CC BY
67
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
(размышления над книгой)'
»ыход книги Л.В.Новиковой и И.Н.Сиземской «Русская философия истории» стал заметным событием в нашей исторической науке. Она опирается на подготовленную теми же авторами антологию и во многом дополняет другие изданные в последние годы учебные пособия, превосходя их широтой охвата и полнотой [2]. На страницах книги разворачивается широкая панорама философско-исторических исканий русских мыслителей за все время существования исторической России. Авторы сумели наглядно показать огромное значение философии истории как особой формы познания действительности в формировании национального самосознания и, в связи с этим, закономерность возрождения интереса к философии истории в той ситуации исторического самоопределения, в которой находится современная Россия.
В противоположность распространенным сциентистским определениям философии истории как некоей «философской науки» она определяется здесь как «особая сфера познания», что представляется совершенно обоснованным. К сожалению, такой подход систематически не выдерживается и уже на следующей странице мы сталкиваемся с определением философии истории как «раздела философского знания». Подобная трактовка создает неверное представление, поскольку низводит философию истории как форму познания до уровня одной из разновидностей другой формы познания, каковой является
философия, и нивелирует таким образом ее специфику. Нечеткость представлений о предмете исследования предопределяет отсутствие четкого критерия для отбора того материала, который подводится под понятие философии истории.
Философия истории действительно с трудом поддается определению. Общепринятых определений не существует ни для философии, ни для истории. Сама многозначность исходных терминов затрудняет возможность дать корректное определение столь сложного духовного феномена, как философия истории. Абстрагируясь от того многообразия содержания, которое вкла дывается в понятие философия, история и философия истории, можно предложить определение философии истории как особой формы познания, соединяющей в себе возможности как философии, так и истории в постижении единой по своей сути исторической реальности. Речь таким образом должна идти о специфической форме познания, отличной по своим целям, задачам и уровню освоения действительности от таких его форм, как наука, философия или история. При этом сам процесс познания, в соответствии с традициями русского «онтологизма», понимается как составная часть исторической действительности, познаваемая как таковая вместе с нею.
В книге показано то исключительное положение, которое философия истории всегда занимала в структуре общественной мысли России, а также специфические особенности русской философии истории, отличающие ее от других национальных школ, прежде всего ее принципиальный и постоянно подчеркиваемый онтологизм. Важной особенностью русской философии истории являлось также то, что она всегда стремилась осмыслить исторические судьбы России в сопоставлении с судьбами других ведущих мировых держав и в контексте всемирной истории, сохраняя благодаря этому на всех этапах своего развития четкие ориентиры и выдерживая должный масштаб.
К сожалению, с самого начала авторы не провели достаточно четкого различия между понятиями «философия истории» и «историософия», при последующем изложении использовали их как фактически равнозначные, что привело к определенной терминологической путанице и смешению достаточно разнородных явлений в истории отечественной философско-исторической мысли. Возвращаясь к этому вопросу в связи с характеристикой взглядов Н.И.Кареева авторы не учли того, что писалось в его поздних
работах, а также то, что думали о соотношении философии истории и историософии другие русские мыслители.
Авторы избежали соблазна «удревнить» русскую философию истории дальше того рубежа, чем это действительно необходимо. Поиски ее корней они начинают с «Повести временных лет», в связи с чем ставится более общая проблема о ранних формах существования философско-исторического знания, предшествовавших появлению философии истории как таковой. Применительно к России эта проблема разрешается авторами достаточно удачно. В книге фиксируется внимание на зарождении в XI в. идеи «нового народа», которая становится одной из центральных в русской философии истории; хорошо показано историческое значение возвышения Москвы и связанных с этим важных процессов, происходивших в духовной сфере. Важнейшим этапом в формировании русской государственности и адекватного ей национального самосознания стало появление концепции «третьего Рима», суть которой наглядно представлена в книге. В удивительной «поэме» о Третьем Риме, писал В.В.Зеньковский, из «глубин мистического реализма церковная мысль сразу восходила к размышлениям о тайне истории, о сокровенной и священной стороне во внешней исторической реальности...». «Церковный логос, - добавлял он, - горячо и напряженно уходил в темы историософии, завещав их будущей русской философии, которая до сих пор не отошла от этих тем» [3].
Остается только пожалеть, что фундаментальное исследование Н.В.Синицыной на эту тему опубликовано уже после выхода рецензируемого сочинения [4]. Более углубленному пониманию этой идеи способствовало бы ее рассмотрение в сопоставлении с западноевропейской теорией империи, которая подверглась значительной трансформации одновременно с зарождением концепции «третьего Рима». Оба этих процесса были непосредственно связаны с переходом европейского мира от средневековья к новому времени, который ознаменовался рождением крупных национальных государств как на западе (Англия, Испания, Франция), так и на востоке (Москва) Европы, и с постановкой вопроса о их сравнительном положении в складывавшемся миропорядке и в историческом процессе вообще.
Выдвижение идеи «истинно-христианского», т.е. православного царства можно рассматривать как прямой вызов западной концепции католической империи, которая в тот момент подвергалась переосмыслению, воплотившемуся в попытке «национализировать» традиционную Священную Римскую
империю путем преобразования ее в государство «германской нации». Претензии на роль «Третьего Рима» означали возрождение в новых исторических условиях дуализма Западной и Восточной империй, идущего от античности и проходящего через всю историю средневековья. Нельзя поэтому согласиться с утверждением авторов о том, что вопрос об отношении России к Западу возник «несколько позже» и в рамках «иной парадигмы». Постановка этой проблемы четко датируется концом XV в., когда Московская Русь окончательно скинула татарское иго и столкнулась с необходимостью утвердить за собой достойное место в тогдашней иерархии государств. С этим связано и принятие московскими государями царского титула, равнозначного в их понимании императорскому.
Вряд ли обоснованно выделение отдельного параграфа, посвященного так называемой «философии самодержавия» и равнозначного в структуре книги параграфу о «Третьем Риме». Здесь авторы демонстрируют зависимость от взглядов, изложенных в устаревшей книге В.Вальденберга (1916), хотя целесообразнее было бы рассматривать государственную идеологию периода первых русских царей комплексно, в контексте складывания единой концепции «Третьего Рима», как это делал В.О.Ключевский [5]. Полезным было бы и обращение к работам Б.Ф.Поршнева, обстоятельно рассмотревшего проблему «Россия и Запад» с момента ее возникновения, и к трудам М.А.Алпатова, исследовавшего ее отражение в русской исторической мысли на самых ранних стадиях ее становления [6]. Это тем более необходимо, что в упомянутых монографиях большое внимание уделяется XVII веку, который авторы рассматриваемого сочинения совершенно упускают из виду, переходя от Ивана Г розного сразу к Петру Первому.
Думается, сам Петр очень бы удивился, если бы узнал, что к Европе он обратился «в поисках общечеловеческого опыта». Утверждение же авторов, что петровские реформы «сделали развитие страны по «общечеловеческому» пути необратимым», звучит как приговор. Петр, насколько известно, руководствовался гораздо более прозаическими мотивами, а «общечеловеческое» содержание в его преобразованиях обнаружилось гораздо позднее, благодаря стараниям доморощенных либералов. Таким образом, в одном небольшом параграфе можно проследить одновременно влияние и архаичного имперского мифа о величии Петра I, и более современной либеральной мифологии.
Достаточно странно выглядит содержащееся в том же разделе
утверждение, что вплоть до Х”УШ в. русскому народу только дважды удалось встретиться с «другим народом, с другой культурой». Даже если считать, что полезные для России «встречи» могли происходить только на ее западных границах, их можно насчитать несколько больше. Начинать историю русского просвещения с петровских реформ тоже, наверное, рановато. Помимо того, представляется несколько преждевременным говорить об интеллигенции, имея в виду петровские, да даже и более поздние времена. Тем более, что интеллигенция имела мало отношения к созиданию русской философии истории, которую всегда творила духовная элита [7]. «Вначале было варварство, а затем воссияла цивилизация..., - вот несложная философия истории среднего русского интеллигентства», - замечал по этому поводу С.Н.Булгаков [8]. Один из видных мыслителей русского зарубежья добавлял: «Кстати, о философии истории. По этой части у интеллигенции тоже все обстоит чрезвычайно просто и не вызывает необходимости мобилизовать умственные силы, впрочем отсутствующие» [9].
В разделе, посвященном эпохе Просвещения, справедливо подчеркнуто значение «варяжского вопроса» в становлении русской философско-исторической мысли; хорошо показано, какое место занимали в просветительской идеологии общие проблемы истории. Совершенно оправданной представляется и постановка в связи с этим вопроса о русском масонстве, хотя современная литература позволяет внести определенные коррективы в авторскую интерпретацию этого своеобразного явления. Не совсем понятно, на чем основано авторское утверждение о временах Екатерины Великой, что «в ее правление на первое место встали уже проблемы не политического, а духовного развития общества».
Анализом идей эпохи Просвещения завершается раздел «Истоки русского самосознания». Следующий раздел носит название «Поиски смысла истории», в связи с чем возникает вопрос: а чем же занимались мыслители, взгляды которых рассматриваются в других разделах? Требуется, очевидно, название, отражающее специфику того периода, которому посвящен именно данный раздел. Еще более серьезный вопрос возникает в связи с тем, что Отечественная война 1812 г. упоминается авторами лишь мимоходом, в перечислении многих разноплановых явлений, изменивших «направление умов» в первой четверти XIX в.
Каждая из крупных войн, которые вынуждена была вести Россия в последние сто с небольшим лет своего исторического
существования, становилась этапом в практическом разрешении той самой проблемы «Россия и Европа», над которой в духовной сфере билась русская философия истории. Каждое из этих событий, происходивших в сфере реальной политики, сопровождалось подъемом русской общественной мысли и давало очередной импульс к осмыслению места России в мировой истории, более того, во многом определяло характер, содержание и направление развития самой этой мысли на очередном этапе ее развития. Такой эффект, вслед за Отечественной, произвели затем Восточная (Крымская), Освободительная 1877-78 гг. и Великая 1914 г. войны. Что касается Отечественной войны 1812 г., то ее значение в истории развития русского самосознания подчеркнул Н.А.Бердяев в известной авторам книге об А.С.Хомякове [10].
Указав на ту большую роль, которую сыграла в становлении русской философско-исторической мысли классическая германская философия, авторы не акцентировали внимание читателя на том, что же именно заимствовалось у различных германских мыслителей и у кого именно, хотя при последующем изложении им неоднократно приходиться сталкиваться с этими вопросами. Необходимо было, как представляется, отметить, что наибольшее влияние оказывал Шеллинг с его философией тождества; что даже Гегель уступал ему по степени воздействия; что ограниченное влияние Канта стало ощущаться только на рубеже XIX-XX веков, а влияние Фихте в области философии истории практически не было заметно. «От Шеллинга и Германии к России и православию - таков <<царский путь>> русской мысли», -замечал Г.П.Федотов [11]. Влияние Шеллинга хорошо прослежено в проигнорированной авторами книге П.Н.Милюкова по истории русской исторической мысли [12]. Там же можно найти очень интересный материал по философии истории Н.М.Карамзина, о котором в рецензируемом сочинении говорится незаслуженно мало.
В начале раздела «Поиски смысла истории» излагаются взгляды П.Я.Чаадаева, однако название соответствующего параграфа («Чаадаев: новая парадигма русского мессианизма») скорее дезориентирует читателя, чем вводит его в существо чаадаевской мысли, поскольку оно следует сразу после названия лекции «Славянофильская модель развития России», к разработке которой Чаадаев имел достаточно отдаленное отношение. Далее авторы переходят к анализу полемики между славянофилами и западниками, подробно, хотя и несколько схематично разбирая
взгляды различных представителей этих важнейших направлений русской философско-исторической мысли. Вызывает сожаление, что при этом обойдены вниманием такие оригинальные мыслители, как Ф.И.Тютчев и М.П.Погодин, которые внесли заметный вклад в развитие отечественной философии истории.
Не совсем ясно, о каких «двух стадиях в развитии цивилизации» говорится при разборе сочинений И.В.Киреевского, если у него речь на самом деле шла о сосуществовании и взаимодействии двух разных цивилизаций, а не о различных стадиях в истории какой-то одной из них. В наследии Киреевского авторы выделяют предчувствие грядущего «призвания Историей» России. В этой идее нетрудно увидеть дальнейшее развитие гегелевской концепции последовательного выхода на арену всемирной истории различных народов, призванных на главные роли. Киреевский просто дополнил перечень «всемирно-исторических народов» Россией. Свое законченное выражение эта идея получила затем в философии истории Бердяева и других русских мыслителей периода первой мировой войны, поэтому было бы интересно проследить развитие этой идеи во времени.
Впечатление от интересного в целом текста портит использование авторами современных пропагандистских клише типа «авторитаризм», «тоталитаризм», «национал-патриоты» и т.п., бессмысленных самих по себе и совершенно не пригодных для описания реальной исторической действительности, тем более, для объяснения иных эпох. А словосочетания «националистический пафос» или «великодержавный национализм» вряд ли применимы для характеристики взглядов АС.Хомякова, которые гораздо сложнее по содержанию и не сводимы к этим простеньким и далеким от науки определениям. В доказательство своей точки зрения авторы приводят выдержки из известных стихотворений 1854 г., забывая при этом сказать, что написаны они в разгар «второй Пунической войны» Запада против России (под первой автор этого определения, Ф.И.Тютчев, подразумевал нашествие на Россию наполеоновской Европы). Богатейшая литература, порожденная Крымской войной, которая была наполнена глубоким философско-историческим смыслом, осталась за пределами внимания авторов [13].
Преувеличением представляется утверждение о «большом влиянии» А.И.Герцена «на развитие всей последующей философской и исторической мысли». Помимо специальной лекции, почти равной по объему лекции о всех славянофилах вместе с
Чаадаевым, к философии истории Герцена авторы обращаются и в лекции об утопическом социализме. Оставляя открытым вопрос, заслуживают ли эти две темы более подробного рассмотрения, чем концепции славянофилов, отметим высокий в целом уровень их разработки. Трудно, правда, сказать, стоило ли оценивать философию истории Герцена с «позиций постмодерна» и дезавуировать характеристику, данную ему С.Н.Булгаковым. Что же касается Г.Г.Шпета, то в его книге имеются и специальные оценки философско-исторических взглядов Герцена, а не только приведенная авторами яркая, но совершенно случайная цитата [14].
Очень важно, что авторы зафиксировали внимание на размышлениях Герцена относительно общности исторических судеб России и Америки, импульс которым дал А. де Токвиль в книге «Демократия в Америке». «Американская тема» оставила достаточно заметный след как в философско-исторических построениях Герцена, так и во всей русской философии истории того времени, начиная с И.В.Киреевского и заканчивая Н.Я.Данилевским [15], да и в последующем она еще долго не сходила с повестки дня.
В лекции о русском утопическом социализме хорошо показано значение философии истории в генезисе социалистической доктрины. Принципиальное значение имеет указание на ее «позитивную антибуржуазность», под которой подразумевается конструктивная, а потому необходимая критика капиталистической системы. Необходимо иметь в виду, что неприятие капиталистической цивилизации было характерной чертой и других направлений русской философии истории, которая в различных своих формах, в том числе и в социалистической, представляла собой идеологический ответ на «вызов» мещанского Запада.
Хорошее знание предмета авторы демонстрируют и при анализе философии истории русского либерализма. Добросовестное изложение взглядов К.Д.Кавелина и Б.Н.Чичерина сопровождается показом сходства и отличия концепции последнего от гегелевской. Здесь, однако, уместно напомнить замечание самого Гегеля о либерализме как о «проблеме, на которой история остановилась» [16]. Германский мыслитель призывал поскорее разрешить эту проблему, чтобы всемирная история могла продолжать свое поступательное развитие, однако российские либералы игнорировали этот призыв, предпочитая серьезному анализу апологию казавшейся передовой для тогдашней России
доктрины. Серьезную критику исторической неправоты либерализма предпринял позднее Н.А.Бердяев, придя к заключению: «Либеральная философия истории не понимает природы истории» [17]. Заметим в связи с этим, что русский либерализм, поверхностный и плоский, по большей части вторичный, - это не та сфера, в которой русская мысль блистала оригинальностью.
Название следующего раздела - «Опыт сциентистской рефлексии» - представляет собой несомненную модернизацию, очередную попытку использовать терминологию наших дней для анализа явлений, происходивших в совершенно иную эпоху. Вряд ли попытки построения «научной истории», предпринимавшиеся рядом русских историков, можно характеризовать как «сциентизм» в современном смысле этого слова. Содержание раздела также вызывает определенные возражения. Параграфы о Т.Н.Грановском, С.М.Соловьеве и В.О.Ключевском, казалось бы, уместны в этом разделе, вне зависимости от его названия, но это - не философия истории, а история исторической науки, то есть то, что справедливо названо авторами «историки об истории». Что же касается Н.Я.Данилевского и К.Н.Леонтьева, то их довольно трудно подвести под рубрику «сциентизм», учитывая современное значение этого понятия.
Гораздо логичнее было выделить рассмотрение их взглядов в особый раздел, дополнив его отдельными параграфами о философии истории Ф.М.Достоевского, Л.Н.Толстого и В.В.Розанова. Автора «Легенды о Великом инквизиторе», породившей целую философско-историческую литературу, совершенно немыслимо упоминать лишь в связи с другим, хотя и действительно выдающимся философом [18]. Как отмечал В.В.Зеньковский, «у самого Достоевского его религиозные искания достигают наибольшей остроты в его историософии», а «метафизика истории освещена у Достоевского с такой гениальной силой, как ни у кого другого» [19]. Не стоило игнорировать и Л.Н.Толстого, о философии истории которого еще до революции было написано несколько специальных работ [20]. Необходимо помнить, что одним из проявлений той самой «смены философской парадигмы», о которой говорится в следующем разделе, стал поворот от толстовского фатализма к глубинам мысли Достоевского.
Вряд ли можно обойти молчанием и такого своеобразного мыслителя, как В.В.Розанов. Не случайно один из первых интерпретаторов розановского творчества относил «философско-историческое» направление к числу важнейших для него [21]. Лишь
мельком упоминается в книге Н.Ф.Федоров, хотя концепция, изложенная в его «Философии общего дела», заслуживает большего. В совокупности сочинения названных мыслителей, очень по-разному трактующих проблемы философии истории, образуют непрерывный ряд, заполняющий весь период от «классического» славянофильства до нового расцвета русской философии на рубеже Х1Х-ХХ веков, поэтому было бы логично посвятить им особый раздел, поместив его непосредственно перед разделом об историософии В.С.Соловьева.
Раздел о становлении «научной» философии истории в России требует продолжения, поскольку изложение прервано на полуслове, причем на самом интересном месте. Конец XIX - первая четверть ХХ в. ознаменовались появлением целой серии важных работ по теории истории, авторами которых были такие известные историки, как Р.Ю.Виппер, А.С.Лаппо-Данилевский, Д.М.Петрушевский. Различные аспекты философии истории затрагивали в своих трудах В.И.Герье, И.М.Гревс, Е.В.Тарле и многие другие. Даже отрицая философию истории, как это делали Виппер и Петрушевский, каждый из них внес вклад в ее развитие, фактически продолжая исследование философско-исторической проблематики под другими названиями: «теория исторического познания», «методология истории», «логика истории» и т.п. Декларативное неприятие философии истории, о котором заявлял, например, П.Н.Милюков, не означало ее отсутствия на деле. Как замечал современник упомянутых русских мыслителей, американский историк К.Бекер, стремясь отказаться от всякой философии истории историк не достигает цели - он просто руководствуется дурной философией историей [22]. «Социолог, теолог и ученый - каждый из них имеет свою собственную философию истории», - добавлял другой его соотечественник [23]. Отметим также, что многие из названных выше имен даже не упоминаются, а одинокое замечание о Виппере дает совершенно неверное представление о его взглядах на соотношение истории и социологии.
Наибольший вклад в развитие «научной» философии истории внес Н.И.Кареев, бывший в то же время крупнейшим представителем социологического направления в русской исторической науке. Его предшественниками, как хорошо показано в книге, явились П.Л.Лавров и Н.К.Михайловский. К ним необходимо добавить также философа-позитивиста В.В.Лесевича, автора одной из самых первых на русском языке специальной работы по философии
истории [24]. В лекции о «социологическом направлении» заслуживает упоминания и известный социолог В.М.Хвостов, а также Петрушевский, занявший довольно своеобразную позицию по вопросу о взаимоотношениях между исторической наукой и социологией.
Зато П.А.Сорокин оказывается тут совершенно не к месту. Авторам так и не удалось доказать, что его ранние труды внесли сколько-нибудь заметный вклад в философию истории. Из всей совокупности сочинений Сорокина можно при желании вычленить определенную философско-историческую концепцию, как это показал И.А.Голосенко [25], но все же основной его заслугой является разработка нового направления в американской социологии, а вовсе не в русской философии истории. Возвращаясь к Карееву, приходится констатировать явную недооценку авторами ряда важных его работ по философии истории, особенно позднего периода, в которых подводились итоги его многолетних изысканий в этой области [26]. Помимо того, при изучении социологического направления в русской философии истории встает важная проблема западного влияния на его развитие, особенно философии позитивизма. Можно без труда проследить, в частности, влияние так называемой «динамической социологии», мысль о которой сформулировал О.Конт и развил Л.Ф.Уорд [27].
Завершая разговор о «сциентистском» направлении в целом, необходимо упомянуть еще о двух немаловажных аспектах. Не упоминая целый ряд необходимых имен, авторы вместе с ними упускают из виду практически всю гносеологическую проблематику, внимание к которой отличало «научную» философию истории начала века. Важно и то, что многие из историков, занимавшихся ее разработкой, - Виппер, Кареев, Петрушевский - продолжали работать в советское время, хоть в какой-то степени обеспечив преемственность традиций после катастрофы, постигшей историческую науку в результате большевистской революции. Оставался в Советской России и Г.Г.Шпет, занимавший совершенно особое место в истории русской философии начала ХХ в. В числе первых в мире он всерьез занялся разработкой исторической герменевтики.
Излагая тему «Материалистическое направление русской философии истории», авторы вновь встают на твердую почву, особенно при освещении марксистского вклада в развитие этого направления. Можно было бы, однако, более подробно остановиться
на значении идейной полемики середины 1890-х годов, спровоцированной книгами Г.В.Плеханова и П.Б.Струве, в истории русской общественнной, в том числе философско-исторической мысли. Учитывая ее последствия, трудно переоценить значение этой полемики в истории развития национального самосознания. Этапное значение имел также выход сборника «Проблемы идеализма» в 1902 г., поэтому желательна его более полная и точная характеристика. За «Проблемами идеализма» последовала целая серия других коллективных выступлений русских мыслителей, каждое из которых отражало определенный этап в развитии общественной мысли, причем их перечень не исчерпывается хорошо известными «Вехами» и «Из глубины». Вслед за «Вехами» последовал сборник «О Владимире Соловьеве» (1910). Характер коллективного выступления носила публикация на страницах «Русской мысли» докладов на заседании московского Религиознофилософского общества, посвященном началу мировой войны. Вслед за тем вышла серия брошюр под общим названием «Война и культура», авторство которых принадлежало крупнейшим русским философам того времени. Завершением этого своеобразного цикла коллективных работ русских мыслителей можно считать сборник «Освальд Шпенглер и Закат Европы», сопровождавшийся целым рядом других публикаций на ту же тему. Столь большой интерес к книге Шпенглера объясняется тем, что в России еще до ее появления выдвигалось немало собственных версий «конца Европы». Примечательно, что от сборника к сборнику углублялось их философско-историческое содержание, а последний, ставший лебединой песней русских мыслителей старой школы, был преимущественно посвящен философии истории.
Лекция о В.С.Соловьеве отличается четкостью изложения и продуманностью структуры, основные аспекты его философско-исторической концепции получили должное освещение. Возражения может вызвать только злоупотребление его определением «зоологический национализм» применительно к позднему славянофильству (упоминается трижды, хотя и одного раза много), а также характеристика Н.Я.Данилевского как «национал-патриота». Лексика современной желтой прессы вообще неприменима по отношению к мыслителям прошлого столетия. Кроме того, первоначальное впечатление Соловьева относительно «полного безучастия российского общества к положению народа в период голода 1891 г.» подается как бесспорный исторический факт, хотя
дело обстояло совершенно иначе. Не говоря уже о деятельности многочисленных комитетов помощи голодающим, можно привести другие свидетельства общественной активности тех трагических дней. Полное безучастие проявлял поначалу только Л.Н.Толстой, пока его не пристыдили собратья по перу. Вообще же «русский голод» 1891-1892 гг. имел большие общественные последствия, значение которых в полной мере не оценено до сих пор. Приведенный пример показывает, что неплохо разбираясь во взглядах того или иного мыслителя, авторы не всегда верно представляют себе их подоплеку, тот реальный исторический контекст, в котором они формировались.
Две лекции, посвященные русской философии истории «Серебряного века», не дают, к сожалению, адекватного представления об этом важнейшем периоде благодаря схематичности изложения и фрагментарности представленного материала. Вызывает сомнение сам факт разделения единой по своему внутреннему содержанию темы на две части, в результате чего «историософия всеединства», к которой почему-то сводится вся философия истории того времени, оказывается оторванной от философского возрождения. При этом само возрождение показано лучше, чем порожденная им философия истории. Формулировка «религиозно-философский ренессанс» нуждается в уточнении. Сошлемся на мнение одного из главных его творцов: «Вряд ли можно сказать, что у нас был религиозный ренессанс», поскольку это движение затронуло только очень узкий круг «культурной элиты» [28]. Сам Бердяев предпочитал говорить о русском духовном или культурном ренессансе.
Как представляется, данная тема требует гораздо большего внимания, чем ей сочли нужным уделить авторы книги, поскольку речь идет о кульминационном моменте в развитии русской философии истории. В ее истории «серебряный век» русской культуры был золотым веком. В первую очередь, необходима подробная характеристика взглядов С.Н.Булгакова, являвшегося центральной фигурой эпохи философского возрождения. «Историософская тема была у него на первом плане», -подчеркивал В.В.Зеньковский [29]. Более серьезного отношения заслуживает Е.Н.Трубецкой, начиная с его ранних работ о религиозно-общественных идеалах раннесредневекового христианства, и заканчивая его крупными произведениями предвоенной и военной поры: «Миросозерцание ВлС.Соловьева»,
«Метафизические предположения познания», «Смысл жизни». Заметный вклад в общее дело внес В.Ф.Эрн, лишь мимоходом упоминаемый в книге. Если говорить о С.Л.Франке, то нельзя ограничиваться только его поздними работами. Философско-исторические взгляды Франка отчетливо проявились уже в полемике с Эрном до и во время мировой войны, затем последовали книги «Душа человека» и «Предмет знания», важные для понимания его гносеологии, а с «Очерка методологии общественных наук» началась систематическая разработка особой «социальной философии», введение в которую и представляет цитируемая авторами книга «Духовные основы общества».
Несколько особняком от общего течения философской жизни стоял И.А.Ильин с его фундаментальным исследованием о Гегеле; в связи с которым заслуживает упоминания также Б.П.Вышеславцев, автор работ о философии Фихте. Разработанный ими метод «историко-философского» исследования представляет собой важный вклад в теорию познания. Особое место в этой славной когорте занимал Л.П.Карсавин, наследие которого представлено в книге очень выборочно и не самым лучшим образом. Интерес к философским проблемам истории проявился в самых первых его крупных исследованиях «Очерки религиозной жизни Италии» и «Основы средневековой религиозности». Затем были опубликованы «Культура средних веков» и «Введение в историю», и лишь потом появилась брошюра «Восток, Запад и русская идея», в которой авторы обнаруживают первые признаки размышлений Карсавина о смысле истории. Ими упущена также важнейшая карсавинская статья «Русская философия истории», в которой подводились итоги ее развития к моменту крушения исторической России.
В связи с характеристикой философии истории «серебряного века» встает совершенно особый вопрос о значении первой мировой войны и революции 1917 г. в истории русской философско-исторической мысли. В книге о русской философии истории эта тема заслуживает отдельной главы [30].
Трудно согласиться с искусственным вычленением из общего процесса развития философско-исторической мысли Серебряного века философии истории Н.А.Бердяева, которой отведено место после лекции об евразийстве. Несомненно, Бердяев заслуживает особого отношения как мыслитель, который внес наибольший вклад в развитие русской философии истории, однако вряд ли стоило вырывать его из того контекста, в котором развивалось его
творчество именно в тот период, когда он уделял ей повышенное внимание. Впервые к проблемам философии истории Бердяев обратился в книге «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии» (1901) и в статье «Критика исторического материализма» (1903). С 1907 г., в связи с зарождением «нового религиозного сознания», он приступил к разработке собственной философско-исторической концепции и уже в следующем году опубликовал программную работу «Происхождение зла и смысл истории» (в 1911 г. переиздана в составе «Философии свободы»), в которой сформулировал «религиозные предпосылки философии истории» [31]. Содержательную сторону своей философии истории Бердяев развивал в трудах, посвященных В.С.Соловьеву (1911) и А.С.Хомякову (1912). Важное значение для понимания его взглядов имеет книга «Смысл творчества» (1916), в которой он попытался раскрыть особенности философской формы познания. В годы войны и революции Бердяев опубликовал большое количество работ, посвященных философско-историческому анализу происходивших в мире грандиозных событий, которые означали коренной поворот в ходе всемирной истории. Важнейшие из них вошли в сборник «Судьба России» (1918). Итоги происходивших на его глазах исторических перемен нашли отражение в серии работ первой половины 1920-х годов: «Философия неравенства», «Предсмертные мысли Фауста», «Конец Ренессанса», «Смысл истории», «Новое средневековье». И только гораздо позднее появились «Опыт эсхатологической метафизики» и «Русская идея», цитируемые в книге. Большое значение для понимания генезиса его представлений о философии истории имеет «опыт философской автобиографии» Бердяева - «Самопознание». В конечном итоге взгляды Бердяева показаны в книге очень неполно, поскольку анализируются только отдельные его работы, причем в обратном хронологическом порядке, что абсолютно неверно отражает развитие его концепции, представляя их в перевернутой перспективе. Поздние работы Бердяева, как и Ильина, Федотова, Франка, гораздо лучше смотрелись бы при сопоставлении их со взглядами евразийцев и других мыслителей русского зарубежья, продолжавших свои философско-исторические изыскания после крушения исторической России [32].
В заключение приходится констатировать, что развитие взглядов тех или иных мыслителей в рецензируемой книге зачастую рассматривается неисторично. Концепции многих русских
философов анализируются вне исторического контекста, в котором они зарождались, в отрыве от своего исторического времени, без учета специфики различных эпох. Нередко игнорируются ранние работы отдельных мыслителей (Бердяев, Карсавин, Франк) или, наоборот, более поздние их сочинения (Кареев). Можно отметить заметные диспропорции в освещении различных тем, что создает неверное представление об их относительной важности. В отдельных случаях ощущается излишнее внимание к одним фигурам, недостаток - к другим. В этом проявляется недостаточное умение авторов определить место того или иного мыслителя в истории русской философии истории, его реальный вклад в ее развитие. В библиографии присутствует много общих работ по истории русской мысли, но далеко не в полной мере учтена специальная литература по философии истории. Авторы демонстрируют также явно недостаточное знание сочинений самих русских мыслителей, взгляды которых освещаются на страницах книги. Иногда даже возникает впечатление, что они не совсем понимают то, о чем пишут, а главное - о чем надо писать. Такое мнение может показаться спорным, поэтому автор данного обзора готов внимательно выслушать любые возражения. Тема заслуживает того, чтобы обсудить ее подробно и всесторонне.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Новикова Л.И., Сиземская И.Н. Русская философия истории. Курс лекций. - М., 1997. Рецензию Л.П.Буевой см.: Вопросы философии. 1999.№ 3.
2. См.: Очерк русской философии истории. Антология. - М., 1996; Бенедиктов Н.А., Пушкин С.Н., Шапошников Л.Е., Шаталин Е.Н. Философия истории в России. XIX в. - Нижний Новгород, 1994; Философия истории в России. Хрестоматия. - М., 1996.
3. Зеньковский В.В. История русской философии. - Л.,1991. Т.1. Ч.1.
- С. 41,45.
4. Синицына Н.В. Третий Рим. Истоки и эволюция русской средневековой концепции (XV-XVI вв.). - М., 1998.
5. См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. II. - М., 1988. -Лекции XXV-XXVI.
6. Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII вв. - М., 1973; Алпатов М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XVII - первая четверть XVIII века. - М., 1976; Поршнев Б.Ф. К вопросу о месте России в системе европейских государств в XV- XVIII вв. // Ученые записки АОН. Вып.2. Вопросы всеобщей истории. - М.,1948;
Поршнев Б.Ф. Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в. - М.,1970; Поршнев Б.Ф. Тридцатилетняя война и вступление в нее Швеции и Московского государства. - М., 1976.
7. О духовной элите в отличие от интеллигенции см.: Флоровский Г.В. Пути русского богословия // О России и русской философской культуре.
- М., 1990. - С. 331; Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала ХХ в. и журнал «Путь» // Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. - М., 1994. Т.2. - С.302, 308,311-312.
8. Булгаков С.Н. Героизм и подвижничество // Вехи. - М., 1990. - С.35.
9. Ильин В.Н. Религия революции и гибель культуры. - Paris,1987. - С. 96.
10. Бердяев Н.А. Алексей Степанович Хомяков. - М.,1912. - С.6. См. также: Глинка Ф.Н. Рассуждение о необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года // Сборник материалов по истории исторической науки в СССР (конец XVIII - первая треть XIX в.). -М.,1990. - С.235-244; Зеньковский В.В. История русской философии. ТЛ. Ч.1. - С.143,165.
11. Федотов Г.П. Трагедия интеллигенции / / Федотов Г.П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры.
- СПб.,1991. Т.1. - С.86.
12. Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. -СПб.,1913. - С.254-255,278-279,309,342.
13. См., в частности: Погодин М.П. Историко-политические письма и записки в продолжении Крымской войны // Погодин М.П. Сочинения. Т.ГУ. - М.,1874; Из писем Ф.И.Тютчева во время Крымской войны // Русский архив. 1899. Кн.2 и 3.
14. См.: Шпет Г.Г. Философское мировоззрение Герцена. -Петроград,1921. - С.38,44-45,48,75,76.
15. См., в частности: Киреевский И.В. Обозрение русской словесности 1829 года // Киреевский И.В. Критика и эстетика. - М.,1979. - С.78-79; Погодин М.П. Историко-политические письма. - С.231,238; Данилевский Н.Я. Россия и Европа. - СПб.,1995. - С.39,138,190-191,243-244,249,349,358,363,421-422; Данилевский Н.Я. Горе победителям. Политические статьи. - Калуга,1998. - С.37,78,220.
16. Гегель Г.В.Ф. Лекции по философии истории. - СПб.,1993. - С.451.
17. Бердяев Н.А. Философия неравенства // Русское зарубежье. -Л.,1991. - С.131.
18. См., в частности, сб. «О Великом инквизиторе. Достоевский и последующие». - М.,1992 (особенно сочинения В.С.Соловьева, В.В.Розанова и Н.А.Бердяева).
19. Зеньковский В.В. История русской философии. ТЛ. Ч.2. - С.241-243.
20. Достаточно назвать статьи Н.И.Кареева: Историческая философия в «Войне и мире» // Вестник Европы. 1887. Кн.7; Новая статья об исторической философии Л.Н.Толстого / / Научный исторический журнал. 1914.№2 (о статье В.Н.Перцева «Философия истории Л.Н.Толстого» //
Война и Мир. Сб. памяти Л.Н.Толстого. - М.,1913). См. также: Антология мировой философиии. - М.,1972.Т.4. - С.448-464.
21. Шперк Ф.Э. В.В.Розанов (опыт характеристики) // В.В.Розанов: pro et contra. - СПб.,1995. Кн.1. - С.261.
22. Becker C. Reviewing of Historical Books // Annual Report of the American Historical Association for 1912. - Wash.,1914. - P.136.
23. Wyer J.I. Bibliography of the Study and Teaching of History // Annual Report of the American Historical Association for 1899. - Wash.,1900. -Vol.1. - P.561.
24. Лесевич В.В. Философия истории на научной основе // Отечественные записки.1869.№1
25. Голосенко Н.А. Философия истории Питирима Сорокина // Новая и новейшая история.1966.№ 4; см. также: Чесноков Г.Д. Философия истории П.Сорокина // Вопросы философии. 1971. № 1.
26. См.: Носков В.В. Первая мировая война и судьбы «научной» философии истории в России // Историк и революция. - СПб.,1999. - С.95-99.
27. См.: Носков В.В. Л.Ф.Уорд и Россия // Проблемы социальноэкономической и политической истории России XIX-XX в. - СПб.,1999; Носков В.В. Американская «психологическая школа» в социологии и русская «этико-социологическая школа» // Americana. Вып. 2. - Волгоград,1998.
28. Бердяев Н.А. Русский духовный ренессанс начала XX в. и журнал «Путь»... - С.302.
29. Зеньковский В.В. История русской философии. T.II. Ч.2. - С.202.
30. Носков В.В. Первая мировая война и русская философия истории // Проблемы всемирной истории. - СПб., 2000.
31. Бердяев Н.А. Происхождение зла и смысл истории // Вопросы философии и психологии. 1908. Кн. IV (94). - С.320.
32. Из новых работ на эту тему см.: Волкогонова О.Д. Образ России в философии русского зарубежья. - М.,1998.
