CC BY
202
Научная дискуссия*
Российский элитогенез: универсальное и специфическое
А.И. Соловьев
Элита была и остается — конечно, не единственным, но в любом случае — важнейшим агентом как стратегического, так и оперативного государственного менеджмента. В этом плане формирование управленческого корпуса правящего класса представляет собой процесс исключительного социального значения, содержание которого отражается во всех сферах общественной жизни и затрагивает интересы всех слоев населения.
В то же время понятийное содержание термина «элита» касается лишь характеристики взаимосвязей данного слоя с обществом и исполнения функций по принятию государственных (политических) решений. Поэтому за рамками этих смысловых ограничений любое расширение понятийных значений «элиты» минимизирует эвристическую ценность данного концепта.
Адекватное отображение процесса формирования элит прежде всего предполагает понимание его двоякой природы, включающей в себя рекрутирование и одновременно встраивание ее разнообразных сегментов в деятельность органов власти и управления государством. Другими словами, восхождение к вершинам власти и обретение должных статусов еще не означает включения данных фигур в разработку государственных стратегий и целей и уж тем более не отражает качество и характер выполнения представителями элит специфических функций властвующих/управляющих. И это вопрос не столько индивидуальной (групповой) компетенции элитарных представителей, сколько их персонального и профессионального соответствия ролевым (т. е. реальным, а не статусным) нагрузкам, существующим в механизме управления конкретного государства. Иначе говоря, отселектированные представители элитарного корпуса должны еще влиться в структуры управления, продемонстрировать свои способности функционировать в рамках реального, а не нормативного процесса принятия государственных решений. В противном случае их управленческие позиции окажутся лишь внешней, имитационной формой их профессиональной деятельности.
* В рубрику вошли материалы научного семинара «Проблемы современного государственного управления в России», который ежемесячно проходит по инициативе Центра проблемного анализа и государственно-управленческого проектирования.
Отмеченный факт говорит не только о наличии трудностей, связанных с поиском оптимального соотношения компетенций представителей элит с условиями их делового функционирования. Главное в другом: различия во времени, характере действий и степени адаптации элитарных представителей к своим ролевым нагрузкам способны предопределить не только различную эффективность органов власти и управления, но и разнонаправленность их действий. Нельзя забывать и о том, что способность элиты к разрозненным действиям обусловлена и самим фактом функциональной (а равно территориальной и организационнокадровой) диффузии государства, а также проводимыми реформами госаппарата (политической системы), создающими новые институциональные условия для овладения управляющими своими властно-управленческими ролями.
Таким образом, в рамках любого государства различные сегменты элиты могут как с различной эффективностью осуществлять свои властно-управленческие функции1, так и задавать взаимно противоречивые контуры активности находящихся под их контролем государственных институтов. Но следует понимать, что согласованные и компетентные действия элиты (в целом как правящего слоя) — это, по сути, частный случай их профессиональной деятельности, в основном характерной для сильного демократического государства. Одним словом, рост профессиональных компетенций элиты является не столько результатом наращивания управленцами своих специальных умений и знаний, сколько прямым следствием усиления целостности системы государственного управления, повышения роли нормативно-правовых методов регулирования их профессиональной активности и укрепления роли гражданских структур в процессе принятия государственных решений.
Однозначный приоритет структурных (организационных) факторов над персональными показателями личной компетенции управляющих показывает и то, что рост профессиональных качеств последних не всегда способствует повышению качества управления государством. К примеру, швейцарский исследователь Дж. Вуд убедительно показал, что если при рассмотрении различных вопросов и вызовов сохраняется один и тот же состав «партий» (политико-административных коалиций, команд экспертов), то в результате (даже при условии высокой квалификации этих лиц) неизбежно нарастают иррациональные подходы при решении задач (вызванные «политическими», личностными и иными побочными соображениями). А это, по понятным причинам, неизбежно снижает качество принимаемых решений. В то же время при использовании новых разнообразных «посредников» (сторонних контрагентов, экспертов, участников) ситуация меняется коренным образом: такие акторы хоть и удлиняют и усложняют решение задачи, но неизменно повышают его качество и облегчают последующую реализацию2.
1 Как известно, Россия занимает 44-е место в мире по уровню квалификации госаппарата и 148-е место по уровню коррупции, что прекрасно иллюстрирует качество элиты и тот факт, что большинство представителей правящего класса пока еще отстает от современных требований, а масса даже высших чиновников и политиков демонстрирует архаичность и провинциализм своего политического мышления. Однако при этом в госаппарате имеется немало высоко профессиональных деятелей, а некоторые руководители работают на уровне мировых требований.
2 Wood J.D. The Irrational Side of Managerial Decision Making // IMD Perspectives for Manager, 2000. Vol. 76, December. P. 1-4.
Для России же сложность ситуации, которая отличается сохранением практически одного и того же экспертно-управленческого окружения государственных топ-менеджеров, характеризуется еще и наличием у большинства этих лиц (прошедших школу в силовых структурах и ориентированных преимущественно на лояльность и исполнительство) особого стиля мышления. В целом, этот профессиональный стиль близок к так называемому коллаборационистскому способу профессионального поведения (Г. Минцберг), приоритетами которого по преимуществу являются человеческие отношения, а не реализация той или иной задачи.
Говоря об общих чертах элитарного слоя, следует выделить и еще одну важную характеристику, отражающую особенности ее местоположения и формирования: в любом сложно организованном обществе элита никогда не является ни типичным, ни однозначно лучшим представителем социума. Она только частично обладает чертами меритократии, в основном позиционируя себя через ролевые нагрузки, связанные с принятием политических (государственных) решений. При этом социальные и культурные источники формирования этого слоя, как правило, не обусловлены напрямую присущей обществу социально-экономической стратификацией и носят уникальный характер. Однако при этом данная общность всегда является носителем собственных групповых интересов, которые органически включены в любые формы ее властно-управленческой деятельности. Причем после восхождения во власть большинство представителей (отечественных) элит превращают корпоративную солидарность, а более того — лояльность к высшим руководителям и лидерам своей коалиции, в свой главный ориентир, действующий поверх любых идеологий.
В свете сказанного следует считать обычной практикой тот факт, что элиты прикрывают содержание (различия) своих внутригрупповых интересов и ценностей идеологическими соображениями, апелляцией к высоким гражданским идеалам. Причем свою — и далеко не последнюю — роль в обеспечении интересов этих группировок играют и обслуживающие их интеллектуальные структуры (интеллигенция), создающие любые теоретические конструкции, способные защитить интересы своих «кормильцев».
Другими словами, элиты никогда не были и не будут социальной структурой, чья профессиональная деятельность связана лишь с представительством гражданских интересов (или общества в целом) и общественно ориентированным исполнением профессиональных функций. А круговая порука или общность групповых культурных ценностей и ментальных структур в подавляющем большинстве числе случаев будут преобладать над нормами общественной морали и национальными интересами. В любом случае первичность идеологии представительства социальных интересов граждан присуща только редким, а в российском контексте — лишь исключительным, представителям правящей элиты.
Благодаря их ключевым позициям в структуре управления государством выработка любых стратегий и политик неизменно базируется на их корпоративных преференциях (а в ряде случаев и полностью замещает национальные интересы). И только пространственно-временной контекст может дать возмож-
ность понять сочетание корпоративных и общенациональных приоритетов в управленческих акциях государства. «Исправить» же корпоративный формат деятельности элитарных кругов (а заодно и их индивидуально-групповые качества) можно только публичными усилиями объединенной общественности, постоянным контролем гражданских структур за процессом принятия государственных решений.
Структурные особенности элитарного слоя и, как следствие, его внутренняя противоречивость показывают, что исполнение им своих профессиональных функций неразрывно связано с межгрупповым и межличностным соперничеством. Чаще всего именно эти источники (и характер противоборства) инициируют те или иные государственные решения. Так, Сталин активно боролся против 80-тысячной группировки ленинградцев, оказавшейся в структурах власти и управления в 1930 гг.; Б. Ельцин начал демократические реформы во многом для устранения из власти Горбачева и его политической креатуры и т. д. Да и сегодня понятия «силовики», «питерцы» и даже «финансовый» или «хозяйственный» блоки в правительстве являются отражением не столько нынешнего структурирования правящего класса, сколько наличия различных элитарных альянсов, находящихся между собой в конкурентно-соревновательных отношениях.
Конечно, структуру правящей элиты составляют не только элементы ее политико-управленческого сегмента. Такого рода функции и роли в государстве (правда, не на регулярной основе) выполняют также представители крупного бизнеса, владельцы других важных для общества ресурсов, лидеры общественного мнения, а также влиятельные зарубежные круги. Характер участия этих сегментов более широкого элитарного слоя в принятии решений определяется типом политической системы (режима) и соответствующим деловым контекстом. Важно, однако, что в результате постоянного или спорадического поддержания коммуникации с этими акторами политико-административные элиты неизбежно расслаиваются, порождая значительные теневые (полутеневые) образования, изменяющие конфигурацию элит при принятии государственных решений. Эти неформальные агенты (чьи механизмы рекрутирования и вовлечения во власть либо сохраняют минимальную зависимость от официальных структур, либо вообще не зависят от них) представляют собой непременную составляющую любой системы управления государством и зачастую оказывают решающее влияние на принимаемые решения.
Сложная морфология элиты показывает и то, что механизмы обновления высшего слоя управленцев совсем иные, нежели у среднего и низшего слоев госбюрократии. Столь же существенно различаются и механизмы обновления политических и административных элементов в правящем классе.
Однако совершенно особым значением в структуре элиты обладает политический лидер. Его отношения с элитарными сегментами определяются многими факторами, но нельзя упускать из виду, что лидер может представлять собой не только центр сплочения элитарной коалиции, но и источник угрозы положению тех или иных сегментов правящего класса. Это в еще большей степени усиливает подвижность архитектуры правящей элиты, внутренних зависимостей между ее сегментами и отдельными представителями.
Сказанное позволяет понять, что реальное управление государством всегда опирается на функционирование разнообразных элитарных альянсов и коалиций, не имеющих прямых и однозначных корреляций со статусными позициями управляющих. Иначе говоря, статусные лица не исчерпывают силу влияния государства, а конкретная архитектура элит, принимающих участие в разработке стратегий, в основном формируется в соответствии со сложившимся типом государственности, политической формой организации власти в конкретном обществе и существующим в нем реальным балансом сил. Отсюда становится понятным и то, почему легальные механизмы рекрутирования и формирования элит никогда не совпадают с реальной архитектурой правящего класса, перечнем фигур (ЛПР), контролирующих реальные рычаги власти и управления.
Как показывает опыт, добиться более оптимального состава правящего слоя в системе государственного управления и одновременно повысить соответствие действий управляющих интересам общества возможно только за счет повышения уровня транспарентности власти и усиления гражданского контроля за элитарным рекрутингом и функционированием правящей элиты.
Современная стадия отечественного элитогенеза
Нынешняя стадия отечественного элитогенеза одновременно демонстрирует как качественное состояние элитарного слоя (одновременно отражающего характер его профессиональной деятельности), так и наличие механизмов и технологий его обновления (на всех уровнях политической системы). Учитывая наличие множества критериев оценки правящего класса (и, соответственно, высокий уровень дискуссионности по этому вопросу), не станем углубляться в этот аспект проблемы, отметив только то, что целесообразнее формулировать такие суждения применительно к конкретным отрядам элиты, функционирующим на различных управленческих и региональных площадках.
В целом же, на наш взгляд, правящая элита вполне соответствует уровню развития нашего общества, а стиль и характер ее профессиональной деятельности отражает все наиболее типичные особенности организации власти и государственного управления. Так что коррупционность правящего слоя, невысокие профессиональные качества управленцев вполне адекватны сложившейся ситуации в социально-экономической и политической сферах. Отметим только более высокий уровень групповой аккумуляции элитарных сегментов, усиливающий негативные последствия функциональной диффузии государства и в ряде случаев ведущий к возникновению межотраслевых образований антиобщественного характера3. В любом случае, нарушение равновесия между политической средой и состоянием элит (в позитивную для последней сторону) в первую очередь зависит от темпов демократизации Российского государства и его политической системы. Верно и другое: никакие «прогрессивные», «высоко квалифицированные» или «национальные» элиты без структурных трансформаций государственной власти не способны демонстрировать необходимые обществу образцы управленческой деятельности.
3 См.: Ходорковский М. Узаконенное насилие // Независимая газета, 3 марта 2010 г.
Что касается содержания современных механизмов элитарного рекрутинга в России, то следует отметить, что они также являются «плоть от плоти» нынешней системы организации власти. А благодаря жесткости выстроенных конструкций «вертикали власти» они во многом блокируют не только потребности внутреннего развития страны (в том числе и становления цивилизованных рыночных отношений), но и новые вызовы глобализации, обусловливающие участие страны в трансграничных проектах, мировом разделении труда.
В целом в стране сложилось четыре типа рекрутинговых моделей: универсальные (гильдийская и антрепренерская), национально-страновые, региональные и местные. На их содержательное наполнение влияют особенности политической системы и правящего режима — с одной стороны, и тенденции современной стадии элитогенеза — с другой. В конечном счете основные отечественные механизмы элитарного рекрутинга благодаря широко развернутым медиапропагандистским проектам представляют собой особый вариант гильдийской модели, «загримированной» под антрепренерскую.
Такое положение обусловлено в первую очередь низким уровнем взаимодействия политических и социальных процессов и институтов, практическим вытеснением общественности за пределы публичной сферы и масштабным использованием административных и медиаинструментов для формирования и реализации государственных стратегий. Данные особенности политической организации общества минимизируют участие гражданских структур в отборе и контроле за деятельностью правящей элиты и предопределяют расширение возможностей данного слоя для автономного формирования государственных стратегий и перераспределения общественных ресурсов.
Фактическое крушение избирательной и судебной систем, их во многом имитационный характер привело к тому, что отбор политических представителей населения стал внутренним делом высшего сегмента правящей политической элиты. Рекрутирование элиты превратилось в самовоспроизводство правящего класса, практически утратив связи с гражданским представительством и качественным образом расширив автономность его управленческих практик. Это также обеспечило и тесный союз политического сегмента элиты с высшими (и отчасти средними) фигурами госадминистрации, предопределивший создание устойчивого базиса для образования правящего альянса (куда включаются также и представители крупного бизнеса).
Сложившуюся ситуацию подкрепляют следующие устойчивые тренды отечественного элитогенеза:
- теневизация (отражающая ориентацию элит на серые схемы отправления своих полномочий, а также криминальные цели профессиональной деятельности);
- этнизация (предполагающая систематическое использование факта эт-нонациональной принадлежности для получения служебных и иных преимуществ при исполнении элитой политико-управленческих функций);
- корпоративизация (выражающая устойчивую преимущественную ориентацию управляющих на реализацию интересов той или иной группы и направленное укрепление позиций ее лидера);
- усиление трансграничного характера функционирования элиты (характеризующее повышение зависимости состава и характера деятельности отечественной элиты от мирополитических, геоэкономических и гео-культурных процессов, что, в свою очередь, предопределяет более сложную мотивацию профессиональной деятельности элитарного корпуса);
- персонализация (использование официальных статусов и возможностей для исключительной реализации индивидуальных интересов, продвижения во власть родственников и ближнего окружения);
- профессионализация (обладающая частичным характером и проявляющаяся на различных площадках профессиональной деятельности управляющих).
Соединение политического и элитарного потоков привело к ряду существенных изменений политического дизайна. Во-первых, оно сломало гражданское участие в механизмах властно-управленческого рекрутинга, придав официальным (избирательным, представительским) механизмам последнего сугубо фиктивный характер. Если перефразировать слова отечественного тирана, то население только выбирает (точнее, не выбирает, а голосует), а вот уже «считает» (т. е. по-своему интерпретирует результаты этой сценарируемой акции) только госадминистрация.
Данные механизмы и принципы формирования представительных органов власти, сочетаясь с практической независимостью исполнительных структур, создают практически полную самодостаточность и независимость элитарного корпуса (политико-административной и крупной бизнес-элиты) от гражданских структур и населения в целом. При этом эшелонированный характер элитарного корпуса служит препятствием для применения законодательных норм в отношении высшей части правящего класса (неслучайно коррупционные дела, как правило, заканчиваются на уровне заместителей министров и мэров городов).
Таким образом, главными механизмами и технологиями элитарного рекрутинга сегодня являются кооптация, сделки (как результаты внутриэлитарного торга), протекционизм, попечительство («крышевание»), поддержание родственных, земляческих и неформальных связей. Часть подобного рода технологий распространяется и на структуры «нового кочевничества», отражающего формирование корпуса трансграничных элит. Внутри же страны эти корпоративные механизмы, сочетаясь с технологиями spoil system, полностью проектируют состав правящего слоя, оставляя принципы merit system лишь для нижних, ничего не значащих этажей управления и власти. Своеобразным страховочным механизмом позиционирования элитарного слоя является плотность организационных иерархий и уже наработанных традиций «вертикали власти», что ведет к чрезвычайно быстрому поглощению истеблишментом новых сегментов элиты, интегрируемых в структуры государственного управления.
Реальный вес политических и административных сегментов правящего класса привел к тому, что высшая бюрократия практически превратилась в решающего политического актора, обретя контроль над важнейшими ресурсными центрами общества и бизнеса. Политические инвестиции в администрацию еще больше оттеснили население от власти и процесса принятия решений.
В результате действия всех этих структур и механизмов государственное управление превратилось в поле столкновения сугубо корпоративных преференций, пространство игровых действий, нацеленных на обыгрыш одной группой другую. Благодаря сложившемуся институциональному дизайну все, кто по тем или иным причинам попадает в пространство российской власти, объективно сохраняют одну и ту же однозначно корпоративную устремленность действий. Так что те, кто сегодня критикует политику Путина - Медведева — в рамках сложившегося административно-политического пространства — способны осуществлять лишь политику в интересах другого группового объединения, другой корпорации, а не работать на общественные потребности.
В конечном счете такие механизмы рекрутирования усугубили дистанцирование элит от гражданских структур, усилив негативные тенденции формирования и функционирования элитарных кругов. Причем распространение коррупционных связей начинает видоизменять даже базовые функциональные нагрузки управляющих в ряде важнейших общественных отраслей (к примеру, в МВД). И сегодня ни общество, ни случайно просочившиеся во власть представители населения не в состоянии ни поменять правил игры, ни добиться хотя бы частичного изменения действий элиты на площадках ее профессиональной ответственности.
Важно видеть, что укрепляющим такое положение элитарного слоя фактором является институциональная сплоченность его высшей части, контролирующей основные ресурсные центры общества и те государственные структуры, которые способны применять методы насильственного регулирования. Контроль над этими реперными точками позволяет осуществлять власть как форму бизнеса, эффективно охраняя свои позиции и формы государственного предпринимательства. Эта институциональная связка — системное ядро реальной структуры власти, непроницаемое как для граждан, так и для других элитарных группировок (политического «полусвета»). Это ядро, сплоченность которого обусловлена не только узкогрупповыми и индивидуальными интересами, но и межличностными, неформальными узами. Представители именно этой «связанной группы» жестко контролируют и медиапространство, и социальные каналы предполагаемого рекрутинга, применяя все возможные методы для собственной защиты и устранения потенциально опасных конкурентов. Посредством финансовых сделок, судебных преследований — а при необходимости и силовых акций — дела подобного сорта решаются быстро и эффективно.
Теоретически в состав этой группы могут входить и представители других государств, поддерживающих клиентельные связи с отечественной элитой. Однако понятно, что основу здесь составляют сугубо российские фигуры. Трудности идентификации этой правящей группировки сопряжены и с тем, что — в отличие от бизнес-элиты — здесь значительно шире распространено накопление теневых капиталов. Поэтому большинство этих лиц не проходят по спискам журнала «Форбс» и не фигурируют в налоговых декларациях. Дефицит информации — в сочетании с защитными информационными кампаниями и манипуляциями — еще больше прикрывает деятельность этой группы.
«Ельцинская семья» — это, пожалуй, единственная публично известная номинация группы такого типа. Нынешний симбиоз «силовиков», «питерцев» и,
видимо, каких-то еще группировок создал свою политико-административную коалицию, обладающую более скрытым характером отправления своей властно-управленческой деятельности.
В то же время в общественном мнении элитарный политико-административный слой воспринимается без этих структурных изысков и характеризуется весьма негативным образом. Традиционно некомплиментарное отношение граждан к представителям власти сегодня столкнулось с новой волной недоброжелательства, подогреваемой не просто отдаленностью их от населения и не-подконтрольностью, но и разительным контрастом их финансово-имущественного положения. В советское время номенклатура не щеголяла своей хорошо всем известной обеспеченностью. Сегодня же статус крупных правительственных чиновников, губернаторов, многих федеральных депутатов (в том числе и коммунистических «защитников народа»), руководителей госкорпораций, а также многих других власть предержащих официально сочетается с их запредельно высокими доходами. Коротко говоря, возродившаяся сегодня неономенклатура (совместно с крупным капиталом) формирует и новые, шокирующие общественное мнение образования — в частности, т. н. форбс-элиту, которая задает стандарты жизни, значительно превосходящие пресловутые мировые стандарты.
Понятно, что в такой институциональной атмосфере наблюдается значительно более активное воспроизводство консервативных, а не прогрессивных частей элиты. Причем их наиболее распространенной системой ориентаций, призванной укрепить духовные основания правящего режима, является идеология пангосударственности. К сожалению, даже социально неравнодушные представители отечественной интеллигенции зачастую пропагандируют аналогичного рода идеи, пытаясь политически реанимировать (в эпоху глобализации!) архаичные представления, характерные для времен становления национального государства.
К вопросу о перспективах
Итак, можно видеть, что сегодня рекрутирование и функционирование элитарного корпуса в целом заточено под его самовоспроизводство и осуществление автономных и даже автаркических управленческих стратегий. Жесткость политических конструкций российского социума, неподконтрольность исполнительных и судебных (а во многом и законодательных) органов власти в значительной степени купируют воздействие многих современных тенденций общественной эволюции (глобализации, становления информационного общества, активизации межкультурных коммуникаций) на механизмы формирования элит. И только отчасти эти факторы проявляются в деятельности высших эшелонов правящей элиты. С другой стороны, закрытость системы государственной власти и управления от гражданского контроля как главного источника обновления различных сегментов элиты сохраняет межкорпоративную конкуренцию в качестве главного источника элитогенеза, что, в свою очередь, предопределяет низкую компетенцию многих фигур в правящем слое, а также консервацию коррупционных механизмов их взаимодействия.
Сказанное дает возможность понять и то, что у элит практически не выстроены необходимые для выполнения ими своих функций отношения с низовыми политическими структурами. Сложившаяся система власти и управления углубляет свою социальную чужеродность обществу, по сути, открыто охраняя элитарные приоритеты в распределении общественных благ и ресурсов. В то же время элементарные механизмы подлинного представительства гражданских интересов плохо срабатывают даже в экстремальных условиях. При этом отдельные группы населения вообще лишены своего представительства во власти. Ну а медиакратические и корпоративные механизмы власти надежно защищают правящий режим и его элитарные структуры от влияния общественного мнения.
Учитывая мировой опыт, необходимо констатировать, что без влияния общественности и на рекрутинг элитарного слоя, и на процесс принятия государственных решений формирование правящего слоя в целом не будет обладать должной социальной эффективностью. Важно, однако, понять, что для переориентации профессиональной деятельности элитарного слоя необходимы институциональные изменения в структуре власти и управления государством. И прежде всего нужны те изменения, которые смогут обеспечить реальное включение общественности и в отбор, и в контроль за деятельностью властвующих/управляющих.
Однако понятно и другое: сегодня невозможно сломать корпоративный характер элитогенеза, сформировать модель подчинения правящего класса гражданским структурам. Поэтому речь должна идти не о достижении какого-то идеального для общества состояния механизмов рекрутинга и функционирования элит, а о возможности остановить и переломить негативные тенденции во властном элитогенезе. Причем в краткосрочной и среднесрочной перспективе.
Еще одно важное обстоятельство: в обществе функционируют различные элитарные образования, и потому проблема их рекрутирования должна решаться с применением различных инструментов. Другими словами, для воспроизводства и функционирования правящих кругов (непосредственно влияющих на государственные решения) должны использоваться (для совершенствования, изменения) одни технологии, в то время как по отношению к тем внутриэлитар-ным структурам, которые лишь косвенно воздействуют на разработку стратегий, должны применяться другие механизмы их воспроизводства и развития.
И наконец, следует понимать и то, что вопрос совершенствования рекрутирования и функционирования элиты будет прямо зависеть от ее внутренней (отраслевой) структуры, и потому чем дальше, тем больше будет обусловлен более плотным включением страны в новое мировое распределение труда. Тем самым отечественные правящие круги будут только интенсифицировать свое врастание в международные элиты, т. е. включаясь в иные механизмы представительства интересов и трансформируя свои мотивационные и установочные структуры.
Стоящие перед Россией задачи обновления корпуса элит по-разному воспринимаются представителями научного сообщества. И если иметь в виду их нормативно-оценочные конструкции, то здесь можно выделить два крупных направления — оптимистическое и пессимистическое. Сторонники последнего
драматизируют сложившуюся в стране ситуацию, полагая, что к 2014-2015 гг. Россия полностью исчерпает запас прочности, оставшийся ей после развала СССР, и начнет неуклонное скольжение в ряды стран четвертого мира, постепенно утрачивая свою экономическую независимость и территориальную целостность. Соответствующим образом будут сопровождать данный процесс и элитарные круги, демонстрируя при этом новые образцы корпоративной идеологии и — чем дальше, тем больше — распадаясь на свои функциональные (территориальные) сегменты.
Сторонники, условно говоря, философии оптимизма предлагают иной ряд моделей обновления политики и элитарного корпуса. Крайнюю позицию занимают здесь приверженцы конспирологической теории (склонные видеть причинами сложившегося положения влияние отечественной олигархии, «заговоры» мировых теневых структур и «происки» зарубежных держав), которые полагают, что должных изменений можно добиться за счет экранирования стороннего политического влияния (при одновременной активизации «почвенного», «национального» и «цивилизационного» потенциала) и переформирования правящей политической команды и лидерской подсистемы. Как можно видеть, в этой конструкции доминируют «вечные», универсалистские подходы, которые специфицируют все исторические факторы и условия элитогенеза только путем изменения фамилий «заговорщиков» и «победителей». Показательно, однако, что эти малонаучные и крайне субъективные идеи могут в равной степени использоваться и представителями правящего лагеря, получающими таким образом все основания для организации «круговой обороны» от претендентов на их властные позиции.
Иной подход предлагают те аналитики, которые во главу угла ставят макрополитические основания функционирования элиты. Они считают (и не без причины), что без принципиальных изменений политической системы и качественного расширения презумпций гражданского контроля элита не сможет — и по своему составу, и по своим компетенциям — соответствовать задачам представительства гражданских интересов и не вернется к исполнению своей общественной миссии. С их точки зрения, необходима качественная перестройка политической системы и правящего режима, без чего существенное обновление состава, а главное — изменение характера, стиля функционирования правящей элиты — невозможно. Однако слабостью таких воззрений является недостаточное понимание специфики формирования госаппарата и взаимодействия политических и административных элит правящего класса. Поэтому задачи трансформации элит в этом измерении не всегда находят свое адекватное выражение в верном понимании соотношения политических оболочек системы государственного управления и деятельности госаппарата.
Аналогичным образом слабо представляют себе адекватные механизмы формирования властной элиты и сторонники административной науки, делающие исключительный акцент на процедурных и нормативных механизмах реформирования госаппарата, но не учитывающие в должной мере роль политико-системных оснований деятельности правящего класса. Таким образом, административные реформы представляются им достаточными для изменения характера функционирования правящей элиты.
Существует и более узкий, условно говоря, менеджеральный подход к пониманию перспектив изменения механизмов формирования элиты. Он основан на понимании изменения характера эволюции государственной политики в современных условиях, ведущей к усилению ее проективного характера и постепенной минимизации неконгруэнтных методов управления общественными объектами. В данном случае предлагается шире использовать опыт корпораций, по-иному ставящих вопросы подбора руководящих кадров. Ставка делается не на рекрутинг управленческого состава (кадровое продвижение, рост, карьеру и пр.), а на персональный подбор управленцев («охоту за головами»), активизацию механизмов «звездного менеджмента».
По нашему мнению, рациональная интерпретация последних трех подходов позволяет синтезировать их базовые идеи и определить следующие направления деятельности для изменения механизмов формирования правящей элиты:
- перестроить деформированные каналы представительства гражданских интересов (прежде всего обеспечив честные и свободные выборы, добившись их систематического проведения на местных, региональных и федеральных площадках) и качественно повысить роль публичных механизмов в отборе элит и контроле за их профессиональной деятельностью;
- принципиально усилить зависимость исполнительных от представительных органов власти; добиться жесткого нормативно-правового регулирования деятельности госаппарата (в том числе и за счет формирования института административной юстиции); провести судебную реформу, направленную на усиление независимости судебных органов власти от институтов власти и управления;
- изменить принципы организации публичного дискурса, исключив политическую цензуру из практики регулирования медиапространства;
- сократить численность политических назначенцев в госаппарате, усилив позиции специалистов, не зависящих от влияния партийно-политического истеблишмента (в данном случае не исключается и привлечение иностранных специалистов, в то время как формирование «кадрового резерва» не должно считаться обязательным правилом); применять разные принципы подбора чиновников разного ранга (для ограниченного круга высших госменеджеров — spoil system, а для остальной части аппарата — merit system); весьма перспективным выглядит и формирование службы высших госуправленцев.
Конечно, такие трансформации не смогут решить всего комплекса проблем в отношениях элиты и неэлитарных слоев, государства и общества. При этом ряд решений (например, расширение численности высших чиновников, отбираемых по принципу политической приверженности лидеру), неминуемо законсервирует и даже усилит корпоративный характер госменеджмента. Более того, проблемой является сам поиск тех агентов развития (включая и соответствующие элитарные группировки), которые могли бы инициировать все эти процессы и — обозначив сопротивление сложившимся реалиям — предложить новые паттерны и нормы взаимоотношений государства и общества. Но даже начавшись, все эти институциональные подвижки смогут создать лишь основу для постепенного изживания (до безопасных для общества размеров) элитар-
ного корпоративизма и клиентелизма, сокращения теневых и коррупционных практик, а в итоге — возвращения уважения гражданами своей элиты и власти. Правда, и они не смогут победить угодничество и фаворитизм, ориентацию управленцев на власть (и ее носителей), а не на общественное благо.
Впрочем, эти проблемы лишний раз доказывают необходимость проведения институциональных реформаций. Думается, что таким образом удастся решить следующие задачи: трансформировать «ближнюю» деловую среду госаппарата, а также соответствующим образом видоизменить основания политической системы. Но главное — должны измениться принципы образования политико-административных альянсов, а за счет изменения на верхних этажах управления появится возможность трансформировать социально-экономическую структуру властных коалиций и создать надежный кадровый пул общественной модернизации.
Подчеркнем еще раз: при нынешнем институциональном дизайне правящего режима все поисковые проекты (означающие создание команд при тех или иных новых лидерах, заключение внутриэлитарных соглашений, изменение партнерских и союзнических отношений) могут лишь воспроизводить корпоративный характер правления, не навредив властному позиционированию «связанной группы», и — в лучшем случае — лишь частично видоизменить ее персональный состав. При этом случайные прорывы во власть неудобных для истеблишмента лиц режим будет ликвидировать быстро и безошибочно.
Столь же иллюзорны надежды на «возрождение национально ориентированной элиты», силу ее «цивилизационного потенциала» и «ценностной мотивации». Контрпродуктивность такого подхода прежде всего обусловлена вторичной ролью культурно-ценностных факторов, исключающей их преобладание над институциональными условиями политико-управленческой деятельности. Так что их активация не способна оказывать существенного влияния ни на проектирование профессиональной деятельности, ни на выстраивание новой архитектуры власти. Более того, ценностно-ориентационные формы сознания элиты по силе влияния, как правило, всегда проигрывают предметно-направленным, прикладным формам мышления, непосредственно обусловливающим практические действия управленцев (в том числе и высших). Поэтому единственно заметной зоной влияния ценностно заданных диспозиций является закрепление внутриэлитарных разломов и противоречий, лишь оформляющих групповые очертания деятельности различных коалиций управляющих.
Исходя из вышесказанного, следует подчеркнуть, что в рамках строго централизованных структур управления (сложившейся «вертикали власти»), жестко ограничивающих элитарные слои в самостоятельном проектировании, начальным условием будущих преобразований может стать только тот или иной институциональный диссонанс, обладающий возможностью распространения на всю систему власти (или ее важнейшие участки). Внутренним источником таких явлений могут стать «трения» между базовыми институтами власти и управления (и соответствующими коалициями игроков), противоречия между передовыми и традиционными отраслями экономики (обладающими собственными перспективами в связи с развитием международного разделения труда), а также конфликты в лидерской системе власти.
В этой связи особым значением для возможных преобразований обладает институт лидерства. Для России это прежде всего проблема сохранения/разрушения внутренней интеграции «тандемократии». Однако, несмотря ни на какие предположения, вопрос о том, являются ли предпосылкой институционального диссонанса противоречия во взглядах президента и премьера (по вопросам оценки экономической политики первых восьми лет правления Путина, деятельности госкорпораций, по содержанию будущей модернизации, реформе политической системы и ряду других проблем, по которым уже прозвучали публичные оценки двух лидеров), все так же остается открытым. Во всяком случае потребность для политиков и чиновников «оглядываться» — пусть даже формально — на различные мнения руководителей должна внести в их деятельность элемент новизны. Фактом остается и то, что свободолюбивая риторика президента успела создать корпус «сочувствующих» — причем как во власти, так и в низовых политических структурах.
Не углубляясь в иные аспекты институциональной перестройки власти и государственного управления, отметим лишь то, что, если элитам не удастся динамично перестроить свои внутренние взаимоотношения, встроившись в систему представительства гражданских интересов, то в действие могут быть приведены совсем иные, но уже разрушительные механизмы общественного переустройства. Правда, есть еще два важных обстоятельства: конфликты внутри правящего класса должны быть улажены непременно консенсуальным образом, ну и, конечно, желательно, чтобы после «перезагрузки» правящего класса у вершин власти не оказались консервативно-реакционные силы (которых в стране, увы, весьма и весьма предостаточно).
