CC BY
27
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
УДК 82.09.03: [82:811.163.2] ЧЕРНИКОВА Н.А.
соискатель кафедры истории новейшей русской литературы и современного литературного процесса, Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова, Москва, Россия; преподаватель, Университетская гимназия МГУ имени М.В. Ломоносова E-mail: [email protected]
UDC 82.09.03: [82:811.163.2] CHERNIKOVA N.A.
Applicant for the Department of History of Contemporary Russian Literature and Contemporary Literary Process, Lomonosov Moscow State University, Moscow, Russia; teacher, University gymnasium of Moscow State University
E-mail: [email protected]
РУССКАЯ «ДЕРЕВЕНСКАЯ» ПРОЗА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX в. В ЗЕРКАЛЕ БОЛГАРСКОЙ РУСИСТИКИ
RUSSIAN «VILLAGE PROSE» OF THE SECOND HALF OF THE XX CENTURY IN THE MIRROR
OF BULGARIAN RUSSIAN STUDIES
В статье «Русская «деревенская» проза второй половины XX в. зеркале болгарской русистики» рассматриваются теоретические и практические аспекты проблемы изучения в Болгарии специфики русской «деревенской прозы», особенностей ее художественного бытования в инонациональной культурной ситуации. Особое внимание в статье уделяется новым подходам болгарских литературоведов к осмыслению этого художественного явления в 1980-2000-е гг.
Ключевые слова: болгарская русистика, русская «деревенская проза», В.Г. Распутин, В.М.Шукшин.
In the article «Russian «village prose» of the second half of the XX century in the mirror ofBulgarian Russian studies « are considered the theoretical aspects of the problem of studying Russian "village prose" in Bulgarian Russistics. The article focuses on new approaches in the study of this phenomenon by Bulgarian critics in the period 1980-2000.
Keywords: Bulgarian Russian studies, Russian "villageprose, V.G. Rasputin, V.M. Shukhin.
«Последние годы ХХ столетия были временем проявления заметной научной и издательской активности, создавшей в Болгарии новое представление о русской литературе. Проявившееся в эти годы интенсивное воздействие западной культуры на болгарское общество позволяет нам говорить именно об академической форме бытования русской литературы в болгарской культурной среде», - утверждают наиболее авторитетные на сегодняшний день болгарские русисты Р. Божанкова и Л. Димитров [1]. Действительно, с каждым годом интерес болгарских исследователей к творчеству русских писателей XX в. возрастает. Если изучение русской литературы XIX в. Началось в Болгарии уже давно, то многие отечественные литературные феномены XX в., отражающие особенности культурного кода и национального менталитета (например, «военная» или «деревенская» проза), нередко оставались вне поля зрения болгарских исследователей.
Характеризуя литературный процесс 60-х-90-х годов XX в, известный болгарский исследователь Р. Русев в начале 2000-х гг. подчеркивал, что русская литература этого периода находилась в состоянии «анабиоза» [2, с. 36], при котором все жизненные процессы замедляются, распадаются звенья той цепи, которую представляет собой литературный процесс. «Реабилитация» возвращенной литературы и возникновение новых прозаических и поэтических феноменов, по мысли ученого, дала возможность восстановить связи между различными литературными и культурными явлениями. Русев
полагает, что этому способствовало главным образом развитие «деревенской прозы», которая отразила одну из духовных доминант «внутренней» жизни страны, и это направление, полагает Русев, стало одним из катализаторов восстановительных процессов в русской литературе. Неслучайно интерес к прозе писателей -«деревенщиков» обусловил начало в 1980-е гг. нового этапа в изучении русской литературы в Болгарии (И. Захариева, Р. Евтимова, Д. Цветкова и др.). Русская «деревенская проза» не утратила своей научной привлекательности и для современных болгарских русистов, о чем свидетельствуют исследования, появившиеся в последние десятилетия (Р. Русев, И. Петров, Г. Гырдев). В болгарской литературоведческой науке рассматриваются эволюция писателей - «деревенщиков», их отношения с властью, своеобразие их художественных воззрений, проблематика их произведений, система образов и т.д.
Р. Русев предложил собственную трактовку художественной специфики «деревенской» прозы, сформулировав ее суть в названии монографии - «С маской и несколькими лицами». Подчеркивая терминологическую уязвимость избранного критикой определения «деревенская» проза и «полиморфную внутреннюю природу самого явления», критик акцентировал внимание на его многоликости, на том, что общность проблематики не исключает художественной уникальности каждой из его составляющих. Словосочетание «несколько лиц» определяет и широкий круг писателей-«деревенщиков»,
© Черникова Н.А. © Chernikova N.A.
и разноплановость их эстетических установок, и те содержательные акценты, которые каждый из них расставляет в своих произведениях. Но для Русева важно и то, что мифопоэтика «деревенской» прозы в целом сама по себе формирует особый философский подтекст в котором актуализируются и взаимодействуют разные смыслы. Это позволяет исследователю утверждать, что «деревенская» проза как бы «надевает маску, вводя тем самым в заблуждение догматичную критику, и избегает препоны цензуры» [2, с. 73]. При этом сохраняется творческая индивидуальность отдельных писателей, их «лицо», чему способствует поиск особых форм выражения авторской позиции. В их творчестве болгарские русисты ищут не просто черты «национального» и «общечеловеческого», но и формы их синтеза.
Особое внимание болгарские ученые уделяют творчеству нескольких писателей, одним из которых является В.Г. Распутин. В Болгарии знакомство с прозой Распутина произошло в 1974 г., когда на болгарский язык были переведены повесть «Деньги для Марии» («Съвременник», №1) и рассказ «Уроки французского» («Пламък», № 11). Помимо этого, с 1978 года болгарский зритель увидел несколько театральных постановок по мотивам повестей Распутина «Последний срок» и «Живи и помни».
По мнению Русева, Распутин свои отношения с читателем начинает во многих случаях выстраивать уже на уровне названия, концентрируя в нем «драматическое напряжение, заложенное в целом произведении» [2,с.70]. Исследователь констатирует, что «герой «деревенской» прозы прежде всего «эстетическая категория» [2,с.70], которая никак не укладывается в общепринятый формат положительного, «социально-активного» героя, навязанного идеологией. В качестве примера приводится автобиографический очерк В. Распутина «Вниз и вверх по течению». Болгарский критик акцентирует внимание на том эпизоде очерка, в котором писателя Виктора упрекают в излишнем психологизме, в отсутствии резко отрицательных или положительных героев в его рассказах. Этот эпизод, по мнению Русева, раскрывает авторскую доминанту творчества всех писателей этого направления - стремление показать «стереоскопические характеры» во всей их объемности, что помогает писателям - «деревенщикам» выйти за рамки навязанных догм.
Размышляя о своеобразии поэтики «деревенской прозы», болгарские ученые большое внимание уделяют типологии ее героев, при этом они нередко опираются на точку зрения российских исследователей.
Говоря о типических чертах, воплощенных в образах персонажей Распутина, Русев использует понятие «промежуточный» герой, относя к данному типу тех персонажей, которые находятся между двух полюсами - между деревней и городом (Люся, Варвара, Илья, Татьяна из «Последнего срока»; Павел из «Прощании с Матёрой» и др.). Также критик противопоставляет «мечущихся» героев и стариков, которые на первый взгляд кажутся «застывшими образами», но в которых кроет-
ся огромный потенциал и внутренняя сила: «Очевидно, что у Распутина статика, неподвижность наибольшим образом проявляются как знак постоянства, устойчивости неизменных человеческих ценностей и норм, носителем которых в его творчестве обычно выступает поколение стариков» [2, с. 120].
Термины «промежуточность», «промежуточный» герой часто используются при описании особенностей «деревенской» прозы и в российской литературоведческой науке, но в другом контексте. Е.К. Гапон, например, к «промежуточным» героям относит персонажей, которым не хватает потенциала для принятия решения или для совершения поступка: «Итак, Поздняков - промежуточный тип личности - еще не пропитан разрушающим отчаянием, но его доброты оказывается недостаточно, чтобы противостоять разрушающему началу. Он, с одной стороны, полон созидающей энергии, рядом с ним другой человек способен обрести покой, а с другой, Сеня не может отстоять ни себя, ни доверившихся ему людей. В этом и заключается трагедия Сени Позднякова и подобных ему людей» [5, с. 17].
О психологических доминантах героев Распутина рассуждает болгарский критик Г. Гырдев, который рассматривает проблему«пограничной ситуации» в творчестве Распутина. Его герои находятся в процессе самоопределения, что позволяет увидеть их в контексте онтологической парадигмы, нередко определяемой классическим «быть или не быть»: «...будут или не будут существовать любовь и уважение среди людей, будут или не будут мудрость и спокойствие, память прошлого и надежда на будущее, то есть будет или нет мировая гармония» [6, с. 211]. Под «пограничными ситуациями» исследователь понимает также психологические испытания, которые выпадают на долю героев и раскрывают не только их безграничную веру, надежду, отчаяние, но и их связь с корнями, с истоками формирования национальной духовной парадигмы.
Большой интерес у болгарских русистов вызывают образы природы и мифопоэтика фольклорных образов. Эта особенность, по мнению болгарских литературоведов, характеризует прозу не только В.Г. Распутина, но и В.М. Шукшина, чье творчество тоже является одним из основных объектов изучения в Болгарии. Литературовед Д. Цветкова констатирует, что Шукшин даже после смерти на протяжении многих лет оставался самым читаемым в этой стране писателем: «Показателен тот факт, что через год-два после смерти писателя рецензии, монографии, литературные портреты - вообще вся критическая литература о Шукшине по объему была в два раза больше, чем написанное им самим за целых пятнадцать лет» [3, с. 10].
Одним из наиболее крупных болгарских исследователей произведений Шукшина является И. Петров, автор монографий и статей о его прозе, которого интересовали особенности творческой эволюции писателя. Первый сборник рассказов Шукшина «Сельские жители», по мнению Петрова, отразил становление его творческих принципов. В этот период, несмотря на то, что
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
в творчестве Шукшина ощущается некоторое влияние лирической прозы, уже обнаруживается уникальность его подхода к созданию характеров: «Мастерство писателя здесь проявилось в умении разглядеть характер героя, показать его неповторимое своеобразие. Шукшин не идеализирует своих героев, не скрывает их противоречий и недостатков, и это отчетливо чувствуется» [4, с. 32].
Показательно то, что на материале анализа шукшинских рассказов Петров пытается разграничить понятия «советское» и «национальное». Говоря о первом произведении Шукшина «Двое на телеге», исследователь отмечает, что в художественном отношении рассказ еще несовершенен и не раскрывает всего потенциала Шукшина-художника: «В идейно-тематическом плане нельзя не заметить слабости рассказа - идиллич-ность, легкое разрешение конфликта.<...> Писатель несколько прямолинейно представил себе задачи искусства» [4, с. 25]. Слабые стороны этого рассказа, по мнению критика, во многом объясняются тем годом публикации (1958), когда «шли довольно схоластические споры о положительном герое русской литературы, упрощавшие проблему идеала до проблемы наглядного образа» [4, с. 25]. Но уже в этом рассказе Шукшин представил публике героя особого типа, образ которого не являлся схемой, а был воплощением человеческой индивидуальности.
Безусловный интерес представляет предложенная И. Петровым интерпретация неоконченной повести Шукшина «До третьих петухов». Петров считает, что в жанровом отношении повесть-сказка «До третьих петухов» восходит к традициям русской бытовой новеллистической сказки: «Как и в новеллистической сказке, в ней нет вставных эпизодов. Установка на вымысел «До третьих петухов» имеет бытовую основу, легко соотносится с действительностью» [4, с. 137].
Одной из особенностей осмысления «деревенской» прозы болгарскими русистами является то, что они пытаются рассматривать ее через призму фольклорных образов. Например, Петров подробно останавливается на образе Ивана-дурака, подчеркивая его эволюцию в произведении. По мнению исследователя, в повести этот образ многогранней, чем в фольклоре, так как Шукшин разрушает фольклорный стереотип, показывая изменение личностной доминанты героя, противостоящего обстоятельствам. Петров подчеркивает способность Шукшина использовать иронию как форму раскрытия философского потенциала своих произведений, что, по его мнению, отразилось и в образе Змея-Горыныча, и в образах персонажей классической русской литературы, введенных в сюжет повести (Онегина, Ленского, Бедной Лизы, Акакия Акакиевича и др.). А в основу сюжета «Калины красной», по мнению критика, положена «библейская притча о блудном сыне с той лишь разницей, что попытка Егора вернуться в родной дом заслужена ценой жизни» [4, с. 151].
Болгарские литературоведы обращаются к традиционным темам, которые часто становились предметом об-
суждения и в отечественной критике таким, например, как национальная специфика «деревенской прозы». Не случайно часть работ посвящена проблеме русского национального характера и формам ее осмысления в произведениях писателей - «деревенщиков».
Например, Русев констатирует, что картины русского национального быта, воссозданные писателями-«деревенщиками», и «многоцветный народный язык» позволяют говорить об определенном «энциклопедизме» «деревенской» прозы, воспринимать ее как ««небольшую живую этнографическую картину» [2, с. 11].
Необходимо отметить, что болгарские литературоведы ищут новые подходы к изучению русской «деревенской прозы», что помогает им выделить ряд ееособенностей. При этом они подчас необоснованно расширяют ее границы. Например, Гырдев рассматривает в контексте «деревенской» прозы произведения Ч.Т.Айтматова, объясняя это сближение общностью проблематики. Говоря о теме памяти, которая была одной из ведущей в творчестве писателей «деревенской» прозы, исследователь констатирует: «Если в произведениях М. Алексеева эта тенденция развития русской «деревенской» прозы только зарождается<...>. то творчество Ч. Айтматова доводит её до логического завершения в романе «И дольше века длится день» и особенно в «Плахе»» [6, с. 57]. Столь парадоксальную точку зрения Гырдев пытается обосновать указанием на сходство «стариков-праведников» у Айтматова (Момун из повести «Белый пароход») и Алексеева (Харламов из «Вишневого омута»), а также их сопоставлением с рас-путинскими стариками. Исследователь утверждает, что духовное начало, заложенное в образе Момуна, позволяет ему выступать в повести связующим звеном между «старым» и «новым». Безграничная доброта Момуна, как и стариков Распутина, становится, по мысликри-тика, критерием нравственной оценки человека и подтверждением гармоничности мира. Этот герой является «хранителем» памяти целого рода.
Формирование такого представления обусловлено разными причинами, и, прежде всего, спецификой сложившейся инонациональной традиции отождествления русской и национальных литератур, родившихся в советском пространстве. Но даже если учитывать то, что проза Айтматова давно и прочно ассоциируется с контекстом русской литературы, структурообразующую роль в ней играет иной национальный код. При отсутствии убедительной мотивации попытка соотнесения особенностей мифопоэтики, восходящей к русскому и киргизскому эпосу, представляется не очень убедительной.
Более понятным является желание болгарских русистов раздвинуть границы творчества отдельных писателей. Русев считает, что, несмотря на то, что термин «деревенская проза» не исчерпывает всей сложности этого социокультурного явления, «не следует упускать из виду значимость таких параметров ее характеристики, как истоки и условия формирования характеров» писателей-деревенщиков [2, с. 73]. При этом литерату-
ровед считает, что можно говорить о процессе постепенного преобразования «деревенской» прозы в более новое современное явление прозы «неодеревенской». Критик относит сюда творчество таких писателей, как Н.Г. Никонова («Старикова гора»), П.А. Егорова («Перебор») и др.
Несмотря на то, что работы болгарских русистов неравноценны по глубине анализа текста и новизне отраженных в них наблюдений, они представляют безусловный интерес для исследователя, так как помогают понять некоторые особенности бытования русской литературы, русской литературной традиции в современном мире. В этих трудах творчество представителей «деревенской прозы» предстает как органичный сплав общечеловеческого и национального.
Таким образом, рассматривая проблему рецепции «деревенской прозы» в болгарской русистике, можно выделить три основных тенденции. Первая связана с традиционным подходом к прочтению произведений российских авторов. Учитывая опыт российского литературоведения, болгарская критика размышляет о своеобразии «деревенской прозы», о различных аспектах творчества писателей-«деревенщиков» (проблематика, типология образов, мифопоэтика, символика и т.д.). В большей степени болгарских литературоведов интере-
суют особенности и формы воплощения темы природы и специфика воссоздания русского национального характера в творчестве писателей-«деревенщиков», что свидетельствует о желании глубже постичь особенность русского характера.
Вторая тенденция изучения «деревенской прозы» в Болгарии обусловлена стремлением болгарских ученых предложить новые подходы к интерпретации прозы писателей-«деревенщиков» (например, стремление Русева выделить в героях Распутина черты определенного психотипа или желание Гырдева рассматривать героев писателя в контексте онтологической парадигмы, нередко определяемой классическим «быть или не быть»).
Третья тенденция проявляется в стремлении расширить круг представителей «деревенской» прозы (например, Г. Гырдев рассматривает в контексте «деревенской» прозы произведения Ч. Айтматова).
Интерес болгарских русистов к российской «деревенской» прозе свидетельствует не только о ее востребованности в современной культурной ситуации, об универсальности ее проблематики, но и об огромном художественном потенциале русской литературы в целом, о духовном родстве русской и болгарской культур.
Библиографический список
1. Божанкова Р., Димитров Л. «Академики» на Балканах. Болгарская литературоведческая русистика рубежа веков. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2002/58/bozhank.html.
2. Русев Р. "«С маска и няколко лица» " (Валентин Распутин и руската «селска проза»)». София. 2000. 179 с.
3. Цветкова Д. Памяти Василия Макаровича Шукшина // Болгарская русистика. София. № 6. 1984. С. 10 - 16.
4. Петров И. Проза Василия Шукшина. (Художественный мир писателя). Шумен. 1997. 163 с.
5. Гапон Е.К. Художественная концепция личности в творчестве В.Г.Распутина 1990-х - 2000-х годов: автореферат дис. кан. филол. наук. Армавир. 2005. 27 с.
6. Гърдев Г. ««Литература въпрекимодела» (Михаил Алексеев, Чингиз Айтматов, Валентин Распутин) ". Велико Търново. 1997. 286 с.
References
1. Bozhankova R., Dimitrov L. "Academics" in the Balkans. Bulgarian literary Russian studies at the turn of the century. Access mode: http://magazines.russ.ru/nlo/2002/58/bozhank.html
2. Rusev R. «With a mask and a few faces» (Valentin Rasputin and Russian «village prose»). Sofia. 2000. 179 p.
3. Tsvetkova D. In memory of VasilyMakarovichShukshin // Bulgarian Russian Studies. Sofia. No. 6. 1984. Pp. 10 - 16.
4. Petrov I. Prose of VasilyShukshin. (The artistic world of the writer). Shumen. 1997. 163 p.
5. GaponE.K. The artistic concept of personality in the work of V.G. Rasputin in the 1990s - 2000 p.: dissertation of the candidate of philological sciences Armavir 2005. 27 p.
6. Gardev G. «Literature in spite of the model»(Mikhail Alekseev, ChingizAitmatov, Valentin Rasputin)». VelikoTarnovo 1997. 286 p.
