CC BY
290
УДК 947 ББК 63.3(2)537
РУССКАЯ ДВОРЯНСКАЯ УСАДЬБА КАК НАЦИОНАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН:
ПРОСТРАНСТВО, ЭТОС, ВРЕМЯ
Рассказова Лариса Викторовна,
кандидат культурологии (г. Пенза)
Аннотация. Автор описывает образ и смысл русской дворянской усадьбы в контексте национальной истории и культуры.
Ключевые слова: земля, семья, хозяйство, городская, сельская усадьба, праздность.
RUSSIAN NOBLE MANSION AS A NATIONAL PHENOMENON: SPACE, TIME,
ETHOS
RASSKAZOVA L.V.
Ph.D. in cultural studies (Penza)
Abstract. The author describes the image and meaning of Russian noble estates in the context of national history and culture.
Key words: land, family farmers, rural, ruralfarmstead, idleness.
В специальных работах последнего време-
ни, посвященных феномену русской дворянской усадьбы, о ней заявляется, как о «неотъемлемой и даже коренной части русской культуры, в которой закодированы все ее специфические бытийные особенности» [1]. Мы обратимся к социокультурным аспектам русского усадебного феномена.
Еще В.О. Ключевский заметил: «Должно быть, каждому народу от природы положено вос-
принимать из окружающего мира, как и из переживаемых судеб, и претворять в свой характер не всякие, а только известные впечатления, и отсюда происходит разнообразие национальных складов или типов, подобно тому, как неодинаковая световая восприимчивость производит разнообразие цветов» [2].
Краеугольными камнями, каркасом, на котором строится русская усадебная модель жизни, являются земля и семья. Собственно, через
173
эти категории и проявляется бытийность усадьбы (в отличие, например, от дачи или жизни в городе и т. п.) В нашей работе мы остановимся на первом.
Пространство. Русским свойственно сакральное отношение к земле. Это один из отзвуков неолитической цивилизации. Современный историк отмечает: «Традиционная земельная собственность <...> это не чисто экономическое понятие. Это понятие, совмещающее сакральную символику священной земли предков с установками хозяйской рачительности и ответственности» [3]. Во многом такое отношение к земле сохраняется до сих пор. Подтверждение неизменности этой ментальной особенности находим и в исследованиях последнего времени, и в житейской практике. Например, нынешние загородные участки, за которые далеко не все горожане держатся как за «подспорье» в нашей сложной жизни и источник хлеба насущного. Труд на личном огороде не только непроизводственный (непромышленный), но часто вообще непроизводительный (на рынке купить дешевле), тем не менее, участка не бросают.
Земля как основа усадьбы существует в ней в двух взаимосвязанных формах. Во-первых, как объект хозяйствования: количество и качество выделенного/полученного надела, климат, агротехника, хозяйственный уклад, трудовая деятельность и ее результаты и проч. Во-вторых, земля как территория, часть природы: устроенные сады, пруды, парки, архитектурные ансамбли, то есть, как объект преобразования среды по «неэкономическим» законам красоты, соприродности и проч. Причем, на наш взгляд, нельзя сводить первое к экономической стороне усадебной жизни, а второе к ее художественному миру. В этом проявляется синкретизм усадебной модели. О философии хозяйства отец С. Булгаков писал: «Хозяйство, т. е. <...> трудовое творчество жизни, есть общий удел человечества, хозяйственное, т. е. трудовое отношение к миру есть первоначальное и самое общее его самоопределение. <...> Культура лишь трудом человечества высекается из природы, и в этом смысле можно сказать, <...> что вся культура есть хо-
зяйство. Хозяйственный труд или культурное творчество человечества порождается и поддерживается потребностью жизни в самозащите и в саморасширении» [5].
Одна из главных составляющих русской ментальности - ее соприродность, или в другом масштабе, «ландшафтное видение», присущее русскому человеку. Категория пространства является одним из важнейших факторов как на макроуровне в истории страны, так и в микрокосме личности русского человека. Как замечает В.А. Анучин, не было редкостью на Руси, когда смерды заселяли земли, равные довольно крупным по западноевропейским понятиям феодальным государствам [6].
Историки сходятся во мнении о ненасильственном характере великорусской колонизации. Колонисты искали среди лесов не добычи, а безопасных мест для хлебопашества и промыслов. Происходило заселение, а не завоевание края. Таковы были и условия помещичьей колонизации пограничных земель в XVI, XVII веках. Ученые (H.H. Воронин, Л.В. Череп-нин, В.А. Анучин, Л.В. Милов и др.) отмечают, что в отличие от Запада, русский боярин не внедрялся в сложившуюся крестьянскую общину, скупая крестьянские наделы, а на пограничных землях, захватывая чужую землю местного населения и устраивая на ней замок-крепость (бург), а затем ведя оттуда войну с коренными жителями.
Первоначально боярские дворы даже не были специально огорожены от крестьянских усадеб, в отличие от европейских замков [7].
Эволюция русской дворянской усадьбы идет от невыделенного из общей территории элемента (боярского, помещикова двора), до противопоставленного крестьянской деревне очага высокой ученой культуры («вертоград заключенный»). В петровские времена усадьба получила новую для России функцию загородного дома, villa urbana, места проведения просвещенного досуга. Так русская дворянская усадьба приобрела свое уникальное положение на границе двух цивилизаций: крестьянской неолитической и ученой городской. Именно через усадьбу, а не уездный город (тем более губернский), шел процесс их взаимодей-
174
ствия. Как справедливо отмечает В.А. Ану-чин: «В истории России городская культура временно деградировала и заменялась деревенской. Города возникали, росли, приходили в упадок, поднимались снова (но не все и не всегда) <...>» [8].
В пореформенное время 1860-х годов в России трагически остро выявилось пограничное положение дворянской усадьбы с неолитической крестьянской цивилизацией. Ведь уклад натурального хозяйства замкнут, в нем отсутствует познавательная потребность и возможность изменений, оно циклично. Изменить его нельзя, его можно только разрушить.
Большинство социокультурных особенностей крестьянской цивилизации основаны на том, что это «экологическое» сообщество, погруженное в природу и воспроизводящее ее ритмы. Ее признаки: «аграрная экономика, ручной труд, минимальное потребление, простой быт, зависимость от природноклиматических ритмов. <...> Основная социальная ячейка - большая семья. Идеология крестьянской цивилизации -миф. <...> Ментальность деревни направлена на поддержание ее устойчивого уклада» [9]. Это долгая длительность (по Броделю), «спящая история». Изменения здесь происходят так медленно, что неразличимы для людей.
Городская, письменная, динамичная, индивидуализированная культура соприкасается с неолитической именно в усадьбе. Усадьба -переходное звено, один конец которого погружен в неолитический океан: подчиненность природным ритмам, календарным циклам, приверженность патриархальным обычаям, в том числе жизнь «большой семьей» со чады и домочадцы, патерналистский уклад, модели поведения, обязательные и подчиняющие себе ее насельников, самодостаточность и замкнутость. Второй же конец этого звена - просвещенная атмосфера творчества, яркая индивидуальность ее владельца, широта и изменчивость его духовных интересов и проявлений, личная свобода, преобразование среды обитания и проч.
Важно, что современники этой эпохи, насельники усадеб осознавали и по-своему остро переживали это пограничное положение.
П.В. Анненков повествует о расколе в стане западников, оформившемся летом 1845 г. именно в усадьбе [10]. «Освежающая буря» началась во время прогулки по полям, «на которых, по случаю раннего жнитва, царствовала теперь муравьиная деятельность. Крестьяне и крестьянки убирали поля в костюмах, почти примитивных, что и дало повод кому-то сделать замечание, что изо всех женщин одна русская ни перед кем не стыдится и одна, перед которой также никто и ни за что не стыдится» [11]. А.Я. Панаева передает спор В.П. Боткина, И.С. Тургенева и Н.А. Некрасова (все «усадеб-ники»!), относящийся к шестидесятым годам, в ходе которого В.П. Боткин называет русских крестьян «звероподобною пародией на людей», а И.С. Тургенев доказывает, что в отличие от Франции, где в больших городах есть оседлый народ, впитавший в себя городскую цивилизацию, «в России народ является в столицу на время, запродать свой физический труд, и снова уходит в деревню, и столичная цивилизация не соприкасается с ним; каким он пришел в столицу, таким и уходит по своим деревням» [12].
Это же пограничное положение усадьбы художественными приемами исследует И.А. Бунин в «Суходоле» (1923). Летописное повествование о суходольцах построено так, «чтобы с разных сторон осветить «душу», психику обитателей Суходола, а затем особенностями этой психики, а не косностью крепостных порядков, объяснить разрушение дворянских гнезд» [13]. И.А. Бунин ищет причины косности и невежества на Руси не в социально-правовых и экономических, а в изначальных, первобытных истоках миропонимания и характеров людей, равно господ и холопов. (Речь идет о мелкопоместной провинциальной дворянской усадьбе начала XX века).
И до нынешнего времени в России путешествие в пространстве есть путешествие во времени. Попадаешь не только в другую точку пространства, но и в другую эпоху. Интересны наблюдения современных исследователей над тем, что колхозы для советского крестьянства выполняли роль барина: снабжали кормом для скотины, техникой для вспашки огородов, дешевыми
175
натуральными продуктами, обеспечивали работой, заботились об образовании детей и культурном отдыхе, принуждали к труду внеэкономическими рычагами и проч.
В период становления и существования Российской империи усадьба являла звено, в котором, как в капле воды, отливалось главное и уникальное в устройстве России. По определению исследователя, феномен российского имперства - «уникальная сложно организованная этносоциальная и территориально-хозяйственная система реликтового патерналистского («большая семья») типа» [14]. Макромасштаб этого определения приложим к стране в целом. В микромасштабе это определение усадьбы. (Кстати, на этой почве возможны и разговоры о модели своеобразного классового мира в усадьбе, далеко не повсеместного и не полного. Но это отдельная большая тема.)
Возможно, в этом - объяснение универсальности усадебного феномена. Через крестьянскую цивилизацию она связана с национальным архетипом, естественной средой обитания нации, и шире - с культурогенезом человека, память о котором неистребима из человеческого сообщества. Это как мифологическое сознание, которое не уничтожается с появлением научного мышления и политической идеологии. Как констатирует исследователь, «уникальность России в том, что здесь историческое сосуществование традиционной, допись-менной и высокописьменной, типографски индустриальной культур смогло растянуться на несколько поколений, в одном этносе и в одном государстве, с такой глубиной, такой степенью рефлексии и разнообразием, включающим движение не только снизу вверх, но и с верхней ступени цивилизации вниз, как это едва ли еще где-то было» [15].
Итак, усадьба является уникальной, выработанной веками, формой взаимодействия цивилизаций в уникальной же русской ситуации растянутости во времени и пространстве разных типов культуры (цивилизационных типов), в силу своего пограничного положения между неолитом и культурой нового времени. При смене внеэкономических механизмов крестьян-
ской общины и крепостного права на торгово-капиталистические отношения в деревне крестьянская цивилизация была обречена на гибель. Реформа 1861 года отменила два фактора, определивших возникновение усадьбы: дворянское право на землю и дворянское право на крестьянский труд. Земля и труд стали объектами купли-продажи для всех сословий, что повлекло за собой изменение культурно-психологического отношения к земле, взаимоотношений между дворянами и крестьянами, самоосознания этих сословий.
Усадьба, как модель жизни, устояла, хотя и не без потерь, выработав не сразу механизм приспособления усадебного уклада к новым условиям. Гибель ее в 1917 году была не закономерной, а насильственной, противоестественной.
Этос. Многое в истории выживания русской усадьбы объясняется принадлежностью дворянству с его характерным этосом [16]. Мы здесь будем, естественно, говорить только о поместных дворянах, сохранивших земельные наделы и усадьбы. На наш взгляд, эпитет, традиционно употребляющийся для характеристики этого этапа жизни дворянства - «оскудение» не соответствует историческим реалиям.
Во-первых, потому, что значительная часть дворянства сумела перестроиться в новых условиях, хотя и ценой отказа от сословных привилегий, т. е. измены дворянскому этосу. Как верно замечает С. Беккер, трансформацию, которую пережило дворянство после освобождения крепостных, неверно называть «упадком дворянства»: «Большинство дворян научилось жить, а многие и процветать, в мире, где наследственные привилегии были заменены равенством перед законом» [17].
Во-вторых, анализируя экономическое положение пореформенного дворянства, современные исследователи приходят к выводу о сохранении значительной частью дворянства своего статуса [18]. Вспомним, что период реформ 1860-х годов - не первый случай запустения усадеб. О нем писал еще А.С. Пушкин в начале 1830-х годов в статье «Мысли на дороге (Путешествие из Москвы в Петербург)». Своеобразие и отчаянность эпохи 1860-х годов заключались
176
в том, что была подорвана экономическая основа усадебного существования, и встал вопрос о возможности/нереальности жизни усадьбы на других (каких?) основаниях. Ученые ИРИ РАН в капитальной монографии о сельской усадьбе приходят к любопытному выводу: «земельный фонд по стране сокращался, а число усадеб оставалось, по крупным хронологическим вехам, стабильным» [19]. Когда уже не стало возможности после революции 1917 года сохранять территорию усадьбы, с собой в эмиграцию забирали фамильные портреты, архивы, альбомы фотографий, памятные вещи и проч. Пока можно было жить в своей стране, усадьбу сохраняли.
Другое дело, что темпы и векторы «усадебной перестройки» определялись постепенно, так как и предыдущие жизненные стереотипы праздного класса складывались веками. Часть усадеб стремительно перестраивается в экономии. Ядро старой усадьбы - помещичий дом и парк - «переезжают» на периферию усадебного комплекса, в новых хозяйствах часто его не строят совсем. В центре сооружаются производственные корпуса. (См., например, пензенские усадьбы Завиваловка, Беково, Поим, Ли-повка и др.). «Исторические» усадебные комплексы существуют «взаймы» на доходы с другой деятельности (экономии, заводы, ценные бумаги, гос. служба).
На наш взгляд, пореформенный период делает очевидным вывод о том, что усадьба - синкретический феномен, существование которого не поглощается, не покрывается и не обеспечивается отдельными конкретно историческими экономическими факторами. Что же в усадебном укладе этого периода выходит на первый план? Что сохраняется в новых экономических условиях?
Традиционное обвинение пореформенного дворянства в неумении перестроиться, в попытке продолжения жизни по старым канонам, т. е. на основе привилегий, а не экономических и правовых законов, выглядит не вполне корректно, если не сказать бессмысленно. Главная привилегия дворянства - личная свобода, включающая в том числе и свободное время, т. е. праздность. Призыв быстро и сразу отказаться от это-
го равносилен призыву к добровольному и публичному аутодафе.
Праздность в данном контексте не означает лень или неподвижность, а понимается, как возможность «непроизводительного потребления времени»» [20]. На этом основаны нормы социального поведения в усадьбе, а часто и сам факт ее приобретения. Это сознательный отказ от дохода как цели усадебной жизни (а не от дохода вообще), установка на непроизводительный характер дворянского хозяйства. Примеров можно приводить множество, начиная с содержания дворовых, находящихся не у дел, и увечных, а также доставшихся по наследству и совершенно не нужных в рационально построенном хозяйстве, обременяющих его; вплоть до отказа вырубать старые деревья в садах, затеняющие фруктовые и уменьшающие их производительность. Не говоря уж о личных интересах хозяина: коллекционировании, музицировании, театральных постановках, литературном творчестве и много чего еще. Да и само содержание абсолютно бездоходных и обременительных в пореформенный период «гнезд родовых» - это тоже проявление дворянского это-са, противоречащее принципам рационально построенного производительного хозяйства. Эта «субъективная неспособность быстро переориентироваться, отказаться от всего привычного» и ставится в вину дворянству. Между тем известные случаи быстрой ориентировки и отказа от привычного, а именно организация новыми владельцами, недворянами, цехов, мастерских и складов в господских домах шедевров архитектуры, вырубка старинных садов и парков, шедевров ландшафтного искусства, раздача их под дачи вызывает неприятие и квалифицируются как варварство.
Закономерный вывод о том, что именно дворянство является создателем и хранителем наибольшего количества самых значительных очагов культуры и культурных сокровищ нации, во всяком случае, в России, является логическим следствием приверженности дворянства устарелым канонам этоса феодального периода в новой буржуазной эпохе.
Прямым результатом такой модели поведения дворянства, т. е. удавшихся попыток следо-
177
вания прошлым канонам и стереотипам, своему этосу в новых условиях, является сохранение ими национального культурного наследия. Т. Веблен делает вывод о том, что «современная культура во многом обязана праздному классу сохранением традиций, обычаев и образа мышления, бытовавших на уровне более архаической культуры, где они получили самое широкое распространение и наиболее результативное развитие» [21]. Дворянская усадьба, на наш взгляд, и является одним из образцов «более архаической культуры».
«Демонстративная праздность обозначала социальное положение хозяина дома» [22], это маркер дворянского сословия. Otium cum dignitate свободное время почетно. Тот, кто делает что-то за плату, т. е. получая доход, производительно, уподобляется рабу. Другой поворот этого стереотипа, особенно выраженный в усадебной жизни, дилетантизм, установка на непрофессионализм в занятиях, так как профессионал работает за деньги.
Протиповоставление досуга (otium) делу (negotium, ufficio) традиционно для античности, обозначено Цицероном, затем развито итальянскими гуманистами. В их творчестве и жизне-поведении «исходная антитеза negotium otium <...> конкретизируется и раскрывается в ряду семантических оппозиций: службы и служения, профессии и призвания, внешнего и внутреннего, обыденного и возвышенного, вынужденного и свободного, постылого и приносящего наслаждение», констатирует исследователь. Именно эти оппозиции представлены в русской усадебной модели жизни, особенно в период ее золотого века [23]. Таким образом, усадебная модель выступает хранителем традиций этоса праздного класса.
Размышляя о механизмах смены дворянского этоса этосом победившего буржуа и о результатах этого процесса, М. Оссовская делает вывод о возможности «постепенного слияния образцов победившего и побежденного класса, причем образцы побежденного класса сохраняют свою привлекательность» [24]. Так обстоит дело с купеческими меценатскими усадьбами, перешедшими из рук родовой аристократии к просвещенным предпринимателям меценатам,
устраивавшим там творческие дачи, театры и т. п. Стремление новык хозяев приобретать «исторические» усадьбы, не имевшие для них ценности в собственных семейнык, родовык корнях, говорит о приоритете «барского уклада» в этической системе новых владельцев.
Самое ценное качество праздности - свободное распоряжение своим личным временем. Именно праздное, то есть непроизводительное потребление времени является источником преобразовательной деятельности в усадьбе. In otio meo negotia следует «время досуга проводить недосужно». Наиболее распространенная форма траты его в русской усадьбе -на преображение окружающей среды. В этой деятельности слиты хозяйственная и непроизводительная сторона.
После революции 1905 года историками отмечается новый всплеск участия дворянского сословия в налаживании хозяйства. Стал увеличиваться фонд помещичьей земли [25]. Мы бы назвали это «вторым пришествием» дворян на землю. На землю оседают учителя, врачи, чиновники, люди творческого труда, приобретая небольшие участки, от 100150 десятин. На них начинают складываться новые усадьбы, разумеется, никаких родовых исторических корней не имеющие. Речь идет именно об усадьбах, а не о дачах, приобретаемых с целью отдыха или создания «творческой атмосферы». Чаще всего у новых землевладельцев недостает средств, земля покупается на кредит в банке с надеждой последующего покрытия долга из доходов от той же земли. То есть, это и невыгодное вложение излишков капитала в недвижимость.
Приведем, на наш взгляд, весьма характерный документ нового времени. По приказу СНК от 25 сентября 1919 года все бывшие помещики и дворяне, в том числе имевшие до революции более 100 десятин земли, обязаны были зарегистрироваться, заполнив стандартную анкету. В ответе на пункт об основаниях регистрации анкеты одной из пензенских дворянок нам встретилась настоящая летопись освоения новых земель. «Я, нижеподписавшаяся, Елизавета Матвеевна Бекман, 59-ти лет, урожденная Мачинс-кая, имела во владении около 180 дес. земли в
178
Балкашинской волости, хутор Безводный (Чем-барского уезда), из коих 39 дес. мною приобретено в разное время после замужества. Участок был заложен в банке за 9000 руб. До замужества участком заведывал брат Иван Матвеевич, потом сестра Анна Матвеевна. Я же училась на курсах и давала уроки, так как жить даже скромно на доход, при его ничтожестве, не могла. Земля была плохая, и только мой муж привел ее в блестящее состояние. Мой муж Гуго Александрович Бекман, 43 года, служил в почтово-теле-графном ведомстве. 18 лет служил в Чембаре и в весеннее и летнее время ежедневно ездил на хутор и работал не покладая рук. С 8 часов утра до часу дня был в конторе, а в 2 часа уже уезжал, возвращаясь поздно ночью. В раздополье с опасностью для жизни ездил и перебирался по льдинам, чтобы спасти плотину, которую устроил, чтобы улучшить участок. За неимением средств приходилось все делать подолгу, отдавая на дело свой труд и заработок, отказывая себе во всем. Землю удобрили, завели 12-польное хозяйство, рассадили рощу на 13,5 десятинах. Семнадцать тысяч деревьев поднялись, как стрелочка прямые, а сколько было положено труда? Боролись с почвой, с зайцами. Рассадили на двух десятинах фруктовый сад, в шахматном порядке 175 яблонь, кроме того, были груши, сливы, чернослив, вишня и др. Тридцать лет усиленных трудов и, наконец, достигли цели. Плотину соорудили грандиозную, сад начал давать чудные плоды <...> Был пруд, был сад, роща, удобренная земля, скотоводство, орудия. Настал момент радости, можно было за упорные труды получить награду!» [26]. Документ поразителен по эмоциональной напряженности, история же вполне типичная. Хутор Безводный (из названия уже все ясно) преображен в прекрасный уголок земли с плотиной, садами, полями. Правда, отсутствуют необходимые элементы старой усадьбы: барский дом, а вместо декоративного парка -целая рукотворная роща. На наш взгляд, эта деятельность не поддается разъятию на труд с целью получения дохода и труд непроизводительный. Это и есть конкретно историческое проявление синкретизма усадебной модели жизни, труднее всего поддающегося исследователям [27].
Преображение - одно из могучих оснований русского национального отношения к жизни во всех ее проявлениях [28]. Характерно, что именно этот коренной ментальный признак русской усадьбы притягивал к себе тех творческих людей, кто охотно занимался землей: С.И. Рахманинов, А.Н. Островский. А.П. Чехов, А.А. Фет, В.Д. Поленов, А.А. Бекетов, Д.И. Менделеев и др. Они оставили документальные свидетельства своего пристрастия. Реально таких людей было много, это видно по преображенным, до сих пор захватывающих былым величием и красотой усадебным территориям. Деятельность человека в сотворчестве с природой (одна из структурных черт усадебной модели поведения) может служить пластически выраженной метафорой творческого духа, искры, вдунутой Творцом при рождении человека. К. Поппер использовал образ сада для объяснения понятия третьего автономного универсума, т. е. мира творческого потенциала человека, включающего в себя содержание поэтических мыслей, научных идей, произведения искусства [29].
Сад, хотя он и «мог быть спланирован с чрезвычайной заботой, в дальнейшем, как правило, принимает частично неожиданные формы. Но даже если он и потом оказывается четко спланированным, некоторые неожиданные взаимоотношения между спланированными объектами в саду могут порождать целый универсум возможностей» [30], т. е. постоянно воспроизводимое сотворчество с Творцом. Любой сад есть результат взаимодействия природы и человека. В национальном русском усадебном саде напор природных сил превосходит и побеждает деятельность человека, скрывает регулярные элементы, внесенные им. Отсюда особая поэтика «заброшенных» усадебных садов, образ которых постоянно фигурирует и в художественной литературе, и в мемуарах со второй половины XIX в. «Заброшенный», то есть переставший расчищаться, поддерживаться сад - непременный атрибут мифологического образа русской усадьбы.
Материально зафиксированное и пока еще читаемое сотворчество с природой в нынешних руинированных и погибающих усадьбах делает их притягательными и для современных посе-
179
тителей. Более того, до тех пор, пока в усадьбе остаются следы культурного преобразования (остатки аллей, прудов, садов, пусть руинирован-ные архитектурные объекты), она продолжает быть реальным элементом культурного ландшафта России.
Время. Хронологической точкой отсчета, определяющей размежевание и одновременно возможность сопоставления сельской и городской дворянской усадьбы, можно принять конец ХУШ-го века. Еще в середине Х1Х-го века в одном из исследований городской жизни в России справедливо отмечалось: «Город в том значении, которое соединяется с этим словом в настоящее время, является у нас не ранее 1785 года» [31], т. е. с утверждения городовой реформы. Почти с этого же времени, с «Жалованной грамоты русскому дворянству» начинается и усадебная жизнь в России такая, какой мы ее сейчас воспринимаем. Таким образом, исторический опыт жизни в обоих типах поселений в России вполне сопоставим.
Усадьба особым образом организованное местопространство, «автономная ячейка любого жилого образования». Стало почти трюизмом утверждение, что «усадьба - колыбель большинства русских гениев» [32]. Конкретные примеры каждый может привести сам. Попробую дать один из возможных ответов на вопрос о причинах «урожая гениев» на усадебной ниве.
Городская дворянская усадьба, в отличие от сельской, не является самостоятельным феноменом, в то время как вторая, кроме автономного существования, могла стать и градообразующим фактором, и войти в городскую черту в результате расширения границ. Как известно, главным признаком сельской дворянской усадьбы является достаточно развернутый хозяйственно-производственный комплекс. В городской усадьбе он, как правило, редуцирован до построек, обеспечивающих не производство, а сохранение произведенного в сельской усадьбе и привезенного в город для употребления: конюшни, погреба (с ледником), дровяные и каретный сараи.
Размеры территории не являются решающим фактором, отличающим городскую усадьбу
от сельской, как и наличие парка или сада. Создание городской усадьбы определялось ее нахождением в рамках относительно организованной застройки, хотя первоначально весьма вольной и неупорядоченной.
После реформы 1861 года часть сельских усадеб была преобразована в дачи, отличительным структурно пространственным признаком которых является, прежде всего, отсутствие самостоятельного хозяйства. Это досуговое жилое образование в чистом виде, с полным устранением от производственной деятельности. Кроме того, усадьба - это, как правило, собственность семьи, а то и рода, т. е. нескольких поколений. Дача - это чужая собственность, снятая на лето. Как писал барон Н.Н. Врангель в начале ХХ-го века, «жизнь в деревне перестала быть жизнью на века, а лишь переходным этапом, летним отдохновением» [33]. Еще Ф.Ф. Вигель на самой заре дачной жизни характеризовал ее как несвободную, стесненную. Он пишет о дачах нового времени, уже почти в пределах городской черты: «Ныне, в самом Царском Селе, в Павловском, в Петергофе или на островах, поближе к Каменному и Елагину дворцам, русская знать в хорошеньких, разубранных уютных дачках гнездится, жмется, как дворня в людских» [34]. Таким образом, затесненность - это еще и социальный маркер.
Во второй половине и конце Х1Х-го века в восприятии современников отчетливо сохранялось противопоставление городской и сельской усадебной жизни, как, впрочем, и усадебной и дачной жизни в сельской местности. Но последняя антиномия - тема для другой статьи. Каковы же критерии противоположности городской и сельской усадебной жизни?
Первое, что приходит на ум, сопоставление городской занятости, как правило, с осени по весну, и сельской праздности летом, на отдыхе. Однако здесь все далеко не так однозначно. Летняя праздность - это восприятие детское, закрепившееся в нашем современном сознании в силу того, что последние усадебные мемуары написаны людьми, у которых только детство прошло в усадьбе. На фоне последующих катаклизмов их воспоминания окрашены в ностальгически розовые тона. Жизнь просвещенных помещиков в
180
усадьбах всегда была наполнена интенсивным творческим трудом. У хозяина-помещика лето -самая горячая пора. Хватало дел и забот и хозяйке, как правило, матери обширного семейства, а тут еще обязательные визиты родственников, соседей и проч. «Летний отдых был заполнен интереснейшей работой, и все, будь то соседи, учительницы их школы, портниха, все с увлечением принимали участие в этой работе», - вспоминала дочь В.Д. Поленова о жизни в имении Борок [35].
И тем не менее, С.А. Толстая, жена писателя, вспоминает: «...летняя жизнь наша была сплошной праздник. <...> Осень и зима - это страда рабочей жизни; зато летом мы, среди забот о детях и хозяйстве, умели находить время для веселья» [36]. О переезде семьи в город на постоянную жизнь она же пишет: «И вот совершился большой, значительный перелом в нашей жизни, и началась новая, непривычная и более тяжелая во всех отношениях, городская жизнь» [37]. При покупке дома в Хамовниках главным для всей семьи стала его похожесть на сельскую усадьбу [38]. И тем не менее, всякий отъезд по необходимости из Ясной Поляны «опять на труды в Москву» воспринимался болезненно.
Я здесь сознательно не касаюсь социально-нравственной стороны жизни в деревне среди крестьян [39], оставляю в стороне и ее индивидуальный этический аспект, о котором хорошо сказано в статье Л.Н. Толстого «Так что же нам делать?» [40].
Пушкин - один из тех городских интеллектуалов, кто в свои зрелые годы вынужденно провел в сельской усадьбе значительное время. Плодотворно сравнить его описания летних и зимних занятий в ней. Парадоксально, но они удивительно похожи! Зимой - раздумья: «можно ли постель покинуть для седла, иль лучше до обеда // Возиться с старыми журналами соседа?». Вечером - «глотаю скуки яд», «читать хочу; глаза над буквами скользят», «иду в гостиную; там слышу разговор о близких выборах, о сахарном заводе», «за шашками сижу я в уголке». Но те же самые разговоры «о сенокосе, о вине, о псарне, о своей родне» ведутся и в гостиных Лариных, и окрестных помещиков летом. Не занятый хозяйством владелец усадьбы одинаково празден
и в холод, и в зной. Только «мишура постылой городской жизни» и светские нормы заставляют быть внешне занятым целый день: принимать визиты, отдавать визиты, толкаться в гостиных. (Ср. описание поведения Онегина в деревне, глава вторая, строфы 3639).
В стихотворении «Пора, мой друг, пора!» (1834) Пушкин размышляет о жизни:
На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Давно завидная мечтается мне доля.
Давно, усталый раб, замыслил я побег
В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
Пьеса не дописана, сохранился конспект окончания: <«...> О скоро ли перенесу я мои пенаты в деревню - поля, сад, крестьяне, книги: труды поэтические - семья, любовь, etc. - религия, смерть» [41]. Таким образом, не о праздности тоскует городской интеллектуал.
Пушкиным зафиксировано коренное отличие сельской усадьбы от городской. В селе усадьба была раскрыта в окружающее пространство, в городе же замкнута забором, оградой, отделяющей свое от чужого. Забор, ограда, таким образом, проявляют и выявляют присутствие этого чужого, заставляя насельников городской усадьбы неосознанно реагировать на это. Забор, ограда включается в активное обживание пространства, становится фактором, определяющим настроение, самочувствие, мироощущение. Я полагаю, что наличие - отсутствие забора в усадебном топосе и есть то, что маркирует различие в поведении интеллектуала, рефлектирующего субъекта в топосе сельской и городской усадьбы.
Переживание городского топоса прежде всего - ощущение несвободы и затесненности. Причем, не только несвободы воли: необходимости занятий в гимназии, дома, в университете (для детей), на службе (у отца), выполнения необходимых обрядов и церемоний (для жены и матери), а физической несвободы, постоянного ожидания и ощущения преграды даже в том случае, когда при городском доме есть сад или парк.
М.П. Бок, дочь П.А. Столыпина, вспоминает о даче на Аптекарском острове, куда семья перебралась после привольной жизни в про-
181
винциальных усадьбах: «Дача эта двухэтажная, деревянная, вместительная и скорее уютная, произвела на меня сразу впечатление тюрьмы. Происходило это, должно быть, оттого, что примыкающий к ней довольно большой сад был окружен высоким и глухим деревянным забором. Были в нем две оранжереи, были лужайки, большие тенистые липы, аллеи и цветы, но каким все это казалось жалким после деревенского простора, каким лишенным воздуха и свободы» [42].
На мой взгляд, генезис этого почти бессознательного ощущения, т.е. не контролируемого и не объяснимого реальной топографией городской усадьбы в библейском мифе о появлении первого города. В понимании ментального феномена усадьбы и ощущения себя в ней важно, что первый город был основан Каином при весьма трагических для него обстоятельствах. «И сказал Каин Господу: наказание мое больше, нежели снести можно; вот, Ты теперь сгоняешь меня с лица земли, и от лица Твоего я скроюсь, и буду изгнанником и скитальцем на земле; и всякий, кто встретится со мною, убьет меня. <...> И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его. <...> И пошел Каин от лица Господня <...> И построил он город <...>» (Бытие 4, 1317). Таким образом, изначальная несвобода, вынужденность, проклятость закрепилась в концепте города. Город - место не свое, вынужденное, чужое, казенное. Недаром для русского уха фонетически и семантически сближены забор, запор, запрет.
Современный исследователь, опираясь на историко-культурное исследование, констатирует: «Невозможность выделить ту или иную сферу в жизнедеятельности русского города как преобладающую с одной стороны, а с другой, приоритетность административной функции определили административный статус города как основной типологический признак, отличающий его от сельского поселения» [43]. Эта же вынужденная, принужденно стесненная черта города закреплена в этимологии слова [44].
Важно подчеркнуть, что в сознании человека Х1Х-го века город воспринимается уже не
как защита от угрозы, а как угроза воле и свободе. Возможно, это ощущение присуще только русской ментальности? Золотой век русской культуры - порождение сельской дворянской усадьбы. Но и многие культурные свершения Серебряного века, как отмечено исследователями, «оказались связаны с загородными усадьбами. <...> И в этом его особая специфика, отличающая от параллельных ему сугубо городских, если так можно выразиться, западноевропейских культурных явлений» [45].
Характерно, что наличие забора как главного объекта, определяющего городскую жизнь, произвольно или нет, но обязательно фиксируется при описании любой городской усадьбы. В сельской усадьбе забору противопоставлены поля или вид на поля, открывающийся прямо из усадьбы. Именно это создает ощущение свободы даже в том случае, когда далеко не праздная жизнь заполнена хлопотами, трудами и проч. Например, Татьяна в «Евгении Онегине», приехав впервые в Москву из усадьбы, поражена отсутствием привычного вида из окна:
Садится Таня у окна. Редеет сумрак; но она Своих полей не различает: Пред нею незнакомый двор, Конюшня, кухня и забор [46].
Ср. то же семантическое наполнение у Чехова в «Даме с собачкой». Гуров «отыскал дом. Как раз против дома тянулся забор, серый, длинный, с гвоздями. «От такого забора убежишь», - подумал Гуров, поглядывая то на окна, то на забор. <.. .> И он ходил, и все больше и больше ненавидел серый забор, и уже думал с раздражением, что Анна Сергеевна забыла о нем и, может быть, уже развлекается с другим, и это так естественно в положении молодой женщины, которая вынуждена с утра до вечера видеть этот проклятый забор» [47]. В то же время, в усадьбе Волчаниновых («Дом с мезонином»), ворота «вели со двора в поле». Да и сама усадьба, в которую герой первый раз вошел со стороны парка через аллею, открыта в окружающий мир: «Я прошел мимо белого дома с террасой и с мезонином, и передо мной неожидан-
но развернулся вид на барский двор и на широкий пруд с купальней, с толпой зеленых ив, с деревней на том берегу, с высокой узкой колокольней, на которой горел крест, отражая в себе заходившее солнце. На миг на меня повеяло очарованием чего-то родного, очень знакомого, будто я уже видел эту самую панораму когда-то в детстве» [48]. Сельские усадьбы преимущественно не огораживались, а отделялись от деревни валом с ветлами, или обсаживались сиренью, шиповником. Но были обязательные прогалы для беседки «Бельвю» (или «Милови-ды») с перспективой на поля. В сельской усадьбе не от кого было отгораживаться, так как простор кругом свой!
Тургенев в «Дворянском гнезде» пишет о доме Калитиных в городе: «При доме находился большой сад; одной стороной он выходил прямо в поле, за город. «Стало быть, - решил Калитин, большой неохотник до сельской тишины, - в деревню таскаться незачем» [49].
Забор - не просто ограничение свободы и простора взгляду. За забором не свое, чужое, запретное, поэтому и наиболее привлекательное, заманчивое, поэтому он и притягивает, как все греховное. Таким образом, в концепте забора выявляется еще один характерный для городской жизни мотив порока и греха, также связанный с библейской историей Каина, основателя города. Забор провоцирует на грех. Характерна тонкая психологическая нюансировка Тургенева в сцене ночного объяснения в любви Лаврецкого и Лизы в калитинском саду. Узкая тропинка в поле за городом привела Лаврецкого «к длинному забору, к калитке; он попытался, сам не зная зачем, толкнуть ее: она слабо скрыпнула и отворилась, словно ждала прикосновения его руки». Он узнал сад Калитиных. После ночного свидания с Лизой, полчаса спустя, калитка оказалась закрытой, и ему пришлось перепрыгнуть через забор [50].
Этот забор и открыто-закрытая калитка является предупреждением о преграде и предощущением греха: на следующий день к Лаврецко-му вернулась жена, которую он считал умершей. Таким образом, ночное объяснение в любви женатого человека и молоденькой девушки реально приобрело порочную окраску.
Подобное же семантическое наполнение в строках знаменитого романса (слова А. Будище-ва) «Калитка», что, возможно, современными слушателями не улавливается.
Отвори потихоньку калитку
И войди в тихий сад ты, как тень.
Не забудь потемнее накидку,
Кружева на головку надень.
Речь и здесь о тайном, запретном свидании и чувстве, почему-то невозможном в открытом пространстве.
Место у забора - важный пост наблюдения за чужой жизнью, в чем тот же оттенок греховности, недозволенности.
В романе Тургенева «Первая любовь» действие происходит на даче в городской черте: «у Калужской заставы, против Нескучного». Гуляя по саду, герой обнаруживает забор. За ним ему представилось «странное зрелище»: девушка играла с четырьмя молодыми людьми: «Я все забыл, я пожирал взором этот стройный стан, и шейку, и красивые руки <...>». Его застает на месте преступления - «подглядывания за чужими барышнями» - один из молодых людей. Герой убегает, но при этом ему «было очень стыдно и весело», он чувствовал «небывалое волнение». Забор еще раз будет выбран героем местом для наблюдения, тогда он откроет страшную для себя тайну: ночью через забор пройдет на свидание к «чужой барышне» его отец. Забор - преграда, граница, отделяющая нравственное от греховного, безнравственного.
Так же, как при описании городского быта обязательно упоминание забора, так и при описании свободной жизни возникает образ поля, луга, выгона и проч. ипостасей открытого пространства. «Мои первые воспоминания, - пишет А. Ахматова в автобиографии, - царскосельские: зеленое сырое великолепие парков, выгон, куда меня водила няня...» [51].
В деревне в наблюдении за жизнью природы простор полей отождествляется с чувством родины. Причем, оно независимо ни от времени на дворе, ни от принадлежности писателя к тому или иному литературному течению, ни от прозы, ни от поэзии.
183
<... > мне открыты все тайны счастья; вот оно: сырой дороги блеск лиловый; по сторонам то куст ольховый, то ива; бледное пятно усадьбы дальней; рощи, нивы, среди колосьев васильки; зеленый склон; изгиб ленивый знакомой тинистой реки. <...> [52].
(ВВ. Набоков)
Ср. с Лермонтовым: «Когда волнуется желтеющая нива, <...> тогда смиряется в душе моей тревога, <...> и счастье я могу постигнуть на земле, и в небесах я вижу Бога». При созерцании пространства полей у обоих появляется ощущение счастья. Тургенев: «И какая сила кругом, какое здоровье в этой бездейственной тиши! <...> а там, дальше, в полях, лоснится рожь, и овес уже пошел в трубочку, и ширится во всю ширину свою каждый лист на каждом дереве, каждая травка на своем стебле. <...> И до самого вечера Лаврецкий не мог оторваться от созерцания этой уходящей, утекающей жизни; <...> и странное дело! никогда не было в нем так глубоко и сильно чувство родины» [53].
Наконец, стихотворение И.А. Бунина, написанное вдогонку уходящей в небытие усадьбе в июле 1918 года.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья, И лазурь, и полуденный зной... Срок настанет - Господь сына блудного спросит: «Был ли счастлив ты в жизни земной?» И забуду я все, вспомню только вот эти Полевые пути меж колосьев и трав -И от сладостных слез не успею ответить. К милосердным коленям припав [54].
В полях же встречает Царя Небесного и Ф.И. Тютчев, «удрученного ношей крестной, в рабском виде», но с благословлением «родной земле». Из города Бога не видать, там царство Каина.
Каков же ответ на вопрос, поставленный Пушкиным в одном из стихотворений: «Зима! Что делать нам в деревне?» Сам поэт отвечает так: Но знаешь: не велеть ли в санки Кобылку бурую запречь? <.. .> И навестим поля пустые, Леса, недавно столь густые <...> [55]. Итак, в любое время года поля остаются основополагающим фактором для интеллектуального ощуще-
ния свободы, столь необходимого для творческого деяния.
Кстати, удивительный по точности ощущения рефлекс переживания городским жителем чувства родины через созерцание русского поля встречаем мы в стихотворении поэта советского времени Инны Гофф, ставшем романсом (муз. Я. Френкеля) из кинофильма «Новые приключения неуловимых». Его поет белый офицер, без сомненья, хорошо знакомый с усадебным детством и юностью. Детство советского поэта прошло явно не в усадьбе, но чувство родины русского офицера точно угадано поэтом и слилось с авторским:
Русское поле, русское поле <...> Счастьем и болью вместе с тобою, Нет, не забыть тебя сердцу вовек! <...> Поле, русское поле... Пусть я давно человек городской <.. .> Здесь Отчизна моя...
Таким образом, жизнь в сельской усадьбе формировала чувство родины, так как главным было не труд или праздность, а родство с полями, землей, пространством, то есть русская воля (не аналог европейской свободы) - суть необходимые условия творчества.
Примечания:
1. Нащокина, М.В. Русская усадьба - временное и вечное / М.В. Нащокина // Русская усадьба: Сб ОИРУ Вып. 9. - М.: Жираф, 2003. - С. 10.
2. Ключевский, В.О. Этнографические следствия русской колонизации Верхнего Поволжья. Влияние природы верхнего Поволжья на народное хозяйство Великороссии и на племенной характер великоросса // Он же. Исторические портреты. Деятели исторической мысли / В.О. Ключевский. - М.: Правда, 1990. - С. 61.
3. Панарин, А. Православная цивилизация в глобальном мире. Глава 4. Материнский архетип в русской православной культуре // Москва. 2001. - №8. - С. 147. Ср. об этом же: «В крестьянской психологии в России во все времена идея принадлежности земли Богу, а стало быть, обществу в целом, была ведущей, основной идеей, она, пожалуй, составляет одну из главных особенностей характера русского народа». (Милов, Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса /
Л.В. Милов. - М.: РОССПЭН, 1998. - С. 571. В дальнейшем: Милов Л.В., с указанием страницы).
4. Нефедова, Т.Г. Сельская Россия на перепутье: Географические очерки / Т.Г. Нефедова. - М.: Новое издательство, 2003; Каганский, В.Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство / В.Л. Каганский. - М.: Новое литературное обозрение, 2001.
5. Булгаков, С.Н. Сочинения в 2-х томах. - Т.1. -Философия хозяйства / С.Н. Булгаков. - М.: Наука, 1993. - С. 287.
6. Анучин, В.А. Географический фактор в развитии общества / В.А. Анучин. - Мысль, 1982. -С. 172. В дальнейшем: Анучин В.А., с указанием страницы.
7. Воронин, Н.Н. К истории сельского поселения феодальной Руси / Н.Н. Воронин // Известия Гос. Академии материальной культуры. -Вып. 138. - Л.: ОГИЗ, 1935. - С. 67.
8. Анучин, В.А. С. 205.
9. Шкуратов, В.А. Историческая психология /
B.А. Шкуратов. - М.: Смысл, 1997. - С. 200, 201.
10. Усадьба помещика Дивова в с. Соколове, расположенном в 2530 верстах от Москвы.
11. Анненков, П.В. Литературные воспоминания / П.В. Анненков. - М.: Худ. лит., 1983. - С. 252.
12. Панаева (Головачева), А.Я. Воспоминания / А.Я. Панаева (Головачева). - М.: Правда, 1986. -
C. 330.
13. Крутикова, Л. «Суходол», повестьпоэма И. Бунина / Л. Крутикова // Русская литература. 1996. - № 2. - С. 52.
14. Булдаков, В.П. Имперство и российская революционность (Критические заметки) / В.П. Бул-даков // Отечественная история. - 1997. - №1. С. 44.
15. Шкуратов, В.А., цит. изд., с. 403.
16. «Этос - это стиль жизни какой-то общественной группы, общая (как полагают некоторые авторы) ориентация какой-то культуры, принятая в ней иерархия ценностей, которая либо выражена exlicite, либо может быть выведена из поведения людей. <...> Термин «этос» применяется к группам, а не к индивидам. Его объем выходит за рамки ценностей, которыми занимается этика. Это один из основных терминов социологии культуры». (Оссовская М. Рыцарь и буржуа: исследования по истории морали. - М.: Прогресс, 1987. - С. 26. В дальнейшем: Оссовская М., с указанием страницы).
17. Беккер, С. Миф о русском дворянстве: Дворянство и привилегии последнего периода императорской России / С. Беккер. - М.: Новое литературное обозрение, 2004. - С. 309.
18. Соловьев, Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века / Ю.Б. Соловьев. - Л.: Наука, 1973. - С. 199-200 и др.; Корелин, А.П. Дворянство в пореформенной России. 1861-1904 г. / А.П. Корелин. - М.: Наука, 1979. - С. 57, 106122, 131 и др.; Дворянская и купеческая сельская усадьба в России ХУ1-ХХ вв.: Исторические очерки. - М.: Эдиториал УРСС, 2001. -С. 411, 510. В дальнейшем: Сельская усадьба, с указанием страницы.
19. Сельская усадьба. - С. 405, 415.
20. Веблен, Т. Теория праздного класса / Т. Веблен. М.: Прогресс, 1984. - С. 89. В дальнейшем: Веблен Т., с указанием страницы.
21. Веблен, Т. - С. 105.
22. Оссовская, М. - С. 48.
23. Баткин, Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления / Л.М. Баткин. - М.: Наука, 1978. - С. 24.
24. Оссовская, М. - С. 459.
25. Сельская усадьба. - С. 510.
26. ГАПО, ф.р - 2, оп.4, д. 172, л.5-6.
27. Ярким примером такого синкретического взгляда может служить широко известное стихотворение М.Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива», где в одном ряду объектов, возбуждающих ощущение «счастья на земле», перечисляются как садово-парковые элементы усадьбы, наблюдаемые из аллеи парка, так и нива (хозяйственный объект). Ср. упоминание тех же объектов у Тургенева в описании Спасского из письма к Флоберу (14/26 июня 1872 г.): «В аллеях старого деревенского сада, полного сельских благоуханий, земляники, пения птиц, дремотного солнечного света и теней; а кругом-то двести десятин волнующейся ржи, превосходно! Невольно замираешь в каком-то неподвижном состоянии торжественном, бесконечном и тупом, в котором соединяется в одно и то же время и жизнь, и животность, и Бог». (Тургенев, И. С. Полн. собр. соч. и писем в 28-ми томах. Письма. - Т. 9. - М; Л., 1965. - С. 283).
28. См. об этом подробнее: Рассказова, Л.В. Мир провинциальной дворянской усадьбы (культурологический аспект) / Л.В. Рассказова // Угличская усадьба: статьи. Вып. 8 Углич: Угличский историко-художественный музей (УИХМ), 2003.- С. 3-10.
185
29. Первый мир физических объектов, второй мир состояний сознания. См.: Поппер, К. Объективное знание. Эволюционный подход / К. Поппер // Он же. Логика и рост научного знания. Избранные работы. - М.: Прогресс, 1983. -С. 439-440.
30. Там же. - С. 453.
31. Городские поселения в Российской империи. -СПб, 1860. - Т. 1. Предисловие. С. 5. Цит. по: Кошман, Л.В. Город и городская жизнь в России 19 столетия: Социальные и культурные аспекты / Л.В. Кошман. - М.: РОССПЭН, 2008. - С. 44.
32. Обе цитаты см.: Нащокина, М.В. Русская усадьба Серебряного века / М.В. Нащокина. -М.: Улей, 2007. - С. 8. - В дальнейшем: Нащокина М.В., с указанием страницы.
33. Врангель, H.H. Старые усадьбы: Очерки истории русской дворянской культуры / Н.Н. Врангель. - СПб.: Журнал «Нева»; ИТД «Летний сад», 2000.- С.143.
34. Вигелъ, Ф.Ф. Записки / Ф.Ф. Вигель. - М., 1896. 4.II. - С. 74.
35. Цит. по Нащокина. - С. 84.
36. Толстая, С.А. Моя жизнь / С.А. Толстая // Прометей: Историко-биографический альманах. Т. 12. - М..: Молодая гвардия, 1980. - С. 166, 168. В дальнейшем: Толстая С.А., с указанием страницы.
37. Толстая, С.А. - С. 169.
38. Толстая, С.А. - С. 170.
39. Ср. у С.А.Толстой: «Тот контраст деревенской жизни крестьян, который не может не бросаться в глаза и не мучить каждого хорошего и мыслящего человека. Оттого образованному классу людей легче жить в городе, где много им подобных, и тяжело составлять среди нескольких сот крестьян ту единицу, тот центр жизни в довольстве, какой составлял и наш дом в Ясной Поляне». (С. 179).
40. Толстой Л.Н. в статье «Так что же нам делать?» (1882, 18841886 гг., главы XXXVIIIXXXIX) писал, что жизнь в деревне, земледельческий труд - «самый плодотворный и радостный» - необходимы для правильной нравственной жизни каждого человека.
41. Пушкин, А.С. Полное собрание сочинений в 10-ти томах / АН СССР, ИРЛИ (Пушкинский Дом). - Изд. III. - М.: АН СССР, 1962-1965. -Т. 3. - С. 521. Курсив мой.
42. Бок, М.П. Воспоминания о моем отце П.А. Столыпине / М.П. Бок. - М.: Тво А Н. Сытин и К, 1992. - С. 156.
43. Кошман, Л.В. Указ. соч. - С. 55.
44. Ср. у Даля: «Город - укрепленное стенами место внутри селения <...> городить, огораживать, забирать забором, обносить тыном. Рубить или класть стену, более говорят о деревянном заборе торчмя».
45. Нащокина, М.В. - С. 16.
46. Наблюдение Ю.М. Лотмана. (См.: Лотман, Ю. М. Пушкин / Ю.М. Лотман. - СПб, 1997. -С. 516. Курсив мой.) Правда, в главе пятой поэмы (строфа 1) Татьяна тоже видит «поутру побелевший двор, // Куртины, кровлю и забор», но взгляд этот забор легко преодолевает и за ним «мягко устланные горы // Зимы блистательным ковром // Все ярко, все бело кругом», т. е. опять-таки, поля.
47. Чехов, А.П. Собр. соч. / А.П. Чехов. - Т.8. -М.: Худ. лит., 1962. - С. 399-400.
48. Там же. - С. 87.
49. Тургенев, И.С. Полное собр. соч. и писем в 28-ми тт. Сочинения / И.С. Тургенев. - Т.7. -М.; Л.: Наука, 1964. - С. 125. В дальнейшем ссылка на это издание с указанием тома и страницы.
50. Тургенев, И.С. - Т. 7. - С. 235, 237.
51. Ахматова, А.А. Коротко о себе // Она же. Стихотворения. - М.: ГИХЛ, 1961. - С. 5.
52. Цит. по: Первушина. Усадьбы и дачи петербургской интеллигенции XVIII - начала XX века. Владельцы. Обитатели. Гости. - СПб.: Паритет, 2008. - С. 261.
53. Тургенев, И.С. - Т. 7. - С. 190.
54. Бунин, И.А. Собрание сочинений в 6-ти тт. / И.А. Бунин. - T. 1. - М.: Худ. лит., 1987. -С. 361. Стихотворение написано 14 июля 1918 г. Курсив мой.
55. Пушкин, А.С. Указ. изд. - Т.3. - С. 130. Курсив мой.
186
