CC BY
21Российское образование: отношение к истории
Гавров С.Н.
Рассматривается отношение российского общества и системы образования к историческим фактам советского периода, дается попытка интегрировать советский и досоветский патриотизм. Рассматриваются сложные моменты советской истории, в том числе историческая фигура Сталина, и их рассмотрение в консолидированных учебникахистории. Ключевые слова: образование, СССР, Сталин, история, модернизация
Gavrov S.N.
Russian education: attitude toward history The relation of the Russian society and an education system to historic facts of the Soviet period is considered, the attempt to integrate the Soviet and pre-Soviet patriotism is given. The difficult moments of the Soviet history, including a historical figure of Stalin, and their consideration in the consolidated textbooks of history are considered. Keywords: education, the USSR, Stalin, history, modernization
В России история повторяется почти дословно, с поправкой на иное время и нравы. Сегодня просматриваются некоторые содержательные и стилистические пересечения с большим стилем тридцатых годов ХХ века. Тогда стали укреплять семью, отходить от феминистских «женотделов», запрещать аборты. И это после самого либерального в мире семейно-брачного законодательства 20-х годов [1; 341]. Сегодня тоже укрепляем семью, воспитываем «здоровое поколение». В этой логике на очереди запрещение абортов. Все это может быть отчасти и не плохо, нужно помнить только, что здоровое поколение 30-х было практически полностью уничтожено в ходе Второй мировой войны. Как и здоровое поколение, воспитанное в русской деревне и юнкерских училищах за четверть века до этого, полегло на полях Первой мировой войны.
В определенном смысле степень здоровья поколения связана с его жертвенностью, со способностью стать объектом «коллективного жертвоприношения». И это относится не только к России. Так что в желании воспитать совершенное поколение с оптимистическим единомыслием в головах, надо быть осторожным.
Какое ко всему этому имеет отношение инициатива по созданию единых учебников истории? Самое прямое. Вспомним, как в тридцатые годы громили историческую школу Михаила Покровского. Громили за излишний критический настрой по отношению к российской
истории имперского и до имперского периодов
- он поддерживал ранний большевистский лозунг, что «царская империя - тюрьма народов». Она «Отчий дом», возражали новые советские государственники во главе со Сталиным. Отношение к нему лично, революции Октября 1917-го, ленинско-сталинскому периоду в жизни СССР можно рассмотреть в качестве примера тех противоречий, с которыми неизбежно столкнуться авторы обновленных учебников истории.
И по прошествии шестидесяти лет со дня смерти Сталина, в обществе не утихают ожесточенные споры по отношению к этой исторической фигуре. К нему имеет прямое отношение выигранная Великая война и разгром красной армии в первые месяцы войны, цена победы во многие миллионы жизней, индустриализация, создавшая новую советскую экономику и голод на Украине, в Казахстане и Поволжье, коллективизация. Массовые репрессии, ужаснувшие делегатов ХХ партийного съезда, читателей мемуаров выживших, Солженицына и Шаламова и советская ракетная, ядерные программы, НИИ и шарашки, в которых создавались новые ракетно-ядерные технологии.
В истории России часто происходит именно так. Приходил смертельный враг, разрушал страну, и все начинается как бы заново. С точки зрения участников событий, это победа зла. Мы не смогли в свое время отбить нашествие мамаевых полчищ. Годами вокруг Киева истлевали останки русских людей, и некому было похоронить их. Столетиями переваривала Русь эту страшную чужеземную беду. Так бороться организм со смертельной инфекцией, переводя ее в хроническую форму, пытаясь использовать энергию смерти для жизни.
Павшие за Родину истлели. За триста лет ордынского ига поднялась Москва. Русь постепенно становилась Россией, вступая в права «татарского наследства», идя к «последнему морю»
- Тихому океану.
Не случись этой страшной беды монгольского завоевания, мы так бы и остались в истории небольшой, сегодня уже цивилизованной группой европейских стран, наследниц Киевской Руси. Но страшной ценой поборов, абсорбировав монгольское нашествие, мы стали Россией.
Чем-то схожа с этим и большевистская революция и последовавший за ней ранний пери-
1
од советской истории. Кому-то по сей день грезится, что части белой армий Деникина, Юденича или Колчака в рамках альтернативной истории входят в Москву и Санкт-Петербург. В реальной истории в годы гражданской войны «белые» проиграли «красным», и 70 лет советской истории стали неотъемлемой частью тысячелетней истории России.
Причины крушения старого строя и рождения нового были различны. Стремительность социокультурной динамики в рамках западной цивилизации требовала столь же стремительной реакции. Долго российская власть и общество пытались найти рецепты ответа в традиции, в прошлом, использовать отжившие механизмы, приемы, социальные институты. В результате то, что в Европе вызревало в течение столетий, в России приходилось делать быстро, в ничтожный исторический срок пяти-пят-надцати лет: «Когда правительство, вместо того чтобы вести народ путем постепенных улучшений, останавливает всякое движение и подавляет всякую свободу, оно неизбежно приводит к необходимости крутого перелома. Приходится разом наверстать потерянное время» [2; 509].
Характерна программная фраза И.В. Сталина о том, что «мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет!» [3; 62]. В 1930-е годы Сталин возглавил этот «10-летний» забег по преодолению технико-технологического отставания от Запада, стал красным Бонапартом, появления которого так боялся Ленин и другие руководители партии. В мировой истории были Чингиз Хан и Тамерлан. В нашей истории - Иван Грозный и Сталин. Пусть и в несравненно меньшем количественном составе, чем это было бы возможно без участия этих персонажей в истории, мы выжили и даже пытаемся сегодня использовать запредельно страшное во имя жизни. Пишем о советском Тамерлане, начавшем свой путь с революционных «эксов», а закончившем созданием советской ядерной бомбы и почти полным восстановлением границ Российской империи.
Сегодня кажется, что написать интегрированные учебники российской истории невозможно. Но мы живем в стране, сочетающей в себе не сочетаемое: красные звезды и имперские орлы, Сталина и либерализм, синтез досоветского и советского патриотизмов.
28
Теперь попробуем ответить на вопросы, возникающие в связи с нашим историческим образованием и обновленными учебниками истории.
Чем должны руководствоваться авторы учебника истории? Собственными пропагандистскими устремлениями или комплексом педагогических задач?
Перед ними стоит почти неразрешимая задача. С одной стороны, у школьников не должно возникать слишком мрачного ощущения от российской истории, если брать период средневековья, например, то не особо худшей или лучшей, чем у других. Сложнее с ХХ веком. Хорошо написать учебник, исходя не из пропагандистских устремлений, а исходя «из комплекса педагогических задач», но задача авторам «единого учебника» поставлена первая. Да и «педагогические задачи» вполне можно подстроить под задачи «текущего момента».
Возможно ли в школьном учебнике истории найти баланс между научностью и воодушевляющим патриотизмом?
Как можно написать соответствующий реальным историческим событиям, «патриотически» ориентированный учебник истории? Либо умалчивая о том, что было, либо давая реальным историческим событиям конспирологичес-кое объяснение. В духе того, например, что репрессии 1937-38-х годов были борьбой с «пятой колонной», которая якобы помогла потом выиграть Великую войну.
Но возможно или невозможно, надо искать, если «колесо истории» на наших глазах делает очередной поворот. Очень важны формулировки-определения, полутона и нюансы. Очень важна профессиональная честность авторов, да и просто соответствие профессии историка, профессиональному цензу, если угодно. Опять, как и при советской власти, а, впрочем, как и почти всегда в нашей истории, все зависит от человека, от такого затертого и совсем не современного определения как «профессиональное и гражданское достоинство».
Если каждая социальная группа желает видеть такой учебник истории, который изображает представителей именно этой группы благородными и дальновидными, а прочих своекорыстными и близорукими, - как примирить эти интересы в одном каноническом тексте?
Если говорить о крестьянстве, например, то основную часть послесталинского политбюро
составляли выходцы из крестьян, но что они сделали для них? Если говорить о борьбе условных «левых интернационалистов» и «правых патриотов-почвенников» в советско-российской интеллигенции, то здесь есть свои точки соприкосновения. В отношении коллективизации, например. Такие общие оценки можно искать, понимая, что их будет не так много.
Возможно ли создание учебника истории советского периода как истории трагической борьбы, в которой за каждым из участников была своя правота? Задача архисложная. «Каховка Каховка, родная винтовка...» с одной стороны, и «Шли дроздовцы твердым шагом, враг под натиском бежал, и с трехцветным русским флагом, славу полк себе стяжал...» с другой. С сегодняшним российским трехцветным флагом. Иными словами, исторические этапы в жизни России, которые пытаются примирить на страницах обновленных учебников истории,сточки зрения постсоветской власти идейно неравноценны. Постсоветской России всё-таки идейно ближе досоветский и даже дофевральский периоды нашей истории, а не советский период, хотя последний хронологически ближе.
Почему мы не слышим дискуссий о том, как сделать учебники истории захватывающим и увлекательным? Может быть, этот учебник должны писать не историки, а группа психологов, педагогов, писателей-мифотворцев?
Написать такой учебник сегодня сподручнее не профессиональным историкам, а публицистам-мифологам, способным сделать работу в духе Константина Леонтьева «...по существенному духу нации нашей законно и хорошо все то, что исходит от Верховной Власти. Законно было закрепощение законно и хорошо было разделение народа на сословия (или «состояния») все было хорошо в свое время - и старые, закрытые суды, и телесное наказание. Законно и хорошо уничтожение всего этого, не столько по существу, сколько потому, что Верховной Власти было так угодно... Мы так думаем и не считаем того настоящим русским, кто не умеет так думать, хотя бы он был и самый честный, и самый полезный с виду в делах своих человек...» [4; 226]. Насколько написанный на таких идейных основаниях учебник будет увлекателен, зависит от меры литературного таланта авторов, их способности складывать «пазлы» исторических событий, используя увеличительные
29
1
стекла в отношении одних и уменьшительные в отношении других, способность написать идейно выдержанный исторический детектив.
Должны ли в учебнике присутствовать оценки событий с точки зрения прогресса и регресса?
Вопрос сложный с такого рода определениями-классификациями. Была ли Февральская революция, фактически установившая республиканскую форму правления, прогрессивна в отношении конституционной монархии в России? Формально была. Но за ней последовал несравнимо больший регресс, например, «новое закрепощение крестьян» в колхозах, отказ в выдаче паспортов.
Многие новации, принятые в советском периоде развития страны, могут быть охарактеризованы как безусловно прогрессивные. Введение 8-часового рабочего дня, равноправия женщин, массового образования взрослых -ликвидация неграмотности, создание индустриальной экономики.
Но рассматривая процессы социокультурных инноваций, часто заимствованных на Западе, следует помнить, что далеко не все из них принимаются, зачастую это длительный и в чем-то даже мучительный процесс. Вспомним в связи с эти характеристику социокультурных заимствований данную Т. Парсонсом. Он полагал, что в постоянных попытках подразделить импортируемый инокультурный опыт на приемлемый и неприемлемый проявляется тенденция к сохранению ценностей культуры «высшего уровня, открывая в то же время дорогу радикальным изменениям на следующем уровне ценностной спецификации, т. е. на уровне основных функциональных подсистем» [5; 662]. Модернизация незападных обществ исторически проходит очень болезненно [6; 707-713].
Следует ли после создания общенационального учебника истории законодательно объявить временный мораторий на его ревизию?
Здесь стоит вспомнить, что в российской истории существует антиномия должного/сущего [7; 168-209], определяющая систему ценностных координат и понятий, с помощью которых человек постигает окружающий мир. Структуры реальности оформляются в концептах и моделях должного/сущего. Элементы, не укладывающиеся в подобные модели, заносятся в разряд случайностей. Для человека, живущего в
1
космосе социокультурной традиции, реальность, выходящая за рамки должного/сущего, осознается в минимальной степени. Постоянной сегрегации (отделения чистых от нечистых) подвергаются в этом контексте исторические факты: факты, укладывающиеся в систему координат, задаваемую антиномией должного/ сущего становятся каноническими, факты, не укладывающиеся в эту схему, не замечаются или трактуются как неважные, незначимые. Благодаря такому отношению к историческому опыту «История определенным образом сакрали-зуется, превращаясь в священную социалистическую историю со своими мифами и легендами, своего рода пародию на Священное писание» [8; 250]. Но и «священная социалистическая история», как и любая другая в СССР и позднее в постсоветской России подвергается пересмотру, ревизии, подвержена инверсионному переосмыслению роли и места исторических персонажей и событий. Мифологема, что было отмечено еще Л. Леви-Брюлем [9; 252259], подавляет рефлексию эмпирического опыта и господствует над ним.
Объявить мораторий можно, но что даст в реальности? Небольшую фиксацию содержания во времени, потом все начнется заново. Писать и переписывать исходя из потребностей текущего момента, целесообразности, закрепления у власти тех сил, которые есть при ней на данный момент. Подгонять под них историю, показывая, какую историческую традицию они продолжают, тем самым исторически легитимизируя данную власть.
Когда к власти в России приходят условные демократы, историки вспоминают реформатора Александра II, премьер-министра Временного правительства Керенского, князя Львова, Хрущева, Горбачева и Ельцина. Когда у власти условные консерваторы, добрым словом поминают Александра Невского, Александра III и Сталина.
И это не наше новое постсоветское изобретение. Так было в СССР, да и в русских летописях тексты правили и страницы пропадали, так что в этом нет ничего нового.
Литература
1. Бим-Бад Б.М., Гавров С.Н. Модернизация института семьи: макросоциологический и антрополого-педагогический анализ. Федераль-
30
ная целевая книгоиздательская программа «Культура России». М.: Новый Хронограф, 2010. 341 с.
2. Чичерин Б.Н. Россия накануне двадцатого столетия // О свободе: Антология мировой либеральной мысли (I половина XX века). М.: Прогресс-Традиция, 2000. С. 503-574.
3. Геллер М.Я. Машина и винтики. История формирования советского человека. М.: МИК, 1994. 336 с.
4. Леонтьев К.Н. Двадцатипятилетие Царствования // Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза (1872-1891). М.: Республика, 1996. С. 225-226.
5. Парсонс Т. Очерк социальной системы // О социальных системах / Пер. с англ. А. Харра-
ша, Под ред. В. Ф. Чесноковой и С. А. Беланов-ского. М.: Академический Проект, 2002. С. 543686.
6. Gavrov S., Modernization, Sociological Theories of: encyclopedic article// International Encyclopedia of the Social & Behavioral Sciences, 2nd edition, Vol 15. Oxford: Elsevier, 2015. Р. 707713.
7. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты российской модернизации. М.: Эдиториал УРСС, 2010 (второе издание). 349 с.
8. Неретина С. С. Тропы и концепты. М.: ИФРАН, 1999. 277 с.
9. Леви-Брюль Л. Первобытное мышление / / Религия и общество. М.: Аспект Пресс, 1996. С. 252-259.
31
i
