Научная статья на тему 'Правящая элита России: к вопросу о механизмахи технологиях политического господства'

Правящая элита России: к вопросу о механизмахи технологиях политического господства Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

CC BY
419
69
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ПРАВЯЩАЯ ЭЛИТА / RULING ELITE / ПОЛИТИЧЕСКОЕ ГОСПОДСТВО / POLITICAL DOMINATION / ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНТЕРЕСЫ / SOCIAL INTERESTS / ИНТЕРЕСЫ ПРАВЯЩЕЙ ЭЛИТЫ / THE INTERESTS OF THE RULING ELITE / БАЛАНС ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ / THE BALANCE OF POLITICAL POWER / ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО ГРАЖДАНСКИХ ИНТЕРЕСОВ / REPRESENTATION OF CIVIL INTERESTS / ПОЛИТИЧЕСКИЕ / POLITICAL / ПРАВОВЫЕ И ИНФОРМАЦИОННЫЕ МЕХАНИЗМЫ И ТЕХНОЛОГИИ УДЕРЖАНИЯ ВЛАСТИ ПРАВЯЩЕЙ ЭЛИТЫ / LEGAL MECHANISMS AND INFORMATION AND TECHNOLOGY HOLDING POWER OF THE RULING ELITE

Аннотация научной статьи по политологическим наукам, автор научной работы — Соловьев Александр Иванович

В статье на основе понимания объективного местоположения элиты в системе государственной власти и управления показывается специфика выполнения своих политико-управленческих функций российским правящим классом. В этой связи освещаются факторы, обусловливающие постепенное утрачивание отечественной элитой способностей к профессиональному и справедливому распределению общественных ресурсов. Показывается, что такое положение, в конечном счете, ведет к формированию политических порядков, демонстрирующих наличие у правящего класса неоправданных привилегий в части получения общественных ресурсов, законодательно установленных прав, социальных возможностей и т.д. Классифицируя такое положение как форму политического господства правящей элиты, автор раскрывает основные политико-правовые и информационные технологии, позволяющие ей удерживать доминирующее положение в российском обществе и сохранять распределение общественных благ в свою пользу.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Russian Ruling Elite: the mechanisms and the technologiesof political domination

In the article on the basis of objective understanding of the location of the elite in the system of state power and management, it shows the specificity of the performance of its political and administrative functions of the Russian ruling class. In this regard, highlights the factors contributing to the gradual forfeiting domestic elite talent for professional and equitable allocation of public resources. It is shown that this situation ultimately leads to the formation of political orders, showing that the ruling class of unjustified privileges in obtaining community resources, legal rights, social opportunities, etc. Classify this situation as a form of political domination of the ruling elite, the author reveals the basic political, legal and information technology, allowing it to hold a dominant position in the Russian society and to preserve the distribution of public goods in their favor.

Текст научной работы на тему «Правящая элита России: к вопросу о механизмахи технологиях политического господства»

МЕХАНИЗМЫ И ПРАКТИКИ ВЛАСТИ

Соловьев А.И.

ПРАВЯЩАЯ ЭЛИТА РОССИИ: К ВОПРОСУ О МЕХАНИЗМАХ И ТЕХНОЛОГИЯХ ПОЛИТИЧЕСКОГО ГОСПОДСТВА

В статье на основе понимания объективного местоположения элиты в системе государственной власти и управления показывается специфика выполнения своих политико-управленческих функций российским правящим классом. В этой связи освещаются факторы, обусловливающие постепенное утрачивание отечественной элитой способностей к профессиональному и справедливому распределению общественных ресурсов. Показывается, что такое положение, в конечном счете, ведет к формированию политических порядков, демонстрирующих наличие у правящего класса неоправданных привилегий в части получения общественных ресурсов, законодательно установленных прав, социальных возможностей и т.д. Классифицируя такое положение как форму политического господства правящей элиты, автор раскрывает основные политико-правовые и информационные технологии, позволяющие ей удерживать доминирующее положение в российском обществе и сохранять распределение общественных благ в свою пользу.

Ключевые слова: правящая элита, политическое господство, общественные интересы, интересы правящей элиты, баланс политических сил, представительство гражданских интересов, политические, правовые и информационные механизмы и технологии удержания власти правящей элиты.

Традиционно понятие «политического господства», как правило, употребляется для констатации доминирования той или иной крупной социальной общности (группы), устанавливающей принципы использования власти в целях организации общественного порядка. В этом плане политическое господство является важнейшим субстанциональ-

ным признаком государства и показателем его способностей, обеспечивающих стабилизацию и определенную направленность в развитии общества.

Будучи продуктом материалистического, прежде всего, марксистского подхода, это понятие отражало доминирующие позиции класса, взявшего под контроль государственную машину и превратившую ее в орудие своей политической воли. Не углубляясь в анализ достоинств и недостатков такого подхода, отметим лишь то, что в сочетании с идеями Г. Моска он закрепил инструментальное отношение к элите и ее функциям. В силу этого вместо меритократических трактовок, рассматривающих элиту как «сливки общества» (социальный слой, чьи представители превосходили по своим качествам иных членов социума), ее позиционирование стало неразрывно связываться с представительством гражданских интересов, контролем над процессом принятия решений, правом интерпретации общественных благ и постановкой целей государственных стратегий, продуцированием массовых ценностей и другими функциями (позволявшими развернуть государственный корабль в ту или иную сторону).

Понятно, что такое толкование правящего класса, с другой стороны, означало и неспособность масс самостоятельно выполнять функции по управлению государством и применению власти. Это давало основание некоторым теоретикам-элитистам полагать, что в обществе вообще не существует ограничений, которые могли бы усмирить притязания правящих кругов и игнорирование ими интересов общества. Впрочем, их оппоненты все же пытались отыскать такие ограничения. Так, Й. Шум-петер видел гарантии сохранения общественной направленности деятельности правящего класса в единстве социального происхождения элитарных и неэлитарных слоев. Многие институционалисты рассматривали в качестве таких ограничителей гражданский контроль, механизмы иерархической и демократической подотчетности, влияние массового дискурса, аттестующие ту политическую систему, где «индивиды приобретают власть принимать решения путем конкурентной борьбы за голоса избирателей» и которая предопределяет общественный характер принимаемых властями решений и распределяемых ресурсов (Schumpeter 2000: 269). Такие, по сути, демократические подходы, как правило, связывали свои идеи еще и с концептом либеральной идеологии, устанавливавшей зависимость усиления влияния общества на правящие элиты от расширения гражданских прав.

Как бы то ни было, но очевидно одно: элитам в силу их статуса и общественного местоположения приходится выдерживать сложный баланс между интересами общества в целом, потребностями доминирующей социальной группы и собственными узкогрупповыми притязаниями. Понятно также, что политическая динамика может создавать различные конфигурации элитарных планов и замыслов, меняя соотношение между этими целевыми основаниями ролевых функций правящего класса. В этом смысле поиск пропорций между этими ориентирами в решающей степени определяет и характер общественного развития, и фактическое позиционирование элит, организующих социально-политические порядки и придающие им легализованные формы.

В науке предложена масса интерпретаций поиска элитой указанного социального эквилибриума. Марксизм связывал эти варианты при помощи понятия «отчуждения» общества от буржуазного государства, исторически меняющегося на систему коммунистического самоуправления народа; Ортега-и-Гассет писал о «восстании масс», перехватывавших управленческие функции элит и изменяющих систему государственного управления; К.Лэш, напротив, был уверен в неизбежности «восстания элит», чем дальше, тем больше концентрирующих в себе все политические инициативы общества и использующие государство для активного давления на граждан, и т.д. Множество оценок элитарной активности связано с характеристикой ее публичных и латентных сегментов (трайбов, «духовно-рыцарских» орденов, клик, сетей, альянсов, «семьи Ельцина», «коллективного путина» и прочих ассоциаций), способных осуществлять разнонаправленную деятельность на различных социальных аренах.

Представляется, однако, что в силу высокой автономности и самостоятельности элит найти какую-то одну логически непротиворечивую модель просто невозможно. В разных политических сообществах правящие элиты демонстрируют совершенно разнонаправленные действия: от ответственного служения обществу (особенно в первое время прихода демократической оппозиции к власти) до корыстного присвоения общественного богатства и установления жестких диктатур. Да и система оценок элитарной деятельности также далека от какой-либо унификации, поскольку множественные грани ее деятельности практически не имеют общего знаменателя и крайне слабо коррелируют между собой (к примеру, что важнее для общества: пробуждение у граждан

чувства национальной гордости или справедливое распределение общественных ресурсов?).

В решающей степени автономность деятельности элит обусловлена информационной асимметрией и закрытостью механизмов принятия государственных решений, где ответственность редко обретает публичные формы, а подотчетность обладает неиерархизированным характером. В свою очередь, такое положение предопределено тем фактом, что главную роль при разработке стратегий и целей государства играют различные сетевые коалиции, состоящие из лиц, контролирующих важнейшие финансовые, экономические, информационные, административные и прочие общественные ресурсы. И даже при высокой активности населения эта система целеполагания никогда полностью не открывается обществу. В этом смысле управленческие институты или публичный дискурс в основном играют роль либо предварительных площадок для согласования позиций, либо фактора, разогревающего общественное мнение, но при этом не способных гарантированно предопределить итоги принимаемых решений.

В силу такой политической морфологии власти в современном обществе отсутствует устойчивая корреляция между формами ее организации и общественным ростом (неразрывно связанным с социально ответственным характером распределения ресурсов). К примеру, многие исследования (в частности, А. Пшеворского) показывают, что демократии могут демонстрировать непропорциональные системы распределения ресурсов, в то время как авторитарные режимы (например, в странах Восточной Азии) обладают вполне эгалитарными системами распределения доходов (Gradstein, Milanovic, Ying 2001: 2). Одним словом, демократия как форма соучастия во власти элиты и неэлитарных слоев отнюдь не гарантирует общественной направленности деятельности государственных органов. Поэтому теоретически надо признать, что прямая зависимость между расширением демократических принципов организации власти и уменьшением социального неравенства, является всего лишь частным случаем в фактическом управлении государством.

Это показывает, что подлинным эпицентром принятия государственных решений являются субъективные качества элиты, предопределяющие характер понимания ее представителями общественных благ и каждый раз предлагающих их особенное соотношение со своими узкогрупповыми потребностями. Неслучайно многие ученые, в част-

ности, Ф.Хантер считали, что власть заключена в людях, в их взаимоотношениях, в неформальных связях, регулирующих их поведение (Hanter 1953: 60). В силу того, что ценностно-ориентационные и иные представления правящего класса и его ключевых представителей не являются однозначно заданными и зачастую не определяются даже деловой средой государственного управления, направленность действий правящей элиты в решающей степени является открытым процессом, хотя П.Сорокин и считал, что мораль общественного человека определяется характером организации экономического процесса1.

Конечно, с чисто логической точки зрения можно зафиксировать некие стадии и формы исполнения элитами своих функций, которые могут дать определенные основания для идентификации внутренних позиций правящего класса. Так, если считать аутентичное исполнение элитами своих представительских функций (осуществляемых в интересах общества) за некую отправную точку, то можно, как минимум, выделить и ее антагонистическую позицию — превращение элиты в группу, узурпирующую властно-управленческие позиции в обществе и перенаправляющие потоки общественных ресурсов в своих интересах (что и может рассматриваться как фаза ее политического господства). Переходной ступенькой в достижении такого положения является процесс перехватывания у общества прав на представительство интересов (в виде ограничения прав населения на выражение своих позиций, строительства административных и поощрения деятельности кластерных партий, усиления административного контроля политического рынка, сужения каналов представительства гражданских интересов и т.д.); повышения роли различных «чрезвычайных мер», ведущих к снижению качества и реальной роли государственных институтов

1 В то же время было бы ошибочным однозначно обвинять всех представителей правящего класса в корыстном характере выполнения своих обязанностей и тем более в злоупотреблениях. Поэтому как минимум неточным представляется утверждение, что наличие высоких позиций (предполагающих большой объем ресурсов, которым администраторы могут «распоряжаться и использовать по своему усмотрению») является прямой предпосылкой их коррупционного поведения (См.: Нисневич 2014: 32). Однако «свое усмотрение» может быть и общественно направленным (когда управляющий «перешагивает» административные барьеры ради пользы дела). Более того, этот подход игнорирует влияние сетевой организации элиты (в чьих ассоциациях чиновники могут вообще не присутствовать).

и их подмене активностью латентных структур правящего класса; постепенного внедрения политических коммуникаций, чьи нормы противоречат интересам общества (демонстрируя т.н. «поперечность» — Ж. Делез — их содержания социальным запросам общества) и с легкостью «перепрыгивают через барьеры права» (Пивоваров 2004: 11).

Представляется очевидным, что стадия «политического господства» элиты перепозиционирует данный слой в системе власти и управления, превращая его из представителей общества (и исполнителей его воли) в бенефициариев государственных программ и проектов (см. например Паренти: 2006). В этом случае выстраиваемые правящим классом векторы общественного развития, будучи в решающей степени направленными на узкогрупповые интересы элиты, превращают потребности общества и государства в сопутствующие задачи, реализуемые по остаточному принципу и прикрывающие подлинные цели власть предержащих. В этом смысле общественная власть (понимаемая как власть общества, организуемая в виде государственных институтов) меняется на попечительскую власть элиты, использующую свои латентные механизмы для проектирования целей и давления на общество (и конкурентов).

Представляется, что, несмотря на большое количество критериев оценки деятельности элиты (в том числе и на стадии политического господства), важнейшим показателем (демонстрирующим реальную позицию правящего класса) является величина общественных ресурсов, находящихся в распоряжении этого меньшинства. Собственно, этот параметр (при всей своей примитивности и редукционизме) позволяет отделить эти результаты правления элиты от результатов, достигнутых при ее правлении (ибо понятно, что любые масштабные формы госрегулирования всегда предполагают разные результаты, да и управляющим поневоле приходится решать стандартизированные задачи государственного значения).

Одним словом, можно дискутировать о содержании государственных интересов, успехах и трудностях, мешающих властям эффективно заниматься регулированием общественных отношений и т.д., однако надо признать, что в итоге любое состояние общества (его экономики, социальной сферы и проч.) всегда создает ту или иную конфигурацию доходов, которые получают различные группы общества, включая и представителей правящей элиты. Иначе говоря, любая фаза деятельности элиты (в том числе и политического господства) может и должна

оцениваться по количеству общественных благ, потребляемых правящим классом (и при этом соотнесенных с ресурсным обеспечением других слоев населения). В этой связи уместно вспомнить и Макса Ве-бера (показавшего, что значительная часть политиков живет за счет политики), и Чарлза Линдблома (доказавшего, что элита может и политику «подгонять» под определенные цели, и цели под проводимую политику, и ради чего она совершает и проективные действия, и «выкарабкивается» из критических ситуаций). Так что уровень потребляемых элитой ресурсов является, пусть и огрубленным, но, в конечном счете, весьма определенным показателем их профессиональной деятельности.

Конечно, весь мировой опыт показывает, что правящее меньшинство никогда не действует себе в убыток и всегда отличается более высоким уровнем жизни. Однако даже в этой дифференциации скрыты совершенно различные пропорции, отражающие широкий комплекс социально-политических условий. Что касается России, то последние полтора десятилетия показали устойчивые тенденции роста благосостояния правящего класса, по оценке ряда аналитиков, свидетельствующие о появлении в стране даже не форбс-элиты, а особого форбс-пространства, ориентированного на интересы той новой аристократии, чей стиль жизни (учитывая, что их семьи живут за границей, там же учатся их дети, а в стране они только зарабатывают деньги) схож с «синдромом оккупанта» (Ю. Лотман), а по своему уровню недоступен представителям элиты даже из многих зарубежных стран. И существенная часть этой социальной прослойки — федеральные и региональные политики и высшие представители госбюрократии. И все эти тысячи миллионеров, представляющих население в законодательных органах власти или работающих в исполнительных и судебных структурах (в Центре и на местах), живут «как бы за стеклом», не видя и не понимая того, «как живут реальные люди» (Что осталось от социального государства 2015: 2). По сути, это «временщики», которые со временем уйдут со своих постов и позиций, но при этом, твердо зная, что они оставят своим детям, и их не волнует, «что будет дальше со страной, которую, на словах, они горячо любят» (Там же).

Не случайно многие специалисты, в частности, Е. Гонтмахер небезосновательно оценивают российское государство как «антисоциальное», преследующее только «собственные цели» » (Что осталось от социального государства 2015: 2). Такое положение, где люди рассмат-

риваются как расходный материал, является итогом не только неэффективного управления (в результате чего страна ежегодно теряет почти 2 % ВВП), разбазаривания средств и ужасающей коррупции, но и сознательной линии управляющих, прекрасно понимающих, как использовать свое положение для увеличения собственных ресурсов. Не углубляясь в историю, можно констатировать, что нынешние поколения элиты (во всем спектре своих коалиций — «питерцев», «силовиков», «газовиков» и «нефтяников», земляческих группировок и др.), получив доминирующие позиции в политическом и административном руководстве, создали тот «капитализм для своих», который и олицетворяет нынешнее российское государство и общество.

Невиданная в России коррупция, сформировавшая экономику «РОЗ»1 и подчинившая государственные институты (прежде всего, судебные и силовые) интересам сетевых коалиций правящего класса, является источником постоянного совершенствования механизма перекачки общественных ресурсов в карманы политиков и чиновников федерального и регионального уровней, по-своему реагируя на санкции, деоффшоризацию и иные новации и вызовы времени. Не стоит, видимо, говорить, что процветание этой коллективной «рублевки» происходит на фоне усугубляющегося роста бедности в стране (в чьи тенета попадают не только безработные, но и работающие специалисты) и стремительного увеличения людей, имеющих недопустимо низкие доходы. И, к сожалению, динамика ситуации не дает оснований считать, что установленные элитой «правила игры», позволяющие ей получать политическую и административную ренту за счет «молчаливого» большинства (см. Институциональная политология 2006: 31) в скором времени сойдут на нет.

Весьма показательно, что все акции по борьбе с коррупцией, политизацией судов или пропаганда эффективных мер по развитию экономики не могут породить хоть какой-то системный эффект,2 способный установить должный правовой порядок и вывести страну из той исторической зоны, которая грозит ей сохранением постоянного места на

1 РОЗ — распил, откат, занос (А. Белковский).

2 Например, сегодня в стране действуют 5 Федеральных законов, 13 Указов Президента, 5 Постановлений Правительства, направленные на борьбу против коррупции. Но весь этот комплекс документов оказывается бессильным в борьбе с этим злом.

периферии мирового развития. Представляется, однако, что бесплодность реальных усилий, направленных на оздоровление ситуации, на деле показывает не столько неспособность властей добиться необходимых социально-экономических успехов, сколько их стремление сохранить существующий социальный порядок (и в первую очередь принципы распределения ресурсов), адаптировав его к современным факторам внутреннего и внешнего давления. Все это позволяет сделать вывод, что такая линия демонстрирует подход отечественной элиты к социальным проблемам лишь с точки зрения их «избирательной окупаемости» (Роберт Даль), провоцирующей замещение общественных ориентиров целями самообогащения1. Памятуя о многочисленных фактах фальсификации выборов, политизированных решениях судов и иных аналогичных фактах, можно утверждать, что правящая отечественная элита неуклонно утрачивает свои представительные функции и, абсолютизируя свои управленческие возможности, превращается в заказчика и бе-нефициария госрегулирования. Тем самым, она перепрофилирует систему власти и госуправления на свои собственные интересы, превращая рычаги политического господства в средство самолегитимации и ресурсного самообеспечения.

Надо признать, что политико-административными условиями, обеспечивающими такой перекос в распределении общественных ресурсов, являются низкое качество государственных, особенно судебных институтов; жесткий контроль за публичными, в частности протестными формами гражданской самодеятельности, подрывающий коммуникации государства и общества и общегражданскую солидарность; неуклонная минимизация неотчуждаемых полномочий местных органов власти и т.д. Не случайно ряд аналитиков дает весьма жесткие оценки такому положению дел, полагая, что сегодня вместо государственной политики в стране сложился «лишь персональный бизнес высшей бюрократии, интересам которого подчинены экономические, полити-

1 Нельзя не сказать, что установка правящих кругов на самообогащение поражает особым цинизмом, с которым «представители народа» распределяют общественные блага (вспомним, например, о попытках ГосДумы принять «Закон Роттенберга», компенсирующий издержки западных санкций для приближенных к властям бизнесменов; многомиллионные зарплаты руководителей государственных банков и корпораций; качественное повышение пенсий и зарплат высшим госчиновникам; строительство многочисленных роскошных резиденций для руководства страны и проч.).

ческие и идеологические шаги нашей власти» (Иноземцев 2015: 55). Более того, ряд специалистов видят в выдвижении стратегических проектов как одного из основных инструментов «экономического маневра» на современном этапе больше негативных, чем позитивных последствий. Поскольку ряд из них, в частности, создание «территорий опережающего социально-экономического развития», демонстрирует, помимо желания властей «сдать <...> в долгосрочную аренду <...> целые масштабные территории страны», отказ от «установленных законом социальных стандартов <...> и конституционных принципов государственного управления» (Болдырев 2015: 26-27).

Конечно, в России всегда существовали условия, которые постоянно склоняли правящий класс к элитарному типу правления. Это неизбывный этатизм и наличие авторитарно-тоталитарных традиций в организации власти; слабость гражданских институтов и общественной самоорганизации, низкая заинтересованность людей в контроле правящих кругов; постоянные поползновения власть имущих на персонали-зацию служебных полномочий. Это культурный раскол общества, неукорененность в общественном мнении прав меньшинства; культурные стандарты отечественной бюрократии (относящейся к гражданам, как к подчиненным, склонной к манипулированию, демонстрирующей неуважение к законам и проч.); отсутствие традиций конкурентной политики; неизживаемый революционаризм и низко консенсуальный климат в обществе и т.д. Однако на каждой стадии общественного развития комбинация всех этих факторов оказывала различное воздействие на статус и управленческие практики правящей элиты.

В этом смысле следует отметить современные — в известной мере безотносительные к характеру социально-экономических результатов общественного развития — механизмы и технологии воспроизводства правящим классом своего господствующего положения. Причем, как в Центре, так и на местах. Учитывая весьма широкий круг таких методов, условно разделим их на отраслевые инструменты, аттестующие предметную специфику социальных арен: политические, административные (управленческие) и информационные (методы символической политики).

Так, политические технологии, прежде всего, направлены на контроль реперных точек режима правления — механизмов представительства гражданских интересов, рекрутинга правящего класса, уровня поддержки власти и публичной активности населения. К этим методам политического воспроизводства правящего режима следует отнести:

— принятие политически мотивированных законов, расширяющих возможности правящего режима по контролю над политическим пространством (например, перманентное изменение избирательного законодательства перед каждыми федеральными выборами, создающие преимущества провластным структурам и фигурам; усиление административного контроля над партийным рынком, НКО, медиапростран-ством, протестными движениями);1

— вытеснение социально детерминированных (электоральных и квалификационных) механизмов рекрутирования политических лидеров мерами протекционистской поддержки и сетевого менеджмента, отсекающих нежелательных лиц от статусных позиций и создающих фактические преференции людям из многоярусного резервуара истеблишмента (в основном представляющих силовой и углеводородный сектор правящего класса);2

— политически мотивированную правоприменительную практику (позволяющую активизировать использование административного ресурса на выборах, ужесточать контроль над формами гражданской активности населения, устранять неугодные структуры с политического рынка, политизировать деятельность судебных инстанций и т.д.);

— сохранение внутренней противоречивости национального законодательства, позволяющее властям произвольно использовать отдельные правовые положения для точечного применения санкций против политических соперников и конкурентов, осуществления скрытого финансирования выборов, участия крупных корпораций в обеспечении электоральных результатов и т.д.;

— устранение реальной политической конкуренции (за счет усиления административного контроля за протестными и оппозиционными акциями и движениями, масс медиа, партийными структурами; созда-

1 К примеру, специалисты фиксируют последовательное искажение явки и результатов выборов, которое достигало «своего максимума на выборах Президента РФ в 2008» и «выборах депутатов в 2007», а в 2011 «вызвало к жизни протестное движение за честные выборы» (Бузин 2014: 67).

2 Показательно, что еще несколько лет назад ученые методами включенного наблюдения зафиксировали качественное расширение присутствия (и влияния) представителей силовых структур и спецслужб в системе управления государством, поставив, таким образом, вопрос о формировании в стране особого типа управления государством - «милитократии» (О.Крыш-тановская).

ния фейковых проправительственных организаций; укрепления монопольных позиций «думских» партий) и, как следствие, разрушение политического рынка;

— ужесточение контроля над деятельностью гражданского сектора, предполагающее вытеснение из публичного пространства всех нелояльных сообществ и организаций и таким образом сужение легальных возможностей для проведения демонстраций, пикетов, референдумов и осуществления критики в адрес государственных структур; позиционирование неугодных НКО в качестве иностранных агентов; создание «патриотических стоп-листов» и списков «нежелательных организаций»; расширение полномочий силовых структур и спецслужб и т.д.;

— осуществление точечных «репрессий» против оппозиционных активистов, лидеров и просто протестующих граждан1.

— активное использование технологий самолегитимации правящего режима;

Специфическим значением отличаются и методы, обладающие собственно управленческим характером. К ним, прежде всего, стоит отнести:

— дирижизм или технику конструирования социальных групп, получающих преимущественные ресурсы2. В российских условиях такая

1 К таким технологиям относятся: 1) фальсификация административных и уголовных дел в отношении участников массовых протестных акций; 2) неадекватные по строгости наказания для лиц, действительно совершивших правонарушения в ходе протестных акций, с использованием неприменимых к ним статей УК РФ; 3) фальсификация уголовных дел в отношении лидеров оппозиционных организаций и гражданских активистов по основаниям, не связанными с протестными акциями; 4) «профилактические» задержания гражданских активистов и фальсификации против них административных дел с целью не допустить их участие в протестных мероприятиях; 5) включение гражданских активистов в списки лиц, «склонных к экстремистской деятельности», и применение к ним не основанных на законе санкций (запрет на выезд из населенного пункта и т.д.) (Савва Е.В., Савва М.В 2014: 83).

2 Уточним в связи с этим, что существует три типа социально ориентированных технологий госрегулирования, предполагающих «рассеивание» и «концентрацию» общественных ресурсов: классические (когда интересы социальных групп оцениваются через призму обусловливающих их содержание объективных условий, а решения являются продуктом последовательного агрегирования гражданских потребностей); интеракционистские (предпола-

тактика выделения адресных групп неразрывно связана с расширением возможностей рентоориентированного поведения госбюрократии;

— фактическое расширение (сохранение) государственного контроля над экономическим (особенно предпринимательским) сектором, усиление явных и неявных форм контроллинга над бизнес-структурами и учреждениями (не исключающим разноликие формы государственного рейдерства);

— использование результатов серых схем движения товаров и услуг для финансирование политических проектов (избирательных, рекру-тинговых, покрытие трансакционных издержек в отношениях с проправительственными «активистами» и т.д.).

Принципиальную роль играют и технологии информационного типа или методы символической политики, чьи образы, внушающие понимание «справедливого» распределения «общественных благ» и эффективной реализации «государственных интересов», направлены на создание положительных имиджей действующих властей и проводимой ими политики.

Смысловой основой такой линии является идеологическая установка на отождествление государства и правящего режима. Таким образом, патриотизм позиционируется не как любовь к Родине, а как показатель политической лояльности к властям, в результате чего любая критика политического курса или руководства страны рассматривается как антигосударственная деятельность (подготовка «цветных революций», «майданов») или же проявление «русофобии» и «поклонение Западу»1.

гающие, что социальные проблемы являются формами проекции коллективных чувств, настроений, мнений, корректирующих «простое» отражение объективных условий в обществе. В этом смысле «социальная проблема существует, прежде всего, с той точки зрения, как она определяется и воспринимается в обществе» (Б1ишег 1971: 300); дирижистские (демонстрирующие волевой характер конструирования каналов и механизмов, предполагающих перераспределение ресурсов в интересах приоритетных групп на основании замещения результатов агрегирования и общественных позиций мнением руководящих лиц).

1 К примеру, в июне 2015 г. мэр Новосибирска А.Локоть в одном из своих выступлений на Общественном совете при мэрии обвинил Демократическую коалицию в том, что она готовит в городе «оранжевую революцию» на деньги Госдепа США. И что, по его сведениям, американцы финансируют такой про-

К технологиям символической политики можно отнести:

— агрессивное использование в публичном дискурсе разнообразных пропагандистских и агитационных методов, педалирующих противостояние большинства («здоровых сил») с внешними и внутренними противниками (к которым относятся не только открытые противники режима, но и все критики власти и просто здравомыслящие люди, имеющие свою точку зрения на происходящие процессы);1 В смысловом отношении данные технологии базируются на укреплении престижа консервативных ценностей, ребрендинге образа Президента, популяризации особого для России «цивилизационного кода», разжигании антизападных настроений и разрушении позитивного облика оппозиции;

— гибкое сочетание механизмов и инструментов on-line и off-line политики (например, скоординированные выступления традиционных СМИ и проправительственных активистов в блогосфере);

ект еще в ряде городов России. (См. Мэр Новосибирска. 2015) Представители Демкоалиции подали на мэра в суд.

1 По сути, сегодня любая протестная акция или критика интерпретируется властями как попытка подорвать «государственные устои» или «заказная деятельность» со стороны Запада и его спецслужб. Из уст депутатов Госдумы звучат призывы ликвидации всех НКО, признанных «иностранными агентами»; пересмотреть законность статуса прибалтийских государств; не выпускать за границу «русофобов», а некоторые народные избранники ухитряются даже показатели профессиональной деятельности ученых — индекс Хирша — рассматривать как коварные происки Запада, навязывающего нам свои ценности. В публичном пространстве начинает использоваться семантика, которая никогда, даже во время холодной войны не использовалась властями («национал-предатели», «враги народного сознания» и др.). В унисон таким установкам отдельные «теоретики» отождествляют «либерализм с фашизмом», проповедуют ценности мононационального устройства России и т.д. Одновременно идет скрытая реабилитация сталинизма и поощрение имперских традиций (открытие музея Сталина в Тверской области, планируется восстановление памятника Дзержинского в Москве и т.д.). В конечном счете, нагнетание атмосферы напряженности становится обыденным явлением, а многочисленные практики «цивилизационной борьбы» с Западом и культивации «безбашенного патриотизма» создают атмосферу эмоциональной перегруженности государства, способствующую распространению страхов, «политическому озверению» общества, созданию в стране атмосферы негражданственности (неудивительно, что сегодня, в июле 2015 г. — по данным Левада-центра — более 69% россиян стараются не иметь лишних контактов с властью).

— установление негласной цензуры на федеральных телеканалах и центральных СМИ, составление «черных списков» для нелояльных политиков, ученых и специалистов;

— персональные атаки на критически мыслящих журналистов и поощрение самоцензуры в политической журналистике;

— использование хакеров и блогеров для активизации проправительственных настроений интернет-аудитории;

— организация скандалов и провокаций, раскалывающих гражданское поле и снижающих уровень консолидации общества;

— оправдание охранительной тенденции в отношении высших представителей правящего слоя (коррекция Гражданского кодекса и иных правовых актов, не позволяющих официально сравнивать доходы и расходы госчиновников; отказ от публикации доходов руководителей госкорпораций; принятие «Закона о забвении», позволяющего скрывать компрометирующие сведения о власть предержащих и т.д.);

— организация лекций провластных «интеллектуалов» на предприятиях и в высшей школе.

В публичной сфере применение технологий символической политики происходит в форме «демократического спектакля», использующего многогранные имитации «протеста/солидарности», направленного на РЯ-позиционирование основных политических фигур в публичном пространстве, разрушение позитивного имиджа оппозиции, противопоставление внешним угрозам и проч. При этом смысловая интенция распространения пропагандистских технологий напоминает религиозную триаду: предупредить распространение нежелательных идей, разубедить их носителей в неприемлемости взглядов, отлучить (от партии, государства, Родины).

Понятно, что в высоко конкурентном мире, где существуют прямые угрозы безопасности страны, неизбежны разнообразные формы информационного противоборства (так или иначе связанные с манипулированием, дезинформацией и проч.). Однако следует видеть, что даже при таких обстоятельствах нельзя превращать противостояние в единственную основу массовых коммуникаций. Более того, ориентация на внутреннюю консолидацию общества должна предполагать сохранение возможностей для разнообразных гражданских идентификаций, уважительного отношения к различного рода меньшинствам.

Представляется, что основная интенция символической политики состоит в утверждении двух морально-политических максим — ждать

и терпеть (что по умолчанию означает, что власти в будущем сами все устроят как надо). Тем самым такие информационные действия, поощряющие привычную для страны «азиатскую доблесть смирения» (В. Ген), обеспечивают и последовательное вытеснение любых форм гражданского контроля из системы госрегулирования. Того общественного контроля со стороны гражданского общества, который, как справедливо считает Т.А. Кулакова, направлен на «снижение социального неравенства», устранение привилегий «вне и в обход разработанных механизмов формального представительства», использование незаконных методов влияния на «принятие социально значимых решений» (Кулакова 2011: 311).

На фоне неизменяемой конфигурации правящего слоя и сохраняющихся трендов в распределении ресурсов такое положение позволяет предположить, что символическая политика в основном имеет не консолидирующей общество характер, а сугубо охранительный. Более того, нельзя не видеть и того, что суммарным эффектом такого информирования становится углубление идеологических противоречий (в свою очередь, провоцирующих расширение националистических и шовинистических настроений), а также увеличение чувства тревожности общественного мнения. И в этом плане никого не должен убаюкивать высокий уровень поддержки Президента (демонстрирующий не столько внутреннюю сплоченность общества, сколько решимость в осуждении противников).

Таким образом, символическая политика, пытаясь повысить репу-тационный капитал правящего режима (демонстрируя в этих целях «образцы демократизации», имитируя гражданский характер государственных институтов, повышение роли общественности и т.д.), по факту всего лишь позволяет элитам оперативно разворачивать общественное мнение в выгодное для них русло. Но в том числе и прикрыть свои партикулярные планы по перераспределению ресурсов. Учитывая такую «озабоченность настоящим», уместно провести аналогию с современной Украиной, где националистическая истерия (в сочетании с обильной помощью Запада) ведет к обнищанию рядовых граждан и обогащению правящей верхушки.

В связи со сказанным представляется важным отметить, что обозначенные технологии и механизмы самовоспроизводства правящего режима не просто тормозят развитие общества, но и препятствуют появлению новых сегментов политической и экономической элиты, заин-

тересованных в продвижении перспективных проектов и целей. Это, в свою очередь, замораживает и тормозит структурные преобразования, не давая прорастать инновационным экономическим и политическим конструкциям. В итоге идеологический консерватизм правящего слоя обретает свою фундаменталистскую версию (исключающую развитие как таковое), способную оставить Россию за чертой современности. Ведь сегодня не только специалистам, но и всем мало-мальски думающим людям понятно, что если в самое ближайшее время не будут сделаны решительные шаги по изменению экономического положения (другими словами, если элиты не начнут работать на общество, в полной мере используя его пассионарную энергию), то страна навсегда останется самой масштабной территорией «четвертого мира».

Будет ли наверняка понимающая эту ситуацию элита делать решительные шаги по изменению своих коммуникаций с обществом или же станет «тянуть» время, до последнего выкачивая из страны «свою» ренту, может показать только будущее. Но готовы ли элиты к внутренней перестройке? Отвечая на это вопрос, надо видеть и то, что, к глубокому сожалению, общество в этой ситуации пока еще не является стороной, способной помочь правящему классу вернуть его подлинный статус. Одним словом, агрессивность элиты и бессилие общества — это не то лекарство, которое нужно сегодня России.

ЛИТЕРАТУРА И ИСТОЧНИКИ

Болдырев Ю. Начинать надо с мировоззренческих целей и мотивов // Мир перемен. Специальный выпуск 2015. С. 26-27.

Бузин А.Ю. Эволюция электоральных показателей российских выборов в 1996-2012 годах // Полис. 2014. № 6. С. 67

Иноземцев В. В России нет экономической политики // Мир перемен. Специальный выпуск 2015. С. 55.

Институциональная политология: Современный институционализм и политическая трансформация России / Под ред. С.В.Патрушева. М.: ИСП РАН, 2006. С. 31.

Кулакова Т.А. Политика изменений: административные реформы и взаимодействие государства и общества. СПб.: Изд. СПбГУ, 2011. С. 311.

Мэр Новосибирска Анатолий Локоть заявил, что Демократическая коалиция готовит в России оранжевую революцию// Сиб.фм. 30.06.2015 URL: http:// sib.fm/news/2015/06/30/mehr-novosibirska-anatolij-lokot-zajavil-chto-demokraticheskaja.

Нисневич Ю.А. Публичная власть и коррупция: социально-антропологический подход // Полис. 2014. № 6. С. 32.

Паренти М. Демократия для избранных: Настольная книга о политических играх США / пер. с англ. В.Н. Горбатенко. М.: Поколение, 2006.

Пивоваров Ю. С. О «нормативности фактического» в русской политике // Властные элиты современной России / Отв. ред. В.Г. Игнатов и др. Ростов на Дону: Изд-во СКАГС, 2004. С. 11.

Савва Е.В., Савва М.В. Политические репрессии в современной России и методики креативного сопротивления // Публичная политика / Под ред. М.Б. Горного и А.Ю. Сунгурова, СПб.: Норма, 2014. С. 83.

Что осталось от социального государства // Новая газета. № 70 (2357). 06.07.2015. С. 2.

Blumer G., Blumer H. Social problems as collective behavior // Social problems. 1971. Vol. 18. P.300.

Gradstein M., Milanovic B., Ying Y. Democracy and Income Inequality: an Empirical Analysis. Washington, DC: Poverty and Human Resources, 2001. P. 2.

Hanter F. Community Power Structure: A Study of Decision Makers. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1953. P. 60.

Schumpeter P. Capitalism, Socialism, and Democracy. N.Y.; L.: Routledge, 2000. P. 269.

REFERENCES

Blumer G., Blumer H. Social problems as collective behavior // Social problems. 1971. Vol. 18. P. 300.

Boldyirev Yu. Nachinat nado s mirovozzrencheskih tseley i motivov [Boldirev Yu. One may start from the ideological aims and motives] in Mir peremen. Spetsialnyiy vyipusk, 2015. P. 26-27 (in Russian).

Buzin A. Evolyutsiya elektoralnyih pokazateley rossiyskih vyiborov v 19962012 godah [Buzin A. The evolution of electoral performance of Russian Elections] in Polis. 2014. № 6. P. 67 (in Russian).

Chto ostalos ot sotsialnogo gosudarstva [What has left from the welfare state] in Novaya gazeta. # 70 (2357). 06.07.2015. P. 2. (in Russian).

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Gradstein M., Milanovic B., Ying Y. Democracy and Income Inequality: an Empirical Analysis. Washington, DC: Poverty and Human Resources, 2001. P.2.

Hanter F. Community Power Structure: A Study of Decision Makers. Chapel Hill: University of North Carolina Press, 1953. P. 60.

Inozemtsev V. V Rossii net ekonomicheskoy politiki [Inozemtsev V. There is no economic policy in Russia] in Mir peremen. Spetsialnyiy vyipusk, 2015, P. 55. (in Russian).

Institutsionalnaya politologiya: Sovremennyiy institutsionalizm i politicheskaya trans formatsiya Rossii [Institutional Political Science: Modern institutionalism and political transformation of Russia] ed. S.V.Patrusheva. Moscow, ISP RAN, 2006. P. 31.

Kulakova T. Politika izmeneniy: administrativnyie reformyi i vzaimodeystvie gosudarstva i obschestva [Kulakova T. Policy of changes: administrative reform and

interaction of state and society], St.Petersburgb.: Izdatelstvo SPbGU, 2011. P. 311 (in Russian).

Mer Novosibirska Anatoliy Lokot zayavil, chto Demokraticheskaya koalitsiya gotovit v Rossii oranzhevuyu revolyutsiyu [Novosibirsk Mayor Anatoly Lokot said that the democratic coalition is preparing an orange revolution in Russia] on Sib.fm. 30.06.2015 URL:http://sib.fm/news/2015/06/30/mehr-novosibirska-anatolij-lokot-zajavil-chto-demokraticheskaja (in Russian).

Nisnevich Yu.A. Publichnaya vlast i korruptsiya: sotsialno-antropologicheskiy podhod [Nisnevich Yu. The public power and corruption: the socio-anthropological approach] in Polis. 2014. № 6. P. 32 (in Russian).

Parenti M. Demokratiya dlya izbrannyih: Nastolnaya kniga o politicheskih igrah SShA. [Parenti M. Democracy for a few].Translation from English V.N. Gorbatenko. Moscow, Pokolenie, 2006 (in Russian).

Pivovarov Yu.S. O «normativnosti fakticheskogo» v russkoy politike [Pivovarov Yu. About «Normativity of Actual» in Russian politics] in Vlastnyie elityi sovre-mennoy Rossii , ed. V.G. Ignatov and others. Rostov na Donu, SKAGS, 2004. P. 11. (in Russian).

Savva E.V., Savva M.V. Politicheskie repressii v sovremennoy Rossii i metodiki kreativnogo soprotivleniya [Savva E. V., Savva M. V. Political repression in modern Russia and techniques of creative resistance] in Publichnaya politika. Ed. M.B. Gornii and A.Yu.Sungurov, SPb, Norma, 2014. P. 83 (in Russian).

Schumpeter P. Capitalism, Socialism, and Democracy. N.Y.; L.: Routledge, 2000. P. 269.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.