CC BY
277
ИНСТИТУЦИОНАЛЬНЫЕ ИЗМЕНЕНИЯ
Я.Ш. Паппэ
РОССИЙСКИЙ КРУПНЫЙ БИЗНЕС КАК ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН: СПЕЦИФИЧЕСКИЕ ЧЕРТЫ, МОДЕЛИ ЕГО ОРГАНИЗАЦИИ
В статье делается попытка с теоретических позиций рассмотреть проблемы критериев выделения субъектов крупного бизнеса в современной России, основные факторы, определившие его специфику, гипотезы о направлениях его преобразования в перспективе. Статья обобщает фактологическую часть исследования автора о механизмах и этапах формирования крупного российского бизнеса, опубликованную в предыдущем номере журнала «Проблемы прогнозирования».
Проблема выделения субъектов крупного бизнеса
В современной экономике крупный бизнес, как известно, играет ключевую роль и находится под пристальным вниманием общества. Однако, насколько нам известно, ни в экономической теории, ни в юридической практике не существует сколько-нибудь общепринятых его определений. Даже для отдельных стран и периодов. Это объясняется тем, что крупный бизнес в целом практически никогда не является объектом ни теоретического анализа, ни законодательного регулирования (поддержки или ограничения). Таким объектом являются, как правило, те или иные отрасли или сектора, юридические формы, аспекты функционирования (например, взаимоотношения между собственниками и менеджментом, концентрация рыночной власти, социальная ответственность) или специальные разновидности (транснациональные корпорации, естественные монополии и т. д.у.
Однако исследование крупного бизнеса в целом как феномена современной российской экономики абсолютно невозможно, если не указать способ выделения относимых к нему субъектов из совокупности всех экономических агентов. Не будучи в состоянии сформулировать общие и качественные определения, ограничимся тем, что на базе грубых количественных характеристик проведем границу, позволяющую отделить крупный бизнес от прочего а) в тех условиях, которые были характерны для российской экономики последнего десятилетия и вероятнее всего сохранятся на ближайшую перспективу и б) для тех субъектов крупного бизнеса, основные активы которых сосредоточены в промышленности, аграрном и телекоммуникационном секторах (как показано в работе [1], это условие для современной России не является слишком обременительным2).
Решение поставленной задачи предполагает выбор, во-первых, критериальных показателей, во-вторых, их пороговых значений. На роль обобщающих показателей могут, на наш взгляд, претендовать лишь три: объем продаж, добавленная стоимость и уровень капитализации. Выбор других - или стандартных статистических или специально построенных - представляется нецелесообразным. (Примером последнего может служить предложенный агентством АК&М показатель зна-
1 Прямо противоположная ситуация в малом бизнесе, поскольку он в целом является во многих странах объектом специальных исследований и мониторинга и законодательно закрепленной государственной поддержки. Поэтому существует большое количество определений этого экономического феномена: и развернутых качественных, и жестких количественных.
2 Мы не отрицаем наличия в настоящее время субъектов крупного бизнеса, чья деятельность сосредоточена в финансовой или торговой сферах. Существуют независимые (не являющиеся частью более крупных объединений) банки и торговые компании, а также торгово-финансовые конгломераты, не стремящиеся к экспансии в сферу материального производства. Но после 1996 г. они уже не делают погоды в российской экономике.
чимости (экономического веса) предприятия в экономике России, являющийся линейной комбинацией объема выручки, налога на прибыль, доли на рынке соответствующей продукции и численности занятых [2].)
С теоретических позиций наиболее предпочтителен объем добавленной стоимости, однако он не является непосредственно измеряемым и его корректный расчет наиболее труден. Капитализация (количество акций, умноженное на их биржевую цену), напротив, может быть относительно легко измерена непосредственно. В развитых экономиках она может использоваться для сравнения предприятий с неменьшим основанием, чем объем продаж, и даже имеет перед ним определенные преимущества, являясь, по мнению многих, более объективной и «рыночной». Однако в условиях современной России капитализация, на наш взгляд, самый плохой показатель. Во-первых, нельзя утверждать, что акции большинства крупных предприятий представлены на биржах. Во-вторых, весьма часто «торгуемые» акции составляют малую долю эмитированных. И в-третьих, цена акций основных российских эмитентов в основном пока определяется не ситуацией в российской экономике и на профилирующих мировых рынках, а политическими ожиданиями иностранных спекулятивных инвесторов. Причем это утверждение тем вернее, чем крупнее эмитент5.
Учитывая эти обстоятельства, в качестве показателя для отграничения субъектов крупного и крупнейшего российского бизнеса наиболее предпочтителен годовой объем продаж (реализации) входящих в них предприятий промышленности, аграрного и телекоммуникационного секторов. (Причем измеренный в долларах с пересчетом рублевых продаж по среднегодовому официальному курсу, чтобы максимально просто элиминировать проблемы, связанные с инфляцией.) Что касается пороговых значений, то они, на наш взгляд, могут быть следующими:
- для крупных предприятий нефтегазовой и угольной промышленности - свыше 100 млн. долл., а для остальных отраслей - свыше 10 млн. долл.
- для крупных компаний нефтегазовой промышленности - свыше 500 млн. долл., а для остальных отраслей - свыше 100 млн. долл.
Выбор данных пороговых значений на первый взгляд кажется произвольным. Обратимся, однако, к наиболее респектабельному, на наш взгляд, из регулярных источников количественной информации о российском крупном бизнесе - ежегодному рейтингу «Эксперт-200». Если взять Список 200 крупнейших компаний по объему реализации продукции за 2000 г.4 [3], то наименьшее из входящих в него крупных предприятий нефтегазовой промышленности - Норси-ойл - имеет объем реализации 194,7 млн. долл. и занимает 74 место. Наименьшее из угольных предприятий - Красноярская угольная компания - имеет объем реализации 100,8 млн. долл. и занимает 162 место. Вместе с тем среди 37 предприятий, входящих в указанный список и имеющих объем реализации ниже 100 млн. долл., есть весьма заметные в черной и цветной металлургии (Приаргунское горнохимическое АО, Севуралбокситруда, Электросталь), машиностроении (Ленинградский металлический завод, Пирометр), химии («ЩекинАзот», Сибур-нефтехим), пищевой (пивзавод «Очаково», Микояновский мясокомбинат) и табачной («Филипп Моррис Нева») промышленности. При этом в своих подотраслях некоторые из них занимают лидирующие позиции. Если же рассмотреть в упомянутом Рейтинге не отдельные предприятия, а компании (в смысле нашего определения),
3 Это, естественно, приводит к повышенной неустойчивости капитализации российских эмитентов. Однако не неустойчивость сама по себе, а именно «неэкономическая» пр-ирода цены российских акций является аргументом против использования капитализации в качестве обобщающего показателя. Многократное изменение биржевой стоимости даже крупнейших транснациональных компаний — нормальное явление. Однако с ними это происходит, главным образом, в силу имманентных рыночных факторов.
4 Это аутентичное название. В действительности в этом списке приводятся данные и по компаниям, и по независимым отдельным предприятиям в смысле определений, данных в работе [1].
представившие консолидированные данные, то оказывается, что наименьшая из нефтегазовых - «Сиданко» - имеет объем реализации 996,3 млн. долл. (22 место)'5, тогда как наименьшая из прочих - «Красный Октябрь» (пищевая промышленность) - 119,5 млн. долл. (137 место)6.
Обнаруженные закономерности, хотя в сильно «смазанном» виде, проявляются, если рассмотреть аналогичный список за последний докризисный год - 1997 г. [4], несмотря на кардинальные отличия списка включенных предприятий и компаний и принципиально более высокий курс доллара к рублю.
Независимые предприятия нефтегазовой отрасли в списке не представлены. Наименьшее из угольных предприятий - Северокузбассуголь - имеет объем реализации 99,2 млн. долл. и занимает 185 место, причем это предприятие не играет в отрасли сколько-нибудь существенной роли. Тогда как среди прочих отраслей объем реализации менее 1 00 млн. долл. имеют такие высокозначимые в своих отраслях предприятия как «Электросталь» - 91,6 млн. долл. и 197 место (машиностроение) и «Череповецкий Азот» - 94,4 млн. долл. и 1 93 место (химия и нефтехимия). Что касается компаний, то наименьшей из них в нефтегазовой отрасли является КомиТЭК, имеющая объем реализации 477,1 млн. долл. и занимающая 44 место, а в прочих отраслях - КамАЗ с объемом реализации 475,6 млн. долл., находящийся на 45 месте. Заметим, что в 1997 г. подавляющее большинство компаний, представленных в списке за 2000 г., не существовало или находилось на начальных стадиях формирования.
Если же говорить о многоотраслевых интегрированных бизнес-группах (ИБГ), то для них критерий отнесения к числу крупных, на наш взгляд, должен быть производным от сформулированных выше критериев для компаний и предприятий. В качестве рабочего варианта предложим ИБГ считать крупной, если в ее состав входит:
- одна крупная компания или более;
- одно крупное предприятие или более с суммарным объемом продаж более 100 млн. долл.;
- как минимум одно крупное предприятие, являющееся лидером в своей отрасли или крупной подотрасли;
- не менее двух предприятий, включенных в список 200 крупнейших по объему реализации из рейтинга «Эксперт-200» за соответствующий год.
Предложенные критерии исходят из сегодняшних масштабов и структуры российской экономики. При условии, что в стране будет происходить интенсивный экономический рост и ускорятся процессы концентрации и централизации производства и капитала, их, возможно, придется менять уже в ближайшие годы.
В работе [1] ряд ИБГ и компаний охарактеризованы как ведущие. Это понятие, предполагающее способность субъекта крупного бизнеса своими действиями влиять на народнохозяйственную или, по крайней мере, отраслевую динамику, включает в себя понятие «крупный», но не сводится к нему. На наш взгляд, в категорию ведущих на сегодня можно включить в основном те ИБГ и компании, сумма продаж которых в промышленном секторе превышает 500 млн. долл. За двумя исключениями. Во-первых, ведущими можно считать субъекты крупного бизнеса и с меньшими объемами продаж, но являющиеся бесспорными лидерами в некоторых
5 Консолидированные данные по ОНАКО в данном списке отсутствуют. Ее основное предприятие Оренбургнефть занимает 23 место с объемом продаж 772,1 млн. долл.
6 Заметим, что примерно такой же относительный разрыв существует и между «Газпромом» и АвтоВАЗом — крупнейшим представителем несырьевого сектора российской промышленности.
Компанию «Сладко» (88,9 млн. долл., 178 место) в данном случае можно исключить из рассмотрения, поскольку она сформировалась только в 2001 г., и, судя по намерениям ее собственников, уже в 2002 г. она превзойдет рубеж 100 млн. долл.
ключевых с народнохозяйственной точки зрения отраслях или подотраслях. В частности, на наш взгляд, к таким, конечно же, следует отнести группу «Уралмаш-Ижора» с объемом продаж 239 млн. долл. Во-вторых, для нефтегазового комплекса планка должна быть повышена до 1-2 млрд. долл.
Специфические черты и модели организации российского крупного бизнеса
В разных странах и регионах мира доминирующие формы организации крупного бизнеса определяются собственными историей и традицией и в рамках других традиций иногда выглядят непривычными и нерациональными. Известно, например, какое удивление вызывали в 60-70-е годы японские кэйрецу и южнокорейские чеболи у наблюдателя из «западного мира». Созданные и функционирующие отнюдь не по общепринятым тогда в США и Западной Европе правилам «хорошего корпоративного построения» (good corporate governance), они тем не менее оказались весьма эффективными и динамичными и обеспечили своим странам сверхвысокие темпы экономического роста. Но и в самом «западном мире», как известно, сложились две существенно различные модели функционирования крупного бизнеса - англосаксонская и континентальная.
Россия, по условиям формирования крупного бизнеса, одинаково непохожа ни на Западную Европу и Северную Америку XIX века, ни на Японию и ЮгоВосточную Азию середины ХХ века, ни на Восточную Европу и Латинскую Америку последнего десятилетия. Сложившаяся модель отражает особенности исторического наследия и переходного периода (с его уникальным сочетанием смены политического строя, глубокого экономического спада, национальной катастрофы и тотального недоверия общества к новым государственным институтам). Эту модель можно назвать кризисной и в исторической перспективе уверенно прогнозировать ее временный переходный характер. Тем не менее она просуществовала все 90-е годы, а в краткосрочном плане выглядит достаточно устойчивой и сейчас. Ее основными специфическими чертами, с нашей точки зрения, являются:
- неразделенность фактических отношений собственности и управления, собственность как обязательство, игнорирование прав и вытеснение пассивных собственников;
- непрозрачность для внешнего наблюдателя, искусственная запутанность и си-туативность формальных отношений собственности и управления;
- высокая степень зависимости от государства: невозможность выполнения формально зафиксированных правил в отношениях с ним, административный «торг» по поводу взаимных обязательств.
В большинстве ИБГ и компаний одна и та же группа физических лиц является одновременно и крупнейшими акционерами (прямо или косвенно), и топ-менеджерами. Часты и случаи, когда основной собственник играет решающую роль в управлении, не занимая ключевых формальных позиций. (Например, Р. Абрамович никогда не имел в Сибнефти более высокой должности, чем глава московского представительства и рядовой член совета директоров. А И. Махмудов, не скрывая, что является хозяином Уральской горно-металлургической компании и контролирует не один десяток промышленных предприятий, утверждает тем не менее, что никогда не занимал никаких постов и не подписывал никаких документов.)
Описываемая ситуация нехарактерна ни для одной из моделей построений крупного бизнеса, существующей сегодня в развитых странах. И с позиций стандартной экономической теории она может быть оценена достаточно негативно. Однако следует учитывать, что в российской экономике еще не завершился грюндерский период. И именно грюндеры совмещают позиции основных собственников и менедже-
ров7. Сложившаяся ситуация не противоречит рыночной логике: даже в США в течение многих лет Microsoft принадлежал Биллу Г ейтсу, а Dell - Майклу Деллу, при том, что обе компании были публичными, а их акции - голубыми фишками.
Тем не менее неразделенность собственности и управления при наличии дополнительных стимулов и условий порождает многие считающиеся неприемлемыми для современной рыночной экономики явления. Прежде всего это непрозрачность финансовых потоков и распределительных схем. Собственник-менеджер может не только легко обеспечить себе доход в недивидентной форме, но и договориться с государством о «серых» неналоговых способах учета законных интересов последнего^. Отсюда, в частности, популярнейший афоризм 90-х годов: «если у фирмы есть прибыль - у нее плохой бухгалтер», который сохраняет актуальность и сегодня, хотя уже не считается абсолютной истиной.
Еще одна особенность российского крупного бизнеса - специфическое соотношение прав и обязанностей собственника. Последний не может не принимать действенного участия в процессе текущего функционирования объекта собственности, (должен оказывать ему какие-то значимые услуги или быть полезным иным способом). В противном случае он не только не сможет реализовать свои права, но и будет рассматриваться всеми заинтересованными сторонами (stakeholders9) как «неправильный». И с большой вероятностью можно ожидать попыток его вытеснения, причем общественно одобряемых (и положение пассивного крупного собственника еще хуже, чем мелкого).
Сформулированный тезис подтверждается при анализе сделок по перепродаже контрольных и блокирующих пакетов акций крупных предприятий, купленных в процессе приватизации. В подавляющем большинстве известных нам случаев причина была отнюдь не в острой потребности в деньгах у первоначальных покупателей, а в том, что они не смогли обеспечить купленные предприятия необходимыми для них услугами: в одних случаях - организацией снабжения и сбыта, в других -кредитами на пополнение оборотных средств или инвестициями, в третьих - постановкой современного менеджмента или реструктуризацией и т. д.
Для иллюстрации сошлемся на председателя совета директоров Новолипецкого металлургического комбината. Его позиция, на наш взгляд, представляется особенно интересной. Во-первых, В. Лисин - фактически владелец одного из крупнейших предприятий страны (объем реализации за 2000 г. - 1373,4 млн. долл., 16-е место по этому показателю в «Эксперт-200» [3]). Во-вторых, по общему мнению, он принадлежит к «новым олигархам», деятельность которых одобряется нынешней федеральной властью. В-третьих, В. Лисин - доктор экономических наук (причем степень получил уже в постсоветский период), и лектор Академии народного хозяйства при Правительстве РФ, где обучаются российские чиновники. Приведем выдержки из интервью В. Лисина журналу «Эксперт» [5].
Интервьюер: «... началась борьба с Интерросом?» (враждебный миноритарный акционер, владеющий примерно 30% акций комбината - Я.П.)
В.Лисин: «Я с ними не борюсь. Я их вообще не замечаю. Нет, время от времени я говорю: хочешь быть инвестором — давай деньги. Вкладывай в реконструкцию. Не хотят. Ну и не надо.»
7 Конечно, они не создали контролируемые ими производственные активы, а только выстроили на их базе реальный бизнес. Иначе говоря, превратили советские заводы в деловые предприятия.
И, на наш взгляд, это еще не коррупция. Последняя будет иметь место только в том случае, если взамен интересов государства учитываются интересы его отдельных чиновников.
9 Понятие из современной экономической теории, включающей все группы интересов, существенно связанные с фирмой — акционеры, менеджмент, персонал, потребители, поставщики, население и администрация близлежащих территорий и т.д. Является развитием понятия shareholders — акционеры.
Интервьюер: «Дивидендов, наверное, хотят...А ну как они пакет-то свой продадут. Например, кому-нибудь из Ваших конкурентов?...»
В. Лисин: «Да хоть Папе римскому. Я же объяснял уже. Каждый новый собственник будет также принят: хочешь участвовать в комбинате - давай участвуй. А так, купоны стричь - этого не надо.»
Можно, конечно, счесть, что данные высказывания В. Лисина являются его популистской риторикой как претендента на пост главы администрации Липецкой области. Однако годом раньше предприниматель совсем другого масштаба и из другой сферы деятельности - председатель совета директоров футбольного клуба «Зенит» В. Мутко (широко известный своими попытками превратить его в нормальное деловое предприятие), хотя и с явным сожалением, говорил, на наш взгляд, практически то же самое: «В классическом понимании акционеры покупают акции и ждут дивидендов. Акционер «Зенита» купил акции и помогает покрывать дефицит. Любой акционер клуба участвует в этом пропорционально своей доле в капитале. Для этого с каждым из них подписывается специальное соглашение. Иначе за этот бюджет не голосуй...» [6].
На наш взгляд, простым следствием нераздельности прав и обязанностей собственника является широко обсуждаемая уже в течение ряда лет проблема нецивилизованного отношения к миноритарным акционерам в российских компаниях и незащищенности их прав. Миноритарный акционер чаще всего является частным случаем пассивного или «неправильного» акционера, который требует реализации своих формальных прав, не выполняя при этом своих неформализованных, но подразумеваемых эмитентом и основными 81акеЬоЫег-ами обязательств. Поэтому естественны попытки его игнорирования или даже вытеснения. Напротив, к миноритариям, «выполняющим возлагавшиеся на них функции», всегда относятся с большим пиететом, как к иностранным, так и к отечественным. Достаточно вспомнить «Рургаз» в «Газпроме», ВР в «Сиданко» или СУАл в «Иркутскэнерго».
Заметим также, что миноритарные пакеты часто приобретаются на фондовом рынке, который для России все еще является институтом достаточно непривычным и экзотическим. И уже по одному этому статус соответствующего акционера для нынешнего российского обыденного права не вполне легитимен. (На бытовом языке - спекулянт он: акции по дешевке хапнул, ничего полезного для предприятия не делает, а еще доходы получать хочет.)
Непрозрачность и динамичность формальных отношений собственности и управления в российском бизнесе общеизвестны, однако масштабы и роль их большинством исследователей, по-видимому, недооцениваются. На наш взгляд, в 90-е годы эти отношения вообще были чисто ситуативными, т. е. определялись не внутренними потребностями и стратегией бизнеса, а были частью тактического реагирования на изменения внешних для него условий: экономического законодательства, соотношения сил между федеральным и региональным уровнями власти, конкретных отношений с теми или иными политиками или чиновниками. Поэтому изменения во многих случаях происходили со скоростью, не позволявшей внешним наблюдателям не только проинтерпретировать, но даже и отследить их. В последние два года ситуация здесь начала стабилизироваться, но достаточно медленно (как впрочем и общая социально-экономическая обстановка).
В научной литературе, публицистике и СМИ при описании крупного российского бизнеса очень часто используется понятие «холдинг» (и еще чаще это слово используется в официальных названиях юридических лиц). Однако полагать, что холдинг в строгом смысле10 есть типичная форма построения отечественного биз-
10 Холдинговой структурой в строгом смысле называется совокупность юридических лиц, одно из которых владеет контрольными (формально или фактически) пакетами прав собственности на остальные. Владеющее
неса - заблуждение, которое, на наш взгляд, в целом ряде случаев не позволяет адекватно воспринять реальную ситуацию.
Холдинги в России действительно нередки, в том числе в крупном и особенно в крупнейшем бизнесе. Именно такой вид имеют (в основном) РАО «ЕЭС России», «Газпром», большинство вертикально интегрированных нефтяных компаний.
Можно указать на три наиболее распространенных типа холдингов. Первый - материнская структура одновременно является и деятельностным центром холдинга. (Некоторое предприятие, безразлично - из реального или финансового сектора является владельцем контрольных пакетов прав собственности других предприятий-производителей аналогичной продукции или услуг, партнеров по кооперативным связям и т. д.) В этом случае материнская структура чаще всего осуществляет жесткое управление дочерними. Холдинги данного типа возникают, например, при покупке крупным промышленным предприятием контрольных пакетов акций своих поставщиков, потребителей или конкурентов. Второй тип - материнская компания не является деятельностным центром холдинга, однако оказывает дочерним структурам некоторые ключевые для них услуги. В этом случае материнская компания также, как правило, управляет дочерними, но менее жестко, чем в первом. Холдинги данного типа создаются, например, трейдерами или банками. Третий тип - материнская структура изначально является «пустой», т.е. специально создается для выполнения функции собственника. При этом она может как выполнять те или иные управленческие функции по отношению к «дочкам», так и не выполнять их.
Тем не менее типичная для современной России формальная структура собственности в компаниях и ИБГ радикально отличается от холдинговой. Схематически ее можно описать следующим образом. Существует некоторое количество предприятий из различных отраслей и секторов экономики - промышленности, связи, торговли, финансов и т.д. - имеющих форму акционерных обществ. У каждого предприятия существует свой набор акционеров. В большинстве случаев это «пустые» юридические лица, специально созданные для того, чтобы «повесить» на их баланс соответствующие пакеты акций. Они могут быть и резидентами, но чаще всего это нерезиденты-оффшоры. Эти акционеры «первого уровня» также являются акционерными обществами и имеют таких же акционеров, как и они сами. И так далее. И только на концах возникающих цепочек появляются фактические собственники - российские или зарубежные. Зарубежные с равным основанием могут оказаться как физическими, так и юридическими лицами, а российские - это, как правило, физические.
Таким образом, структура типичной крупной российской компании или ИБГ может быть изображена следующим образом. Нижний слой - предприятия, производители товаров и услуг из реального и финансового сектора. Над ними «облако оффшоров», в совокупности владеющих контрольными пакетами их акций (и кроме того, акциями друг друга). Еще выше - группа физических лиц, владеющих оффшорами. Они-то и являются реальными собственниками. При этом как минимум часть этой группы занимает ключевые управленческие посты на предприятиях первого слоя (рис. а).
Описанная схема может обеспечить любую степень непрозрачности и динамичности, которая кажется целесообразной реальному собственнику. Непрозрачность обеспечивается не только сложностью системы связей между формальными собственниками, но и тем, что использование оффшоров обеспечивает выход из чисто российского правового поля. Динамичность - тем, что построение из «пустых» юридических лиц цепочек любой необходимой длины и запутанности является делом юридической техники, причем с малыми трансакционными издержками. Дополнительные возможности дает закрепленный российским корпоративным законодательством институт «номинальных держателей», который позволяет акционерным обществам при раскрытии информации перед рынком и контролирующими органами не сообщать список своих фактических акционеров.
лицо при этом называется «материнской», а кем владеют — «дочерними» структурами. Сам термин «холдинг» используется для обозначения либо всей указанной совокупности, либо только материнской структуры. И то и другое является законным, смысл в каждом отдельном случае бывает ясен из контекста.
Рисунок. Структура собственности (а) и управления (б) типичной российской - интегрированной бизнес-группы или компании в 90-е годы:
V - фактические собственники, физические лица;
О - «пустые» юридические лица (как правило, оффшоры);
| | - предприятия-производители товаров и услуг;
А - специально созданные управленческие структуры, имеющие статус юридического лица;
—^ - владение крупными пакетами акций-;-|> - управление
Можно указать и на некоторые другие, хотя и вполне законные, но весьма экзотические по нормам развитой рыночной экономики способы работы с собственностью, применяемые в российских компаниях и ИБГ. Это, например, создание юридического лица-дублера, на баланс которого переводятся все самые ценные активы предприятия, при том, что на старом остаются малоприбыльные активы или долги и социальные обязательства. Наиболее громкий случай такого рода - трансформация РАО «Норильский никель» в ГМК «Норильский никель». Кроме того, нередко часть активов, принадлежавших предприятию и необходимых для нормальной работы, выводятся в собственность других юридических лиц, а затем передаются старому хозяину в пользование, аренду и т. д. Например, вертикально интегрированные нефтяные компании часто «забирают» лицензии на недропользование у своих добывающих «дочек».
Следует учитывать и еще один момент, дополнительно усложняющий описанную картину. Многие компании и группы выстраивают внутри себя искусственную вертикаль управления, никак не связанную с вертикалью собственности. То есть создаются специальные структуры (одна или несколько), которым передаются функции исполнительных органов соответствующих предприятий. Причем эти структуры являются самостоятельными юридическими лицами, но не владеют никакими значимыми активами (рис. б).
Характерный пример продемонстрировал ЮКОС. В 1998 г., когда отношения с иностранными кредиторами и акционерами были напряженными, а мировые цены на нефть - низкими, он создал три управляющих компании - «ЮКОС эксплорейшн энд продакшн», «ЮКОС рифайнинг энд маркетинг» и «ЮКОС-Москва». Первой были переданы функции исполнительных органов добывающих «дочек», второй - перерабатывающих, третьей - самой материнской компании. Такими же управляющими, а вовсе не материнскими структурами были с самого начала и остаются по настоящее время для соответствующих предприятий всем известные юридические лица с названиями «СУАл-холдинг» и «Русский алюминий».
Описанные выше особенности отношений собственности и управления отвечали интересам крупного российского бизнеса в 90-е годы, а значительной его части
- и до сих пор. Они позволяли ему решать множество возникавших задач.
Неразделенность собственности и управления обеспечивала, на наш взгляд, во-первых, необходимую мобильность при приобретении, консолидации и структурировании активов, во-вторых, возможность нахождения взаимоприемлемых компромиссов с государством там, где «работа строго по правилам» могла бы привести к разрушительным конфликтам. И наконец, ограждала от бюрократизма советского образца. Свои плюсы имела даже всеми осуждаемая практика вытеснения миноритарных акционеров. Без нее удовлетворение амбиций «случайных» собст-
венников, например, бесплатно получивших пакеты акций в процессе приватизации, могло бы стать существенной статьей издержек российского бизнеса.
Непрозрачность и динамичность формальных отношений собственности оказались мощными препятствиями для административного передела собственности, в том числе, для пересмотра итогов приватизации. Пока готовился иск, спорный актив успевал поменять ряд владельцев, каждый из которых мог быть добросовестным приобретателем. Эти же свойства помогали лидерам российского бизнеса быстро концентрировать ресурсы на наиболее эффективных по их критериям направлениях. (И критерии эти, на наш взгляд, часто совпадали с народнохозяйственными. Если бы, например, центры прибыли в системе Сибнефти были общеизвестны, то, вероятнее всего, КрАЗ до сих пор контролировался бы архаичной TWG и «авторитетным» А. Быковым.)
Однако сказанное в двух предыдущих абзацах имеет значение только до тех пор, пока основные проблемы, возможности и ресурсы развития российского бизнеса находятся внутри компаний и групп или, по крайней мере, внутри страны. Как только появляется необходимость использования ресурсов внешнего мира, все описанные преимущества немедленно превращаются в недостатки. Вполне очевидно, что для крупномасштабного привлечения кредитов или размещения ценных бумаг необходимо быть понятным и прозрачным для кредитора или фондового рынка. В то же время сложившаяся мировая практика предполагает, что в крупных проектах и сделках выбор партнера осуществляется не только по критерию экономической эффективности, но и с учетом таких его качеств как транспарентность, следование принципам good corporate governance, а также его социальная ответственность. Поэтому в процессе экономического роста описанная модель построения российского бизнеса неизбежно будет меняться. Причем изменение начнется, по-видимому, не с сырьевого сектора, а с обрабатывающей промышленности и высоких технологий.
Для постсоветской России на протяжении всей ее истории было характерно весьма плотное взаимодействие между крупным бизнесом и государственной властью. Осмелимся утверждать, что более плотное, чем между любыми другими двумя «игроками» социально-экономического пространства. Предметы и поводы для такого взаимодействия менялись достаточно динамично. Однако неизменной оставалась его жизненная необходимость для обеих сторон и одновременно неспособность выработать сколько-нибудь стабильные его правила, не только формальные, но и неформальные.
Обе стороны были друг для друга источниками важнейших ресурсов и ограничений. Для бизнеса основными ресурсами были приватизируемая госсобственность, бюджеты всех уровней, поддержка федеральных властей на внешних рынках и региональных - на внутренних. Ограничениями - универсальные и эксклюзивные решения органов власти, а также «пожелания» влиятельных политиков и чиновников. Для государства основными ресурсами были налоги, а также финансовая и политическая поддержка власти в избирательных кампаниях, а ограничениями - лоббизм и политическое давление.
Специфика России, отличающая ее не только от развитых стран, но и от наиболее успешных государств с переходной экономикой, определяется тремя чертами. Во-первых, эксклюзивные решения преобладали над универсальными. Во-вторых, большая часть законов и иных нормативно-правовых документов не могла быть исполнена в принципе. В-третьих, поддержка крупного бизнеса была, начиная с середины 90-х годов, необходимым фактором сохранения политического строя и политической элиты.
Таким образом, на протяжении значительной части постсоветского периода основными чертами модели взаимодействия крупного бизнеса и государственной власти являлись витальная значимость для обеих сторон, паритетность, эксклю-
зивность, переговорный характер. Лишь с конца 1999 г. она значимо изменилась и стала асимметричной: для крупного бизнеса отношения с государством все еще жизненно важны, для государства - уже нет11. Основной чертой новой модели стала иерархичность, сочетающая режим институционализированных консультаций и практически неизменный уровень эксклюзивности (подробнее об этом см. [7], [9]).
Основные «макропричины», определяющие специфические черты российского крупного бизнеса
Характер перехода. Обычно переходный период в России описывается понятиями «рыночная реформа», когда речь идет о экономике, и «демократизация» или «демократическая революция», когда речь идет о социальном устройстве. На наш взгляд, такое описание не позволяет раскрыть сущность происходивших процессов и потому не является продуктивным.
Вместо экономических реформ в стране с конца 80-х годов шла спонтанная трансформация «планового народного хозяйства» позднего СССР в нынешний российский «рынок». (Кавычки здесь существенны: таким образом мы хотим подчеркнуть отличие и прошлых, и сложившихся к настоящему времени реалий от модельных представлений как о центрально-планируемой, так и о рыночной экономике.) Что же касается социума, то сущность пережитого им в последние 15 лет, также не укладывается в стандартную логику демократизации. Не случайно, например, в работе [10] для этого периода используется понятие «великая революция». На наш взгляд, однако, более адекватной является формулировка «переход через катастрофу», а точнее, даже через ряд катастроф.
Кратко обоснуем сделанные утверждения. Прежде всего отметим, что, на наш взгляд, в определение понятия «реформа» входит четыре элемента:
- объект реформ, который в течение всего процесса реформирования должен в каком-то смысле оставаться самим собой;
- субъект реформ (он же реформатор), который может быть совершенно разным - от первого лица государства или группы заговорщиков до целого социального слоя, но который действует на протяжении всего периода реформирования, не меняясь при этом до неузнаваемости;
- план (или программа) реформ, который должен существовать заранее, хотя в дальнейшем может меняться сколь угодно радикально;
- регулярный мониторинг последствий действий реформатора, их оценка и возможность корректировки в случае несоответствия ожиданиям (механизм рефлексии).
В рамках этих посылок очевидно, что не может быть и речи ни о какой реформе применительно к периоду с начала перестройки в СССР по настоящее время в целом. Хотя бы потому в начале 90-х исчез старый объект реформ, а новый возник неожиданно для всех участников процесса и вне всякой экономической логики. Одновременно исчез и старый субъект реформ.
Если же ограничиться только десятилетием существования новой России, то в этом случае объект реформ, конечно же, сохранил свою идентичность. Но с субъектом проблемы возникают еще более сложные, чем в период СССР. Во-первых, все ключевые фигуры экономического блока правительства (который и получил в СМИ и общественном мнении наименование «команда реформ») приходили во власть достаточно случайно и на абсолютно непонятный срок (ни для них самих, ни тем более для всех остальных). Во-вторых, потому, что вместо плана была лишь
11 Подробнее см. [1] и [7]. Однако, по мнению ряда исследователей [8], крупный бизнес и теперь остается безальтернативным партнером государства в решении задач модернизации страны и ее полно-ценного вовлечения в процессы глобализации.
некоторая общность экономической идеологии и менталитета. И то достаточно условная - вспомним, например, о С. Глазьеве в правительстве Е. Гайдара.
Постфактум же можно утверждать, что у подавляющего большинства вицепремьеров и министров экономического блока правительства этот срок был абсолютно недостаточен для осуществления сколько-нибудь последовательной политики и тем более для ее корректировки по результатам анализа последствий (при том, что специальные мониторинговые структуры - РЦЭР, ЦЭК и пр. - в составе правительства существовали всегда). Вспоминается известный образ пригородной электрички, где на каждой остановке кто-то входит, а кто-то выходит. Но он-то как раз придуман для описания революций, а не реформ.
Исходя из вышесказанного, понятие «экономическая реформа» не применимо к происходящему в СССР и России, начиная со второй половины 80-х годов. Это был процесс спонтанной трансформации экономики страны с весьма ограниченной ролью сознательных субъективных воздействий с чьей бы то ни было стороны, в том числе со стороны тех, кого обычно называют реформаторами.
Теперь рассмотрим социально-политический и социально-психологический контекст экономической трансформации в России. И прежде всего укажем на кардинальные отличия в этом смысле от стран Центральной Европы и Балтии.
В этих странах главным содержанием последних пятнадцати лет была вовсе не смена экономического и политического строя, а национальное освобождение и «возврат в Европу». И рынок, и демократия были просто естественными атрибутами их новой государственности и европейского статуса (тем более, что они существовали в этих странах в период их независимости в первой половине ХХ века). Отсюда вытекают три важнейших для нашего анализа следствия:
- готовность подавляющего большинства граждан из всех слоев населения (в том числе социально слабых) заплатить достаточно высокую цену за происходящие изменения;
- безусловная легитимность государства, поскольку оно играет лидирующую роль в происходящих процессах; признание обязательств юридических и физических лиц перед ним в качестве весьма важных с гражданских позиций;
- возможность одобрения обществом программ реформ, включающих существенный пересмотр прежних социальных обязательств государства перед своими гражданами, и в части объемов, и тем более в части способов реализации.
В России экономичсекая трансформация происходила в принципиально иной ситуации. Распад СССР в 1991 г. был помимо всего прочего еще и национальной катастрофой, по крайней мере для той социальной общности, которая называлась «советский народ» и которая, на наш взгляд, существовала вполне реально, а не только в конструкциях теоретиков научного коммунизма. При этом жители РСФСР, бесспорно, составляли и большинство, и ядро этой общности.
За «национальной» катастрофой последовала «социально-психологическая». Так, на наш взгляд, с полным правом можно назвать крах надежд общества на быстрое улучшение жизни в результате экономических реформ. В условиях глубокого спада и высокой инфляции не приходилось, конечно, говорить ни о приемлемой «цене реформ», ни о априорной легитимности новой российской власти, ни о признании необходимости для экономических агентов выполнять свои обязательства перед ней12.
12 Что касается государств, возникших на базе других республик СССР (за исключением балтийских), то объективная ситуация в них была либо аналогична российской, либо еще хуже. Однако в большинстве из них происходившие изменения воспринимались значительной частью общества как национальное возрождение или национальное строительство, и обретаемая государственная независимость выступала в качестве абсолютной ценности. (При этом значимость рыночных и демократических форм была хотя и инструментальной, но достаточно высокой, поскольку они имели место в странах-эталонах: для одних — Европа, для других — Турция.)
Некоторые особенности социально-экономической политики государства. Спонтанная трансформация вместо реформ и катастрофический характер переходного процесса привели к тому, что сложившаяся в начале 90-х годов государственная и политическая система вплоть до конца десятилетия находилась под угрозой уничтожения со стороны внесистемной оппозиции. На протяжении этого периода основной задачей федеральной власти было сохранение самой себя, т. е. прежде всего обеспечение социальной стабильности и собственной легитимности. Именно на это, а не на достижение каких-либо иных целей была направлена в основном и ее социально-экономическая политика.
Важнейшую роль в этом играли выбранные принципы и технологии приватизации. Они были направлены на решение трех взаимосвязанных (и, строго говоря, взаимно противоречивых) задач:
- передача предприятий и иных активов тем, кто их уже реально контролирует, чтобы избежать серьезных сбоев в текущем функционировании народного хозяйства. Иными словами, речь шла о формализации обыденного права собственности, сложившегося в период позднего СССР;
- минимизация остроты социальных конфликтов по поводу раздела и передела собственности;
- создание в лице возникающего слоя частных собственников политической опоры власти.
Все прочее - народная приватизация, создание конкурентной среды, формирование эффективных собственников, стратегических инвесторов - если и не было чисто идеологическим прикрытием, то уж точно находилось на десятом по важности месте. Даже получение доходов в бюджет не было до 1997 г. сколько-нибудь приоритетным.
Поставленные задачи были, на наш взгляд, в основном выполнены. Но, во-первых, новые собственники в большинстве своем не могли предъявить легальных источников денег, на которые приобреталась собственность. И следовательно, оказались не только не легитимными, но и слабо защищенными формально. Во-вторых, хотя ваучерный механизм и сыграл определенную анестезирующую роль, создав видимость широкого участия населения в процессе приватизации, но ее результаты ни в малой степени не отражали представлений большинства граждан России о справедливом распределении собственности.
Государство пользовалось нелегитимностью приватизации, конечно же, весьма редко и в основном лишь для расправы с конкретными политическими противниками (хотя, по мнению компетентных экспертов, большинство приватизационных сделок может быть оспорено в суде даже в настоящее время). Однако у бизнеса появился очень сильный стимул для создания максимально запутанных и легко изменяемых структур владения, их отделения от структур управления, широкого развития института номинальных держателей и т. д.
Таким образом, тенденция к максимальной непрозрачности структуры собственности в крупном бизнесе - прямое следствие того варианта приватизации, который был реализован в России. Эта тенденция могла бы быть преодолена развитым фондовым рынком или иностранными институциональными инвесторами. Но и то и другое в необходимых масштабах отсутствовало.
Еще одним важнейшим способом, которым федеральная власть пыталась укрепить свою легитимность и снизить напряжение в обществе, была публично заявляемая на протяжении практически всех 90-х годов готовность сохранить объем социальных обязательств государства, характерный для СССР второй половины 80-х и, конечно же, совершенно неадекватный новым экономическим реалиям (в частности, падению производства примерно в два раза). Это прежде всего бес-
платное образование и здравоохранение, пенсия, близкая к средней заработной плате, специальные пособия различным группам населения и т. д.
При этом из года в год налоговая нагрузка на экономику, необходимая для выполнения принятых социальных обязательств, оказывалась недопустимой. В случае полной уплаты налогов любой бизнес выходил за порог приемлемого уровня рентабельности, т. е. было ясно, что установленные законом взаимные обязательства будут выполняться не все, не всеми, не всегда и не полностью. И ясно это было априори еще до начала бюджетного процесса.
Такая ситуация приводила к формированию и поддержанию сложной системы неформальных отношений и договоренностей между государственными органами и бизнесом, различными органами власти одного уровня, различными органами
-13
власти разных уровней и, конечно же, создавала широкие возможности для всех форм административного торга и лоббизма. При этом, естественно, выигрывал тот, кто, во-первых, умел установить неформальные отношения, во-вторых, мог скрывать свои реальные возможности и показывать их только тому, кому надо. Для крупного бизнеса это означало, что выигрывает только тот, чьи финансовые потоки непрозрачны для внешнего наблюдателя.
В начале 90-х годов описанное положение имело свое рациональное объяснение и даже оправдание, так как позволяло избежать лобовых столкновений между властью и обществом, властью и бизнесом, а также между различными уровнями вла-сти14 Во второй половине 90-х оно перестало устраивать всех, поскольку вызываемые им потери в общей эффективности фукционирования системы заведомо превышали возможный выигрыш. Однако изменить ситуацию оказалось чрезвычайно трудно. Дело в том, что ни государство, ни бизнес не могли в одностороннем порядке изменить принципы своего поведения без смертельного для себя риска, а уровень взаимного доверия был совершенно недостаточен для кооперативных стратегий.
В экономической теории для описания подобных ситуаций используется понятие «институциональная ловушка» или «ра81-<1ере^апсе». Если же использовать терминологию из теории игр, то можно сказать, что игра между государством и бизнесом в России во второй половине 90-х оказалась в ситуации «плохого равновесия». И в той и в другой теории достаточно убедительно показано, что быстрого и легкого выхода здесь нет. Для реализации кооперативных стратегий необходим достаточно большой опыт неконфронтационного взаимодействия, который накапливается только со временем. Альтернатива - доминирование государства при одновременном признании его беспристрастности и компетентности со стороны бизнеса (а также прочих социальных сил). Последний вариант более реалистичен для современной России, но и он может реализоваться лишь при благоприятных обстоятельствах.
Политическая взаимозависимость государства и крупнейших бизнес-структур в 90-е годы. Эта взаимозависимость стала формироваться, когда стало ясно, что приватизация 1992-1994 гг. не решила основной поставленной перед ней политической задачи - создание массовой социальной базы для федеральной власти. В этих условиях власть выбрала стратегию формирования для себя штучной, т.е. состоящей из небольшого числа индивидуально очень сильных субъектов социальной базы. Ее основными составными частями должны были стать, с одной стороны, руководители субъектов федерации, а с другой - крупнейший бизнес.
13 Основной предмет таких договоренностей: кто какие обязательства не выполнит и что ему за это будет или кто какие обязательства выполнит и что дополнительно за это получит. Иными словами, устанавливались отношения, похожие на те, которые существовали между предприятиями и плановыми и директивными органами в позднем СССР.
14 Аналогичную функцию выполняла и сложившаяся в 90-е годы и совершенно иррациональная на первый взгляд система федеративных отношений. Но она, по-видимому, таила в себе еще больший разрушительный потенциал и потому ее реформирование началось раньше и осуществляется более активно и последовательно.
Союзным бизнес-структурам и их лидерам обеспечивались специальные привилегии в обмен на поддержку как политики правительства в целом, так и отдельных его акций. Хорошо известно, что статус «уполномоченных» агентов государства по разного рода операциям часто предоставлялся банкам в обмен на поддержание ими рынка ГКО-ОФЗ, а поддержка экспансии крупнейших нефтяных компаний обусловливалась гарантированным снабжением нефтепродуктами бюджетных потребителей и сельского хозяйства. Но наиболее ярким примером являются залоговые аукционы - фактически раздача весьма ценных промышленных активов в обмен главным образом на будущую электоральную поддержку. Это привело к тому, что «избранные» ИБГ, компании и банки динамично росли и быстро попадали или закреплялись в числе крупнейших, но их успешность оказывалась в зависимости от отношений с властью. Одновременно власть оказывалась в неменьшей зависимости от созданных ею лидеров бизнеса, поскольку лишь они могли предоставить финансовые и медийные ресурсы для предвыборных кампаний.
Описанная стратегия была сформирована главным образом под президентские выборы 1996 г. и по их результатам должна оцениваться как адекватная. Однако она продолжала реализовываться и после переизбрания Б. Ельцина как минимум до осени 1998 г. По известным причинам федеральная власть оказалась неспособной выполнять свои функции, используя лишь стандартные для стабильной политической системы ресурсы, механизмы и технологии. С другой стороны, союзный крупный бизнес немедленно потребовал плату за поддержку. В наиболее явной форме это проявилось в включении лидеров или представителей высшего менеджмента ряда крупнейших ИБГ в состав правительства в 1 996 - первой половине 1998 гг. И вообще, крупный бизнес стал в тот момент основным кадровым резервом для госаппарата, по крайней мере, для его «экономической части». По нашим оценкам, десятки, а возможно, и сотни предпринимателей и топ-менеджеров назначались в это время на весьма высокие чиновные должности. Однако это было не одностороннее усиление позиции крупного бизнеса в целом или ведущих ИБГ по отношению к федеральной власти, а нарастание их взаимозависимости. Бизнес также все больше нуждался в поддержке власти, причем после первых ударов кризиса в 1 998 г. уже не столько для экспансии, сколько для сохранения позиций или даже для выживания.
* * *
Нарисованная картина достаточно сильно отличается от общепринятых описаний современного крупного бизнеса, как теоретических, так и построенных на базе прямых наблюдений за развитой рыночной экономикой. Российская модель имеет внутреннюю логику, а следовательно, обладает и определенной устойчивостью. Тем не менее, на наш взгляд, в средне- и долгосрочном плане возобладают факторы, которые будут приближать российскую модель к так называемым современным мировым стандартам (учитывая, конечно, их множественность и динамичность). Этому будут способствовать и макроэкономические процессы в стране, и внутренние механизмы саморазвития бизнеса, и все большее его втягивание в мировую экономику.
В обоснование этого тезиса укажем четыре принципиальных, с нашей точки зрения, момента (дополнительные соображения см. в [8]). Во-первых, завершается процесс приватизации крупной государственной собственности, социальные обязательства государства постепенно приводятся в соответствие с реальными возможностями, а власть становится все менее проницаемой для индивидуального лоббизма. Поэтому неизбежно будет сужаться круг поводов для непосредственного взаимодействия бизнеса и власти. Во-вторых, грюндерский период в развитии бизнеса завершится тем скорее, чем
интенсивнее будет экономический рост. Следовательно, собственность неизбежно будет отделяться от управления, и роль наемных менеджеров предприятий и компаний будет расти. Таким образом, крупнейшие собственники будут стоять перед выбором -либо находиться под постоянной угрозой вытеснения, либо создать жесткие деперсонализированные механизмы защиты прав акционеров, в том числе миноритарных. В-третьих, неизбежным будет обращение очень многих предприятий и компаний к внешним источникам финансирования, что неизбежно приведет к увеличению их прозрачности, к сближению формальных и реальных структур управления, к «снятию юридических масок». При этом доминирующий тип источников внешнего финансирования (отечественные или иностранные, банковский кредит или эмиссия ценных бумаг) будет влиять лишь на темпы процесса, но не на его направленность. (Исключение могут достаточно долгое время составлять лишь крупнейшие сырьевые компании, для которых достаточной гарантией кредитоспособности является длительность их существования и объем продаж.) В-четвертых, уже проявившаяся ограниченность управленческого ресурса крупнейших ИБГ, вероятно, будет приводить к рационализации их отраслевой структуры, специализации на относительно небольшом числе ключевых направлений бизнеса и распаду сверхдиверсифицированных конгломератов.
Хотя существуют серьезные аргументы в пользу того, что указанные моменты проявятся недостаточно скоро или недостаточно интенсивно (и можно даже попытаться оспорить каждый из них в принципе), тем не менее никакой контртенденции, способной противостоять всем четырем указанным выше, мы не видим.
Литература
1. Паппэ Я.Ш. Российский крупный бизнес как экономический феномен: особенности становления и современного этапа развития //Проблемы прогнозирования. 2002. № 1.
2. Сто опор //Известия, 27 сентября 2001 г.
3. Эксперт, № 35(295), 24 сентября 2001 г.
4. Эксперт, № 38(154), 12 октября 1998 г.
5. Товарищ Лисин (интервью) // Эксперт, № 34(294), 17 сентября 2001 г.
6. Мутко В. Отчасти футбол — тоже политика (интервью) // Ведомости, № 222, 30 ноября 2000 г.
7. Паппэ Я. Государство и крупный бизнес в 2000 г.: что осталось старого в их отношениях? / В сб. Кто и куда ведет Россию? М.: МВШСЭН, 2001.
8. Дынкин А., Соколов А. Интегрированные бизнес-группы — прорыв к модернизации страны. М.: Высшая школа бизнеса МГУ им. М.В. Ломоносова, ИМЭМО РАН, Институт комплексных стратегических исследований, 2001 .
9. Зудин А. Неокорпоративизм в России: бизнес и государство при Владимире Путине // Pro et Contra. Т. 6. № 4. 2001.
1 0. Мау В., Стародубровская И. Великие революции. От Кромвеля до Путина. М.: Вагриус, 2001 .
