CC BY
44
Н.Хренов
РОССИЙСКИЕ МЕДИА В ПОСЛЕДНИЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ:
ОТ РЕНЕССАНСА К КРИЗИСУ
То, что медиа — могущественная сила, знают все. Д. Дондурей, имея в виду телевидение, утверждает, что оно — главный производитель смыслов1. Однако, если вспоминать множество просмотренных в последнее время телепередач, невольно возникает вопрос: производитель смыслов или симулякров? Но на него не сразу ответишь. Действительно, с помощью медиа можно манипулировать сознанием отдельных людей и целых обществ, формировать мнения, представления, оценки. Наконец, создавать мифы. И эти мифы могут быть сильнее самой реальности. Можно также с помощью медиа конструировать идентичности, в том числе, коллективные. Сильная сторона медиа заключается в том, что они способны выходить за пределы культуры, а значит, экспериментировать, т.е. внедрять в индивидуальное и массовое сознание принципиально новые структуры мышления и художественного выражения. Вспомним в этом смысле мозаичные и клиповые формы организации текстов, которые сегодня становятся привычными.
И здесь возникают далеко непростые отношения между медиа и культурой, хотя может показаться, что медиа — это именно и есть культура, ядро культуры, во всяком случае, современной, которую уже невозможно представить без электронных технологий. Медиа способны выступать и разрушителями культуры и ее созидателями. Но случается так, что культура как матрица, сотканная из множества формул и форм, возникших на разных стадиях истории и функционирующих бессознательно, возвращает вырвавшиеся на свободу средства медиа в свой контекст. Поэтому можно разделять точку зрения тех, кто полагает, что в культуре ничего не исчезает. Но дело не только в том, что в ней ничего не исчезает, но и в том, что это неисчезающее еще и воздействует, причем самым неожиданным и бессознательным образом. Важно отдавать отчет в том, как именно действует всплывающий в коллективной памяти некогда активный фрагмент какой-то целостной формулы. Он может всплывать стихийно, и его часто не подвергают рефлексии, поскольку не осознают. Но им можно воспользоваться для того, чтобы транслировать по каналам медиа какую-то информацию как сообщение с какой-то определенной целью. И власть, как правило, когда ей удается улавливать общественные настроения, этим пользуется.
Тема «медиа и общество» весьма обширна. Тут и комплекс актуальных, обращающих на себя внимание современных проблем, и экскурсы в историю медиа. Но весьма проблемным является даже вопрос о предмете рассмотрения, т.е. медиа. Тут и пресса, и печать, и телевидение, и кино, и радио, и реклама, и
Интернет, и много чего еще. Предваряя дискуссию о медиа, редакция журнала «Отечественные записки» констатирует, что точно определение медиа дать весьма трудно. «То есть определение СМИ как будто есть, но оно таково, что подпадает под него фактически все, что угодно — от «Отечественных записок» до рекламного щита "Я люблю тебя, Солодов!"»2. В промежутке умещаются книги. Интернет, телевидение и радио, предвыборные листовки и стикеры автодилеров на бамперах — в зависимости от того, насколько широко склонен толковать словосочетание «средства массовой информации» тот или иной исследователь этого явления, СМИ безграничны»3.
Основатель журнала «Афиша» И. Осколков-Ценципер формулирует: «Медиа — это способность рассказывать истории и через это давать нам новые линзы, инструменты для понимания действительности»4. Когда автор этой формулировки употребляет слово «инструмент», то под этим он имеет в виду способ конструирования с помощью медиа новой действительности. Так в нескольких предложениях он формулирует то, о чем Н. Луман пишет целые книги. И вот емкая формула предмета: «Медиа — это способность небольшого числа голосов быть услышанным большим количеством ушей»5.
Начнем анализ темы с установления периодизации в деятельности медиа и, в частности, с исходной точки, когда их действие начинает восприниматься как взрыв. Этой исходной точкой в нашем недавнем прошлом является начавшийся распад большевистской империи, иначе говоря, приход к власти М. Горбачева. Правда, с тех пор утекло уже много времени, и мы сегодня находимся в другой ситуации. Пережитые последние десятилетия позволяют выделить два главных этапа в истории современных медиа — их ренессанса в 1990-е годы и их кризиса в 2000-е годы. И хотя о кризисе медиа сегодня говорят сами представители медиа, это деление на два периода является условным.
Распад большевистской империи, упразднение государственного контроля, активизация либеральных идей, возникновение общественного мнения — все способствовало ренессансу медиа. А главное: общество ощутило себя самостоятельным по отношению к государству. Свобода медиа — следствие свободы общества. Но не только о следствии свободы общества в данном случае следует говорить. Медиа активно формулировали общественное мнение. От медиа многое зависело.
Процитируем высказывание главного редактора газеты «Сегодня» Д. Остальского. Эта газета является первым медиапроектом В. Гусинского. Он говорит, что журналистское сообщество сыграло роль отсутствующего, как известно, в России среднего класса. В начале 1990-х были только первые олигархи и беднейшая часть населения. Последние пострадали от реформ, и им трудно было разделять идеи реформаторов. «Единственная часть общества, — говорит он, — которая поддерживала либеральное направление в политике, направление Ельцина-Гайдара, были журналисты... Реформаторское направление на-
чала 1990-х в значительной степени держалось на поддержке журналистского сообщества»6. Если с этим согласиться, то можно считать, что нет более яркой иллюстрации к теме «медиа и общество», чем эта. Конечно, преувеличение, что журналисты могли сыграть такую роль. Тем не менее, сделанное ими значительно. Стоит ли доказывать, что в силу этого журналисты часто оказывались в опасности? Приведем один факт. Во время путча в 1990 году из Белого дома шла трансляция. Ее отключили. Репортерам пришлось выйти на площадь, заполненной людьми, и продолжать вещание. Это нужно было сделать, чтобы люди не покинули площадь. Если бы они ушли, немедленно были бы введены танки. Судьба самих репортеров была бы весьма драматической. Поэтому вещание продолжалось круглосуточно7.
Обратим внимание на уникальный случай, когда в истории произошло совмещение медиа, или средств массовой коммуникации, для которых основополагающим признаком, согласно Н. Луману, является отсутствие интеракции (т.е. непосредственного взаимодействия людей в одном пространстве, в котором люди видят и слышат друг друга), с одной стороны, со средствами массового воздействия, которые имеют место лишь при наличии интеракции, с другой. ~
В российской науке средства массовой коммуникации и средства массового воздействия разводятся8.
Когда М. Маклюен говорит о медиа, он использует понятие «взрыв». Но он связывает это с появлением каждого нового средства медиа, будь то печатная книга или телевидение. Однако то, что происходило в 1990-е в России, тоже похоже на «взрыв». Но взрыв на этот раз происходил с помощью уже успевших стать традиционными медиа. Выяснялось, что в медиа существовал такой потенциал, который в Советском Союзе до этого не был востребован.
Сегодня от этой эпохи мало что осталось. Разве что вульгарная ругань Жириновского. Так мы оказываемся очевидцами того, что сами творцы медиа называют кризисом. Государство берет реванш, демонстрируя жесткую логику российской истории, связанную с раскачиванием маятника то в сторону оттепели, то в сторону заморозков. В начале 1990-х в России вышло интересное фундаментальное исследование философа А. Ахиезера, в котором под этим углом зрения была проанализирована вся история России9. То, что сегодня происходит в России, буквально иллюстрирует эту концепцию А. Ахиезера.
В данном случае не будем обсуждать проблему «медиа и власть». Следует прежде всего понять активность вышедших в последние годы на поверхность консервативных сил. Для этого нам потребуется рассмотреть отношение «медиа и культура». Ренессанс медиа в 1990-е годы совпадал с очередной «оттепелью» и выражал ее настроения. Хотя мы обычно называем «оттепелью» хрущевскую эпоху, т.е. с середины 1950-х годов. Но, можно сказать, что этой оттепели в свою очередь предшествовал русский Серебряный век, или русский культурный ренессанс в начале ХХ века. Не случайно эту эпоху Д. Мережков-
ский называл тоже «оттепелью». Можно идти и дальше, в XIX век. Один из ярких периодов в истории России был Александровский период (эпоха Александра I), который тоже обозначали как весну.
В период перестройки у нас вышла замечательная книга В. Паперного «Культура Два», в которой был опробован такой циклический подход к истории архитектуры, хотя получилось, — к истории культуры в целом10. К идеям, высказанным в этой книге, мы еще вернемся. Действительно, история медиа включена в историю культуры. Пожалуй, медиа 1990-х задавала новые ориентиры для всей культуры. Вновь в высокой цене оказался документ, который стал самым сильным антагонистом мифа. Конечно, все это началось с литературы, пожалуй, с «Архипелага Гулаг» А. Солженицына. С того, что Б. Дубин назвал «публикационным бумом». Но с помощью медиа новый подход к реальности приобрел грандиозный размах. Можно утверждать, что медиа — наиболее эффективное средство демифологизации истории, которая и началась в горбачевскую перестройку.
В 1990-е годы был проигран один из вариантов функционирования медиа, в контексте которого формируются особые структуры их языка. В ситуации ренессанса медиа действительно складывается новый язык медиа, который давно возник на Западе. Вот признание одного из сотрудников выходившей в начале 1990-х «Независимой газеты», которую тогда редактировал В. Третьяков: «Мы вырабатывали практически на пустом месте новый язык СМИ в России — говорит он. — До этого газеты пользовались партийно-бюрократическим канцеляритом. А мы, вооружившись до зубов стайлбуками «Financial Times» и «Reuters», пытались привнести западные критерии на отечественную почву. И в общем-то, преуспели — хотя создали нечто свое. Мне кажется, это был очень интересный и очень адекватный своему времени язык»11.
Но время меняется, и этот адекватный своему времени язык оказывается в кризисе. Глава первого канала телевидения К. Эрнст по этому поводу прямо говорит: «Телевидение и все остальные медиа съели тот язык, которым разговаривали»12. Обобщая сказанное, он констатирует: «Кризис медиа конца первого десятилетия нынешнего века может оказаться покруче пришествия Гутенберга. Все медиа — от почти уже античных до суперсовременных — мычат в попытке выплюнуть из себя слова уже наступившего тысячелетия. И для того, чтобы это преодолеть, нужны принципиально новые и не технические, а философские решения»13.
Трудно говорить о том, как быть с новыми решениями, но очевидно, что если раньше в таких ситуациях уходили в катакомбы, то сегодня от традиционных медиа уходят в Интернет, в мировую паутину. Но важна не только принципиально новая стратегия. Нужно хотя бы проанализировать накопленный медиа опыт. В этой перспективе выделим один аспект, и все свое внимание сосредоточим на нем. Аспект этот исторический. История в дан-
ном случае нужна, чтобы подобрать ключ к пониманию актуального состояния медиа. Что тут является определяющим: сами медиа или общество, в котором они функционируют?
Отвечая на этот вопрос, избежим в данном случае ссылок на М. Маклю-ена, прочертившего логику эволюции медиа, начиная с изобретения фонетического алфавита. Не будем также перечислять все возникшие в истории средства медиа, которые, как утверждает К. Эрнст, в новом тысячелетии утрачивают эффект воздействия. Нет необходимости возвращаться и в средние века, как это делает В. Куренной во вводной статье к номеру журнала «Отечественные записки» за 2003 год, который целиком посвящен медиа с красноречивым заголовком «Конец СМИ». Там он проводит параллель между образно-визуальными текстами, связанными с культовой архитектурой средних веков, и голливудскими блокбастерами14. Представляется, что было бы полезным вернуться в XVIII век, с которым наше время, как свидетельствует практика медиа периода ренессанса, многое связывает. Пожалуй, это время является настоящей исходной точкой той тенденции, которая и определила тот взрыв медиа, который мы пережили в 1990-е годы.
Один из первых исследователей медиа Г. Тард начинает их историю с появления общественного мнения и его влияния на власть. По его мнению, вовсе не парламенты, а именно общественное мнение является «фабрикой власти». «Власть выходит оттуда, — пишет он, — как богатство из мануфактур и фабрик, как наука выходит из лабораторий, из музеев и библиотек, как вера выходит из изучения катехизиса и материнских наставлений, как военная сила выходит из пушечных заводов и казарменных учреждений»15.
Дело в том, что общество, освобождающееся от государства, входит в этап своего динамичного развития. История все более стремится стать историей не империй и государств, а историей обществ. Наверное, именно с этим, а вовсе не с технологиями, связан тот взрыв, о котором говорят М. Маклюен и Н. Лу-ман. Так, Н. Луман буквально повторят утверждение М. Маклюена по поводу того, что последствия возникновения медиа как взрыва человечество пока не способно оценить16. Переломный момент в истории — появление общества, которое К. Поппер назвал «открытым»17.
С этого момента иначе воспринимается время. Прошлое уступает будущему. Культивируются инновации и модернизации. Сегодня и в России тоже провозглашен курс на модернизацию. Что же является активным рычагом внедрения футуристического мировосприятия, которое породит все типы авангарда — от политического до художественного? Авангард стремится отрезать человечество от прошлого. Но отречение от прошлого неизбежно приводит к процессам симуляции. К производству симулякров и, прежде всего, с помощью медиа. Кризис языка медиа, который констатируют сами творцы медиа, означает осознание того, что используемый сегодня медиаязык — это язык симулякров. Не
поэтому ли так постоянны сегодня на телевидении сюжеты об инопланетянах и о конце света. Кризис языка — это утрата реальности, а там, где утрачивается реальность, возникают симулякры. Н. Луман не использует понятие «симу-лякр», но вот что он говорит: «Мы не спрашиваем о том, что имеет место; что за мир и что за общество нас окружает. Напротив, мы спрашиваем о том, как возможно, что информация о мире и об обществе признается информацией о реальности, если известно, как она производится»18.
Когда общество с помощью медиа освобождается от прошлого, возникает необходимость постоянного утверждения связи между настоящим и будущим. Общество, отрываясь от прошлого, перестает развиваться в соответствии с большими длительностями времени и начинает ощущать себя в пространстве кратких длительностей. Но большие исторические длительности — это время культуры. Разрывая с прошлым, авангард разрывает с культурой. Какое же средство оказывается наиболее соответствующим новой общественной динамике? Какое средство начинает воспроизводить жизнь в кратких длительностях? Конечно же, прежде всего, пресса и медиа в целом. Процитируем в связи с этим снова Н. Лумана: «Они (СМК — Н. Х.), — утверждал он, — порождают время, которое сами себе и предпосылают, а общество к этому приспосабливается. Это красноречиво подтверждается прямо-таки невротической одержимостью инновациями в экономике, политике, науке и искусстве (хотя никто не знает, откуда проистекает новизна нового и насколько велик его запас»19.
В соответствии с Н. Луманом получается, что эта невротическая одержимость инновациями идет от медиа. В этом высказывании мы узнаем позицию М. Маклюена: мощные технологии способны конструировать новую реальность, которая сильнее самой реальности. Но хотелось бы этот аспект проблемы перевести в философский план, как советует К. Эрнст. Нет, еще не объясняет взрыв медиа ни сама технология, ни даже возникшее общественное мнение. В данном случае невротическая одержимость новым является следствием возникшего в XVIII веке мировосприятия, которое есть модерн. Это понятие нами сейчас употребляется в философском смысле, т.е. так, как его использует Ю. Ха-бермас20. Начало эскалации медиа, действительно, связано с XVIII веком. Именно потому, что в этом веке начинается эпоха модерна. Во многом и вся наша история и, в том числе, история медиа началась в эпоху раннего модерна, т.е. в эпоху Канта и Гегеля, когда были сформулированы основополагающие философские принципы мировосприятия модерна.
И если представители медиа сегодня констатируют кризис языка медиа, то в реальности под этим следует понимать, в том числе, и кризис модерна как мировосприятия, причем, кризис модерна как мировосприятия во всем мире, включая Запад и Россию, но, правда, исключая Америку, которая, как превосходно показал Ж. Бодрийяр, все еще исходит из принципа модерна, причем, в его раннем варианте. И вот этому принципу модерна в его американском ва-
рианте следовали российские медиа в 1990-е годы, т.е. в период ренессанса медиа. Получается так: в других странах модерн угасал, а российские медиа его возрождали, провоцировали и, точнее, выражали. Поэтому стоит ли искать причин кризиса медиа: они лежат на поверхности. И хотя в России 1990-х развернулись дискуссии о постмодерне, особенно в художественной среде, полагаю, что постмодерн здесь не имел значительного эффекта. Да и сам постмодерн очень напоминал авангардистские акции и, следовательно, продолжал оставаться все тем же модерном.
Между тем, в самом обществе развертывался глубинный, подспудный процесс, который и привел к нынешнему состоянию, к кризису медиа. Медиа все еще пытается пользоваться языком, сформировавшимся в 1990-е годы, а общество сильно трансформировалось. Между медиа и обществом возникло противоречие. Можно даже утверждать, что возник Вызов в понимании А. Тойнби21. Проблема «медиа и власть» возникает в результате необходимости как-то это противоречие разрешить, т.е. дать творческий ответ на Вызов. Но является ли этот ответ творческим?
Этот глубинный, подспудный процесс развертывается бессознательно, и для того, чтобы начать в нем разбираться, мы вынуждены ввести в логику своих рассуждений, кроме общества и государства, еще один «персонаж», об активности которого в нашей стране имеется весьма поверхностное представление, а именно, культуру. Правда, в последние годы в российских гуманитарных науках есть попытка разобраться в культуре. Возникла даже целая наука. Именно этот «персонаж», а не постмодерн является наиболее активным средством сопротивления модерну как мировосприятию, которое, как сегодня понятно, стало причиной многих трагедий в истории последнего столетия, в том числе, и тех, что связаны и с русской, и с немецкой национальной идей, т.е. с большевизмом и национал-социализмом. Обо всем этом сказано у Ю. Хабермаса22.
Но если мы вводим в структуру наших рассуждений о медиа культуру, то вместе с ней приходится констатировать и особое время, которое М. Бахтин называет «большим временем», а Ф. Бродель временем больших длительностей23. А это время для медиа оказывающихся во власти невротической одержимости новым, удивительно неорганично. Медиа в этой парадигме просто не способны функционировать. Их роль в активизации культурной парадигмы, пожалуй, заключалась в том, что, собственно, медиа это сопротивление активности культуры и спровоцировали. И то, что мы сегодня много рефлексируем о культуре, не случайно. Такая рефлексия свидетельствует о том, что активизируется спасительный комплекс, который позволит преодолеть все противоречия и разрушения, которые принес с собой модерн. Медиа уводили общество в сторону от прошлого, а культура это перечеркнутое модерном прошлое реабилитирует.
Но тут сложно сказать, кто кого реабилитирует. То, что происходит с культурой, происходит стихийно и бессознательно, поскольку формируемое медиа
сознание людей просто неспособно выходить в пространство больших длительностей. И активность государства, и активность православной церкви, столь сегодня очевидная в России, — лишь надводная часть айсберга. В данном случае и государство, и церковь являются вовсе не инициаторами, не ведущей силой. Они только оформляют то, что народилось в самом обществе. Они ощутили, что следует дать какой-то творческий ответ на Вызов, возникший в связи с развертывающимся на протяжении вот уже почти трех десятилетий реформированием. Очень трудно утверждать, что этот творческий ответ в виде давления государства на медиа и активного внедрения религиозной ортодоксии является удачным. Просто такой творческий ответ для России оказался традиционным и очень привычным. Легче всего ничего не изобретать нового, а воспользоваться тем, что в истории уже имело место. И далее в соответствии с концепцией А. Ахиезера24. Впрочем, и В. Паперный, превосходно в свое время описавший, что из себя представляет «культура Два», тоже приходит к выводу, что сегодня она снова приходит на смену «культуре Один», которая имела место и в 1920-е годы и затем в хрущевскую эпоху25.
Что все-таки произошло в самом обществе, что привело к осознанию кризиса языка медиа? Обратимся снова к маклюеновской идее взрыва. Он говорит, что с появлением каждого нового средства медиа в обществе происходит выброс энергии, подобно той, что возникает в результате расщепления атомного ядра. Была эпоха, когда медиа спровоцировали национализм и индивидуализм, но наступила эпоха, когда эти комплексы нейтрализуются, стираются. Все это имеет отношение к формированию и поддержанию индивидуальных, национальных и коллективных идентичностей. Этот вопрос сегодня в России активно обсуждается, в том числе, и применительно к медиа. Тут, разумеется, существуют веские причины — и распад имперской идентичности, и стремление сохранить старую или обрести новую идентичность, что в ситуации глобализации, действительно, представляет серьезную проблему.
И здесь возникает серьезный вопрос, имеющий отношение к медиа и к культуре. Ведь медиа тоже является мощным средством и поддержания, и формирования идентичности — и общенациональной, в чем заинтересовано государство, и субкультурной, и культурной, и любой другой. Приведем некоторые примеры из практики медиа. Например, главный редактор русского «Playboy» — первого профессионального мужского глянцевого журнала, задался целью транслировать с помощью своего издания новый образ русского мужчины. Он признается, что «хотел изменить традиционные русские представления о настоящем мужчине, как о вечно пьяном, жирном, неухоженном, по-хамски относящимся к женщинам»26. Он пишет: «Мне хотелось продемонстрировать нашим мужчинам, что возможны и другие — более привлекательные типажи. Джентльмен, плейбой, вообще ухоженный галант-
ный мужчина, динамичный, следящий за собой, культурный и — что главное в контексте журнала — уважительно, восхищенно и в то же время играючи относящийся к женщинам»27.
Другие, более серьезные журналы тоже ставили своей целью если не формировать такие идеальные образы, так, по крайней мере, отдавать отчет в том, для кого же они работают и кто их воспринимает. Это то, что на телевидении и в прессе называют форматом. Вот, например, представитель медийного проекта середины 1990-х «Сноб» М. Гессен уже пользуется понятием «идентичность». Она говорит, что ее издание ставит своей целью обнаружить, выявить и сделать реальностью аудиторию «состоявшихся людей», занимающихся «частным обустройством и выстраиванием собственной идентичности»28. Так журналистка выходит на обсуждение вопроса о конструировании и создании с помощью медиа-идентичности.
В какой мере можно утверждать, что это одна из функций медиа в любых ее формах и проявлениях? И отдельный вопрос: в какой мере можно утверждать, что в постсоветской России функционирование медиа привело к созданию новых идентичностей? Каков вообще потенциал медиа в формировании и утверждении идентичности? Не такой уж он и значительный, во всяком случае, не единственный. Во всяком случае, по сравнению с культурой.
Если создавать такие идентичности медиа и способны, то не являются ли они, эти идентичности, лишь набором весьма поверхностных характеристик человека, которые не имеют отношения к другим способам конструирования идентичностей и прежде всего к культуре? Наиболее мощным средством формирования идентичности является все-таки культура. Не случайно в последние десятилетия в России так много говорят о культуре.
Но тут следует иметь в виду специфику русской культуры, которая способна разрушать то, что в какой-то период (в нашем случае в период ренессанса, т.е. в 1990-е годы) успевает создать медиа. Разовьем мысль, заявленную в самом начале наших размышлений, что культура способна возвращать в свой контекст вырвавшихся на свободу и опирающихся на технологии медиа. При этом культуру не приходится отождествлять исключительно с чем-то идеальным, возвышенным и позитивным. Культура — то, что формировалось в больших исторических длительностях. Аксиология тут не при чем. Это очень консервативный институт. И хотя повсюду сегодня в России говорят об упадке культуры, она продолжает оставаться предельно активной, в том числе, и в сфере конструирования идентичностей.
Чтобы прояснить вопрос со спецификой русской культуры, процитируем суждение Н. Бердяева о морфологии русской культуры. По сути дела, философ повторил мысль А. Герцена, высказанную еще в Х1Х веке. Цитируя Н. Бердяева, мы возвращаемся к идее больших длительностей в истории, с помощью которых активно программируется сознание и поведение людей. «Россия, — пишет
Н. Бердяев, — совмещает в себе несколько исторических и культурных возрастов, от раннего средневековья до XX века, от самых первоначальных стадий предшествующих культурному состоянию, до самых вершин мировой культуры»29. Мы уже отмечали, что ментальные формы и формулы, сложившиеся на разных этапах истории культуры, способны всплывать в коллективном сознании и быть активными в формировании каких-то установок и оценок.
Подчеркнем, что эти состояния культуры, возникшие в истории последовательно, могут в результате нарушения, в силу каких-то причин, их иерархии функционировать самостоятельно и одновременно. Это происходит в ситуации, которую Э. Дюркгейм назвал «социальной аномией»30 или, как эту ситуацию называют в России, смутой. Но эту смуту мы как раз и переживаем. Она никак не может закончиться. Такое совмещение объясняет и современные процессы, когда активность некоторых слоев общества, заинтересованных в последующих изменениях (а это проявилось в акциях и на проспекте Сахарова и на Болотной площади в 2012 году), наталкивается на противодействие других слоев общества. Средства массовой коммуникации уступают место средствам массового воздействия. А это разные вещи. Появление массы на площади — свидетельство опять же кризиса новейших технических медиа с характерным для них отсутствием интеракции. Площадь — отрицание медиа и возвращение к наиболее архаическим формам коммуникации, которые мы выше назвали средствами массового воздействия.
Н. Бердяев не отрицает того, что аналогичные процессы присущи и другим странам. Он даже говорит, что в принципе все страны в каждый данный момент совмещают разные возрасты. Тем не менее, он настаивает: «Но необычная величина России и особенности ее истории породили невиданные контрасты и противоположности. У нас почти нет того среднего и крепкого общественного слоя, который повсюду организует народную жизнь»31. Но дело не только в этом. Есть много причин, способствующих активизации в современной жизни традиционных слоев сознания. Н. Бердяев не перечислил всех аргументов в пользу своего тезиса, но они есть. Чтобы в этом убедиться, обратимся к еще одному эксперту по морфологии русской культуры — русскому философу-эмигранту Г. Федотову, который позволит также разобраться в проблематике идентичности и в возможностях медиа конструировать идентичности.
Попытаемся идентичность соотнести не только с медиа, но и с культурой. Г. Федотов попытался разгадать тот общественный регресс, что развертывался в России с конца 1920-х — начала 1930-х годов в связи с реальностью сталинской вертикали. Он стремился обнаружить ту психологическую или социально-психологическую основу, которая реализации этой вертикали способствовала32. Вот и сегодня, чтобы разобраться в кризисе медиа, следует эту основу тоже обнаружить. Все начинается с социума, а не с медиа.
Г. Федотов обращает внимание на то, что социальная аномия, возникшая в результате распада царской империи и последовавшей за ней революции, привела к прорыву в новую действительность средневековых слоев сознания, которые оказались предельно активными. Г. Федотов показал, что сталинская эпоха в российской истории оказалась возможной в результате активизации того типа личности, который был сформирован в средние века, в эпоху строительства «третьего Рима» и вновь вышел из исторического забвения после гражданской смуты (революции и гражданской войны). Собственно, именно эта смута его активность и спровоцировала.
Такая смута оказалась возможной благодаря активности другого типа личности, для которого важно было соотнести реальность с идеалом, а точнее, утопией. Поскольку же такой идеал реализовать сложно, то он находится всегда в движении, в постоянном поиске, в странствиях, в том числе, духовного плана. Этот тип личности Г. Федотов назвал странником. Если москвитянин или средневековый тип личности ради стабильности (слово-то какое популярное в современной России), стабильности государства готов пожертвовать свободой, то странник больше всего ценит свободу и ради этой свободы способен ассимилировать элементы других культур и пожертвовать государством, да, собственно, и вообще культурой. И, действительно, когда произошла революция, она и была принесена в жертву.
Г. Федотов свидетельствует о том, что русской культуре присуще отсутствие единого базового типа личности. Здесь он раздваивается на два определяющих типа, под воздействием которых развертывается маятниковая история в больших длительностях, которую и обнаруживает А. Ахиезер. Те два периода в истории медиа (ренессанса и кризиса) следует рассматривать тоже в этих длительностях исторического времени. Период, который мы здесь обозначаем как период кризиса, развертывается под знаком актуализации картины мира того типа личности, который мы здесь вслед за Г. Федотовым называем москвитянином33.
В горбачевско-ельцинскую эпоху активность проявляет именно тип личности странника. Он начал активизироваться еще в период хрущевской оттепели. Следствием активности его ментальности стали 1990-е годы. То, что сегодня происходит, оказывается не только подтверждением концепции Г. Ле-бона о том, что масса, взбудораженная революционными переменами, рано или поздно устает от свободы и оказывается способной подчиниться человеку с железной волей, но и свидетельствует об очередном приходе средневекового типа — москвитянина, который в российской истории активизировался с рубежа 1920—1930-х годов. Москвитянин способствует возрождению той идеологии, которая очень похожа на фундаментализм. Этот тип личности был определяющим с рубежа 1920—1930-х годов, что описано в книге В. Папер-ного «Культура Два», хотя автор и не пользуется терминологией Г. Федотова.
Но нечто подобное происходит и в 2000-е годы. Полагаю, что эти процессы первоначально рождаются и развертываются в социуме, а потом уже к ним пристраивается и использует их власть.
Мы уже ссылались на высказывание одного деятеля прессы по поводу того, что российские журналисты компенсировали отсутствие среднего класса. Но это преувеличение. Произошло то, что произошло. И это свидетельствует не только о силе, но и о слабости медиа. Их способности конструировать идентичности ограничены. Эти идентичности конструирует, создает или просто вызывает из исторического небытия прежде всего культура. Активизировавшаяся в новой истории России культура требует рефлексии. Эта ее активность свидетельствует о распаде той картины мира, которая тиражировалась медиа под воздействием мировосприятия модерна. В нашей недавней истории эта уже угасающая картина мира получила вторую, но недолгую жизнь, что и вызвало к жизни ренессанс медиа. Сегодня мы с запозданием открываем, что это мироощущение все же уходит в прошлое. А вместе с ним становится достоянием прошлого и ренессансный период медиа, и открытый медиа в 1990-е годы новый язык.
Ментальность москвитянина — еще одно из проявлений российской мен-тальности, а, следовательно, российской культуры, с которым следует считаться так же, как и с ментальностью странника. Ему нужна не столько информация, сколько миф. Причем к мифу как составляющей всякой культуры следует относиться серьезно, как и к самой культуре. Считаться, но не идти у него на поводу. Его активность спровоцирована, как это было и раньше, активностью модерна, которую и демонстрировали медиа в эпоху их ренессанса, т.е. в 1990-е годы. Ведь не секрет, что все последние 20-25 лет значительные слои общества относились, например, к практике телевидения весьма критично.
С этой точки зрения в разыгрывающейся новой драматургии не следовало бы все причины кризиса медиа связывать исключительно с государством, властью и с правящей элитой. Они — в самом обществе. Но это вовсе не означает, что и медиа, и правящая элита, которая медиа контролирует, должны идти на поводу у носителя ментальности этого рода.
Очевидно одно: в новой ситуации язык медиа, действительно, оказался в кризисе, а вместе с ним в кризисе оказались те медиа, которые давно стали традиционными. Сегодня Россия осваивает Интернет и пытается осмыслить последствия нового взрыва, возникающего в результате появления Интернета. Этот процесс осмысления только начинается. На новой фазе функционирования медиа российское общество (и здесь можно повторить ранее сказанное) уходит в мировую паутину, как раньше уходили в катакомбы. Она позволяет получать информацию, минуя традиционные средства медиа, контролируемые государством.
Не случайно Г. Рейнгольд — автор книги «Умная толпа: новая социальная революция», пытающийся понять Интернет как новое средство медиа, ут-
верждает, что он открывает новую возможность объединения людей в «умную толпу», способную сопротивляться властным структурам34. Правда, он не исключает того, что, предоставляя человечеству большую свободу, новое средство медиа способно трансформироваться в то, что способно стать причиной ее утраты, превращаясь в орудие поголовной слежки, почище той, что описана Оруэллом. Поживем, увидим.
1 Дондурей Д. Культурная политика против культа политики. //Российская газета. 03.12.2004.
2 Куренной В. Медиа: средства в поисках целей. Отечественные записки. 2003., № 4. Отечественные записки. 2003., № 4., с. 7.
3 Там же.
4 История русских медиа. 1989—2011., — М., 2011., с. 216.
5 Там же. С. 73
6 Там же. С. 32.
7 Там же. С. 12.
8 Там же. С. 71.
9 Ахиезер А. Россия: критика исторического опыта., т.1. От прошлого к будущему. Новосибирск. 1997, с. 71.
10 Паперный В. Культура Два. — М., 1996.
11 См. п. 4. С. 35.
12 См. п. 2. С. 46.
13 См. п. 4. С. 46.
14 См. п. 2. С 11.
15 Тард Г. Общественное мнение и толпа. — М., 1902. С. 121.
16 См. п. 4.
17 Поппер К. Открытое общество и его враги. Т.т.1, II. . М. 1992.
18 Луман Н. Реальность массмедиа. — М., 2005. С. 189.
19 Там же. С. 38.
20 Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М., 2003.
21 Тойнби А. Дж. «http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%BE%D1%81%D 1%82%D0%B8%D0%B6%D0%B5%D0%BD%D0%B8%D0%B5_%D0%B8%D1%81%D1 %82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8» \о «Постижение истории» Постижение истории. — М., 1991.
22 См. п. 20.
23 Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм. XV-XVIII вв. — М., 1992.
24 См. п. 9.
25 Паперный В. На дворе очередная «Культура Два», правда, с «Фейсбу-ком». Новая газета. № 10, 30. 01. 2013.
26 См. п. 4. С. 136.
27 Там же.
28 Там же. С. 289.
29 Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. — М., 1918. С. 71.
30 Дюркгейм Э. Самоубийство: Социологический этюд/Пер. с фр.; Под ред. В.А. Базарова. — М, 1994.
31 См. п. 29.
32 Федотов Г. Письма о русской культуре. В кн.: Федотов Г. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры., т. 2., — СПб., 1992.
33 Там же. С. 163.
34 Рейнгольд Г. Умная толпа: новая социальная революция. — М., 2006. С. 16.
