CC BY
63
ТЕМА НОМЕРА
УДК 321.01
Российское коммуникационное пространство: исторический опыт и цивилизационные особенности
В статье на основе концептуальных подходов к власти, анализа российского опыта государственного управления и особенностей диалога между властью и обществом рассматривается вопрос национальной вариативности систем политической коммуникации и политических культур. Исходя из коммуникативной концепции власти, автор на примере России раскрывает связь между спецификой политических коммуникаций и национальными моделями государственного управления. Общий вывод работы заключается в том, что игнорирование цивилизационной и национальной специфичности коммуникационного пространства, наряду с признанием политического отставания России, грозит превращением политических коммуникаций в инструмент информационной войны и технологию «контролируемого хаоса».
Ключевые слова: коммуникационное пространство, национальная идентификация, ценности, синтез идентичностей, политическая коммуникация, сетевая структура.
В последние годы существенно расширился исследовательский потенциал коммуникативных концепций власти, в которых она (власть) предстает как специфический способ коммуникации и государственного управления [2; 7; 16 и др.]. Действительно, государственное управление представляет собой разноплановый и многоступенчатый процесс. Его участниками являются институты гражданского общества и бизнеса, неправительственные и правительственные институты. В силу многосубъектно-сти государственное управление вполне возможно определять как специфическую систему коммуникаций [31]. Из этого посыла вытекает прямая связь между спецификой политических коммуникаций и национальными моделями государственного управления.
Динамичность современной политической жизни и усложнение коммуникационной деятельности в обществе на различных уровнях стимулировали процесс выработки новых моделей государственного уп-
М.А. Чекунова
© Чекунова М.А., 2015
13
Российское коммуникационное пространство...
равления. Согласно классификации голландского ученого Я. Куймана, эти модели могут быть сведены в шесть групп:
— модель в рамках либеральной концепции минимального участия государства, перекладывающая большую часть общественных услуг на частный сектор;
— модель корпоративного управления, переводящая взаимоотношения между обществом и государственными органами в плоскость отношений «акционеры — менеджеры», причем последние действуют в интересах первых;
— модель согласно концепции «нового государственного менеджмента», сменяющая традиционную бюрократическую модель управления государством;
— предложенный Всемирным банком механизм «хорошего управления», в рамках которого государственное управление сводится к практикам экономической, политической и административной власти по управлению делами государства;
— модель социально-кибернетического управления, исходящая из идеи постоянного усложнения общества и, в силу этого, непригодности устоявшихся институтов и структур государственной власти;
— модель, реализующая концепцию политических сетей, понимающая государственное управление как «управление без правительства», то есть с помощью структур гражданского общества, объединенных в политические сети [3].
Как мы видим, общий вектор трансформации взглядов на современное государственное управление нацелен на признание важности механизмов обратной связи (или их полного доминирования) в системе политических коммуникаций при резком снижении роли государства в жизни общества. В зарубежной научной мысли на смену государству-админист-ратору сначала пришло государство-менеджер, а затем государственное управление стало расцениваться как специфический сервис [11; 23].
Отход от принципов иерархичного управления в пользу сетевого принципа и «дистанционного» управления сопровождается фактическим снятием с властных институтов ответственности за управление политическими, социальными и экономическими сферами. Государственная власть на всех уровнях размывается множеством акторов, отношения между которыми и правила игры постоянно, и зачастую непредсказуемо, меняются. Очевидно, что все эти управленческие модели могут дать результаты (и то далеко не всегда) только в государствах с развитой культурой политического участия. В противном случае неформальная структура сети создает существенные риски и препятствия для осуществления стабильной и эффективной государственной политики. И, наконец, инкорпорация проблемных политических сетей в процесс государственного управления на практике, вместо широкого общественного доступа к процессу принятия решений, способствует созданию инструментария внешнего давления на суверенную государственную власть.
14
Российское коммуникационное пространство...
Понятна в целом и основная причина такой трансформации — кризис модели национального государства, основанной на представительной демократии. Однако предлагаемые рецепты «лечения» нередко весьма радикальны — вплоть до разрушения государства. Современные проекты «электронной или облачной демократии», «открытого» или даже «виртуального» государства содержат принципиальную установку на уничтожение традиционной государственности. Иными словами, в жертву глобальной политической коммуникации предлагается принести одного из ведущих субъектов этой самой коммуникации.
Известно, что от способности органов государственной власти проводить политику, соответствующую четко сформулированным и адекватным реальности целям и задачам, зависит будущее нации. Механизмы государственного управления представляют собой не только инновационные процессы, механизмы и методы, но, прежде всего, национальные и цивилизационные основания этого управления. Так, И.А. Ильин усматривал в государственном строе «костяк, несущий мускулы, органы и кожу» [14]. Без твердого государственного фундамента, замешанного, в том числе, на укоренившихся традициях взаимодействия между властью и обществом, все заимствованные управленческие новации вряд ли будут способствовать повышению качества политической системы, легитимности и эффективности власти.
Все вышесказанное заставляет задуматься о применимости всех указанных моделей государственного управления и, соответственно, каналов и интенсивности политической коммуникации, в отношении российской цивилизации и государственности. Тем более, что вариативность моделей политической коммуникативистики не должна сводиться только к потенциалу коммуникационных возможностей. Цивилизационный и исторический опыт стран демонстрирует различие в самих формах политической коммуникации. Краткий экскурс в историю взаимоотношений российской власти и народа позволяет не только описать отечественную модель политической коммуникации вне параметров «догоняющей модели развития», но и показать перспективы ее трансформации на современном этапе.
Известно, что до начала ХХ стотелия в России отсутствовали конституция, партийная система и профсоюзы. Служит ли это достаточным основанием считать отечественную систему политической коммуникации отсталой? Действительно ли «старый порядок» существовал в Российской империи практически без изменений, как это видится некоторым зарубежным исследователям [19]? В современной западной и отчасти отечественной историографии распространилось мнение о неполноценности российской государственности в сравнении с Западом, подразумевающей или отрицание цивилизованности, или ее периферийный характер [3; 9]. Причину замедленной эволюции системы государственного управления ряд авторов усматривает в отсутствии в России правосознания, другие ука-
15
Российское коммуникационное пространство...
зывают на дефицит доверия между властью и обществом, третьи акцентируют внимание на насаждении общественных институтов «сверху» [20]. Впрочем, наличие в России государства — «двигателя всякого успеха», в том числе, «формирующего» общество, признавали российские мыслители разного идеологического спектра [17; 27]. Показательно, что даже солдаты, отказываясь присягать Временному правительству, при этом не сомневались в особом предназначении Российского государства.
Анализ отечественной политической культуры показывает, что понятие «власти» в российской традиции тесно смыкается с понятием «государства». Оба этих конструкта существуют практически неразделимо в массовом сознании. Другое дело, что для монархического сознания характерны пафос доверия к главе государства, культ чести и служения, органическое восприятие государственности. Тогда как в республиканском сознании, наоборот, доминируют утилитарное восприятие власти, культ независимости и карьеры, механическое восприятие государственности [12].
При этом идея «от Бога данной власти» тесно переплетается с ожиданиями социальной справедливости [5]. Даже сегодня особая роль государства в России нередко объясняется необходимостью защиты слабых и реализации принципа социальной справедливости [21]. Также современные авторы пишут о восприятии государства и общества как некоей единой субстанции [29]. Очевидно, что вертикаль власти всегда воспринималась с акцентом на подчиненность и субординацию. Понятно, что в такой властной системе государственное управление и коммуникация между властью и обществом носили зачастую однонаправленный и неправовой характер.
Так было далеко не всегда. Начиная с конца XVIII столетия, российская верховная власть ориентировалась на развитие законодательной базы. После издания при Николае I «Полного собрания Российских законов» в 45 томах и «Свода действующих законов Российской империи» в 15 томах, недостатка в законах не было. При том, что в народе, предпочитавшем закону жизнь «по совести», и в зараженных казнокрадством и коррупцией властных структурах отсутствовало желание их выполнения. Впрочем, правовой нигилизм не противоречил стремлению власти формировать «полузависимые» институты гражданского общества (коммент. 1), процесс создания которых понимался как своеобразное «сотрудничество» власти и общества. Ведь Российское государство, по мнению И.А. Ильина, «есть не корпорация (“все снизу”) и не учреждение (“все сверху”), но сочетание того и другого» [15].
Специфику российского коммуникационного пространства определяло и русское православие, смотревшее на политическую власть как на второстепенное, по сравнению с духовной сферой, дело. Тем не менее атрибуты и символы православной церкви (например, Исаакиевский собор или храм Василия Блаженного) стали одновременно символами российской государственности. Ценности сформировавшейся в течение тысячелетия пра-
16
Российское коммуникационное пространство...
вославной ментальности стали внутренне связанными с ценностями Российского государства. Более того, для большинства русских православие выступало и продолжает выступать одним из маркеров культурной и этнической идентификации [18; 33]. Не случайно российскими консерваторами страна представлялась «большой семьей» с «отеческим авторитетом власти» [22]. В силу этого, даже в основу антимонархических настроений предреволюционного времени была положена монархистская ментальность. Так, императору Николаю II ставилось в вину, что он не был «настоящим» царем-батюшкой. Кроме того, в отечественной мысли под православным понималось идеократическое государство, в котором правящий слой формировался «по признаку преданности одной общей идее-прави-тельнице» [26]. Такой взгляд, с одной стороны, сужал пространство коммуникации до вертикали, а с другой — выстраивал это пространство как «многоэтажное», где диалог власти и народа мог протекать с разной интенсивностью в различных сферах общественной жизни (политической, экономической, социальной, духовной и пр.).
Еще одно важное обстоятельство. На внутреннюю ситуацию в России определяющее влияние оказывали международное положение и, соответственно, внешняя политика Российского государства. Эффективность государственного управления и обеспечивающие ее каналы и способы политической коммуникации оценивались во многом по тому, как и в какой мере эта политика содействовала внешнему могуществу государства. Внешнее измерение (как правило, в форме «высшего предназначения») имело и идеологическую составляющую политической коммуникации: «Москва — Третий Рим» и теория официальной народности, идея мировой революции и «новое политическое мышление». Вспомним, что у В.Г. Белинского даже патриотизм означал, что «любить свою родину — значит пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому» [4].
Показательно, что патриотизм в России носит не столько националистическую, сколько государственническую направленность. Другими словами, патриотизм, в силу одинакового понимания его сущности властью и обществом, выступал одним из каналов вербальной и невербальной коммуникации, особенно в условиях столь частого для России внешнего вызова. Здесь обнаруживается не только проблема отношения к Западу и его ценностям, но и задача самоутверждения (идентификации) себя на европейском фоне [13]. Для всей российской истории базовой составляющей патриотизма оставалась державность, понимаемая как характеристика политического, экономического, военного и духовного могущества страны в мире. В силу этого коммуникация между властью и обществом призвана была обеспечить поддержание внутренней жизнеспособности и единства государства и, самое главное, быструю мобилизацию огромных человеческих и материальных ресурсов для поддержания этих параметров [10].
17
Российское коммуникационное пространство...
Одновременно с этим политическая коммуникация была призвана сформировать чувство «особой миссии» державы, в том числе и необходимости «цивилизационного освоения» евразийского пространства. Формирование и развитие общества, форму его государственности и хозяйствования, характер протекания исторических процессов и политическую коммуникацию во многом обусловило срединное (геополитическое и цивилизационное) положение России между Востоком и Западом. Евразийский выбор Северо-Восточной Руси в противостоянии европейской экспансии, одновременно с ролью «щита меж двух враждебных рас, Монголов и Европы» [6], в силу «материкового призвания» страны превратил Московское царство в широкий и прочный мост, связывающий Азию и Европу [28]. При этом управленческая стратегия исходила из того, что удержать целостность обширной полиэтнической и многоконфессиональной империи можно было только с помощью жесткой авторитарной власти и сильного централизованного государства.
Вся история Северо-Восточной Руси (затем Московии и Российской империи) была тесно связана с укреплением и утверждением величия верховной власти. На периферии русского мира, где отсутствовали прочные вечевые традиции, государственная власть обретала новое качество — самовластье как организующий принцип политической жизни. В дальнейшем своеобразный «русский путь» (от реформы к реформе), диктуемый внешним вызовом, потребовал постоянного усиления власти. Но именно посредством сильной авторитарной государственности Россия веками сохраняла себя как самостоятельное государство, освобождаясь то от татарского ига, то от польской интервенции в годы Смуты, то от фашистской агрессии.
Следует учитывать постоянное расширение коммуникационного пространства, в которое активно вовлекались разные слои российского социума. В данном случае речь идет не только о российском дворянстве и купечестве, но, после проведения земской реформы, и о представителях других сословий Российской империи. Другое дело, что коммуникация редко принимала форму диалога, реализуясь в форме традиционного властного монолога. Даже сословная самоорганизация дворянства фактически до падения самодержавия ограничивалась рамками местного самоуправления.
В Советском Союзе («империи наоборот» или «империи позитивных действий», по определению Т. Мартина) коммуникационное пространство во многом напоминало прежнюю российскую реальность. Так, усиление государственно-патриотических начал связывалось с понятием «новой социалистической Родины», а формирование советского патриотизма предусматривало необходимость «вобрать в себя лучшие традиции русской истории».
Кроме того, коммуникация власти и народа в советское время сохраняла традиционный патерналистский характер. В российском массо-
18
Российское коммуникационное пространство...
вом сознании 1990-х годов патерналистский кластер выражался в опоре на сильное государство, персонифицированную власть и государственные социальные гарантии. Новый образ власти созидательного прагматизма, власти с «социальным лицом», с опорой на ценности служения и ответственности с 2000 года обрел свой символ в лице Путина [1].
В свою очередь, особенности культурно-ценностных предпочтений российских граждан свидетельствуют о распространении ряда характерных для советской эпохи идентификационных ориентаций, специфического синтеза российской и советской идентичностей. Заметим, что в последнее время (особенно после присоединения Крыма) в коммуникационном пространстве современной России актуализировались ценности патриотизма, который в силу своей двойственной природы (терминальной и инструментальной) начинает выступать важной составляющей системы государственного управления и средством легитимизации принимаемых российской властью решений. Вероятно, в формирующейся системе политической коммуникации чувство патриотизма, наряду с реанимацией принципа социальной справедливости, призвано компенсировать дефицит уважения к закону.
Результаты проведенного Всемирным банком в 1990-х годах исследования показали, что страна, имеющая плохую экономическую политику, но устойчивую и ясную систему правил, развивается лучше, нежели страна, правительство которой осуществляет грамотную экономическую политику [24]. К этим правилам следует отнести и устоявшиеся принципы государственного управления и коммуникации власти и общества. Не секрет, что господство «политического рынка» даже в развитых демократических режимах нередко оборачивается навязыванием обществу одной определенной модели политического поведения [8]. Свобода политической конкуренции как части коммуникационного пространства в российской традиции всегда была ценностью низшего порядка по отношению к стабильности и безопасности государства или вообще не рассматривалась как ценность. Цивилизационная многополярность мира предполагает органичность государственных систем, наличие традиционных политических институтов и устойчивых механизмов политической коммуникации.
В получившей научное признание неотрадиционной теории особенностью России считается сочетание «традиционности» и «современности». При этом подразумевается, что культурные ценности и социальная интеграция в России основаны на традиции, а экономическое и технологическое ее развитие ориентируется на мировые стандарты [30]. Из Восточной Римской империи массовым сознанием был воспринят и своеобразный космополитизм — наднациональный характер как политической власти, так и государственности в целом [25]. Российская государственность всегда несла в своей основе нравственно-идеологическую доктрину, связанную с попытками сформулировать свою историческую миссию служения че-
19
Российское коммуникационное пространство...
ловечеству. Даже заключенная в рамках СССР Россия строилась в рамках доктрины справедливого и нравственного мироустройства.
Краткий экскурс в историю российской государственности показывает, что в нашей стране веками складывалась собственная устойчивая система ценностных ориентаций в сфере государственного управления и политической коммуникации, в основе которой лежала иерархия субъектов политики: «государство — общество — индивид». При патерналистской роли государства установилась авторитарная форма власти, опиравшейся на мощный бюрократический аппарат и нередко открытый произвол властей, подпитываемый правовым нигилизмом разных слоев российского социума. Точнее, следует говорить о доминировании Правды и «жизни по совести» над сухой буквой Закона. В этом случае коммуникация власти с политическими партиями, церковными и другими организациями строилась на признании их существования как механизмов укрепления власти и усиления жизнеспособности российского социума.
Как уже отмечалось, вытекающий из специфики государственности характер власти формировал своеобразное пространство политической коммуникации в системе «власть — общество». Народные массы, с одной стороны, ожидали от власти конкретной помощи и поддержки, а с другой, испытывали по отношению к ней страх и недоверие. Не менее амбивалентным было отношение к власти и образованного общества. Все это способствовало мифологизации сферы политики и персонализации власти. В итоге в системе политической коммуникации России руководящие личности всегда играли ведущую роль, а институты — периферийную. Кроме того, отношение к власти в России всегда было двунаправленным: на власть верховную и власть на местах. Если первая с веками приобрела признаки сакральности, то вторая всегда оставалась «козлом отпущения».
Заметим, что активное и масштабное проникновение в Российскую Федерацию многочисленных западных фондов было нацелено, в первую очередь, на разрушение сложившейся «отсталой» системы коммуникации власти и общества. Прежде всего речь шла о контроле над образованием и информацией, переписывании истории и дискредитации Русской православной церкви, поддержке сепаратизма, прикрываемой кампанией по защите прав человека. Именно этим объясняется политика фондов, нацеленная на взаимодействие не с центральной властью, а с регионами.
Конечно, в настоящее время нельзя отрицать развитие информационных технологий, с 1980-х годов активно проникающих в сферу государственного управления и политической коммуникации. Сопутствовавший этому переход от директивных к косвенным методам управления, а затем к технологиям «мягкой силы», привел к формированию гибридных сетевых сообществ. Распространение этих процессов на политическую систему современной России актуализировало поиск адекватных технологий государственного управления и нового формата политической коммуни-
20
Российское коммуникационное пространство...
кабельности государства с учетом не только управленческих традиций и ценностных представлений населения, но обеспечения национальной безопасности. Игнорирование цивилизационной и национальной специфики коммуникационного пространства, наряду с признанием политического отставания России, на практике грозит превращением политических коммуникаций в инструмент «цветных революций». Но это уже отдельная тема.
Комментарии
1. Наглядный пример как отрицательного, так и положительного государственного «попечительства»: Славянское благотворительное общество, Русское географическое и Русское археологическое общества, Редакционные комиссии и пр.
Литература
1. Антоненко С. От советского к постсоветскому образу — мутации мифа власти в современной России // Мифы и мифология в современной России. М., 2000. С. 196—197, 201.
2. Арендт X. Vita Activa, или о деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000.
3. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: в 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 266—296.
4. Белинский В.Г. Собр. соч. М., 1954. Т. 4. С. 489.
5. Бердяев Н.А. Судьба России: Сочинения. М., 2004. С. 543—544.
6. Бицилли П.М. «Восток» и «Запад» в истории Старого Света // Метаморфозы Европы. М., 1993. С. 72.
7. Бурдье П. Социология политики. М.: Socio-Logos, 1993.
8. Бутаков Я. Индийский вариант. Однопартийная многопартийность как возможное будущее политической системы России // Русский журнал. 2004. 17 августа. [Электронный ресурс] URL: http://old.russ.ru/culture/20040817_ scen.html
9. Валлерстайн И. Россия и капиталистическая мир-экономика, 1500—2010 // Свободная мысль. 1996. № 5. С. 38—39.
10. Владимиров А.И. О национальной государственной идее России // Вестник Московского университета. Серия 7: Философия. 2000. № 3. С. 41—69.
11. Гаман-Голутвина О.В. Меняющаяся роль государства в контексте реформ государственного управления: отечественный и зарубежный опыт // Полис. 2007. № 4. С. 24—48.
12. Дибиров А.-Н.З. Теория политической легитимности. М., 2007. С. 77.
13. Игрицкий Ю. Россия и Запад: К философско-политическому осмыслению проблемы // Свободная мысль. 2000. № 5. С. 74.
14. Ильин И.А. Искусство строить федерацию // Родина. 1990. № 7. С. 37.
15. Ильин И.А. Какие выборы нужны России? // Собр. соч. М., 1993. Т. 2. Кн. 2. С. 24.
16. Луман Н. Власть. М.: Праксис, 2001.
21
Российское коммуникационное пространство...
17. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. СПб., 1909. Ч. 1. С. 148.
18. Митрофанова А.В. Россия и славяно-православный мир: от иллюзий к реальности // Национальная идентичность России и демографический кризис. Материалы Всероссийской научной конференции (20—21 октября 2006 г.). М., 2007. С. 178—179.
19. Московские публичные чтения Фонда Фрица Тиссена. Вып. 2. М., 2008. С. 11; Вып. 4. М., 2008. С. 19; Вып. 7. М., 2010. С. 23.
20. Московские публичные чтения Фонда Фрица Тиссена. Вып. 2. М., 2008. С. 5; Вып. 7. М., 2010. С. 27.
21. Панарин А.С. Стратегическая нестабильность в XXI веке. М., 2004. С. 241— 242.
22. Русский консерватизм: проблемы, подходы, мнения // Отечественная история. 2001. № 3. С. 106—107.
23. Сморгунов Л.В. Сравнительный анализ политико-административных реформ: от нового государственного менеджмента к концепции Governance // Полис. 2003. № 4. С. 50—58.
24. Счастливчики и лузеры: баланс сил (online-конференция 12—21 июля 2007 г.) // Наше мнение. [Электронный ресурс] URL: http://www.nmnby. org/pub/0707/24d.html.
25. Тихомиров Л. Монархическая государственность. СПб., 1992. С. 94.
26. Трубецкой НС. Об идее-правительнице идеократического государства // Трубецкой Н. Наследие Чингисхана. М., 2000. С. 518.
27. Ульянов Н.И. Русское и великорусское // Родина. 1990. № 3. С. 87.
28. Федотов Г. Будет ли существовать Россия? // Социум. 1990. № 10/11. С. 64.
29. Шевцова Л.Ф. Режим Бориса Ельцина. М., 1999. С. 486.
30. Эксперт. 2006. № 7. 20 февраля.
31. Bang H.P. Governance as social and political communication. Manchester; New York: Manchester University Press, 2003.
32. Kooiman J. Social-Political Governance // Public Management Review. 1999. № 1. P. 67—92.
33. Molokotos-Liederman L. The Religious Factor in the Construction of Europe: Greece, Orthodoxy and the European Union. London, 2003. Р. 6.
