CC BY
37ИДЕИ, КОНЦЕПЦИИ, ПОЛИТИКА
М.Ю. Сорокина
СОРОКИНА
Марина
Юрьевна,
кандидат
исторических
наук,
Дом русского
зарубежья
имени
А. Солженицына
РОССИЙСКОЕ НАУЧНОЕ ЗАРУБЕЖЬЕ КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ
Аннотация. В статья рассматривается становление феномена «российское научное зарубежье» как следствие и отражение миграционных процессов Русской революции.
Ключевые слова: русская эмиграция; российское научное зарубежье; русский Белград; социальная история науки.
11 сентября 1908 г. в большевистской газете «Пролетарий» (№ 35), нелегально издававшейся в Женеве многотысячным тиражом, появилась статья «Лев Толстой как зеркало русской революции». Написанная в связи с 80-летием великого русского писателя и опубликованная анонимно, в дальнейшем она стала одной из краеугольных основ «советского» понимания искусства как особой формы «отражения» действительности.
Между тем автор статьи, а им был тогда еще малоизвестный революционер-эмигрант и политик Владимир Ленин (1870-1924), вряд ли ожидал такого долгосрочного эффекта своего произведения. Помимо «юбилейной даты» писателя своей статьей он реагировал прежде всего на политически актуальное толстовское «Не могу молчать» - текст-протест против карательной внутренней политики премьер-министра Петра Столыпина (1862-1911), опубликованный летом 1908 г.1 Любопытно, однако, что образ «писателя (или шире -интеллектуальной элиты) - зеркала», на многие десятилетия вперед зафиксировавший неразрывность интеллигенции и революции и в сознании «советского» человека, и в советской академической историографии, возник в ленинском революционном дискурсе как ответ на запрос российской политической эмиграции, в значительном количестве осевшей в дореволюционные годы в Европе, и прежде всего в Швейцарии. В тот момент еще никто не мог представить, что менее чем через десять лет та аудитория, к которой апеллировал Ленин, вернется в Россию и совершит успешный политический переворот в октябре 1917 г., который наряду с Первой мировой станет
40
одним из самых мощных генераторов масштабных, внутренних и внешних, социальных, экономических, профессиональных, конфессиональных и других миграций на всем евразийском пространстве.
Важным следствием Русской революции и последовавшей за ней Гражданской войны станет «Исход», как нередко в современной российской публицистике и даже академической историографии именуют трагический для Белого движения результат Гражданской войны, когда за границами России оказались около миллиона новых беженцев. Процесс их сложной адаптации и интеграции в новое языковое, культурное и ментальное пространство затронул многие европейские страны. Одним из его проявлений стало возникновение феномена «русское зарубежье» как особого параллельного СССР пространства со своей инфраструктурой, в течение десятилетий остававшегося скрытым и явным оппонентом советской власти и имевшего важное экспертное значение для западного мира.
В то же время после 1917 г. в Россию возвратились тысячи русских, в том числе политических, эмигрантов, как правило, с хорошим европейским образованием, нередко - с европейскими интеллектуальными и духовными ценностями и с личным опытом европейских практик общения и взаимодействия в международной среде. Сотни (если не тысячи) их них затем вливались во все структуры советской власти и общества, прежде всего в области науки, просвещения, здравоохранения. Нередко они занимали в них главные позиции, вплоть до наркомов (=министров) - например, А.В. Луначарский, Н.Д. Семашко и многие другие.
Этот «приход (реэмиграция)» оказался своего рода новой «кадровой революцией» в России, по масштабам и глубине воздействия на российское общество сравнимой разве что с Петровским време-нем2. Именно бывшие эмигранты стали
организаторами того важнейшего социального переворота, в результате которого оказались демонтированы многие зримые и незримые границы на российском имперском пространстве и казавшиеся до тех пор маргинальными группы (национальные меньшинства, в том числе евреи, женщины, сами эмигранты и др.) выдвинулись в центр новой советской цивилизации, открывавшей перед ними значительные персональные и профессиональные перспективы.
Между тем с какой повесткой дня пришли эти люди, как их взгляды и компетенции вписывались и / или конфликтовали в различных властных структурах и профессиональных сообществах и как их повестка влияла на формирование новых (советских) политик и практик, остается малоисследованным и в западной, и в российской академической историографии.
Роль российской дореволюционной эмиграции как одной из ведущих сил социальной и профессиональной трансформации / «перестройки» в рамках Русской революции и советского периода российской истории если никогда и не игнорировалась, то и особо не выделялась ни в советской, ни в российской академической историографии ХХ в., делавшей акцент прежде всего на внутренних «двигателях» революционных изменений во власти и обществе.
В постсоветское время, несмотря на то что либеральное историческое сознание и правый дискурс удивительным образом сошлись на том, что именно эта сравнительно небольшая группа нелегалов и «террористов» выступила разрушительной, деструктивной силой, уничтожившей не только Империю и ее величие, но и в исторической перспективе - традиционные ценности российского общества, проблематика революционной политической эмиграции отошла на периферию исследовательского внимания в России.
41
В то же время созданный «русским зарубежьем» эмигрантский миф, в основных чертах сформулированный в парижской 1924 г. речи будущего лауреата Нобелевской премии, писателя Ивана Бунина (1870-1953), - представление о постреволюционных эмигрантах как о «лучших людях России», добровольно покинувших родину (или как вариант - незаслуженно изгнанных из нее), - фактически заместил пустоту советского исторического дискурса в этой области и в таком виде занимает едва ли не господствующее положение и в современной российской историографии. Это оказалось тем легче, что и советская, и постсоветская художественная литература «метрополии» очень мало писала об эмигрантах. В отличие от Русской революции и Гражданской войны, которые помимо семейной памяти четко закрепились в общественном сознании и коллективной памяти Европы и СССР / России такими выдающимися, «нобелевскими» произведениями, как «Доктор Живаго» (Б. Пастернак), «Тихий Дон» (М. Шолохов) и «Архипелаг ГУЛАГ» (А. Солженицын), «Русский исход» (или эмигрантская тема) не стимулировал возникновения эпического начала ни в литературе, ни в кинематографе.
Между тем распадающаяся пока на отдельные и неравноценные фрагменты проблематика «русского зарубежья», в том числе политэмиграции, теснейшим образом связанной с революцией 1917 г., настоятельно требует переосмысления и сравнительного анализа самого феномена, в котором индивидуальные биографии складываются в сложном поиске новых профессиональных и культурных идентичностей - как национальной («русской / российской»), так и европейской.
Беженцы, эмигранты,
невозвращенцы, коммуникаторы
В этой перспективе история российского научного зарубежья представляет особый интерес. Одним из важнейших следствий 42
Русской революции и Гражданской войны 1917-1922 гг. стало разделение российского общества на «метрополию» и «диаспору», которое затронуло и научное сообщество. Несколько тысяч научных специалистов различной квалификации и статуса - от студентов университетов до действительных членов Императорской / Российской академии наук - оказались захвачены «революционной стихией» и образовали «волну» научного беженства. Ряд дисциплинарных научных сообществ советской метрополии на годы вперед оказался кадрово обескровленным, а в ряде случаев и вовсе подорванным. Так, например, Россию покинули все научные специалисты в ранге докторов и профессоров международного права. Более трети своего персонального состава потеряли такие важнейшие для нормального существования любого государственного и общественного организмов профессиональные сообщества, как инже-
3
нерное и медицинское .
Точное количество научных специалистов, бежавших / уехавших / эвакуированных с территории бывшей Российской империи в период 1917-1922 гг., остается до сих пор неизвестным. Если «мартирологи» русской науки время от времени публиковались в Советской России / СССР в 1921-1924 гг., то учетом научных специалистов зарубежья занимались уже только в научных институциях диаспоры. В советской историографии факты бегства / выезда / невозвращенства ученых просто игнорировались, а в перестроечное и постперестроечное времена, когда появилась значительная литература о российской эмиграции, стало принято считать, что «стресс» эмиграцией имел (и имеет до сих пор) преимущественно негативные последствия для российской науки. При этом российские историки рассматривают ее как составную часть «внутренней» истории Российской империи / СССР, как историю прежде всего «потерь» и «страданий»; зарубежные - как часть «своей», акцентируя проблемы «помощи» и «вклада». Только в последнее время стали по-
являться работы, анализирующие весь спектр амбивалентных отношений любой диаспоры и принявшей ее страны и общества - от вопросов взаимодействия и интеграции до конфликтов и противо-
4
стояния .
Для многих научных специалистов, вынужденно покинувших Россию в 19171922 гг., вопрос о смене или актуализации за рубежом новой культурной, языковой или профессиональной идентичности даже не стоял. Эти «новые» послеоктябрьские эмигранты довольно долго ожидали возвращения на родину и не стремились интегрироваться в новую культурную и профессиональную среду. Они сформировали широкую национальную научную инфраструктуру (институты, учебные заведения разных уровней, академические группы, общества, профессиональные союзы, издательства, журналы и т.п.), с которой в современной российской историографии до сих пор отождествляют все научное зарубежье.
Между тем другая значительная группа русских ученых-эмигрантов первой половины ХХ в. предпочитала строить индивидуальную профессиональную карьеру в научных институциях стран пребывания, без или с минимальной опорой на поддержку эмигрантских организаций. Стресс «эмиграцией» обернулся для этих специалистов позитивным импульсом и многие из них стали основателями новых научных школ и направлений, возглавили лаборатории, институты или кафедры.
Взлет их профессиональных карьер стал возможен благодаря тому, что уже после Первой мировой войны за счет разрушения «старых» империй и появления «новых» национальных государств коммуникативная среда всей мировой науки претерпела существенную трансформацию и, несмотря на сохранение традиционных инструментов общения (стажировки, конференции, публикации, личные связи, совместные проекты), на первое
место вышли коммуникационные стратегии как практическая проблема научного сообщества.
В рамках этих стратегий важное место занимали независимые научные «коммуникаторы», к которым относилась третья группа российских научных специалистов зарубежья - формальные и неформальные «невозвращенцы», весьма представительная по научному авторитету. Живя и работая за границей, они сохраняли советский паспорт, но не стремились к быстрому возвращению в СССР. Для этих «неформальных невозвращенцев» вопрос гражданства был глубоко вторичен по сравнению с пониманием природы науки как транснационального института и сообщества. К этой группе в разные годы принадлежали многие русские ученые - академик В.И. Вернадский (18631944), физик, будущий Нобелевский лауреат П.Л. Капица (1894-1984), генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский (1900-1981), академики-химики В.Н. Ипатьев (1867-1952) и А.Е. Чи-чибабин (1863-1945) и многие другие.
Значение этих «коммуникаторов» для разделенного российского научного сообщества хорошо демонстрирует впервые публикуемое здесь письмо философа-эмигранта Н.И. Бердяева советскому академику В.И. Вернадскому, находившемуся в научной командировке во Франции:
Berlin W. 35, Magdeburgerstrasse, 20 I, bei Lutter
7 мая [1923]
Многоуважаемый Владимир Иванович!
Б.П. Вышеславцев, который был зимой в Париже, передавал мне, что Вы с большим сочувствием отнеслись к нашей философской группе и что у Вас есть большие связи с французским ученым миром. Сейчас обстоятельства складываются так, что мы вряд ли в состоянии далее оставаться в Берлине. Берлин стал самым дорогим городом в Европе, количество русской молодежи уже очень уменьшилось здесь и к осени уменьшится еще. Очень
43
возможно, что русский научный институт в Берлине прекратит свое существование за недостатком средств. Париж же стал русским центром и там есть обширное поле деятельности. Нам приходится думать о переселении в Париж. Вот я и хочу посоветоваться с Вами о том, есть ли надежда устроиться в Париже и какими путями нужно для этого действовать? Речь идет о чтении лекций при Сорбонне или Institut Slave с определенным месячным вознаграждением. Вы, кажется, имеете связи с кругом, от которого это зависит. Я имею тут в виду не лично только себя, но нашу философскую группу - С. Франка, Л. Карсавина, Б. Вышеславцева (другие твердо устроены в Праге, от. С.Н. Булгаков). Чтобы Вы посоветовали сделать для выяснения этого вопроса и могли ли бы сами в этом отношении оказать содействие? Буду Вам очень признателен, если Вы мне ответите и дадите указание. Можно поставить вопрос так, что почти все философы изгнаны из России, что философия, если она не материалистическая, подвергается гонению и совершенно отрицается. Я чувствую, что мне следовало бы самому приехать в Париж для выяснения положения, но это мне нелегко сделать и хотелось бы выяснить, есть ли какая-либо надежда и имеет ли смысл ехать в Париж. Парижские отношения я очень мало знаю и не представляю себе, какими путями лучше действовать. После нашей высылки мы обосновались в Берлине, потому что Берлин был самым дешевым городом Европы и здесь было большое скопление русской молодежи. Теперь эти условия изменились. Для религиозно-философских работ теперь в Париже есть обширное поле. Заранее благодарю Вас за добрые советы.
Искренно Вас уважающий Николай (Александрович) Бердяев»5.
С течением времени некоторые из научных «медиаторов» вернулись в СССР, другие же, отвергнув ультиматум советских властей «вернуться или лишиться
44
гражданства», стали юридическими «невозвращенцами» и навсегда остались за рубежом. В то же время немало научных специалистов с советским гражданством (как, например, биолог С.С. Чахотин (1883-1973)) продолжали работать в европейских научных институциях до середины 1950-х годов.
Эти индивидуальные «коммуникаторы» имели огромное значение как для поддержания и развития глобального научного пространства, личных связей ученых, свободной циркуляции и трансляции новых научных идей, концепций и практик, так и для создания широких коммуникативных коридоров между различными национальными, социальными, политическими и профессиональными элитами в условиях политически нестабильного и неустойчивого межвоенного мира. Этот важнейший аспект социальной истории науки изучен минимально, хотя, безусловно, заслуживает серьезного внимания.
Центры новой науки
Одним из важнейших следствий Русской революции стало и появление центров российского научного зарубежья. На протяжении многих десятилетий, хотя и с разными акцентами, историками разных школ, стран и поколений таковыми признаются Белград, Берлин, Прага, Париж и ряд других европейских столиц, принявших российских беженцев после 1917 г. Правда, ни один из исследователей специально не разъясняет, каково содержание понятия «центр научного зарубежья» и каковы критерии отнесения того или иного локуса к такому «центру». Тем не менее из общего изложения проблемы понятно, что в качестве «центров» рассматриваются те города, в которых имелось сколько-нибудь значимое количество российских ученых-беженцев и эмигрантских научных учреждений, обществ и периодической печати.
Ограниченность такого подхода сегодня очевидна. Он почти не учитывает результаты собственно научной деятельности эмигрантских институций, которые служили в то время не столько науке, сколько являлись прежде всего инструментом поддержания социальных связей внутри научного сообщества и диаспоры в целом. Таким образом понятие «российское научное зарубежье» редуцируется до круга персоналий и учреждений, непосредственно связанных именно с эмигрантскими организациями, в то время как многие российские ученые-беженцы сделали успешную индивидуальную карьеру в научных институциях стран пребывания без непосредственной опоры на эмигрантские ресурсы6. Достаточно напомнить судьбу самого успешного коллективного научного проекта российского научного зарубежья - Археологического института им. Н.П. Кондакова. Созданный в 1925 г. в Праге как Семинарий им. Н.П. Кондакова, а затем продолживший свою деятельность в Белграде, он исходно - материально и статусно - был связан с Министерством иностранных дел Чехословакии, различными зарубежными и международными научными организациями и частными лицами, но никак не с русскими эмигрантскими учреждениями.
Между тем проблематика центров российского научного зарубежья исключительно значима, так как обнаруживает традиционные и новые коммуникативные стратегии различных научных сообществ. Особенно интересен в этом отношении пример Белграда и Королевства сербов, хорватов и словенцев / Югославии в целом7. История российской научной диаспоры в этом регионе описана в целом намного подробнее, чем в других странах. Сформировавшиеся на сегодня исторические нарративы поддерживаются, с одной стороны, разработками представителей российской диаспоры (работы А.Б. Арсеньева, Т.В. Пушкадии-Рыб-киной и др.)8 и российских ученых (труды Е.П. Аксеновой, В.И. Косика и др.)9, а
с другой - усилиями югославских / сербских, словенских и других исследователей (М. Йованович, Т. Миленкович, А. Петрович и др.)10.
Все они обращают внимание на факт значительного количества российских ученых-эмигрантов, избранных в Сербскую королевскую академию наук / Сербскую академию наук и искусств (САНИ), и интерпретируют его как признание научным сообществом Югославии большого вклада российских эмигрантов в развитие науки. Действительно, если сущностным критерием «научного центра» диаспоры считать количество ученых-мигрантов, избранных в местную Академию наук (или аналогичное по значимости общество), то Белград вполне может быть назван одним из главных центров российского научного зарубежья. Только до Второй мировой войны членами Сербской академии разного статуса было избрано восемь российских исследователей; еще больше россиян, покинувших родину в первой половине ХХ в., получили признание в Академии после Второй мировой войны. В пропорциональном отношении ни одна национальная группа Югославии не была столь многочисленна в Академии, как российские эмигранты. Это настоящий ис-торико-научный феномен, особенно если учесть, что в КСХС в тот период не было русской высшей школы.
Количественный пик избрания российских ученых пришелся на 1932-1934 гг., т.е. наступил примерно через десять лет их «укоренения» в КСХС, что исключает спекуляции о доминировании исключительно личных связей в практике избрания. Практически все российские специалисты приехали в королевство уже в ранге профессоров российских университетов, в основном Харькова и Одессы, и пропорционально представляли гуманитарные и естественные науки. Интересно, что в отличие от многих коллег, осевших в других частях Европы, Китая и США и вынужденных неоднократно менять страну пре-
45
бывания, почти все крупные российские ученые-беженцы навсегда связали свою профессиональную и личную судьбу с Югославией, став основателями и директорами академических институтов, и закончили свой жизненный путь здесь же.
Но подавляющее большинство из них продолжали определять свою культурную идентичность как русскую / российскую. В то же время нельзя не согласиться с мнением А. Петровича, что членство русских эмигрантов в Сербской академии наук может служить мерилом их общего значения в сербской культуре, а влияние этой группы - примером удачной интеграции и взаимодействия сербской и русской культур в общем прошлом11.
Конечно, было бы интересно детальнее изучить процесс выдвижения российских кандидатур в члены Академии: кто, когда и с какой аргументацией их предлагал, какие отзывы приходили, кто оппонировал кандидатам и т.п. Немаловажно при этом было бы обратить внимание на то, как в рамках избирательного процесса учитывались вопросы гражданства, а также на то, как складывались судьбы семей ученых. Одним словом, программа изучения бытования российской научной диаспоры в динамическом взаимодействии с сербским научным сообществом могла бы быть продолжена как позитивный пример формирования новой научной (персональной и институциональной) среды в условиях кризиса.
Характерно, что после Второй мировой войны Сербская академия наук и искусств наряду с избранием в свой состав представителей научного сообщества СССР продолжала пополнять свои ряды и учеными российского происхождения, вынужденно покинувшими родину по политическим причинам. Тем самым коммуникативная стратегия Академии на поддержание традиционной связи с российским научным сообществом, где бы ни находились его представители, получала полномасштабную реализацию в этот период и способствовала прогрессу славянского научного мира. 46
Новые аудитории
Другой важный аспект в коммуникативных стратегиях ученых-беженцев - те новые связи и пути, которыми российская наука проникала в новые профессиональные сообщества и университетские аудитории до Второй мировой войны. Роль ученых-эмигрантов в этом процессе переноса и трансляции новых знаний была пионерской, но также до сих пор недостаточно оцененной в научной литературе.
История российской диаспоры в странах Латинской Америки, изученная еще 12
очень незначительно , дает интересный материал к этой теме. Только в 2011 г. появилась первая, основанная на широком изучении архивных документов, научная монография М.Н. Мосейкиной, представившая масштабное описание «трудов и дней» российской эмиграции в странах латиноамериканского континента в 19201960-х годах13.
Среди россиян, эмигрировавших в Южную Америку до и после Второй мировой войны, были и научные специалисты, однако современная историография пока редко упоминает о них14. Между тем латиноамериканские государства оказались для многих российских ученых не только временным убежищем, но местом сохранения и приумножения своего научного потенциала. Так, в Аргентине и Бразилии еще до революции активно работали ботаник-географ и путешественник Н.М. Альбов (1866-1897) и известный энтомолог и селекционер, корреспондент академика Н.И. Вавилова М.Ф. Бондарь (1881-1959). В отличие от некоторых европейских коллег, утративших в изгнании после революционных потрясений 1917 г., Гражданской и Второй мировой войн свой высокий социальный и профессиональный статус, в Аргентине и Бразилии, Чили и Парагвае, Венесуэле и Перу немало российских ученых стали основоположниками научных школ, основателями институтов и лабораторий в самых разных областях научного знания.
В Аргентине активно работали геологи князь Г.Г. Гагарин (1912-1950) и А.М. Пятницкий (1880-1960), палеонтолог и биолог С.Д. Болтовской (1912-1997), зоологи К.И. Гаврилов (1908-1982) и Н.И. Кузнецов (1897-1963), энтомолог князь С.С. Шаховской (1903-1974). В Парагвае большая группа военных инженеров и математиков во главе с И.Т. Беляевым (1875-1957) и С. Л. Высоколяном (1895-1986) фактически стала родоначальницей местной национальной инженерной школы. В Бразилии и Чили богатое научное и культурное наследие оставили ботаник-систематик Б.В. Скворцов (1896-1980), энтомолог и герпетолог Ц. Воронцов-Дашков, геолог Б.В. Бражников (1904-1988), астроном А.И. Постоев (1900-1976), физик-теоретик Г.В. Вата-гин (1899-1986), электрохимик А.И. Глазунов (1888-1951), физиолог, антрополог, этнолог А.А. Липшуц (1883-1980) и многие другие. Их богатый организационный, инженерный и научный опыт был особенно востребован в первой половине ХХ в., когда многие страны Латинской Америки начинали реформировать свои образовательные структуры и развивать научный и промышленный потенциал. В таких социальных условиях для образованных специалистов открывались значительные возможности для профессионального и карьерного роста. «Энергичные, знающие интеллигенты - для них Бразилия и создана», - констатировала психолог Елена Владимировна Антипова (1892-1974) уже в одном из первых писем после приезда в эту страну (1929)15.
Дочь царского генерала, жена писателя, высланного из большевистской России в 1922 г. на «философском пароходе», сама вынужденная покинуть страну в 1924 г., в период эмиграции она была ведущим исследователем крупнейшего мирового центра исследований детства -Института Жан-Жака Руссо в Женеве. С 1929 г. и до конца жизни Е.В. Антипова работала в Бразилии, став одним из лидеров психологии как науки и профессии в
этой стране. В экстремальных для русского человека природных и социально-культурных условиях, сочетая исследовательскую работу в психологических лабораториях с применением новых методик непосредственно в образовательных учреждениях, она создала систему психолого-педагогической поддержки одаренных детей и детей с особенностями развития, которая продолжает эффективно работать и в наши дни.
Приехав в Бразилию тестировать (и учить этому других), отсеивая неспособных и выявляя интеллектуально одаренных детей, ибо таков был первичный социальный заказ, она существенно видоизменила поставленные перед ней прямолинейные задачи отбора и пошла дальше, окрашивая и расширяя их гуманистическим контекстом и профессиональной приверженностью идее компенсаторного обучения. Как и подавляющее большинство русских интеллигентов, Е.В. Антипова с юности верила в образование как важнейший инструмент развития личности. В труднейших условиях разных, но преимущественно военных, бразильских политических режимов, личным примером и высокопрофессиональной работой она сумела убедить власть и общество, церковь и благотворительные организации, чиновников, коллег и родителей в возможности и необходимости создания образовательных условий для роста и развития всех членов общества, в том числе, а может быть, и прежде всего «отстающих».
За полвека работы в Бразилии Е.В. Ан-типова стала основателем множества образовательных институтов самого различного уровня - от кафедр психологии в университетах штатов Минас-Жерайс и Рио-де-Жанейро до сети сельских учебных учреждений для детей с особыми потребностями. Уже несколько десятилетий в Бразилии успешно действуют образовательный Фонд Елены Антиповой (Foundation Helena Antipoff, FNA), Центр истории психологии и документации им. Елены Антиповой при
47
Федеральном университете Минас-Жерайс; на португальском языке издано пять томов ее научных работ и материалов общественных инициатив. Подвижническая деятельность русского психолога по интеграции «исключительных» и «нестандартных» получила высокое государственное признание в Бразилии - Антипова была удостоена звания почетного гражданина одного из самых крупных штатов страны Минас-Жерайс, ордена Южного Креста, медали «За заслуги в области образования» (вручена лично президентом Бразилии).
Биография Е.В. Антиповой, ее научная, научно-организационная и общественная деятельность в Швейцарии и Бразилии привлекали и привлекают значительное внимание историков науки разных стран16. Международный научный коллоквиум, состоявшийся в июне 2012 г. в Доме русского зарубежья им. Александра Солженицына в Москве, впервые широко рассказал россиянам о незаурядной личности и огромном вкладе Е.В. Антиповой в развитие глобального психолого-педагогического и образовательного про-
17
странств .
Российское научное зарубежье внесло выдающийся вклад в мировую и отечественную научную и философскую мысль ХХ в., развитие многих национальных научных сообществ и гражданских обществ стран-реципиентов. Достаточно назвать имена социолога Питирима Сорокина
(США), физика Глеба Ватагина (Бразилия-Италия), биофизика Бориса Раевского (Германия), инженеров и конструкторов Владимира Зворыкина и Игоря Сикорского (США), микробиолога Сергея Виноградско-го (Франция), историков Михаила Ростовцева (США) и Фаддея Зелинского (Польша), востоковедов Сергея Елисеева (США-Франция) и Владимира Минорского (Великобритания) и многих других, чтобы представить масштаб и глубину воздействия мысли и творчества российских ученых на самые разные стороны жизни и научной деятельности принявших их стран.
По разным причинам оказавшись за рубежом, российские ученые, как правило, стремились не терять личные и профессиональные связи с родиной. Абсолютное большинство из них, несмотря на политические, социальные, этнические и конфессиональные различия, продолжали идентифицировать себя с русской культурой, а многие осознавали и позиционировали себя частью российского национального научного сообщества, активно распространяли и пропагандировали достижения отечественных научных школ, расширяя таким образом их влияние на развитие всей мировой науки - от Китая до Северной Америки и Австралии. И это еще один не оцененный по достоинству урок Русской революции.
Примечания
Стоит напомнить также, что на протяжении 1905-1906 гг. Лев Толстой опубликовал несколько статей и «обращений» по поводу революционных событий в России («Первой русской революции»), появившихся не только в русской, но и в зарубежной печати («Об общественном движении в России», «Великий грех», «Конец века» (глава III - «Сущность революционного движения в России»), «Обращение к русским людям. К правительству, революционерам и народу», «О значении русской революции»).
Как известно, император Петр 1 (1672-1725) постоянно отправлял юношей учиться за границу, чтобы в дальнейшем использовать их знания для трансформации Российской империи по европейской модели.
Подробнее см.: Сорокина М.Ю. Российское научное зарубежье versus русская научная эмиграция: К определению объема и содержания понятия «российское научное зарубежье» // Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010. - М., 2010. - С. 75-94;
2
3
48
Российское научное зарубежье: Материалы для биобиблиографического словаря / Сост. М.Ю. Сорокина. - М., 2010-2011. - Пилотный вып. 1-6.; Российское научное зарубежье: Биобиблиографический справочник / Ред.-сост. М.Ю. Сорокина. - М., 2011. См.: Йованович М. Русская эмиграция на Балканах. 1920-1940. - М., 2005; Ронин В.К. Русское Конго: 1870-1970: В 2 т. - М., 2009; Гусефф К. Русская эмиграция во Франции: Социальная история (1920-1939 годы). - М., 2014 и др.
Бахметевский архив Колумбийского университета, США (Bakhmeteff Archive of Russian and East European History and Culture, USA) George Vernadsky Collection. Box 1. См.: Сорокина М.Ю. Российское научное зарубежье versus русская научная эмиграция: К определению объема и содержания понятия «российское научное зарубежье» // Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010. - М., 2010. - С. 75-94; Сорокина М.Ю. Материалы для биобиблиографического словаря «Российское научное зарубежье». -М., 2010. - Пилотный выпуск 1: Медицинские науки. XIX - первая половина ХХ в.; Масоли-кова Н.Ю., Сорокина М.Ю. Материалы для биобиблиографического словаря «Российское научное зарубежье». - М., 2010. - Пилотный выпуск 2: Психологические науки. XIX - первая половина ХХ в.; Сорокина М.Ю. Материалы для биобиблиографического словаря «Российское научное зарубежье». - М., 2010. - Пилотный выпуск 3: Востоковедение. XIX - первая половина ХХ в.
Сорокина М.Ю. Пересекая границы: Российские ученые-эмигранты - члены Сербской академии наук и искусств // Русская диаспора и изучение русского языка и русской культуры в инославянском и иностранном окружении (Белград, 1-2 июня 2011 г.). - Белград, 2012. -С. 69-77.
Арсеньев А. Русская диаспора в Югославии // Русская эмиграция в Югославии. - М., 1996; Пушкадия-Рыбкина Т.В. Эмигранты из России в научной и культурной жизни Загреба. -Загреб, 2007.
См.: Аксенова Е.П. К истории русской научной эмиграции в Югославии: Письма А. Л. Погодина А.В. Флоровскому // Славяноведение. - М., 1995. - № 4; Аксенова Е.П. Русские ученые-эмигранты первой волны в Югославии (по материалам архива А. В. Флоровского) // Русская эмиграция в Югославии. - М., 1996; Козлитин В. Д. Русская и украинская эмиграция в Югославии. 1919-1945. - Харьков, 1996; Ульянкина Т.И. Русская академическая эмиграция в Сербии: Обзор довоенного периода 1919-1938 гг. // Российско-сербские связи в области науки и образования: XIX - первая половина XX в. - СПб., 2009; Русские в Сербии / Отв. ред. А.А. Максаков. - Белград, 2009.
Миленкович Т. Общество русских ученых в Югославии, 1921-1940 // Русская эмиграция в Югославии. - М., 1996; Петрович А. Мост, через который еще предстоит перейти: Русские ученые - члены Сербской академии наук после Октябрьской революции // Российско-сербские связи в области науки и образования: XIX - первая половина XX в. - СПб., 2009. -С. 77-88.
Петрович А. Указ. соч. - С. 79.
См., например: Окунцов Н.К. Русские эмигранты в Северной и Южной Америке. - Буэнос-Айрес, 1967; Стрелко А. А. Славянское население в странах Латинской Америки. - Киев, 1980; Сизоненко А.И. Русские открывают Латинскую Америку. - М., 1992; Русское зарубежье в Латинской Америке. - М., 1993; Россия и Бразилия. 200 лет знакомства: Свидетельства русских путешественников, ученых, дипломатов, артистов и литераторов. - М., 2004; Русские в Уругвае: История и современность. - Монтевидео, 2009; Ульянова О., Норамбуэна К. Русские в Чили. - Santiago, 2009.
Мосейкина М.Н. «Рассеяны, но не расторгнуты»: Русская эмиграция в странах Латинской Америки в 1920-1960 гг. - М., 2011.
Из публикаций последних лет см.: «Энергичные, знающие интеллигенты — для них Бразилия и создана»: Из эпистолярного наследия психолога Елены Антиповой / Предисл. и публ. Н.Ю. Масоликовой // Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2010. - М., 2010. - С. 363-384; Российские ученые в Южной Америке: Письма зоолога К.И. Гаврилова историку Н.Е. Андрееву (1948-1980) / Публ. Е.Н. Андреевой, М.Ю. Соро-
49
4
5
6
7
8
9
10
12
13
14
киной, Н.Ю. Масоликовой и др. // Там же. 2011. - М., 2012. - С. 608-652; Мосейкина М.Н. «Отец бразильской ядерной физики». Глеб Васильевич Ватагин в Сан-Пауло // Родина. - М., 2013. - № 10. - С. 62-64 и др.
15 «Энергичные, знающие интеллигенты - для них Бразилия и создана». - М., 2010. - С. 370.
16 Основные работы последних лет: Campos R. H. F. Helena Antipoff. - Recife, 2010; Helena Antipoff: psicóloga e educadora - uma biografía intellectual. - Rio da Janeiro, 2012; Helena Antipoff: A Quest for Democracy and Human Rights with the Help of Psychological Science / Pickren W., Dewsbury D., Wertheimer M. (Eds.) // Portraits of Pioneers in Developmental Psychology. - Нью-Йорк: Psychology Press, 2012. - P. 51-66.
17 См.: Масоликова Н.Ю., Сорокина М.Ю. Международный научный коллоквиум «Образование для всех и ученые-эмигранты: Наследие русско-бразильского психолога Елены Антиповой (1892-1974) в области науки, образования и прав человека в Латинской Америке, Европе и России» // Ежегодник Дома русского зарубежья им. Александра Солженицына. 2012. - М., 2013. - С. 634-640; Образование для всех и ученые-эмигранты: Наследие русско-бразильского психолога Елены Антиповой (1892-1974) в области науки, образования и прав человека в Латинской Америке, Европе и России / Сост. Н.Ю. Масоликова, М.Ю. Сорокина. - М., 2014.
50
