CC BY
10
М. С. Негрова
РОССИЙСКОЕ СТАБИЛИЗАЦИОННО ЗНАЧИМОЕ
БОЛЬШИНСТВО: СТРАТИФИКАЦИОННЫЙ АНАЛИЗ
Статья посвящена стабилизационно значимому большинству как особой стратификационной представленности, определяющей тип стабильности, соответствующие способы её поддержания и легитимации существующей власти. Автор проводит стратификационный анализ российского стабилизационно значимого большинства и показывает степень отношения к нему различных социальных слоёв. Также очерчиваются возможные перспективы изменения стратификации российского общества в сторону упругого типа стабильности.
Ключевые слова: стабильность, стабилизационно значимое большинство, российское общество, стратификация, средний класс.
Для западного общества с демократическим типом правления и устоявшейся экономикой, современными социологами в качестве гаранта стабильности называется средний класс. Стоит также отметить, что данное положение наиболее приемлемо для общества с упругим типом стабильности1 (см.: Одум, 1975; Савин, 2007). В западном обществе средний класс представляет интерес для стабилизационных процессов, так как составляет однородное большинство по доходам и ценностям. Класс рассматривается не изолированно, а в социально-классовой структуре общества в целом. Наличие среднего класса говорит об уровне гражданского общества и автономном (упругом) типе стабильности. Независимо от наличия гражданского общества и типа правления необходимо обсуждать стабилизационно значимое большинство, которое соответствует способам поддержания стабильности и легитимирует существующую власть. Для общества с преобладанием резистентной стабильности, где главной задачей является противодействие разрушающим влияниям, характерны сильная централизация управленческого аппарата, подавление структуры народного самоуправления как силовой способ поддержания стабильности общества. В российском обществе на научном и обыденном уровнях ведутся разговоры о стабилизирующей роли российского среднего класса. Однако, как показывают различные независимые исследования, средний класс пока немногочислен и мало влиятелен. В российской действительности стабилизационно значимым большинством выступает скорее не средний класс, обладающий собственностью и
1 В соответствии с двумя крайними значениями стабильности выделяют резистентный и упругий типы. Упругий тип стабильности также называют автономным. © М. С. Негрова, 2009
сознанием, а более пассивные слои населения, поддающиеся централизованному управлению и поддерживающие соответствующий политический режим.
Социальная структура российского общества представляет собой систему групп и слоев, деятельность и взаимодействия которых лежат в основе социального механизма его трансформации. Некоторые из этих групп являются акторами, т. е. инициаторами изменений, активность других заключается в выборе личных стратегий адаптации к изменениям, в то время как третьи, скорее, оказываются жертвами происходящих процессов. Следовательно, для решения поставленных задач нам необходимо идентифицировать общественные группы, оказывающие или способные оказывать существенное влияние на ход трансформационного процесса в России (группы-акторы), выяснить особенности социальной стратификации современного российского общества и привести сравнительную значимость ее критериев, изучить интересы, установки и взгляды, способы активности остальных групп населения, являющихся участниками или субъектами трансформационного процесса, а также определить состав и особенности российского стабилизационно значимого большинства.
Основными критериями статуса общественных групп, а соответственно и социальной стратификации общества, принято считать: политический потенциал, выражающийся в объеме властных и управленческих функций; экономический потенциал, проявляющийся в масштабах собственности, доходов и в уровне жизни: социокультурный потенциал, отражающий уровень образования, квалификации и профессионализма работников, особенности образа и качества жизни; наконец, социальный престиж, являющийся концентрированным отражением названных выше признаков. Все эти критерии в известной степени взаимосвязаны, но вместе с тем они образуют относительно самостоятельные «оси» стратификационного пространства.
Подавляющее большинство россиян относятся к сравнительно слабо дифференцированному базовому слою общества. Содержание их труда в основном соответствует индустриальной ступени развития общества. Общественная значимость этого слоя связана с тем, что он концентрирует основную часть трудового и потребительского потенциала России, ее электората и армии (см.: Паутова, 2007). По сравнению с верхним и средним слоями его интересы слабее артикулированы, а поведение в деловой и политической сферах отличается меньшей активностью. Однако в критических условиях положение, социальное настроение и поведение этого слоя могут стать определяющим фактором исторического развития Рос-
сии в целом и определения политической повестки дня в частности.
Если рассматривать социальную стратификацию более подробно, то получается следующая картина: к бедным слоям населения (нищие, бедные, нуждающиеся) относится до 34% российского населения (7, 15 и 12% соответственно), медианный класс (вместе с нуждающимися составляющий то самое стабилизационное значимое большинство) составляет 26%, средние классы вместе объединяют 35% (нижний средний класс — 23%, средний класс — 12%), богатые — 5% (см.: Тихонова, 2007). Нижние классы с медианным имеют больше общего, чем медианный со средним. Такое разделение достаточно стабильно на протяжении более пяти лет (Там же, 2007), что позволяет сделать определенные выводы. Примерно треть россиян находятся за чертой бедности либо готовы переступить её в случае малейшего ухудшения макроэкономической и семейной ситуации, примерно четверть россиян относятся к малообеспеченным. Вместе они составляют около 60% населения РФ, в то время как действительно богатых людей в социальной структуре российского общества от 5 до 7%.
Аналогом среднего класса весьма условно может считаться около трети населения. Качественные показатели также демонстрируют социальную полярность, присущую российскому обществу. Не останавливаясь подробно на верхнем слое, отметим, что его образуют собственники частных предприятий и фирм, которые, занимая важное место в иерархии управления экономикой, принимают стратегические решения и определяют главные линии развития бизнеса. По показателям уровня жизни этот слой существенно отрывается от других. Обгоняющий рост его доходов по сравнению с ценами обусловливает концентрацию в его руках все большей доли общественного богатства. Состав среднего слоя более разнообразен: около трети его представителей руководят собственными фирмами или заняты индивидуальным бизнесом, многие совмещают ведение собственного дела с профессиональной работой по найму. Преобладает занятость в частном и акционированном секторах экономики. Управленческий потенциал этого слоя ниже, чем верхнего, но все-таки довольно серьезен: четверть его составляют директора и менеджеры предприятий, организаций, учреждений, доля же тех, кто относит себя к руководителям, еще выше. Солидную часть данного слоя составляют специалисты, выполняющие распорядительные функции по отношению к обслуживающим работникам. Уровень благосостояния среднего слоя в 2,5-3 раза ниже, чем верхнего, но в той же степени выше, чем базового. Большинство его представителей живут на уровне хотя бы относительного дос_ 135
ПОЯИТЭКС. 2009. Том 5. № 4
татка. Что касается базового и нижнего слоев, то их социально-экономический статус различается не очень сильно. Оба слоя представлены работниками исполнительского труда, занятыми в основном в государственном секторе. Разница заключается в том, что экономическое положение базового слоя можно охарактеризовать как тяжелое, в то время как у нижнего слоя оно критическое.
Главным и наиболее болезненным элементом социальной стратификации современного российского общества является имущественное неравенство групп и слоев. Дело в том, что показатели дифференциации доходов отражают влияние широкого круга экономических, социальных и демографических факторов. В силу этого имущественное неравенство, важное само по себе, становится выражением многих других социальных неравенств: гендерных, возрастных, урбанистических, поселенческих, отраслевых, профессиональных, управленческих и проч. В свою очередь, уровень доходов существенно воздействует на такие стороны социального статуса, как тип потребления и образ жизни, возможность заняться бизнесом, установление полезных социальных связией продвижение по службе, качественное образование детей и т. д. В силу этого дифференциация доходов и имеющихся ресурсов образует основу социальной стратификации современного российского общества. В целях повышения эффективности и легитимности власти особого внимания заслуживают бедные и малообеспеченные слои населения, предполагающего продуманную социальную политику в их отношении, помощь в социализации2, предотвращение люмпенизации, повышение благосостояния и проч.
Говоря о социальной структуре российского общества, особое внимание стоит обратить на то, что, хотя за последние десять лет собственно социальный состав российского общества менялся неоднократно, что было вызвано самыми разными факторами как экономического, так и политического характера, тем не менее общие тенденции, связанные с вышеописанной структурой, оставались неизменными.
Как известно, стабильность общества во многом определяет его идеология. В данном вопросе представляет интерес базовый слой, являющийся стабилизационно значимым для всего российского общества. По сути дела, речь идет о среднем классе в классическом его понимании. Таким образом, именно менталитет среднего класса будет поставлен во главу угла в наших дальнейших рассуж-
2 В данном случае имеются в виду меры по расширению социально-профессиональных позиций и повышение уровня образования в целом.
136 _
дениях. В развитых странах средний класс составляет порядка 60% населения и является главным фактором устойчивости, экономического роста и стабильного настоящего и будущего общества. Среднему классу не нужны революции, а важны эффективные экономические преобразования, его поведение предсказуемо и понятно. По мнению исследовательницы Т. Малевой из Независимого института социальной политики, воспроизводство среднего класса в развитых странах обеспечивают университеты и эффективный рынок труда, дающий возможность выпускникам стать профессионалами с высоким доходом и социальной самооценкой (Ведомость, 2008).
В России же образование не гарантирует хорошей профессии и доходов, поэтому и с идентификацией, и с самоидентификацией среднего класса достаточно серьезная путаница. К нему относят себя люди с доходами и в 15 тыс. рублей, и в полмиллиона рублей в месяц, и люди, занимающиеся челночным бизнесом, и собственники предприятий, и рабочие. Средним классом считают себя до 40% россиян, но по строгим критериям (уровень доходов, структура занятости) к нему можно отнести лишь 20%, при этом половина этого класса — чиновники и бюджетники, т. е. люди, полностью зависящие от государства (Там же). Во всех без исключения группах опрошенных чиновников господствует убеждение, что российская бюрократия в первую очередь заинтересована в сохранении и постоянном увеличении своего богатства и влияния. Причем среди тех чиновников, которые считают, что бюрократия — особое сословие со своими интересами, доля полагающих, что эти интересы связаны с расширением своего влияния и закреплением собственного привилегированного положения, составляет половину.
В этих условиях вполне естественной выглядит вторая причина, обусловливающая неприменимость всех традиционных для западных исследований стратификации концепций к российским реалиям — тотальная коррумпированность практически всей экономики и особенно — государственного аппарата. Кроме того, это означает, что, понимая специфику интересов российской бюрократии как особой социальной группы, сами чиновники видят эту специфику, прежде всего, в сохранении и постоянном увеличении бюрократией своего влияния и власти, защите собственных классовых интересов. Таким образом, мы сталкиваемся в этом вопросе с феноменом активно формирующегося бюрократического классового сознания (см.: Тихонова, 2007).
Характеризуя базовый класс, представители которого не относятся к номенклатуре, мы говорим о наиболее типичном для населения современной России и одновременно минимально приемле-
мом для него стандарте жизни, практически полностью определяющем ментальность, при этом средние классы не просто весьма активны в реализации своих интересов, но и используют для этого различные возможности, позволяющие им рационально планировать свои ресурсы и получать максимальные дивиденды от собственной активности. Учитывая это, естественно, что представители средних классов в гораздо меньшей степени подвержены патерналистским настроениям, чем менее благополучные классы. Так, например, считали, что могут обеспечить себя и свою семью сами и не нуждаются в материальной помощи со стороны государства, 43% в нижнем среднем и 56% в среднем классе (Там же).
Также отметим еще ряд характерных особенностей: во-первых, только начиная со средних классов, в сознании их представителей появляется доминирование экономической рациональности, во-вторых, именно в средних классах начинают доминировать конструктивные экономические ценности — убеждение, что упорный труд является причиной успеха, что предприниматели не столько наживаются на чужом труде, сколько дают людям рабочие места, готовность к ответственности за обслуживание и содержание принадлежащей им собственности и т. п., в-третьих, с точки зрения особенностей их социальных контактов именно они находятся как бы «на стыке» принципиально разных классов, массово имея, с одной стороны, в своем ближайшем окружении бедных, а с другой — богатых, и в этом смысле они, в определенном смысле, выполняют интегрирующую функцию в обществе.
К среднему классу зрелого индустриального и информационного обществ обычно относят группы самостоятельно занятых, т. е. мелких предпринимателей, коммерсантов, ремесленников. Но наряду с ними все большее значение приобретают и группы хорошо оплачиваемых работников наемного труда: менеджеры, лица свободных профессий, научные работники, работники в сфере информатики и массовой информации, работники искусства, врачи, административные, торговые и инженерно-технические работники предприятий. Они образуют верхний слой среднего класса. К среднему классу относят также учителей школ, средний медицинский персонал и работников социальных служб, служащих государственных учреждений, техников, торговых агентов и т. д. В России все эти профессиональные категории есть, но, как пишет старший научный сотрудник Института экономики РАН В. И. Умов, «они почти всегда взаи-моизолированы и не образуют общность, обладающую собственной идентичностью. Центры кристаллизации среднего класса рассеяны в общественном пространстве и весьма слабо просматриваются на фоне социально и политически активных номенклатурных, корпора-
тивных и мафиозных структур... Среднего класса как такового в России нет, но есть огромная проблема: некому исполнить важнейшую для обеспечения прогрессивного развития функцию социального стабилизатора, смягчающего силовые действия классов-оппонентов, препятствующего лобовым столкновениям их политических представителей» (Умов, 1993, с. 29).
Однако большая часть авторов, исходя из наличия сходных с западными обществами профессиональных категорий, доказывает, что еще в СССР сложился средний класс, который в ходе реформ стал исчезать. Так, А. С. Орлов пишет, что «пренебрежение социальными закономерностями со стороны экономических материалистов (т. е. правительства Гайдара-Черномырдина) спровоцировало стремительное хаотичное размывание среднего класса» (Орлов, 1994, с. 22). По его оценке, средний класс «советского типа» составлял 25% населения. И реформы «разрушили прежние слои среднего класса и не смогли создать социальную базу для ожидаемого нового» (Там же, с. 9-10). Наиболее полно эта точка зрения выражена в статьях Л. А. Беляевой. По ее мнению, из процесса формирования российского среднего класса, по сути дела, исключается «высококвалифицированный слой работников науки, культуры, образования, "служб воспроизводства и попечительства", технической интеллигенции. При всех издержках советская модернизация обеспечила формирование уникального социального объекта — массовой интеллигенции с ее огромным интеллектуальным потенциалом. Именно интеллигенция, и прежде всего ее "ядро" — тончайший высокоинтеллектуальный слой общества», подготовили преобразования России. Но в рамках избранной модели реформ эти группы были вытеснены в бедные слои» (Беляева, 1993, с. 6166). «Стали формироваться крупные собственники и массовый слой мелкой буржуазии компрадорского типа. Начался массовый исход из интеллектуальной сферы» (Беляева, 1995, с. 15-18).
Отсюда возникают самые важные вопросы: есть ли перспективы среднего класса в России, какие группы складывающегося классового общества могут стать центрами кристаллизации среднего класса? Отвечая на них, финский социолог М. Кивинен отмечает, что многие русские исследователи связывают проблему среднего класса в первую очередь с собственностью. Но, по опыту Запада, сегодня средний класс — это, прежде всего, наиболее привилегированная группа наемных работников. Ресурсы власти нового среднего класса связаны не с собственностью, а с профессиональными навыками и стратегиями. Однако в России до реформы использование ресурсов власти, представляемых профессионализацией,
было ограничено. Здесь никогда не было национального рынка по профессиональным сегментам. Профессии функционировали внутри основных бюрократических организаций. Многие профессии к тому же находились в зависимом отношении к доминирующей идеологии. Традиционный образ мышления и этос русской интеллигенции были далеки от профессионализма, от специализированного труда («ремесла»). Поэтому в России становление среднего класса определяется перспективой формирования профессий как социального института, связанного с предпринимательством. Социальные интересы «ядра» новых групп среднего класса не находятся в противоречии с интересами капитала. Прежде всего, они стремятся сохранить значение умственного труда. Но в этом отношении их интерес согласуется с тенденцией капиталистического развития (Ки-винен, 1994, с. 134-142).
Шанс пополнить средний класс имеют группы специалистов высшей и средней квалификации промышленности и науки, интеллектуалы, руководители высшего и среднего звена управления, преподаватели университетов и средних школ. Но это еще не сам средний класс: следует учесть, что вектор мобильности определенной части представителей этих групп все еще направлен вниз, т. е. нет автоматизма между профессиональной принадлежностью и классовой идентификацией, а есть весьма болезненный процесс перехода от принадлежности к размытой межслоевой группе — интеллигенции — к вхождению в состав профессионалов как «ядру» будущего среднего класса.
К среднему классу относимы и вновь появившиеся лица свободных профессий, предприниматели в мелкопромышленном секторе и сфере услуг, работники информационного сектора, системы частного образования, специалисты и консультанты в финансово-банковской сфере, фермеры, менеджеры из работающих на частных и акционерных предприятиях.
Для формирования среднего класса помимо экономических предпосылок (характера экономической активности) необходимы складывание определенных стереотипов поведения, установок, системы ценностей, ассоциации с себе подобными, самоорганизация как общности (см.: Радаев, Шкаратан, 1996, с. 302-306). Между тем класс может и не осознавать себя и соответственно не действовать как единый организм (см.: Маркс, Энгельс, 1955, с. 183).
Второй по значимости влияния на стабильность группой являются бедные, как в силу своей численности, так и в силу своего мобилизационного потенциала. Отдельного упоминания заслуживает аспект однородности данной группы: общение ее представителей происходит преимущественно внутри ее самой. Бедные характери-
зуются не только особенностями их положения и жизненных шансов в социально-экономической сфере, сфере занятости или уровне образования, но и спецификой их экономического и досугового поведения. То же самое относится и к мировоззрению их представителей, а не только к характерным для них идентичностям. Так, прежде всего, в соответствии со всеми классическими канонами стратификационных теорий российские бедные характеризуются ярко выраженными конформистскими установками. Нельзя сказать, что это типично только для них, они отчетливо доминируют и в медианном классе, но для них это характерно в наибольшей степени. Что касается других особенностей их мировоззрения, то все составляющие класс бедных страты занимают хотя и разные, но отчетливо противостоящие остальному населению позиции. Только 56% их считают, что равенство условий жизни важнее равенства возможностей, в то время как в базовом классе в этом убеждены уже 71%, и далее этот процент постепенно нарастает, достигая в высших слоях 87%. Отличаются у них от других классов и представления о том, насколько несправедливы конкретные проявления социальных неравенств — в доступе к образованию, качественной медицинской помощи и т. д.
Третьей по значимости группой являются представители высших слоев, как из-за своей малочисленности, так и замкнутости и отсутствия единой идентификации внутри группы. Отличия богатых от бедных состоят не только в текущем потреблении, но и в жизненных шансах детей, возможности наращивать свой человеческий капитал и, как следствие всего этого, — качественно иное социально-психологическое состояние. Последнее важно подчеркнуть, так как при всей эфемерности понятия «уверенность в завтрашнем дне» даже занимающий достаточно прочные позиции в обществе средний класс живет под гнетом постоянного страха ухудшения своего материального положения, потому что экономический ресурс его сравнительно невелик.
В свете всего вышесказанного весьма характерным представляется тревожный диагноз известного российского социолога и исследователя Н. И. Лапина, сводящийся к констатации того факта, что в российском обществе консервируется воспроизводство социальных контрастов, которое дополняется асимметричным ростом одних компонентов за счет стагнации других, не менее важных компонентов (Лапин, 1994, с. 3-8). Такое расслоение поддерживает и та культурная «травма», с которой на рубеже 80-90-х годов XX в. началась трансформация российского и других обществ Центральной и Восточной Европы. Культурная «травма» есть результат
«удара» по наиболее устойчивой сфере жизни людей и всего общества — по их культуре (ценностям, нормам, правилам, образцам, символам, смыслам), а сила «удара» пропорциональна его неожиданности, цельности прежней культуры, глубине диссонанса между прежней и новой культурой, отсутствию в обществе прибежищ для этой культуры и т. д. (см.: Штомпка, 2005). В российском обществе глубина культурной «травмы» определялась максимальными значениями этих и других характеристик «удара». Неудивительно, что культурная травма, возникшая в результате такого «удара», вызвала радикальную дезорганизацию социальных институтов и структуры ценностей населения, дезориентацию поведения широчайших слоев россиян, резкий спад их социального самочувствия. Лишь с конца 1990-х годов в России началась стабилизация социетального порядка, восстановление и улучшение самочувствия населения. Но культурная «травма» еще отбрасывает свою тень на эти процессы: тормозит многие их направления, обусловливает диспропорции, асимметрию их динамики, в том числе самочувствия населения. И здесь очень важную роль приобретает идеология, способная объединить такое разрозненное общество.
Советская теория государства рассматривала идеологическую деятельность государства как его важнейшую функцию, посвящая ей большие разделы в учебной и научной литературе. К концу 80-х годов отношение к государственной идеологической деятельности и соответственно к понятию идеологии изменилось. Появилось много негативных публикаций, перечеркивающих как советскую идеологию, так и идеологию вообще. Количество их возросло после принятия Конституции Российской Федерации, закрепившей деидеологи-зацию общества, а идеологическая деятельность государства была сведена к нулю. В зарубежной научной литературе идеология, по существу, идентифицируется с понятием социально-политической доктрины. Наиболее распространенное понятие идеологии в нашей стране — это система социальных идей, оценок, требований конкретного класса, социально значимых групп, опирающихся на определенные теоретические установки, выражающие общественное положение, интересы и программные цели данного класса, социальной группы, играющие практическую роль в функционировании политической системы (см.: Рыбаков, 1998, с. 91-93). Таким образом, идеология является неотъемлемой частью общественной структуры и обязательным элементом функционирования государства.
Ценностный смысл идеологии состоит в том, что, во-первых, она дает представление населению о направлении движения общества и государства, о смысле государства, так как предполагает формирование общих принципов его существования и политики, разде-
ляемым большинством данного общества. Идеология становится движущей силой общественного развития, выступает как инструмент политической мобилизации общества, и в этом ее ключевой прикладной аспект. Во-вторых, идеология связана с легальностью власти. Идеи, находящие поддержку у населения, повышают ее легитимность и легитимацию, усиливают государственную власть и, соответственно, увеличивают эффективность общественных и государственных преобразований. Идеология — это мощное объединяющее средство, без которого любое общество разваливается, теряет свою монолитность, поэтому никакое общество не может быть неидеологическим длительный период. В-третьих, идеология нужна не только государству, но и населению. Идеология — не просто совокупность определенных идей, это система воззрений на мир, общество и человека, система, определяющая ту или иную ценностную ориентацию и линию поведения, а её отсутствие ведет к утрате координат, позволяющих человеку ориентироваться в обществе, и, как следствие, социальная реальность и будущее выглядят неопределенно. Однако в идеологии имеются и отрицательные моменты. Став государственной, идеология развивается по пути обслуживания интересов данного государства, не всегда согласуясь с интересами общества и стремясь к самосохранению, имеет тенденцию к закостенению, что в конечном итоге готовит почву для стагнации всего общества. Такое крайнее проявление функции сохранения со временем может привести к глубокому кризису, что наблюдалось на протяжении последних трёх десятилетий истории страны3. Освещенная авторитетом нации и государства, идеология раньше или позже превращается в автономную силу, автоматически мобилизующую на свою защиту все находящиеся в распоряжении государственной машины средства, вплоть до репрессивных.
Очевидно, что различные социальные общности в России обладают собственным политическим менталитетом. Однако существуют и некоторые базовые представления, ценности и установки, присущие на уровне повседневности значительной части российского общества, что позволяет говорить, собственно, об общем менталитете россиян. В свою очередь, в российской политической культуре доминирует определенный образ государственной власти. Если базовой метафорой власти на Западе является образ договора, на основе которого общество на определенных условиях поручает ей
3 Имеется в виду период застоя конца 60-х - середины 80-х годов XX в. и последовавшие распад СССР и глубокий кризис российского общества в целом.
_ 143
выполнение оговоренных функций, то базовой метафорой государственной власти в российской традиции выступает понятие семьи. Народ не столько поручает власти выполнение каких-либо функций, сколько вручает ей свою судьбу. Это отношение включает в себя неискоренимый элемент полицеизма со стороны государственной власти с такими его смысловыми составляющими, как «контроль» и «забота», «опека» и «наставление». На этой основе в российском политическом менталитете утвердился в качестве ценности и базовой установки патернализм.
Государственное попечительство рассматривается как «благо» и обязанность властей перед обществом, вместе с тем патернализм, порождая иждивенческие настроения в обществе и приучая его к пассивному выжиданию, ослабляет самостоятельную энергию частных лиц. В качестве идеала государственной власти российский политический менталитет санкционирует в первую очередь власть единоличную (ответственную), сильную (авторитетную) и справедливую (нравственную). Этот «образ» власти ориентирован на умеренный авторитарный идеал, который всегда сочетается с коллективным демократизмом охлократического толка. В силу этого в политическом менталитете сложилось двоякое отношение к авторитету. С одной стороны, вера в авторитет, часто наделяемый харизматическими чертами, и, соответственно, ожидание от него «чуда», сопровождаемое постоянной готовностью подчиняться авторитету, с другой — убеждение в том, что авторитет сам должен служить «общему делу», национально-государственной идее.
Отсюда направленность российского политического менталитета на контроль над деятельностью авторитета через постоянное соотнесение ее с «общим делом», которое сообща переживается людьми. Такая фетишизация государственной власти порождает этатизм, причем не в западном, а, скорее, в восточном смысле. Этатизм основывается на том, что Российское государство, наделяющееся сверхъестественными свойствами, рационально воспринимается как «демиург» российской действительности.
Чтобы понять многие причины вышеописанных процессов, необходимо сравнить основные черты стратификации нынешнего российского и «доперестроечного», советского, общества, с которого начинался трансформационный процесс. В стратификации советского общества решающую роль играл политический капитал, определявшийся местом общественных групп в партийно-государственной иерархии. Место индивидов и групп в системе власти и управления предопределяло не только объем имевшихся у них распорядительных прав, уровень принятия решений, но и круг социальных связей и масштабов неформальных возможностей. Стабильность полити-
ческой системы обусловливала устойчивость состава и положения политической элиты — «номенклатуры», а также ее замкнутость и отгороженность от управляемых ею групп.
Сложившаяся в советское время стратификация правящего слоя по номенклатурному принципу, начиная с 90-х годов XX в., находилась в полуразрушенном состоянии — ее остов сохранился, но механизм воспроизводства был нарушен. Система властных органов была существенно перестроена — одни из них ликвидированы, другие только организованы, третьи принципиально изменили свои функции. В результате де-юре уже к середине 1990-х годов Россия имела новую систему высших государственных должностей, при этом обновился и персональный состав занимающих эти должности лиц, часть которых пришла из иных сфер деятельности, в первую очередь из бизнеса. Тем самым ранее замкнутый верхний слой общества приоткрылся для выходцев из других групп.
На первый взгляд прежней номенклатуры не стало, она исчезла, растворившись в других слоях общества, но в действительности она сохранилась, так как продолжает существовать подавляющая часть как ранее бывших номенклатурными должностей, так и связанных с ними властно-распорядительных функций, причем более половины квазиноменклатурных должностей занимает прежняя политическая элита, реализующая модели управленческой деятельности, характерные для советской системы, причем между членами бывшей номенклатуры поддерживаются устойчивые деловые связи, способствующие сохранению свойственного ей сословно-классового сознания. Стоит отметить, что этот процесс особенно усилился в последние годы и небезосновательно связывается многими экспертами с установками управленческой команды второго президента РФ В. Путина (Власть., 2005; Публичное пространство., 2008; Травин, 2004).
С этим процессом связано и относительное ослабление роли политического компонента социальной стратификации в последнее время, и выход на первый план экономико-политического фактора, т. е. места общественных групп в управлении экономикой, в приватизации общественной собственности, в распоряжении материальными и финансовыми ресурсами. Перераспределение накопленного богатства — едва ли ни единственная сфера управленческой деятельности, где роль политической власти усилилась. Прямая или косвенная причастность к перераспределению государственной собственности служит в современной России важнейшим фактором, определяющим социальный статус управленческих групп.
В то время как экономический потенциал разных социальных
групп в СССР измерялся мерой их участия во владении, распределении и использовании общественного богатства (по этому критерию выделялись такие группы, как бюрократия, распределявшая дефицитные социальные блага, руководители производств, распоряжавшиеся финансами и продукцией предприятий и обычно причастные к теневой экономике, работники материально-технического снабжения, оптовой и розничной торговли, сферы обслуживания и массовые слои общества, не имеющие подобных прав и довольствующиеся заработной платой), в постсоветское время экономический потенциал общественных групп включал три несколько иных компонента: владение капиталом, производящим доход, причастность к процессам распределения, перемещения и обмена общественного продукта, уровень личных доходов и потребления.
Особая роль принадлежала первому компоненту: активно формировались разнообразные формы негосударственной собственности (индивидуальная, групповая, кооперативная, акционерная, корпоративная и т. д.), возникали разные типы капитала (финансовый, торговый, промышленный), в социальном плане более или менее отчетливо выделились собственники частного капитала. Второй из названных компонентов экономического потенциала доминировал в начале перестройки и сразу после распада СССР, но, начиная с середины 90-х годов, сдал позиции первому. Данный процесс был связан с тем, что экономический статус среднего собственника стал выше, чем квалифицированного менеджера. К тому же по мере приватизации экономики материальные и финансовые ресурсы приобретали заинтересованных хозяев, что сокращало возможность их дальнейшего «растаскивания».
Однако процесс оздоровления экономики был обозначен лишь как тенденция, так как в сложившейся в то время ситуации близость к государственным ресурсам играла большую, чем когда-либо, роль. К сожалению, операционализировать данный критерий, т. е. измерить степень причастности разных экономических, профессиональных и должностных групп к распределительным механизмам, непросто. Скорее всего, по этому признаку выделятся те же самые группы, что и раньше: руководители государственных и смешанных предприятий, в том числе акционерных обществ, ответственные работники и специалисты торговли; служащие материально-технического снабжения, а также такие профессионалы бизнеса, как коммерсанты, маклеры, дилеры и т. п.
Доля россиян, не имеющих собственных капиталов, как и доступа к распределению государственных благ, существенно уменьшилась по сравнению с советским временем именно в ходе экономических преобразований 1990-х годов, но по-прежнему такая доля
составляет самую массовую часть общества. Ее экономический потенциал определяется исключительно уровнем доходов от работы по найму.
Главные сдвиги в их положении заключаются, во-первых, в гораздо более резкой, чем прежде, имущественной поляризации и, во-вторых, в почти полном исчезновении зависимости между трудом и доходом. Возникновение многосекторной экономики, отказ от государственного регулирования зарплаты, отсутствие общенационального рынка труда, множественность локальных очагов безработицы, многомесячные задержки зарплаты за уже выполненную работу, носящие массовый характер десятилетие назад, привели сферу доходов в состояние хаоса. При этом значительная часть населения оказалась вытесненной за линию бедности и даже за порог нищеты. Что касается социокультурного потенциала, то в стратификации советского общества он играл сугубо подчиненную роль.
Верхушка правящего слоя в СССР была представлена недостаточно образованными людьми, к тому же враждебно настроенными к культуре, труд специалистов гуманитарного профиля оплачивался ниже труда рабочих, а творчески одаренные личности, скорее, преследовались, чем поощрялись. Правда, культурный уровень, образованность, духовные интересы сказывались на образе жизни интеллигенции, а через его посредство — и на ее социальном престиже. И все же культурный потенциал стратифицировал общество не на всю его глубину.
Также в качестве существенной особенности современного состояния общества стоит отметить характерное для настоящего времени усиление трудовой и социальной мобильности населения, связанное с интенсивным распадом старых общественных институтов и сочетающееся с формированием новых. В связи с этим заметно повысилась, по сравнению с советским временем, роль таких личных человеческих качеств, как одаренность или талант, уровень социализации, качество образования, компетентность, способность к овладению новыми знаниями, культурный кругозор и т. д. Повысилась ценность профессионализма, а значит, и роль социокультурного капитала. Существуют, однако, и проблемы, связанные с данными процессами: восходящей социальной мобильности, помимо вышеперечисленных, в равной мере способствуют качества, слабо связанные с культурным потенциалом, — такие, как молодость, энергия, воля, амбициозность, наличие организационных способностей, готовность к риску, физическая сила, агрессивность, моральная неразборчивость и т. д. К тому же современное российское общество востребует лишь ту часть культурного потенциала, которую
можно использовать «здесь и сейчас», отсюда — сравнительно высокий спрос на квалифицированных и опытных инженеров, врачей и учителей, специалистов в области прикладной науки при растущей невостребованности ученых, работников культуры и искусства, разного рода гуманитариев.
На сегодняшний момент в России можно зафиксировать две относительно обособленные системы общественной оценки социокультурного потенциала работников. Первая действует в негосударственном секторе, испытывающем актуальную потребность в квалифицированных специалистах и готовом высоко оплачивать их работу. Вторая, традиционно сохраняющаяся в государственном секторе, по-прежнему несет отпечаток социалистических идей о равенстве труда (пресловутая «бюджетная сетка», конкретные шаги по отмене которой начали предприниматься только летом 2008 г.) и пренебрежительного отношения к умственному труду. В результате происходит расслоение российской интеллигенции на группы, существенно различающиеся своим положением. Таковы, например, высокооплачиваемые квалифицированные специалисты управленческого и экономико-юридического профиля, занятые в частном секторе экономики; специалисты, занятые в топливно-энергетическом комплексе и других экспортных отраслях, с одной стороны, и работающие в бюджетных организациях и предоставленные самим себе специалисты социального и гуманитарного профиля — с другой. Действительно, де-юре в первой половине 1980-х годов квартальный коэффициент дифференциации денежных доходов населения СССР составлял немногим более 2, что позволяло идеологам говорить о достижении социальной однородности общества. Секрет состоял в том, что основная часть потребления верхних слоев не опосредствовалась деньгами, а осуществлялась через бесплатное обеспечение благами, скрытые льготы и привилегии. Существование этой системы маскировалось предоставлением всем гражданам некоторого количества бесплатных медицинских услуг и образования, дешевого жилья, мест в детских учреждениях, путевок в дома отдыха и т. д.
В результате резкие различия в благосостоянии нижних и верхних слоев общества сочетались с видимостью «справедливого» распределения доходов. Развитие рыночных отношений разрушило это ненадежное равновесие. Сфера бесплатной и льготной раздачи дефицитных благ номенклатуре существенно сузилась. Потребительский рынок наполнился массой импортных товаров, приобретаемых только за деньги, одновременно начала разрушаться система социальных (медицинских, образовательных, жилищных и иных) услуг населению: на их оплату требовалось все больше де-
нег. Таким образом, доля натуральных доходов снизилась, а потребность в деньгах для поддержания сложившегося уровня жизни заметно выросла. Удовлетворить эту потребность разные категории населения смогли в неодинаковой степени. В результате поляризация благосостояния начала заметно расти.
По данным специальных исследований, в конце 1980-х годов децильный коэффициент дифференциации доходов не превышал 4,5, в 1993 г. он составил 7,8, а осенью 1995 г. был уже 10,5. Сходную картину даёт и государственная статистика: 1991 г. — 5,5, 1993 г. — 11 и 1995 г. — 13. В 1994 г. 10% наиболее обеспеченных граждан располагали 40% совокупных доходов населения, в то время как на долю абсолютного большинства оставалось 60%. Осенью 1995 г. разница между уровнями доходов, получаемых 10% наиболее и наименее обеспеченных россиян, составляла почти 25 раз, в 2007 г. данный коэффициент близок к 304.
В целом структура российского общества претерпела заметные изменения по сравнению с советским временем, но вместе с тем сохраняет многие прежние черты. Для ее существенной трансформации необходимо системное преобразование институтов собственности и власти, которое займет многие годы, причем, с учетом процессов последних лет, связанных с воспроизводством советской системы общества, этот процесс может быть перманентным.
Анализ структуры российского общества позволяет сделать некоторые выводы относительно стабилизационно значимого большинства, однако общими характеристиками представляются не только стратификационные, но и ментальные и поведенческие особенности. В зависимости от исповедуемых ценностей и моделей поведения члены общества могут быть отнесены к большинству, стабилизирующему общественную систему. Резистентную и упругую стабильность обеспечивают соответствующие типы людей, которые в некоторой степени описаны В. Парето (2008).
Современные исследователи отмечают, что существует необходимость соотношения функционирования общества с соответствующим менталитетом людей, которое позволяет прогнозировать динамику изменений и самоорганизацию (см.: Воронова, Васильева, 2006, с. 117-118). Данные исследователи в качестве двух необходимых условий для достижения самоорганизации выделяют потребность и готовность человека к согласованию своих действий с
4 Данные официального сайта Федеральной службы государственной статистики см. http://www.gks.ru
_ 149
действиями других людей и развитую систему права, науки морали, искусства, культуры, религии и т. д. Получается, что социально зрелый член общества с менталитетом, способствующим стабилизации, использует предоставляемые обществом средства и организует своё поведение так, что общество в результате эффективно и устойчиво функционирует. Данный эффект достигается в том случае, если большинство членов общества действуют таким образом.
Важным является также чувство солидарности. Для российского общества наиболее характерными являются иные модели поведения и иной менталитет, обеспечивающие определённое стабилизационно значимое большинство. Мы считаем, что в изучении российского общества одним из значимых факторов является религиозная составляющая ментальности, обусловливающая факторы стабильности и функционирование системы иначе, чем те, что имеют место в западном обществе, с присущими им католицизмом и протестантизмом (см.: Вебер, 2006).
Если перефразировать на российскую ситуацию классическую работу М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма», то наиболее близкой формулировкой для российского общества, по нашему мнению, является «Православие и дух патернализма». Нормативы, которыми долгие столетия руководствуются члены православно ориентированного социума, в некоторой степени выстраивают патерналистскую модель в отношениях между институтами государства и общества. Российская ментальность берёт своё начало от древних славян и с Крещением Руси получает подкрепление новой религией имеющихся патерналистских тенденций. Спустя столетия данный менталитет не утратил своего влияния на все уровни жизни общества.
Можно, конечно, обсуждать полиментальность (см.: Семёнов, 1999) и мультикультурализм (см.: Куропятник, 2000) российского общества как контраргументы, но советский период в истории российского общества также говорит в пользу патерналистских настроений. Базовые ценности и представления россиян подверглись незначительным трансформациям вследствие развала СССР5.
Литература
1. Беляева Л. А. Общие направления стратификации в переходный период // Социальная стратификация современного российского общества / Отв. ред. Л. А. Беляева // «Круглый стол» бизнеса России. М., 1995.
2. Беляева Л. А. Россия перед историческим выбором // Свободная мысль. 1993. № 15.
5 Подробнее см.: Стенограмма передачи «Лукавая цифра» от 17.06.2008 «Человек советский и человек российский» // http://www.echo.msk.ru/programs/figure/521372-echo/
150 _
3. Вебер М. Избранное: Протестантская этика и дух капитализма. М., 2006.
4. Власть и элиты в российской трансформации / Под ред. А. В. Дуки. СПб., 2005.
5. Воронова Е. А., Васильева С. А. Духовное состояние российского общества // Молодёжь и социальное здоровье / Под ред. Р. А. Зобова. СПб., 2006.
6. Данные официального сайта Федеральной службы государственной статистики // Сетевой адрес: http://www.gks.ru
7. Кивинен М. Перспективы развития среднего класса в России // Социологический журнал. 1994. № 2.
8. Классовый друг // Ведомость. 2008. 25 апреля.
9. Куропятник А. И. Мультикультурализм: проблема социальной стабильности полиэтнических обществ. СПб., 2000.
10. Лапин Н. И. Ценности как компоненты социокультурной революции современной России // Социальные исследования. 1994. № 5.
11. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. М., 1955. Т. 4.
12. Одум Ю. Основы экологии. М., 1975.
13. Орлов А. С. Социально-политические очерки о среднем классе // «Круглый стол» бизнеса России. М., 1994.
14. Парето В. Компендиум по общей социологии. М., 2008.
15. Паутова Л. А. Стабилизационное сознание: Опыт социологического исследования: Автореф. докт. дис. СПб., 2007.
16. Публичное пространство, гражданское общество и власть: Опыт развития и взаимодействия / Отв. ред. А. Ю. Сунгуров. М., 2008.
17. Радаев В. В., Шкаратан О. И. Социальная стратификация. М., 1996.
18. Рыбаков В. А. К вопросу о роли идеологии в современном государстве // Вестн. Омского ун-та. 1998. Вып. 1.
19. Савин С. Д. Типология политической стабильности в современном обществе // Политическая социология: Теоретические и прикладные проблемы. СПб., 2007.
20. Семёнов В. Е. Российская полиментальность и умонастроения современной молодёжи // Молодёжная политика XXI века: Стратегия выбора (материалы Всероссийской научно-практической конференции) / Отв. ред. Ю. В. Манько. СПб., 1999.
21. Тихонова Н. Е. Социальная стратификация в современной России: Опыт эмпирического анализа. М., 2007.
22. Травин Д. Железный Винни-Пух и все, все, все. СПб., 2004.
23. Умов В. И. Российский средний класс: социальная реальность и политический фактор // ПОЛИС. 1993. № 4.
24. Штомпка П. Социология: Анализ современного общества. М., 2005.
