Российские конфликты: новые реальности и проблемы консолидации общества Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Пинкевич А.Г.

к. полит. н., доцент Санкт-Петербургского государственного университета

Алейников А.В.

д.филос.н., доцент Санкт-Петербургского государственного университета

РОССИЙСКИЕ КОНФЛИКТЫ: НОВЫЕ РЕАЛЬНОСТИ И ПРОБЛЕМЫ

КОНСОЛИДАЦИИ ОБЩЕСТВА

Ключевые слова: Россия, политический режим, власть, конфликт, политический порядок, стабильность.

Keywords: Russia, political regime, power, conflict, political order, stability.

Многочисленные попытки найти ответ на вопрос о том, «что является и что не является конфликтом», в современной России заканчиваются, как правило, фиксацией приблизительно одинаковых бессодержательных конфигураций, когда «в фокусе» оказываются либо сюжеты, связанные с поверхностным и ограниченным «изучением», спекулятивным анализом «элитных интриг, клановых раскладов и иностранных интересов»1, либо те или иные «ситуационные конфликты», «из которых ничего не следует, разве что участникам больно, да окружающие пугаются... Все это не

может служить объяснением социального конфликта. Мы как будто складываем один и один и удивляемся, что у

2

нас не получается четыре» .

С одной стороны, политические практики в сфере «работы с конфликтами» могут определенным образом свидетельствовать о сущности режима, вскрывая зачастую его сознательно декорируемые черты. С другой, специфика конфликтных взаимодействий в политической сфере, функционирование конфликтов существенным образом определяются политическим режимом. Юрген Хабермас писал, что «понять конфликты можно, лишь принимая во внимание те оперативно значимые правила, в соответствии с которыми несовместимые притязания или намерения производятся внутри определенной системы действий»3.

Постулируется ли конфликт как ценность? Осмысливает ли себя общество, рефлектируя и структурируя конфликтные взаимодействия? Демонстрирует ли социум готовность к компромиссам, взаимным уступкам и переговорам? Или конфликты подавляются, центрируются на власть, которая стремится «снять» или «отменить» конфликт «вручную», различными сдерживающими или репрессивно-силовыми технологиями «раздачи пряников», «заливания пожаров деньгами», смещения предмета мнимого противника, используются все возможности «отрицания и сокрытия конфликта ложью, обманом, ложными символами»4?

Л. Козер выделял свободно структурированные (открытые) общества и жесткие системы. В первых социальных порядках, для которых свойственен плюрализм конфликтных ситуаций и терпимость в отношении социальных конфликтов, являющихся способом адекватного приспособления социальных норм к изменившимся обстоятельствам, конфликт нацелен на снижение антагонистического напряжения и выполняет функции стабилизации и интеграции общества. Общества с гибкой структурой, предоставляя обеим сторонам безотлагательную возможность для прямого выражения противоречащих друг другу требований, извлекают из конфликтных ситуаций пользу, элиминируя источник недовольства и восстанавливая социальное единство. В жестких системах подобный корректирующий механизм вряд ли возможен: «подавляя конфликт, они блокируют специфический предупредительный сигнал и тем самым усугубляют опасность социальной катастрофы»5.

Российский политолог Дмитрий Фурман подчеркивал, что в системах «имитационных демократий» «власть побеждает всегда, а "правила игры", напротив, могут меняться по желанию этого постоянного "победителя". Демократические и правовые нормы и институты в ней играют роль "декорации", камуфляжа, за которым скрывается иная, авторитарная организация власти. Но в отличие от других авторитарных систем власть здесь не основывается ни на "физической силе" армии, как в военных диктатурах, ни на древней традиции, как в неконституционных монархиях, и демократический камуфляж в этой системе является необходимым, имманентным ей элементом»6.

Л.Ф. Шевцова, рассматривая наличие в российском режиме элементов, свойственных различным политическим системам, полагает, что совершено особым и даже уникальным его делают многослойность конфликтов и противоречий7.

1 Дерлугьян Г. Как устроен этот мир. Наброски на макросоциологические темы. - М.: Изд-во Института Гайдара, 2013, с. 196.

2 Дарендорф Р. Современный социальный конфликт. Очерк политики свободы. - М.: Росспэн, 2002. - С. 212.

3

Хабермас Ю. Проблема легитимации позднего капитализма. - М.: Праксис, 2010. - С. 49.

4 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. - СПб.: Наука, 2007. - С. 492.

5 Козер Л. Функции социального конфликта // Американская социологическая мысль. - М.: Международный университет бизнеса и управления,1996. - С. 543-544.

6 Фурман Д.Е. Движение по спирали. Политическая система России в ряду других систем. - М.: Весь Мир, 2010. - С. 11.

7

Шевцова Л.Ф. Режим Бориса Ельцина. - М.: Московский Центр Карнеги, 1999. - С. 508-509.

В таких режимах, как показал Н. Луман, власть централизует разрешение конфликтов, исключая возможность конфликта с собой. Называя такой эффект контроля конфликтов «домостроем», при котором позволить себе конфликты может только тот, у кого есть собственность и/или власть, немецкий социолог подчеркивает, что эта модель отклоняет чрезмерные запросы и в случае конфликта ставит других в безвыходное положение, управляя коммуникацией вплоть до языка и морали. Иммунная система защищает здесь не обязательно конкретные структуры, а концентрацию потенциала изменений наверху. Используя лумановский подход, можно предположить, что в гибридных политических режимах институты, процедуры и механизмы для канализации конфликтов повышают возможность сказать «нет». «Цивилизованное неповиновение» требует ответа на вопрос - как все-таки можно вновь получить и «да», необходимое обществу1.

Для гибридных режимов характерно урегулирование конфликтов частным образом на принципе принадлежности группе интересов, осуществляющей роль гаранта исполнения договоренностей (либо вообще без использования легального арбитража и судебной системы, либо с использованием их в качестве формального прикрытия властно-распорядительные полномочия при разрешении конфликтов реализуются не в зависимости от официального статуса, а в зависимости от реальной возможности осуществления контроля над распределением и использованием ресурсов. Позиция бенефициаров этих ресурсов является определяющей («руководством к действию») для всех основных институтов конфликторазрешения, включая судебные инстанции, и редко игнорируются сторонами конфликта.

В гибридных режимах конфликтное взаимодействие регулируется неписаными правилами, не зафиксированным в официальном праве («понятиями»). Граждане и властные органы в условиях конфликта действуют не на базе закона, а на основе личных отношений. При этом государство не выполняет функции арбитра в конфликтах, хозяйственных спорах и гаранта исполнения договоренностей между сторонами. Реальным фактором для урегулирования конфликтов является не закон, а способность одной из сторон конфликта обеспечить свои интересы в конфронтации. Средства «принуждения к миру» базируются на неформальном «праве» сильного, замаскированного под внешнюю видимость законности, что может подразумевать и прямое насилие (политико-административное или криминальное).

Характерная для гибридных режимов конфликтная композиция институтов из разных исторических эпох, разных социальных систем обусловливает противоречия новых социальных организаций и форм взаимодействия, институциональных структур (бизнес, массовые коммуникации, образцы потребления и образы жизни) и неизменности структур бесконтрольной власти.

Глава «государства - рынка» выступает в роли верховного арбитра в конфликтах между ведомствами и кланами, исходя из неписаных норм, а не является гарантом всеобщего интереса, т.е. соблюдения законодательно установленных безличных правил поведения, единых для всех законов, как главный инструмент урегулирования конфликтов, фиксирует обязанности и ответственность за его нарушения, но не обеспечивает и не гарантирует прав, в том числе, права собственности.

Персонализированный характер политического управления конфликтами, его слабая рационализация делает изначально второстепенными все институты конфликторазрешения, которые, имея неопределенные и пересекающиеся функции и юрисдикции, выступают лишь средством и инструментом реализации стратегии «первого лица», замыкающего на себя формальные и неформальные рычаги управления, что порождает пренебрежение к установленным правилам и процедурам.

Именно поэтому в гибридных режимах публичные конфликты между группами внутри элиты, борьба за влияние и финансовые потоки находятся под контролем с целью избегания их открытого манифестирования в широком политическом пространстве.

Потребность в социальных и политических изменениях оказывается в состоянии негативного взаимодействия с доминирующими ценностями приспособления к государству, уравнительной и распределительной экономики, политического консерватизма и политической пассивности, патернализма. Отсюда - любые социальные движения, направленные на изменения существующего положения, интерпретируются как призыв к разрушению социального порядка.

Россия (аксиоматически обладая европейской идентичностью) дискурсивно и институционально неизбежно оказалась в состоянии системного конфликта с современным европейским нормативным порядком. Можно выделить:

- Конфликт между декларируемой необходимостью перемен и постулированием стабильности как ценности -за перемены выступает 49% россиян, за стабильность, отсутствие перемен - 44%. В основе дискурса нормализации лежит идея традиционализации социальных и политических отношений, что плохо сочетается с декларациями о необходимости инновационной динамики и модернизации, а набор ключевых стабилизаторов политического режима - с институциональными основами демократии.

- Конфликт по азимуту «авторитаризм - демократия». Демократия в наборе общепринятых ценностей утвердилась как «вербальная» цель, но при этом «сильная рука» представляется как эффективное средство преодоления деструктивных последствий конфликтов перехода к рынку и, как это не парадоксально звучит, к демократии. 55% россиян предпочитают выбирать «твердую руку, которая наведет порядок, даже если для этого придется ограничить некоторые свободы», а 37% считают, что «свобода слова, политического выбора, перемещений по стране и за ее пределы -это то, от чего нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах». При этом 49% полагают, что рассредоточение власти между разными политическими институтами, контролирующими друг друга, лучше, чем концентрация власти в одних руках (за это выступает 40% россиян).

1 Луман Н. Социальные системы. Очерк общей теории. - СПб.: Наука, 2007. - С. 514-521.

169

- Конфликт между установками на экономическую самостоятельность и установками на социальный патернализм, поддержку со стороны государства. Размежевание между ценностями рынка, индивидуальной предприимчивости и традиционалистскими, государственно-патерналистскими началами в экономике и социальной жизни фиксируется всеми социологическими опросами - это выбор в пользу рынка, но находящегося под контролем государства и «дополненного» рядом нерыночных практик «заботы о людях».

- Конфликт установок на патернализм с его материально-потребительским ценностями, популизмом и деполи-тизацией публичного пространства с крайним индивидуализмом. Конфликтогенная модель обмена ресурсов на легитимность исключает своей логикой формирование активного политического поведения и самоорганизации, основанных на нематериальных и внеэкономических ценностях, которые не несут своим субъектам прямой и сиюминутной выгоды. Ряд исследователей социологически зафиксировали у россиян факт более слабую, по сравнению с большинством европейцев, выраженность надличных ценностей заботы, толерантности, равенства и, наоборот, сильных ори-ентаций на характерные для «игры с нулевой суммой» конкурентных ценностей личного успеха, власти и богатства.

- Конфликт между установками на социальную справедливость как «категорический императив» россиян и развитием социальной элитарности, усиленной культурным разрывом.

- Конфликт между установками на обеспечение политической стабильности и фактической «зачисткой» политического поля от альтернативных игроков, что усугубляет нестабильность, - конфликты не разрешаются через плановый ожидаемый механизм конкурентных выборов, что делает процесс смены лидеров неплановым и непредсказуемым.

- Конфликт между установками на необходимость создания правового государства и верховенство права, независимость судов, борьбу с коррупцией и артикулируемой в политических практиках опасностью «неуправляемых» судов и независимых антикоррупционных институций для стабильности политической системы.

- Конфликт между установками на создание прозрачного механизма меритократического отбора в государственный аппарат и государственный крупный бизнес и патронажными практиками, что усиливает некомпетентность управленческого пространства.

- Конфликт между установками на формирование и реализацию последовательной политики по отношению к миграции и геополитическими интересами, с одной стороны, и коррупционными механизмами, блокирующими введение четких и понятных ограничений, с другой стороны.

- Конфликт между установками на формирование общественной морали и принципиально аморальными практиками патроната и коррупции в государстве и государственном бизнесе.

- Конфликт между установками на децентрализацию управления и реальным усилением бюджетного и политического контроля Центра, оценкой передачи части полномочий в регионы как «пути к развалу страны».

- Конфликт между установками на создание социального и правового государства и отсутствием влиятельных групп интересов, заинтересованных в формировании лучших институциональных форм предоставления социальных и правовых услуг (российские элиты предпочитают потреблять медицинские, образовательные рекреационные, финансовые и юридические услуги за рубежом, а не стимулировать их производство в России). В своих личных, партикулярных стратегиях российская элита эффективно включена в глобальный мир, но не стремится распространить эти правила, игры и ценности на внутренний политический порядок, который в целях своей легитимации старается сохранить в неизменности традиционное ядро российского общества, демонстративно заворачивая его в западную институциональную обертку, ограничивая доступ к другим нормам, стандартам, ценностям и институтам.

В представлениях целого ряда общественных и политических деятелей и социальных теоретиков «конфликтная модель» социума есть ни что иное как антипод «солидаристской» российской цивилизационной модели, определяющей весь исторический путь России - «в современном мире преобладает иная модель устроения общества - это модель конфликта. В его основу положена система перманентных противостояний, конкуренции и борьбы, якобы неизбежных и необходимых для прогресса. Нашим идеалом, напротив, является солидарное общество, общество социальной симфонии, где разные слои и группы, разные народы и религиозные общины, разные участники политических и экономических процессов являются не борющимися друг с другом конкурентами, а соработниками... Потому нашим проектом будущего должно стать солидарное общество как альтернатива обществу перманентного конфликта»1. Не будем говорить, что «общество социальной симфонии» при попытке его эмпирико-социологической интерпретации вызывает множество вопросов - данные по конфликтогенной дистанции разрыва социальной ткани по уровню доходов, типам потребления, качеству, способам, формам, привычкам, вкусам, навыкам, условиям, стилю жизни, широко известны.

Игнорирование « хороших» и «ценных» фундаментальных свойств конфликта - являться индикатором внутренней нестабильности социального порядка и механизмом социальных изменений, развития творческих способностей и инноваций - из трёх механизмов поддержания политического порядка (идеологическое убеждение, репрессии и институциональное регулирование) исключает последний. По О.Н. Яницкому2, стабильность как господствующая идеологема и как принцип политики отнюдь не безобидна. Эта идеологема, в частности, означает, что общественное развитие планируется и контролируется только государством: гражданское общество не является движителем прогресса, а лишь его «приводным ремнем». Всеобщая стабильность - это, по существу, отрицание разнообразия, которое в действительности является ключевым условием поддержания стабильности общества посредством изменений, т. е. его адаптации к новым условиям. «Стабильность» как ценность баланса между определённостью и неопределённо-

1 Выступление Святейшего Патриарха Кирилла на открытии XVII Всемирного русского народного собора. - http://www. patriarchia.ru/db/text/3334783

2 Яницкий О.Н. Социальные движения: теория, практика, перспектива. - М.: Новый хронограф, 2013.

стью при любом потенциально конфликтном социальном взаимодействии в российском обществе означает, что россияне не пассивны, а агрессивно неподвижны - «пассивных людей может быть трудно увлечь, но их можно относительно легко подтолкнуть. Агрессивно неподвижных людей трудно сдвинуть с места в принципе, именно потому, что их неподвижность является рационально обоснованной стратегией»1.

Власть рассматривается большинством населения и как генератор неопределённости, и как единственная сила, способная справиться с управлением конфликтами. Следовательно, если власть является единственным ресурсом конфликторазрешения, то усиление жестких силовых обертонов в управленческих практиках, распространение силовых стратегий с репрессивным окрасом (запрещение, предотвращение, уничтожение) является общественным благом. Парадоксально, но чтобы оставаться надеждой и опорой, власть, сохраняя свою стабильность, должна создавать и поддерживать контролируемые очаги дестабилизации.

«Стабильность» - это и когнитивная простота восприятия сложной конфликтной ситуации, и доведение до совершенства технологий экзистенциального отнесения сторон конфликта к одному из полюсов и их максимального взаимоотчуждения, то есть создание искусственной политической конфликтогенности как социальной нормы. Традиционные соблазны российской политики - обмануть историю, избрав стратегию сознательного уклонения от управления конфликтами, либо редуцировать конфликты до соревнования напоров и агрессивностей позволяют имитировать развитие (модернизацию, реиндустриализацию, деофшоризацию и т.д.), когда на самом деле стоишь на месте, нейтрализуя недовольство разных слоев и групп интересов. Российская специфика заключается, по мнению Александра Ахиезера2 в том, что власть находится в постоянном страхе перед тем, что конфликты породят неконтролируемую дестабилизацию и поглотят страну. Эта опасность подавляется вторжением в конфликты на нижних уровнях, создавая специальные органы контроля, слежки и подавления. Наступает момент, когда эффект государственного подавления конфликтов порождает еще большую дезорганизацию. Российское общество не в состоянии превратить множество конфликтов в стимул развития диалога. Российская власть, опасаясь конфликтов, гасит их, направляя свою силу против самого конфликта, а не на защиту его сторон. У участников же конфликта появляется желание использовать в конфликте государство друг против друга, тем самым, коррумпируя конфликт.

Сама логика функционирования подобной модели приводит не только к вытеснению на периферию управленческих практик и процедур устранения системных конфликтов и конструктивных напряжений как «незапроектиро-ванных сюрпризов», но и к неизменному откладыванию принципиальных решений по корректировке социальной реальности, неприятных вопросов «на потом».

При этом «летальный исход» всегда «подкрадывается незаметно», ибо власть пресыщена сигналами о мнимых и фиктивных угрозах и опасностях, а месседжи о динамике реальных конфликтов либо не поступают, либо блокируются. Ульрих Бек высказывается еще радикальней, называя такое общество «обществом козлов отпущения», в котором создается политический спрос на смещенные мысли и действия: «не опасности виноваты, а те, кто их вскрывает и сеет в обществе беспокойство». Описывая с помощью понятия «смещенные конфликты» процесс вытеснения конфликтов из сознания и их «загона в огороженную клетку», он схватывает суть внедряемых вместо предметного обсуждения проблем технологий формулирования ответов на ключевые вопросы - найти «громоотводы» опасностей, скрытых от непосредственного восприятия и воздействия, в лице «шпионов ГДР, коммунистов, евреев, арабов, женщин, мужчин, турок, обитателей ночлежек»3.

В российской проекции этот перечень иллюстраций саботажа предметных дискуссий, который Пьер Бурдьё называл «институциональным лицемерием» или «перманентной шизофренией», конечно, выглядит иначе. Система кон-фликторазрешения в гибридных режимах не требует иных, кроме фасадных, институтов, она зачастую управляет конфликтами, просто удаляя их за пределы системы. Декоративные, псевдодемократические структуры и процедуры не обеспечивают декларируемую и желанную политическую стабильность, а усугубляют нестабильность. Фасадность «потемкинских» демократических институций разрешения конфликтов (например, через механизм реальной электоральной конкуренции) опасна тем, что камуфлируются принципиальные различия между участниками конфликта.

1 Грин С.Природа неподвижности российского общества // Pro et contra. - М., 2011. - январь-апрель. - С. 8.

2 Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Теоретическая политология: Реформы и контрреформы в России. Циклы модер-низационного процесса - М.: Изд-во МГУ, 1996.

Бек У.Общество риска. На пути к другому модерну. - М.: Прогресс-Традиция, 2000. - С. 92.