CC BY
62
Вестник Санкт-Петербургского университета. Сер. 6,2005, вып. 2
A.B. Прохоренко
ОБРАЗ П.Я. ЧААДАЕВА В ФИЛОСОФИИ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ
XX век отмечен в истории России несколькими волнами эмиграции. Наиболее значительной из них и по количеству и по составу переселенцев была, несомненно, так называемая «первая волна», т.е. беженцы, покинувшие Россию в результате Октябрьской революции 1917 г. и Гражданской войны. «Трагедия российской эмиграции, сколько бы о ней не писали, с трудом поддается объемному осмыслению. Она коснулась миллионов человеческих судеб и была, пожалуй, самым значительным миграционным процессом после начального этапа освоения европейцами Америки», - справедливо отмечал А.И. До-ронченков1. Эмигрировав, русские люди, прежде всего интеллигенция, не утратили интерес к судьбе России, к ее историческому и цивилизационному пути. Они следили за дискуссиями о будущем страны, которые уже не были новостью в начале XX в. Отметим, что в наиболее яркой форме в XIX в. на эту тему размышлял П.Я. Чаадаев (1794-1856). Его интерпретация исторической судьбы России вызывала споры и при жизни, и после смерти автора. Не остались равнодушны к его суждениям и русские эмигранты.
Напомним обстоятельства оглашения чаадаевской концепции и ее основные положения. В октябре 1836 г. в 15-м номере журнала «Телескоп», издаваемом Н.И. Надежди-ным, без указания автора было опубликовано первое «Философическое письмо» П.Я. Чаадаева. Воспринято оно было весьма неоднозначно. Крайне негативной стала официальная реакция. «Обозрение было тогда запрещено, - вспоминал Герцен, - Болдырев, старик, ректор Московского университета и цензор, был отставлен; Надеждин, издатель, сослан в Усть-Сысольск; Чаадаева Николай приказал объявить сумасшедшим и обязать подпиской ничего не писать. Всякую субботу приезжали к нему доктор и полицмейстер; они свидетельствовали его и делали донесения, т.е. выдавали за своей подписью пятьдесят два фальшивых свидетельства по высочайшему повелению, - умно и нравственно. Наказанные, разумеется, были они; Чаадаев с глубоким презрением смотрел на эти шалости в самом деле поврежденного своеволия власти. Ни доктор, ни полицмейстер никогда не заикались, зачем они приезжали»2.
Полный цикл «Философических писем» включал в себя 8 писем, написанных по-французски в 1828-1830-х годах и адресованных Е.Д. Пановой. Попытки опубликовать их Чаадаев предпринимал с 1831 г. неоднократно. Тем временем письма распространялись в рукописных списках. Некоторые из «Философических писем», а также другие небольшие произведения Чаадаева печатались уже после его смерти в различных изданиях как в России, хотя и не без цензурных ограничений, так и за границей. Долгое время были известны только три письма (первое, шестое и седьмое), лишь в 1935 г. Д.И. Шаховской опубликовал остальные пять писем. Именно появление считавшихся несохра-нившимися чаадаевских писем и вызвала ряд публикаций в русской эмигрантской печати. Вскоре после «телескопской истории» Чаадаев написал «Апологию сумасшедшего», где значительно пересмотрел свои взгляды на Россию и ее историю. Однако в историко-
© A.B. Прохоренко, 2005
ч
философской литературе до сих пор нет однозначного мнения о том, насколько искренен был в своих признаниях Чаадаев в той ситуации, в которой он оказался после публикации в 1836 г. первого письма.
Чаадаев осознавал провокативность высказываемых им мыслей, и не скрывал этого. «Чем более Вы будете вдумываться в то, что я говорил Вам на днях, - признавался он Е.Д. Пановой в седьмом письме, - тем яснее Вам представится, что то же самое было уже много раз сказано людьми всех партий и всех убеждений и что я только придаю сказанному особое значение, которого ранее в нем не видел. А между тем, я уверен, что если эти письма как-нибудь случайно увидят свет, в них непременно усмотрят парадоксы. Стоит поддерживать самые давние идеи с некоторой долей убеждения, чтобы их приняли за какие-то странные новости»3. Называя свое сочинение письмами о религии, о «религиозном чувстве», «мыслями о религии», именуя себя «христианским философом», Чаадаев ставит вполне практическую задачу: «Научимся благоразумно жить в данной действительности»4, чтобы жизнь стала «более упорядоченной, более легкой, более приятной»5. Начиная как философ повседневности Чаадаев постепенно подчиняет свои построения задаче философии истории, которая и становится доминирующей темой его писем. «Сначала надо заняться выработкой домашней нравственности народов, - рассуждает он, -отличной от их политической морали; им надо сначала научиться знать и оценивать самих себя, как и отдельным личностям; они должны знать свои пороки и свои добродетели; они должны научиться раскаиваться в ошибках и преступлениях, ими совершенных, исправлять совершенное ими зло, упорствовать в добре, по пути которого они идут... для выполнения своего назначения в мире должны опереться на пройденную часть своей жизни и найти свое будущее в своем прошлом»6.
Современников поразила негативная оценка России, «нашей своеобразной цивилизации», как выражался Чаадаев, и ее исторического пути, противопоставляемого Западу или даже общему ходу истории, воплотившемуся в развитии западной цивилизации. Все это Чаадаев выражает в яркой, но крайней, гипертрофированной форме. Смысловое противопоставление доведено у него до предела, Россия радикально стоит вне истории. «Дело в том, - пишет Чаадаев, - что мы никогда не шли вместе с другими народами, мы не принадлежим ни одному из известных семейств человеческого рода, ни к Западу, ни к Востоку, и не имеем традиции ни того, ни другого. Мы стоим как бы вне времени, всемирное воспитание человеческого рода на нас не распространилось. Дивная связь человеческих идей в преемстве поколений и история человеческого духа, приведшие его во всем остальном мире к его совершенному состоянию, на нас не оказали никакого действия»7. Усвоение общих начал цивилизации и истории произошло в России лишь теоретически, на жизни это не отразилось. И далее Чаадаев продолжает: «Ничего устойчивого, ничего постоянного; все течет, все исчезает, не оставляя следов ни во-вне, ни в вас. В домах наших мы как будто определены на постой, в семьях мы имеем вид чужестранцев; в городах мы похожи на кочевников, мы хуже кочевников, пасущих стада в наших степях, ибо те более привязаны к своим пустыням, нежели мы к нашим городам»8. Россия -страна без достойной истории. Критика непоследовательности, хаотичности русской истории и образа жизни перерастает у Чаадаева в рассуждения о судьбе России: «А между тем, раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны были бы сочетать в себе два великих начала духовной природы - воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего Земного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Напротив, оно как будто совсем не занималось нашей судьбой. Отказывая нам в
своем благодетельном воздействии на человеческий разум, оно предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили. Начиная с самых первых мгновений нашего социального существования, от нас не вышло ничего пригодного для общего блага людей, ни одна полезная мысль не дала ростка на бесплодной почве нашей родины, ни одна великая истина не была выдвинута из нашей среды; мы не дали себе труда ничего создать в области воображения и из того, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь»9.
Далее Чаадаев обрушивается на русскую историю и русскую культуру. Он пишет: «Наша история ни с чем не связана, ничего не объясняет, ничего не доказывает. Если бы орды варваров, потрясших мир, не прошли прежде нашествия на Запад по нашей стране, мы едва были бы главой для всемирной истории»10; «Одна из самых поразительных особенностей нашей своеобразной цивилизации заключается в пренебрежении удобствами и радостями жизни»11. Другое дело - история и культура Западной Европы, которые Чаадаев готов обожествить. По его словам: «Все же царство Божие в известном смысле в нем (на Западе - А.П.) действительно осуществлено, потому, что общество это содержит в себе начало бесконечного и обладает в зародыше и в элементах всем необходимым для его окончательного водворения в будущем на Земле»12. На таком контрастном фоне (принижения России и возвеличения Запада) у Чаадаева и возникает тема исторического урока, к которому может быть сведена судьба России. «Одним словом, - рассуждает он, - мы жили и сейчас еще живем для того, чтобы преподать какой-то великий урок отдаленным потомкам, которые поймут его; пока, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке»13. История России, прошедшая со времени написания чаада-евских «Писем», особенно потрясения начала XX в., дали дополнительный повод для более содержательной интерпретации этого загадочного «урока».
Опубликованная в 1998 г. антология «П.Я. Чаадаев: pro et contra» позволяет проследить точки зрения русских эмигрантских мыслителей на образ Чаадаева и его философское наследие. Несмотря на разницу оценок, все, кто обращался к идеям Чаадаева, исходили из убеждения, что его взгляды и он сам до сих пор понимались не адекватно, и пришло время разобраться, что же на самом деле хотел сказать Чаадаев и кем он был.
Как государственника и великодержавного философа его представил Е.В. Спек-торский, отметивший принадлежность Чаадаева к салонному периоду нашей философии. По форме выражения своих мыслей, навязываемой салонной литературой и салонным времяпрепровождением, Чаадаев был «интимным писателем»14. Взгляды его, здраво полагал Е.В. Спекторский, менялись со временем, поэтому нельзя судить о Чаадаеве только по «Философическим письмам». Более того, ко времени публикации первого из них Чаадаев уже не придерживался прежних убеждений. Перемене воззрений прежде всего способствовала революция 1830 г. во Франции. В доказательство Е.В. Спекторский приводит записку Чаадаева А.Д. Бенкендорфу, письма А.И. Тургеневу, М.Ф. Орлову, A.C. Хомякову. Именно эти, более поздние размышления, Е.В. Спекторский считает наиболее точно характеризующими мировоззрение мыслителя. В результате чаадаевскую точку зрения на Россию он резюмирует следующим образом: «Расшатанному традиционализму Европы, в который Чаадаев прежде так крепко верил, он противопоставил, так
сказать, футуризм России. Не впадая в "дурацкое созерцание наших воображаемых совершенств" в духе пьес Загоскина, он все же давал отпор западным нападкам на своеобразие русской государственности и в деле русского национального воспитания отказывался от пустого, рабского, слепого подражания иностранцам»15; «Основною проблемою Чаадаева было призвание России. Его занимало не ее прошлое, а будущее»16. «Чаадаев представлял себе будущее России не как самодовлеющее, обособленное от Запада и вообще прочего мира существование... а как всемирно-историческое миротворческое и объединительное призвание»17. Исходя из подобной интерпретации суждений Чаадаева, Е.В. Спекторский утверждает, что «у Чаадаева был и национальный и государственный патриотизм, проявлявшийся уже с детства»18. На этом же основании Е.В. Спекторский считает его не отцом западничества, а, напротив, охотнее сопоставляет его со славянофилами (хотя и не отождествляет). Не видит он оснований и для сближения Чаадаева с Н.К. Михайловским, Н.В. Гоголем, К.Н. Леонтьевым, немецкими мистиками XVIII в., католическими мыслителями начала XIX в. Е.В. Спекторский констатирует «конгениальность» Чаадаева с Ф.М. Достоевским19. «Таким образом, - заключал исследователь, -есть два Чаадаева: один выдуманный и другой настоящий. Как это часто бывает в истории идей, известность и влияние приобрел не настоящий Чаадаев, а выдуманный... Что же касается прошлого русской литературы, то, когда с нее снимутся ярлыки тех или иных "направлений", Чаадаев займет в ней совсем новое место»20.
О противоречивости идейного наследия Чаадаева писал Б.К. Зайцев в статье «Проблема Чаадаева». Он отмечал, что Чаадаева нельзя отождествлять с русскими западниками XIX в., поскольку у него не разрабатывается центральная для либерального западничества проблема «личности». Но и понимания самобытности исторического пути России у Чаадаева тоже нет. Поэтому Б.К. Зайцев аттестует мыслителя как «типичного скептика и лишнего человека». «Если, с одной стороны, Чаадаев оказывался живым воплощением "лишнего человека", то с другой, - он делался прототипом тех русских философов, для Которых историософия и политика превращаются в мечтательство, упирающееся в эсхатологию, и выступают из плана ответственного действия»21. Отсюда вывод Б.К. Зайцева: Чаадаев «остался интересным образчиком утопического интеллектуального снобизма, способным властвовать над умами лишь в качестве... ересиарха»22.
Эскизный образ Чаадаева как религиозного мыслителя дал в своей знаменитой книге «Пути русского богословия» Г.В. Флоровский. Чаадаев для него - представитель «религиозного западничества». Однако тут же Г.В. Флоровский заявляет: «Образ Чаадаева до сих пор остается неясным. И самое неясное в нем - это его религиозность»23. Уточнения Г.В. Флоровского не слишком разгоняют эту неясность. Он дает лишь несколько кратких характеристик Чаадаева: «Он остается мечтателем-нелюдимом... он идеолог, не церковник... утверждает только неисторичность русской судьбы»24.
Не обошел вниманием Чаадаева и H.A. Бердяев. В книге «Русская идея» он называет его самостоятельным, оригинальным мыслителем, представителем религиозного западничества, предшествовавшего возникновению западнического и славянофильского направлений. Главный тезис бердяевской интерпретации сводился к следующему: «Чаадаев проникается русской мессианской идеей»25.
Обстоятельному рассмотрению философские построения Чаадаева подверг В.В. Зеньковский в фундаментальной «Истории русской философии». В согласии со своей концепцией русской философии, В.В. Зеньковский и в суждениях Чаадаева прежде всего усматривает «религиозную установку». «Обычно при изложении учения Чаадаева, - пишет он, - на первый план выдвигают его оценку России в ее прошлом. Это, ко-
нечно, самое известное и, может быть, наиболее яркое и острое из всего, что писал Чаадаев, но его взгляд на Россию совсем не стоит в центре его учения, а, наоборот, является логическим выводом из общих его идей в философии христианства»26. Систему Чаадаева В.В. Зеньковский называет «богословием культуры». Согласно формулировке исследователя, «центр его системы - в антропологии и философии истории. Мы характеризовали учение Чаадаева, - отмечает он, - как богословие культуры именно потому, что он глубоко ощущал религиозную проблематику культуры»11.
Рассмотренные интерпретации взглядов Чаадаева свидетельствуют о сложности восприятия основных положений его концепции. Между тем Н.И. Ульянов в статье «"Басманный философ". Мысли о Чаадаеве» подверг Чаадаева даже не критике, а развенчанию, так же как сам Чаадаев в свое время обрушился на русскую историю. «Неоригинальная, эклектическая философия его представляет в наши дни чисто исторический интерес. Она выглядит маленькой струйкой, теряющейся в мощном потоке европейской религиозной литературы того времени»28. Н.И. Ульянов настаивает на «глубоком провинциализме концепции» Чаадаева, ее ненаучности, реакционности. По мнению Ульянова, Чаадаев критикует античную культуру и превозносит средневековье, отстаивает возможность «кровавых и беспощадных» действий в истории. Источник всего этого -чаадаевская религиозность и «исключительно высокий взгляд на свою персону»29. По словам Н.И. Ульянова, «вся цепь его (Чаадаева. -А.П.) заключений провозглашает полное возвращение системы знаний в лоно церкви»30. По форме своих аттестаций Н.И. Ульянов, кажется, соревнуется с характеристиками, данными России самим Чаадаевым. Он платит Чаадаеву его же монетой: «Историософия Чаадаева - не от великого гнева, порожденного великой любовью, а от великого презрения. Не об исцелении прокаженного тут речь, а об изгнании его в пустыню. Россия ублюдочна от рождения, она -унтерменш среди народов. Кто не заметил этих высказываний, тот ничего не понял в русской теме "философических писем"»31. Подводя итог своим размышлениям о Чаадаеве, Н.И. Ульянов заключает: «Не философией же его увлекались. Ее никто не знал и знать не хотел, кроме, разве, специалистов. Популярность его зиждется на чем-то другом, на каком-то волшебном слове, которым он зачаровал "общественность". Теперь знаем, что то было слово ненависти к отчизне. Только это слово и вычитали у Чаадаева, только одним своим первым "философическим письмом" он и вошел в русскую литературу... Привлекательный момент заключался не в истине его суждений, а в том, что стояло над суждениями, - в страсти, в музыке отрицания и "гнева", в небывалой особенности этого гнева, направленного не на традиционных тиранов и угнетателей, а на Россию. Он первый вознес на нее хулу, и только за это сам был вознесен»32.
Таким образом, идейное наследие Чаадаева продолжало оставаться знаковым символом русской мысли XX в., определяя тенденции развития философского россиеведения в идеологии отечественной пореволюционной эмиграции.
1 Доронченков А.И. Эмиграция «первой волны» о национальных проблемах и судьбе России. СПб., 2001. С. 3.
2 Ггрцен А.И. Не наши (Из "Былого и дум") // Герцен А.И. Избр. произв.: В 2 т. М., 1949. Т. 2. С. 215.
3 Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 415.
4 Там же. С. 324.
5 Там же. С. 325.
6 Там же. С. 398.
7 Там же. С. 323.
«Там же. С. 324. »Там же. С. 329-330.
10 Там же. С. 330.
11 Там же. С. 340.
12 Там же. С. 336.
13 Там же. С. 330.
14 Спекторский Е.В. К характеристике П.Я. Чаадаева // П.Я. Чаадаев: pro et contra. СПб., 1998. С. 436.
15 Там же. С. 440.
16 Там же. С. 451.
17 Там же. С. 451-452.
18 Там же. С. 447.
19 Там же. С. 452-453.
20 Там же. С. 458.
21 Зайцев Б. Проблема Чаадаева // Там же. С. 461.
22 Там же. С. 463.
23 Флоровский Г. Это было религиозное западничество (фрагмент из книги «Пути русского богословия») // Там же. С. 465.
24 Там же.
25 Бердяев H.A. Такова была философия истории Чаадаева (отрывок из книги «Русская идея») //Там же. С. 470.
26 Зеньковский В.В. П.Я. Чаадаев как религиозный мыслитель (по новым данным) // Там же. С. 477.
27 Там же. С. 493.
28 Ульянов Н.И. «Басманный философ». Мысли о Чаадаеве // Там же. С. 499.
29 Там же. С. 510.
30 Там же. С. 503.
31 Там же. С. 511
32 Там же. С. 513-514.
Статья поступила в оелакпию 26 янвяпя 2005 г.
