Русская история: 2010 Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Ю.С. ПИВОВАРОВ

РУССКАЯ ИСТОРИЯ: 2010 Вместо предисловия post scriptum

Когда эта работа была написана, автор понял: в ней нет цельности, она состоит из кусков. Каждый из которых сам по себе и сам в себе. И отсутствует нормальная исследовательская логика: постепенное развертывание, описание, вскрытие изучаемой проблемы (проблем). Почему? Связано ли это с тем, что научное видение автора мозаично и он не способен, во всяком случае сегодня, дать целостную картину? - Возможно. Или (наряду с этим) современная Россия представляет собой разнородное, так сказать, лоскутное образование? - Не исключено и это...

Страна историков

Нет, нет, говорить мы, конечно, будем не об истории. То есть не об истории в классическом исследовательском смысле. Весь наш интерес в современности, так сказать, в Russia today. Но почему же тогда: «русская история: 2010»? - Никак не ожидал такого интереса к ней у власти. Перефразируя известные ленинские слова, можно сказать: «В конечном счете, история самое важное из всех дел». С каким «шумом и яростью» обсуждается прошлое отечества. Александр Невский, нервные выборы «имени России», Сталин, война, Катынь, учебники, фальсификации, «лихие» 90-е, высказывания первых лиц (ВВП, ДАМ, другие) государства - все это и многое другое в центре внимания общества. А взвинченные телевизионные talk-show на исторические сюжеты, которыми сменились относительно недавние политические теледебаты! Что и говорить - история über alles!

Так вот и я, следуя моде и общественному вкусу, обращусь к истории, чтобы поверить ею современность, понять последнюю через некоторые ушедшие эпохи, факты, персонажи. Разумеется, эта «некоторость» будет избирательной.

Однако прежде чем брать быка за рога, приведу несколько высказываний, принадлежащих совершенно непохожим друг на друга людям.

Но их мысли очень важны для меня и поэтому я осмеливаюсь на такой «постмодернистский» компот из цитат (место которых обычно перед работой, «над» текстом; да, хочется их в «основу имплементировать»). Итак:

«Прошедшее России было удивительно, ее настоящее более чем великолепно, что же касается ее будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение» (А.Х. Бенкендорф; наверное, это чуть ли не популярнейший эпиграф; кто только ни пользовал его; а ведь сказано на века, умели же это николаевские сатрапы (Уваров, Дубельт1, другие) ясно и точно; мне же бенкендорфовское особенно дорого, поскольку освобождает от тяжелой, ответственной, небезопасной работы -указать на «идеальный тип» исторического полагания, к которому зовет нас власть; если отбросить шелуху политкорректности, именно такой подход к истории близок нынешним насельникам Кремля и их «звуковым оформителям»; ведь как интересно: защитником исторической России выступает главный и славный «чекист» XIX в. (что «чекист» - не шутка, ведь III Отделение и было создано как чрезвычайная комиссия по наблюдению за обществом, выявлению смутьянов-инакомыслящих и обережению подданных от всяких тлетворных зараз; и в рамках такой работы Александр Христофорович включил прошлое, настоящее, будущее в сферу компетенции своего ведомства)).

«Что у нас хорошо: то, что не может быть так плохо, чтобы не стало еще хуже» (Ю.М. Нагибин; лучший наш эротический писатель умел сказать главное и о многом; здесь выражен непобедимый и последовательный русский пессимизм; парадоксальным образом он абсолютно непротиворечиво сочетается в лицах, людях, общественных группах с бенкендорфов-ским оптимизмом; и этот mixt вполне характерен и для патриотов и космополитов, для бизнесменов и бюджетников, для столичных и провинциальных, для старых и молодых).

«Прошлое точно так же видоизменяется под воздействием настоящего, как настоящее испытывает направляющее воздействие прошлого»

1 Ну, то, что уваровское «Самодержавие. Православие. Народность» - ответ ихним «Свобода. Равенство. Братство» - помнят все. Это ж наши «святцы», русская идея. А, по-моему, Леонтий Васильевич Дубельт не хуже молвил: «Вот и у нас заговор. Слава Богу, что вовремя раскрыт. Надивиться нельзя, что есть такие безмозглые люди, которым нравятся заграничные порядки». Это о петрашевцах в 1849 г. - Как же все-таки глубоко и органично понимали русскую психею, эссенцию эти «инородцы», «немцы» (ведь всяк чужак, за исключением фрязина-итальянца, у нас «немец», «немой»). На ум почему-то приходит циничная и несправедливая характеристика Бисмарком румын: это не нация, а профессия. Всегда удивлялся этой недопустимой грубости великого человека. Пока не «догадался»: ведь по-немецки (как и по-английски) «профессия» от «призвание» (Beruf, calling). То есть быть румыном - призвание. А может, и русский - не нация, народ, этнос, но - призвание? Не правда ли - красивое объяснение громадного вклада «инородцев» в русскую культуру! Пожалуй, получше ссылок на имперскость.

(Т.Ст. Элиот, рожденный в США и ставший английским поэтом, лауреат Нобелевской премии, был парадоксалистом не только в поэзии, но и в своих философских размышлениях; его слова, видимо, следует понимать так: у вас будет такое будущее, какое прошлое вы себе изберете. К примеру: как Россия прочтет свое прошлое, так и образует свое будущее).

«Человек будущего - это тот, у кого окажется самая долгая память» (Фр. Ницше, кумир немецко-русской молодежи, философ для не-совсем-взрослых, зловещий предтеча ХХ в., он хорошо понимал, какое оружие окажется наиболее эффективным в наступавшие времена; мы проиграли столетие во многом из-за потери памяти; мы сумеем выбраться из засасывающей нас трясины ничто, если обретем ее).

Таковы вдохновляющие нас мысли великих и невеликих людей, таково их мое прочтение. - И в этом контексте спрошу: почему сегодняшняя власть столь решительно взялась за прошлое? Почему так болезненно воспринимает некоторые его интерпретации (и даже квалифицирует их как «фальсификации»; помню, в детстве находил в бабушкиной библиотеке грязно-серого цвета брошюры со страшными названиями: что-то типа об «англо-американских поджигателях войны и фальсификации истории», о «германских фашистах-фальсификаторах», «буржуазной псевдонауке геополитике и фальсификаторах»; с ранних лет боялся этого слова, пока в студенчестве не узнал, что «фальсификация» - один из важнейших методологических принципов современной науки; этот принцип ввели представители критического рационализма (среди них Карл Поппер) - господствующего ныне гносеологического принципа; «фальсификация» - это постоянная (перманентная) поверка выводов и суждений новыми достижениями, фактами, уровнем развития науки; и если выводы и суждения устаревают, теряют адекватность, от них отказываются; какую фальсификацию желает предотвратить наша власть?) - Причины-то, конечно, есть. И некоторые мы хоть и косвенно да назвали. Хочу указать на одну, весьма, на мой взгляд, опасную. У нас нет будущего. «Нет будущего» - в смысле нет никаких более или менее вразумительных предположений относительно будущего, нет его видения... В общем, решили овладеть прошлым, поскольку перспективы туманны. Сократились в пространстве и населении, не развиваемся во времени (мир убегает от нас), посему завоевываем прошлое (большевики поначалу были крутыми футуристами и отказались от прошлого; те же, кто пришел к ним на смену, ввязались в битву за него). Ретроспектива вместо перспективы. Империя назад - больше некуда (не получается даже в «ближнее зарубежье»). Властная вертикаль назад, в прошлое.

А теперь все-таки несколько слов об истории.

Имеется несколько «вечных» вопросов нашей истории. Они не решены и никогда решены не будут. Назову некоторые: Россия часть Евро-

пы, часть Азии, самостоятельная цивилизация? Норманнское или славянское происхождение государственности? Москва — наследница Киева или нет? Москва — наследница Орды или нет? Вообще роль монголов; далее — Смута, раскол, Петр, крепостное право, декабристы, революция, Гражданская война, Ленин, Сталин, застой, Горбачев, Ельцин. Конечно, «нерешенных» вопросов больше. И эти упомянуты весьма произвольно.

Что же тогда получается? Даже если исходить из хронологического порядка, не «решена» вся русская история? Нет, так быть не может. Великие и невеликие отечественные историки, мыслители, разного рода деятели разве не разъяснили нам нашу историю? Пусть по-разному и с разных точек зрения, но in corpore они показали, как и куда плыл русский корабль по волнам времени и пространства. — Нет, я не об этом. Я не ставлю под вопрос всю эту великолепную работу предшественников и современников.

Дело в том, что общество внутри себя не договорилось по поводу исторического прошлого. И речь идет не о единомыслии всех и вся. А об историко-культурном и ментальном консенсусе. Который означает: согласие по принципиальным вопросам и различные позиции по непринципиальным. Убежден, что без подобного консенсуса устойчивое и продуктивное бытование общества невозможно.

Да, но какой консенсус возможен, если автор перечисляет некоторые важнейшие темы отечественной истории и утверждает, что они никогда не будут решены? — Отвечу. Хотя сам ответ содержательно простым не будет. Он потребует развернуть — хотя бы в кратком виде — определенные историософские предположения.

Но прежде подчеркнем: Россия — странная страна в своих отношениях с прошлым. Они, конечно, сложные, и их нельзя свести к чему-то одному. Однако можно выделить несколько характерных черт, которые и дают мне основание говорить о странности этих отношений.

Первое. Каждая крупная историческая эпоха в России начинается с полного разрыва с прошлым. «Петербургский период» русской истории решительно рвет с «московским». Коммунистический — с «петербургским». Посткоммунистический (нынешний), во всяком случае внешне, — с коммунистическим. Каждая крупная историческая эпоха полностью отказывается от ей предшествующей. Иными словами, разрыв преемственности есть важнейшая русская традиция. Причем, каждая последующая эпоха строит себя как принципиальную противоположность прошлому.

Второе. Все эпохи стремятся к монопольному владению прошлым. То есть русская власть, которая когда-то была метафорически квалифицирована как Моносубъект русской истории, заявляет претензию на моноинтерпретацию этой самой истории. Так происходит всегда. И сегодня тоже.

Третье. Как реакция на монопольное обладание историей, на ее монопольную трактовку обязательно рождается альтернативное видение прошлого. Где знаки - плюс и минус - расставляются с точностью до наоборот. Пример: в 40-е годы XIX в. в России появилось новое политико-идеологическое течение - славянофилы. До них в обществе господствовали следующие убеждения: Московское царство, т.е. допетровская Русь, было отсталым, косным; его существование завело страну в тупик. Но явился гений - Петр Великий - и вывел страну из мрака к свету, к европейскому просвещению. У славянофилов, напротив, допетровская Русь была царством добра и света, органическим выражением специфического русского духа, а Петр I полагался злодеем, совлекшим ее с верного пути.

То же самое - типологически - произошло и в послесталинский период советской истории. Когда историки-диссиденты «прочли» советскую историю как преступную и неудачную. В качестве образца одни из них предлагали дореволюционную Россию, другие - современный Запад.

Конечно, наиболее острой и сложной проблемой современного русского исторического сознания является отношение к советскому прошлому. Дело в том, что нынешняя Россия есть продукт, результат, во многом продолжение советской России. Мы живем в советских городах (т.е. построенных при Советах), ментально и психологически мы очень советские, нами правят типичные homo soveticus. И вместе с тем наш мир уже другой. Какой? Точно не определю. Но точно - постсоветский. И совершенно определенно существуют социальные необходимости, требующие от нас преодоления советизма...

Методологическое самоопределение

Что касается обещанных «определенных историософских предположений», то они связаны с тем, что у каждого поколения, у каждой эпохи существует потребность в историческом самоопределении, собственном видении прошлого. Поэтому каждый раз решенные (казалось бы) вопросы ставятся под сомнение, под пересмотр. Но бывают времена, когда историософская потребность ощущается особенно остро. Сегодня как раз такое время. Во всяком случае, в нашей стране, для нашей страны.

Это, с одной стороны. С другой - русское сознание всегда было ориентировано на философско-историческую проблематику. Все у нас решалось в ее контексте. Она стала «фирменным знаком», важнейшей характеристикой отечественной культуры. Однако несмотря на напряженность историософских поисков, на жар историософского горения, русская мысль и русская наука подобно иным (европейским) уложились - в общем и целом - в два подхода. Формационный и цивилизационный.

По сути, в русской традиции никому еще не удалось вырваться за их границы, сбросить эти шинели. Да, никто особо и не стремился (может быть, только Лев Шестов и отчасти Соловьев с Бердяевым; но, конечно, не их пути стали для русского ума магистральными). Впрочем, как и на веч-номанящем и вечноненавидимом Западе.

Кратко рассмотрим существо и специфику этих двух господствующих типов осмысления и упорядочения исторического процесса. Без этого и вне этого, коль эти типы действительно господствуют, не подойти к теме самоопределения современного российского человека во времени и (социальном) пространстве.

Начнем с формационного как более привычного - о нем мы узнавали еще в школе. И на всю жизнь обязаны были запомнить, что мировая история, по Марксу, состоит из пяти сменяющих друг друга формаций. Все остальные подходы к истории объявлялись нашими учителями идеалистическими. Затем, став студентами, читали об «азиатском способе производства», об энергичной полемике вокруг него, которая не одно десятилетие шла (в основном) среди ученых-востоковедов. Должен сказать, что именно эта полемика посеяла во мне, студенте конца 60-х - начала 70-х годов, первые «историософские сомнения».

Но, как выяснилось впоследствии, не один лишь «азиатский способ производства» угрожал моему «школьному марксизму» с его жесткой пя-тичленной формулой. Оказалось, что наука (советская и зарубежная) обнаружила в классическом марксизме три варианта осмысления истории. 1. В соответствии со способом производства в истории человечества выделяются пять общественно-экономических формаций: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая. 2. В зависимости от господствующего типа материальных отношений (т.е. воспроизводимым типом отношений собственности) историю можно разделить на три «крупные формации»: первичная, или архаическая, формация с господством общей (общинной) собственности; вторичная, антагонистическая формация с преобладанием частной собственности, третья - коммунизм - основана на общественной собственности. 3. Согласно выявлению исторических типов общественных отношений зависимости и свободы, когда за основу берутся исторические способы соединения в целое общественных индивидов (т.е. природа их социальности) и конкретно-исторические способы соединения работника и средств производства. В результате в истории прослеживаются три типа, три ступени развития общества: докапиталистические (в том числе и первобытные), капиталистическое и коммунистическое1.

1 Эта третья версия обычно строится на следующей мысли Маркса: «Отношения личной зависимости (вначале совершенно первобытные) - таковы те первые формы общества, при которых производительность людей развивается лишь в незначительном объеме

Конечно, эти три версии осмысления исторического процесса не противоречат друг другу, поскольку в основу положена одна субстанция -материальное общественное производство. И существуют они лишь потому, что сама субстанция рассматривается под различными углами зрения. Но мне важно подчеркнуть именно возможность различных углов зрения в рамках марксистского формационного подхода. Эта возможность, безусловно, расширяет поле историософского маневра и позволяет несколько иначе, чем в «школьном марксизме», увидеть ход исторического развития. Возникает ситуация, при которой в определенной степени снимается жесткость гомогенной стадиальности пятичленной формулы. Само формаци-онное видение становится более гибким. Хотя, разумеется, я отдаю себе отчет в том, что вторая и третья версии разработаны гораздо менее первой и являются фактически ее вариантами.

Далее. Хорошо известно, что наряду с марксистским формационным подходом к истории существует множество иных формационных подходов. Вспомним, к примеру, Кондорсе с его десятью последовательно сменяющими друг друга эпохами мировой истории; Сен-Симона, говорившего о четырех этапах истории в соответствии с четырьмя этапами развития общечеловеческого разума: идолопоклонство (первобытное общество), политеизм (античное рабовладельческое общество), монотеизм (феодализм) и физицизм («промышленная система»). Вообще, роль Сен-Симона в становлении формационной философии истории огромна. Скажем, трудно переоценить его идею, что исторический процесс совершается путем постоянной смены созидательных эпох (данная общественная система развивает постепенно и до конца свои принципы и возможности) разрушительными эпохами (кризис данной системы, ее разрушение и начало построения на основе новой идеи более высокой общественной организации). Вспомним также Конта, сформулировавшего «позитивную теорию общественного процесса» (или социальную динамику). Он выделял в мировой истории три главные стадии, каждая из которых соответствовала определенной стадии в развитии человеческого ума, - теологическую (или фиктивную), метафизическую и позитивную. Сильное влияние на становление формационного мировоззрения оказал и Гегель (идея преемственности трех этапов мировой истории - восточного, греко-римского и германского). Вообще, позапрошлое столетие (и конец XVIII в.) было в Европе

и в изолированных пунктах. Личная независимость, основанная на вещной зависимости, -такова вторая крупная форма, при которой впервые образуется система всеобщего общественного обмена веществ, универсальных отношений, всесторонних потребностей и универсальных потенций. Свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на превращении их коллективной общественной производительности в их общественное достояние, - такова третья ступень» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - Т. 46. -

Ч. 1. - С. 100-101).

«золотым веком» формационного типа историософского мышления. Но и в ХХ в. западная мысль продолжала плодотворно разрабатывать эту жилу: теория модернизации (со всеми ее разновидностями), концепция «стадий роста» У. Ростоу и др.

Да, формационный подход многоцветен и разнообразен, его версии сильно отличаются друг от друга, а все вместе - от марксистского осмысления истории. И тем не менее они обладают рядом важных характерных свойств, позволяющих говорить о формационном подходе как таковом. Назову некоторые из них: «провиденциальность» общественного прогресса, универсальность (единство) истории, стадиальность исторического развития, европоцентризм (в большей или меньшей степени, в разных дозах, явный или подспудный). Причем я бы сказал, что европоцентризм (шире - западоцентризм) имеет «провиденциальную» окраску.

Что же из всего этого следует? Прежде всего то, что марксистская концепция истории возникла в уже пробитом русле формационного мышления и на определенной стадии эволюции западного общества (историософская рефлексия именно этого общества и именно в этом его состоянии). Очень важно также помнить о его генетической связи с иудеохри-стианским пониманием истории. «Формационщики», безусловно, своим существованием обязаны этой традиции. Действительно, они позаимствовали (точнее - унаследовали) у христианской мысли важнейшие свои принципы и положения - универсальность истории, закономерность истории, периодизация истории (каждый период отличается от предшествующего и имеет специфические особенности, в целом история делится на две эпохи - мрака и света), провиденциальность истории - и, следовательно, определенную ее направленность, однократность, неповторимость любого события и т.д.

Однако в формационной концепции появляются и принципиально новые идеи. И в первую очередь, идея прогресса. Здесь не откажу себе в удовольствии процитировать Макса Вебера: «Мысль о прогрессе может оказаться необходимой только в том случае, если возникнет потребность секуляризированному осуществлению судьбы человечества придать посюсторонний и все же объективный смысл». Сейчас я не стану комментировать эту замечательную мысль; к ней мы вернемся несколько позже.

Мне кажется необходимым указать и на следующее кардинальное отличие формационного типа мышления от иудеохристианского. В фор-мационном подходе к истории в качестве основополагающего появляется принцип субстанциальности. Сошлюсь на Р.Дж. Коллингвуда, на его мысль о субстанциальности античного философско-исторического видения и несубстанциальности христианского. Коллингвуд говорит, что греко-римская историософия создавалась на базе метафизической системы, главной философской категорией которой была категория субстанции.

Скажем, у Платона субстанции суть объективные формы, у Аристотеля -дух. Не буду дальше излагать идеи Коллингвуда - они давно уже стали общим достоянием. Отмечу лишь, что его рассуждения о принципиальной субстанциальности историософии античного мира в высшей степени убедительны.

В христианстве же происходит преодоление субстанциальности. Метафизическая доктрина субстанции «снимается» доктриной творения. Суть ее в том, что вечен только Бог, все остальное сотворено Им. Человеческая душа не существовала всегда (ab aeterno), в этом смысле ее «вечность» отрицается. Каждая душа - новое творение Бога. Единственной субстанцией признается Бог, его субстанциальная природа - непознаваема. Впоследствии Фома Аквинский отвергает концепцию Божественной субстанции, для него Бог - чистая деятельность, actus purus. Но в рамках формационного подхода происходит возрождение субстанциальности, восстановление ее в правах. У Маркса субстанциальной основой истории является материальное общественное производство, у Сен-Симона и Кон-та - общечеловеческий разум, у Гегеля - мировой дух и т.д.

Теперь о цивилизационном подходе. Здесь прежде всего следует назвать имена Н. Данилевского, К. Леонтьева, евразийцев, О. Шпенглера, А. Тойнби, А. Вебера, М. Вебера, Р. Макивера, П. Сорокина и др. Их концепции родились в лоне современной западной культуры (или, если речь идет об отечественных мыслителях, - в лоне «европейской культуры на русской почве») и, следовательно, здесь немало схожего с формационным подходом. Так, к примеру, сохраняется принцип развития - культуры (культурно-исторические типы, цивилизации, общества) развиваются, проходят различные стадии (genesis, growth, breakdown, désintégration -у Тойнби; стадии «первоначальной простоты», «положительного расчленения» или «цветущей сложности» и «вторичного смесительного упрощения» - у К. Леонтьева и т.п.). От ряда принципов, характерных для сторонников формационной концепции, теоретики этого круга отказались. Правда, одни принципы отброшены полностью, с другими окончательного разрыва не произошло.

Как ни странно, к таким принципам относится принцип единства мировой истории. Казалось бы, именно здесь один из центральных моментов расхождения между сторонниками формационного и цивилизационно-го подходов. Но, видимо, эта идея настолько усвоена европейским сознанием, что совсем избавиться от нее крайне трудно. Пожалуй, это удалось лишь одному Шпенглеру, у которого культуры - поистине лейбницевские монады. Что касается остальных, то у них наряду с отрицанием единства мировой истории (вернее, его догматизации и абсолютизации) в той или иной форме и в разной, конечно, степени этот принцип присутствует. Во всяком случае, он дает о себе знать, оказывает воздействие на логику и

этос мышления. Ну а главная схожесть состоит, безусловно, в субстанциальности, она имманентна историософии Данилевского и Шпенглера не меньше, чем Конта и У. Ростоу. Только «материя» субстанций иная, и у каждой культуры она своя, неповторимая. Скажем, согласно Шпенглеру, в основе любой культуры - лишь ей одной присущие органическая структура, пластический «жест», инстинктивный такт, ритм, «повадка». В своей совокупности они и составляют субстанцию этой культуры. А уже субстанция придает человеку этой культуры (человеческая природа понимается как материал культуры) собственную форму. Каждая культура обладает собственной идеей, собственными страстями, жизнью, волей, манерой восприятия вещей и умирает собственной смертью.

Я думаю, что появление цивилизационных концепций связано и с осознанием определенной узости, «недостаточности», одномерности фор-мационного подхода, и вообще с кризисом эволюционистского, прогрес-систского, либерального, позитивистского сознания. Сыграло роль и развитие науки, в первую очередь - востоковедения. Наверное, не случайно и то, что крупным очагом цивилизационного осмысления истории стала Россия. Уж очень трудно ее исторический путь уложить в формационные схемы. Не помещаются в них неповторимость и своеобразие русской судьбы. В еще большей мере это относится к культурам Востока (хотя и в русском, и в восточных обществах существовали и другие причины, стимулировавшие развитие цивилизационной историософии). Но, повторяю, мой тезис заключается в том, что эта группа цивилизационных теорий есть также продукт западного (или вестернизированного) историосфского сознания.

Свидетельством, подтверждением неантагонистичности - на глубинном уровне, в самом важном - формационного подхода (если отсечь его наиболее радикальные и жесткие версии) и цивилизационной мысли служат весьма распространенные в западной науке «смешанные», компромиссные концепции. Их авторы пытаются, весьма небезуспешно, преодолеть недостатки и крайности обоих подходов и, используя сильные стороны как цивилизационного, так и формационного видения, создать некую третью, синтетическую и более адекватную теорию истории человеческого рода.

Таковыми - в самом общем и вынужденно-поверхностном виде -представляются мне формационные и цивилизационные подходы к истории. Какой из них предпочтительнее, за каким будущее? Я бы ответил на этот вопрос следующим образом. Формационный в значительной степени отражает исторический путь народов Европы. Цивилизационный много дает для понимания своеобразия той или иной культуры. Попытки некоторых сторонников цивилизационной теории поставить под сомнение единство мировой истории представляются мне неубедительными (особенно

шпенглеровское направление - культура как монада). Хотя и жестко-догматический вариант формационного подхода, думаю, не менее ошибочен. Меня вполне удовлетворяет тезис, согласно которому человечество имеет единые истоки и общую цель (К. Ясперс). Серьезным подтверждением идеи единства мировой истории представляются концепции типа «осевого времени» того же Ясперса. И даже если он (или кто-то другой) в чем-то ошибается, в главном - в ощущении взаимосвязи, взаимозависимости различных отрядов человечества, в наличии у них «общего дела», -конечно, прав.

Однако при всех своих заслугах оба этих подхода, мягко говоря, несовременны, т.е. перестали быть историософской рефлексией, адекватной духу эпохи. И дело совсем не в том, что и у формационного, и у цивилиза-ционного подходов есть противоречия, нерешенные проблемы, пределы (и географические, и собственно научные) применяемости. Этого как раз бояться не стоит. Когда-то Ханна Арендт заметила, что у второстепенных мыслителей трудно найти фундаментальные противоречия, у великих людей - противоречия в сердцевине творчества. То же можно сказать и о всякой крупной, подлинной попытке осознания исторического процесса. А ведь формационная и цивилизационная именно таковы. И я убежден, что не бывает непротиворечивых, не «ограниченных» тем-то и тем-то, если их продумать всерьез, теорий исторического процесса.

Да, неадекватность духу эпохи этих вариантов историософского видения объясняется не какими-то их частными изъянами. Все гораздо серьезнее. На рубеже Х1Х-ХХ вв. в результате открытий естественных наук, прежде всего физики, родилось принципиально новое понимание мира. Так, в ходе научной революции была утеряна материя (помните «Материализм и эмпириокритицизм»? Помните, как всполошился Ильич?). Точнее: исчезла материя в старом смысле. Зато была обретена в качественно ином, таком, что аж дух захватывало.

А за пропажей материи куда-то скрылась и история (в этом «гадов-физиков» винить, конечно, не стоит). Или то, что под историей привыкли полагать в XIX (и раньше) в. Внезапно это полагание, этот смысл разво-плотились. Оборвались историческое время и людская жизнь, которые соответствовали и вытекали из этого полагания. Оборвалось то, что летом 1903 г. наблюдал из окна купе второго класса поезда Оренбург - Москва одиннадцатилетний гимназист: «Все движения на свете в отдельности были рассчитанно-трезвы, а в общей сложности безотчетно пьяны общим потоком жизни, который объединял их. Люди трудились и хлопотали, приводимые в движение механизмом собственных забот. Но механизмы не действовали бы, если бы главным регулятором не было чувство высшей и краеугольной беззаботности. Эту беззаботность придавало ощущение связности человеческих существований, уверенность в их переходе одного

в другое, чувство счастья по поводу того, что все происходящее совершается не только на земле, в которую закапывают мертвых, а еще в чем-то другом, в том, что одни называют Царством Божиим, историей, а третьи еще как-то» («Доктор Живаго»).

«После Освенцима не может быть истории». Эти слова Теодора Адорно могли бы быть эпиграфом к ХХ столетию. Не может быть истории в том смысле, какой придавали ей либералы и консерваторы, марксисты и позитивисты, социалисты и... остальные. К сожалению, средствами русского языка описывать эту ситуацию не очень просто. Зато есть смысл воспользоваться немецким, в котором «история» - это «Historie» и «Geschichte». То есть «история» передается двумя различными понятиями.

Коллингвуд как-то заметил: история - это действия (деяния) людей в прошлом. И не более того. Так вот история-Geschichte (родственный глагол geschehen - случаться, происходить) равна коллингвудскому определению. История-Historie есть философское осмысление, интерпретация того, что было действиями людей в прошлом. Другими словами, историо-соф (историк от Historie) пишет (именно так!) историю. Во-первых, с каких-то определенных мировоззренческих позиций, во-вторых, зная, что будет потом. А история (от Geschichte), когда она свершается, если можно так сказать, не имеет позиции и еще не знает. Здесь коллизия, непримиримое противоречие. Где же выход?

В признании того, что история - это только Geschichte? (Кстати, пятнадцать лет назад я склонялся к этому. См., например: Очерки истории русской общественно-политической мысли XIX - первой трети ХХ столетия. М., 1997.) Разве можно действиям людей приписывать некие им (действиям и самим людям) внеположные смыслы, законы и пр., людей же выстраивать в колонны и заставлять маршировать по ступенькам формаций или в пределах своих цивилизаций? Да, этого делать не следует. В ХХ в. история обманула нас; и все историософии растаяли как в тумане (к сожалению, не в «сиреневом», а - в кровавом).

Но одновременно с этим никогда (и ни у кого) не получится свести историю лишь к Geschichte. Человеческая природа - хотим мы этого или нет - заставит нас историософствовать. Весь вопрос в том, как?

Первое. Наше отношение к истории должно перестать быть субстанциальным. Понятно, что субстанциальные подходы к истории (фор-мационные, цивилизационные) притягивают к себе, завораживают, дают прочные опоры, казалось бы, подлинное знание, уверенность в наличии у истории объективного смысла, законов развития и т.п. Но субстанциальность - в конечном счете - означает, что последняя ответственность остается за некоей - исторической, надысторической - необходимостью. Человек (личность) в рамках таких подходов остается всего лишь индиви-

дуальным проявлением какой-то высшей ценности, подчиненной частью какого-то иерархически организованного целого.

Второе (и оно тесно связано с первым). Следует признать, что история- Geschichte - процесс принципиально открытый. Это действо, не имеющее расписания, повестки дня. Отсюда - прямой путь к отказу от эсхатологического и прогрессистского типов осмысления истории.

Вот здесь как раз место и время для того, чтобы прокомментировать приведенную выше мысль М. Вебера о прогрессе. Вне всякого сомнения, идея прогресса придает истории упорядоченность и то внутреннее напряжение, без которого невозможны были «великие стройки» Запада. Но веберовская трактовка прогресса замечательна не только сама по себе. Она как бы отталкивается, отправляется от какой-то иной идеи, прогресси-стской, предшествовавшей. Конечно, подразумевается эсхатологическая -придающая потусторонний (и, безусловно, объективный) смысл судьбе человечества и обслуживающая потребность в религиозном, сакральном ее осуществлении. Так, помимо прочего, устанавливается содержательная и логическая связь между эсхатологизмом и прогрессизмом и открывается возможность рассматривать прогресс как обмирщенный вариант эсхатологии. И не затушевывается их сущностное различие.

Сделаем здесь небольшое отступление. И зададимся вопросом: как происходит переход от идеи эсхатологии к идее прогресса (перевернутому обмирщенному эсхатологизму)? В свое время этот процесс на русском «материале» замечательно описал отечественный исследователь Г.М. Прохоров: «...в XVII в. культурный авангард Руси делает дальнейший поворот к будущему. Старообрядцы и никониане, равно тянувшиеся прежде к вечности, разошлись в дополнительных устремлениях, векторах "второго порядка". Никон и его сторонники устремились как к идеалу к будущему - будущему всего православного мира (вечность-в-будущем), а старообрядцы к прошлому - прошлому русской национальной духовности (вечность-в-прошлом)» (11, с. 16). И далее, перебрасывая мостик от церковного раскола к Петру: «Если у Никона будущее как идеал (социальная задача) еще уступает вечности, то у Петра Первого политика (будущее) берет решительный верх над религией (вечностью). Самоопределение по вероисповедному принципу (в свое время потеснившее принцип родовой) сдает позиции самоопределению по политической принадлежности, что... в целом указывает на конец Средних веков» (там же).

Итак, политика берет верх над религией, становится предельной социальной ценностью. В Европе это оформляется Вестфальским договором 1648 г. То есть «отсталая» Русь и «передовой» Запад осуществляют эту коренную трансформацию практически синхронно.

И еще одно очень важное обстоятельство. И эсхатологизм, и наследующий ему прогрессизм покоятся на линейном понимании истории. Ко-

торое, и это хорошо известно, пришло на смену циклическому; вернее, пониманию истории как циклического круговорота (правда, в привычном христианско-научно-европейском смысле здесь нет истории, исторического времени, развития и т.д.; жизнь человека и основополагающая временная единица (к примеру, год) слагаются из раз и навсегда данных, неизменных, повторяющихся элементов; не человек владеет «историей», а «история» человеком, определяет его судьбу, поведение). Однако и оно, линейное видение, ныне мало что дает для уяснения происходящего. Ведь если отказаться и от эсхатологизма, и от прогрессизма, весь raison d'etire этого подхода исчезает. Не нагруженное этими идеями линейное развитие становится абсурдно-пустым, ничем, так сказать, не обеспеченным. Оно вообще тогда трудно представимо; не можем же мы всерьез считать, что этот автомобиль движется не из пункта «А» в пункт «Б», а просто из ниоткуда в никуда.

Так что же взамен? Что на место и вместо цивилизационно-формационного дискурса? Ну, во-первых, перед нами не стоит задача разрушения этого Карфагена. Его уже нет (и без нас). Ему, как сказала Н.Я. Мандельштам, размозжили голову тем же «железным ободком, которым проломили череп Тициану Табидзе». Во-вторых, прежде чем формулировать какую-либо историософскую альтернативу, мы должны определить свое местоположение. Где мы? Куда загнал нас ХХ в.?

Предшествовавший ему XIX в. был полон всяких «литературных» ужасов и сногсшибательных научных открытий (Дарвина, например). Однако и Кьеркегор, и Достоевский, и Ницше, и другие оставались в пространстве слова, текста. Следующее столетие трансформировало все это в дело. Люди подтвердили, что происходят от обезьян, что Бог умер, что бытие определяет сознание и пр. Применительно к России об этом весьма ярко написано на последней странице «Доктора Живаго»: «Так было уже несколько раз в истории. Задуманное идеально, возвышенно, - грубело, овеществлялось. Так Греция стала Римом, так русское просвещение стало русской революцией. Возьми ты это Блоковское "Мы, дети страшных лет России", и сразу увидишь различие эпох. Когда Блок говорил это, это надо было понимать в переносном смысле, фигурально. И дети были не дети, а сыны, детища, интеллигенция, и страхи были не страшны, а провиденциальны, апокалитичны, а это разные вещи. А теперь все переносное стало буквальным, и дети - дети, и страхи страшны, вот в чем разница».

Да, вот в чем разница. «Литература» обернулась злом. «Зверь, лизнувший крови» (Роза Люксембург о Ленине) - самым человечным человеком. А все мы вместе оказались припертыми к последней черте, последним рубежам. Но именно это столетие и эти рубежи стали «местом и временем», на которых разворачивается, как сказал бы Лев Шестов, «"великая и последняя борьба" за смысл того, что значит быть человеком» (8,

с. 79). Ушедший век был не только эпохой воцарившегося зла, когда миллионы и миллионы, целые народы уверовали в необходимость уничтожения себе подобных как в нечто абсолютно неоспоримое, он был эпохой героического сопротивления злу и мужества, которое, по справедливому мнению Пауля Тиллиха, есть категория онтологическая. «Эта борьба за человека и является "действием... ведущим в какое-то другое смысловое пространство"» (там же, с. 73).

На этих рубежах и надо строить новую философию истории. Необходимы новая антропология, новое понимание и самопонимание человека. Это и будет обретением «другого смыслового пространства». Иными словами, на смену социальной революции прошлого века должна прийти пер-соналистская революция. Именно революция, а не реставрация, восстановление в правах и тому подобное. Это будет антропология человека, не просто заглянувшего в бездну, но и - хотя это, кажется, непредставимым -коснувшегося ее. Антропология человека, дотронувшегося до пылающих адским огнем и мертвенным льдом глубин.

Итак, или философия истории (тип исторического понимания) станет по-преимуществу персоналистской, или не нужна (не возможна) никакая.

В каком же смысле научно антропология должна предшествовать историософии? Отвечу на этот вопрос, используя пример науки мне близкой - political science (это, как уже неоднократно приходилось писать, не вполне то, что у нас полагают «политологией»). Более тридцати лет назад известный немецкий философ Г. Майер отмечал: «Не отсутствие концепции государства есть проблема нашей политической науки, проблема состоит в том, что до недавнего времени господствовала концепция, которая не основывалась на определенной, неизменной антропологии; это лишало политику и государство их всеобщего характера» (5, с. 96).

Итак, антропология должна предшествовать политике и государству. Эти последние, по мнению другого крупнейшего немецкого мыслителя А. Гелена, наряду с семьей, языком, правом суть антропологические институты. То есть некие сущностные возможности, которые реализуются (или не реализуются) в истории (см.: 2, с. 245). Следовательно, определенная антропология влечет за собой определенный способ и тип манифестации человека в историческом процессе. Или, короче - сам исторический процесс. В этом смысле антропология предшествует истории, историософии.

Однако здесь возникают некоторые сомнения. И связаны они вот с чем. Мы говорим: персоналистский подход к истории. Но персонализм, понятие личности суть родовые признаки исключительно одной религии: христианства. И, соответственно, цивилизаций, им порожденных, - византийской, европейской, русской. Другие религии темы «личность» не зна-

ют. Так же как и основывающиеся на них цивилизации (всю доказательно-объясняющую часть я опущу, она общеизвестна).

И в этом смысле, наверное, правы те исследователи, которые говорят об уникальности и «отдельности» христианских культур. Прежде всего - западной. Иными словами, с одной стороны, она, с другой - все остальные. Действительно, если взять две основные категории философско-исторического знания - «время» (социальное время/вечность) и «пространство» (локальное/внелокальное), - мы убедимся в наличии этой фундаментальной несхожести (см. табл.).

Таблица

Восток (или все нехристианские цивилизации) Пространство Локальность Вечность-в-настоящем (в христианском смысле проблема времени/вечности не артикулирована, время не отделено от вечности)

Запад (или христианская цивилизация) Время Внелокальность Вечность вынесена из настоящего (за пределы социального порядка, трансцен-дирована)*

* Настоящая таблица является усеченным и несколько «исправленным» вариантом таблицы, впервые опубликованной в работе «Русская Система» (авторы - Ю.С. Пивоваров, А. И. Фурсов). См.: Политическая наука: Теория и методология. - М., 1997. - № 2. - С. 130.

Таким образом, все нехристианские цивилизации развиваются в локальном (ограниченном) пространстве и не знают социального времени. Христианская цивилизация полагает себя в социальном времени и внело-кальном (неограниченном) пространстве. Она - по своим базовым установкам - всемирна и универсальна. Главным образом потому, что христианство впервые и единожды (в мировой истории) создало индивидуального (исторического) субъекта, независимого ни от каких локальных коллективно-племенных форм. Причем этот субъект носит персоналистский и социальный характер. Персоналистский, поскольку христианство - личностная религия: в ней, как уже говорилось, и возникает тема «личность». Недаром на известной картине Н.Н. Ге Христос молча опускает голову, когда Понтий Пилат спрашивает: «Что есть истина?» Ведь истина в христианстве не «что», а «Кто». Он, Христос, и есть Истина. Социальный, поскольку этот индивидуальный исторический субъект помещается в обществе. В то время как реальный субъект локальных азиатских цивилизаций вынесен за общественные рамки и существует в виде либо мировых безличностных законов (ме, карма, дао), либо зооморфных богов1.

Отсюда-то и растут мои сомнения. Персоналистский подход к истории, персоналистская историософия возможны и органичны лишь в пре-

1 Об этом также подробнее в «Русской Системе».

делах христианского мира. Ведь социально-исторически христианство находится в неких границах. Его универсальность и всемирность только ин-тенциональны.

А мы, русские, способны ли соучаствовать в формировании персо-налистской историософии? Думаю, да. И даже, наверное, можем сыграть здесь особую роль. Во-первых, мы страна христианская (что бы там ни было). Во-вторых, православно-русский извод христианства имеет свою существенную специфику; и именно она окрасит персоналистское видение в те самые - неповторимые тона. В-третьих, русский человек в последнем столетии так нахлебался горя, что, если сумеет извлечь из этого урок, он, не исключено, окажется небесполезным для всех. Все это так. Но и здесь есть сомнения. И состоят они в следующем.

Разумеется, русский коммунизм не был случайностью. И относиться к нему как к чему-то такому, о чем поскорее хотелось бы забыть, перевернув страницу, поскорее бежать прочь, нельзя. Напротив, в него стоит всмотреться. И тогда увидим не только коммунизм сам по себе, но и то, что зрело и, увы, вызрело в отечественной культуре, увидим многие родовые черты русского феномена.

Наше сознание (и наша мысль) не знает (в общем и целом) различения бытия (Sein) и долженствования (Sollen), на котором построены и западная философия, и западная социальная система. Русский опыт - это взаимопроникновение Sein и Sollen, их переплетение. Точнее: нет никаких отдельных друг от друга бытия и долженствования, есть некий социокультурный «андрогин» - Sollen-Sein (в одно несуществующее слово). Коммунизм и был апофеозом этого «андрогина».

Заметим: это не единственное химерическое с научно-европейской точки зрения явление, произрастающее на Великой русской равнине. Смею напомнить, к примеру, о властесобственности. Или вот еще: эсхато-логизм-прогрессизм. В рамках отечественной культуры эсхатология сплетена с прогрессом. Одно переходит в другое, одно есть другое. Эсхатология парадоксальным образом лишена потустороннего измерения, а прогресс вырывается из границ посюсторонности. «Сказка» становится «былью», «быль» превращается в «сказку». То же самое можно сказать и об андрогине «Historie-Geschichte». У нас они сиамские близнецы (правда, пожирающие друг друга).

Полной реализацией такой самобытности и стал русский коммунизм. Тенденции он превратил в железобетонные факты, мечтательную нерешительность - в грубый волевой напор, мягкотелый релятивизм - в стальной, закаленный арктическими вьюгами детерминизм. Но главное: коммунизм был ударом в солнечное сплетение русского общества. Ударом в человека, в христианской стране - в личность. Однако ударом настолько коварным, что сами человеки даже сегодня до конца не могут уразуметь

происшедшего. Коварность же коммунизма в том, что он представляет собой абсолютную власть всех, над одним. Это предельно массовая власть, утверждающая неограниченное господство человека над историей и природой и требующая ради реализации этого безупречного социального порядка лишь одного, пустякового, - растоптать личность (в христианском смысле). Причем, когда мы говорим «власть всех над одним», этот один всегда - «ты». И ты, и ты, и ты тоже. Избежать не удастся (не удалось, свидетельствую) никому. Ни тов. Сталину, ни другим товарищам, ни тем, кому тамбовский волк товарищ. Помните: «Ты, я, он, она, вместе целая страна».

Впрочем, достаточно историософии и историософских предположений. Вместо выводов процитирую двух великих людей ХХ столетия. Рай-мон Арон: «L'homme est dans l'histoire, l'homme est historique, l'homme est histoure». Борис Пастернак: «История не в том, что мы носили, / А в том, как нас пускали нагишом». - Как говорится, привет историкам «повседневности», историкам «фактов», «рабам» архивов.

Еще немного методологии

Но для наших целей - понимание российского общества в разных его измерениях - одной историософии мало. И далеко не достаточно «сменить вехи» в ней. Хотя, конечно, необходимо. Надобно вообще перейти на какие-то иные методологические позиции. На какие - ясно и определенно не скажу. Как и прежде, нахожусь в постоянных методологических сомнениях. Вместе с тем привычные для отечественной науки подходы, еще недавно как будто бы всех устраивавшие, на глазах становятся контрпродуктивными, теряют свою объяснительную силу. Дело, наверное, в том, что изменился Zeitgeist и эти подходы перестали ему соответствовать. Ну и, наверное, феномен «СССР» настолько феноменален, что требует методологической ревизии, методологической перемены, методологического расширения (почему выделено это слово, станет ясно чуть позже).

Итак.

Исследователи, наблюдатели, современники не могут понять, что происходит в России: то ли строится какое-то новое общество - тогда какое; то ли возрождается советское общество - но в каких обличиях; то ли появился какой-то mixt «старосоветского» и нового. Все настолько противоречиво, что ничего неясно: у нас рыночная экономика или превалирует государственное регулирование, мы свободны или нет, советские мы люди или какие-то другие, верим мы в Бога или нет, бедные мы или богатые и т.п.? Есть масса доказательств в пользу и одного, и другого.

Такая противоречивость, видимо, характерна для всех современных обществ. Дело лишь в разнице противоречий.

Но наша проблема - в другом. Русская история, помимо всех своих известных традиций и закономерностей, даже «повторяемостей», обладает еще одним свойством - константой социального бытия, сохраняемой, несмотря на все громадные изменения. На это, с моей точки зрения, обращается недостаточно внимания, хотя оно является очень важным для понимания некоей русской «энтелехии»: того, что можно назвать «русским» (по аналогии с немецким, французским, польским). Учет этого качества очень важен и для ответа на вопрос: что же у нас происходит?

В чем же заключается это качество? - Россия не решает своих ключевых вопросов (не находит решения, ключа), а изживает их.

Поясним то, что мы хотим сказать. Во второй половине XIX - начале ХХ в. главной проблемой России был «аграрный кризис». Страна не сумела его преодолеть, несмотря на героические, гигантские шаги и меры по его решению. Он был изжит. Образно говоря, произошло так: история пинком вышибла аграрный кризис из повестки дня и, сказав - «будет так», устроила всё на совершенно иной лад. Не община, хутора/отруба, - а колхоз/совхоз. Потом и последних не стало; общество вычеркнуло из «повестки дня» аграрную проблематику. Другие примеры. Ввели демократию -не получилось; вводим управляемую демократию. Стали строить социализм - запутались в противоречиях. - Ну его! Будем строить капитализм. Это важнейшее русское качество, это - «русское».

Так почему же Россия не может решить своих главных социальных вопросов? Есть две важнейшие предпосылки.

1. У нас по сей день не произошел тот перелом в сознании, в мен-тальности, который давно уже «случился» в более «удачливых» христианских странах. Что имеется в виду? В Средние века и в раннем Новом времени в Европе сформировался современный тип сознания - абстрактное рациональное мышление. Естественно, что европейцы этих эпох его не придумали. Они завершили строительство этого здания, которое столетиями ваяли в рамках сначала греко-римской, а затем христианской традиции.

Вот элементарный пример того, в чем суть этого мышления. Когда мы говорим «стол», - это и конкретный стол, который стоит перед нами, и категория для обозначения всех возможных столов. То есть здесь фиксируются и единичность, и всеобщность.

А что из этого следует? - Не только прогресс науки с XVII в., когда был найден инструмент для изучения и описания мира. (Это гениально зафиксировано в живописи XVII в.: например, портрет астронома кисти Вермеера, хранящийся в Лувре, - это портрет конкретного человека и всего человечества как некоей сущности, некоего социобиологического вида.)

2. Эта трансформация сознания привела к изменению типа общества. Произошел переход, условно говоря, от традиционного социума к современному, в котором мы с вами живем. Что это означает? В основе нового типа сознания лежит принцип соединения «несоединимого»: единичности и всеобщности. Но, конечно, не случайно он появился в христианском мире: сама идея Троицы предполагает единство единичности и всеобщности - Бог обозначает и какую-то одну сущность, и три разные сущности. И что ни в какой мере не является противоречием. Или это то противоречие, которое дает жизнь.

Утверждение такого типа сознания предполагает обязательность альтернативно-целостного мышления. Целостность строится на принципе альтернативности; альтернативность есть обязательное следствие целостности. И вот какое общество возникло в результате этого и многого другого. - Оно целостно, поскольку хаос, анархия, смута, распад, которые ему постоянно угрожают, постоянно же преодолеваются. Во всяком случае, тенденция такова. Но целостность общества обязательно предполагает наличие относительно автономных сфер жизнедеятельности человека: политики, экономики, права, культуры, религии, эстетики и т.д. А также наличие различных социальных, профессиональных, конфессиональных и т.п. групп.

И вот что самое важное: самостояние и целостность европейско-христианского человека необходимо включает в себя множество его иден-тичностей. И, повторим, именно это множество и обеспечивает целостность и устойчивость. Это означает, что один и тот же индивид одновременно сторонник той или иной политической партии, член той или иной экономической группы, того или иного религиозного объединения, сторонник одних или других жизненных идеалов. То есть человек представляет собою совокупность различных идентичностей, и ни одна из них не является определяющей. Определяющей является их неповторимо индивидуальная совокупность - у каждого своя.

Кстати, в этом коренное заблуждение марксизма, который полагал самой важной характеристикой индивида его отношение к собственности. (То, что было для западного марксизма заблуждением, для русских стало одной из важнейших причин трагедии ХХ столетия.) При этом человек как комбинация идентичностей в различных социальных сферах не является рабом раз и навсегда этой комбинации. Она может меняться в ходе его жизни: переход в другую религиозную конфессию, обретение нового экономического статуса и социального положения. Но еще раз подчеркнем: именно плюральность (или плюрализм) обеспечивает единственность и единство, неповторимость человека, его устойчивость как общественного индивида и, соответственно, устойчивость всего общества. Плюральность является залогом развития общества, его движения, того, что оно не за-

стывает в раз и навсегда «данных» ему формах. Общественное развитие предполагает постоянное перманентное изменение идентичностей в человеке и обществе, которое может происходить как в драматических революционных формах, так и в более мягких эволюционных.

Здесь мы подошли к главному для нашей темы вопросу. Человек в таком обществе обречен на постоянный выбор. Выбор - это ключевое слово для современной личности. Если хотя бы в одной из сфер своей жизнедеятельности она лишена права выбора, начинается разложение всего общества, а не только этой сферы. - Именно потому, что все общество построено на выборе.

Но обратим внимание: речь идет о выборе христианско-европей-ского типа. С одной стороны, это выбор в рамках той или иной сферы (религиозной, экономической, политической), с другой - выбор во все расширяющемся пространстве общества. Под расширяющимся пространством общества - и это тоже одно из качеств западного социума - имеется в виду не пространственное или количественное расширение (хотя возможно и это), а прежде всего расширение, так сказать, качественное - умножение его качеств.

Например, ХХ век последовательно привнес в общество новые важные для него сферы: открытие подсознания и бессознательного как одну из определяющих сфер, в которой во многом протекает жизнь людей; сферу взаимоотношения мужчины и женщины, где утверждается равенство полов; электронную сферу, целый электронный мир, в котором человечество реализует себя (электронное правительство, электронный документооборот и т.д.) (кстати, ей предшествовало развитие вообще сферы СМИ); экономическую сферу и т.д. И во всех старых, традиционных и новых сферах человек стоит перед выбором.

При этом происходит усложнение индивида, поскольку увеличивается количество сфер, где он обязательно должен сделать выбор. И природа этого выбора так же очень сложна, как и природа самого общества. Во-первых, выбор постоянен. Во-вторых, он сам предполагает возможность смены предпочтений. В-третьих, выбор не может разрушить целостность ни конкретной сферы, ни всего общества. Выбор, ведущий за пределы данной сферы, данного общества, самоубийствен как для индивида, так и для всего общества. Именно поэтому в социуме существуют защитные механизмы различного типа - религиозные, культурные, правовые и т.д.

Вся эта сложность, повторим еще раз, связана с современным типом сознания. Вот пример: вопрос о собственности. Он относится как к правовым, так и к экономическим сферам жизнедеятельности общества. Европейская история знает различные виды собственности - частную, корпоративную, государственную или собственность на землю, средства производства, на недвижимость. В прошлом Запад знал собственность и на че-

ловека в форме собственности на его тело, время и волю. ХХ век «придумал» смешанные формы собственности, интеллектуальную собственность и право собственности человека на свое тело. Да, формы собственности разнообразны, человек имеет возможность выбора, но есть то, что объединяет разнообразие. Это, во-первых, всеобщий правовой характер, во-вторых, социальная ответственность всех форм собственности перед обществом как целым. Как только начинает разрушаться равновесие между плюрализмом и целостностью, запускаются в работу защитные механизмы общества. Скажем, экономическая история Великобритании и Франции ХХ столетия - это история сменяющих друг друга через определенные промежутки времени приватизаций и национализаций, каждая из которых была призвана вернуть равновесие различных форм собственности.

Типичный пример современного человека - герой кинофильма «Красотка», роль которого исполнил Р. Гир. Он постоянно покупал разорявшиеся компании, помогая их банкротству, а затем продавал их по частям и получал прибыль. То есть это человек, специальность, повседневность которого связана с постоянным выбором, который, однако, ограничен официально-правовыми внятными правилами игры (проходит только в их рамках) и принципом экономической эффективности. В случае нарушения правил деятельность этого человека станет невозможной и ненужной этому обществу. Далее, его выбор «связан» культурными и этическими нормами, господствующими в этом обществе. Условно говоря, экстремизм выбора человека купируется здоровым консерватизмом окружающей его среды, коллективным бессознательным этой среды, блокирующими излишество и чрезмерность того или иного выбора.

То же самое в других социальных сферах. Человек владеет своим телом, т.е. физическим здоровьем, психикой и т.д. Но если какие-то группы выбирают алкоголизм и наркотики, общество в тот же час начинает борьбу с выбором в «пользу» саморазрушения.

Или тема религиозности, конфессиональности и свободы совести. Человек может быть убежденным католиком, потом в силу каких-то причин стать атеистом. Но он все равно останется в пространстве религиозно-христианского выбора и в пространстве культуры, т.е. в поле действия христианско-католического понимания того, что есть добро и зло, что можно и чего нельзя. Более того, человек, оставаясь католиком, может перестать быть ревностным прихожанином, сохранив некоторые основы католической веры, но резко отдалиться от церкви.

Какой же из всего этого вывод может извлечь отечественная наука? Какой методологический подход «вычитывается» из этого полагания? Отвечу коротко: поссибилитистский (от английского «possibility» - возможность) подход. Далее раскрою в чем, на мой взгляд, его суть. При этом

придется повторить ряд положений из приведенного суждения. Этот повтор необходим не для заучивания, а для усиления контекста.

Советско-русский марксизм, ленинизм, по-прежнему имеющий неплохие позиции в нашей науке, утверждает: место человека в обществе определяется его классовым положением. Ты - пролетарий, ты - буржуй, etc. Всё, на этом точка. Тебя - на руководящую работу, тебя - к стенке. Индивид обладает одной идентичностью (если даже допускались еще какие-то, то как третьестепенные, несерьезные, неважные), и она детерминирует твою судьбу. Классовая принадлежность - эта идентичность была пришпилена к человеку намертво, что оказалось похуже античного рабства, средневекового крепостного права, североамериканского рабовладения. Она была безвыходной, безвыборной.

Но возможен и принципиально иной подход: Именно: возможен, поскольку он возможностный. Причем в двух смыслах. Первое. Предполагает у субъекта несколько идентичностей (мы уже обсуждали это). К примеру: житель ЕС, француз, католик, предприниматель, мужчина, член такой-то партии, член Общества по охране окружающей среды, etc. В каждом отдельном случае этот человек может выбирать себе преобладающую идентичность. И главное здесь - сам факт выбора. Свобода выбора есть онтологическое качество человека. При этом следует помнить: выбор всегда ограничен. Это то, что является непреодолимым барьером для социальной энтропии (и это обсуждалось нами). Хотя, конечно, история знает примеры преодоления этого барьера. Как правило, выход за пределы, скажем мягко и нейтрально, культуры есть суицид индивида и(или) социума. Христианство является нагляднейшей «демонстрацией» и онтологичности свободы выбора, и гибельности отказа от этой свободы, и самоубийственности, игнорирования «барьеров», «рамок» etc. Второе. Возможностный подход означает принципиальную необходимость различных, с разных позиций, теоретических описаний исследуемого предмета. Почему? Здесь несколько «резонов». Сначала отвечу околично. Вспомним уравнение Шрёдингера и его принцип дополнительности, квантовую физику, теорию относительности Эйнштейна, построения И. Пригожина, концепцию лингвистической относительности Сепира-Уорфа. Вспомним, что писал в своем послевоенном дневнике сумрачный германский гений Карл Шмит: «Квантовая физика, родилась, из понятий неокантианства» (11.01.1948); «Сегодня каждый физик знает (раньше это было ясно только хорошим теоретикам познания), что наблюдаемый объект меняется в процессе наблюдения над ним» (03.12.1947).

Теперь без околичностей и совсем просто. Попытки понять исходя из различных теоретических оснований, под различным углом зрения да-

ют стереоскопические видения предмета изучения1. Этот предмет, как бы искупавшись в различных водах, предстает и таким, и этаким.

Главное же: возможностный подход создает возможность выбора, обеспечивает свободу выбора идентичности. Пример: бесконечный и бесплодный (в определенном ракурсе) спор о том, есть ли Россия часть Европы (отсталая, особая) или самостоятельная цивилизация. Эта дискуссия измотала, обескровила русскую мысль (одновременно - это ее фирменный знак, ее блеск и завораживающие прозрения). Возможностная позиция переводит спор в иную плоскость. Можно выбирать: европейскую идентичность и русскую идентичность. Заметим: «и» (а не «или»). За нами и Россией свобода выбора. Чем она хочет быть или стать, чем является и чем нет. При этом, повторю, возможно «и». То есть - открываем карты -свобода выбора идентичностей и есть важнейшая из идентичностей, и есть онтология историософии, самопознания.

Еще раз: Россия («мы») может выбирать. В этом - главное. У меня есть статья - «Россия: между Европой и Евразией». Странное, казалось бы, название. Неужто автор полагает, что между Европой и Евразией имеется какое-то «место», «положение» - географическое (пространственное), смысловое, социоисторическое, культурное etc? Во-первых, да. Как раз сегодня, да. Как только Россия сократится до Урала (тенденция просматривается явственно), Сибирь и Дальний Восток престанут быть евразийскими. Они станут североазиатскими. Мы вновь сосредоточимся на Русской равнине. Мы окажемся между Европой (куда войдут и Украина, и Белоруссия) и бывшим Востоком Евразии, наступающей Северной Азией и наличной Средней Азией. И наш путь будет отличаться и от тех, и от других, и от третьих. Во-вторых, у России всегда есть выбор ориентации: на Европу или на евразийский путь. В-третьих, России вообще как будто нет. Она и не Европа, и не Евразия, а поскольку те «стоят», плотно прижавшись друг к другу, то ей и места нет. В-четвертых... в-пятых...

Понятно, что все это игры ума. Но «поиграв» так, мы неожиданно видим, открываем для себя новые возможности не только для нового знания о России (а это есть задача науки), но для ее самоопределения, самоидентификации.

И последнее относительно уточнения наших методологических подходов.

Не только в науке, но и в «повседневном» сознании людей господствует убеждение: везде и всегда человек в общем-то равен самому себе. Он рождается, развивается, стареет, умирает. Он подвержен болезням, страхам, надеждам. Он хочет есть, пить, получать удовольствие, реализо-

1 Крайне важна тема: «предмет изучения». Что анализируем. Но об этом в следующий раз.

вывать половые потребности: он продолжает род и т.д. Так ли это? Конечно, так. Несмотря на все громадное различие исторических, цивилизаци-онных и прочих типов человека, последний всегда был и остается человеком. Это, так сказать, первый уровень понимания. Из него делается вывод, согласно которому социальный порядок в общем и целом тоже один. То есть существуют исторические, цивилизационные и прочие разновидности этого порядка. Повторю: разновидности одного порядка. Именно это дает возможность строить общую для всех эпох и народов социальную науку (теорию).

Однако имеется и второй уровень понимания человека - культурный, культурологический. Он исходит из того, что «человек культурный» не есть разновидность некоего одного «человека культурного». Напротив, существуют разные «человеки культурные». С разным отношением к жизни, смерти, Богу, еде, природе, «сексу», власти, производительному труду, эстетике, этике, «деньгам» и т.д. И здесь общая для всех социальная теория не годится. Для каждого «человека культурного» нужна своя социальная теория. А затем и своя социальная инженерия.

Все это мысли небогатые, тривиальные. Однако, боюсь, наша история и социальная практика стали заложниками ментального «мисанде-стендинга». Вот пример. М.С. Горбачев говорил, что Н.С. Хрущев сделал ошибку. - Он пытался проводить экономические реформы, не трогая «политику». Мы же начнем с «политики» («демократизации»). Обоим история сделала «укорот». Оба (точнее: их советники, идеологи, теоретики) не знали русского «человека культурного» и русскую культуру. Так, они не догадывались, что в рамках русской системы «политика» не отделена от «экономики». Что существует некая социальная целостность, куда они и не только они входят. И реформировать порядок можно исходя из этого знания об этой русской эссенции. Ну, и так далее.

О русской эссенции и русском выборе:

гражданин Романов и товарищ Ленин

Николай II и Ленин - вот исторические персонажи, привлекающие к себе самое жгучее внимание. Вот выбор, который мы должны сделать. Именно они, а не Сталин, первенствующий во множестве опросов общественного мнения, являются ключевыми деятелями недавней истории. «Чудесный грузин» - это обреченность и безысходность, людоедство и невежество (сталинская индустриализация, сталинская культурная революция, сталинская победа в войне, сталинское ядерное оружие - прах, мираж, ничто в сравнении с тем, что растоптали мы с его именем на устах и его образом в «башке»).

Хотя, конечно, можно выбрать и это. И вроде бы к этому склоняется большинство сограждан и современников. Что ж, невольному - неволя. Но сейчас не об этом.

Сталин стал возможен после гибели николаевского и ленинского, Сталин стал возможен вследствие, в результате гибели николаевского и ленинского, Сталин стал возможен как отрицание николаевского и ленинского. «Кремлевскому горцу» - не откажешь в умении! - удалось незаконно, узурпаторски присвоить и часть николаевского, и часть ленинского (какие - скажем позже).

Итак, Николай II и Ленин. Кощунственность сравнения двух этих фигур несомненна. Жертва и убийца. Страстотерпец, обретший через свою гибель святость, и заливший Россию кровью социальный фантазер и циник. Но мы не будем их сравнивать в этом смысле. Мы обратимся к ним как людям одной эпохи, одного поколения, как к двум абсолютно противоположным возможностям, открывшимся в одно и то же время. Поразительно: нет столь бесконечно далеких друг от друга людей, типов личности, биографий. Николай наверняка ничего не слышал о Ленине до весны Семнадцатого (но тогда он уже сам превратился в гражданина Романова), а Ильич в многочисленных и нередко злобно-карикатурных писаниях до удивления равнодушен к венценосцу. То есть костерит его, издевается, насмешничает, но как-то без вдохновения и той безжалостной ненависти, которую питал, например, к былым единомышленникам.

А ведь они прожили свои жизни практически в одни и те же сроки: Николай (1868-1918) и Ленин (1870-1924). Бывшего императора казнили в 50 лет, председатель Совнаркома был устранен из активно-сознательной деятельности (болезнью и соратниками) в 52 года. Страшен и конец обоих -расстрел семьи и многомесячное угасание при прогрессирующем «идиотизме». Оба в частной жизни были скромными и приличными людьми. Оба рано и в общем внезапно потеряли отцов и остались один на один с миром «взрослых». Оба в молодом возрасте лишились братьев.

И Николай, и Ленин были типично имперскими людьми по своему этническому происхождению. В Ильиче текла лишь четвертая часть русской крови, в императоре - всего-то 1/128. И при этом перед нами абсолютно русские люди, сразу же узнаваемые, «свои». Внешне и тот и другой тоже совершенно невыдающиеся типы - невысокие, спортивно-подобранные, благодаря своей обычности легко могли затеряться в толпе. Знаменательно: Николай Александрович и Владимир Ильич любили Чехова. Первого нашего «частного» писателя. То есть человека, которого по-преимуществу интересовал человек. Не «преступление и наказание», не «война и мир», не «бесы», не «воскресение», не «явить миру образ русского Христа», не «непротивление злу насилием». Просто - человек. В своей приватности, единичности, обыденности.

Эта склонность к Чехову, наверное, означает следующее: Николай и Ленин были современные люди в том смысле, что соответствовали своей, постдостоевско-посттолстовской эпохе. Они - чеховские интеллигенты, до известной степени, конечно, и в разных пропорциях. У Николая, как ни странно, чеховского было больше. Но и Ленин вмещал в себя некоторую часть этого. Другое дело, что император шел к Чехову («гражданин Романов»), а лидер большевиков - от. К концу жизни Ленин окончательно пожрал Ульянова, а Николай Александрович во многом освободился от Самодержца всея Руси.

Оба, несомненно, были люди с «идеей», «предназначением». Николай служил своей сакрально-самодержавной России, ощущал себя - по праву - ее Хозяином. Внутренняя наполненность последнего императора этим - служением и горячая религиозная вера совершенно очевидны. Ленин полностью отдал себя (жаль лишь, что и нас) революционному мессианству и, несомненно, персонифицировал его. То есть в своем роде тоже явился Хозяином. Кстати, при этом ни тот ни другой не были фанатиками. А в повседневной практике и вовсе показали себя гибкими тактиками.

Но хватит сравнений. Как справедливо учил их младший современник: «Не сравнивай: живущий несравним». Действительно, и Николай Александрович, и Владимир Ильич при всей своей обыкновенности, обычности, ординарности ни на кого не похожи. Конечно, поверхностно глядя, скажут: Людовик XVI. Робеспьер с Маратом. Нет, нет, все это -«другая драма». Николай и Ленин новые исторические личности. Они пришли на смену Наполеону и Бисмарку, гений которых напитывал историю и менял ее русло. Великие люди ХХ в., напротив, впитывали в себя исторические стихии, были медиумами, через которых они действовали. Это - «герои» массового общества, эпохи восстания масс.

А этот самый младший их современник, который, похоже, понимал всё раньше всех, зафиксирует: «И в декабре семнадцатого года / Все потеряли мы.». Предлагаю посмотреть на последнего императора и первого председателя Совнаркома через эту призму: «все потеряли мы». - Да, младшего современника за это вот понимание убьют приблизительно через двадцать лет после декабря семнадцатого.

Этюд о Николае

Николай Александрович Романов обладает рекордной по неадекватности - даже для нашей истории - репутацией. Нерешительный, неволевой, не очень умный, под пятой нервнобольной жены, холодно-равнодушный, какой-то вечно ускользающий - причем неизвестно куда. В общем -царь неудачный, в особенности для крутопереломной эпохи.

Допускаю, что Николай II обладал частью или даже всеми этими (и другими) негативными качествами. Но совсем не это - хотя бы в пер-

вую очередь - мы должны, обязаны знать про него. Чтобы увидеть Николая Александровича иным - политическим новатором и реформатором, -необходим и иной, непривычный, быть может, для нас контекст. Попробуем сформулировать и вписать в этот контекст последнего самодержца и первого конституционного монарха. Эта интеллектуальная операция, кстати, поможет лучше разобраться и с некоторыми другими большими людьми только что ушедшего столетия.

Итак, мой тезис: в Николае II не разглядели выдающегося деятеля, как не поняли, что революция 1905-1907 гг. была успешной.

Что делал всю свою жизнь этот человек? - Реформы, необходимые и выстраданные Россией. Какие реформы? - К примеру: разрешил публичную политику и свою самодержавную власть ограничил. И не мешал, а помогал Витте во второй половине 90-х. И не мешал, а помогал (что бы там ни было) Столыпину во второй половине 900-х. Скажут: он все это совершал вынужденно, он не хотел никаких преобразований. Быть может. Но ведь совершал. Без особой крови, заметим. Что есть абсолютная редкость в России.

Как все мы легкомысленно - и по отношению к этой эпохе, и к этому человеку - забываем, что именно тогда и при нем Россия пережила свой золотой социальный век. Феноменальный подъем экономики (кровавый успех сталинских пятилеток оказался на самом деле пирровым); рост и расцвет городов (а не бездушно-казарменная урбанизация а-ля советик), блеск свободной науки и университетов (а не шарашки и идеологический кляп гуманитариям); общественное самоуправление снизу доверху по всей империи - строилась великая русская демократия; происходило приспособление общины к новой эпохе (ее внутренняя эволюция тоже проходит мимо нашего знания об этом времени; община же постепенно двигалась к эффективной и надежной и в общественном, и в хозяйственном отношении форме самоорганизации) при параллельном становлении индивидуально-частноправовых земельных институтов; совершенствование правовой системы (судебной прежде всего); современное трудовое законодательство; мощный прогресс институциональной системы и свертывание произвола, насилия; искусство, философия, поэзия. Все это было при нем. И с аллюзией на «эпоху великих реформ» Александра II (так ведь принято - не забывают царя-освободителя) я скажу - «эпоха великих преобразований» Николая II (царя-мученика; и за них тоже; кстати, реформатором был и его дед по материнской линии - король Дании Христиан IX).

Но прежде всего Николай II был реформатором власти, т.е. системообразующего элемента Русской Системы. Он деперсонализирует ее, разрушает важнейший принцип ее многовековой экзистенции. Уходит в privacy - и этот процесс длится на протяжении всего его царствования.

То есть в частную жизнь, семью, в свой, николаевский, мир. Этот уход на самом деле для России не менее значим и значителен, чем уход Льва Толстого. Оба они сигнализировали о конце старой - петербургско-московской, западнически-славянофильской - России. И оба, кстати, поплатились и расплатились за свои уходы. Толстой был предан анафеме и отлучен от церкви. Так Россия ответила на попытку ее духовного реформирования. Николай Александрович был свергнут и расстрелян. Так Россия ответила на попытку ее властно-социального реформирования.

Конечно, Николай II не хотел разрушать самодержавия. Всю свою жизнь он вынужденно (перед превосходящими обстоятельствами) отступал. Наверное, и не догадывался, что происходит. Не исключено: полагал все эти думы, партии, свободы временными, данными им на время. Но это, так сказать, на властно-политическом уровне. Основной же процесс - де-сакрализации, демифологизации, деперсонализации - шел во властно-метафизическом измерении.

Иван Грозный, Петр I, Екатерина II убивают или хотят каким-то образом избавиться от своих детей (вообще близких) во имя - как им казалось - России. На самом деле - Власти. Николай II жертвует всем (Россией, самодержавием) - как нам кажется - во имя сына и семьи (жены, в первую очередь). То есть жертвует Властью во имя privacy. Жутко-символичным представляется то, что два царевича Алексея - Петрович и Николаевич - убиты в восемнадцатом году. Семьсот и девятьсот восемнадцатом. И в эти двести лет, что лежат между двумя убийствами, Русская Власть прошла путь от высшего пика своей персонализированной моно-субъектности до полной утери, утраты, сдачи всего этого. До деперсонализации и десубъективизации.

Здесь уместно вспомнить, что говорили о современном типе власти, зафиксированном в форме «state» (это совсем не то, что у русских зовется «государство»), выдающиеся французские политические теоретики Морис Дюверже и Жорж Бюрдо (не путать с Пьером Бурдье!). Я не раз уже приводил в своих работах эти их слова, но и сейчас без них не обойтись. -М. Дюверже, развивая тему принципиальной безличности современной власти, называет правителей «слугами», «должностными лицами». По его мнению, state1 тем совершеннее, чем state-«идея», state-«абстракция» от-дельнее, отдаленнее от конкретных носителей власти (3, с. 21).

Ж. Бюрдо пишет: «Люди изобрели государство (l'etat), чтобы не подчиняться другим людям» (1, с. 15). Поначалу они не знали, кто имеет право командовать, а кто нет. И потому пришлось придать власти политическую и правовую форму. «Вместо того чтобы считать, что власть

1 Разумеется, Дюверже пользуется французским «l'etat», мы же, даже в пересказе его идей, позволим себе более употребительное ныне английское «state».

является личной прерогативой лица, которое ее осуществляет, они разработали форму власти, которая независима от правителей. Эта форма и есть государство» (там же, с. 10). Согласно Бюрдо, state возникает как абстрактный и постоянный носитель власти. По мере развития этого процесса правители все больше и больше предстают в глазах управляемых агентами state, власть которых носит преходящий характер. «В этом смысле идея государства (l'etat) есть одна из тех идей, которые впечатляющим образом демонстрируют интеллектуально-культурный прогресс. Ведь отделение правителя, который командует, от права командовать позволило подчинить процесс управления заранее оговоренным условиям. В результате стало возможным оградить достоинство управляемых, которому мог наноситься ущерб при прямом подчинении какому-нибудь конкретному человеку» (там же, с. 15).

Кстати, и конституция возможна (т.е. действенна и необходима) только при такой и для такой власти. Конституция является формулой и формой такой власти. Обязательная предпосылка конституции - возникновение абстрактно-безличностной власти. Суверенитет должен отделиться от лица - персонификатора власти.

Европейская история неоднократно демонстрировала нам процесс отделения суверенитета от лица путем отделения головы этого лица от туловища - Карл I, Людовик XVI. Иными словами, формирование state проходит через обряд инициации - «обрезание» суверенитета в виде головы у монархической власти. Американский исследователь А. Хардинг пишет: «Английская революция показала, что суверенитет, «сосредоточенный» в короле, может находиться и в другом месте. 19 мая 1649 г. в ходе пуританской революции парламент провозгласил: «Народ Англии. постановил быть политическим сообществом и свободным государством (state) и отныне управляться как политическое сообщество и свободное государство (state) высшей властью этой нации - представителями народа в парламенте». Джон Мильтон назвал короля «врагом народа» (4, с. 70).

Казалось бы, и у нас случилась та же история. Николай, «враг народа», был казнен, и суверенитет перешел к этому самому народу. На самом деле у нас случилась иная история. Чтобы описать ее, воспользуюсь языком теории Русской Системы. К концу XIX - началу ХХ в. все три элемента Русской Системы постепенно теряли свои фундаментальные качества. «Лишний человек» освобождался от своей «лишности» и все более и более превращался в то, из чего впоследствии могло сформироваться общество (в смысле: «гражданское общество»), точнее - некоторые его сегменты. Популяция, т.е. население, у которого похищена субъектная энергия, потихонечку обретала эту энергию. Таким образом, всё - вроде бы - шло к зарождению (или возрождению) полисубъектности, полисубъектной поли-тии. Более того, загнанные петровской революцией в антагонистические

субкультуры - «старомосковскую» и «европеизированную, европейскую на русской почве» - Популяция и Лишний человек находили общий язык, разрушая и вырываясь из культурно-замкнутых, автаркических миров. Сдавал свои позиции и патримониальный порядок: собственность с трудом, но отделялась от власти. Резко усилилась дифференциация, имущественная и пр., в эгалитарной по «замыслу» и сути передельной общине.

Существенно менялась и Власть. Она последовательно теряла свой моносубъектный и персонифицированный характер. Все то, что сотворили Иоанн Грозный и Петр Великий, демонтировал - и вполне успешно - Николай Александрович Романов. Но. историческая логика функционирования Русской Системы, ее традиции, обычаи, табу и т.п. оказались сильнее, чем все эти эмансипационные трансформации. Царь превратился в «лишнего человека», никому-не-нужного - ни образованному обществу, ни бюрократии, ни военным, ни народу. Он был необходим лишь своей семье, той самой privacy, к которой стремился всю жизнь. Как только пер-сонификатор Власти стал человеком (а на Руси все «человеки» - «лишние»), она (Власть) закончилась. Правда, как это впоследствии выяснилось, не навсегда. Правда, выяснялось это впоследствии, а тогда казалось -навсегда. Правда, в монархической форме - навсегда.

Парадокс: самодержец - «лишний человек», т.е. антипод самого себя бывшего. Помимо прочего, это означает победу Русской Литературы над Русской Властью. Однажды (эссе «Русский Гамлет») я уже писал, что русский ХХ век во многом явился результатом Русской Литературы предшествовавшего столетия. Революция словно вырвалась из чернильницы Литературы. Я писал, что весь XIX в. Литература пыталась построить новую - альтернативную существовавшей «русско-системной», «властно-моносубъектной», «закабаленно-популяционной» - Вселенную. И в поисках образа субъекта, вокруг которого этот лучший универсум должен был строиться, создала «лишнего человека». По разным причинам «проект» провалился.

.Провалился в смысле его творцов и сторонников. С иной точки зрения - одержал блистательную победу. Вследствие целенаправленной деятельности Русской Литературы удалось - воспользуемся - неожиданно для самого себя - старым советским термином - «завербовать» (или «перевербовать») Русскую Власть. Точнее: ее конкретного персонификатора. -Вообще, - все это поразительно! - деперсонализация Власти означает то, что царь (персонификатор) становится человеком. И тут же оказывается никому не интересным, ненужным, лишним. Тогда его просто убивают (вместе с его privacy - семьей). Итак, Николая II, в отличие от Карла I и Людовика XVI, убили не за то, что он был персонификатором власти, а за то, что перестал им быть, превратившись в частного человека.

И это не случайно. На Западе дорога от «власть от Бога» (врученная одному - монарху) привела к «власть от народа» (вариант: врученная этому народу Богом). На Руси «власть от Бога» (и обычая, традиции - это и для Запада было характерно) стала «Власть от Власти». Русская Власть от Русской Власти. Это - закон жизнедеятельности Русской Системы. Но вот Николай II нарушил его. И Власть, отделившись от его лица, отправилась на поиски нового персонификатора и источника. Власть на время оказалась бесхозной. В ходе революции и Гражданской войны хозяин нашелся. Ранее его звали «Один», на этот раз - «Все». Возник режим Властепопу-ляции, при этом иначе был разрешен вопрос персонификации Власти.

Попутно заметим: в начальные десятилетия ХХ в. гибнет не только Власть-Моносубъект в самодержавной форме. Завершает свое существование и Лишний Человек, вместе с его основным родом творческой активности - Русской Литературой. Наряду с деперсонализацией Власти (и одновременно очеловечиванием ее персонификатора) идет процесс деперсонализации Лишнего Человека и Русской Литературы. Здесь высшая точка -Клим Самгин и писатель Максим Горький. Кстати, подобно последнему монарху, тоже уничтоженные. Какая ирония истории! Лишний человек боролся с Самодержавием за то, чтобы оно признало его права и зафиксировало в Конституции, а если не хочет или не может этого, пусть убирается вон. Будем править сами! - Самодержавие «убрали». В Конституции 1918 г. появился новый «юридико-социально-политический» термин -«лишенцы». Это «бывшие», среди которых бывшие «лишние люди» составляли немалую часть. Только закреплены были не их права, а то, на что они прав не имели. То есть не наличие чего-то, а его отсутствие. Называлось: «поражение в правах». Вот уж воистину поражение.

Результатом всех этих (и иных, разумеется) процессов стал, по словам Иосифа Бродского, «абсолютно имперсональный характер происходящего».

Но вернемся к Николаю II. Его путь, судьбу, природу глубоко понял и нашел неожиданную параллель философ Борис Парамонов. - «У Живаго есть в романе. двойник - государь Николай II, появляющийся на фронте в Галиции: ".он был по-русски естественен и трагически выше этой пошлости". "Пошлость" здесь у Пастернака - история, империя, война, "народ". Русский царь сделал то же, что Живаго, - ушел из истории в семью» (10, с. 314). - Повторю: это невероятно тонкое и умное наблюдение. В особенности сравнение Николая Романова и Юрия Живаго. Ведь доктор, как мне уже неоднократно приходилось писать, «лишний человек», переставший быть «лишним», превратившийся в «модальную личность». Исторически и социологически Юрий Андреевич Живаго есть преодоление проклятия Русской Системы. Правда, пока еще «история» и «социология» имеют здесь метафизический характер. Хотелось бы побольше «физики»,

«наличности», но и это уже немало. И даже за это доктору Живаго пришлось заплатить жизнью.

Те же задачи, но, так сказать, в своей сфере решал Николай II. Однако мы еще поговорим об этом. А сейчас - вот весь пассаж, посвященный последнему русскому императору. «Живаго рассказывал Гордону, как он видел на фронте государя. В сопровождении великого князя Николая Николаевича государь обошел выстроившихся гренадер. Каждым слогом своего тихого приветствия он, как расплескавшуюся воду в качающихся ведрах, поднимал взрывы и всплески громоподобно прокатывающегося ура. Смущенно улыбавшийся государь производил впечатление более старого и опустившегося, чем на рублях и медалях. У него было вялое, немного отекшее лицо. Он поминутно виновато косился на Николая Николаевича, не зная, что от него требуется в данных обстоятельствах, и Николай Николаевич, почтительно наклоняясь к его уху, даже не словами, а движением брови или плеча выводил его из затруднения. Царя было жалко в серое и теплое горное утро, и было жутко при мысли, что такая боязливая сдержанность и застенчивость могут быть сущностью притеснителя, что этою слабостью казнят и милуют, вяжут и решают.

- Он должен был произнесть что-нибудь такое вроде: я, мой меч и мой народ, как Вильгельм или что-нибудь в этом духе. Но обязательно про народ, это непременно. Но, понимаешь ли ты, он был по-русски естественен и трагически выше этой пошлости. Ведь в России немыслима эта театральщина.» («Доктор Живаго»).

Это - и по своему духу, и по стилистике совершенно толстовская проза. И толстовская этика с ее делением человечества на людей «мира» (добра) и «войны» (зла). Николай II безоговорочно отнесен Борисом Пастернаком к людям добра. А это, как и у Льва Николаевича, обязательно связано с духом privacy, уходом из-под молоха насилия, сложением с себя ярма публичности, «пострижением» в частного человека, т.е. просто человека.

Кстати, то, что Б.Л. Пастернак не «придумал» Николая II, явствует из многих мемуаров людей, лично знавших последнего императора. Так, В .В. Гурко, товарищ министра внутренних дел при П. А. Столыпине, говорит о том впечатлении, которое Николай Александрович произвел на группу ведущих русских общественников (среди них князь С.Н. Трубецкой) весной 1905 г. (царь принял делегацию московского дво-рянско-земско-городского совещания, к которой присоединились представители Петербургской городской думы). «Чарующая простота», «личное обаяние» сразу же бросились в глаза. Причем, «это не было обаяние царственного величия и силы, наоборот, оно состояло как раз в обратном - в той совершенно неожиданной для властителя 180-миллионного народа врожденной демократичности. Николай II каким-то неопределенным спо-

собом во всем своем обращении давал понять своим собеседникам, что он отнюдь не ставит себя выше их, не почитает, что он в чем-то отличает себя от них. Обращение его было настолько безыскусственно и до странности просто, что как-то привлекало к нему симпатии всех, с которыми он беседовал» (6, с. 446).

Не правда ли, «этот» Николай похож на того, которого воображает Б.Л. Пастернак?! А вот свидетельство гораздо более известного человека -А.Ф. Керенского. Бывший самодержец и будущий премьер неоднократно виделись весной 1917 г. Александр Федорович тоже говорит об обаянии Николая, называет его «вялым, сдержанным» и «обезоруживающе обаятельным человеком» (7, с. 231). - «В каждую из своих редких и кратких поездок в Царское Село (в котором находилась под арестом императорская семья. -Ю.П.) я стремился постичь характер бывшего царя. Я понял, что его ничто и никто не интересует, кроме, пожалуй, дочерей. Наблюдая за выражением его лица, я увидел, как мне показалось, что за улыбкой и благожелательным взглядом красивых глаз скрывается. маска полного одиночества и отрешенности. Он не захотел бороться за власть, и она просто-напросто выпала у него из рук. Он сбросил эту власть, как когда-то сбрасывал парадную форму, меняя ее на домашнее платье. Он заново начинал жить - жизнью простого, не обремененного государственными заботами гражданина. Уход в частную жизнь не принес ему ничего, кроме облегчения. Старая госпожа Нарышкина передала мне его слова: "Как хорошо, что не нужно больше присутствовать на этих утомительных приемах и подписывать эти бесконечные документы. Я буду читать, гулять и проводить время с детьми". И это, добавила она, была отнюдь не поза» (там же, с. 232).

Конечно, мне могут возразить: за это «очеловечивание» (или «воче-ловечание») Русской Власти страна заплатила страшную цену. Нам нужен был твердый и решительный правитель, а не толстовский персонаж, чеховский интеллигент и пр. - Что ж, по-своему эти оппоненты правы. Но, замечу я, уход Николая II не случайность, он подготовлен всем послепетровским развитием русской истории и русской культуры.

Не правда ли странно, столь далекий от всех политик поэт, «нэбо-житель» (как говорил Сталин) и т.п., а понял - вроде бы единственный в нашей большой литературе? - кем был Николай II. - «Двойником» Юрия Живаго (кланяюсь за эту мысль Б. Парамонову). Причем, понял это задолго до написания «Доктора». Ведь еще в «Высокой болезни» (1923) он с нескрываемой симпатией говорит о государе, о «царском поезде», пытавшемся в конце февраля - начале марта Семнадцатого вырваться из круга «предательства и каверз». Причем здесь контрапунктом Николаю II появляется фигура. Но послушаем.

«Все спало в ночь, как с громким порском / Под царский поезд до зари / По всей окраине поморской / По льду рассыпались псари. / Бряцанье шпор ходило горбясь. / Преданье прятало свой рост / За железнодорожный корпус, / Под железнодорожный мост. / Орлы двуглавые в вуали, / Вагоны Пульмана во мгле / Часами во поле стояли, / И мартом пахло на земле. / ...И уставал орел двуглавый, / По Псковской области кружа, / От стягивавшейся облавы / Неведомого мятежа. / Ах, если бы, им мог попасться / Путь, что на карты не попал! / Но быстро таяли запасы / Отмеченных на картах шпал».

Разумеется, это не просто описание реальной ситуации, это - метафора. Речь идет об историческом пути и карте истории, о западне и тупике, в которое попало самодержавие (интересно и значительно замечание того же Бориса Парамонова: «Распутинщина была трагически неудачной попыткой русской монархии обрести национальный стиль. В этой попытке она и сама кончилась, и нацию отдала во власть враждебным силам» (10, с. 314). - Ничего, ничего! Национальный стиль будет обретен именно «во власти враждебных сил». Скоро на смену Гришке Распутину на «брега Невы» явится Гришка Зиновьев. И весь этот интернациональный сброд вкупе с мужицко-солдатским бунтом заложат основы Совдепии, которая и воплотит чаямый веками «национальный стиль»). - И здесь Пастернак постепенно начинает вводить в «игру» ту саму фигуру: «Они сорта перебирали / Исщипанного полотна. / Везде ручьи вдоль рельс играли, / И будущность была мутна. / Сужался круг, редели сосны, / Два солнца встретились в окне, / Одно всходило из-за Тосна, / Другое заходило в Дне».

Тосно - это железнодорожная станция неподалеку от Петрограда, к которой - а через нее в Царское Село, к семье - рвался императорский поезд (28 февраля и 1 марта). Из Могилева (ставки) в Вязьму, Ржев, Лихо-славль, но у Малых Вишер повернули назад - на Валдай, станцию Дно, Псков. У Малых Вишер узнали: путь к столице закрыт войсками, перешедшими на сторону заговорщиков, революционеров, бунтовщиков. 2 марта последовало отречение. - Итак, солнце Николая II закатилось на станции Дно. Но чье же «всходило из-за Тосна»? - Того, кто в те дни сидел за тридевять земель и жадно ловил сообщения из России. Кто явится в нее через месяц. И вот его-то поезд, в отличие от царского, найдет путь, «что на карты. попал». И ему хватит шпал, «отмеченных на картах» Истории.

Всходило солнце Ленина. Это его фигуру контрапунктом государю вводит в финале «Высокой болезни» Пастернак. Перед нами анти-Николай, анти-Живаго. Вне всякого сомнения, перед нами самый сильный образ Ленина в русской литературе. Особенно если читать первую редакцию поэмы: «Он был, как выпад на рапире. / Гонясь за высказанным вслед, / Он гнул свое, пиджак топыря / И пяля перед штиблет. / Слова мог-

ли быть о мазуте, / Но корпуса его изгиб / Дышал полетом голой сути, / Прорвавший глупый слой лузги. / И эта голая картавость / Отчитывалась вслух во всем, / Что кровью былей начерталось: / Он был их звуковым лицом. / Когда он обращался к фактам, / То знал, что, полоща им рот / Его голосовым экстрактом. / Сквозь них история орет. / И вот, хоть и без панибратства, / Но и вольней, чем перед кем, / Всегда готовый к ней придраться, / Лишь с ней он был накоротке. / Столетий завистью завистлив, / Ревнив их ревностью одной, / Он управлял теченьем мыслей / И только потому - страной».

Здесь все противоположно пастернаковскому Николаю. Здесь - «история орет», «столетия», «кровь былей», «управление страной», «голая суть». И нет места «тихому приветствию», «смущенной улыбке», «вялому, немного отекшему лицу», «виновато косому» взгляду, боязливой сдержанности и застенчивости. И хотя, по Пастернаку, Ленин - гений, а Николай II - довольно-таки симпатичный и слабый человек, это - забегая вперед, гениальность «пошлости». Государь же - «по-русски естественен и трагически выше этой пошлости». И подобно этому незнаемому и бесконечно далекому поэту он мог в финале своей жизни сказать: «Я ими всеми побежден. / И только в том моя победа». - Ленина-гения съела «пошлость», он вообще был исключительно «пошлым» гением1. Николай II был «побежден» человеческим и в этом его «победа».

. Порою мне кажется, что я его чувствую. И мне легко представить его состояние, скажем, осенью 1894 г. . Ну, мог ли он думать, что папа уйдет столь рано, когда он еще не подготовлен, когда только-только счастливо разрешилась история сватовства и любви к Аликс. А здесь государственные заботы! - Я почти готов согласиться с теми, кто утверждает: Николай изначально был раздавлен грузом свалившейся на него ответственности. И так и не смог преодолеть этой тяжести вплоть до отречения. Может быть, оно стало для него выходом из этой тяжелой психологической ситуации. Как русский самодержец Николай Александрович со своей

1 Лев Толстой говаривал: что пошло, то пошло... Если поискать Ленину аналог в русской литературе, подобно «Николай II - Ю.А. Живаго», то я бы предложил - пардон, за пристрастие к тому, что прочитано в детстве, - инженера Петра Гарина. Ведь и Ильичев марксизм был «гиперболоидом», фантастическим инструментом, дававшим фантастическую власть над человечеством одному человеку. Действительно, сравните Гарина и Ульянова - «космические» честолюбцы, властолюбцы, циники, храбрецы, вне- и аморальные типы, сгустки энергии, люди вне культуры, религии, одиночки. Это все «новый» ХХ век, новые люди. Совсем не наполеоны: Ленин, Гитлер, Муссолини. Гениальность, ориентированная на зло и отрицающая мораль (религию) и право, это и есть «пошлость». Одного только не было у Ленина - актерства. И этим он коренным образом отличается от вымышленного Гарина и реальных гитлеров-муссолини. В этом его великое преимущество и. повышенная опасность. Это-то и давало ему возможность подлинного единства с народной естественностью, народной органикой. Но об этом позже.

задачей не справился; как государственный деятель и реформатор новой России внес бесценный вклад в дело нашего устроения и свободы - он потерпел поражение в неравной борьбе, его пример и деяния не пропадут даром, как частный человек (с марта 17-го по середину 18-го) явил себя в блеске достоинства. После отречения ушли холод, равнодушное спокойствие, какое-то странноватое отчуждение от всего и вся (да, это его личные качества; сказав об этом, не отказываюсь от горячего сочувствия и солидарности с ним). Перед нами встал мудрый и скорбный человек, как будто точно знающий цель и задачу своей жизни, мужественно и покорно (покоряясь какой-то Высшей Воле) идущий к их осуществлению.

Венец власти, упавший с его головы, был последнему царствовавшему Романову тяжек и порой не по силам. Он заслуженно принял венец мученика. И занял в русской истории и наших сердцах свое, никем не занятое до него место.

Этюд о Ленине

... Безусловно, фигура № 1 ушедшего века. Ленин столь велик, что его «величество» умалило Россию. С исторической точки зрения вполне, пожалуй, релевантно уравнение: чем больше Ленин (Ленина), тем меньше Россия (России).

Правда, здесь необходимо уточнение: Владимир Ильич Ульянов и Ленин не одно и то же. Если Ульянов конкретное историческое лицо, то Ленин - категория метафизического порядка. Если жизнь Ульянова оборвалась ранним холодным январским утром 1924 г., то Ленин - в известном смысле - и «сейчас живее всех живых». Ленин для русской истории в одном ряду с «принятием христианства», «татаро-монгольским игом», «возвышением Москвы», «преобразованиями Петра Первого», «реформами Царя-Освободителя» и т.д.

По своему влиянию на судьбу России Ленина можно поставить в один ряд лишь с Петром. Что же касается воздействия на ход мировых событий, то тут уже мы русских конкурентов не найдем. Более того, трудно будет обнаружить и соперников иноземных. Действительно, кто? - Известно, скажем, мнение, что содержательно ХХ век был определен тремя немецкоязычными евреями: Марксом, Фрейдом и Эйнштейном. Вполне с этим можно согласиться. Правда, с оговоркой. Разве Ленин не соединил их в себе (метафорически выражаясь)? Кстати, он вообще был гениальнейший объединитель и расширитель (что это, объясним ниже). С одной стороны. С другой - гениальнейший редукционист и упроститель (также объясним ниже).

. будто История распорядилась, сведя в одном человеке русскую, калмыцкую, чувашскую, еврейскую, немецкую и шведскую линии;

православие, лютеранство, буддизм; Европу, Россию, Азию; недавних крепостных, мещан, дворян, приказчиков, учителей, врачей, чиновников; все огромные евразийские пространства и народы, их населяющие, участвовали в рождении этого человека и стали поприщем его деятельности; азиатская вечность, европейское время и русская мечта о вечности на земле - коммунизме, в котором происходит вечноизация времени (это и есть обломовские сны, Симбирск - родина и Гончарова, и Ленина, вся неустанная, по шестнадцати часов в день, холерическая работа Ленина была направлена на осуществление снов Обломова, Ленин - это Штольц, взявшийся реализовать идеал своего друга), - лепили его характер, волю и ни на кого не похожий ум.

Итак, Ленин как некая результирующая Маркса, Фрейда и Эйнштейна? - Ну, с Марксом все ясно. Ленин его величайший ученик и продолжатель по-русски. Что бы ни говорили всякие там ревизионисты, именно Ленин законный наследник Маркса по прямой. Пусть даже (не исключаю) сам Маркс и не признал бы Ильича таковым. А что, разве всегда родители довольны детьми?!

Конечно, связь Ленина с Фрейдом или Эйнштейном внешне менее доказательна. Сущностно же - безусловна (для меня, по крайней мере). Так, Фрейд сводит культурное и социальное к формам проявления первичных жизненных влечений, опираясь при этом на свое учение о бессознательном и некоторые другие психологические построения. То есть детерминирует, упрощает и редуцирует все многообразие социокультурной жизни к неким абсолютным природно-социальным и элементарным факторам. И это не ленинизм? А концепция сублимации не похожа ли как две капли воды на ленинскую версию марксизма, объясняющую всякую человеческую деятельность проявлением «классовых инстинктов»? А история общества и культуры, трактуемая Фрейдом как борьба Эроса и Та-натоса, так уж отличается от ленинского видения истории как борьбы классов?..

С Эйнштейном же Ленин просто идет параллельным курсом. В самом начале столетия Ильич создает ленинизм-для-России (от «Что делать?» до работ времен Первой русской революции). Это - так сказать, частный ленинизм, его частная теория. В 1905 г. выходит в свет книга Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел». В ней сформулирована частная теория относительности. Не ведая того, не зная друг о друге, хотя и находясь практически в одной точке (Швейцария), они решали схожие, подобные вопросы.

Перед Эйнштейном стояла проблема разрешения противоречия между общими законами механики Галилея-Ньютона и открытиями 60-80-х годов XIX столетия, сделанными Максвеллом и Майкельсоном. Согласно второму закону Ньютона, в принципе нет ограничений для скорости, которую можно придать телу. Это в конечном счете означает, что время всюду течет одинаково. Вообще в ньютоновской механике выполняется принцип относительности Галилея: законы механических явлений одинаковы по отношению ко всем инерциальным системам. Но Максвелл, анализируя электромагнитные явления, не нашел этому подтверждения в области электродинамики. Еще большие сомнения посеяли опыты Майкель-сона. Он не обнаружил ожидаемой зависимости скорости света от направления его распространения по отношению к направлению движения Земли.

Эйнштейн в частной теории относительности заимствовал ряд положений из классической теории и одновременно опирался на данные опытов Майкельсона. В результате возникла принципиально новая картина мира, в рамках которой пространство и время зависят от системы отсчета, по отношению которой они определяются. То есть Эйнштейн не отбросил старые представления, он включил их в новый контекст, где они и обрели новое содержание. Или, точнее, стали элементом нового знания, не утратив при этом своей адекватности.

Ленин сделал то же. Он примирил классический марксизм с новорусским революционным опытом. Ввел его в русский контекст. Показал, что в русском пространстве время течет с иной скоростью, а также -принципиальную значимость системы отсчета, точки зрения наблюдателя. Думаю, что для складывания ленинизма неоценимыми оказались опыты Желябова-Нечаева; во всяком случае, они сыграли не менее важную роль, чем опыты Максвелла-Майкельсона для формирования воззрений Эйнштейна.

В 1915 г. приходит время для общей теории относительности, которая отныне служит основой представлений о мироздании. Признается, что массы материи, формируя структуру пространства-времени, определяют через это и свое собственное движение. Тогда же Ленин создает общую теорию ленинизма - «ленинскую теорию империализма». «Русский» (частный) вариант включается в новую универсальную и универсалистскую концепцию. Фактически она гласит: социальные массы, определяя (воздействуя, меняя) структуру исторического пространства-времени (в ленинизме, как и у Эйнштейна, время и пространство суть разные измерения одного и того же; это гениальное открытие в политике), определяют (воздействуют, меняют) через это и свое собственное движение (свое собственное историческое бытование).

Да, Ленин конгениален этим трем гениям. И в своей гениальности близок, родствен гениальности каждого из этой тройки. В этом отношении мне некого поставить с ним рядом.

Конечно, Ленин центральная фигура русского коммунизма (т.е. истории России ХХ столетия). В диспозиции коммунистического мира у него несколько символических ролей: пророк, герой, учитель, образец, первоисточник власти и пр. Все последующие вожди (Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев) черпали свою легитимность именно в Ленине. Он - безо всяких там метафор - был демиургом этого порядка. Обо всем этом очень неплохо в свое время писал американский исследователь Фредерик Барг-хурн. По его словам, Ленин сделал главное: а) разработал коммунистическую теорию и создал партию нового типа; б) привел эту партию к власти; в) заложил основы советской системы: «однопартийную демократию» и полностью управляемую государством экономику.

Но это, так сказать, совокупная оценка Ленина. С определенной же точки зрения было (есть) два Ленина - до революции и после революции. До 1917 г. Ильич показал себя величайшим в мире редукционистом.

Графически этапы его предреволюционного пути можно изобразить следующим образом (схема представляет собой не редукцию революционного движения вообще, но его редукцию, по Ленину, т.е. видение и по-лагание этого движения самим Владимиром Ильичем; и несмотря на всю однобокость и экстремизм такого полагания, оно совпало с историей страны):

Революционное движение

Народники марксисты

маркс исты

легальные «нелегальные»

«нелегальные» марксисты

меньшевики большевики

большевики (партия нового типа)

«традиционные» большевики «необольшевики»

«необольшевики» и Ленин

«необольшевики» 1 Ленин

Ленин

Поясню некоторые условные термины. «Нелегальные» марксисты -это все те, кто боролся со Струве и Ко, т.е. и Ленин, и Мартов, и Плеханов,

и др. «Традиционные большевики» - все, кто шел с Лениным с 1903 г., поддерживал его линию в первой русской революции: «традиционные» в целом (были и исключения) остались с ним или вернулись к нему в 1917 г. и в период Гражданской войны, но, как правило, уже не играли главных ролей. «Необольшевики» - это те, с кем он захватил власть в Семнадцатом, те, которые были с ним в десятилетие между революциями и с которыми у него возникнет конфликт сразу же после возвращения («Апрельские тезисы» и споры вокруг них в партии) - он будет тлеть вплоть до Великого Октября и в конечном счете приведет его к полному одиночеству. Но это уже произойдет в иную историческую эпоху. При этом следует заметить, что трагическое завершение его личной (ульяновской) судьбы было «запрограммировано» логикой жизненного пути Ленина-редукциониста.

А вот так выглядит историческое движение Ленина после революции 17-го года:

Поясним термины и в этом случае. «Ленинцы» - это те, кто собирается вокруг него с весны-лета 1917 г. и будет играть главные роли в решающие моменты существования нового режима (Троцкий, Свердлов, Дзержинский, Сталин и др.). Но быть «ленинцем» не означало личной и политической преданности Ильичу. В каких-то ситуациях они могли и вы-

ступить против Старика, и даже предать его. Это их - в основном - усилиями (в паре со смертельной болезнью) и произошло его насильственное удаление от дел. «Партия» - это уже не партия нового типа, но хребет и (одновременно) прообраз становящегося Порядка. «Коммунистическая диктатура» - система коммунистической власти; это шире «партии», поскольку предполагает некоторые другие властные и привластные формы. «СССР» - реализация коммунизма в определенных (неуклонно расширяющихся) территориальных пределах. «Мировая социалистическая система + коммунистическое движение» - динамично развивающаяся и экс-пансирующаяся в различных видах и различными способами «теория и практика» коммунизма. «Коммунизм-во-всем-мире» - целеполагание, мечта, надежда, упование.

Следовательно, после революции Ленин выступает как величайший расширитель и «объединитель». Хотя способ его жизнедеятельности остается прежним.

Во-первых, он раскалывает любую организацию (движение), в рамках которой и с помощью которой добивается своих целей. Сначала раскол, затем на основе оставшейся верной ему части создание новой организации (движения), и все заново. Известный бакунинский девиз «pars pro toto» - «часть вместо целого» - он модифицирует в «часть как целое». «Частичность», его «частичность» выдается за целое, заменяет и подменяет собой целое. Парадоксальность здесь в том, что такой способ вполне укладывается в логику Ленина-до-революции, но вроде бы внешне противоречит интенции Ленина-послереволюционного, Ленина-расширителя. Отметим эту - согласитесь! - «странность», однако оставим ее объяснение для других наших работ.

Во-вторых, Ленин остается гениальным упростителем. Это его качество поистине новаторское - как в реальной политике, так и в политической мысли. Упростить ситуацию до абсурда, многообразие и сложность свести к элементарному, принципиальную поливариантность истории к прямой, - как полет пули, - линии. Вот он - Ленин, вот он - ленинизм! В этом смысле Ильич антиисторичен и антикультурен. Если, правда, исходить из презумпции неуклонного - несмотря ни на что и в общем и целом - усложнения истории и культуры во времени. Все эти сталины, гитлеры, муссолини и прочие, говоря языком Томаса Манна, взбесившиеся неотесанные плебеи ХХ в. вышли из «шинели» Старика: его циничной, безжалостной, бездушной ухмылки-усмешки, которая - на фотографиях - таится в уголках рта, скрывается за усами и гарцует в его текстах и речах.

История человечества знает, конечно, и других классиков упрости-тельства. И сам Ленин произрос не на пустом месте. Вспомните хотя бы тутошних чернышевских-добролюбовых или тамошних марксов-энгель-

сов. Но. Но лишь гений Ленина сделал упростительство универсальным и единственным способом решения всех вопросов. При этом смысл самого упростительства сводится исключительно к ставке на низменное, на слабости человека или социоисторической общности, на больное и наболевшее. Эксплуатация всего этого и есть ленинизм. Да еще прибавим невероятное упорство и последовательность (будто бы внутренняя необходимость) в натравливании друг на друга как ближайших сподвижников, так и миллионных социальных групп. Да еще полный отказ от критерия «совесть». Ленинизм - это учение и практическое воплощение бессовестного устройства жизни.

Итак, в чем страшная сила Ленина? - Он никого никогда не играл -всегда оставался собой, в отличие от других политических деятелей начала ХХ в.

А в чем страшная слабость Николая II? - Он никогда никого не играл, всегда оставался собой. Это, пожалуй, единственное, что всерьез объединяет этих двух исторических персонажей. Естественность. Но почему для одного это стало основой победы, для другого - причиной полной гибели?

Если бы Николай продолжал всерьез «играть» роль русского самодержца, он бы сохранил престол и династию. Но в силу своей естественности он не мог этого сделать. Когда говорят о десакрализации русской власти, как правило, недостаточно внимания уделяют главному десакрали-затору - Николаю II. Вся его жизнь и ушла на эту самую десакрализацию. За это его и убили. Поэтому он - неприемлемая фигура для всех (от монархистов до крайних радикалов). Поэтому он и не понят.

Почему же тогда для Ленина естественность стала залогом победы? Ленин был гениально естественен и тем самым на 100% соответствовал естественности русской революции. То есть внутренне он был подлинно песчинкой, каплей воды, абсолютно ничем не отличавшийся от миллионов других частиц, составивших страшное и мерзкое величие русской революции.

Сравните его с типичными актерами - Троцким, Дзержинским и др. Не случайно, что с естественной, т.е. с физической, смертью Николая заканчивается самодержавие. Не случайно, что с естественной, т.е. физической, смертью Ленина заканчивается история русской революции как органического движения народных масс. Именно после этого начинается революция сверху. При Ленине это движение, этот процесс несли большевиков вперед, и они были, если угодно, исполнителями народной воли. Их собственная политика, как правило, оканчивалась неудачей.

Сталин, сменивший Ленина, возродил в России управление сверху (против «самоуправления революции») и актерство. При Сталине политика в России окончательно превращается в политику первого актера.

Он играет то в народного вождя, то в традиционного русского царя, то в какое-то земное полубожество. Были, конечно, у него и другие роли. Мавзолей, миллионные демонстрации, парады, открытые судебные процессы, массовый спорт и многое другое - все это театр. И везде он, Сталин, присутствует или лично, или в виде портретов-«икон», как бы освящая все это.

В чем же принципиальное отличие естественности Николая от естественности Ленина? Естественность Николая - это частный русский интеллигентный модерный человек, словно вышедший в жизнь со страниц русской литературы XIX - начала XX в. Причем заметим, практически все настоящие положительные герои русской литературы - слабые люди. Если они, конечно, мужчины (женщины - наоборот; положительная русская героиня - всегда сильный человек). Вот и Николай был слабый. (А, кстати, была ли осуществлена идея русской частной модерной женщины? - Была: Гиппиус, Ахматова, Цветаева и др.)

Естественность Ленина - это естественность народного примитива, естественность упрощенчества, насилия, т.е. естественность непросвещенной темной народной массы. Кающиеся дворяне изнывали от ощущения чуждости и оторванности от народа. Человек, сказавший об этих кающихся: «страшно далеки они от народа», своей жизненной практикой преодолел этот разрыв. Он слился с народом, стал им. Произошло это ценой (за счет) полного отхода от высокой культуры, плюрализма, толерантности, осознанного творчества1.

Это означает, что ключевыми фигурами русской революции были Николай и Ленин. Сталин стал отрицанием их обоих. Отрицанием и стремления России быть нормальной страной (Николай), и бунта русской органики против нормальности (Ленин). Это самое страшное: в глубине русской «психеи» неприкрытое влечение к анормальности (это характерно для всех народов, но в ХХ в. русский и немецкий в силу ряда причин оказались «слабыми звеньями»; т.е. анормальность усиливается и «зашкаливает» при стечении и столкновении определенных условий; бунт анор-

1 Еще об естественности. Известно, что в смехе, юморе, весельи человек максимально проявляет себя. Естественен ли он в этом состоянии или искусственен, натужен, «играет». А если естественен, то какова природа этого качества или, говоря по-простому, что его веселит, что смешно и радостно для него. Вспомним два эпизода из биографии Ильича. Утром 6 января 1918 г. в его кабинете Раскольников и Дыбенко рассказывали о разгоне Учредительного собрания. Ленин, «сощурив карие глаза, сразу развеселился», а услышав, что Чернов «не сделал ни малейшей попытки сопротивления», глубоко откинулся в кресло и «долго и заразительно смеялся» (цит. по: Раскольников Ф. Рассказы мичмана Ильина. - М., 1934. - С. 21). И еще. После покушения на Ленина в 1918 г. между двумя видными большевиками состоялся разговор. Вот фрагмент из него: «Петровский... Сразу после Октября декрет об отмене смертной казни. Коллонтай. А Вы помните, как отреагировал на это Ильич? Как он расхохотался. Я отлично помню его слова! «Как же можно совершать революцию без расстрелов?..» (цит. по: Вайль П., Генис А. Мир советского человека. - М., 1998. - С. 147).

мальности всегда окрашен в неповторимые национальные краски, и чем более он «бессмысленный и беспощадный», тем более органичного, естественного и. подлинного персонификатора «требует».).

Сталин все это «закрыл», превратив черносотенство в норму. Это погром и русского либерально-плюрального гражданского общества, и бунтовщиков - пугачевых и «похуже Пугачева». Это снятие конфликта «Капитанской дочки», уход и от правды Гриневых, и от правды восставших. Сталин - узурпатор, уничтоживший и николаевскую, и ленинскую России, при этом по-злодейски ловко воспользовавшийся их «потенциалами». Сталин - это не город, не деревня, не барин, не мужик, не парламент, не сельский сход, не Европа, не Азия, не прогресс, не реакция. Это на месте всего этого - лагерь, колючая проволока, вохр, шарашка, коммуналка, строительство пирамид - заводов, каналов, стадионов, nihil - ничто ...

Он был - «Ленин - сегодня». И это приговор Ильичу. Это ему гамбургский счет, «постоянная прописка» в аду. А неглупые анализы капитализма и т.п. никакого отношения ни к чему не имеют.

Николаевская же Россия расцвела в творческом подвиге эмиграции, питала силой сопротивление здесь, а ныне опора и подмога нам, которые хотят жить в приемлемом отечестве, нормальной стране.

.И все же, почему Россия не может выздороветь от страшной -пусть и органической - болезни: коммунизма. Не хочу говорить о вещах второстепенных - политике, экономике и т.п. Дело в том, что мы по-прежнему еще не сделали главного, окончательного выбора. И он таков: пойдем вслед за Николаем II или Лениным? Никакие опереточные Александры Невские здесь ни при чем (к реальному князю, жившему в середине XIII в., «оперетта» имеет косвенное отношение). Казалось бы: почему не выбрать Пушкина, Менделеева, Достоевского (к счастью, список не короток)? - Да потому, что это будет уходом от главного. Русской трагедии, русской болезни, русского выздоровления. Это значит закрыть глаза на ХХ век. Предать забвению убитых и замученных нами сограждан. Забыть подвиг сопротивления и противостояния террору.

Идти за Николаем II - это не повторять его ошибки или неудачи. Это попытаться продолжить в наших условиях главную линию той России, которую сегодня по праву можно назвать николаевской (и виттев-ской, столыпинской, блоковской, менделеевской, ключевской - слава Богу, список не короток). Эта Россия - нормальная, приемлемая страна, постепенно решающая свои задачи. Центральная - человек. Вокруг которого «вертятся» политика, экономика, право, образование, внешние дела и т.д. Где в конце концов выбор делается в пользу достойного, человечного, справедливого. Наш последний царь - лучшее в новой русской истории олицетворение этого. Не гений, не герой.

Вторая Отечественная

Первая половина года прошла под знаком войны. Великой Отечественной войны, как нас учили в школе. Внимание к ней нагнеталось изо всех сил. Пафоса расточили немеренно. Порою казалось, что нас вновь хотят окунуть в ту военную атмосферу. Некоторые «заигрались» настолько, что сами себя стали воспринимать едва ли не как фронтовиков. «Репортажи» (телевизионные, газетные) со съемок фильма Н.С. Михалкова «Утомленные солнцем»-11 напоминали сводки с поля боевых действий. Он сам и его актеры держали себя так, как будто только что вышли из-под пуль. Наверное, к этому следовало бы отнестись иронично (не к памяти о войне, а к «мероприятиям» с ней связанным), а вот не получалось. За пропагандой, игрой-мишурой, наверняка не всегда оправданной тратой денег стояло нечто очень серьезное и важное для нашей сегодняшней жизни (еще раз: память о войне не подлежит ревизии; имеется в виду не уточнение знания и оценок, а память о подвиге, жертвах, преступлениях, в том числе и своих, войну усугубивших).

Так, может быть, поэтому власть и общество буквально растворились в теме «Отечественная.»? Или это громаднейшее, страшное, великое, кровавое событие, несмотря на «65 лет», все еще не стало «историей», не изжита его боль, травма? Или культивирование памяти о войне, начатое в далекие советские годы, принесло плоды, и новые поколения так же опалены этим, как, к примеру, мое и чуть старшее?

.А вот, скажем, Революция Семнадцатого - не менее важное событие. Но говорят о ней несравнимо «экономнее». Хотя на ход мировой истории она оказала куда большее влияние (я об Отечественной, а не о Второй мировой; и хотя Отечественная - часть мировой, вспоминают-то у нас не Вторую империалистическую..; вообще соотношение Отечественной и Мировой сложнее, чем части и целого). Или, скажем, то, что опять же в школе нам называли «коллективизацией». Разве это менее «судьбоносно», чем Война?

... Кстати, попутно о названиях. Определи «коллективизация» - один смысл, если вдруг «голодомор», «раскрестьянивание» и т.п., то совсем-совсем другой. Или «Великая Отечественная.», а в противовес, как уже прорывается в русских текстах, - «советско-нацистская.». Разные содержания вытарчивают из разных слов.

Но - к Войне. Власть абсолютно мотивированно схватилась за нее. Отдашь - легитимности не будет (собственно, вот и ответ на мои вопросы). Ведь Власть, Режим, Социальный Строй всегда знают, где их корни. Знанием не научным, не рефлекторным, если можно так сказать, а - животным, природным. Современная Властная Россия, Управляющий Режим и Господствующая Социальность вышли из Войны, являются ее порожде-

нием, коренятся в ней. - С первого, привычного, взгляда это чушь какая-то. Разве нынешняя Россия не родилась из Перестройки, событий 91-93, вообще 90-х годов и начала нового века? - Да, и из них тоже. Однако в основе своей - из Войны.

И ничего странного и удивительного здесь нет. Ведь и предшествовавший режим родился из Войны. Первой мировой. Да, да, я о Большевистском режиме. Он начал складываться в ходе той самой Первой. И, конечно, никто тогда и предположить не мог, что выплавляется нечто небывалое. И сами большевики тоже ничего не знали и в том процессе не участвовали. Во-первых, воспитывался «массовый человек» - новый социальный индивид, проживающий свою жизнь в кипящем многомиллионном котле. Во-вторых, этот «массовый человек» сразу же был помазан Войной -кровью, убийством, безжалостностью, бессердечностью и пр. Но какой Войной! Массовой, бесконечной (и вправду сказать, начавшись в 14-м, когда была завершена? В 45-м? В 89-м?), технической и анонимной. На два последних ее свойства следует обратить особое внимание.

Ленинизм-сталинизм, гитлеризм, маоизм и т.п. стали возможны тогда, когда появилась и реализовалась техническая возможность анонимных массовых убийств. Первая мировая («Великая война» - у англичан, французов и др., но не у немцев и русских) научила человека (миллионы людей) уничтожать себе подобных с большой дистанции с помощью каких-то сложных устройств, без всякого физического перенапряжения и -главное - без личного соучастия-сопереживания в убийстве, так сказать, имперсонально, «ничего личного». На этом и были построены тоталитарные режимы ХХ в.

Евреев массово убивали уже не в ходе массовых погромов, где христиане, представленные своим боевым авангардом, встречались со своими жертвами лицом к лицу. Евреев убивали в специально отведенных местах в газовых камерах. Утром дома попил кофе, поцеловал жену и милых детишек, напомнил, что вечером приглашены к Шульцам послушать Шумана и поужинать, пришел на работу, получил задание на сегодняшний день, из своего бюро отправился на объект и, вспомнив, что надо написать матушке, она заждалась, открыл газ. Вечером Шуман, веселый разговор с Шульцем (коллегой), чуть-чуть больше пива, чем надо. В целом неплохой день. Массовый русский зек умирал от голода и холода в вечной мерзлоте, исчезал в тюрьмах, надрывался в шахтах и на лесоповале, и никто лично к этому не был причастен. Система. «Мы ничего не знали». «Таковы были приказы». Утром поел вчерашних щей, опохмелился, напомнил жене, что вечером идут к Семеновым, Степану Гаврилычу рыбца из Астрахани прислали, пришел в лагуправление, сактировал семерых умерших ночью, шестую бригаду отправил на дальнюю делянку, велел сократить норму жиров, прочитал газету, а вечером хорошо пил и пел со Степаном. Уж-

равшись, велели привести двух новых «бандеровцев» и заставили их голыми плясать на сорокаградусном морозе. Во потеха была, Степа даже от восторга блеванул. Эх, хорошо все-таки.

Во многом это следствие отделения факта убийства от непосредственного - глаза в глаза - участия в нем. Разумеется, это не единственная причина торжества тоталитарных диктатур. Но - необходимая. Другое дело, что это «выстрелило» в России и Германии, а в значительной части мира не случилось. Значит там взрывоопасных проблем накопилось меньше, и защитные социальные механизмы были надежнее .

В-третьих, возвращаемся к Первой Войне - зарождалась, укреплялась, утверждалась «чрезвычайщина» как способ решения внезапно возникавших и неотложных вопросов. А во время войны почти все они таковы, т.е. неожиданны и неотложны. Если же она длительная, тотально-массовая и тотально-техницизированная, то чрезвычайщина становится системой. Системой чрезвычайного управления. Системой планирования чрезвычайных мер. Этим наносится страшный удар по основам европейской и европейски ориентированной социальной жизни - правовому конституционному государству и гражданскому обществу.

В-четвертых, власть берет на себя роль Главного Планировщика, Сборщика и Распорядителя жизненно важными ресурсами. В военный же период тенденция к сокращению ресурсов усиливается. «Забыть» эту роль после войны власти непросто. В-пятых, в условиях войны существенно повышается значение насилия как метода управления. Ну и так далее.

Это идеальная модель вызревания большевизма (и нацизма). В реальной жизни было сложнее. В годы Первой мировой в России выросло Гражданское Общество. Если отбросить негативные стереотипы восприятия Русской Власти эпохи Войны, увидим, что и Власть многому училась и росла («министерская чехарда», «распутинщина» и т.п. - разве это было определяющим?). Но в Семнадцатом и Общество, и Власть разлетелись в пух и прах под напором Общинной и других революций (в первом выпуске «Трудов по россиеведению» я писал об этом). И, напротив, энергия напора этих революций напитала большевизм, сначала как движение, затем как Режим. И он, побив всех остальных, стал на ноги и поволок Россию за собой.

Безусловно, Гражданская война катастрофически ухудшила все условия жизни и тем самым сказочно укрепила Режим, сформировав, выдвинув нужных людей - тех, кто прошел жестокий отбор безостановочного убийства и жесточайшего насилия как единственного метода побеждать и управлять. Но без решающего вклада Первой мировой большевизм бы не состоялся. Это она стала питательной и воспитательной средой Коммунистического Режима-1.

Попутно замечу: несмотря на ошеломительную новизну этого монстра, и некоторые другие русские режимы рождались из комбинации внешней и гражданской войн. Режим Ивана Грозного был результатом и следствием Ливонской войны и опричнины, в их ходе он кристаллизовался, рос, мужал. Режим Петра Великого оформлялся в битвах Северной войны и систематического насилия, обрушенного на собственный народ этим кумиром будущих русских «европейцев», западников, либералов. Забегая вперед, скажу, что каждый раз после смерти насильников-демиургов «номенклатура» пыталась взять реванш. Отложенная в силу ряда причин Смута грохнула в 1598 г., а затем уже без отлагательств: в 1725 г. началась Смута дворцовых переворотов и в 1953 г. номенклатура начала Смуту оттепели, реформ, послаблений.

Итак, Коммунистический Режим (КР)-1. Зарождение где-то около 1915-1916 гг., угасание - в 1941-1942 гг. (почему так - объясню ниже). Это режим тотальной и перманентной революции как вширь (по всему земному шару), так и вглубь (до паренхимы надпочечников абсолютно всех - без исключения! - индивидов). Направление главного удара («вширь» или «вглубь») зависит от конъюнктуры момента. Метод - всеобщее, абсолютное насилие, стремление к переделке всего и вся. Забегая вперед и чуть в сторону: Россия знает в основном два типа режима - переделки и передела; соответственно: грозненский, петровский, сталинский -переделка, постгрозненский, постпетровский, постсталинский - передел; типологически это схоже с двумя принципами жизнедеятельности Русской Системы - уездным и удельным (см.: Политическая наука. - М.: ИНИОН, 1997. - № 2-3); причем переделка всегда выдыхается (нередко со смертью Главного) и «вырождается» в передел (как правило, главный здесь - лишь первый из передельщиков). Полагаю, что это более адекватная модель, нежели яновская с реформами, контрреформами и стагнацией, поскольку природа и социальные последствия реформ и т.д. совсем не таковы, какими предполагаются нормальной и нормативной западной наукой, иначе говоря, «реформа» и т.д. могут означать совершенно различные по своей сути действия; это также, представляется мне, более эффективный подход, чем продемонстрировал Ален Безансон в своей известной работе 1976 г. «Краткий трактат по советологии, предназначенный для гражданских, военных и церковных властей», где история СССР дана как постоянная смена двух режимов, двух моделей советской политики - военного коммунизма (ВК) и нэпа: 1917-1921 - ВК1; 1921-1928 - нэп1; 1929-1941 - ВК2; 1941-1945 - нэп2; 1946-1953 - ВК3; 1953 - далее нэп3; если «загнать» советскую историю в эту схему, в этот ритм, пропадет своеобразие каждой эпохи; останется лишь монотонное, автоматическое движение типа «вдох»-«выдох» - всё, сплошная биология.

КР-1 - совершенно безгарантийная система. Записав в своей Конституции 1936 г. кучу гарантий трудящимся, большевики лишили их главной гарантии - на жизнь (веру, свободу, собственность, социальный выбор). Когда-то Павел Пестель предлагал России систему гарантийной деспотии, в рамках которой люди подпадали под власть жесточайшей диктатуры, но получали немалые социальные гарантии. Его подельник Никита Муравьев, напротив, хотел облагодетельствовать отечество системой безгарантийной свободы - у тебя все права свободного гражданина, однако не предусмотрено никаких социальных гарантий; свободен и никому-не-нужен. - Большевики-мичуринцы скрестили пестелевскую деспотию с му-равьевской безгарантийностью. Но пошли еще дальше. Свою безгарантийную диктатуру объявили царством свободы и социального обеспечения.

И еще: КР-1 работал в крестьянской стране, т.е. был возможен только в ней. Да, он разрушил Россию как крестьянскую страну, «раскрестьянил» самого сельского жителя, резко ускорил процесс урбанизации, однако, повторю, то, каким он был, обусловлено во многом крестьянским характером тогдашнего русского мира. КР-1 потому-то и побил крестьянство, что оно было главной его «окружающей средой» (правда, и питательной; но это уже другая тема).

. Но вот пришла Вторая мировая война и в целом не затронула КР-1. «Момент истины» для него настал 22 июня 1941 г. И хотя Вячеслав Молотов, на то время № 2 в СССР, сразу же заявил о громадности угрозы, нависшей над страной, судя по целому ряду признаков, Сталин и его окружение еще не поняли: «Что ныне лежит на весах». До самого конца июня «Правда» давала ложную информацию о происходившем на фронте. Не было даже косвенных намеков на страшную катастрофу. И здесь, наверное, не только вполне понятное стремление не раздувать панических настроений, но и нормальное человеческое чувство: невозможно в такое поверить. Конечно, и остатки самоуверенности, и надежды, что вот-вот все развернется в другую сторону. И лишь выступление Сталина по радио, тон его речи, сказанное им стали настоящим психологическим началом Войны. «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой.».

Хотя 23 июня в первом же после нападения нацистов выпуске «Правды» большой русский патриот Ем. Ярославский зафиксировал: «Великая Отечественная война советского народа», до Великой Отечественной еще было далеко. К тому же бывало и ошибались. В 14-м тоже заявили: «Вторая отечественная», «Великая всемирная(?) отечественная», «Великая отечественная». В Петрограде с 30 августа 1914 г. выходило даже печатное издание «Великая отечественная война». И что? - Не потянули, да и надобности не было. Речь не шла о том: «быть или не быть».

Масштаб катастрофы 41-го (в 42-м продолжилось) был беспрецедентным. Военное и государственное поражение. РККА образца июня

практически перестала существовать. Немец взял до 1 млн. км2 и подмял под себя около 65 млн. человек. - Да, что там, вермахт уже входил в Москву. 30 ноября в зимнюю ночную пургу немецкие мотоциклисты были обнаружены вблизи нынешней станции метро «Речной вокзал». Следующей ночью, на 1 декабря, был сброшен авиадесант на Воробьевы горы и в Нескучный сад. До Кремля оставалось четыре километра.

«Зима, Барклай иль русский бог». Не морозы, не Жуков, не гнилой сталинский режим, посыпавшийся от сокрушительных ударов германцев, но - люди, которые в ходе войны вновь станут народом, а не классами, прослойками, винтиками, которые начнут вспоминать: отечество, родина, семья, дом, а не «троцкистско-бухаринские убийцы», «мировая революция», «пятилетка в четыре года». В фильме Алексея Германа «Двадцать дней без войны» фронтовик, которого гениально играет Юрий Никулин, выступает на заводском митинге в тылу, куда он ненадолго попал. И спокойно, буднично, хотя и с внутренней гигантской силой, говорит: «Они думали, что победят они, а победим мы». В этот момент и его лицо, и лица рабочих (женщин и подростков в основном) настолько убедительно несокрушимы и убеждены в своей правоте, что абсолютно ясно - победа будет за нами. Началась Отечественная война и более того - Освободительная для русского народа. От сталинского коммунистического режима. Еще раз: Отечественная стала, помимо прочего, войной за самоэмансипацию народа от людоедской системы, стала первым этапом самоосвобождения.

Кстати, и Людоед начал что-то понимать. Еще 30 сентября в разговоре с американским дипломатом заметил: «Мы знаем, народ не хочет сражаться за мировую революцию. Может быть, будет сражаться за Россию». Потом в речи на параде 7 ноября его знаменитый ряд наших великих предков, в разные эпохи спасавших родину. И наконец, через несколько дней после развертывания контрнаступления советских войск под Москвой со всех военных газет снимается лозунг: «Пролетарии всех страх, соединяйтесь!» (10 декабря).

Итак, Война перестает быть советско-нацистской, советско-германской, постепенно превращаясь в Отечественную и освободительную. В ней вновь обретены Отечество и история. Когда-то Первая Отечественная 1812 года принесла русским будущее, их собственное великое будущее. До этого мы жили заемным (у Европы) умом, временем, будущим. Оно рисовалось нам по «ихним» стандартам. А теперь у нас было наше. Ведь мы совершили такое! И еще совершим! И дойдем (дошли) до Парижа! Голова закружилась от восторга (за несколько десятилетий до того предтеча главной русской славы А.В. Суворов, в спазме самолюбования и гордости, восклицал: «Мы - русские! Какой восторг!»). И, закружившись, создала великую культуру.

Вторая Отечественная вернула русским историю, которую отобрала у них Октябрьская революция и КР-1, с его абсолютным ужасом, насилием, попыткой универсальной переделки. Русские вновь начали становиться нормальным народом со своим прошлым. Ведь, действительно, СССР -название никогда не существовавшей страны (без прошлого). И, как я уже неоднократно писал, страны, не связанной с определенной территорией (по Конституции 1924 г. в СССР могли в принципе войти все те государства, которые встали на путь коммунизма). То есть СССР в строгом смысле слова и не страна вовсе, а нечто совершенно иное. «Мир-система» в интенции. И советский народ строился как некая новая, никогда не бывалая, историческая общность (хотя и назовут его так позднее). У этой общности не должно было быть не только прошлого (истории), но и религии, собственности, семьи, права и т.д. У ее членов отнимались имена и присваивались «новоделы» - клички, как животным. «Интегратором» этой «исторической общности» являлись беспрецедентный массовый террор, вызывавший полностью парализующий человека страх, и коммунистическая идеология, состоявшая из низкопробной смеси вырванных из нормального контекста обрывков религии, науки, традиционных мифов, суеверий и пр.

И при первом столкновении с реальной угрозой всему этому пришел конец. Оказалось, что мы не СССР, а Россия, не Марлены, а Иваны, не «земшарная республика Советов», а «ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины», не «пролетарии всех стран.», а «Господи, помоги», не новые взаимоотношения полов, а «жди меня» и «ты у детской кроватки не спишь .».

Но во время войны произошло и иное. Страну сотрясла «демографическая» катастрофа, изменившая общество. Вот некоторые цифры. Погибло или умерло 26 млн. человек, т.е. примерно 16% всего населения. Из них 10 млн. - военные потери, 11 млн. - прямые гражданские, 5 млн. -повышенная смертность гражданского населения. Другими словами, смерть коснулась всех - и фронтовиков, и тыловиков, и мужчин, и женщин, и молодых, и не очень. 65 млн. человек - почти 40% советских людей - оказались в оккупации. 30 млн. мужчин и 600 тыс. женщин были призваны в армию (чуть более 1 млн. взяли из ГУЛАГа). Это - 18% населения. 17 млн. были эвакуированы на восток (10%). 3 млн. побывали за границей (менее 2%). Более 4 млн. (57% - женщины) - депортированы (в основном) в Германию. 2 млн. осуждены военным трибуналом (650 тыс. за сотрудничество с немцами, 200 тыс. к смертной казни), 1 млн. погиб в ГУЛАГе (в 1942 г. смертность там достигла 20%). В первые месяцы войны в плен взяли 3 млн. 300 тыс. Из них более 2 млн. (60%) умерли или были казнены немцами до конца 1941 г. Всего попало в плен за годы войны 5 млн. 400 тыс., из них выжили и вернулись примерно 1 млн. 600 тыс. (менее 30%). В Ленинграде от голода и холода умерли более 700 тыс. человек.

В мае 1945 г. в ВКП(б) состояло 5 млн. 700 тыс. членов. Около 70% вступили в партию в годы войны.

Новая страна, новая партия. - Совершенно очевидно: четыре года войны существенно трансформировали наше общество. Да просто сменились актеры исторической трагедии. Одни ушли навсегда, другие навсегда приобрели новый - бесценный! - социальный опыт. Тотальная переделка 30-х была как бы отодвинута в сторону. - Из войны вышел Коммунистический режим-2. Он откажется от переделки и обратится к традиционно-русскому переделу. То есть русская история вернется в СССР, или СССР возвратится в русскую историю (не полностью, конечно, но - тенденция обозначилась)!

Таким образом, рождение и становление КР-2 совершенно отличны от генезиса его предшественника (КР-1). Да, тоже из войны и войны еще более обезличенно-технизированной. Однако войны, ставшей Отечественной и - в интенции - Освободительной. Вторая Отечественная явилась великим подвигом и опытом преодоления русским народом Ленинастали-на, советско-нацистских шашней, советско-германского вооруженного противостояния. Отечественная проросла сквозь все это. И потому в великом страдании России на маршруте «Гражданская война - Гражданское общество» Отечественная занимает ключевые позиции. С Отечественной началось начало конца Гражданской.

. Как тонко, глубоко, точно почувствовал все это тот, кого полагали «нэбожителем», «гениальным дачником», «эстетом, далеким от народа и чуждым ему», «внутренним эмигрантом», а сам себя он называл «мечтателем и полуночником»; уже в 44-м он фиксирует: «Все нынешней весной особое, / Живее воробьев шумиха. / Я даже выразить не пробую, / Как на душе светло и тихо. / Иначе думается, пишется, / И громкою октавой в хоре / Земной могучий голос слышится / Освобожденных территорий. / Весеннее дыханье родины / Смывает след зимы с пространства / И черные от слез обводины / С заплаканных очей славянства. / Везде трава готова вылезти, /.». И так далее. Там еще есть: «Сорвавши пелену бесправия, / Цветами выйдут из-под снега». Внешне - это, конечно, о наших победах начала 44-го, о предполагаемом походе в Европу, в славянские земли. Внутренне же все пронизано свободой, светом, предчувствием весеннего обновления, радостных перемен. - Он ошибся? Послевоенный зажим, страшная последняя сталинская восьмилетка (45-53) разве не свидетельство краха всех этих абсолютно необоснованных и поверхностных надежд -ожиданий? Разве это не «бред торопливый полубезумного болтуна» (сказано им по другому «поводу», гораздо более благородному)?

Нет, он не ошибся. И сам об этом напишет через несколько лет: «Хотя просветление и освобождение, которых ждали после войны, не наступили вместе с победою, как думали, но все равно, предвестие свободы

носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание (выделено мною. - Ю.П.)». Да, иного исторического содержания у второй половины 40-х - начала 50-х не было (разумеется, был еще подвиг материального восстановления страны, но и он в конечном счете, хотя никто и не подозревал об этом, был мотивирован и тысячами нитей связан с грядущим).

... Отечественная дала нам «Доктора Живаго» (может быть, «Спек-торский» эстетически сильнее и новее, но в историческом смысле менее животворен). Вообще-то, как теперь становится ясным, Борис Леонидович писал его всю жизнь - начиная еще с дореволюционных поэтических и прозаических опытов. Конечно, не будь Революции, мы бы ничего этого («этого» - не только плодов творчества «the first our poet», как сказала о нем Анна Андреевна, но и ее самой, и Цветаевой, и Мандельштама, и Платонова, и Булгакова, и Зощенко, и других) не имели. Писать-то писал, но написать смог лишь после Освободительной войны. Ведь и у него, как у всех наших главных выразителей, всё по Пушкину - «и неподкупный голос мой / был эхом русского народа». Русские вновь обрели голос, когда затравленные и травящие друг друга массы стали возвращаться в состояние «народ», когда запуганный и пугающий всё и вся обыватель («проваренный в чистках предатель», с высокомерным отвращением молвил Осип Эмильевич) стал возвращаться в состояние «человек» («Жить и сгорать у всех в обычае, / Но жизнь тогда лишь обессмертишь, / Когда ей к свету и величию / Своею жертвой путь прочертишь». - Слышите? Своею, а не классового врага, не «низшей» расы (по-русски: «жидов», «хачей», «азе-ров», «черножопых» и т.д.), не политического оппонента или конкурента по бизнесу). И эхом этого нового голоса явился «Доктор Живаго» (все то, что породила Революция, в целом находилось под спудом и ждало своего часа; вскоре он настанет.).

Заметьте: я перескочил с одних рельсов на другие. Вместо попыток понять советскую историю и ответить на вопрос, почему власть приватизировала Великую Отечественную войну, разговор пошел о «стишках». Но ведь это очевидно: русская литература есть квинтэссенция русской истории, так сказать, ее «продолжение другими средствами». Иначе говоря, это идеалтипическое выражение отечественной истории, ее эхо. Которое само порождает новые исторические смыслы, человеческие типы, социальные ситуации.

Хорошо известно: наша классическая литература «уложилась» в сто лет (немало!). От романа «Евгений Онегин» (20-30-е годы XIX в.) до романа «Клим Самгин» (20-30-е годы ХХ в.). И все в ней: о бремени человеческого существования, о «невозможности» быть человеком, о «лишно-сти» всякого человека на Руси. И КР-1 это подтвердил, закрепил конституционно и залил кровавой (не сургучной) печатью (еще в 1918 г. появи-

лась новая социально-правовая категория «лишенцы»; точнее: бесправно-расстрельная категория; так «лишние люди» стали «лишенцами»; так из гениальных прозрений, тоски и любви умнейших русских родился режим людоедства - а ведь действительно лишних надо съесть; так, кстати, из немецкой классической и постклассической философии - от Фихте до Ницше, тоже сто лет! - выползло схожее с нашим национал-социалистическое чудовище). Казалось бы: «Все расхищено, предано, продано, / Черной смерти мелькало крыло, / Все голодной тоскою изглодано.» (ведь о том, что в «катакомбах» шла спасающая и спасительная работа, знало лишь абсолютнейшее меньшинство.).

И вот - «Доктор Живаго». Этот текст и ХХ съезд (о нем мы еще скажем) в самом прямом смысле слова вдохнули в нас жизнь (то, что Мыкита скоро будет соучаствовать в убийстве Бориса Леонидовича, есть символический (но не для Б. Л.) пролог КР-2). Главное в «Докторе.» не литература (она, как всегда у этого человека, гениальна и непревзойденна; интонации и ритм прозы и стихов единственные в мировом искусстве; и чего уж вообще никогда ни у кого не было (кроме Пушкина) - атмосфера, и материальная, и духовная одновременно, - подобно кванту, и «материя» и «волна», - которая будто бы «заключена» в тексте, окутывает его, располагается между слов, букв, на полях, которая, как паузы у актеров, -важнейшее из того, что они могут сказать (внешне, слухово - не сказать); и эта атмосфера в процессе чтения вырывается из текста, межтекстья белых островков и побережий страниц и заполняет то пространство, в котором ты существуешь; зимой 70-го, в студенческие каникулы, я получил на пару дней «Доктора» - переплетенный, зачитанный, третьей копии, на папиросной бумаге «самиздат»; чтенье шло поначалу тяжело, трудно, но в какой-то момент, не помню, в какой, все вокруг меня и во мне мгновенно изменилось: горячая волна изнутри, сверху, снизу пошла, накрыла, убежала и вернулась вновь; так продолжалось два дня, пока я читал; на третий день родители приехали из дома отдыха и, войдя в дом, заголосили: «Как ты здесь, ведь такой же мороз?» - оказалось, какая-то авария в теплоснабжении, квартира несколько дней не отапливается, температура чуть выше нуля; я - избалованный и часто болевший тогда простудами-ангинами, изнеженный заботами семьи, не заметил всего этого; я жил атмосферой и в атмосфере «Живаго»; моя жизнь навсегда была решена.), но - христианство. И вот в каком смысле.

Все мы знаем зацитированные слова Г.В. Федотова, что «Капитанская дочка» - самое христианское произведение русской литературы. Верно. Именно это пушкинское, а не мучительные попытки Федора Михайловича «явить миру образ русского Христа», не моральные искания зрело-позднего Толстого, не славянофильская утопия «Святой Руси». Верно, но для России XIX в., дореволюционной. Хотя, конечно, продолжало «рабо-

тать» и в условиях Эсесесерии. Но необходимо было нечто иное и новое, сказанное современным (во всех отношениях) голосом. В этом смысле «Доктор» подобен «Капитанской дочке», христианство которой не в (гениальном) выдумывании князя Льва Николаевича Мышкина, не в (гениальных) сценах «Братьев» и «Бесов», не в (гениальной) диалектике духовного восхождения «Преступления», не в толстовском «Возмездии аз воздам» и Нехлюдове «Воскресения» (может быть, в обоих случаях лучшей мировой прозе), а в естественной, простой, свободной атмосфере. При всем ужасе и безобразии описываемого. Это и вправду «евангельский» текст. И потому могучий (помните: «могучая евангельская старость / и тот горчайший Гефсиманский вздох»). Атмосфера «Капитанской дочки» позволила русскому человеку (к сожалению, только из культурно-привилегированной среды) в XIX столетии строить приемлемое общество, минимизировать рабство, варварство, насилие, творить. Все это унаследовал «Доктор» в совершенно новых формах и тонах (у В.О. Ключевского есть работа «Евгений Онегин и его предки», в которой он с потрясающей достоверностью историка, художника, психолога «реконструирует» родословную нормативного героя русской литературы; я же скажу: Юрий Андреевич Живаго был пра-пра-правнуком Петра Андреевича Гринева.).

И от этого импульса Отечественной пошло-поехало. Гроссман, Окуджава, Современник, Таганка, Хуциев, К. Муратова, многое-многое другое. Проза, поэзия, театр, кино, живопись - высочайшего качества, тонкое, умное, новое, и возвращение тех, кто в двадцатые-тридцатые творил катакомбно. Все это великое искусство 50-80-х, вплоть до Бродского, Высоцкого, А. Германа, русского рока. И даже до Александра Исаевича Солженицына, чей генезис, правда, сложнее, многообразнее. Но и его без Отечественной и ее эмансипационных последствий представить невозможно (хотя, в отличие от большинства «послевоенных» par excellence, он и, наверное, Бродский «вписаны» во всю русскую историю; которая их как будто ждала; это ведь их в своем «Поэте» (а не современников) приветствовала и предчувствовала Марина Ивановна: «Он тот, кто смешивает карты, / Обманывает вес и счет, / Он тот, кто спрашивает с парты, / Кто Канта наголову бьет, / Кто в каменном гробу Бастилий - / Как дерево в своей красе. / Тот, чьи следы - всегда простыли, / Тот поезд, на который все / Опаздывают.»; с младых лет помню: Жозеф де Местр, такая романтическая русская «легенда», обещал петербургскому свету - явится, явится еще с той же Волги Пугачев, но с университетским дипломом; действительно, Бог не спас, явился; я же по аналогии и ретроспективно: пусть не Добрармия, не вообще Освободительная армия Юга России, с Дона, Ростова-на-Дону, но пришел оттуда человек и по его любимой поговорке произошло: «Одно слово правды весь мир перетянет». Перетянуло).

И из этого же, конечно, корня - инакомыслие, правозащитное движение, диссидентство в целом. То есть помимо прочего, строительство гражданского общества. Сегодня даже не важно (конечно, важно, но здесь о другом), какие идеи их вдохновляли и что они продуцировали сами. Главное: они начали строить, не спрося разрешения у начальства. Эта самостоятельность, эта их свобода выбора и мужество и есть их грандиозный вклад в дело нашего выздоровления-возрождения.

И здесь пришла пора сказать о событии, которое конституировало КР-2, стало вторым (наряду с Войной) источником его легитимности, ключевым моментом его становления. Речь идет о русском Нюрнберге.

В 1956 г. руководство СССР-КПСС решилось на самоубийственный шаг: оно провело свой Нюрнбергский процесс. Я настаиваю на том, что ХХ съезд был советским Нюрнбергом. И потому никакого другого Нюрнберга в России уже не будет. При всей (внешней) скромности и «робости» саморазоблачения это было именно саморазоблачение и заметим: одно из самых морально достойных событий русской истории за все ее тысячелетие. Даже если оно стало возможным в результате острой внутрипартийной борьбы. То есть такая цель - саморазоблачение - и не ставилась. Кстати, подчеркнем, вследствие и после этого Система была обречена, начался процесс эмансипации.

В перестроечные и постперестроечные годы много говорилось о необходимости Нюрнбергского суда над коммунистами-чекистами, над всей системой большевизма. И поскольку ничего подобного не получалось и не случилось, проницательные аналитики сделали вывод: русский народ не хочет каяться, не хочет очиститься; и это открывает возможности для новых трагических событий. Конечно, эти критики правы. Ничего такого мы не хотим. Но только ли мы?

Вот что пишет немецкая исследовательница Юта Шерер: «Переход от диктатуры к демократии был крайне трудным и длительным процессом. 1945 г. не стал точкой отсчета, знаменующей начало новой немецкой истории. Не было какой-то готовой нормы, к которой можно было бы перейти. Сразу после окончания войны не произошло решительного разрыва с наследством Третьего рейха. Огромное большинство немцев стремилось к материальному и психологическому возрождению, вытесняя из сознания реалии нацистского государства, только-только ставшие прошлым. Нюрнбергские процессы, которые, по замыслу держав-победительниц, должны были сыграть также и воспитательную роль, оставляли немцев равнодушными или вызывали неприятие - населению Германии хотелось достичь хоть какой-то "нормализации". Осознания преступного характера национал-социализма не произошло. Господствовало мнение, что все происходящее - это просто суд победителей над побежденными. Преступления

Третьего рейха в общественном сознании уравнивались с ущербом, нанесенным немецким городам бомбардировками союзников, а признание массовых национал-социалистических организаций преступными воспринималось как огульное коллективное обвинение всего народа» (12, с. 91).

И далее: «Навязанная западными союзниками денацификация в Западной Германии была малоуспешной. Уже в 1949 г. был принят закон об амнистии, который открыл многочисленным бывшим национал-социалистическим чиновникам и кадровым военным путь в государственные структуры и заново формируемую армию. И вряд ли экономическое возрождение и перевооружение ФРГ могли бы состояться без опыта и знаний представителей прежнего национал-социалистического режима. В эпоху Аденауэра политика прошлого обосновывала отказ от дальнейшего уголовного преследования нацистов со ссылкой на желательность умиротворения и политической стабилизации. В середине 1950-х уже почти никто не опасался преследований со стороны государства или судебных органов за свое национал-социалистическое прошлое. Однако черта была подведена не только под прошлым 3,6 млн. денацифицированных и десятков тысяч амнистированных немцев. По большей части вышли на свободу и те, кто в 1945-1949 гг. был осужден в рамках Нюрнбергских процессов или военными судами союзников за военные либо нацистские преступления» (там же, с. 92).

Таким образом, немцы, которых мы называем примером мужественного покаяния, переработки и переосмысления своего прошлого, в реальности были иные. Не столь идеальные. К тому же напомню хорошо известное: после в прах проигранной войны, после тотального уничтожения городов, в условиях оккупации. Но ведь люди и народы вообще не идеальны. Скажу рискованное: герои 1944 г., выступившие против фюрера и его режима, почти все погибшие, ставшие образцами для подражания и восхищения (и они, несомненно, заслужили это) в послевоенной демократической Германии, решились на этот мужественный и самоубийственный шаг, когда осознали, что их родина идет к поражению в войне. А вот если бы ефрейтор победил? Они бы восстали?

Правда, не мне, не нам судить этот великий и несчастный народ. Сами-то каковы. Однако ХХ съезд был проведен. Всего лишь через десять с небольшим лет после Великой Отечественной войны (а не проигранной и, мягко говоря, несправедливой). И мы сами выпустили из лагерей миллионы заключенных, а не победоносные оккупационные армии. И сами сказали о совершенных преступлениях.

Мало сказали, не всё? Да, мало, не всё.

Но что же на самом деле сделал Хрущев на ХХ съезде? Его критики-либералы утверждают: «развенчал» Сталина и спас сталинскую (по сути) систему. Нет, Никита Сергеевич, сбросив отца народов с корабля совре-

менности, покончил со сталинским КР-1, режимом тотальной переделки, и дал зеленый свет становлению и расцвету КР-2, номенклатурного режима передела.

Хрущев - не я, конечно, придумал это сравнение - был Лютером коммунизма. Слишком рискованно и вольно? Возможно. И все же в истории христианства и коммунизма налицо параллели (пусть поверхностные, «внешние».). «Краткий курс» - несомненно, подобие «Нового Завета». Правда, в отличие от последнего главный персонаж «Курса» фактически возглавлял авторский коллектив и корректировал-редактировал текст. Действительно, апостолы писали после гибели Учителя, а сталинские «райтеры» под его руководством, в смысле: под диктовку.

Вообще сталинизм структурно был схож с христианством. Бог-Отец -Ленин, Бог-Сын - Сталин, Бог-Дух Святой - Идеология (Маркс, Энгельс -пророки, «крестители»). Церковь-Партия. И вот является Хрущев. Когда-то Лютер произнес: каждый сам себе священник. Так начиналось современное полисубъектное общество. Так христианство «приватизировалось» христианами и отменялась посредническая функция церковной иерархии. Никита Сергеевич «разоблачил» Сталина и тем самым сказал коммунистической номенклатуре: каждый сам себе сталин, мы все сталины, нам не нужен Сталин. Так коммунизм «приватизировался» номенклатурой, отменялась главная функция Сталина - «Ленин сегодня». Поэтому Усатого и вынесли из Мавзолея, не по чину брал. Поэтому началось возвращение к Ленину и борьба за подлинного (несталинского) Ленина. В результате возникла коммунистическая полисубъектность, особенно в мировом коммунистическом движении и мировой социалистической системе.

Разумеется, плюрализация и демонополизация коснулись Идеологии (Святой Дух) и Партии (Церковь). Единства в них не стало. Понятно, что вслед за коммунистическим протестантизмом возникла и коммунистическая Контрреформация. Это - неосталинизм. И заметим: Вольтерово «раздавить гадину», обращенное к церкви на излете христианской эпохи, в пору острейшего кризиса христианства, вполне корреспондирует главному требованию «перестройки», эпохи угасания и смертельного кризиса коммунизма: «убрать 6-ю статью Конституции». То есть «раздавите гадину -партию».

Вообще-то не только у нас, но и у некоторых других народов Европы в ХХ в. тоталитарно-авторитарно-демократические режимы воспроизводили христианскую матрицу (при этом, конечно, даже в «мягких» своих вариантах не соответствовали эссенции христианства). Гитлер, скажем, объявлялся «арийским Христом», «спасителем». Однако и обращение к дохристианским образцам, «языческим» было характерно для всех этих «крутых парней» и их «крутых режимов». Фюрер, пьяневший от германо-арийских древностей (и, как полагается немцу, прежде всего в музыкаль-

ном переложении; этим скотам еще повезло - у них был величайший Вагнер). Дуче, игравший в древнеримского императора, балдевший от латинской античности и оправленной в мрамор солдатчины. Да и наш тоже. Отправили Ильича в Мавзолей, и какие бы безумные оправдания этому ни предъявляли (когда-нибудь оживить и пр.), на деле это был совершенно «египетский» путь спасения (спасения - в религиозном смысле). Так спасались египтяне, возводя пирамиды для фараонов. Бессмертие «царей» обеспечивало вечность подданным.

Мавзолей с Лениным - это доступная большевикам-безбожникам спиритуальность. Кстати говоря, нечто подобное я видел в Париже, на знаменитом Пер-Лашез. Только там много мавзолеев. Этакий город мертвых, материалистическая вечность. Все правильно, мы - мир моносубъектный (как идеальный тип), они - полисубъектный. У нас все объединены в одно - один Ленин, у них - все (многие) ленины.

И все же вернемся к русскому Нюрнбергу - ХХ съезду КПСС. Итак, убрав Сталина, Хрущев ликвидировал и его Систему. Сталин был в ней главным, системообразующим элементом, субстанцией. Без Сталина и Система оказалась другой. КР-1 - это Сталин-Система, КР-2 - сталинская система. «Все», т.е. номенклатура, стали коллективным «сталиным» (отчасти схожее мы можем обнаружить после смерти Петра I, когда аристократия временами натягивала на себя мундир Самодержца-Моносубъекта, и в стране устанавливалась система «коллективного руководства.).

Эта ситуация хорошо описана известным американским исследователем М. Малиа. Он говорит: в 1953 г. в партии состояло 6,9 млн. человек. Она «твердо была на пути к тому, чтобы стать партией номенклатуры, где доминировала бы управленческая элита. Однако эта новая корпоративная природа партии. еще слабо проявляла себя из-за ее абсолютной подчиненности Сталину и опеки над ней со стороны госбезопасности. К моменту падения Хрущева в партии состояло 11 млн. 750 тыс. человек, и она уже окончательно превратилась в партию номенклатуры - корпоративную организацию управленческой элиты. Одновременно с падением Берии она освободилась от опеки госбезопасности, а также. и от собственного вождя» (9, с. 368).

И далее Малиа уточняет: «.десталинизация означала. защиту партии от произвола любого Первого секретаря. Когда Хрущева сместили, номенклатура в качестве некой коллективной единицы превратилась в нового высшего руководителя системы» (там же, с. 369, 371). Никита Сергеевич «обеспечил аппаратчикам не только личную неприкосновенность, но и. возможность пожизненного сохранения ими своих должностей. В отсутствие террора Генеральный секретарь. держал ответ перед "кадрами", а не наоборот, как это было при Сталине» (там же, с. 372, 374).

Вот, собственно, и все. ХХ съезд, помимо того что покончил с самым страшным в истории режимом массовидного террора и суицидального самопожирания, позволил реализоваться двум социальным потенциалам: номенклатурократии и гражданскому обществу. Оба этих потенциала и реализовались в Коммунистическом Режиме-2. Этот строй, пережив революцию конца 80-х - начала 90-х годов, мутировав, существует и сегодня. Его начала во Второй Отечественной.

«Чтобы Польша была Польшей»

Это лозунг движения «Солидарность». Помню, как в 80-е тоскливо (но и с гордостью за поляков и с завистью к ним) думалось: ну а мы, когда же нас стыд и дерзание заставят выкрикнуть: «Чтобы Россия была Россией». Прошло двадцать пять лет с начала горбачевской весны, но русский вариант польского лозунга по-прежнему на повестке дня. Недавно на каком-то книжном развале видел работу перестроечного Юрия Николаевича Афанасьева «Опасная Россия» (М., 2001). Да, конечно, «опасная», потому что больная; какой ей еще быть после суицидального столетия?! А опасно-больным надо сострадать, жалеть их. Дело, однако, в том, что Россия -это мы (извиняюсь за пафосный трюизм). То есть нездоровы мы. А себя жалеть после того, что мы (и наши деды, отцы) сотворили, почему-то не хочется. Как-то все сладенько получится. Типа (стилистически здесь уместен чудесный русский новояз) «не согрешишь - не покаешься».

Мне ближе - «неприемлемая Россия». Иными словами, неприемлемы мы. Наша задача - стать приемлемой, нормальной страной, обществом. И это мое рассуждение никак не диссонирует с моим же тезисом: Россия, подобно другим, идет своим путем, который для нее нормативен, деви-антных развитий не бывает, поскольку в «природе» не существует некоей общечеловеческой социальной нормы. Мир многообразен, разноцветен, разнонаправлен (никаким глобализациям не под силу отменить эту фундаментальную плюральность; она лишь может драматически обострить конфликт универсального и уникального). И вот в рамках своей нормативности любой социум в принципе подвержен испытаниям, искушениям, неадекватным выборам. Любой социум - и русский тоже! - колеблется между двумя возможностями: быть приемлемым (для мира и себя) и неприемлемым. В 1917-1920 гг. моя родина встала на неприемлемый путь.

Затем - через жертвы, сопротивление, преступления, войну - вроде бы начала возвращение в нормальность. И вот сегодня, спустя почти сто лет после рокового решения, нам, убежден, предстоит ответить на обязательные для всех наций вопросы. Среди них есть два из разряда важнейших: легитимность государства, политико-правовой системы в целом (это шире государства) и самоидентификация общества.

1. Легитимность. Не будем ломиться в открытые двери и доказывать ее обязательность для устойчивого функционирования государств и политий. Как же здесь обстоят наши дела? - Но прежде напомним: какую легитимность имеют современные государства. В качестве примера возьмем Францию - одну из «законодательниц мод» в политике. Будучи президентом Республики (1995-2007). Жак Ширак, представитель умеренно-консервативных, центристских сил, заявил: наше государство имеет своим источником Великую революцию, а не, скажем, деяния Жанны (д'Арк). То есть человек, вышедший из голлистской (католической, национальной) традиции, апеллирует не к глубинным - во многом духовным, религиозным - основам и организационному опыту полуторатысячелетней Франции, а к светским, республиканским принципам 1789 г. Нет, та Франция не забыта, но это государство выросло из Революции. Можно оспорить мнение Ширака, но оно ясно, точно, определенно. И в обществе по этому вопросу существует консенсус; ведущие политические игроки вполне принимают шираковскую версию.

Это - историческая легитимность, или легитимность в истории. Без нее невозможны устойчивость, успешность государства, социальной системы. Другой необходимый тип легитимности - правовой. Он коренится в Конституции, которая, по словам крупнейшего теоретика права ХХ столетия Г. Кельзена, является «основной нормой» жизнедеятельности политической системы и правопорядка. Само же государство - «правопорядок в действии». Не больше, но и не меньше.

Таким образом, две легитимности - историческая и конституционно-правовая. Они дополняют друг друга, переплетаются, создавая новое качество. Это пришедшие на смену «Власти от Бога» - власть от народа, суверенитет народа. Историческая и конституционно-правовая легитимность оформляют народный суверенитет, придают ему предельную для современности обоснованность, релевантность, консенсуальность.

Посмотрим на Россию. В ХХ в., как мы знаем, в ней последовательно существовало три государства: Российская империя, СССР и Российская Федерация.

А. Российская империя. Конституция 23.04.1906 г. превратила самодержавную монархию в полупарламентскую (в контексте общего перехода страны к открытому, плюральному обществу, пронизанному снизу доверху принципом представительства). Соответственно с этим государство черпало свою легитимность и в «Основных законах», и в сохранявшемся (как оказалось, весьма непрочном) сакральном понимании природы власти, и в исторических традициях. Судя по всему, Россия - в специфической форме, с вариациями - шла к описанной выше историко-правовой легитимности. Война сыграла свою роковую роль. Но не только она. Общество в лице своего либерально-буржуазного - «генеральского» авангар-

да легкомысленно отказалось от «исторического компромисса», заключенного с властью в ходе первой революции и закрепленного в «Основных законах» 23.04.1906 г. В свою очередь, Николай II фактом юридически нерелевантного отречения нанес удар в сердцевину им же октроированной Конституции. А также, как ни горько мне это говорить, добил сакрально мотивированное восприятие власти на Руси («горькость» от того, что все это работало на руку поднимавшим голову «ворам» - в старорусском смысле этого слова). Понятно, история судила ему быть главным десакра-лизатором власти, но, опять должен признать, в конкретных условиях 1916-1917 гг. это способствовало катастрофе. Что касается исторической легитимности, то она все-таки была доступна немногочисленным культурным кругам. «Восставшие массы» в этих категориях не рассуждали (как, впрочем, и в правовых).

Иными словами, вполне удовлетворительная легитимность образца, к примеру, 1912 г. в силу целого ряда объективных и субъективных причин к 1917 г. рассыпалась. И здание, потерявшее опору, рухнуло.

Б. СССР тоже обладал своим «комплексом» легитимности. В нем практически отсутствовала правовая составляющая, что отличало его от современных государств. Да и историческая компонента была иной, чем это было принято в ХХ в. Но об этом чуть позже. Основополагающая советская легитимность коренилась в марксистско-ленинской идеологии. То есть носила идеократический характер (из-за особенностей этой идеологии «практикующие» большевики получили неслыханную свободу действий; буквально все их решения находили оправдание в этой «единственно верной» ортодоксии; можно сказать и так: специфика «марксизма-ленинизма» заключалась в том, что содержательная убогость его «догматики» восполнялась широтой и гибкостью «прагматики»; сегодня, когда их внешнее владычество закончилось, приходится признать: это было социальное оружие по силе своей разрушительности и убедительности сопоставимое с ядерным; слава Богу, что мир со временем выработал против него непреодолимую ПРО; внутреннее же владычество большевизма сохраняется, поскольку на русской исторической сцене и в историческом зрительном зале находится советский человек, как оказалось: «продукт долгосрочного пользования»1). В этой идеократической похлебке «варились» и правовые, и исторические «куски» (и другие). В определенном отношении она напоминала древнерусскую легитимность в «правде» (от митрополита Илариона, «Русской правды» и т.п.). Спецификой советской легитимности было и то, что по исторической линии она «уходила» в мировую историю, прочитанную как борьба классов, которая, в свою оче-

1 В первом выпуске «Трудов.» я уже писал: большевистская революция продолжается. Торжествуют субъективный материализм, имморализм, презрение к праву, власть-насилие и т.п.

редь, трактовалась как борьба «добра» со «злом». Из этого следовало, что государство СССР не ограничено собственно русской историей и обладает всемирным (универсалистским) характером1. Поэтому не может быть связано и заключено в конкретно-исторические территориальные границы (мы знаем, ленинцы зафиксировали это в Конституции 1924 г.). Одновременно такая интенция «предполагала» и оправдывала советский экспансионизм, впоследствии выродившийся в специфический империализм. Этот последний пришел на смену «земшарно»-интернационально-комин-терневскому экспансионизму, когда большевик-черносотенец Сталин с целью укрепления своего режима полез за легитимностью в русскую историю. Полез по-мародерски, затоптав одно, фальсифицировав другое, установив монополию на эксплуатацию третьего . Нет, он не отказался от классически-большевистской идеократической легитимности, была «лишь» проведена определенная «смена вех».

Коммунистический же миф, повторим, был невероятно гибким и адекватным (при этом и жестко-догматичным; это - не противоречие или кажущееся противоречие; это - органическое качество, поскольку, как известно, для большевиков морально то, что служит их интересам; мораль есть категория полезности; вдогонку скажу: ох как не случайно поздний большевизм выродился в режим и ментальность потребительства, т.е. пользы для себя; действительно, «романтика» и универсалистский замах ушли, приказали долго жить, осталось: «обогащайтесь» - ведь жизнь дана один раз; вот чем закончилось, во что выродилось мировое притязание и гордыня суровых и храбрых безбожников; Владимир Ильич, Лев Давыдо-вич, Николай Иванович, - вы, из заслуженной вами адской области, видите тех, кто пришел вам на смену? А Вы, Иосиф Виссарионович, довольны нами? Мы, мне кажется, все-таки достойны вашего коллективного одобрения, поскольку пользуемся всеми теми возможностями (материальными, идеологическими, политтехнологическими), что вы создали для нас; и не порицайте за наше беспощадное и легкомысленное потребительство, ведь если Бога нет (а Его же нет?), как и семьи, и частной собственности, и права, и национальных предрассудков, и «искусства ради искусства» и прочих «мелочей», то - все позволено; замечу: ваша «дьяволиада» и гениальна, и долгоиграюща; другие, эссенциально близкие вам, но безрассудно

1 Еще Николай Васильевич Устрялов обращал внимание на то, что государство СССР с его экстерриториальностью, трансграничностью, универсальностью претензий и мировоззренческих установок напоминает государство Ватикан. Неглупая мысль, интригующее сравнение! - Проблема только в том, что СССР - при всем этом - вынужден был оставаться и национальным государством, т.е. нормальным, обычным. Со временем эта нормальность нарастала. И внутренний конфликт двух этих «компонент» взорвал СССР (не только он, конечно). Да и мировоззренческая установка не в пример «ватиканской» не выдержала экзамена на адекватность, и хвастливые претензии на «всесильность» учения оказались туфтой.

оставившие среди своих реквизитов «Gott mit uns», давно уже сошли с дистанции, или, как Вы, Лев Давыдович, изволили выразиться: «оказались на свалке истории»).

Тем не менее, когда этот мир в 80-е годы ХХ в. обветшал, его по-бедность померкла, эффективность как-то истончилась и он все более-более напоминал «осетрину» не первой свежести и когда - одновременно -русский Дубчек1 попытался придать ему «ускорение», оздоровить «гласностью» и даже модернизировать через «перестройку», он не выдержал, сдулся, лопнул и, воспользуюсь метафорой остроумца № 2 нашей эпохи (безусловно, № 1 - почивший в Бозе Виктор Степанович), национального лидера и самодержавного премьера (определение И.И. Глебовой), повис на ветвях деревьев как использованный презерватив (надеюсь, этот плеоназм не оскорбит взыскательного вкуса читателей «Трудов...», к тому же цитирование августейшей особы, пусть и косвенное, свидетельствует о верноподданности автора и его чуткости к начальническому слову, а это есть индульгенция за совершенные грехи а ля советик).

СССР закончился как государство.

В. Государство Российская Федерация (РФ) по типу своей легитимности резко отличается как от своих предшественников - Российской империи и СССР, так и от современных классических государств. Поначалу доминантной легитимностью была конституционно-правовая. Этому способствовало и то, что Основной закон 12.12.1993, с одной стороны, находился в русле конституционного мейнстрима XIX - начала ХХ в. (проект Сперанского, создание Госсовета, земское самоуправление 1864 г., Основные законы 23.04.1906, проект Конституции Российской республики к Учредительному собранию), т.е. здесь работала, независимо от того, осознавало это общество или нет, конституционно-историческая компонента легитимности, с другой - параметры Конституции-93 позволили выжить -

1 Сравнение не случайно: Пражская весна закончилась вторжением русских танков, московская, растянувшаяся на несколько лет, тоже. Правда, оказалось, что в 1991 г. важнейший большевистский лозунг - «танки решают все» - уже не работал. Более того, через два года, большевикам было продемонстрировано, как можно бить врага его же оружием. Это им отмщение за Будапешт-56, Прагу-68, Москву-91. - Пользуясь случаем (узнаете этот оборот?), хочу выразить горячую благодарность Владимиру Ильичу. Недаром-недаром заучивали мы (и те, кто принимал решение ранним утром 4 октября 93-го) Ваши указания товарищам из ЦК. Помните: «Я пишу эти строки вечером 6 ноября (24 октября), положение донельзя критическое». И дальше там: «Теперь все висит на волоске, .на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов).», «нельзя ждать!! можно потерять все!!», «история не простит промедления.», «было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования. народ вправе решать подобные вопросы не голосованием, а силой». И т.д. Владимир Ильич, как и Вы, люблю Пушкина и «за учителей своих заздравный кубок поднимаю». Не знаю, был ли Борис Николаевич в курсе Ваших указаний, но и дух, и какую-то беспощадную неотвратимость усвоил на все сто. Вам бы за него не было стыдно.

метафорически говоря - Русской Власти и связанным с ней элементам Русской Системы. Это была компонента субстанциально-историческая.

Что касается легитимности исторической, то здесь «все смешалось». РФ объявила себя правопреемником СССР. Это было еще одним аспектом конституционно-исторической легитимности. И означало: во-первых, указание на то место, которое принадлежит ей в международных отношениях, во-вторых, взятие на себя обязательств СССР и ответственности за его деяния, в-третьих, объявление о преемстве правовых измерений. Но это, если угодно, формальная сторона вопроса. В содержательно-историческом отношении выходило, что РФ есть «продолжение» СССР. И это соответствовало действительности. Ведь скоро выяснилось, что социальная природа РФ не анти-советская (как советская была антицарской), а постсоветская. Или, точнее: некая новая стадия развития советского. Это, напомню, вполне соответствует моему теоретическому предположению о Коммунистическом Режиме (КР)-2 и о природе русской социальной революции конца 80-х - начала 90-х годов ХХ в.1

Таким образом, конституционно-правовая легитимность была дополнена легитимностью правопреемства РФ-СССР. Но сквозь них «прорастали» и преемство с дореволюционной Россией (следовательно, с исторической Россией вообще), и преемство с СССР, причем и с ленинской, и сталинской, и хрущевско-брежневской моделями, и преемство с Русской Системой (Русской Властью, в первую очередь), и преемство с Россией-СССР, великой державой, претендующей на мировые роли. Все это находилось в хаотическом смешении и, на поверхностный взгляд, в противоестественных связях и переплетениях. Удивительным образом, такое «смешение» полностью корреспондировало характеру Бориса Николаевича Ельцина (видимо, не случайно, что выход на первый план того или иного варианта легитимности или комбинации тех или иных ее измерений связан с типом личности персонификатора власти данной эпохи).

Но заметим, - и это важнее всего - впервые в русской истории доминирующей, «предельной» была конституционно-правовая легитимность.

Путинский режим, путинская система резко изменили ситуацию. Фактический отказ от выборов, смена модели избирательной системы, усиление внеконституционных «институтов» (чрезвычайных комиссий по своей природе) и процедур резко сократили действенность правовой легитимности. Однако полного отказа от Конституции не произошло. Напротив, загнав ее - по сути - на периферию реальной политики, в максимальной степени использовали авторитарные, недемократические возможности, заложенные в Основном законе (таковые имеются в интенциональной

1 Об этом я писал в первом выпуске «Трудов.». Но, безусловно, тема не закрыта. Мы лишь подходим к пониманию революции конца ХХ в.

форме во всех конституциях). Однако подчеркнем, конституционно-правовая легитимность перестала быть сущностной необходимостью путинского status quo.

Здесь-то и оказалась сверхвостребованной легитимность историческая. В качестве компенсации дефицита правовой - однако правопреемство от СССР резко ограничило возможности исторического маневра. К тому же было весьма опасно и невыгодно брать на себя ответственность за весь советский период. Поэтому ритуально осудив сталинские нарушения социалистической законности, ошибки коллективизации и т.п., игнорируя Революцию, Гражданскую войну и т.п., сосредоточились на Отечественной войне 1941-1945 гг. Именно ее «назначили» главным источником легитимности современной России. Надо признать, выбор сделан в высшей степени умно. Подвиг и страдания народа в войне отодвигают куда-то в тень, на второй план преступления и ужас зверского ленинизма-сталинизма. Кроме того, этот ход вполне соответствует подлинному ходу российской истории ХХ в. Я имею в виду все то же: нынешний режим есть своеобразное продолжение КР-2, истоки которого в великой и освободительной Второй Отечественной.

Казалось бы, все складывается неплохо. И новая конфигурация ле-гитимностей найдена. Однако это было заблуждением. Отказ от конституционно-правовой легитимности не может быть «уравновешен» акцентированной исторической. Обосновать суверенитет народа только подвигом и страданием Войны при всем их величии невозможно. Как говорил один из персонажей фильма, посвященного любимому герою многонационального российского народа («Александр Невский»): кольчужка оказалась коротковатой. - Конституционно-правовую легитимность можно по-настоящему поменять на идеологическую. Тем более что наши люди привыкли существовать под опекой одной мирообъясняющей идеологии. Но сегодня все мы живем в эпоху тотального дефицита идеологий. Традиционные как-то подвыдохлись или вообще ушли то ли в небытие, то ли в запасник истории. Пожалуй, единственным возможным кандидатом является национализм. Мы ведь по-настоящему, всерьез его еще не пробовали.

Да, и историческая ситуация складывается для его подъема вполне удачно. Впервые с середины XVI столетия Россия стала страной с решающим преобладанием одного этноса - русского народа (более 80% населения). К тому же именно русские - и по причине своей численности, и по другим (сейчас мы не будем обсуждать эту тему) - несут основное бремя сегодняшних социальных перемен и состояний. Больной, уставший, измученный народ, потерявший во многом ориентацию в мире и самоидентификацию, утративший веру в мудрое и заботливое государство, может легко стать жертвой националистических мифов, искушений, упрощений. Поскольку же русский национализм идейно весьма слаб, не раз-

работан, не искушен, он, скорее всего, проявит себя в примитивно-этнической форме (его подъему способствует и укрепляющийся национализм нерусских этносов РФ). Потенциальная сила национализма в том, что именно он в состоянии «склеить» воедино различные интересы различных социальных и возрастных групп.

Но, разумеется, делать ставку на националистическую легитимность крайне опасно (это ведь и «обоюдоострая» штучка). И, кажется, власть имущие пока, слава Богу, не делают этого и вроде бы понимают гибельность обращения к национализму. Что же касается исторической легитимности, то из-за ее «ограниченного» (редуцированного к Отечественной войне) характера она обладает и ограниченной эффективностью. И во весь рост встают вопросы: а дореволюционная (множество эпох, разнящиеся друг от друга столетия) история «наша»? Если «да», то как же быть с советским периодом, который хоть и был, естественно, продолжением предшествующего, но содержательно по преимуществу отрицанием? Или, о чем уже говорилось, как «брать» Войну и отвергать 20-30-е годы? Или, как «брать» Войну и занимать уклончиво-сдержанную позицию по отношению к хрущевско-брежневской России, из нее выросшей (да и РФ, мы знаем это, есть следующая высшая стадия позднего советизма)?

Как-то все исторически зыбко, нет твердого упора и определенности. Следовательно, и историческая легитимность, которую так жаждет руководство страны, весьма проблематична, противоречива, непрочна.

Отсюда вывод: государство РФ не обладает необходимой для устойчивого функционирования легитимностью. Фундамент этого государства непрочен. Что произойдет в таких условиях, неясно. Ситуация открыта для действий в разных направлениях. Хотелось бы надеяться, что мы изберем путь, ведущий нас к конституционно-правовой и адекватной исторической легитимностям. Любой другой выбор, убежден, означал бы нис-падение в новый хаос, насилие и диктатуру.

2. Самоидентификация общества. Рассматривая вопрос легитимности, мы отчасти уже коснулись и этой темы. - Около стал лет тому назад Леон Дюги выдвинул ставшее сразу же классическим, нормативным для науки объяснение легитимности и самоидентификации общества. Он говорил, что для этих целей (объяснения) человечество «придумало» два мифа - «сакральный» и «демократический». Первый правит, как сказали бы мы сегодня, в традиционалистском обществе. Согласно этому мифу, власть - от Бога (разумеется, существуют различные варианты божественности власти), а основным регулятором жизни социума является религия. Демократический миф господствует в современном, «расколдованном» обществе. Здесь - власть от народа, а основной регулятор - право. То есть, повторим, доминантная легитимность - конституционно-правовая; государство - правовое, а общество - гражданское. Причем у социума

есть своя конституция, подобно тому как у государства своя. Все это соответствует автономному бытованию публичной и частной сфер, публичному и частному праву.

«Конституцией» общества является гражданский кодекс (Наполеон I, имея в виду «свой» Гражданский кодекс, утверждал, что это лучшая конституция, в том смысле, что если таковой кодекс имеется, то и Основной закон необязателен). Именно в нем закреплены права и обязанности индивида в частной сфере (в публичной это делает конституция). Гражданский кодекс - наиболее эффективный способ преодоления хаоса индивидуальных воль и притязаний, благодаря ему устанавливается - насколько это возможно вообще - равновесие между единичным и целым, кристаллизуются институты и процедуры, структурируется частносоциальное пространство, устанавливается в качестве фундаментальной частная собственность - комплекс правоотношений, предполагающих не только «святость» индивидуального обладания, распоряжения и наследования, но и тяжелую ношу социальной ответственности и обязанности перед обществом. Доминантная самоидентификация современного общества - гражданско-правовая. Ее особенность в том, что она строится снизу и вверх (по социальной иерархии). Будучи горизонтальной по своей природе, она воздвигает свою вертикаль обязанностей и прав, единства и множества от фундамента к «крыше».

Альтернативой по отношению к гражданско-правовой самоидентификации общества в ХХ в. выступали идеологии - коммунистическая, корпоративно-солидаристская (ее итальянская версия - фашистская), национал-социалистическая и др. Их специфика в вертикальности сверху вниз, насильственной тотальности, внеправовом содержании, идеократи-ческом и дискриминирующем характере. Кроме того, все эти идеологии в той или иной форме апеллируют к неким сверхиндивидуальным ценностям, т.е. претендуют на статус квазирелигии. Важнейшее отличие идеологических самоидентификаций от гражданско-правовой - в том, что индивид рассматривается исключительно как неотъемлемая часть целого, он -не субстанция, но строительный «кирпичик» для целого, его функция.

Приходится констатировать: российское общество явно не обладает гражданско-правовой самоидентификацией. В нем по-прежнему власть не отделена от собственности, доминирует властесобственнический (патримониальный) порядок, т.е. публичная и частные сферы не разведены. Отсюда - импотентность судебной системы как таковой и использование ее в качестве расправной функции властесобственности (как это было на Руси с Х по XIX в.). Вместе с тем и собственность понимается у нас как инструмент удовлетворения хищнически-гедонистических инстинктов. Если на Западе для одних собственность есть основа современного общества с его правовым государством и социально ориентированной рыночной эко-

номикой, для других же - «кража» и главная причина всех общественных невзгод, то у нас собственность напоминает город или крепость, взятые штурмом и отданные надолго (или кратко - как получится) на разграбление. Когда-то Федор Степун, квалифицируя отношение русских к земле, припечатал - «военнопленная» земля, я же скажу: русская собственность -военнопленная субстанция материального или нематериального характера. Русский собственник (власть, бюрократия, привластно-олигархический элемент, «независимые» попутчики, «допущенные» или своим особым умением прорвавшиеся к поеданию пирога) - оккупант и эксплуататор богатств страны.

Безусловно, такой расклад не может в долгосрочной перспективе гарантировать социальное спокойствие (равнодушие, апатию). Недовольство большей части населения, обездоленной и обескровленной, неизбежно растет. Вот здесь-то, и мы уже говорили об этом, на первый план выходит, во всяком случае готовится к этому, националистическая идеология. Национализм «униженного и оскорбленного» русского народа. Вот к чему, а не к сияющему стеклянным блеском «городу-солнцу» Сколково и иннова-ционно-модернизационной Кремниевой долине а-ля рюсс, движется былой Третий Рим и «отечество трудящихся всего мира».

Приложение: Антропология über alles

Выше я писал, что антропология должна предшествовать политике, государству, что человек и господствующее в обществе понимание его природы, предназначения, прав и обязанностей первичнее, важнее всего остального. Вот я и предлагаю закончить эту хаотическую, но искренне написанную работу попыткой создать коллективный портрет русского человека начала XXI столетия. Для этого нам будет необходимо совершить небольшую экскурсию в Государственную думу, нижнюю палату парламента. Известно, что среди прочих институтов власти именно нижние палаты наиболее репрезентативны в социопсихологическом отношении. То есть парламентарии в максимальной степени по сравнению с другими политиками, суть «общество в миниатюре». То есть парламент в известном, конечно, смысле и есть наш коллективный портрет.

Причем важно посетить V Государственную думу. Во-первых, ей скоро уходить (в конце 2011 г. новые выборы), и очень хочется запечатлеть эти лица. Во-вторых, она избиралась в 2007 г. по новому законодательству: только партийные списки, семипроцентный барьер и т.д. При этом власть и ее политологическая обслуга уверяли нас: новое законодательство резко улучшит качество парламента, в нем будут трудиться не какие-то там случайные люди, ставленники тех или иных «темных» сил, а подлинные представители народа, делегированные настоящими политиче-

скими партиями. Итак, посмотрим на тех, кто три года назад пришел в здание бывшего Госплана (я не случайно напоминаю старую «специализацию» этого дома; уж очень он во всех отношениях непарламентский).

Начнем со старейших, опытнейших фракций - ЛДПР и КПРФ. Обе партии тогда весьма неплохо выступили на выборах: получили, соответственно, 8,2 и 11,6%. Коммунисты вроде бы рассчитывали на большее, но и этот результат, если глядеть правде в глаза (или, иначе, учитывать реальную ситуацию), вполне удачен. Могли ведь опустить куда ниже.

Итак, фракция ЛДПР1. Депутат Волчек Денис Геннадиевич, 1971 г.р., в 90-е годы бизнесмен, обвинялся в присвоении чужого имущества, дружил с известным в Петербурге предпринимателем Константином Яковлевым (известен также как Костя Могила), мастер спорта по боксу, кандидат экономических наук. Депутат Колесников Олег Алексеевич, 1968 г.р., один из богатейших бизнесменов Челябинской области, в 1995 г. арестован, провел несколько месяцев в СИЗО. Депутат Луговой Андрей Константинович (№» 2 в списке ЛДПР), 1966 г.р., в 2001 г. арестован при попытке организации побега зам. гендиректора «Аэрофлота» Николая Глуш-кова. В 2004 г. приговорен к одному году и двум месяцам заключения. В 2007 г. обвинен британской прокуратурой в организации убийства Александра Литвиненко. Депутат Овсянников Владимир Анатольевич, 1961 г.р., сотрудник администрации г. Прокопьевска Кемеровской области. С 2003 г. депутат Госдумы. В 2004 г. в Кемерово милиция обстреляла автомобиль Владимира Анатольевича, который не остановился по ее требованию и пытался скрыться. В 2007 г. ФСБ провела обыск в его думском кабинете - помощник подозревался в получении взятки. Депутат Таскаев Владимир Павлович, 1962 г.р., был бизнесменом (строительство и ресторанное дело) в Екатеринбурге, помощником депутата Госдумы. В 2003 г. находился под следствием по обвинению в незаконном хранении оружия. Кандидат в мастера спорта по боксу.

Вот некоторые другие элдепээровцы. Депутат Ветров Константин Владимирович, 1962 г.р., создатель в 90-е молодежного театра «Коллекция», пел в рок-группе «Братья Карамазовы», был вице-президентом Альфа-банка. С 1999 г. - член Госдумы. В 2003 г. продюсер музыкального проекта «Полуострова» (слова и музыка Владислава Юрьевича Суркова), кандидат социологических наук. Депутат Егиазарян Ашот Геворкович, 1965 г.р., инженер, банкир, предприниматель, сотрудник Дома бизнеса РФ в США, консультант первого вице-премьера Юрия Маслюкова (1998/99), депутат Госдумы с 1993 г., был зампредом Комитета по бюджету и налогам, кандидат экономических наук. В 1998/99 был свидетелем по делу о

1 Данные взяты из журнала «Власть». - М., 2008. - № 2(756). 21.01. Если они из другого источника, то ссылка дается на него.

скандальной видеозаписи генпрокурора Юрия Скуратова в компании проституток. «.Фигурант множества скандалов с криминальным оттенком. О (его) деятельности в марте 2004 года парламентский комитет по безопасности запрашивал ФСБ, МВД и Генпрокуратуру»1. Депутат Заварниц-кий Алексей Юрьевич, 1968 г.р., работал замдиректора торговой базы, занимался бизнесом: оптовая и розничная торговля. Возглавляет группу компаний «Незабудка», один из крупнейших ритейлеров Урала (Челябинск). Депутат Коган Юрий Владимирович, 1950 г.р., корреспондент газеты Ульяновского машиностроительного завода, организатор молодежных дискотек в Ульяновске. В начале 90-х занимался мелким бизнесом, во второй половине 90-х на местном ТВ вел передачу «Говорит и показывает ЛДПР», избирался в облсобрание. С 2004 г. - депутат Госдумы. Депутат Маркин Эдуард Витальевич, 1968 г.р., с 1994 г. был главным бухгалтером АОЗТ «Континенталь-М», с 1999 г. - совладелец и гендиректор компании «Адаптекс», один из руководителей банка «Уралфинанс». Депутат Пит-кевич Михаил Юрьевич, 1979 г.р., в 2003-2004 гг. - гендиректор Объединенной нефтяной компании, с 2006 г. - член совета директоров нефтет-рейдера ОАО «Аспэк» (владеет 18,4% акций), также владеет 16,25% акций Ижкомбанка (г.Ижевск). Сын премьер-министра Удмуртии Юрия Питке-вича и зять представителя Госсовета Удмуртии в СФ Виктора Хорашавце-ва. Кандидат экономических наук. Депутат Рожков Игорь Анатольевич, 1956 г.р., с 1992 г. - директор торгово-закупочной Донской многопрофильной акционерной компании, владелец компании «Гефест-Ростов» (пластмассовые изделия). Депутат Свистунов Аркадий Николаевич, 1965 г.р., окончил Высшую школу КГБ, предприниматель, банкир, 19972001 гг. - глава правления банка «Сочи», 2003 г. - зам. председателя правления Русского земельного банка (подконтролен Елене Батуриной), 20042005 гг. - член совета директоров сочинского гостиничного комплекса ОАО «Горизонт», перед избранием в Госдуму - начальник департамент регионального развития банка «Сочи». Депутат Свищев Дмитрий Александрович, 1969 г.р., в 1994 г. основал модельное агентство Modus Viven-dis, в 1999 г. - детско-юношеский спорткомплекс «Новая лига», в 2001 г. -ООО «Металлор» (поставки металлоизделий), ООО «Европодиум» (организация концертов и других массовых мероприятий). Президент Фонда содействия в развитии зимних видов спорта. Кандидат в мастера спорта по горным лыжам. Депутат Селезнев Валерий Сергеевич, 1964 г.р., с 1994 г. занимается бизнесом, в 1998 г. гендиректор ЗАО «Австралийская продовольственная компания», с 1999 г. член совета директоров «Приморский

1 Известия. 06.02.2008 (№ 20). Ныне в бегах; Госдума сняла с него депутатский иммунитет и разрешила Генпрокуратуре возбудить против него дело по одной из статей УК. Хотя лидер партии в свойственной ему манере просил власть быть снисходительной к «бедному армянскому юноше-сироте».

кондитер» (Владивосток), в 2004 г. - координатор Калининградского отделения ЛДПР. Депутат Семенов Владимир Владиславович, 1967 г.р., с 1990 г. коммерческий директор фирмы «Рубеж», торговавшей офисной мебелью, в 1999 г. возглавил рекламное агентство «Аливи Город», с 2000 г. - вице-президент Ассоциации рекламных компаний Алтая, с 2005 г. - ее президент, в 2004 г. избран в Алтайский крайсовет. Депутат Тепляков Евгений Нодариевич, 1972 г.р., секретарь сочинского отделения ЛДПР, помощник депутата Игоря Лебедева, с 2005 г. депутат Госдумы, до августа 2007 г. носил фамилию Багишвили. Депутат Напсо Юрий Аисо-вич, 1973 г.р., окончил Адыгейский госуниверситет (историк и юрист). С 2000 г. - гендиректор сочинского ЗАО «Роснефтересурс», затем член совета директоров и совладелец «Туапсегоргаза», совладелец мясокомбината «Туапсинский», помощник депутата Госдумы. Сын директора мясокомбината «Туапсинский» Аиса Напсо (убит в 2002 г.). Кандидат исторических наук.

Что и говорить, славные ребята! Современные! А вот и их лидер -Владимир Вольфович Жириновский. Казалось бы, ну что нового можно сказать о нем? Однако недавно «Известия» напомнили нам о «нашумевших выборах 1999 г., когда этот политик включил в предвыборный список ЛДПР "авторитетных" предпринимателей - Сергея Михайлова из Солнцева и Анатолия Быкова из Красноярска. До этого в партийные ряды были призваны видные представители тамбовской и питерской братвы.»1. И далее: «Но. Владимир Вольфович тогда и сам попал в неудобную ситуацию. Причем не один - с сыном, руководителем думской фракции ЛДПР Игорем Лебедевым. Оба не упомянули в декларации о доходах принадлежащую им собственность. Жириновский - 250 автомобилей, Лебедев - 36 квартир. Далее выяснилось, что за несколько предыдущих лет движимого и недвижимого имущества Владимир Вольфович приобрел немало: 122 квартиры и 227 автомобилей»2.

У коммунистов, конечно, совсем другие люди. Если, как уже говорилось, депутаты ЛДПР - «герои нашего времени», то большевики почти сплошь дежавюшники (исключения, разумеется, есть всегда и везде). -Вот примеры классических биографий. Депутат Апарина Алевтина Викторовна, 1941 г.р., окончила филфак Ростовского университета (1967, заочно), Саратовскую высшую партшколу (1986, заочно), была разнорабочей совхоза, кассиром, счетоводом, свинаркой, птичницей, пионервожатой, учительницей русского языка. С 1968 г. - секретарь райкома ВЛКСМ, с 1973 г. - зав. орготделом райкома КПСС, с 1976 г. - инструктор Волгоградского обкома КПСС, с 1983 г. - первый секретарь Центрального рай-

1 Известия. 06.02.2008.

2 Там же.

кома КПСС г.Волгограда. В 1991 г. - секретарь Волгоградского обкома КПСС, затем председатель общества «Ленин и Отечество», с 1993 г. -первый секретарь Волгоградского обкома, член ЦК КПРФ. С 1993 г. - депутат Госдумы. Отличник народного просвещения РСФСР, заслуженный учитель СССР. Депутат Гостев Руслан Георгиевич, 1945 г.р., окончил Воронежский пединститут (1970), служил в армии, был председателем профкома в вузе, с 1969 г. - секретарь, первый секретарь Центрального райкома ВЛКСМ Воронежа, секретарь Воронежского обкома ВЛКСМ, второй секретарь обкома. С 1976 г. преподавал в Воронежском педагогическом и политехническом институтах, Всесоюзном заочном институте инженеров железнодорожного транспорта. С 1990 г. - секретарь Воронежского обкома КПСС. С 1993 г. - депутат Госдумы (1-го, 3-го и 4-го созывов), зампред комитета по физкультуре, спорту и молодежи. Член ЦК КПРФ. Доктор исторических наук (тема - «Исторический опыт КПСС по развитию творческой активности трудящихся в 60-80-е годы»), академик. Депутат Запо-лев Михаил Михайлович, 1946 г.р., окончил Рубцовский техникум механизации и электрификации сельского хозяйства, Барнаульский пединститут, Алтайский сельскохозяйственный институт. Работал водителем, руководил спортивной организацией в Рубцовском районе Алтайского края. Затем был секретарем райкома ВЛКСМ, завотделом Алтайского крайкома ВЛКСМ. С 1977 г. - секретарь Крутихинского райкома КПСС. В 1990-х -депутат крайсовета, секретарь Алтайского крайкома КПРФ, помощник депутата Госдумы. С 2003 г. депутат Госдумы. Кандидат социологических наук (тема - «Научный анализ общественно-политической деятельности как фактор совершенствования социального управления»).

Что касается депутатов «Справедливой России», то это новая «партия», едва-едва перешагнувшая семипроцентный барьер (7,8%); она еще не устоялась, не кристаллизовалась (в отличие от ЛДПР и КПРФ); в ней довольно много представителей былых парламентских (и не) партий, для которых СР - новый (для кого-то и последний) шанс. Обращает на себя внимание довольно высокая доля политиков с чудными биографиями (просто удивительными).

Депутат Бесчетнов Константин Викторович, 1975 г.р. В начале 1990-х торговал книгами, стал соучредителем издательства «Третий Рим», специализирующегося на автомобильной тематике. Также занимался бизнесом в транспортной, строительной и других отраслях. Возглавляет Альянс собственников среднего бизнеса, в который входят компании из группы «Третий Рим», чебоксарская типография № 1 и ряд других фирм. Депутат Емельянов Михаил Васильевич, 1962 г.р., окончил юрфак Ростовского университета, 1984-1995 гг. - преподаватель университета. С 1989 г. возглавлял ростовские организации Социал-демократической партии России, Демроссии, «Яблока». С 1995 г. - депутат Госдумы, член Комитета по

конституционному законодательству и госстроительству. В 2004 г. покинул «Яблоко», в 2005 г. стал руководителем ростовского городского отделения «Единой России». В 2007 г. перешел в «Справедливую Россию». Кандидат юридических наук. Депутат Кузьмина Алла Владимировна, 1963 г.р., дочь советника президента РФ Владимира Шевченко (возглавлял службу протокола президентов СССР и России с 1990 г.). Занималась научной работой, затем была президентом межрегионального благотворительного фонда «Семья России». Автор книг: «Здоровье, даруемое виноградной лозой», «Культурные традиции власти в России», «Идея справедливости в либеральной традиции». Кандидат философских наук (тема -«Нравственные аспекты либеральной концепции справедливого общества»). Депутат Лекарева Вера Александровна, 1948 г.р., окончила Куйбышевский пединститут (1978 г., учитель истории, обществоведения и английского языка), Российскую академию адвокатуры. С 1966 г. работала термистом на заводе «Металлург», учителем, завучем в ПТУ. В 1982 г. пришла на Куйбышевский металлургический завод - мастер, начальник участка. Была директором стадиона «Металлург», С 1988 г. - директор управления спортивных сооружений федерации профсоюзов Куйбышевской области. В 1995 и 2003 гг. баллотировалась в Госдуму, в 1999 г. - была избрана. Руководила самарским отделением СПС. С 2004 г. советник председателя СФ Сергея Миронова. Заслуженный работник физической культуры, кандидат исторических наук (тема - «Роль физической культуры в укреплении социальной стабильности государства 1917-1928 гг. на материале Среднего Поволжья»). Депутат Лукьянова Кира Александровна, 1961 г.р., окончила журфак МГУ (1985). Работала корреспондентом «Московского комсомольца», в конце 1980-х была инженером отдела научно-технической информации, пропаганды и выставок Минводхоза СССР. С начала 1990-х вместе с супругом Андреем Шмаковым занималась бизнесом, руководила концерном «Бинитек» (упоминался в СМИ как финансовая пирамида, в 1995 г. против компании возбуждено дело о мошенничестве), Алмаззолотобанком (обанкротился в 2005 г.), управляющей компанией «Нефтегазовые активы» (лицензия приостановлена в 2005 г.), инвестиционно-финансовой группой «Гленик-М». С 1999 г. помощник депутата Госдумы Александра Чуева. С 2005 г. член «Родины». Президент общественного движения в поддержку семьи, общества и детства «Лучик надежды». Депутат Москалькова Татьяна Николаевна, 1955 г.р., окончила Московский юридический институт. Работала в Инюрколлегии, с 1974 г. консультант отдела по вопросам помилования президиума Верховного Совета РСФСР. С 1984 г. - в органах внутренних дел. В конце 1990-х -замначальника Главного управления правовой работы и внешних связей МВД РФ. В 1999 г. баллотировалась в Госдуму от «Яблока». Генерал-майор. Доктор юридических наук (тема - «Нравственные основы уголов-

ного процесса: стадия предварительного расследования»), доктор философских наук (тема - «Культура противодействия злу в работе правоохранительных органов РФ: социально-философский аспект»). Депутат Шес-таков Василий Борисович, 1953 г.р., окончил втуз при Ленинградском механическом заводе (1976). Был членом сборной Ленинграда по дзюдо, в состав которой входил Владимир Путин, впоследствии опубликовал в соавторстве с ним учебное пособие «Дзюдо: история, теория, практика». С 1995 г. директор Комплексной школы высшего спортивного мастерства. С 2003 г. член Социалистической единой партии России, 2004 г. - председатель генсовета партии. В 2003 г. избран в Госдуму от «Родины». Национальный директор по России Всемирной федерации боевых искусств «Бу-до», президент Российской федерации джиу-джитсу, вице-президент спортивного клуба «Дзюдо-Явара-Нева». Кандидат педагогических наук (тема -«Принцип индивидуализации в системе физической подготовки дзюдоистов высшей квалификации»). Заслуженный тренер РСФСР, мастер спорта по дзюдо и самбо.

Теперь о «Единой России», о нашей единственно-главной «партии», о ее депутатах. Здесь мы обнаружим всё. Имеются люди с биографиями и элдепеэровской, и коммунистической, и справоросской пробы. Как и полагается, ЕР есть собрание характерных типов современного отечественного политика. Это, так сказать, команда «модальных личностей» русской public policy начала XXI в.

Вот, скажем, «политический» путь, который мог бы привести в ЛДПР. Депутат Антонов Роман Валерьевич, 1972 г.р., окончил мехмат Горьковского университета (1994). Занимался ликероводочным бизнесом. В 1997-2004 гг. - гендиректор и совладелец ЗАО РООМ (крупнейший в Нижегородской области производитель ликероводочных изделий). Был членом регионального политсовета СПС, в 2002 г. избран в заксобрание области, стал главой комитета по бюджетной политике. В 2005 г. возглавил нижегородское отделение Российской партии пенсионеров; в 2006 г. вновь избран (теперь от этой партии) в заксобрание области, вице-скипер. С 2007 г. замсекретаря регионального политсовета «Единой России». Увлекается автомобильными гонками, летом 2004 г. сбил насмерть пешехода, виновным в ДТП признан погибший. А это вполне справоросская биография: депутат Аршба Отари Иванович, 1955 г.р., окончил Высшую школу КГБ (1978), Международную московскую финансово-банковскую школу (1995). До 1994 г. работал в органах госбезопасности. С 1995 г. президент Национальной информационной корпорации, с 1998 г. - вице-президент, директор по связям с общественностью и СМИ «Евразхолдинга». С 2000 г. одновременно глава совета директоров ОАО «Западно-Сибирский меткомбинат». В 2003 г. избран в Госдуму по списку «Единой России», член комитета по безопасности. Параллельно возглавлял социаль-

ный совет группы «Евразхолдинг». Полковник, кандидат политических наук («Этнополитический конфликт: сущность и технологии управления»), кандидат в мастера спорта по футболу и настольному теннису.

Или образцово-коммунистическая биография, но «недоставшаяся» тов. Зюганову. Депутат Карабасов Юрий Сергеевич, 1939 г.р., окончил Московский институт стали и сплавов (1961). Работал в институте научным сотрудником, преподавателем, секретарем парткома. С 1972 г. - за-ворготделом Октябрьского райкома КПСС Москвы, секретарь райкома, завотделом науки и вузов Московского горкома КПСС, первый зампред правления всесоюзного общества «Знание». Затем проректор Академии народного хозяйства, первый секретарь Гагаринского райкома КПСС Москвы, секретарь Московского горкома КПСС, зампред Госкомитета по науке и технике. С 1992 г. - ректор Московского института стали и сплавов, с 2007 г. - президент института. Доктор технических наук.

Мы привели тридцать «политических» судеб из четырехсот пятидесяти депутатов Государственной думы пятого созыва. С моей точки зрения, цель, для достижения которой введена пропорциональная система, достигнута. В парламенте нет ни случайных, ни «лишних людей» (в смысле классической русской литературы). Под «случайными» подразумеваю политиков типа Рыжкова - молодого или какого-нибудь олигарха разлива 90-х.

Механизм отбора полностью отлажен. В Думе - только представили социальных сил, победивших вместе с В.В. Путиным в первое десятилетие начавшегося столетия. Причем представители характерные, яркие, подлинно «герои нашего времени». Здесь и труженики старорайкомовско-гэбешно-военной косточки, и ударники ликероводочно-рекламно-гости-ничного капиталистического труда, спортсмены, ученые (около 200 депутатов имеют научные степени), миллионеры. И можно не сомневаться: они не сдадут своих позиций, не уступят их социально-чуждым и социально-проигравшим (если, конечно, упаси Боже, не произойдет чего-то совершенно неожиданного). И можно также не сомневаться: в обозримом будущем они еще усилятся, еще более расцветут.

.Но если бы дело было лишь в этом: механизме отбора, законодательстве, административном ресурсе и т.п. Должен признать: они действительно представляют то общество, которое сложилось у нас к началу «нулевых». Не лучшую его часть, а середину. Либеральная мечта о «среднем классе» в России исполнилась вот так. И поэтому все наши социальные ожидания необходимо коррелировать с «реальностью, данной в ощущении». И как бы ни зашкаливали децильные коэффициенты, т.е. как бы ни углублялся раскол между богатейшей верхушкой и нищей основной массой, как бы ни упражнялись идеологи разных лагерей в обличении «окку-

пационного режима», «полицейского режима» и т.п., люди, сидящие во власти, и в первую очередь в парламенте, - это слепок с большинства, это «мы» - «обитатели» метро, автобусов, дешевых авто, блочных домов, «пятерочек», «копеечек», потребители поддельных лекарств, алкоголя, еды, заложники бюрократий, жеков, военкоматов, райбольниц, жертвы и соучастники разложения советской системы и становления нынешней. - Иными словами, лица людей, сидящих сегодня в Думе, это лица современной российской демократии. Демократия - это власть народа. В начале XXI в. наш народ, т.е. мы (в своем большинстве), таков.

Спнсок лнтературы

1. Burdeau G. L'Etat. - P.: Seuil, 1970. - 190 p.

2. Grenz P. Adornos Philosophie in Grundbegriffen: Auflösung einer Deutungsprobleme. -Frankfurt a. M.: Klostermann, 1974. - 321 S.

3. Duverger M. Institutiones politiques et droit constitutional. - P.: Presses univ. de Franse, 1960. - 818 p.

4. Harding A. The origins of the concept of the state // History of political thought. - Exter. -Spring, 1994. - Vol. XV, N 1. - P. 57-72.

5. Maier H. Politische Wissenschaft in Deutschland: Aufsätze zur Lehrtradition und Bildungspraxis. - München: Piper, 1969. - 328 S.

6. Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого: Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. - М.: Новое литературное обозрение,

2000. - 809 с.

7. Керенский А.Ф. Россия на историческом повороте: Мемуары. - М.: Республика, 1993. -384 с.

8. Лезов С.В. «Освобождение или выживание?» // Искусство кино. - М., 1991. - № 1. -С. 71-80.

9. Малиа М. Советская трагедия: История социализма в России. 1917-1991. - М.: РОССПЭН, 2002. - 582 с.

10. Парамонов Б.М. След: Философия. История. Современность. - М.: Независимая газета,

2001. - 527 с.

11. Прохоров Г.М. Культурное своеобразие эпохи Куликовской битвы // Куликовская битва и подъем национального самосознания. - Л., 1979. - С. 3-17.

12. Шерер Ю. Германия и Франция: Переработка прошлого / Pro et contra. - М., 2009. -№ 3-4- С. 89-108.