Российский либерализм в политико-культурном измерении: опыт сравнительного теоретического и исторического анализа (часть i) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

История политической науки

УДК 32

РОССИЙСКИЙ ЛИБЕРАЛИЗМ В ПОЛИТИКО-КУЛЬТУРНОМ ИЗМЕРЕНИИ: ОПЫТ СРАВНИТЕЛЬНОГО ТЕОРЕТИЧЕСКОГО И ИСТОРИЧЕСКОГО АНАЛИЗА (часть I)

В. А. Гуторов

Санкт-Петербургский государственный университет, Университетская наб., 7-9, Санкт-Петербург, 199034, Россия

Исследуются ключевые моменты трансформации либеральной традиции в России в эпоху модерна. Первая часть посвящена анализу основных направлений трансформации либерального идеологического дискурса и либеральной культуры в Западной Европе и США. Необходимость такого анализа определяется в первую очередь тем, что с начала 1990-х годов западные либеральные стереотипы становятся основой мировоззрения новой российской политической элиты и доминирующей тенденцией государственной пропаганды. При этом нередко предается забвению тот факт, что в XX в. российский либерализм дважды скомпрометировал себя настолько, что в ближайшей перспективе надежды на возрождение либеральной идеи практически не остается. Кризис либеральной традиции обозначился и на Западе: либерализм претерпевает весьма существенные трансформации, имеющие далекоидущие культурные и политические последствия. В частности, в конце XX — начале XXI в. наиболее активную роль в западном общественном дискурсе стали играть радикальные неоконсервативные версии идеологии, сочетавшей консервативную программу политических реформ с ярко выраженной либертарианской (неолиберальной) риторикой, которая активно использовалась правящими кругами США и Западной Европы для идеологического воздействия на политические элиты стран Центральной и Восточной Европы в период так называемых «бархатных революций». Одновременно в конце ХХ в. все более явно и резко на передний план вновь выступила тенденция антилиберальной мысли и критики, которая всегда развивалась параллельно вместе с самим либерализмом и практически никогда не прекращала своего существования. Весь опыт эволюции идеологического дискурса на Западе свидетельствует о том, что в послевоенный период инерция фундаментального скептицизма в отношении теоретических и практических возможностей либеральной идеологии оказалась чрезвычайно мощной. И в начале XXI в. альянс ученых и философов, выступающих против глобализации и «гегемонистского либерализма», постоянно продолжает укрепляться.

Ключевые слова: Россия, идеологические дискурсы, либерализм, политическая культура, политические трансформации, политическая теория, посткоммунизм, антилиберализм.

История формирования и эволюции либеральных идей и политики в России является чрезвычайно поучительной в том плане, что именно в рамках данного направления свойственные всем российским идеологиям утопические настро-

ения и иллюзии отличались особым драматизмом: неоднократно приближаясь к тому порогу, когда идея становится реальностью, либерализм снова и снова терпел позорное поражение от своих более удачливых идеологических и политических конкурентов и обрекал себя на весьма жалкую роль эфемерной оппозиции. Конкретные исторические обстоятельства и формы, в которые облекался крах отечественной либеральной политики, свидетельствовали также о том, что сформировавшийся на протяжении XIX и XX столетий «либеральный интернационал» и его лидеры, игравшие ключевую роль в идеологическом и политическом дискурсах Западной Европы и США, никогда не были склонны преодолеть собственные русофобские предрассудки, глобальные претензии вкупе с региональным эгоизмом и оказать своим российским единомышленникам реальную и действенную поддержку.

В XX в. российский либерализм дважды скомпрометировал себя настолько, что в ближайшей перспективе надежды на возрождение либеральной идеи практически не остается. Современный отечественный книжный рынок буквально наводнен публикациями, авторы которых подробно и иногда вполне доказательно разъясняют читающей публике причины исторического поражения либерализма и не без основания рассчитывают на понимание с ее стороны (Бенуа, 2009; Бергер, 2008; Добреньков, 2004; Квачков, 2013; Крепость Россия, 2005; Рормозер, 1996; Самир Амин, 2007).

И действительно, Февральская революция 1917 г оказалась прологом гибели Российской империи. Независимо от того, принимают современные ученые версию «масонского заговора» или нет, большинство из них уверено в том, что именно думские либералы, совершив вместе с перешедшими на их сторону царскими генералами государственный переворот на заключительной стадии самой кровавой и ожесточенной из войн, известных в то время в мировой истории, фактически «выпустили джина из бутылки», не смогли овладеть ситуацией и отправили ко дну государственный корабль. Вступление США в войну на стороне Антанты гарантировало победу союзников над Германией и Австро-Венгрией и без российской помощи. Франция и Великобритания — тогдашние оплоты либеральной культуры и ценностей — были, конечно, заинтересованы не в развитии свободы в «новой демократической России», но исключительно в продолжении ее участия в военных действиях «до победного конца». Но именно этого Временное правительство как раз и не могло обеспечить. Имперские германские политики и генералитет, сделав ставку на дестабилизацию положения в России с помощью радикальных социалистов, эту партию выиграли, ненадолго отсрочив собственное неминуемое поражение. Встав на путь политики национальной измены и военной катастрофы, российские либералы лишний раз продемонстрировали полнейшее пренебрежение к двум основам образа мысли и действий, которыми всегда руководствовался Петр Великий, — это «неослабное чувство долга и вечно напряженная мысль об общем благе Отечества, в служении которому и состоит этот долг» (Ключевский, 1990, с. 376), а также отсутствие внимания к идеям крупнейших представителей русской либеральной культуры, прежде всего Б. Н. Чичерина и К. Д. Кавелина, учениками которых они себя постоянно именовали.

В августе 1917 г. Н. А. Бердяев в статье «Кто виноват?» следующим образом характеризовал либеральную политику: «Мы получили Россию от старой власти в ужасном виде, больную и истерзанную, и привели ее в еще худшее состояние. После переворота произошло не выздоровление, а развитие болезни, прогрессирующее ухудшение положения России. Не новая жизнь раскрывается и расцветает, а старая жизнь, окончательно распустившаяся, гниет. Если сознание долга всегда было слабо в России, то сейчас оно окончательно исчезло. Где же искать виновника? Почему так дурно протекает революция, почему разложение в ней возобладало над созиданием, почему таит она в себе семя неотвратимой, быть может, безобразной реакции? <...> К сожалению, в русском культурном обществе, либеральном и просвещенном, нет той силы духа и той горячей веры, которые могли бы спасти Россию от беснования. Чисто либеральные идеи — тепло-прохладные идеи, в них нет огня. И нужно правду сказать: если русские революционные круги исповедовали нигилизм, то русские либеральные круги исповедовали довольно поверхностное просветительство и поверхностный позитивизм, которые также разлагают духовную жизнь и подрывают веру в духовные реальности. Бескрылый русский либерализм сделался национально настроенным лишь во время войны, и революция укрепила его в этой настроенности. Но национальная идея не имеет в нем глубоких корней, для русских либералов в массе патриотизм есть вопрос политической тактики. Они патриоты через силу» (Бердяев, 2007, с. 611-612, 616-617).

«Либеральная революция», развернувшаяся в начале 1990-х годов и вновь приведшая Российское государство к экономической катастрофе, осуществлялась под лозунгом целенаправленного развала «советской тоталитарной империи», сразу оживив самые худшие подозрения и ассоциации относительно традиционного схематизма, инертности, теоретической бездарности и практического бессилия отечественных либеральных группировок, крикливо заявлявших о себе в этот период. В отечественной научной литературе постоянно витает вопрос — возможно ли рассматривать «либеральную революцию» в России как движение, направленное на восстановление политических и культурных традиций досоветского времени и в конечном итоге на укрепление и дальнейшее развитие экономической и военной мощи страны? Отрицательный ответ на этот вопрос связан не только с тем крайне знаменательным фактом, что эта революция началась с целенаправленного развала российской государственности. Но ведь пришедшие к власти в начале 1990-х годов либералы выдвинули идею возврата страны в мировую цивилизацию! Однако с самого начала этот лозунг был насквозь антиисторичен и имел весьма специфическую идеологическую нагрузку (ср.: Завершинский, 2015а, с. 5-19; Завершинский, 2015Ь, с. 16-25).

При всех особенностях исторической судьбы, например традиционной конфронтации с Западом, имперская Россия, особенно в конце XVIII — начале XIX в., становится органической составной частью европейской экономической и политической системы. Во второй половине XIX в. об этом свидетельствовали в равной степени и бурное развитие капиталистических отношений в пореформенный период, и система финансовых и военных альянсов между Российской империей и западными странами на рубеже XIX-XX вв. (например, знаменитый

французский заем, позволивший царской России стабилизировать финансовую систему и справиться с первой революционной волной, вступление в Антанту и т. д.). Если бы не события октября 1917 г., Россия, оказавшись в числе стран-победительниц в Первой мировой войне, не только укрепила бы свои геополитические позиции, но и имела бы все шансы без революционных потрясений превратиться за короткий исторический промежуток времени в равного партнера любой великой державы, постепенно проводя экономическую модернизацию и политические реформы. После 1917 г., противопоставив себя Западу в качестве бастиона «мировой революции», советская Россия тем не менее вскоре вновь стала восстанавливать традиционные торговые и экономические связи с западными партнерами, хотя всегда рассматривалась последними как потенциальный агрессор и источник социальных смут. Победа во Второй мировой войне и превращение СССР в мировую сверхдержаву, естественно, усилили и процесс его интеграции в мировую экономику, хотя отношение к нему западных стран как к очагу «коммунистической угрозы» в идеологическом плане не изменялось (см.: Завершинский, 2013, с. 74-83; Завершинский, 2014, с. 80-92).

Лозунги, выдвинутые российскими либералами, имели, следовательно, иную акцентировку, связанную с планом коренного изменения алгоритма экономического и политического развития страны на основе внедрения западных реформаторских рецептов и программ.

В свое время Октябрьская революция весьма рельефно выявила утопический характер либеральной программы тех политических партий, которые пришли к власти в феврале 1917 г. «Утопии, — отмечал Н. А. Бердяев, — плохо знали или забыли и слишком воздыхали о невозможности их осуществления. Но утопии оказались гораздо более осуществимыми, чем казалось раньше. И теперь стоит другой мучительный вопрос, как избежать окончательного их осуществления. Большевиков считали у нас утопистами, далекими от реальных жизненных процессов, реалистами же считали кадетов. Опыт жизни научает обратному. Утопистами и фантазерами были кадеты. Они мечтали о каком-то правовом строе в России, о правах и свободах человека и гражданина в русских условиях. Бессмысленные мечтания, неправдоподобные утопии! Большевики оказались настоящими реалистами, они осуществляли наиболее возможное, действовали в направлении наименьшего сопротивления, они были минималистами, а не максималистами. Они приспособлялись к интересам масс, к инстинктам масс, к русским традициям властвования. Утопии осуществимы, они осуществимее того, что представлялось "реальной политикой" и что было лишь рационалистическим расчетом кабинетных людей» (Бердяев, 1990а, с. 37).

В чем состояли интересы и инстинкты народных масс России, было прекрасно определено тем же Бердяевым: «Буржуазная идеология никогда не имела у нас силы и не владела русскими сердцами. У нас никогда не было идейно приличного обоснования прав буржуазных классов и буржуазного строя. Буржуазный строй у нас, в сущности, почти считали грехом, не только революционеры-социалисты, но и славянофилы, и русские религиозные люди, и все русские писатели, даже сама русская буржуазия, всегда чувствовавшая себя нравственно униженной. И европейского буржуа нельзя противопоставить русскому ком_ 7

ПОЛИТЭКС 2017. Том 13, № 1

мунисту. По духовному складу русского народа, русского человека так нельзя победить коммунизм, нельзя победить его буржуазными идеями и буржуазным строем. Такова Россия, таково призвание русского народа в мире» (Бердяев, 1990а, с. 51).

За десятилетия советской власти эти инстинкты были прочно закреплены на идеологическом уровне и в повседневной практике. Тем самым усиливалась основа российского консервативного традиционализма, были сформированы экономические, социально-политические и психологические условия обеспечения преемственности с глубинными традициями российской политической культуры (см.: Завершинский, 2012, с. 149-163). В начале 1990-х годов этим традициям был вновь брошен вызов, причем в тот исторический момент, который оказался чрезвычайно благоприятным для выдвижения альтернативной программы: Российское государство переживало глубокий кризис ценностей, вызванный полной дезориентацией общественного сознания, которая стала закономерным результатом краха инициированной Горбачевым перестройки.

Пришедшие ему на смену либералы столь рьяно взялись за дело, что у чересчур наивных любителей внешних аналогий, наблюдавших за ускоренным созданием в посткоммунистической России либерального общества, так сказать, ударными темпами в полном соответствии с большевистским лозунгом «Пятилетку в три года!», вполне мог возникнуть и такой вопрос: а не владело ли ими желание взять реванш за свое историческое поражение в 1917 г.? На наш взгляд, для такой аналогии между политикой либералов в начале и в конце ХХ в. имеется только одно реальное основание: их правление в обоих случаях ставило российскую государственность на грань катастрофы, которой в начале XXI в., к счастью, удалось избежать.

Разработанная российскими «отцами-приватизаторами» в тесном контакте с сотрудниками Гарвардского университета и американскими советниками Дж. Саксом, М. Бернштамом и другими программа экономических реформ внешне основывалась на ультралиберальных идеях, составлявших основу неоконсервативной политики правительств М. Тэтчер и Р. Рейгана (см.: Сакс, 1995). В результате проведенной правительством Е. Гайдара «шоковой терапии» «за пять лет Россия из великой державы превратилась во второразрядное государство со всеми типичными чертами колониальной зависимости и слаборазвитой экономикой: половина производимого сырья экспортировалась, большая часть внутреннего рынка оказалась захвачена импортными товарами, в структуре производства и инвестиций доминировали сырьевые отрасли, уровень расходов на науку стал соответствовать среднеафриканскому, продолжительность жизни населения была не выше, чем в большинстве слаборазвитых стран» (Глазьев, 1996, с. 1-2). Сопоставление жизненного уровня различных слоев населения свидетельствовало: если в 1991 г. соотношение доходов 10 % наиболее и 10 % наименее обеспеченных слоев населения составляло 4,5:1, то в январе-апреле 1997 г. — 12,4:1. Если в январе-апреле 1997 г. на долю 10 % богатых приходилось 32,9 % денежных доходов (в январе-апреле 1996 г. — 22 %), то на долю 10 % пауперов — 2,6 %. Если в 1992 г. уровень заработной платы высокооплачиваемых слоев (около 10 %) составлял 16:1 к заработной плате остального населения,

в 1993 г. — 26:1, то в 1995 г., по данным Министерства экономики РФ, он повысился до 29:1 (Советская Россия, 1997, с. 3).

Возникает естественный вопрос: в какой мере политическая философия либерализма разделяет вину либералов-политиков, тщетно пытавшихся в различные исторические эпохи применить ее в России на практике? Или же для нашей страны будет вечно актуален «самый большой парадокс в судьбе России», чрезвычайно метко охарактеризованный Н. А. Бердяевым: «Либеральные идеи, идеи права, как и идеи социального реформизма, оказались в России утопическими. Большевизм же оказался наименее утопическим и наиболее реалистическим, наиболее соответствующим всей ситуации, как она сложилась в России в 1917 году», а «коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, внутренним моментом в судьбе русского народа»? (Бердяев, 1990Ь, с. 93).

Ответ на поставленные выше вопросы может быть получен, например, путем сравнения России и современных цивилизованных стран, прошедших период индустриальной модернизации и вступивших на рубеже XX-XXI вв. в постиндустриальную эру. И в Великобритании, ставшей в XIX в. своеобразной лабораторией, в которой принципы либерализма успешно прошли историческую проверку, и во многих западноевропейских странах, а также в США повсеместно распространено убеждение, что именно эти принципы лежат в основе как экономической эффективности, так и стабильности демократических институтов и системы административного управления. Соответственно, в случае если программа либерализации экономики и политической системы терпит неудачу, как это случилось в посткоммунистической России, возникающие в общественном сознании различные варианты анализа причин неэффективности либерализма во многом определяются идеологическими предпочтениями участников многочисленных дискуссий. Однако все существующие на данный момент способы объяснения сводятся к двум основным: либо либеральные принципы не являются универсальными, либо исторические особенности социально-политического и экономического развития страны («русский путь») и сформировавшаяся в специфических условиях ментальность россиян исключают возможность их реализации в ближайшей перспективе.

При этом большинство сторонников второго варианта, как ученые, так и практические политики, постоянно выделяют в качестве главного довода отсутствие в России правовой культуры. Этот довод был всесторонне обоснован еще в начале XX в. авторами сборника «Вехи». Например, А. Валицкий в своей книге «Философия права русского либерализма» считает его решающим: «Окончание работы над книгой, — отмечает он, — совпало во времени с избранием на пост Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева. В конце 1986 г. я уже видел основания для надежды, что политика нового лидера ускорит запоздалый, но неотвратимый процесс детоталитаризации СССР, что приведет, в свою очередь, к демонтажу "реального социализма" и отказу от легитимизирующей его коммунистической идеологии. Мне хотелось верить, что это может произойти на путях разумной "политики права" (выражение Петражицкого), без опасного разжигания политических страстей и тем более хаотического демонтажа хозяйственных структур. Из этого видно, что правильное предчувствие "великой

перемены" сочеталось у меня с чрезмерным оптимизмом относительно судеб новой, возрожденной России. На самом деле переход России к экономической и политической свободе оказался настолько трудным и разочаровывающим, что само понятие либерализма дискредитировалось в глазах широких слоев населения. Тем более важно подчеркнуть, что лучшие представители русской либеральной традиции никогда не отождествляли либерализм с неограниченной свободой рынка, ослаблением государственности и неконтролируемым ростом социального неравенства. Напротив, они защищали идею центрального места права в либеральной культуре, обосновывали программу превращения России в правовое государство, заботящееся о честности экономического соревнования и стремящееся обеспечить каждому гражданину "право и достойное существование"» (Валицкий, 2012, с. 21).

В истории российской философской и политической мысли обозначенные выше вопросы постоянно возникали в том или ином виде в спорах сторонников либерализма и его принципиальных противников со второй половины XVIII — до конца ХХ столетия. Однако адекватный научный анализ этих споров во многом зависит от возможности сформировать исходную «классификационную модель», с помощью которой может быть разработана приемлемая в научном плане типология российского либерализма, объединяющая исторический и сугубо теоретический подходы.

Решение этой проблемы осложняется чрезвычайным многообразием научных и философских интерпретаций как самого понятия «либерализм», так и исторических истоков и смысловой структуры либеральной идеологии. Следует с самого начала признать, что в чисто методологическом плане к характеристикам споров, разворачивающихся вокруг данной категории, вполне применимы те суждения, которые были высказаны более десятилетия назад Р. Беллами и А. Мейсоном по поводу трудностей, связанных с формулированием и оценкой политических понятий: «Более старые тексты, посвященные политическим понятиям, стремились предлагать нейтральные определения, которые должны приниматься каждым, независимо от политических предпочтений и ценностей. К сожалению, эта задача оказалась гораздо более трудной, чем полагали ранее» (Political Concepts, 2003, p. 1).

Научная и философская литература, посвященная либерализму, безбрежна: даже для простого и поверхностного изучения монографий и статей, появившихся во второй половине XX — начале XXI в., молодому ученому может не хватить научной жизни. Однако уже беглого взгляда на опубликованные книги и статьи вполне достаточно, чтобы прийти к совершенно определенному и далеко не утешительному выводу: универсальных типологий либерализма до сих пор не существует. Линии, разделяющие его интерпретации, проходят по многим сферам жизнедеятельности и культуры — экономической, политической, социальной, и интеллектуальной деятельности — философии, истории, политике, по регионам и странам, историческим этапам эволюции общественной мысли. Сведение многообразных взглядов и подходов в рамках какой-либо теоретической схемы возможно только путем выделения некоторых исходных принципов, оформившихся уже на раннем этапе существования либеральной традиции.

Фундаментальный вопрос современной либеральной теории можно сформулировать следующим образом: в каком отношении находится принцип свободы, составляющей смысл общественной деятельности, к современному государству, регулирующему эту деятельность? Иными словами, каким способом следует вычитать принуждение по отношению к индивиду из его свободы? Многообразные течения внутри либерализма дают различные ответы на этот вопрос (см., например: ВигеИеН, 1996, р. 21-22).

Современный либерализм обычно разделяют по двум основным критериям: защита экономической и политической свободы и лозунг, восходящий к европейской классической либеральной традиции начала XIX в.: «Минимум государства — максимум рынка». Свобода обмена, собственности и экономическая эффективность неотделимы в либеральной теории от идеи общественного благосостояния.

Дискуссионный характер основных либеральных принципов (следствием которого являются постоянные расколы в либеральных организациях, полемика в многочисленных журналах и научной литературе) определяется отсутствием четкой и логически непротиворечивой взаимосвязи между ними. Уже идеологи раннего либерализма (Д. С. Милль и др.) вынуждены были признать:

а) что общественные пределы свободы личности устанавливаются не только государством, но и деятельностью самих индивидов и создаваемых ими организаций;

б) государство и общественный сектор экономики могут стать средством реализации желаний индивидов и, следовательно, орудиями их свободы. Более того, рыночная система отнюдь не является идеальным средством обеспечения всеобщего благосостояния, но часто демонстрирует неэффективность, которая проявляется в инфляции, безработице, массовом пауперизме, требующих в конечном итоге государственного вмешательства.

На протяжении длительного времени либерализм не мог точно сформулировать свою позицию в вопросе, каковы роль и пределы публичного сектора в общественной жизни, и постоянно колебался между концепциями «нулевого государства» (направление, именующее себя либертаристским) и «минимального государства» классического образца, сводимого к полиции и армии.

Современная традиция либеральной идеологии также имеет различные точки отсчета. В определенном плане современная либеральная теория постоянно обращается к идеям, сформулированным шотландским философом и экономистом А. Смитом в книге «Богатство народов», которая всегда рассматривалась как апология свободы рынка во имя экономической эффективности и против вмешательства государства. А. Смит «доказывал, что свободная торговля и международное разделение труда послужат всеобщему благу и что меркантилизм не только уменьшает всеобщее благосостояние, но и влечет за собой дороговизну, гонку вооружений и войны. Эти аргументы, провозглашенные английскими викторианскими либералами, могут быть названы официальной идеологией либерального капитализма, Международного валютного фонда и других сегодняшних межнациональных организаций, а также всего современного мирового экономического порядка» (Ливен, 2007, с. 62). Традиция викторианского либе-

рализма во второй половине XIX — начале XX в. также породила и стимулировала множество сопутствующих концепций, включая теорию «либерального империализма», представленную лордом Розбери и историком Д. Р. Сили (Ливен, 2007, с. 65-66).

Либерализм как политическая теория во многом опирается на аргументы английского философа Д. Локка, отрицавшего абсолютистскую власть и обосновавшего приоритет собственности (и обмена) над политикой. Роль государства сводилась Локком до функции «стража благосостояния». Гарантом этой роли является общественный договор. «Контрактный либерализм» в конце ХХ в. изыскивает более обширное место для государственных институтов и публичных служб, дополняя Локка критикой рыночного хозяйства в плане его эффективности (в том числе и на уровне экономической науки — разработка новой концепции государственного сектора экономики, регулирование безработицы, эффективная внешняя политика) (см. подробнее: Tully, 1984).

В целом идеологию современного либерализма можно рассматривать в свете различных вариантов классификаций. В иерархическом плане либерализм распадается на а) академический, представленный трудами политических философов, теоретиков, экономистов, и б) «вульгарный» как совокупность «общих мест», постоянно встречающихся в газетной и журнальной публицистике, памфлетах и многочисленных телепередачах.

Либерализм разделяется по сферам применения на экономический, ориентированный на экономические модели общественного регулирования; политический, относящийся к сфере политической жизни и направленный на обсуждение политического плюрализма и демократии; либерализм нравственный, или моральный, выступающий за терпимость и свободу стилей жизни и поведения. Можно также говорить о социальном либерализме, подчеркивающем единство моральных вопросов с обсуждением проблемы гражданских прав.

В академическом либерализме в настоящее время обычно различают два важнейших направления. Либертаристский либерализм отстаивает принцип «нулевого государства». Основные теоретические основы этого направления были разработаны в книге Р. Нозика «Анархия, государство и утопия» (Nozick, 1974). Другим ведущим направлением является утилитаристский либерализм, развивающий в области экономической и политической теории тезис, согласно которому центральным пунктом морали и политики является (или должно быть) содействие счастью. «Возможно, наиболее важный вопрос, разделяющий утилитаристов, состоит в определении счастья как "благосостояния" или "пользы" или же "всего, что делает жизнь стоящей того, чтобы жить"» (Mulgan, 2007, p. 3; см. подробнее: Rosen, 2003; Justice, 2008; Goodin, 1995). Оба направления содержат «критическое ядро», включающее в себя три основных критерия: свобода, «минимальное государство», счастье — благосостояние — эффективность. Системы, основанные на этих трех критериях, распадаются на множество линий аргументации. Например, для доконтрактного либерализма характерно предельное сближение понятий «свобода» и «минимальное государство». Обычно не уточняется, до какого предела должно простираться ограничение общественного сектора.

Связь между либертаристским и утилитаристским направлениями обеспечивают экономические теории, в которых доказывается, что экономика, основанная на свободном обмене, должна удовлетворять требованию, называемому «критерием Парето». Это критерий эффективности, устанавливаемый путем ссылки на этический принцип счастья индивида (либеральные экономисты предпочитают называть это «предпочтениями» или «различными видами пользы»). В соответствии с этим принципом состояние общества удовлетворяет критерию Парето, если в любом другом возможном обществе человек оказывается менее состоятельным, считает себя менее счастливым и т. д. Для либертаристов такое качество жизни является непосредственным следствием свободы обмена (см. подробнее: McLure, 2007; From Walras to Pareto, 2006).

Напротив, для либералов-утилитаристов свобода обмена и сама рыночная система нуждаются в дополнительных средствах защиты. При таком подходе свобода не рассматривается как конечная цель, но лишь как средство для эффективного действия, следствием которого является благополучие, материальное и душевное. Так, «минимальное государство» рекомендуется потому, что рыночная система является эффективной и т. д.

Тем не менее, несмотря на принципиальную возможность свести наиболее важные элементы либеральной идеологии в единую общую схему, проблема определения самого понятия «либерализм» и трактовок его содержания по-прежнему остается актуальной.

Обсуждая сравнительно недавно эту проблему, М. Фриден вполне справедливо и весьма остроумно отмечал: «Не существует единственной, недвусмысленной вещи, называемой либерализмом. Все либерализмы, которые когда-либо существовали и продолжают существовать, выбирают — обдуманно или бессознательно — определенные номера из накопившегося и переполненного либерального репертуара и откладывают в сторону прочие то ли потому, что некоторые элементы несовместимы с другими, то ли из-за изменения интеллектуальных мод и практик. Как следствие, множество систем верований и теорий гнездятся под заголовком "либерализм", и ни одна из них не может вместить в себя все возможности — идеи и разновидности политического устройства, которые могут в себе заключать или сам термин в своей максимальной, но гипотетической полноте, или же те виды либеральных политических практик, которые накопились во времени и пространстве» (Freeden, 2015, p. 5; ср.: Freeden, 1978, p. 1-4; Freeden, 2005; Freeden, 2001, p. 21-34; Sartori, 1995, p. 139 sq.; Cohen, 2015, p. 189-211; Quong, 2011, p. 12-17; Evans, 2001, p. 3-8; Williams, 2005, p. 4-7). Вместе с тем в своем фундаментальном исследовании «Либеральные языки» М. Фриден специально подчеркивает, что современный либерализм как философия, формулируя и защищая принципы, составляющие его сердцевину, — свободу, индивидуальность, прогресс, рациональность, заботу об общественном благе, ответственную и ограниченную власть — «может быть понят как моделирующее средство, с помощью которого универсальные основополагающие правила формируются для справедливого и свободного общества, правила, которые, в частности, позволяют каждому индивиду честно и на равной основе стремиться к избранному [им] плану жизни» (Freeden, 2005, p. 137, 28).

Разумеется, список «универсальных основополагающих правил», перечисленных М. Фриденом, не может считаться полным. Например, для У. Черчилля уже на раннем этапе его политической карьеры одной из ключевых категорий либерализма и соответствующего типа политики была «безопасность собственности». «Безопасность собственности, — отмечал он в одном из своих парламентских выступлений, — зависит от ее широкого распространения среди огромного числа людей, принадлежащих ко всем классам населения [страны]. И от года к году собственность становится все более безопасной, потому что она распределяется постепенно все более обширным образом. Общество, в котором безопасность собственности не обеспечена, будет быстро вырождаться в варварство. Общество, в котором безопасность собственности обеспечена абсолютно, вне зависимости от всех представлений о справедливости, характеризующих способ ее приобретения, неизбежно придет не к варварству, а к смерти» (Churchill, 1909, p. 102; ср.: Леонтович, 1995, с. 10).

Анализируя дилеммы и противоречия либеральной мысли и практики, многие из политических теоретиков послевоенной эпохи приходили к выводу, что их преодоление возможно в рамках идеологического и политического компромисса, достижимого только в конституционной демократии, реализующей в современных условиях специфически либеральную концепцию справедливости. «Общее понимание справедливости как честности, — подчеркивал Д. Ролз, — создает конституционную демократию», поскольку «основные свободы демократического режима надежнее всего обеспечиваются с помощью этой концепции справедливости». В рамках конституционной демократии «прочнее всего основа у наших свобод тогда, когда они выводятся из принципов, на которые могут согласиться люди, честно относящиеся друг к другу, при условии, конечно, что они вообще могут на что-либо согласиться» (Ролз, 1995, с. 217). Основой такого соглашения является «воображаемый общественный договор как средство выбора наилучшей концепции справедливости» (Dworkin, 1990, p. 219).

В своей поздней работе «Политический либерализм» Д. Ролз, характеризуя либеральную плюралистическую основу демократического устройства, неизменно настаивал на том, что современное демократическое общество «характеризуется не просто плюрализмом всесторонних религиозных, философских и моральных доктрин, но плюрализмом несовместимых, но все же разумных полноценных учений. Ни одна из этих доктрин не утверждается гражданами в целом. Нельзя также ожидать, что в обозримом будущем одна из них или несколько других разумных доктрин будут когда-либо одобрены всеми или почти всеми гражданами. Политический либерализм исходит из того, что в политическом плане плюрализм разумных, хотя и несовместимых полноценных доктрин, является нормальным результатом деятельности человеческого рассудка в рамках свободных институтов конституционного демократического режима. Политический либерализм также предполагает, что разумная полноценная доктрина не отвергает существенных сторон демократического режима. Конечно, в обществе могут существовать неразумные и иррациональные, даже безумные обширные доктрины. В этом случае проблема состоит в том, чтобы сдерживать их таким образом, чтобы они не подрывали единство и справедливость в обще-

стве» (Rawls, 2005, р. XVI-XVII). Именно это обстоятельство является непосредственной причиной того, что «не существует установленного значения либерализма: он имеет много форм и значений, те, кто о нем пишут, характеризуют его различными способами <...> В данный момент существенная вещь состоит в том, чтобы подчеркнуть то огромное значение, которое либерализм придает определенному набору свобод скорее, чем свободе как таковой. Если иметь это в виду, то второй элемент содержания либерализма заключается в том, что свободам приписывается определенный приоритет, т. е. определенная сила и вес. Это означает на деле, что обычно ими нельзя жертвовать для того, чтобы приобрести большее социальное благосостояние или же во имя перфекционист-ских ценностей. И это ограничение, говоря практически, является абсолютным» (Rawls, 2007, р. 11-12).

Одним из важнейших свойств либеральной мысли на любом этапе ее развития всегда была принципиальная «установка на спор», стремление ее адептов постоянно обсуждать собственные исходные предпосылки и базовые принципы и изыскивать новые формы аргументации для их дальнейшего творческого обоснования, в том числе и путем включения в либеральный дискурс идей своих оппонентов. Это свойство французский политический философ Клод Лефор не случайно называл «полемическим либерализмом» (Lefort, 1992, р. 113 sq.). Оно в свое время было прекрасно охарактеризовано А. Макинтайром. «Либерализм, — отмечает он, — действительно выступает в современных дебатах под разными личинами. Поступая подобным образом, он зачастую оказывается успешным, приобретая раньше других преимущественное право на дебаты, давая иные формулировки раздорам и конфликтам с либерализмом и создавая впечатление, что они становятся дебатами внутри либерализма. При этом под вопросом оказываются те или иные моменты структуры позиций или видов политики, но никак не фундаментальные принципы либерализма, связанные с индивидами и выражением их предпочтений. В итоге так называемый консерватизм и так называемый радикализм в подобных современных обличьях являются в целом для либерализма лишь отговорками: актуальные дебаты внутри современных политических систем происходят почти исключительно между консервативными либералами, либеральными либералами и радикальными либералами. В таких политических системах находится немного места для критики самой системы и, следовательно, для постановки либерализма под вопрос» (Мае^уге, 1988, р. 392).

Неизбежным следствием понятийной и идеологической гибкости либеральной теории является усиливающаяся неопределенность ее категориального аппарата, что влечет за собой необходимость его постоянной корректировки, осуществляемой, как правило, в полемической форме. К XXI в. векторы совместимости современного либерализма (по крайней мере на уровне теории) с противостоящими ему когда-то идеологическими течениями нередко начинают трактоваться настолько широко, что у некоторых западных ученых даже считается вполне допустимым, например, искать точки соприкосновения между идеями Д. С. Милля и Д. Ролза с современным шиитским исламом (Иа1Ьаг, 2008, р. 2-3). Или же не только проводить обширные параллели между либе-

рализмом и новыми версиями консервативных и социалистических идеологий, но и сопоставлять, например, либеральную и иудаистскую традиции. «Большинство, — отмечает, например, Э. Александер в работе «Классический либерализм и иудаистская традиция», — анализирует или документирует расхождение между классическим либерализмом и иудаизмом <...> Они также судят о либерализме в соответствии со стандартами иудаизма вместо того, чтобы следовать обычной процедуре. и оценивать иудаизм в соответствии со стандартами либерализма» (Alexander, 2003, p. XI).

Этот список постоянно пополняется и чисто индуктивным путем, в том числе и в ходе постоянных поисков исторических истоков либерализма и увеличения количества его «отцов-основателей». Размытость понятия «либерализм», естественно, затрагивает и область истории. Например, французский исследователь Ф. Фабри в работе «Рим от либерализма к социализму» отмечает: «Римский либерализм в историческом плане — это прежде всего средство раз и навсегда избежать тирании. Для этого римляне создали юридическое и институциональное оружие, эффективность которого, без сомнения, превосходила все их первоначальные предусмотрительные меры: в Риме оказалась основательно защищенной не только свобода, но само правление, основанное на праве, что способствовало экономической мощи города и в равной степени его внешнему престижу, предоставив ему сравнительное преимущество перед всем остальным древним миром. Оно придало ему необыкновенную прочность, равно как и способность развернуть все свои гигантские силы, что и привело его к мировому господству» (Fabry, 2014, p. 11).

В свою очередь, Дж. В. Фемиа, автор работы «Новый взгляд на Макиавелли», считает итальянского мыслителя предшественником традиции, именуемой «скептическим либерализмом». «Данная традиция, — утверждает он, — развивается в дальнейшем Гоббсом и Юмом и, достигая кульминации в блестящей атаке Бентама на бессмысленные софизмы учения о естественных правах, правомерно рассматривает политику не как коллективное воплощение абстрактных принципов и вневременных моральных правил, применимых для всех форм общества, но, скорее, как конфликт различных интересов и целей с последующим поиском максимального удовлетворения человеческих желаний» (Femia, 2004, p. 15; ср.: Femia, 1998, p. 1-63). Определяя политическое сообщество «как арену конфликта и борьбы между противостоящими социальными ценностями и интересами», Макиавелли «осуществил радикальный разрыв с предшествующей политической мыслью и стал глашатаем современного либерального плюрализма (курсив мой. — В. Г.). Свобода для него, как и для нас, требует утверждения частных желаний, а не их поглощения некоей коллективной волей, а социальная связь, скорее, предполагает, а не исключает дисгармоничного воздействия сил, движимых личным интересом» (Femia, 2004, p. 92).

В академических кругах обозначенные выше универсалистские с оттенком европоцентристского постмодернизма подходы встречают, как правило, довольно резкое противодействие. «Либерализм, как вам скажут, — отмечает Э. Фосетт, — это этическое вероучение, экономическая картина общества, философия политики, обоснование капитализма, провинциальный западный

взгляд, преходящая историческая фаза или вневременная совокупность универсальных идеалов. Ни одно из этих утверждений не является ложным в строгом смысле этого слова, но любое из них является частичным <...> Либерализм не обладает мифом о своем происхождении и не имеет года рождения. Хотя его истоки простираются настолько же далеко, насколько вас могут увлечь собственные энергия и любопытство, он возникает и как политическая практика распространяется по евроатлантическому миру только после 1815 года. Либерализм отвечал новым условиям общества, заряженного капитализмом и потрясенного революцией, в котором материальные и этические изменения, хорошо это или плохо, рассматриваются как неотъемлемые» (Fawcett, 2014, p.XII; ср.: Kahn, 2005).

Комментируя обозначенную выше тенденцию к обоснованию концепции либерального плюрализма путем ее проекции в ренессансную политическую мысль, Д. М. Парриш, в частности, подчеркивает: «Очевидно невозможно изучать историю ценностного плюрализма с точки зрения того, что именно различные мыслители должны были непосредственно говорить об этом предмете. Равным образом невозможно изучать историю либерализма на основании того, что его прародители должны были о нем говорить. Ценностный плюрализм, как и либерализм, является изобретенной нами современной категорией, используемой для того, чтобы наклеить этикетку на что-то для нас важное, возникающее таким образом, что те, кто участвуют в его формировании, едва ли способны это замечать. Не существует никакого довода в пользу самого предположения, что история ценностного плюрализма не может быть изучена, как и для того, чтобы предполагать, что мы должны оставить наши попытки понять истоки либерализма. Но их изучение потребует объяснительного подхода, являющегося строгим, но все же обладающего гибкостью, способного обнаруживать многообразные темы, которые данный предмет включает в себя во всем многообразии исторических контекстов» (Parrish, 2007, p. 259-260; ср.: Jones, 2011, p. 79 sq.; Завер-шинский, 2015с, с. 196 и сл.).

Разумеется, истоки того, что обычно называют либеральной традицией, в отличие от других традиций мысли, нельзя определить вполне определенно. Речь, конечно, идет не о частных случаях и ситуативных заимствованиях. Например, Д. С. Милль охотно заимствовал для разработки собственной версии либерализма концепции античной и средневековой политической философии, идеи Руссо, немецких романтиков и др. (см.: Devigne, 2006, p. 1-2). В свое время Э. Шилз вполне справедливо отмечал в своей книге «Традиция»: «Христианская традиция длится около двух тысячелетий. Либеральная традиция насчитывает несколько веков, марксистская традиция — один век и одну треть. Традиция "модернизма" в искусстве и литературе развивается примерно столько же, как и марксистская традиция или немного больше. Институты, которые имеют наименования, предполагаемые даты основания и известных отцов-основателей, зачастую трудно датировать в точности. Причем не из-за отсутствия существенных фактических данных. Их возникновение может быть постепенным процессом. Гораздо труднее установить исходную точку традиционной цепочки верований или образчиков поведения» (Shils, 1981, p. 16).

На наш взгляд, одной из причин подобных трудностей является постоянно возрастающее противоречие между общим содержанием либеральной теории и усилением ее культурной и региональной вариативности. Истоки данного противоречия восходят к постоянно акцентируемым историческим различиям в формировании европейской и американской традиций либеральной культуры. Так или иначе анализ исторических особенностей американского либерализма почти всегда возвращает исследователей к проблеме европейских истоков либеральной идеологии.

По мнению современных аналитиков, в европейском понимании «либералом считается тот, кто подчеркивает ценность индивидуальной свободы, кто рассматривает различного рода меры и виды деятельности, как экономической, так и политической, прежде всего в плане их воздействия на свободу. Экономический либерализм поддерживает те виды политики, которые продвигают и расширяют экономическую свободу как ради нее самой, так и потому, что они способствуют большему процветанию» (Henderson, 2001, p. 1). Л.Харц, неоднократно настаивавший в своей широко известной работе «Либеральная традиция в Америке» на необходимости изучения американской истории «в неразрывной связи с историей европейского общества», фактически ограничивает эту «неразрывную связь» резким противопоставлением «природы американского общества, где не было феодальных институтов» европейской традиции, сохранившей «феодальные структуры и феодальный этос» (Харц, 1993, с. 14). В частности, он также утверждает: «Одна из главных характерных черт общества без феодальных корней — отсутствие подлинных революционных традиций, которые в Европе связываются с Английской и Французской революциями. Члены подобного общества, по словам Токвиля, "рождены равными". А там, где нет революционной традиции, нет и традиции реакции на нее: нет Робеспьера, не может быть и де Местра, нет Сиднея, нет и Карла II. Как сказал Сантаяна, имея в виду американскую демократию, либерализм этого общества — "естественный" феномен <...> В своем анализе истории Маркс допустил ошибку, когда связал возникновение социалистической идеологии с объективным развитием экономических сил. В действительности социализм — это во многом идеологический феномен, обязанный своим появлением классовой теории и либеральной революции, рожденный на почве старого порядка. И вовсе не случайно в Америке, не знавшей феодальных традиций, отсутствуют и социалистические традиции. Скрытые корни социалистической мысли повсюду на Западе можно обнаружить в феодальном этосе. Феодальный строй инспирировал теории Руссо, а вместе они инспирировали Маркса» (Харц, 1993, с. 15-16).

Следует отметить, что в настоящее время далеко не все исследователи американской либеральной традиции склонны постоянно окрашивать ее в оптимистические тона с неизменными ссылками на книгу А. де Токвиля «О демократии в Америке». Причины подобного перепада настроений и чувств некоторые ученые склонны объяснять нарастающим процессом атомизации американского общества, начавшимся еще в послевоенный период, и сегментации политической жизни и культуры. Как отмечает американский политолог Р. Мадсен, ссылаясь на мнение историка Р. Вибе, «то, что держит американцев вместе, — это их

способность жить врозь. Американское общество никогда не было связано неким образующим свод консенсусом верований, ценностей или теорий социального порядка; оно, скорее, раздроблено на бесчисленные сегменты — "первичные сферы идентичности, ценностей, ассоциаций, целей", которым удавалось тем не менее сосуществовать более или менее мирно (по сравнению с другими странами). Их успех в мирном сосуществовании был связан с их успехом в самоизоляции друг от друга. В ранние периоды американской истории такое отгораживание было возможно благодаря изобилию американского общества <...> В обществе изобилия, основанном на динамичной, постоянно растущей экономике, члены каждого сегмента могли фокусировать свою энергию в наибольшей степени внутрь, [сосредоточиваясь] на задаче приобретения собственной доли изобилия. Их не слишком беспокоило то, что преуспеяние других сегментов могло подорвать их собственные шансы на успех — успех, понимаемый в терминах общих ценностей их собственного сегмента. Они могли занимать по отношению к другим сегментам позицию благожелательной небрежности <...> Но в конце двадцатого века изобилие, которое давало возможность разнообразным сегментам американского общества отгораживаться друг от друга, исчезло» (Madson, 1991, p. 457-458).

По мере развития данного процесса американский либерализм претерпевал весьма существенные трансформации, имевшие далекоидущие культурные и политические последствия. Еще в 1962 г. один из наиболее выдающихся представителей европейской либеральной школы Л. фон Мизес отмечал в предисловии к англоязычному изданию своей всемирно известной книги «Либерализм в классической традиции» (1927): «Те, кто знаком с сочинениями по вопросу о либерализме, которые появились в последние несколько лет, а также с современным лингвистическим словоупотреблением, может быть, заметят следующее: то, что называется либерализмом в настоящем труде, не совпадает с тем, что подразумевается под этим термином в современной политической литературе» (Mises, 1985, p. 198). В предисловии к новейшему изданию книги Л. фон Мизеса его автор Б. Гривс приводит, в частности, характеристику современного либерала, данную сенатором конгресса США Д. Кларком: «Чтобы избавиться от призрака и перестать думать о семантике, либералом. считается тот, кто верит в использование всей силы правительства для прогресса социальной, политической и экономической справедливости на муниципальном, государственном, национальном и международном уровнях <...> Либерал верит, что правительство является подходящим орудием, которое надо использовать для развития общества, стремящегося придать христианским принципам поведения практический эффект» (Mises, 1985, p. V).

Комментируя многочисленные определения такого рода, уже давно вошедшие в обиход, сам Л. фон Мизес вполне справедливо отмечал: «Пожалуй, удивительно, что подобные идеи в этой стране (в США. — В. Г.) рассматриваются как специфически американские, как продолжение принципов и философии отцов-пилигримов, тех, кто подписал Декларацию независимости, авторов конституции и "Статей федералиста". Только немногие люди понимают, что эта будто бы прогрессивная политика родилась в Европе и что наиболее блестящим

ее сторонником в девятнадцатом веке был Бисмарк, политику которого ни один американец не назвал бы ни прогрессивной, ни либеральной. Бисмарковская Sozialpolitik была освящена в 1881 г, более чем за пятьдесят лет до ее воспроизведения в "новом курсе" Ф. Д. Рузвельта. Следуя за пробудившейся Германской империей — тогда наиболее могущественной державой, — все европейские промышленные нации в большей или меньшей степени приняли систему, которая претендовала на то, чтобы облагодетельствовать массы за счет меньшинства "суровых индивидуалистов". Поколение, которое достигло возраста, разрешающего принимать участие в голосовании, после окончания Первой мировой войны принимало этатизм как нечто само собой разумеющееся и испытывало только презрение к "буржуазному предрассудку" — свободе» (Mises, 1985, p. XVII).

В современной Европе, в отличие от США, эволюция либеральной традиции оказалась гораздо более сложной и противоречивой: «Многое из традиции либерализма было воспринято, но само название ассоциировалось в умах многих с элементами, которые отвергались. Многие из тех, кто, как и в США, называли себя либералами, отмежевывались от существенных частей традиции. Определенные элементы либерализма, в особенности высокая оценка материального благосостояния индивидов, вступили в комбинацию с традицией, которая вдохновлялась и развивалась в форме негативного ответа на неспособность либерализма вытащить из нищеты остаточное меньшинство населения <...> Традиция европейского либерализма подвергалась суровой критике в интеллектуальных кругах в конце девятнадцатого века вследствие противоречия между предсказываемыми им выгодами и его неспособностью эти выгоды создавать» (Shils, 1981, p. 224). Так, постепенно на Западе формировались группы, которые Э. Шилз именует «коллективистскими либералами», близкими по идеологическим ориентациям к «демократическим социалистам» (Shils, 1981, p. 227).

В некоторых странах Западной Европы социалисты до сих пор выступают в роли инициаторов либеральных программ реформирования экономики и политической системы. Например, по мнению, Г. Сарла, автора книги «Покончим с либерализмом по-французски», «именно социалисты в начале 1980-х годов изобрели либерализм на французский манер <...> Все последующие президенты и правительства — Рокар, Ширак, Жоспен, Саркози, Олланд — в дальнейшем лишь увековечивали эту модель» (Sarlat, 2015, p. 6; ср.: Salin, 2007; Polin...1984; Leiss, 2001; Kaplan, 2003; Audier, 2006; Lemke, 2012). Самим же либералам некоторыми философами и политическими теоретиками ХХ в. нередко отводилась довольно одиозная роль «родоначальников» реакционных праворадикальных движений, включая национал-социализм и фашизм. «Либерализм, — писал Т. В. Адорно, — выпестовавший культуриндустрию, формы рефлексии которой навлекли на себя негодование жаргона подлинности, хотя и он сам является одной из них, был предтечей фашизма, который растоптал как своего прародителя, так и позднейших его сторонников» (Адорно, 2011, с. 58).

Такого рода представления, естественно, не могут не «прагматизировать» до самой крайней степени теоретические подходы к определению самого понятия «либерализм», придавая ему чисто утилитарный характер. «Можно ска-

зать, что либерализм, — отмечает Т. Магнелл, — не является тем, чем он обычно представляется. Термин "либеральный" становится чем-то приближающимся к свободному использованию власти, в особенности теми политиками, которые готовы продвигать программы, пользуясь деньгами других людей. Каким образом термин оказывается узурпированным сторонниками экспроприации — это, конечно, любопытно, но не является беспрецедентным для терминов, стремящихся стать почетными. В любом случае присвоение слов только усиливает значение защиты от посягательств на индивидуальные свободы» (Liberalism. New Essays, 2000, p. 1; ср.: Calabro, 2009).

На фоне такого рода определений гораздо более респектабельными выглядели близкие по смыслу понятия «консервативный либерализм» и «либеральный консерватизм», символизирующие идеологическое направление, которое часто связывают с именами А. Смита, Д. Юма, Э. Берка, К. Менгера, Ф. А. фон Хайека и многих других (Gissurarson, 1987, p. 10). Несмотря на постоянно ведущиеся дебаты о том, можно ли считать либеральный консерватизм вполне устойчивой политической традицией, ученые, как правило, не выражают сомнений относительно как самого понятия, так и различных вариантов его определения, характеризующего «скорее моральную, чем теоретическую приверженность тому, что может быть названо "Великим обществом" и "Абстрактным обществом", хотя Хайек предпочитает называть его "Расширенным Обществом"» (Gissurarson, 1987, p. 11). Консервативный либерализм как теория является «попыткой понять причины возникновения этой цивилизации и необходимые предварительные условия для ее последующего существования. Он стремится ответить на кантов-ский вопрос, в котором объединяются признание индивидуального неведения и успеха, достигаемого коллективно: каким образом возможно Расширенное Общество с присущими ему индивидуальностью, рациональностью и всем прочим, которое мы бездумно принимаем как данность? Каким образом люди могут сотрудничать и действительно в невероятной степени содействовать друг другу, совсем друг друга не зная? Предлагаемый консервативными либералами ответ вкратце звучит примерно так: человек развивает, но не проектирует систему правил, которая делает такой порядок возможным. Он, если процитировать излюбленные пассажи Хайека из сочинений Адама Фергюсона, сталкивается "с установлениями, которые действительно являются результатом человеческого действия, но не следствием реализации какого-либо человеческого замысла" <...> Консервативный либерализм — это признание ограниченности индивидуального разума, соединенное с признанием Расширенного Общества, и последующий поиск теоретического понимания системы правил, которые помогают нам преодолеть ограниченность человеческого разума и пользоваться плодами Расширенного Общества» (Gissurarson, 1987, p. 11; ср.: Liberalism, Conservatism, 2007; Buchanan, 2005, p. 86-91; King, 2011; Narveson, 2000, p. 19-39; Kahan, 1992, p. 3-10; Stilz, 2009, p. 92-94).

Вместе с тем следует отметить, что в конце XX — начале XXI в. наиболее активную роль в общественном дискурсе Запада играли радикальные неоконсервативные версии идеологии, сочетавшей консервативную программу политических реформ с ярко выраженной либертарианской (неолиберальной) риторикой,

которая активно использовалась правящими кругами США и Западной Европы для идеологического воздействия на политические элиты стран Центральной и Восточной Европы в период так называемых «бархатных революций». «Революция в Центральной Европе, — писал Р. Бейнер, — приветствовалась либеральным, рыночно ориентированным Западом, от всей души поздравлявшим себя. Такого рода поздравления, как представлялось, были вполне оправданны, во-первых, потому что Запад "выиграл" войну определенного рода, которая велась в предшествующие четыре десятилетия; а во-вторых, потому что экономический динамизм либеральных обществ, как полагали, был решающим признаком превосходства Запада над Востоком, обеспечивающим победу в этой войне» (Бе1пег, 1995, р. VIII; ср.: Завершинский, 2012Ь, с. 30-39).

Но одновременно все более явственными становились противоречия современного либерализма как в политическом, так и в этическом и культурном плане. «Другой глубокий парадокс современного либерального упорядочивания жизни, — отмечает Р. Бейнер, — состоит в том, что, усиливая в высшей степени ограниченное видение достоинства и уникальности индивида в рамках его или ее отдельной субгруппы, он одновременно предлагает коллективный образ жизни ("американизм"), который, быстро распространяясь, опутывает земной шар <...> Либерализм не в меньшей степени, чем социализм, феодализм или любой другой социальный порядок, — это глобальное устройство, т. е. образ жизни, который исключает другие образы жизни» (Бе1пег, 1995, р. 24).

Данная тенденция обозначилась уже в последние два десятилетия прошлого века. Еще накануне победы неоконсерваторов в США на президентских выборах 1980 г. Ирвинг Кристол, один из главных политических философов и идеологов этого направления, весьма виртуозно обосновывавший «новый курс» Р. Рейгана, также отмечал: «Либерализм лишь разделяет те ожидания, которые свойственны нашему столетию и отнюдь не являются изобретением либералов. Демократический социализм только в гегелевском смысле может считаться осуществлением либерализма: он одновременно вбирает его в себя, выходит за его пределы и уничтожает его. С другой стороны, неоконсерватизм действительно является "реформаторским" <...> Он пытается "выйти за пределы" современного либерализма путем возврата к подлинным истокам либерального мировоззрения, чтобы исправить искажения современной либеральной ортодоксии. Таков был путь всех реформаций — религиозных и политических» (США, 1984, с. 88).

Такого рода признания и констатации постоянно вызывали реакцию отторжения у американских левых интеллектуалов. «Фактически, — отмечал Н.Хом-ский, характеризуя идеологическую ситуацию в США, — понятия "либеральный" и "консервативный" интересны в том отношении, что они именно тотально поменялись местами. То, что мы теперь называем "консерватизмом" в словарном смысле, называлось "либеральным" в конце XIX в. <...> Современный консерватор, такой как [Роберт] Тафт, хочет урезать власть государства, уменьшить государственное вмешательство в экономику <...> Это типичный современный консерватизм <...> Новое значение термина "консерватизм" в применении к сторонникам Рейгана вообще не имеет никакого значения. Эти парни являются антиподами консервативного в любом смысле и по любому вопросу, о кото-

ром можно помыслить. Они верят в государственную власть, государственное насилие и расширение государственной власти. Они верят в беззаконие. И это не имеет с консерватизмом ничего общего» (Chomsky, 1988, p. 655-656; ср.: Dorrien, 2004).

Так постепенно, а в дальнейшем все более явно и резко в конце ХХ в. вновь на передний план выступила тенденция антилиберальной мысли и критики, которая всегда развивалась параллельно вместе с самим либерализмом и практически никогда не прекращала своего существования. В 1920-1930-е годы на большей части европейского континента — от России до Италии и стран Пиренейского полуострова — либеральные порядки были практически стерты с лица земли совместными усилиями левых и правых радикалов, установивших жесткие авторитарные и тоталитарные режимы в результате серии успешных политических революций. Сразу после окончания Второй мировой войны основные причины краха либеральной идеологии и политики были выявлены в знаменитом «антилиберальном манифесте» «Человек науки против политики власти» (1946 г.), написанном Г. Моргентау, создателем современной версии теории политического реализма. «Фукидид, Макиавелли, Ришелье, Гамильтон или Диз-раэли, — подчеркивал Моргентау, — всегда воспринимали природу международной политики как беспрерывную борьбу за выживание и власть. Верно и то, что даже до того, как возникло новое направление международной мысли, эта концепция международных отношений подвергалась постоянным нападкам. Начиная с отцов церкви до писателей-антимакиавеллистов восемнадцатого века международная политика превратилась в объект морального осуждения. Но современная международная мысль идет дальше. Она отрицает не только моральную значимость политической власти, суть которой и состоит в постоянном опровержении рациональных ценностей истины и справедливости; она отрицает если не само фактическое существование политики власти, то по крайней мере ее органическую и неизбежную связь с жизнью человека в обществе. Френсис Бэкон только предрекал, что господство человека над природой придет на смену порабощению человека человеком. Но для ведущей международной мысли девятнадцатого века это пророчество стало истиной <...> В рациональной общественной системе нет места насилию. Поэтому для среднего класса жизненно важной (как в практическом, так и в интеллектуальном плане) становится проблема, каким образом избегать вмешательства извне, в особенности насильственного вмешательства, поскольку тончайший механизм социальной и экономической системы предполагает рациональность мира в самом широком смысле этого слова. Возвышая эту проблему до уровня абсолютно непогрешимого философского и политического постулата, либерализм упускал из виду как уникальность, так и совершенно исключительный характер того опыта, в рамках которого эта проблема возникла. Ведь отсутствие организованного насилия в течение длительных исторических периодов является скорее исключением, чем правилом во внутренних, но не в меньшей степени и в международных отношениях» (Morgenthau, 1967, p. 42-43).

Развивая свою критику либеральной концепции власти, Г. Моргентау вполне справедливо подчеркивал, что либерализм твердо стоит на ногах, когда он от_ 23

ПОЛИТЭКС. 2017. Том 13, № 1

вергает насилие во внутриполитических делах. Ведь он в значительной степени заменил господство с помощью открытого насилия системой косвенного господства, ведущего свое происхождение из специфических потребностей среднего класса и дающего ему преимущество в борьбе за политическую власть. Однако международные отношения никогда не перерастали «долиберальной» стадии. Даже там, где юридические отношения скрывают отношения власти, власть должна пониматься в терминах насилия — актуального и потенциального. Потенциальное насилие всегда имеет тенденцию к превращению в реальную войну. Различие между войной и миром состоит не в сущности, а в степени. Либералы, обманутые внешним сходством между международным миром и миром во внутренних делах в новейший период, перенеся свой местный опыт в международную сферу, приравнивают различие между войной и миром к различию между автократическим насилием и либеральной рациональностью (Мог-деп^аи, 1967, р. 49-50).

Все подмеченные Моргентау аберрации либерального менталитета и политической практики отчетливо проявились в дальнейшем и на философском уровне. «Когда мы говорим о философии, — продолжает он, — мы ссылаемся на крайне неясные интеллектуальные допущения, которыми живет эпоха, ее базовые убеждения, такие как природа человека и общества, которые придают значение мысли и действию. Главная характеристика этой философии — это опора на разум, который находит с помощью серии логических выводов из постулатов или эмпирических данных истины философии, этики, а равным образом и политики и посредством собственной внутренней силы воссоздает реальность по образу этих истин <...> Философия рационализма неверно поняла природу человека, природу социального мира, природу самого разума. Она не понимает, что человеческая природа имеет три измерения: биологическое, рациональное и духовное. Пренебрегая биологическими импульсами и духовными чаяниями человека, она неправильно истолковывает те функции, которые выполняет разум в рамках человеческого существования как целого; она искажает проблему этики, особенно в политической сфере, и она извращает естественные науки, превращая их в орудие социального спасения, для которого их не приспособила ни их собственная природа, ни природа социального мира <...> В качестве политической философии рационализм неверно истолковал природу политики и политического действия в целом. Период между двумя мировыми войнами, который видел ее триумф в теории и на практике, засвидетельствовал также ее интеллектуальное, моральное и политическое банкротство» (Могдеп^аи, 1967, р. 2-3, 5).

Основную причину краха традиционной политической философии либерализма Моргентау усматривал в несоответствии между статичной (хотя и необходимой человеку) системой интеллектуальных допущений и крайне подвижным характером современной жизни, постоянно формирующей новый опыт. Не сумев выразить того, что «человек улицы» «смутно предчувствовал, но все же сильно ощущал», а именно власти иррациональных сил над его жизнью, оставив без ответа вызовы новой политики, основанной на свойственной всем людям жажде власти, рациональная политическая философия уступила место не менее

ущербной практической философии фашизма, рассматривавшей человека просто как объект политических манипуляций (Morgenthau, 1967, p. 7-9). «Политика должна быть понята посредством разума, — отмечал Моргентау в завершении своего «обвинительного акта», — и все же не в разуме она находит свою модель» (Morgenthau, 1967, p. 10).

Как свидетельствует весь опыт эволюции идеологического дискурса на Западе в послевоенный период, инерция фундаментального скептицизма в отношении теоретических и практических возможностей либеральной идеологии оказалась настолько мощной, что и в начале XXI в. альянс ученых и философов, выступавших против направления, именуемого ими «гегемонистским либерализмом», продолжал только укрепляться. Одним из важных моментом этого процесса стала разработка своеобразной философии и «историософии» антилиберализма в многочисленных трудах экономистов, социологов, философов и политических теоретиков, не только критиковавших либерализм с учетом современных реалий, но и стремившихся опираться на давнюю, восходящую к эпохе Просвещения традицию неприятия либеральной философии1. «Гегемо-нистские либералы, — отмечает С. Вольф-Девин, — стремятся распространить либеральные принципы на любую сферу жизни, даже на частные ассоциации, такие как семья и церковь. Конечно, проталкиваясь все дальше и дальше, ге-гемонистский либерализм перестает быть либеральным вовсе, поскольку ему не удается продемонстрировать какое-либо уважение к предпочтениям и представлениям о совести людей, чуждающихся либерализма» (Wolf-Devine, 2003, p. 42; Katznelson, 1996; см. также: Savage, 2005, p. 7; Bivins, 2003; Aranzadi, 2006; Dolan, 2009, p. 22; Kelly, 2015, p. 329-352; Cohen, 2015, p. 189-211).

Особое неприятие у оппонентов вызывал «извращенный» характер подхода либералов к решению этических проблем, вызывавший весьма жесткую критику еще в конце ХХ в. «Либералы, — отмечает М. Сандел, — часто гордятся тем, что защищают то, чему они противодействуют, например порнографию или непопулярные взгляды. Они говорят, что государство не должно вторгаться в предпочитаемый образ жизни, но ему следует предоставить своим гражданам предельно свободный выбор собственных ценностей и целей, совместимых с аналогичной свободой для других. Такая приверженность свободе выбора постоянно заставляет либералов проводить различие между дозволением и восхвалением, между признанием какой-либо практики и ее одобрением. Одно дело, утверждают они, разрешать порнографию, и совсем другое — ее утверждать <...> Но в современном споре либеральные заявления очевидно становятся все более

1 Например, по мнению Р. Девиня, в восприятии Ж.-Ж. Руссо либерализм, акцентирующий внимание на сфере частной жизни индивидов, защищенных от государства, имеющего ограниченные функции, стимулирует лишь физические и эгоистические аспекты личной жизни (Devigne, 2006, p. 66-67). Многообразные направления современной критики западной либеральной теории подробно охарактеризованы в книге Тулы Николакопулос «Радикальная критика либерализма» (см., в частности, параграф «Что значит критиковать либерализм»: Nicolacopou-los, 2008, р. 39-62; ср.: LaRouche, 1979; см. также: Siegel, 2013, p. 171-180, 189-194, 203-204; Scorupski, 2015, p. 401-422; Walzer, 2004, p. IX-XIV; Weitman, 2010, p. 344-369; Liberalism at the Crossroads, 2003; Losurdo, 2011, p. 340-344; Neal, 1997; Smith, 1989; Slaughter, 2005).

хрупкими, а их моральные основания все более смутными. Почему толерантность и свобода выбора должны превалировать, в то время как другие важные ценности находятся в опасности?» (Liberalism and Its Critics, 1984, p. 1; ср.: Sandel, 1982, p. 183).

Антилиберальный взгляд на исторический процесс состоит в том, что процесс либерализации и сам либерализм как направление экономической и политической мысли и практики, с точки зрения его противников, всегда развивались по восходящей линии в духе книги Френсиса Фукуямы «Конец истории и последний человек». Со второй половины XVIII в. его развитие действительно было поступательным, но к концу XIX в. векторы исторического развития резко изменились в неблагоприятном для либерализма направлении. К началу 1980-х годов, когда наступило улучшение, «экономический либерализм находился в упадке в течение ста лет» (Henderson, 2001, p. 5; ср.: Beiner, 1992).

Некоторые экономисты (например, Дэвид Хендерсон и др.) рассматривают саму идею «неолиберальной гегемонии» как пропагандистский миф, подчеркивая, что политика британских неоконсерваторов в 1979-1990 гг. была лишь отчасти либеральной и затрагивала только некоторые отрасли производства, в то время как в других сферах социальной политики (например, в сфере науки) она имела сугубо дирижистский характер (Henderson, 2001, p. 8-10). К началу XXI в. «характерное большинство позиций по экономическим вопросам является антилиберальным» (Henderson, 2001, p. 13). Например, деятельность многообразных негосударственных организаций — в сфере бизнеса, профессиональной деятельности (профсоюзы и др.), потребительские ассоциации и группы по защите окружающей среды, группы содействия правам человека и помощи развивающимся странам, конфессиональные группы и гуманитарные организации — также антилиберальна по своей направленности (Henderson, 2001, p. 19-20).

Антилиберализм в начале XXI в. во многом отличается от аналогичных направлений, которые возникли четверть века назад. Д. Хендерсон выделяет три его современные, весьма существенные отличительные черты: 1) рост сторонников экономической политики советского и (или) китайского типа; 2) резкое усиление критики неолиберальных реформ; 3) увеличение стран, групп и ассоциаций, причисляющих себя к жертвам политики неоконов и выступающих за активное государственное вмешательство в регулирование экономики и других сфер общественной жизни (Henderson, 2001, p. 21). Иными словами, антилиберализм как направление общественной мысли и социальной политики отнюдь не пошел на убыль.

«Хрупкость» либерализма, столь рельефно охарактеризованная М. Санде-лом, на наш взгляд, определяется еще одним важным фактором, наметившимся во второй половине ХХ в. «При том уровне развития, которого достигло индустриальное общество, — подчеркивает один из виднейших немецких консервативных теоретиков Г. Люббе, — консерватизм, либерализм и социализм существенно утрачивают потенциал своего профилирования в качестве отдельных политических партий. Или, говоря иначе, консерватизм, с одной стороны, либерализм и социализм — с другой, в свою очередь, все менее способны играть роль некоего фирменного знака, который мог бы однозначно и различимо обо-

значать идентичность данной партии в отличие от всякой иной партии. Или, формулируя эту мысль иначе, нет уже больше партии, которая была бы способна выступать в исключительной роли: либо за социализм, либо за либерализм, либо за консерватизм» (Lübbe, 1991, S. 57).

Литература

Адорно Т. В. Жаргон подлинности. О немецкой идеологии. М.: «Канон+»; РОИИ «Реабилитация», 2011. 191 с.

Бенуа А. де. Против либерализма (к Четвертой политической теории). СПб.: Амфора, 2009. 476 с.

Бергер М., Проскурнина О. Крест Чубайса. М.: КоЛибри, 2008. 448 с.

Бердяев Н. Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы. М.: СП «Интерпринт», 1990а. 82 с.

Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. М.: Наука, 1990b. 223 с.

Бердяев Н. А. Падение священного русского царства: Публицистика 1914-1922 / вступ. ст., сост. и примеч. В. В. Сапова. М.: Астрель, 2007. 1179 с.

Валицкий А. Философия права русского либерализма. М.: Мысль, 2012. 566 с.

Глазьев С. Оглянитесь на Россию. Открытое письмо президенту // Новый Петербург. 21.06.1996. № 24. С. 1-2.

Добреньков В. И. О крахе либерализма в России. Письмо противникам президента В. В. Путина. М.: МАКС-Пресс, 2004. 20 с.

Завершинский К. Ф. Символические структуры политической памяти // Символическая политика. Вып. 1. Конструирование представлений о прошлом как властный ресурс: сб. науч. тр. Москва: РАН; ИНИОН, 2012a. T. 1. С. 149-163.

Завершинский К. Ф. Политическая культура общества: от «зависимых переменных» к «сильной программе» // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2012b. Т. 8, № 1. С. 30-39.

Завершинский К. Ф. Легитимация и делегитимация «советского» в политико-культурных практиках современной России // Вестник С.-Петерб. ун-та. Серия 6. Философия. Культурология. Политология. Право. Международные отношения. 2013. № 3. С. 74-83.

Завершинский К. Ф. Символическая политика как социальное конструирование темпоральных структур социальной памяти // Символическая политика. Вып. 2. Споры о прошлом как проектирование будущего: сб. науч. тр. М.: РАН; ИНИОН, 2014. С. 80-92.

Завершинский К. Ф. Политическая культура versus политическая память // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2015a. Т. 11, № 2. С. 5-19.

Завершинский К. Ф. Политический миф в структуре современной символической политики // Вестник С.-Петерб. ун-та. Серия 6. Политология. Международные отношения. 2015b. Вып. 2. P. 16-25.

Завершинский К. Ф. Политическая культурология и антропология современной символической политики // Российская политическая наука: идеи, концепции, методы. М.: Аспект Пресс, 2015c. С. 196-207.

Квачков В. В. Кто правит Россией? М.: Алгоритм, 2013. 336 с.

Крепость Россия: прощание с либерализмом: сб. ст. М.: Яуза; Эксмо, 2005. 192 с.

Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников // Ключевский В. О. Сочинения: в 9 т. Т. VIII. Статьи / под ред. В. Л. Янина. М.: Мысль, 1990. С. 375-408.

Леонтович В. В. История либерализма в России (1762-1914). М.: Русский путь, 1995. 444 с.

ЛивенД. Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней. М.: Европа, 2007. 688 с.

Ролз Д. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во Новосибирского ун-та, 1995. 535 с.

Рормозер Г. Кризис либерализма. М.: ИФРАН, 1996. 292 с.

Самир Амин. Вирус либерализма: перманентная война и американизация мира. М.: Европа, 2007. 168 с.

Сакс Д. Рыночная экономика и Россия. М.: Экономика, 1995. 331 с.

Советская Россия. 03.07.1997. С. 3.

США: консервативная волна / введ. и общ. ред. А. Ю. Мельвиля. М.: Прогресс, 1984. 312 с.

ХарцЛ. Либеральная традиция в Америке. М.: Прогресс-Академия, 1993. 400 с.

AlexanderE. Classical Liberalism & Jewish Tradition. New Brunswick; London: Transaction Publishers, 2003. 173 p.

Aranzadi J. Liberalism against Liberalism. Theoretical Analysis of the Works of Ludwig von Mises and Gary Becker. London; New York: Routledge, 2006. 215 p.

Audier S. Le socialisme libérale. Paris: Edition La Découverte, 2006. 121 p.

Beiner R. What's the Matter with Liberalism? Berkeley; Los Angeles; Oxford: University of California Press, 1995. 200 p.

Bivins J. C. The Fracture of Good Order. Christian Antiliberalism and the Challenge to American Politics. Chapel Hill; London: The University of North Carolina Press, 2003. 218 p.

Buchanan J. M. Why I, Too, Am Not a Conservative. The Normative Vision of Classical Liberalism. Cheltenham, UK; Northhampton, MA, USA: Edward Elgar, 2005. 111 p.

Burchell G. Liberal Government and Techniques of the Self // Foucault and Political Reason. Liberalism, Neo-liberalism and Rationalities of Government / ed. by A. Barry, Th. Osborne, N. Rose. London: The University of Chicago Press, 1996. P. 19-36.

Calabro C. Liberalizmo, democrazia, socialismo. L'itinerario di Carlo Rosselli. Firenze: Firenze University Press, 2009. 110 p.

Chomsky on conservatism // Language and Politics / ed. by C. Peregrin Otero. New York: Black Rose, 1988. P. 655-656.

Cohen A. J. Contemporary Liberalism and Toleration // The Cambridge Companion to Liberalism / ed. by S.Wall. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 189-211.

Churchill W. S. Liberalism and the Social Problem. Second Edition. London: Hodder and Stough-ton, 1909. (Gutenberg Ebook: Liberalism and the Social Problem. Release date: May, 18 2006. URL: http://pgdp.net). 112 p.

Devigne R. Reforming Liberalism. J. S. Mills's Use of Ancient, Religious, Liberal, and Romantic Moralities. New Haven; London: Yale University Press, 2006. 309 p.

Dolan N. Emerson's Liberalism. Madison: The University of Wisconsin Press, 2009. 341 p.

Dorrien G. Imperial Designs. Neoconservatism and the New Pax Americana. New York; London: Routledge, 2004. 285 p.

Dunn J. Locke. A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press, 1984. 115 p.

Dworkin R. M. Obligations of Community // Authority / ed. by J. Raz. New York: New York University Press, 1990. P. 218-239.

EvansM. Issues and Trends in Contemporary Liberalism // The Edinburgh Companion to Contemporary Liberalism. General Editor Mark Evans. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2001. P. 3-20.

Fabry Ph. Rome du libéralisme au socialisme. Leçon antique pour notre temps. Paris: JeanCyrille Godefroy, 2014. 244 p.

Fawcett E. Liberalism. The Life of an Idea. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2014. 468 p.

Femia J. V. The Machiavellian Legacy: Essays in Italian Political Thought. New York: Palgrave Macmillan, 1998. 169 p.

Femia J. V. Machiavelli Revisited. Cardiff: University of Wales Press, 2004. 148 p.

Freeden M. The New Liberalism. An Ideology of Social Reform. Oxford: Clarendon Press, 1978. 291 p.

Freeden M. Twentieth-Century Liberal Thought: Development or Transformation? // The Edinburgh Companion to Contemporary Liberalism. General Editor Mark Evans. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2001. P. 21-34.

Freeden M. Liberal Languages. Ideological Imaginations and Twentieth-Century Progressive Thought. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2005. 271 p.

Freeden M. Liberalism. A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press, 2015. 153 p.

From Walras to Pareto / ed. by J. G. Backhaus, J. A. Hans Maks. New York: Springer, 2006. 138 p.

Gissurarson H.H. Hayek's Conservative Liberalism. New York; London: Garland Publishing, Inc., 1987. 222 p.

Goodin R. E. Utilitarianism as a Public Philosophy. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. 352 p.

Haidar H. H. Liberalism and Islam. Practical Reconciliation between the Liberal State and Shiite Muslims. New York: Palgrave Macmillan, 2008. 254 p.

Henderson D. Anti-liberalism 2000. The Rise of New Millenium Collectivism. London: The Institute of Economic Affairs, 2001. 57 p.

Jones T. The Revival of British Liberalism. From Grimond to Clegg. New York: Palgrave Macmillan, 2011. 278 p.

Justice, Political Liberalism, and Utilitarianism. Themes from Harsanyi and Rawls / ed. by M. Fleu-rbaey, M. Salles, J. A.Weymark. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. 460 p.

Kahan A. S. Aristocratic Liberalism. The Social and Political Thought of Jacob Burckhardt, John Stewart Mill, and Alexis de Tocqueville. New York; Oxford: Oxford University Press, 1992. 228 p.

Kahn P. W. Putting Liberalism in Its Place. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2005. 328 p.

Kaplan R. F. S. Conservative Socialism. The Decline of Radicalism and Triumph of the Left in France. New Brunswick; London: Transaction Publishers, 2003. 276 p.

Katznelson I. Liberalism's Crooked Circle. Letter to Adam Michnik. Princeton; New Jersey: Princeton University Press, 1996. 192 p.

Kelly P. The Social Theory of Anti-Liberalism // Political Theory of John Gray / ed. by J. Horton, G. Newey. London; New York: Routledge, 2007. P. 25-42.

Kelly P. Liberalism and Nationalism // The Cambridge Companion to Liberalism / ed. by S. Wall. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 329-352.

King P. The New Politics. Liberal Conservatism or Same Old Tories? Bristol: The Policy Press, 2011. 156 p.

LaRouche L. H. How to Defeat Liberalism and William F. Buckley. New York: New Benjamin Franklin House Publishing Company, 1979. 222 p

Lefort C. Ecrire — ä l'epreuve du politique. Paris: Calmann-Lévy, 1992. 398 p.

Leiss W. Dilemmas of Liberalism and Socialism. Montréal: New World Perspectives, 2001. 152 p.

Lemke M. Wandel durch Demokratie. Liberaler Sozialismus und die Ermöglichung des Politischen. Wiesbaden: Springer, 2012. 103 S.

Liberalism and Its Critics / ed. by M. Sandel. New York: New York University Press, 1984. 372 p.

Liberalism at the Crossroads. An Introduction to Contemporary Liberal Political Theory and Its Critics. Second Edition / ed. by Chr. Wolfe. Lahnam; Boulder; New York; Oxford: Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2003. 230 p.

Liberalism, Conservatism, and Hayek's Idea of Spontaneous Order / ed. by L. Hunt, P. McNa-mara. New York: Palgrave Macmillan, 2007. 232 p.

Liberalism. New Essays on Liberal Themes / ed. by J. Narveson, S. Dimock. Dodrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 2000. 237 p.

Losurdo D. Liberalism. A Counter-History. London; New York: Verso, 2011. 375 p.

Lübbe H. Freiheit statt Emanzipationszwang. Die Liberalen Traditionen und das Ende der marxistischer Illusionen. Zürich: Edition Interfrom, 1991. 388 S.

MacIntyre A. Whose Justice? Which Rationality? Notre Dame, Indiana: University of Notre Dame Press, 1988. 410 p.

Madson R. Contentless Consensus. The Political Discourse of a Segmented Society // America at Century's End / ed. by A.Wolfe. Berkeley; Los Angeles; Oxford: University of California Press, 1991. P. 440-460.

McLure M. The Paretian School and Italian Fiscal Sociology. New York: Palgrave Macmillan, 2007. 363 p.

Mises L. von. Liberalism in the Classical Tradition. New York: The Foundation for Economic Education, Inc., 1985. 208 p.

Morgenthau H. J. Scientific Man versus Power Politics. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1967. 245 p.

Mulgan T. Understanding Utilitarianism. Stocksfield: Acumen, 2007. 194 p.

Narveson J. Liberal-Conservative: The Real Controversy // Liberalism. New Essays on Liberal Themes / ed. by J. Narveson, S. Dimock. Dodrecht; Boston; London: Kluwer Academic Publishers, 2000. P. 19-39.

Neal P. Liberalism and Its Discontents. London: Macmillan Press, Ltd., 1997. 209 p.

Nicolacopoulos T. The Radical Critique of Liberalism: In Memory of a Vision. Melbourne: re.press, 2008. 277 p.

Nozick R. Anarchy, State, and Utopia. Oxford, UK; Cambridge, USA: Blackwell, 1974. 367 p.

Quong J. Liberalism without Perfection. Oxford: Oxford University Press, 2011. 330 p.

Parrish J. M. Paradoxes of Political Ethics. From Dirty Hands to the Invisible Hand. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. 283 p.

Polin R., Polin C. Le libéralisme oui-non. Espoir ou péril. Paris: Edition de La Table Ronde, 1984. 361 p.

Political Concepts / ed. by R. Bellamy, A. Mason. Manchester; New York: Manchester University Press, 2003. 245 p.

Rawls J. Political Liberalism. Expanded edition. New York: Columbia University Press, 2005. 525 p.

Rawls J. Lectures on the History of Political Philosophy. Cambridge; Massachusetts; London: The Belknap Press of Harvard University Press, 2007. 476 p.

Rosen F. Classical Utilitarianism from Hume to Mill. London; New York: Routledge, 2003. 289 p.

Salin P. Français, n'ayez pas peur du libéralisme. Paris: Odile Jacob, 2007. 285 p.

Sandel M. Liberalism and the Limits of Justice. Cambridge: Cambridge University Press, 1982. 190 p.

Sarlat G. En finir avec le libéralisme à la française. Paris: Edition Albin Michel, 2015. 117 p.

SartoriG. The Theory of Democracy Revisited. Chatham; New Jersey: Chatam House Publishers, Inc., 1987. 542 p.

Sartori G. Elementi di teoria politica. Terza edizione. Bologna: Società editrice il Mulino, 1995. 433 p.

Sartori G. Parties and Party Systems. A Framework for Analysis. Colchester: ECPR Press, 2005. 342 p.

Savage M. Liberalism is a Mental Disorder. Nashville, Tennessee: A Division of Thomas Nelson, Inc., 2005. 246 p.

Scorupski J. The Conservative Critique of Liberalism // The Cambridge Companion to Liberalism / ed. by S.Wall. Cambridge: Cambridge University Press, 2015. P. 401-422.

Shils E. Tradition. Chicago: The University of Chicago Press, 1981. 334 p.

Siegel F. The Revolt against the Masses. How Liberalism Has Undermined the Middle Class. New York; London: Encounter Books, 2013. 242 p.

Slaughter S. Liberty beyond Neo-liberalism. A Republican Critique of Liberal Governance in a Globalising Age. New York: Palgrave Macmillan, 2005. 257 p.

Smith S. B. Hegel's Critique of Liberalism. Rights in Context. Chicago and London: The University of Chicago Press, 1989. 351 p.

Stilz A. Liberal Loyalty. Freedom, Obligation, and the State. Princeton; Oxford: Princeton University Press, 2009. 302 p.

Tully J. A Discourse on Property. John Locke and His Adversaries. Cambridge: Cambridge University Press, 1980. 194 p.

Walzer M. Politics and Passion. Toward a More Egalitarian Liberalism. New Haven; London: Yale University Press, 2004. 184 p.

Weitman P. Why Political Liberalism? On John Rawls's Political Turn. Oxford: Oxford University Press, 2010. 379 p.

Williams J. A. Liberalism and the Limits of Power. New York: Palgrave Macmillan, 2005. 176 p.

Wolf-Devine C. The Hegemonic Liberalism of Susan Moller Okin // Liberalism at the Crossroads. An Introduction to Contemporary Liberal Political Theory and Its Critics. Second Edition / ed. by Chr. Wolfe. Lahnam; Boulder; New York; Oxford: Rowman and Littlefield Publishers, Inc., 2003. P. 41-60.

Гуторов Владимир Александрович — доктор философских наук, профессор; gut-50@mail.ru

Статья поступила в редакцию: 25 декабря 2016 г; рекомендована в печать: 10 февраля 2017 г

Для цитирования: Гуторов В. А. Российский либерализм в политико-культурном измерении: опыт сравнительного теоретического и исторического анализа (часть I) // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2017. Т. 13, № 1. С. 4-36.

RUSSIAN LIBERALISM IN THE POLITICAL AND CULTURAL DIMENSIONS: AN ESSAY OF THE COMPARATIVE THEORETICAL AND HISTORICAL ANALYSIS

(Part I)

Vladimir A. Gutorov

Saint Petersburg State University,

7-9, Universitetskaja nab., St. Petersburg, 199034, Russia; gut-50@mail.ru

The article examines the key moments of the transformation of the liberal tradition in Russia in the modern era. The first part is devoted to the analysis of the main directions of the transformation of liberal ideological discourse and liberal culture in Western Europe and the United States. The need for such an analysis is determined, primarily, by the fact that since the early 1990s the Western liberal stereotypes became ideological basis of the new Russian political elite and the dominant trend of state propaganda. However the main fact is often overlooked: in the XX century Russian liberalism has twice been compromised so that in the short-term the hopes for the revival of the liberal ideas are left. The crisis of the liberal tradition delineated also the West. Liberalism is undergoing there very significant transformation, with far-reaching cultural and political implications. In particular, at the end of XX — beginning of XXI cc. more active role in Western public discourse began to play the radical neo-conservative versions of an ideology that combined conservative program of political reforms with a strong libertarian (neoliberal) rhetoric, which is actively used by the ruling circles of the USA and Western Europe for ideological influence on the political elites of Central and Eastern Europe during the so-called "velvet revolutions". At the same time in the late twentieth century, more and more clearly and sharply came to the fore anti-liberal thought and criticism that has always evolved in parallel with liberalism itself and almost never stopped its existence. The whole experience of the evolution of the ideological discourse in the West shows that in the postwar period, the inertia of the fundamental skepticism about the theoretical and practical possibilities of liberal ideology was extremely powerful. And at the beginning of the XXI century the alliance of scientists and philosophers who oppose globalization and "hegemonic liberalism", continues to be continuously strengthened.

Keywords: Russia, ideological discourses, liberalism, political culture, political transformation, political theory, post-communism, anti-liberalism.

References

Adorno Th. W. Jargon der Eigentlichkeit. Zur deutschen Ideologie [Jargon of Authenticity. To the German Ideology]. Frankfurt am Mein, Suhrkamp Verlag, 1967. 139 p. (Russ ed.: Adorno Th.W. Jargon podlinnosti. O nemetskoi ideologii. Moscow, Kanon+ ROII Reabilitatsiia», 2011. 191 p.).

Alexander E. Classical Liberalism & Jewish Tradition. New Brunswick, London Transaction, Publishers, 2003. 173 p.

Amin S. The Liberal Virus: Permanent War and the Americanization of the World. New York: Monthly Review Press, 2004. 144 p. (Russ. ed.: Samir Amin. Virus liberalizma: permanentnaja vojna iamerikanizatsija mira. Moscow, Europa Publishers, 2007. 168 p.).

Aranzadi J. Liberalism against Liberalism. Theoretical Analysis of the Works of Ludwig von Mises and Gary Becker. London, New York, Routledge, 2006. 215 p.

Audier S. Le socialisme libérale. Paris, Edition La Découverte, 2006. 121 p.

Beiner R. What's the Matter with Liberalism? Berkeley, Los Angeles, Oxford, University of California Press, 1995. 200 p.

Benoist A. de. Protiv liberalizma (k Chetvertoi politicheskoi teorii) [Against Liberalism (To the Fourth Political Theory)]. Saint-Petresburg, Amphora Publ., 2009. 476 p. (In Russian)

Berdiaev N. Novoe srednevekov'e. Razmyshlenie o sud'be Rossii i Evropy [The New Middle Ages. Deliberation on the Fate of Russia and Europe]. Moscow, SP Interprint, 1990a. 82 p. (In Russian)

Berdiaev N. A. Istoki i smysl russkogo kommunizma [The Beginning and Meaning of the Russian Communism]. Moscow, Nauka Publ., 1990b. 223 p. (In Russian)

Berdiaev N. A. Padenie sviaschennogo russkogo tsatstva. Publitsistika 1914-1922. Vstup. stat'ia, sost. i prim. V. V. Sapova [The Fall of the Saint Russian Kingship. The Publicism 1914-1922. Intr. article, ed. and notes by V. V. Sapov]. Moscow, Astrel Publ., 2007. 1179 p. (In Russian)

Berger M., Proskurnina O. Krest Chubaisa [The Chubais' Cross]. Moscow, CoLibri Publ., 2008. 448 p. (In Russian)

Bivins J. C. The Fracture of Good Order. Christian Antiliberalism and the Challenge to American Politics. Chapel Hill, London, The University of North Carolina Press, 2003. 218 p.

Buchanan J. M. Why I, Too, Am Not a Conservative. The Normative Vision of Classical Liberalism. Cheltenham, UK, Northhampton, MA, USA, Edward Elgar, 2005. 111 p.

Burchell G. Liberal Government and Techniques of the Self. Foucault and Political Reason. Liberalism, Neo-liberalism and Rationalities of Government. Ed. by A. Barry, Th. Osborne, N. Rose. London, The University of Chicago Press, 1996, pp. 19-36.

Calabro C. Liberalizmo, democrazia, socialismo. L'itinerario di Carlo Rosselli. Firenze, Firenze University Press, 2009. 110 p.

Chomsky on conservatism. Language and Politics. Ed. by C. Peregrin Otero. New York, Black Rose, 1988, pp. 655-656.

Churchill W. S. Liberalism and the Social Problem. Second Edition. London, Hodder and Stough-ton, 1909. (Gutenberg Ebook: Liberalism and the Social Problem. Release date: May, 18 2006. Available at: http://pgdp.net). 112 p.

Cohen A. J. Contemporary Liberalism and Toleration. The Cambridge Companion to Liberalism. Ed. by S.Wall. Cambridge, Cambridge University Press, 2015, pp. 189-211.

Devigne R. Reforming Liberalism. J. S. Mills's Use of Ancient, Religious, Liberal, and Romantic Moralities. New Haven, London, Yale University Press, 2006. 309 p.

Dobren'kov V. I. O krakhe liberalizma vRossii. Pis'mo protivnikam prezidenta Putina [On the Collapse of Liberalism in Russia. The Letter to the Opponents of the President Putin]. Moscow, OOO Maks-Press, 2004. 20 p. (In Russian)

Dolan N. Emerson's Liberalism. Madison, The University of Wisconsin Press, 2009. 341 p.

Dorrien G. Imperial Designs. Neoconservatism and the New Pax Americana. New York, London, Routledge, 2004. 285 p.

Dunn J. Locke. A Very Short Introduction. Oxford, Oxford University Press, 1984. 115 p.

Dworkin R. M. Obligations of Community. Authority Ed. by J. Raz. New York, New York University Press, 1990, pp. 218-239.

Evans M. Issues and Trends in Contemporary Liberalism. The Edinburgh Companion to Contemporary Liberalism. General Editor M. Evans. Edinburgh, Edinburgh University Press, 2001, pp. 3-20.

Fabry Ph. Rome du libéralisme au socialisme. Leçon antique pour notre temps. Paris, JeanCyrille Godefroy, 2014. 244 p.

Fawcett E. Liberalism. The Life of an Idea. Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2014. 468 p.

Femia J. V. Machiavelli Revisited. Cardiff, University of Wales Press, 2004. 148 p.

Femia J. V. The Machiavellian Legacy: Essays in Italian Political Thought. New York, Palgrave Macmillan, 1998. 169 p.

Freeden M. Liberalism. A Very Short Introduction. Oxford, Oxford University Press, 2015. 153 p.

Freeden M. Liberal Languages. Ideological Imaginations and Twentieth-Century Progressive Thought. Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2005. 271 p.

Freeden M. The New Liberalism. An Ideology of Social Reform. Oxford, Clarendon Press, 1978. 291 p.

Freeden M. Twentieth-Century Liberal Thought: Development or Transformation? The Edinburgh Companion to Contemporary Liberalism. General Editor M. Evans. Edinburgh, Edinburgh University Press, 2001, pp. 21-34.

From Walras to Pareto. Ed. by J. G. Backhaus, J. A. Hans Maks. New York, Springer, 2006. 138 p.

Gissurarson H. H. Hayek's Conservative Liberalism. New York, London, Garland Publishing, Inc., 1987. 222 p.

Glaziev S. Oglianites' na Rossiiu. Otkrytoe pis'mo prezidentu [Look Back on Russia. The Open Letter to the President]. NovyiPeterburg [NewPetersburg]. 21.06.1996, no. 24, pp. 1-2. (In Russian)

Goodin R. E. Utilitarianism as a Public Philosophy. Cambridge, Cambridge University Press, 1995. 352 p.

Haidar H. H. Liberalism and Islam. Practical Reconciliation between the Liberal State and Shiite Muslims. New York, Palgrave Macmillan, 2008. 254 p.

Hartz L. The Liberal Tradition in America. New York, Harvest Books, 1991. 348 p. (Russ. ed.: Hartz L. Liberal'naia traditsiia vAmerike. Moscow, Progress Publishers, 1993. 400 p.).

Henderson D. Anti-liberalism 2000. The Rise of New Millenium Collectivism. London, The Institute of Economic Affairs, 2001. 57 p.

Jones T. The Revival of British Liberalism. From Grimond to Clegg. New York, Palgrave Macmillan, 2011. 278 p.

Justice, Political Liberalism, and Utilitarianism. Themes from Harsanyiand Rawls. Ed. by M. Fleu-rbaey, M. Salles, J. A.Weymark. Cambridge, Cambridge University Press, 2008. 460 p.

Kahan A. S. Aristocratic Liberalism. The Social and Political Thought of Jacob Burckhardt, John Stewart Mill, and Alexis de Tocqueville. New York, Oxford, Oxford University Press, 1992. 228 p.

Kahn P. W. Putting Liberalism in Its Place. Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2005. 328 p.

Kaplan R. F. S. Conservative Socialism. The Decline of Radicalism and Triumph of the Left in France. New Brunswick, London, Transaction Publishers, 2003. 276 p.

Katznelson I. Liberalism's Crooked Circle. Letter to Adam Michnik. Princeton, New Jersey, Princeton University Press, 1996. 192 p.

Kelly P. Liberalism and Nationalism. The Cambridge Companion to Liberalism. Ed. by S.Wall. Cambridge, Cambridge University Press, 2015, pp. 329-352.

Kelly P. The Social Theory of Anti-Liberalism. Political Theory of John Gray. Ed. by J. Horton, G. Newey. London, New York, Routledge, 2007, pp. 25-42.

King P. The New Politics. Liberal Conservatism or Same Old Tories? Bristol, The Policy Press, 2011. 156 p.

Kliuchevskij V. O. Petr Velikii sredi svoikh sotrudnikov [Peter the Great among His Assistants]. Kliuchevskii V. O. Sochineniia. V 9 t. T. VIII. Statji [Kliuchevskii V. O. Works. In 9 vol. Vol. VIII. Articles]. Ed. by V. L. Janin. Moscow, Mysl' Publ., 1990, pp. 375-408. (In Russian)

Krepost' Rossiia: Proschanie s liberalizmom: sbornik statei [The Fortress Russia: Farewell to Liberalism: Collection of Articles]. Moscow, Iauza, Eksmo Publ., 2005. 192 p. (In Russian)

Kvachkov V. V. Kto pravit Rossiei? [Who Rules in Russia?]. Moscow, Algoritm Publ., 2013. 336 p. (In Russian)

LaRouche L. H. How to Defeat Liberalism and William F. Buckley. New York, New Benjamin Franklin House Publishing Company, 1979. 222 p.

Lefort C. Ecrire — à l'epreuve du politique. Paris, Calmann-Lévy, 1992. 398 p.

Leiss W. Dilemmas of Liberalism and Socialism. Montréal, New World Perspectives, 2001. 152 p.

Lemke M. Wandel durch Demokratie. Liberaler Sozialismus und die Ermöglichung des Politischen. Wiesbaden, Springer, 2012. 103 p.

Leontovich V. V. Istoriia liberalizma v Rossii (1762-1914) [History of Liberalism in Russia (17621914) ]. Moscow, Russkii put' Publ., 1995. 444 p. (In Russian)

Liberalism and Its Critics. Ed. by M. Sandel. New York, New York University Press, 1984. 372 p. Liberalism at the Crossroads. An Introduction to Contemporary Liberal Political Theory and Its Critics. Second Edition. Ed. by Chr. Wolfe. Lahnam, Boulder, New York, Oxford, Rowman & Littlefield Publishers, Inc., 2003. 230 p.

Liberalism, Conservatism, and Hayek's Idea of Spontaneous Order. Ed. by L. Hunt, P. McNamara. New York, Palgrave Macmillan, 2007. 232 p.

Liberalism. New Essays on Liberal Themes. Ed. by J. Narveson, S. Dimock. Dodrecht, Boston, London, Kluwer Academic Publishers, 2000. 237 p.

Lieven D. The Russian Empire and Its Rivals from the Sixteenth Century to the Present. New Haven & London: Yale University Press, 2002. 528 p. (Russ. ed.: Lieven D. Rossiiskaia imperiia i ee vragi sXVI veka do nashikh dnei. Moscow, Europa Publishers, 2007. 688 p.).

Losurdo D. Liberalism. A Counter-History. London, New York, Verso, 2011. 375 p. Lübbe H. Freiheit statt Emanzipationszwang. Die Liberalen Traditionen und das Ende der marxistischer Illusionen. Zürich, Edition Interfrom, 1991. 388 p.

MacIntyre A. Whose Justice? Which Rationality? Notre Dame, Indiana, University of Notre Dame Press, 1988. 410 p.

Madson R. Contentless Consensus. The Political Discourse of a Segmented Society. America at Century's End. Ed. by A. Wolfe. Berkeley, Los Angeles, Oxford, University of California Press, 1991, pp. 440-460.

McLure M. The Paretian School and Italian Fiscal Sociology. New York, Palgrave Macmillan,

2007. 363 p.

Mises L. von. Liberalism in the Classical Tradition. New York, The Foundation for Economic Education, Inc. 1985. 208 p.

Morgenthau H. J. Scientific Man versus Power Politics. Chicago, London, The University of Chicago Press, 1967. 245 p.

Mulgan T. Understanding Utilitarianism. Stocksfield, Acumen, 2007. 194 p. Narveson J. Liberal-Conservative: The Real Controversy. Liberalism. New Essays on Liberal Themes Ed. by J. Narveson, S. Dimock. Dodrecht, Boston, London, Kluwer Academic Publishers, 2000, pp. 19-39.

Neal P. Liberalism and Its Discontents. London, Macmillan Press, Ltd., 1997. 209 p. Nicolacopoulos T. The Radical Critique of Liberalism: In Memory of a Vision. Melbourne, re.press,

2008. 277 p.

Nozick R. Anarchy, State, and Utopia. Oxford UK, Cambridge USA, Blackwell, 1974. 367 p. Parrish J. M. Paradoxes of Political Ethics. From Dirty Hands to the Invisible Hand. Cambridge, Cambridge University Press, 2007. 283 p.

Polin R., Polin C. Le libéralisme oui-non. Espoir ou péril. Paris, Edition de La Table Ronde, 1984. 361 p.

Political Concepts. Ed. by R. Bellamy, A. Mason. Manchester, New York, Manchester University Press, 2003. 245 p.

Quong J. Liberalism without Perfection. Oxford, Oxford University Press, 2011. 330 p. Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge, Belknap Press of Harvard University Press, 1971. 538 p. (Russ. ed.: Rolz D. Teoriia spravedlivosti. Novosibirsk, Publ. Novosibirskoko Universiteta, 1995. 535 p.).

Rawls J. Lectures on the History of Political Philosophy. Cambridge, Massachusetts, London, The Belknap Press of Harvard University Press, 2007. 476 p.

Rawls J. Political Liberalism. Expanded edition. New York, Columbia University Press, 2005. 525 p.

Rohrmoser G. Krisis liberalisma [The Crisis of Liberalism]. Moscow, IFRAN Publ., 1996. 292 p. (In Russian)

Rosen F. Classical Utilitarianism from Hume to Mill. London, New York, Routledge, 2003. 289 p. Sachs J. Rynochnaia ekonomika i Rossiia [The Market Economy and Russia]. Moscow, Economi-ka Publ., 1995. 331 p. (In Russian)

Salin P. Français, n'ayez pas peur du libéralisme. Paris, Odile Jacob, 2007. 285 p.

Sandel M. Liberalism and the Limits of Justice. Cambridge, Cambridge University Press, 1982. 190 p.

Sarlat G. En finir avec le libéralisme à la française. Paris, Edition Albin Michel, 2015. 117 p.

Sartori G. Elementi di teoria politica. Terza edizione. Bologna, Società editrice il Mulino, 1995. 433 p.

Sartori G. Parties and Party Systems. A Framework for Analysis. Colchester, ECPR Press, 2005. 342 p.

Sartori G. The Theory of Democracy Revisited. Chatham, New Jersey, Chatam House Publishers, Inc., 1987. 542 p.

Savage M. Liberalism is a Mental Disorder. Nashville, Tennessee, A Division of Thomas Nelson, Inc., 2005. 246 p.

Scorupski J. The Conservative Critique of Liberalism. The Cambridge Companion to Liberalism. Ed. by S.Wall. Cambridge: Cambridge University Press, 2015, pp. 401-422.

Shils E. Tradition. Chicago, The University of Chicago Press, 1981. 334 p.

Siegel F. The Revolt against the Masses. How Liberalism Has Undermined the Middle Class. New York, London: Encounter Books, 2013. 242 p.

Slaughter S. Liberty beyond Neo-liberalism. A Republican Critique of Liberal Governance in a Globalising Age. New York, Palgrave Macmillan, 2005. 257 p.

Smith S. B. Hegel's Critique of Liberalism. Rights in Context. Chicago, London, The University of Chicago Press, 1989. 351 p.

Sovetskaia Rossiia [Soviet Russia]. 03.07.1997. (In Russian)

Stilz A. Liberal Loyalty. Freedom, Obligation, and the State. Princeton, Oxford, Princeton University Press, 2009. 302 p.

Tully J. A Discourse on Property. John Locke and His Adversaries. Cambridge, Cambridge University Press, 1980. 194 p.

USA: Konservativnaia volna. Vvedenie i obsh. Red. A. J. Mel'vilia [USA: The Conservative Wave. Inroduction and general ed. by A. J. Melvil]. Moscow, Progress Publ., 1984. 312 p. (In Russian)

Walicki A. Legal Philosophies of Russian Liberalism. Oxford, Clarendon Press, 1987. 477 p. (Russ. ed.: Walicki A. Filosofiia prava russkogo liberalizma. Moscow, Mysl' Publ., 1987. 566 p.).

Walzer M. Politics and Passion. Toward a More Egalitarian Liberalism. New Haven, London, Yale University Press, 2004. 184 p.

Weitman P. Why Political Liberalism? On John Rawls's Political Turn. Oxford, Oxford University Press, 2010. 379 p.

Williams J. A. Liberalism and the Limits of Power. New York, Palgrave Macmillan, 2005. 176 p.

Wolf-Devine C. The Hegemonic Liberalism of Susan Moller Okin. Liberalism at the Crossroads. An Introduction to Contemporary Liberal Political Theory and Its Critics. Second Edition. Ed. by Chr.Wolfe. Lahnam, Boulder, New York, Oxford, Rowman and Littlefield Publishers, Inc., 2003, pp. 41-60.

Zavershinskiy K. F. Legitimatsiia i delegitimatsiia "sovetskogo" v politico-kul'turnykh praktikakh sovremennoi Rossii. [Legitimization and Delegitimization of the "Soviet" in the Political and Cultural Practices of the Modern Russia]. Vestnik of Saint Petersburg University. Series 6. Philosophy. Cultural Studies. Political science. Law. International relations, 2013, no. 3, pp. 74-83. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Politicheskaia kultura versus politicheskaia pamiat' [Political culture versus political memory]. Politicheskaia Ekspertiza. POLITEKS [Political Expertise. POLITEKS], 2015a, vol. 11, no. 2, pp. 5-19. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Politicheskaia kultura obchestva: ot "zavisimykh peremennykh" k "sil'noi programme" [The Political Culture of Society: From the "Dependent Variable" to "Strong Program"]. Politicheskaia Ekspertiza. POLITEKS [Political Expertise. POLITEX]. 2012b, vol. 8, no. 1, pp. 30-39. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Politicheskaia kulturologiia i antropologiia sovremennoi simvolicheskoi politiki [Political Culturology and Anthropology contemporary symbolic policy]. Rossiiskaia politicheskaia nauka: Idei, konzepzii, metody. Nauchnoe izdanie [Russian Political Science: Ideas, concepts, methods. Scientific publication]. Moscow, Aspekt Press, 2015c, pp. 196-207. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Simvolicheskie struktury politicheskoi pamiati [The symbolic structure of the political memory]. Simvolicheskaia politika [Symbolic Politics]. Vyp. 1. Konstruirovanie predstavlenii o proshlom kak vlastny resurs [Issue 1. The Construction of Representations of the Past as a Power Resource]. Moscow, 2012a, vol. 1, pp. 149-163. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Politicheskii mif v strukture sovremennoi simvolocheskoi politiki [Political Myth in the Structure of Contemporary Symbolic Policy]. Vestnik of Saint Petersburg University. Series 6. Political science. International relations, 2015b, no. 2., pp. 16-25. (In Russian)

Zavershinskiy K. F. Symvolicheskaia politika kak sotsial'noe konstruirovanie temporal'nykh struktur sotsial'noi pamiati [Symbolic Politics as a Social Construction of the Temporal Structures of Social Memory]. Simvolicheskaia politika [Symbolic Politics]. Vyp. 2. Spory o proshlom kak projektirovanije buduschego [Issue 2. The debate of the past as the design of the future]. Moscow, 2014, vol. 2, pp. 80-92. (In Russian)

For citation: Gutorov V. A. Russian Liberalism in the Political and Cultural Dimensions: an Essay of the Comparative Theoretical and Historical Analysis (Part I). Political Expertise: POLITEX, 2017, vol. 13, no. 1, pp. 4-36.