Русская идея в философских воззрениях П. Я. Чаадаева Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Андрей БОГДАНОВ

РУССКАЯ ИДЕЯ В ФИЛОСОФСКИХ ВОЗЗРЕНИЯХ П.Я. ЧААДАЕВА

В статье анализируется ряд философских и историософских взглядов П.Я. Чаадаева на проблемы русской философии, в частности на русскую идею как одну из центральных в русской философской мысли.

The article analyses the number of philosophical and historiosophical views of P.Ya. Chaadaev on the problem of Russian philosophy, particularly on the Russian idea as one of the central ones in Russian philosophical thought.

Ключевые слова:

философия, история философии, русская идея, нация, общественное сознание; philosophy, history of philosophy, Russian idea, nation, public consciousness.

БОГДАНОВ

Андрей

Владимирович —

к.полит.н.,

доцент кафедры

общегуманитарных

дисциплин

Института

сервиса Российского

государственного

университета

туризма и сервиса,

г. Москва

[email protected].

Русская идея как феномен и как понятие занимает центральное место в истории русской философии. Она служила предметом пристального и детального рассмотрения практически у всех выдающихся русских философов и мыслителей — Чаадаева, Достоевского, Соловьева, Бердяева, Булгакова, Лосского, Зеньковского, Ильина, Эрна, Франка и др. Русская идея

— основной элемент, парадигма национально-исторической и культурной традиции, великой отечественной философской традиции. Адекватное рассмотрение русской философии, ее особенностей, сути и содержания невозможно без учета места и роли в ней русской идеи. Об этом нужно особенно помнить сегодня, в эпоху системных кризисных явлений, непосредственно и весьма губительно затронувших и философию, когда неизбежно должна ставиться проблема заполнения прискорбного философского «вакуума» в стране и безальтернативности восстановлению богатейшей отечественной философской традиции.

Говоря об особенностях и истории русской философии, в первую очередь необходимо вспомнить о П.Я. Чаадаеве. Это — великий русский мыслитель (кстати, друг и, можно сказать, наставник Пушкина), основатель отечественной философской традиции, первым набросавший контуры новой философии и на опыте своего собственного творчества показавший ее особенности и атрибутивные черты. С его именем прежде всего связан тот важнейший в истории мировой культуры факт, что философский центр переместился тогда из Европы (Германия) в Россию. Героической, самоотверженной публикацией своего первого «Философического письма» он пробудил к активной деятельности общественное сознание, сделал больше, чем кто-либо другой, для становления национального самосознания (за что, правда, царь на всю страну высочайше объявил его «сумасшедшим», с запрещением впредь публиковать что-либо). Поставив крест на карьере, на жизненном благополучии, Чаадаев обессмертил свое имя и свои дела в мировой и отечественной культуре.

В статье хочется кратко коснуться очень важной проблемы, связанной с философией Чаадаева и с русской идеей. Эта проблема чрезвычайно интересна и в практическом, и в теоретическом плане и очень актуальна сегодня. Отметим к тому же, что она, к сожалению, совсем не рассматривается в нашей историко-философской литературе как советского, так и постсоветского периодов.

Напомним, что русская идея в самом общем смысле означает стремление (идею, концепцию, принципы) к общечеловеческому объединению на основе веры, духовности, справедливости, сво-

боды. Она возникает тогда, когда народы всего мира начинают даже не осознавать, а, скорее, предчувствовать необходимость, безальтернативность всемирному объединению народов в одно целое с единственной и главной целью — спасти человечество. Ее предпосылками является ряд факторов как объективного (географическое, геополитическое, геостратегическое положение стран; их разобщенность в социально-политическом, экономическом планах; национальная, этническая, религиозная, социально-психологическая разделенность; национально-государственная безопасность и др.), так и субъективного (основные принципы и ценности мировых религий, с их идеями единения, равенства, братства; озарения, посланные Провидением; развитие общественного, национального самосознания) характера.

Совсем не случайным является тот факт, что русская идея рождена именно русским народом, именно в России. Начало ее формирования, становления ее основных принципов и целей, направлений и форм деятельности по воплощению ее в действительность, складывания ее категориально-понятийного аппарата относится к началу XIX в.

Естественно, что Чаадаев как великий философ-первопроходец, мыслитель-новатор, гуманист, патриот, глубоко, но не догматически верующий человек не только не мог пройти мимо всего того, что связано с русской идеей, но и непосредственно впервые занялся ее разработкой. Нас не должно смущать, что Чаадаев не употреблял еще такого словосочетания как «русская идея», — дело не в понятиях и не в словах. Но суть, содержание, назначение ее, всемирно-историческую миссию русского народа и ее разностороннее обоснование впервые дал он, и в достаточно развернутом виде. Более того, именно русская идея легла в основу созданной им глубочайшей историософской системы, которая, в свою очередь, послужила разработке отечественной философской традиции, давшей России и миру видных его последователей — великих мыслителей, в частности, представителей религиознофилософского ренессанса России последней трети XIX — начала XX вв.и философии российского зарубежья XX в.

Постараемся предельно кратко обозначить лишь некоторые принципиальные, концептуальные моменты.

В русской идее в том виде, в котором она дошла до нас, — и передана нам для дальнейшего ее современного развития!

— можно выделить несколько отправных фундаментальных моментов. Это — проблема «Запад — Россия — Восток»; отечественная традиция, специфика исторического пути России и метаморфозы ее места и роли в мире, среди других народов; духовные, общественно-психологические особенности русского народа как творца русской идеи; проблема сочетания русской идеи и веры, религии; философские основы русской идеи; ее безальтернатив-ность; место русской идеи среди других форм общественного сознания и направлений человеческой деятельности; искажения и фальсификации русской идеи.

Самой непосредственной предпосылкой русской идеи послужило рассмотрение глобальной проблемы «Запад — Россия — Восток». Здесь пионером, безусловно, был Чаадаев. Еще в «Апологии сумасшедшего» (1837), по сути, посвященной разъяснению и развитию «Философических писем», он изложил основные свои идеи по этой проблеме: «Мир искони делился на две части

— Восток и Запад. Это не только географическое деление, но также и порядок вещей, обусловленный самой природой разумного существа: это — два принципа, соответствующие двум динамическим силам природы, две идеи, объемлющие все устройство человеческого рода». Итак, проблема отношения Запада и Востока

— действительно общемировая проблема, ибо принципы и идеи этих двух «порядков вещей», двух «динамических сил природы» объемлют «все устройство человеческого рода». Естественно, эти два мира имеют существенные различия в своем историческом развитии, в своей духовности: «Сосредоточиваясь, углубляясь, замыкаясь в самом себе, созидался человеческий ум на Востоке; распространяясь вовне, излучаясь во все стороны, борясь со всеми препятствиями, развивается он на Западе. Соответственно этим первоначальным данным естественно сложилось общество. На Востоке мысль, углубившись в самое себя, уйдя в тишину, скрывшись в пустыне, предоставила общественной власти распоряжение всеми благами земли; на Западе идея, повсюду распространяясь, вступаясь за все нужды человека, алкая счастья во всех его видах, основала власть на принципе права; тем не менее, и в

той, и в другой сфере жизнь была сильна и плодотворна; там и здесь человеческий разум не имел недостатка в высоких вдохновениях, глубоких мыслях и возвышенных произведениях». В нескольких словах Чаадаев формулирует основные различия между Востоком и Западом. На Востоке мысль углубляется «в самое себя», уходит в «тишину», в «пустыню» (вспомним великое молчание Будды, учение Лао Цзы о неопределенном Дао), по видимому, совсем не интересуясь «общественной властью» и не вникая в ее практические дела. На Западе же идеи очень «практические»

— они, прежде всего, имеют своим предметом «нужды человека» и устройство власти на «принципе права». Проще говоря, на Востоке — мысль, на Западе — дело, практический интерес, право. Чаадаев все более углубляет и конкретизирует именно духовные различия: «Первым выступил Восток и излил на землю потоки света из глубины своего уединенного созерцания; затем пришел Запад со своей всеобъемлющей деятельностью, своим живым словом и всемогущим анализом, овладел его трудами, кончил начатое Востоком и, наконец, воспринял все его достижения. Но на Востоке покорные умы, коленопреклоненные пред историческим авторитетом, истощились в безропотном служении священному для них принципу и в конце концов уснули, замкнутые в своем неподвижном синтезе, не догадываясь о новых судьбах, которые готовились для них; между тем на Западе они шли гордо и свободно, преклоняясь лишь перед авторитетом разума и неба, останавливаясь только пред неизвестным, непрестанно вглядываясь в безграничное будущее. И здесь они еще идут вперед...»1 Здесь тоже отметим несколько моментов, важных в философско-методологическом плане. Первым «выступил» Восток, залив всю землю светом своей глубинной, созерцательной мысли («С Востока свет»!), затем только «пришел» Запад, со своей «всеобъемлющей деятельностью» и «всемогущим анализом» (полное торжество рационализма!) и «воспринял» «достижения» Востока. Мир Востока, точнее — его ум, в молчании и «недеянии» «замкнулся», как бы «уснул» «в своем неподвижном синтезе», а западный «ум», со своим «живым»,

1 Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. — М., 1991, т. 1, с. 529—530.

деятельным словом, как активный, не знающий преград руководитель шел «гордо и свободно» «вперед».

«Запад есть Запад, Восток есть Восток, и им не сойтись никогда», — утверждал английский писатель Р. Киплинг. У Чаадаева мы не найдем столь категорических заявлений, хотя различия Запада и Востока и по его наблюдениям чрезвычайно существенны. Но Чаадаев не торопится, как Киплинг, к однозначным и окончательным суждениям и выводам по поводу отношений Запада и Востока. Почему? Тому есть две причины — философско-методологическая и фактологическая.

Первая: Чаадаев не был, на западный манер, философом-рационалистом, обожествляющим всесильный, деятельный разум. (К началу XIX в. западноевропейский классический рационализм, прежде всего в лице великого Гегеля, уже обнаружил, хотя бы сперва в глазах наиболее проницательных мыслителей, свою несостоятельность и стал постепенно деградировать, распадаться. Чаадаев, будучи одним из крупнейших философов страны, в которую перешел мировой философский центр, конечно, сразу это обстоятельство уловил.) Он ориентировался на веру, духовность, чувство, сердце, озарение и стал первым нерационалистом. (Нерационализм не следует путать с иррационализмом. Западные иррационалисты

— Шопенгауэр, Ницше, Гартман и др., разочарованные в рационалистической западной традиции в связи с ее кризисом, стремились ее кардинально преобразовать; таким образом, у них получился тот же рационализм, но как бы вывернутый наизнанку, представляющий вторую сторону все той же, по сути, «рационалистической медали», тогда как Чаадаев строил основание и закладывал традицию принципиально другой, новой философии.) Как философ-нерационалист, он не признавал однозначных, окончательных, категоричных, «предельно точных» оценок, суждений, выводов, дефиниций. Он не закрывал поставленную или анализируемую проблему с абсолютной категоричностью, определенностью, а оставлял ее неопределенной, открытой для дальнейших сомнений и исследований, что зачастую ставило и ставит его исследователей в тупик, вызывает недоумение. Поэтому критики часто называли Чаадаева беспринципным, непоследовательным, про-

тиворечивым, двойственным, не завершающим определенно свои размышления и анализы. Но то, что вызывало у его критиков недоумение и раздражение, непонимание и неудовлетворенность, на самом деле являлось особенностями, атрибутивными качествами и чертами нового чаада-евского философствования, для которого «перерывы постепенности», «незавершенность», «незаконченность», «неопределенность», «открытость», «проблемность» (в смысле превалирования постановки проблемы перед однозначным и разовым ее решением) были обычным явлением, методологическими путями, методическими способами.

Вторая: Киплинг и другие, резко противопоставляющие два мира — Запад и Восток — как абсолютно противостоящие, противоположные друг другу, не замечали, игнорировали, иногда и высокомерно, третий мир, третью сторону проблемы

— Россию. Этого, конечно, не мог допустить Чаадаев, видящий именно в России с ее великим народом и великого объединителя, и примирителя двух мировых порядков, решающего, в конечном счете, судьбы мира, спасающего человечество. И Чаадаев находит глубочайшие обоснования, аргументацию этого как объективного (материального), так и субъективного (идеального, духовного) порядка.

Спасения человечества от Запада ждать не приходится, от Востока — тоже. Попытки некоторых исследователей склонить Россию к идее следовать в европейском кильватере, целиком подражать Западу в выборе исторического пути и внутренних преобразований Чаадаев в принципе отвергает (хотя многие критики и считали его чистейшим западником). Отвергает он и возможные идеи подражания Востоку, сближения с ним на почве, к примеру, социальных реформ: «Мы живем на востоке Европы — это верно, и тем не менее мы никогда не принадлежали к Востоку. У Востока — своя история, не имеющая ничего общего с нашей». Так и получается, что на земле имеются не два, а три отличных друг от друга мира, которые неизбежно должны вступать между собой в те или иные отношения. С Западом и Востоком все более или менее ясно — это два в корне отличных друг от друга порядка вещей, в этом всеобщее мнение вроде бы едино. Но никто еще не задавался вопросами: а как быть с Россией? Какую роль

она должна играть в «великом противостоянии»? К чему относится Россия — к Западу или к Востоку, к чему она ближе?

Чтобы попытаться ответить на эти сложные и судьбоносные вопросы, считает Чаадаев, необходимо обратиться к урокам истории и, что самое важное, рассмотреть ее с философских позиций: «Дело в том, что мы никогда не рассматривали еще нашу историю с философской точки зрения. Ни одно из великих событий нашего национального существования не было должным образом характеризовано, ни один из великих периодов нашей истории не был добросовестно оценен <...> пора бросить ясный взгляд на наше прошлое, и не затем, чтобы извлечь из него старые, истлевшие реликвии, старые идеи, поглощенные временем, старые антипатии, с которыми давно покончил здравый смысл наших государей и самого народа, но для того, чтобы узнать, как мы должны относиться к нашему прошлому»1. Для этого Чаадаев и разрабатывает философию истории, свою историософскую концепцию, призванную, прежде всего, открыть миру русскую идею. Еще раз повторим, что у Чаадаева нет еще этого термина, но он первым сделал основное, самое трудное и важное: раскрыл ее суть, содержание, цели, обосновал всемирно-историческую миссию русского народа по объединению человечества в решении общемировых проблем.

В статье мы также затронем некоторые принципиальные моменты историософской концепции Чаадаева, тесно связанные с нашей темой.

Обращаясь к отечественной истории, нельзя не заметить, что Россия отстала от своих западноевропейских соседей в некоторых важных областях, в частности в экономике, политике, социальных областях, в сфере прав и свобод человека. Это отставание Чаадаев не только не отрицал, но, пожалуй, иногда даже излишне резко подчеркивал и оценивал его (например, в «Философических письмах»), за что, в частности, на него и сильно обижались «квасные патриоты». Но, во-первых, отставание отставанию рознь: можно отстать, скажем, в социально-экономической области, но зато вырваться вперед в области духовной, нравственной (что, в конечном счете, важнее). А во-вторых,

1 Там же, с. 531—533.

Чаадаев совсем не случайно акцентировал внимание на необходимости рассматривать историю с философской точки зрения! И здесь, как философ, он пришел к очень интересным, важным и, как часто у него бывает, к парадоксальным выводам. Оказывается, и Провидение, и объективные, материальные обстоятельства «позаботились» весьма дальновидно об этой нашей «отсталости», которая в итоге превратилась в громадное наше преимущество, обеспечив величие России и всемирную мессианскую роль ее народа. Мы пришли на мировую арену, считает Чаадаев, позже других стран для того, чтобы «делать лучше их», чтобы видеть и анализировать весь их опыт и неизбежные ошибки и не повторять их у себя. Поэтому именно России выпадает роль разрешить все те общечеловеческие проблемы, над которыми безуспешно бьется Европа, и повести за собой весь остальной мир. Вот лишь некоторые свидетельства из первоисточников.

«Я полагаю, — пишет Чаадаев в «Апологии сумасшедшего», — что мы пришли после других для того, чтобы делать лучше их, чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия. Тот обнаружил бы, по-моему, глубокое непонимание роли, выпавшей нам на долю, кто стал бы утверждать, что мы обречены кое-как повторять весь длинный ряд безумств, совершенных народами, которые находились в менее благоприятном положении, чем мы, и снова пройти через все бедствия, пережитые ими. Я считаю наше положение счастливым, если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество — иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения». Здесь Чаадаев, подготавливая почву для русской идеи, обнаруживает попутно очень важную закономерность единой всемирной истории (кстати, о единстве мировой истории — важнейшем в методологическом плане тезисе — Чаадаев уверенно начал говорить едва ли не первым из всех философов!): превосходство, превалирование всемирно-исторического смысла (к примеру, возможности созерцать и судить мир со всей высоты мысли) над какими-то конкретно-историческими процессами и явлениями (например, вре-

менным отставанием в каких-то конкретных материальных аспектах экономики, социальных отношений и т.п.). В итоге Чаадаев считает положение России «счастливым», ибо ее «мысль» свободна «от необузданных страстей и жалких корыстей», которые на Западе «мутят взор человека и извращают его суждения». А история пока что знает только один великий пример такой мысли — это русская идея! Опять же, кстати, Чаадаеву, а не Марксу принадлежит приоритет в открытии закономерности соотношения всемирно-исторического и конкретно-исторического.

Но Чаадаев в утверждении будущего величия России и ее всемирно-исторической миссии идет еще дальше: «Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества». Такую высокую и притом строго обоснованную оценку мировых перспектив развития России не давал, пожалуй, никто и никогда!

Помимо духовных, интеллектуальных, философских обоснований русской идеи и мировой миссии России, Чаадаев затрагивал и обоснования объективные, так сказать, естественные. Мы имеем в виду здесь, прежде всего, то, что можно назвать фактором географическим, геостратегическим, геополитическим.

Ведь Россия имеет одно очень важное географическое измерение — это самая большая страна в мире (ее «громадность», как не раз подчеркивал Чаадаев, имеет в ее судьбе и судьбе всего мира особое, самостоятельное значение, накладывая существенный отпечаток на все ее дела и на все ее мысли), и раскинулась эта страна очень интересно и уникально — между Западом и Востоком, между Европой и Азией, составляя как бы мост между ними. А мост может или объединять, или разъединять два берега. Отсюда ясна всемирно-историческая роль России — объединителя, примирителя Запада и Востока, и никто и ничто не может заменить ее в этой мировой миссии.