: Издательство имени Сабашниковых, 1996. 528 с.
3. La Grande Encyclopédie: en 31 vol. Vol. 31. Paris: Société anonyme de la Grande Encyclopédie, s.a, 2018. 1394 p.
4. Vogûé E.M. de. Journal. Paris-Saint-Pétersbourg. 1877-1883. Paris: Bernard Grasset, 1932. 351 p.
5. Vogûé E.M. de. Le roman russe. Paris: Plon, 1886. 354 p.
REFERENCES (Monographs)
1. La Grande Encyclopedie: en 31 vol. Vol. 31. Paris, Société anonyme de la Grande Encyclopédie, s.a, 2018, 1394 pp. (In French).
Трыков Валерий Павлович,
Московский педагогический государственный университет. Доктор филологических наук, профессор, профессор кафедры всемирной литературы института филологии. Научные интересы: западноевропейская литература XIX, XX вв., история западной журналистики, теория литературы и методология литературоведения, русско-зарубежные литературные связи. E-mail: v.trykoff@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-7825-8381
В.П. Трыков (Москва) Valeryi P. Trykov,
Moscow State Pedagogical University.
Doctor of Philology, Professor, Professor of the Department of World Literature of the Institute of Philology. Research interests: Western European literature of the 19th and 20th centuries, history of Western journalism, theory of literature and methodology of literary criticism, Russian-foreign literary relations. E-mail: v.trykoff@yandex.ru ORCID ID: 0000-0002-7825-8381
