CC BY
502
Оськин Максим Викторович, канд. ист. наук., доцент кафедры общих гуманитарных и социально-правовых дисциплин, Институт законоведения и управления Всероссийской полицейской ассоциации (г. Тула) [email protected]
Российские дезертиры Первой мировой войны
М. В. Оськин
Дезертирство в русской армии периода Первой мировой войны явилось одним из неприглядных феноменов, мало изученных в отечественной историографии. Между тем явление дезертирства можно разделить на несколько категорий, выделяемых по характеру и формам проявления. В ходе затягивания военных действий масштабы дезертирства росли, однако до Февральской революции 1917 г. они не приняли массового характера.
Дезертирство — это одна из наиболее активных форм обыденного сопротивления народных масс государственному давлению в период малопопулярной войны, ведущейся за непонятные народу цели. Одновременно массовое дезертирство — это проявление «тотальной» войны в мировых конфликтах XX в. В период Первой мировой войны во всех армиях мира существовало дезертирство, зачастую принимавшее массовый характер. В русской армии, как и в прочих, дезертиры объявились с началом войны. Масштабы дезертирства в русской армии объяснялись как объективными факторами (тяжесть боев, нехватка снабжения, поражения на фронте), так и субъективными (нежелание участвовать в войне, тоска по дому, желание помочь семье своим трудом).
Дезертирство в разные годы войны принимало различные формы. Если в начале войны это были преимущественно «самострелы», то в 1915 г., в период поражений на фронте, — уклонение от окопов. К концу 1916 г., в связи с общей усталостью от войны, дезертирство принимает свою настоящую форму — бегство с фронта в тыл.
После Февральской революции дезертирство становится массовым, в котором принимают участие уже сотни тысяч военнослужащих. Развал армии и развитие революционного процесса неимоверно усиливают масштабы дезертирства, что объясняется фактическим отсутствием наказания за это преступление. Разрушение русского государства в ходе революции стало главной причиной прихода к власти большевиков, выхода России из войны и демобилизации армии, существенная часть которой в 1917 г. уже и так дезертировала с фронта.
Дезертирство — один из наиболее неприглядных феноменов войны как социокультурного явления. В период массовых войн, когда в военных действиях
так или иначе участвует вся нация, это явление также принимает массовый характер, а его субъекты исчисляются тысячами и десятками тысяч. Данное явление, в той или иной степени присущее любому воинскому организму, особенно в массовых войнах, в ходе которых в Вооруженные силы призываются граждане, ранее никогда не проходившие военной службы, обостряется во время неудачной и непопулярной в обществе войны, особенно в случае ее затягивания.
В Российской империи в 1914—1917 гг., где социум являлся традиционным, в Первой мировой войне, невиданной по своим масштабам и длительности, а ее цели были малопонятны для основной массы населения, дезертирство не могло не проявить себя. Дезертирство в ходе войны, равно как и саботаж в мирное время, — это показатель поведения тех социальных групп, которые не поддерживают существующего положения дел, но бессильны изменить ее радикальным путем. Джеймс Скотт отметил, что такое «обычное оружие относительно бессильных групп», как «волокита, симулирование, дезертирство, притворная угодливость, воровство, мнимое неведение, клевета, поджоги, саботаж», есть формы «повседневного крестьянского сопротивления». Д. Скотт характеризует это сопротивление как «прозаическую, но постоянную борьбу между крестьянством и теми, кто стремится отнять у них труд, еду, содрать с них налоги, ренту и процент»1. В годы тяжелой войны данное сопротивление выступает ответом крестьянства в лице своего воюющего меньшинства на тяготы военного времени. Идейное дезертирство со стороны антивоенно настроенных социальных групп, конечно, существовало, однако не имело существенного размаха в силу своей малочисленности.
Начало Первой мировой войны вызвало в российских народных массах твердую готовность к исполнению своего воинского долга. Многолетняя война, которая велась бы не профессиональной армией, а всей нацией, в понимании крестьянства, составлявшего основную часть населения России, была невозможна по определению, так как в этом случае не имела бы видимого и объяснимого смысла. Крестьяне, оторванные от привычного земледельческого труда, в котором видели смысл своего земного бытия, психологически были готовы решить исход конфликта быстрыми темпами, пусть даже и большой кровью, что неизбежно на войне, после чего вернуться к мирной деятельности, к земле-кормилице. И потому именно этот патриотизм — готовый к неимоверной по своим масштабам кровавой жатве во имя Родины, но пасующий перед длительностью, для которой требуется не порыв, но упорство, — в перспективе был опасен для монархического, также традиционного режима. Тот строй, что не может обеспечить победы в сравнительно короткие сроки, пусть и с большими жертвами, терял легитимацию своего существования в глазах крестьянского социума.
Показателем резкого скачка дезертирства выступают тяжелые поражения на фронте: это Россия лета 1915 г., Сербия последних двух месяцев 1915 г., Австро-Венгрия лета 1916 г., Румыния осени 1916 г., Франция конца весны 1917 г. Осенью 1918 г. страны Центрального блока, за исключением Германии, испытали на себе, что такое развал действующих армий, когда целые дивизии и корпуса разбегались по домам. Например, болгарская армия после прорыва Салоникского
1 См.: Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992. С. 285.
фронта вообще вся разошлась по домам. Таким образом, дезертирство в период Первой мировой войны — это реакция воюющего общества на обстановку в окопах.
Дезертир есть боец, нарушивший воинскую присягу и потому, безусловно, подлежавший военно-уголовному преследованию. Современники и участники войны, принадлежавшие к воинскому социальному слою, однозначно оценивали дезертирство как преступление, подлежащее самому жестокому наказанию. Например, генерал-квартирмейстер Ставки первого состава отмечал влияние оппозиционной и революционной пропаганды на размах дезертирства: «...под впечатлением этой пропаганды и усталости войной, в войсках развилось в тревожных размерах дезертирство. Причем дезертиры являлись в деревне лучшими проводниками идей пораженчества, так как надо же им было дома прикрыть свое преступление какими-либо идейными мотивами»2. Проводя параллели, будущий военный министр Временного правительства генерал А. И. Верховский в 1922 г. вспоминал: «Однажды мне пришлось слышать рассказ одной старой бабы Тульской губернии: "Вот мой сыночек умный, не глупый, сдался немцам, теперь жив будет и домой вернется". Вот разница двух психологий — рыцаря и тульской бабы: наличие и отсутствие понятия воинской чести. Бежать с поля сражения, оставить свою часть — это значит поступить бесчестно»3. С точки зрения кадровых офицеров, дезертирство — это наиболее тяжкое воинское преступление, с точки зрения простых людей — один из способов спасти себе жизнь в условиях не пользующегося популярностью военного конфликта. И опять-таки, это точка зрения меньшинства, так как большинство солдат честно выполняло свой долг, невзирая на издержки массовой психологии и государственной идеологии.
В советской историографии считалось, что дезертирство, наряду с прочими методами протестного поведения, в период Первой мировой войны являлось ответом масс на империалистическую войну как таковую: «Первыми формами стихийного протеста солдатских масс против войны были дезертирство, саморанение и добровольная сдача в плен. Если в первые месяцы войны пленение солдат в основном было вынужденным, вызывавшимся условиями боевой обстановки, то уже с начала 1915 года царское командование признало, что многие солдаты добровольно сдаются в плен»4. Соответственно, следующей формой стала революция. Однако глубокого анализа данного явления не проводилось, так как он мог повлечь за собой нежелательное сравнение с первым периодом Великой Отечественной войны 1941—1945 гг.
Между тем дезертирство — это не столько злостное нарушение воинского долга определенным количеством военнослужащих, сколько социокультурный феномен, выдвинутый войной как ненормальным состоянием человеческого общества. Поэтому, являясь реакцией части общества на войну, дезертирство имело различные типы и формы, по-разному проявлялось в периоды побед и поражений, различно воспринималось социальными слоями по широкой кри-
2Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2006, С. 389.
3 Цит. по: Не числом, а уменьем! Военная система А. В. Суворова. М., 2001. С. 317.
4 Мальков А. А. Деятельность большевиков среди военнопленных русской армии (1915— 1919). Казань, 1971. С. 20.
териальной шкале — от кадрового офицера и верховной власти до матери дезертира и уставшей от войны крестьянской общины. Описание дезертирства в период Первой мировой войны является задачей настоящей статьи.
В 1914—1917 гг. Вооруженные силы всех государств столкнулись с такой проблемой, как уклонение от исполнения воинской службы чинами действующей армии, наиболее явным выражением чего является дезертирство. В России с объявлением мобилизации явка на призывные пункты в целом по стране достигла 96 %, причем являлись и добровольцы—«охотники». Поэтому часть новобранцев распускалась по домам в связи со сверхкомплектом. Но и дезертирство началось уже в ходе мобилизации — из соединений тех войск, что следовали на фронт. Побеги совершались в то время, пока воинские поезда еще находились в глубине страны, чтобы иметь возможность добраться до родных мест. Например, из Тамбова докладывали, что за 4—6 августа 1914 г. были задержаны три дезертира — два армянина и татарин, бежавшие из эшелона в Козловском уезде Тамбовской губернии5.
Отставание от своих подразделений, участвующих в бою, также началось уже в самом начале войны. Так, в приказе по 4-й армии от 16 августа 1914 г. на 6-й день боев на Юго-Западном фронте генерал А. Е. Эверт отмечал: «В течение всех этих дней, к величайшему моему огорчению, убеждался, что нижние чины, преимущественно 16-го корпуса, оставляют ряды и бродят в тылу. Приказываю объявить всем нижним чинам, что такие мерзавцы, забывшие долг перед Царем и Родиной, оставляющие ряды, когда товарищи их самоотверженно дерутся, будут преданы мною полевому суду, карающему смертной казнью оставление рядов своих частей в бою». Однако дезертирство с передовой первых дней войны явилось результатом того морального потрясения, что было вызвано неудачей боев под Люблином. Как только фронт оборонявшейся 4-й армии с помощью подоспевших резервов был удержан, эти люди немедленно возвратились в строй. Солдаты должны были пережить шок перелома, когда вместо успешного наступления на деле их ожидала оборона. Поэтому вместо репрессий последовали организационные меры — командиры корпусов посылали в тылы конные разъезды и пешие патрули для задержания уклонистов.
В начале войны дезертирство с фронта еще не получило широкого распространения, так как ближайшие тылы были забиты войсками, линия фронта постоянно смещалась и вероятность того, что бежавший с фронта солдат сумеет выйти из районов, подлежащих ведению военной администрации, была мала. Также само по себе нахождение солдата во фронтовом районе, но вне собственной части позволяло рассчитывать на снисхождение. В связи с этим в первые месяцы войны в Галиции, в отношении которой было известно, что по окончании конфликта она будет присоединена к Российской империи, развернулось такое явление, как «приймачество». Солдаты оседали в деревушках, скрываясь от военных властей. Работа по их поиску легла на плечи создаваемой в Галиции российской полиции. Ведомство генерал-губернатора отчитывалось: «После прохождения армий в Галиции осело значительное количество дезертиров русских
5 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 1914. Д. 72. Ч. 4. Л. 1-2.
и австрийских войск. Проходившие впоследствии в районе Галиции войсковые части и особенно маршевые команды также дали немалое их число. Поимка была возложена на чинов городской и уездной полиции, в чем им деятельное содействие оказывали начальники гарнизонов, наряжая конные и пешие команды»6.
Поражение Северо-Западного фронта в Восточной Пруссии в августе и тяжелые осенние бои в Польше на линии р. Висла подорвали у ряда нижних чинов веру в скорую победу над врагом. Осень 1914 г. — это период наихудшего снабжения русской действующей армии продовольствием, что объективно было вызвано маневренными боевыми действиями и задержками в организации тылов. Поэтому уклонение от боя получило тенденцию к некоторому увеличению. В 1914 г. это проявилось не столько в дезертирстве, сколько в «самострелах» — нанесении себе легких ранений, чтобы быть на время эвакуированными в тыл. Таких самострелов называли «пальчики»: «От выстрела на близком расстоянии в ладонь получается звезда и... опаление. Фаланга пальца может быть отбита тоже только на близком расстоянии»7. Количество самострелов в данный период было весьма велико. Например, в Львовский госпиталь в октябре ежедневно поступало по 600 таких «пальчиков», то есть несколько рот.
Ставка реагировала незамедлительно. В приказе от 16 октября Верховный Главнокомандующий указывал: «На время настоящей войны добавить Воинский Устав о наказаниях статьей 245/2 в следующей редакции: "За умышленное причинение себе непосредственно или через другое лицо, с целью уклонения от службы или от участия в боевых действиях, огнестрельных или иных ранений, повлекших за собой увечье или повреждение здоровья, виновный подвергается: а) в военное время лишению всех прав состояния и смертной казни или ссылке в каторжные работы от 4 до 20 лет или без срока; б) в виду неприятеля — лишению всех прав состояния и смертной казни. наказаниям подвергается и тот, кто с намерением вышеуказанным способом изувечит другого или повредит ему здоровье, или окажет ему в том содействие". Таким образом, спустя 3 месяца после начала войны санкцией уклонению солдата от несения службы стала смертная казнь. За добровольную сдачу в плен военно-полевые суды выносили заочные смертные приговоры, а семьи добровольно сдавшихся лишались права на получение пособий. Определить добровольность сдачи в плен было почти невозможно, поэтому основные сведения о сдавшихся черпались из показаний солдат, сумевших бежать из плена. Иное дело — лишение пайка и разнообразных льгот семьи дезертира»8. Каждый приговор объявлялся в войсках, чтобы дурной пример не стал заразительным.
«Самострелы» были распространены в первые полгода войны во всех воюющих армиях. Пик «самострелов» в австро-венгерских войсках также пришелся на осень 1914 г., что объяснялось «только сильным моральным напряжением,
6 Отчет деятельности штаба временного военного генерал-губернатора Галиции в период времени с 29 августа 1914 года по 1 июля 1915 года. Киев, 1916. С. 13.
7 Пришвин М. М. Дневники. 1914-1917. М., 1991. С. 107.
8 Авербах Е. И. Законодательные акты, вызванные войной. 1914-1915 г. Пг., 1915. Ч. 1. С. 676; Россия. Главный Штаб: Циркуляры за 1915 г. Пг., 1915. С. 682.
испытывавшимся в эту кампанию»9. То есть «самострелы» начала войны имели под собой основу не личного поведенческого плана, а общего напряжения, вызванного невиданным размахом военных действий. Громадные потери, затягивание войны, массовые призывы запасных, психологический надлом наряду с разочарованием стали причиной моральной дезориентации солдат в происходящем. Одной из форм реакции явились «самострелы», вызванные не трусостью людей, но именно дезориентацией массового сознания как следствием невероятного напряжения всех сил человека на войне.
Кризис вооружения в России, следствием чего стали неоправданно высокие потери, и наступление австро-германцев на Восточном фронте в кампании 1915 г. увеличили масштабы уклонения от передовой. Этим мобилизуемые крестьянские массы ответили на неготовность страны к войне, неумелое руководство войсками и неувязки между фактическим состоянием дел и декларировавшимися властями в июле 1914 г. намерениями. В связи с усилившимися репрессиями (наказание поркой розгами за воинские проступки) протест солдата против неудачно складывавшейся войны прежде всего выражался в уклонении от окопов.
Варианты были разные. Большинство уклонистов не стремились к уклонению от фронта вообще, но лишь на период поражений и отступления, когда боевые действия для русских складывались слишком неудачно. Так, раненые старались задержаться в госпиталях, чтобы «пересидеть» самое тяжелое время, «кое-кто, чтобы не попасть опять на фронт, искусственно затягивал выздоровление: сыпал на рану соль или перец, смачивал ее керосином или обкладывал горчицей, что вызывало воспаление. Некоторые получали посылки с коржами, приготовлялись на касторовом масле, ели их, а потом жаловались на длительное расстройство желудка, приходили к истощению»10. Это не дезертирство как таковое. Дезертир — это боец, намеренно нарушивший воинскую присягу и подлежащий наказанию. Стремившиеся задержаться в тылу раненые — это дезориентированные и потрясенные результатами сражений люди, которые пытались несколько оттянуть момент своего возвращения в окопы.
Тенденция к увеличению случаев уклонения от воинской службы проявилась вследствие появления в воинском законодательстве карательной меры в виде наказания розгами по решению командиров, «как мера исключительная. лишь в отношении особо порочных нижних чинов и в случаях, не терпящих отлагательства для примера других»11. Такая мера подрывала дисциплину в армии: «Два фактора имели несомненное значение в создании неблагоприятного настроения в войсках. введенное с 1915 г. официально дисциплинарное наказание розгами и смертная казнь "палечникам"»12. В тыловых подразделениях вводился строгий режим, сопровождавшийся поркой розгами, издевательствами офицеров воен-
9 Последняя австро-венгерская война. Издание австрийского военного архива. М., 1929. Т. 1. С. 691.
10 Родин Г. С. По следам минувшего. Тула, 1968. С. 26.
11 Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА) Ф. 391. Оп. 2. Д. 72. Л. 22 об.
12 Деникин А. И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии. Февраль—сентябрь 1917. Мн., 2003. С. 26.
ного времени, ненужными наказаниями. Поэтому некоторые солдаты бежали не в тыл, а, напротив, на передовую13. Штрафованные по суду солдаты оставались в рядах своих подразделений вплоть до окончания войны, с тем чтобы отбывать наказание после ее окончания. В случае получения Георгиевской награды штрафованный солдат переводился в строй и освобождался от наказания.
В письмах солдат звучало отчаяние, охватившее даже лучших кадровых солдат, над которыми теперь могли безнаказанно измываться худшие из офицеров: «Тогда бы мы знали, что надо защищать, если бы они обращались с нами по-человечески»14. Так, за неотдание чести офицеру в траншее полагалось 25 розог. Особенно широко розги применялись в дивизиях 3-й очереди, образованных летом 1915 г., со слабым офицерским составом. Реакция солдат была гибельна для дисциплины: «Лучше смерть, чем переносить весь этот ужас и позор»15.
Неадекватная ситуации жестокость «сверху» неминуемо влекла за собой порочное хитроумие «снизу». Контрразведка Северного фронта доносила, что солдаты стараются наносить себе легкие ранения в «массе», потому что в таком случае якобы можно избежать наказания: всех не накажешь16. Обыкновенно дело ограничивалось выдачей зачинщиков и наказанием только их. Участники войны справедливо считали, что «самострелом называется человек, который стреляет в себя с отчаяния»17. В 1915 г. самострелы составляли до 25% раненых. Расстрелять такое количество невозможно, поэтому приказами командования было велено делать таким бойцам перевязки и держать в окопах18. Участники войны свидетельствуют, что случаи рецидива были редки. Это говорит о том, что самострелы по преимуществу являлись следствием массового заразительного эффекта либо совершались в тяжелой психологической ситуации. Психика крестьян, ранее не имевших дела с армией, умножаясь коллективной психологией больших солдатских масс, влекла за собой уклонение от несения воинской повинности под влиянием общего порыва.
Переход к позиционной борьбе осенью 1915 г. привел к резкому сокращению случаев уклонения солдат от несения воинской обязанности. Зимой 1915/1916 гг. дезертирство в основном совершалось либо из тыловых частей действующей армии, либо из маршевых рот, следовавших на фронт. Поэтому борьба с дезертирством смещалась глубже в тыл, на железнодорожные коммуникации. Следовательно, военные власти теперь тесно сотрудничали с властями гражданскими, так как зоны ответственности различных структур накладывались друг на друга. Уже в сентябре 1915 г. военное ведомство, сообщая в МВД о побегах, вплоть до того что «разбегается почти весь эшелон», просило о содействии, указывая, что «Военное министерство. без помощи гражданской власти бессильно что-нибудь сделать». Власти старались поставить под контроль ключевые участки инфраструктуры, замкнуть их. Следуя соглашению между ведомствами, для пре-
13 ПирейкоА. В тылу и на фронте империалистической войны. Л., 1926. С. 33, 37.
14 ГА РФ. Ф. 1807. Оп. 1. Д. 327. Л. 26.
15 ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 343. Л. 145.
16 См.: Красный архив. М., 1924. Т. 4. С. 421.
17 Степной Н. Записки ополченца. Собр. соч.: В 10 т. М., 1927. Т. 2. С. 216.
18 ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 343. Л. 184.
сечения дезертирства и «бродяжничества» отсталых солдат, мародеров в тылах армий были образованы «особо надежные летучие отряды» военной полиции из «чинов жандармских эскадронов», конных патрулей на узловых объектах военных дорог19.
Увеличение случаев дезертирства на железной дороге — это скорее выражение желания мобилизованных солдат отправиться на фронт как можно позже, нежели принципиальный отказ от войны. За осень 1915 г. было мобилизовано 1,4 млн человек, ранее не проходивших военной службы. Вряд ли можно было ожидать иного от крестьян, бежавших в родные места. Так, 19 ноября из Владимирской губернии доносили, что по прибытии воинского эшелона в Муром 400 местных жителей тут же дезертировали. 12 декабря из Курской губернии 32 солдата на ходу поезда бежали из эшелона, и задержать никого не удалось. В Тульской губернии на станции Бобрик-Донской по убегавшим дезертирам открыли огонь, в результате чего один солдат был убит, двое легкораненых уехали с эшелоном, а прочих удалось задержать20.
Стремясь избежать окопов, солдаты шли и на такие действия, которые держали бы их вдали от фронта и одновременно не влекли бы за собой смертной казни. Все равно дальше фронта послать бойца не могли, ибо каторга не считалась равноценной репрессивной альтернативой гибели в окопах. Интересным фактом «законного» (с точки зрения солдат) дезертирства является задержка в своих деревнях отпускников, умышленно уничтожавших свои документы для сокрытия истинности своего положения. «Потеря» документа практически не могла быть доказана как умышленная. В то же время в наиболее тяжелый период войны солдаты задерживались в тылу, рассчитывая на то, что к моменту их обнаружения и возвращения в окопы сражения уже утихнут. Летом 1915 г. военный министр просил МВД проверять отпускников и передавать их в уезды воинским начальникам.
Другой вариант — заведомо ложная информация из дома, якобы требовавшая присутствия там солдата. Так, 18 декабря 1915 г. глава контрразведки Минского военного округа обратил внимание начальников главных жандармских управлений тыловых губерний, что многие солдаты стали получать телеграммы с родины с требованиями немедленного приезда домой. Поводы приводились самые разнообразные — смерть близких родственников, раздел имущества в семье, устройство домашних дел. Контрразведка просила проверять справедливость этих сообщений, так как в связи с их массовостью было заподозрено, что не все телеграммы являются правдивыми21.
Существовал и третий способ избежать окопов хотя бы на время, являвшийся наиболее «законным» и наименее наказуемым, а именно присутствие бойца в тыловых структурах армии: «Еще в годы Первой мировой войны в русской армии стал широко известен один весьма примитивный, но трудно поддающийся выявлению в боевых условиях способ дезертирства. Военнослужащие (как правило,
19 РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 2892. Л. 23; Ф. 391. Оп. 2. Д. 72. Л. 23.
20 ГА РФ. Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 1915. Д. 11. Ч. 4. Л. 1; Д. 34. Ч. 4. Л. 1; Д. 78. Ч. 4. Л. 5.
21 Государственный архив Тульской области (ГАТО). Ф. 1300. Оп. 1. Д. 747. Л. 1.
нижние чины) умышленно отставали от своих частей, следовавших на фронт, а затем являлись к местному воинскому начальству, которое, чтобы побыстрее избавиться от неорганизованных одиночек, спешно направляло их в ближайшую тыловую часть, где они прочно закреплялись»22. Таким образом, налицо несомненный факт дезертирства, однако же юридически такие солдаты находились в воинской системе и, следовательно, уголовному преследованию не подлежали. Получалось, что таким способом — законным с точки зрения военного суда — человек вполне мог избежать отправки на фронт; отправка его со следующей маршевой ротой являлась отдаленной перспективой. Более того, даже тюремное заключение стало представляться меньшим злом. Небольшие сроки за нетяжкие преступления, но наказуемые в уголовном порядке, воспринимались как лучшая альтернатива. Например, в сентябре 1915 г. из Калуги доносили, что несколько калужских мещан, вооружившись ножами, напали на крестьян с целью попасть в тюрьму за вооруженное ограбление и тем самым избежать призыва23. Можно ли квалифицировать данные действия иначе, как намеренное уклонение от воинской повинности?
Еще одной из форм уклонения от окопов являлось искусное использование отдельными солдатами патриотического порыва своих товарищей, их преданности своему подразделению. Многие кадровые солдаты, направляемые с маршевыми ротами на фронт, бежали в свои старые части, что негласно поощрялось командованием. Об этих людях в оставленную ими часть немедленно шло сообщение, чтобы семья такого бойца не была лишена пайка как семья дезертира. Этим порывом и пользовались уклонисты. Видимая законность таких передвижений была налицо, почему выявление дезертирства данного вида вызывало большие затруднения: «Этим же пользовался и худший элемент для того, чтобы "поболтаться" якобы в поисках своей части и оттянуть время. А таких случаев были тысячи»24.
Что же касается практических мероприятий по борьбе с дезертирством, то Ставка признала необходимой организацию в тылу практики тщательных осмотров деревень и городов для поиска дезертиров. Приказом от 27 ноября 1915 г. предписывалось принять решительные меры «по организации военно-полицейского надзора в тылу армий для прекращения бродяжничества отсталых нижних чинов и для задержания и немедленного осуждения военно-полевым судом мародеров и беглых». Приказ предусматривал организацию в тылах армейских корпусов военной полиции из чинов полевых жандармских эскадронов. На усиление посылались служащие железнодорожной и уездной полиции эвакуированных губерний. Устанавливалось патрулирование на военных дорогах летучими конными разъездами, проводились обыски в городах и станциях войскового района, вводился комендантский час для военнослужащих с 9 ча-
22 Греков Н. В. Деятельность контрразведки «Смерш» по пресечению измены и дезертирства в войсках в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. // Военно-исторический журнал. 2006. № 2. С. 47.
23 ГА РФ. Ф. 102. 4-е делопроизводство. Оп. 1915. Д. 26. Ч. 6. Л. 31.
24 Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. 1914-1920. М., 2007. С. 156.
сов вечера25. Переход к позиционной борьбе позволил упорядочить организацию тыла и усилить контроль над действующей армией. Уже 12 января 1916 г. вступил в силу новый закон о дезертирстве, «изменивший юридическую конструкцию понятия побега. По прежнему закону побег являлся формальным преступлением, зависящим исключительно от продолжительности времени самовольного отсутствия, а не от свойства умысла. По новому же закону побегом признается самовольное оставление военнослужащим своей команды или места служения, учиненное с целью уклониться вовсе от военной службы, или от службы в Действующей армии или только от участия, хотя бы и временно, в военных действиях. Самовольное же оставление своей команды, не имевшее ни одной из указанных целей, признается самовольной отлучкой»26.
В мае 1916 г. были внесены новые изменения в Воинский устав о наказаниях. Теперь за действия и призывы к бегству, сдаче в плен или уклонению от боя законодательство предусматривало только смертную казнь. Под уклонением от боя понимались и «самострелы». Кроме того, часть солдат уклонялась от боя, уходя из окопов во время атаки и возвращаясь уже после ее окончания, чем ослаблялась ударная мощь подразделений. Командование предлагало расстреливать уклоняющихся от боя солдат «на глазах нижних чинов их частей»27. Впрочем, расстрелы применялись редко. Во-первых, солдат и без того не хватало. Во-вторых, почти невозможно было доказать умышленность вины оставшегося в тылу на время боя бойца. Отсюда требование преимущества «воспитания» перед репрессиями, предписываемое высшими штабами.
Так как на фронте военное командование действовало более-менее успешно, то борьба с уклонистами стала переноситься далее в тыл. Штабы фронтов тесно взаимодействовали с гражданскими властями ближайшего тыла. Вся Европейская Россия, с ее основными жизненными центрами, испытывала на себе давление военных властей. В частности, широко развивалась сеть борьбы с дезертирством. Например, заведующий военно-судной частью штаба Западного фронта 29 апреля 1916 г. сообщал московскому губернатору, что «в целях уменьшения скопления на этапах арестованных нижних чинов, задержанных без достаточных оснований», требуется, чтобы полиция своевременно сообщала информацию этапным комендантам, которым после задержания передавали дезертиров. Документы содержали «точные сведения о том, кем и по каким причинам доставленный подвергся задержанию, за кем он должен числиться содержанием и препровождать этапному коменданту копию постановления судебного следователя или иного должностного лица об арестовании задержанного»28. Ставка просила губернаторов принять меры по проведению облав усилиями полиции. По задержании дезертиры доставлялись подлежащему воинскому начальнику, откуда они отправлялись обратно на фронт, будучи переведенными в
25 Приказы Начальника Штаба Верховного Главнокомандующего за 1915 год. СПб., 1915. № 290.
26 См.: Циркуляры Главного Штаба за 1916 год. б.м., 1916. С. 177.
27 ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 368. Л. 23; Сборник руководящих приказов и приказаний 7-й армии. б.м., 1917. С. 149.
28 Мосгорархив (ЦИАМ). Ф. 17. Оп. 93. Д. 80. Л. 1-1об.
разряд штрафованных. Так, в июне 1916 г. по России было задержано 5 239 солдат без документов. В то же время из маршевых рот до пункта назначения могло не доходить до 25% всего состава29. В обстановке нараставшего наступления на Юго-Западном фронте эти цифры представлялись весьма большими. Брусилов-ский прорыв требовал людей для своего развития, а намечавшееся вступление в войну Румынии — образования дополнительных контингентов для поддержки союзника.
Статистика была общей и учитывала всех, в том числе отпускников и солдат, направленных в тыл с разнообразными поручениями, от закупки фуража до передачи писем офицерскими денщиками и порученцами. Например, в Московской губернии за вторую половину 1916 г. было задержано около 700 дезертиров. Телеграмма из штаба Минского военного округа Московскому губернатору от 22 ноября гласила: «Наштаверх признает крайне необходимым вновь организовать самые тщательные осмотры деревень и городов для сыска и направления в армию всех самовольно отлучившихся и уклоняющихся нижних чинов. Прошу принятия самых широких мер для производства тщательных и частных облав для приведения в исполнение требований наштаверха. О результатах облавы прошу срочно уведомить меня»30. Затухание боевых действий осенью позволило удвоить деятельность. Штабы фронтов и армий заваливали подчиненные инстанции инструкциями.
Бичом атакующих частей оставалось массовое уклонение отдельных солдат непосредственно от сражения — «внутреннее дезертирство», при котором боец находится в войсках, но в бою не участвует. Непрерывное движение в войсковых тылах резервов, лазаретов, меняющих исходные позиции корпусов, рабочих команд, кавалерии и артиллерии создавало некий организационный хаос, в котором люди могли легко затеряться. Поэтому на фронтах образовывались «осо-босборные команды нижних чинов армий фронтов», предназначенные для задержания солдат, бродяжничавших в войсковых районах и районе общего тыла. Дабы не перегружать боевые подразделения ненужным элементом, все задержанные солдаты передавались в переменный состав этих команд, а затем в исправительные роты. После проведенной с задержанными работы их передавали в запасные батальоны фронта, откуда они отправлялись в свои части31.
Увеличение масштабов дезертирства зимой проходило на фоне усиления контрмероприятий, предпринимаемых военными властями в связи с упорядочением общей позиционной обстановки. На Румынском фронте дезертиров ловили не специальные команды, а уже целые конные дивизии: «К концу 1916 г. дезертирство из армии приняло такие размеры, что наша дивизия была снята с фронта и направлена в тыл для ловли дезертиров и охраны бессарабских железных дорог. Мы ловили на станции Узловая до тысячи человек в сутки»32. Зимой 1916/1917 гг. взаимодействие между военными и гражданскими властями достигло своего максимума. Так как сил полиции уже не хватало, МВД направило письма
29 ГА РФ. Ф. 102. 4-делопроизводство. Оп. 1915. Д. 267. Л. 1-3.
30 Мосгорархив (ЦИАМ). Ф. 17. Оп. 93. Д. 51. Л. 181, 191.
31 РГВИА. Ф. 2003. Оп. 1. Д. 20. Л. 241-245.
32 Семенов Г. М. О себе: Воспоминания, мысли и выводы. 1904-1921. М., 2007. С. 50.
командующим военными округами о содействии местным полицейским властям в деле проведения облав33. Таким образом, в тылу дезертиров ловили совместно полиция и военные команды34. С одной стороны, это говорит о масштабах дезертирства, с другой — о нараставшем кризисе царского режима, чья полиция не могла надлежащим образом исполнять свои функции, ибо некомплект сельской стражи в Центральной России составлял от 10 до 35%35. Пытаясь сбить волну дезертирства, командование передавало сведения на места его постоянного проживания и довоенной работы. Ставка делалась на сознательность односельчан, которые должны были выдать уклониста властям в случае его появления в родных местах. Так, приказ по 2-й армии от 16 декабря 1916 г. указывал: «Со своей стороны рекомендую начальникам отдельных частей самим сообщать о совершенном позорном побеге их нижних чинов сельским и городским властям преступника для извещения всех его родных и родственников, а также земляков»36.
Общее число дезертиров с июля 1914 по февраль 1917 г. было сравнительно невелико. Цифра колеблется в пределах около 200 тыс., и в это число, видимо, входят не только беглецы из окопов, но и запасные, оставлявшие эшелоны по пути на фронт. До Февральской революции, согласно официальной статистике, в среднем уровень дезертирства — не более 6,5 тыс. человек в месяц. Это достаточно низкий уровень для крестьянской нации, не сознававшей причин и последствий своего участия в мировом конфликте. После же Февральской революции дезертирство возрастает в пять раз37. К моменту падения монархии уклонение от воинской службы стало основным преступлением внутри страны. Более 15 млн мужчин за войну носили военную форму, и если наказанием за дезертирство была смертная казнь или пожизненная каторга, то это и есть одно из самых тяжких преступлений, согласно текущему законодательству. Так, в начале марта 1917 г. в Тульскую губернскую каторжную тюрьму было перевезено 110 арестантов, в том числе 68 дезертиров, 12 осужденных за уклонение от военной службы, 6 — за проступки против воинской дисциплины, один мародер, один за побег с военной службы, прочие 22 чел. — уголовники38. Итак, 4/5 арестантов — это нарушители военного законодательства.
Резкий рост числа дезертиров происходит уже после Февраля. На первых порах дезертирство имело скрытые формы, так как «если попавшие к противнику при царском правительстве оставались по определению жертвами строя, то дезертирство из армии нового "свободного" государства однозначно оценивалось как предательство»39. Это, например, эвакуация бойцов в тыл под лю-
33 РГВИА. Ф. 2000. Оп. 3. Д. 3069. Л. 14-17.
34 Также см.: Оськин М. В. Полиция Российской империи в годы Первой мировой войны: борьба с дезертирством // Современные проблемы права и управления. 3-я Международная научная конференция. Тула, 2013. Ч. 1. С. 123-129.
35 ГА РФ. Ф. 102. 2-е делопроизводство. Оп. 74. Д. 10. Л. 10-11, 23-24, 38-39, 63-65, 7273, 79-80 и др.
36 ГА РФ. Ф. 826. Оп. 1. Д. 371. Л. 32.
37 Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001. С. 184.
38 ГАТО. Ф. 2260. Оп. 1. Д. 33. Л. 48.
39 Нагорная О. С. «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922). М., 2010. С. 47.
бым надуманным предлогом (как правило, фиктивное или легкое ранение либо болезнь), что позволило бы ему не возвращаться обратно. За март-май из действующей армии было эвакуировано 620 тыс. солдат, из которых только около 200 тыс. вернулись в окопы40. Эвакуированные фактически являлись дезертирами, не числясь таковыми официально, ибо по деревням циркулировали слухи, что дезертирам земли не дадут.
Солдаты часто пытались уклоняться от несения службы и относительно законными путями. Так, 19 мая начальник гарнизона Костромы докладывал в штаб Московского военного округа, что «солдаты, рассчитывая на послабления [медицинской комиссии], усиленно заявляли о болезнях, требуя, чтобы их уволили если не вовсе от службы, то в продолжительный отпуск. Причина тому, главным образом, в желании поддержать сельское хозяйство»41. В деревне дезертиры стали зачинщиками первых крестьянских беспорядков. Закрепление революции ее распространением на село позволило крестьянству приступить к разрешению аграрной проблемы на собственных условиях.
Размах массового дезертирства после Февраля и вплоть до Октября и выхода России из войны постепенно принял характер самодемобилизации российских Вооруженных сил. 2 млн солдат — в эту цифру входят как непосредственно дезертиры и уклонисты, так и те солдаты тыловых гарнизонов, что так и не отправились в окопы. Но, свалив все грехи на старую власть, 14 марта Временное правительство выпустило помилование в отношении преступлений, предусмотренных военным законодательством. Здесь погашалась ответственность военнослужащих за кражу, порчу и расхищение казенного имущества; уклонение от службы; дезертирство (при условии добровольной явки до 1 мая); нарушение воинского чинопочитания и принципов подчинения; освобождение из разряда штрафных; смягчение наказаний за тяжкие преступления42. Согласно приказам командования, из беглых солдат-дезертиров, добровольно являющихся и (или) задерживаемых в военных округах, на месте формировались маршевые роты, которые отправлялись в тыловые этапы фронтов43. Развитие революционного процесса отчетливо показывало, что Россия в подходящий момент могла прекратить войну, которая в глазах крестьянства потеряла свой смысл. Также объявление «мира без аннексий и контрибуций» принципиально обессмысливало продолжение боевых действий. Отсюда и всплеск дезертирства как обычного, правонарушительного плана, так и «законного», примером чего являлись специальные разрешения, выдаваемые войсковыми комитетами.
Поражение в Июньском наступлении, корниловское выступление, падение объемов снабжения фронта продовольствием и фуражом, обозначившаяся перспектива новой окопной зимы, вероятный голод в тылу побудили армию заниматься самоснабжением. Во главе данного явления встали дезертиры. При-
40 Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975. С. 24.
41 РГВИА. Ф. 1606. Оп. 1. Д. 472. Л. 3.
42 Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. М., 2006. С. 598.
43 РГВИА. Ф. 391. Оп. 2. Д. 72. Л. 104.
чем это были уже не отдельные люди, а целые группы, порой соединявшиеся с войсковыми подразделениями ближайшего тыла и ведшие их за собой.
По данным Н. Н. Головина, в 1917 г. дезертиры составляли 25% всех военнослужащих. С точки зрения социологии это нереальная для потенциального уклонения цифра. Считается, что воины по призванию составляют 3-5% от общего количества населения; люди этой категории составляют 60-70% кадровых офицеров. Добровольцы, являющиеся в армию при нападении агрессора — 8-12%, призывники — до 50%, которые составляют 80% годных к воинской службе44. Лишь 5-9% военнослужащих являются потенциальными дезертирами или отказниками. Таким образом, дезертирство 1917 г. — это нечто иное.
Дезертирство — это одна из наиболее активных форм обыденного сопротивления «слабых» государственному давлению — куда более мощной общественной силе, нежели крестьянство, — воспринимаемому как категорически несправедливое. Русское дезертирство 1917 г. — это социокультурное явление, напрямую зависевшее от тех политических процессов, что происходили внутри страны. Поэтому правомерны оценки современников о том, что российская армия развалилась именно в революционное время. То обстоятельство, что более 7 млн солдат к 26 октября еще находились в окопах, не меняет общей картины, ибо вести вооруженную борьбу с противником армия была не в состоянии. Цифра дезертирства, относящаяся к 1917 г., — четкий показатель разрушения государственности и всех ее атрибутов, одним из которых являются Вооруженные силы.
Ключевые слова: дезертирство, «самострелы», военно-уголовное преследование, смертная казнь, воинская присяга, побег, бродяжничество, военная полиция, сельская стража, обыденное сопротивление.
Russian deserters of World War I M. Oskin
Desertion is one of the most active forms of ordinary resistance of the people to the state pressure during the low-popular war which is conducting for the purposes unclear for the people. At the same time, mass desertion is a manifestation of «total» war in the world conflicts of the XX century.
During World War I in all armies of the world there was the desertion often accepting mass character. In the Russian army, as well as in other, deserters appeared from the war beginning. Desertion scales in the Russian army explained as objective factors — difficult fights, shortage of supply, defeat at the front, and subjective — unwillingness to participate in war, melancholy for the house, desire to help a family the work.
44 Серебрянников В. В. Человек и война в зеркале социологии // Военно-историческая антропология: Ежегодник. М., 2002. С. 33.
Desertion in different years ofwar had various forms. If at the beginning of war there were mainly «self-arrows», in 1915, during defeats at the front — evasion from entrenchments. By the end of 1916, because of the general fatigue from war, desertion takes the real form — flight from the front to the back.
After February revolution desertion becomes mass in which hundreds thousands military personnel take part already. Disorder of army and development of revolutionary process extremely strengthen desertion scales that is explained by the actual lack of punishment for this crime. Destruction of the Russian state during revolution became the main reason of coming to power of Bolsheviks, an exit of Russia from war and the army demobilization which essential part in 1917 already deserted from the front.
Keywords: desertion, «self-arrows», military criminal prosecution, capital punishment, military oath, escape, vagrancy, military police, rural guards, ordinary resistance.
Список литературы
1. Авербах Е. И. Законодательные акты, вызванные войной. 1914—1915 г. Пг., 1915. Ч. 1. С. 676; Россия. Главный Штаб. Циркуляры за 1915 г. Пг., 1915.
2. Андреев А. М. Солдатские массы гарнизонов русской армии в Октябрьской революции. М., 1975.
3. Великий незнакомец: крестьяне и фермеры в современном мире. М., 1992.
4. Власть и реформы. От самодержавной к Советской России. М., 2006.
5. Головин Н. Н. Военные усилия России в Мировой войне. М., 2001.
6. Греков Н. В. Деятельность контрразведки «Смерш» по пресечению измены и дезертирства в войсках в годы Великой Отечественной войны 1941—1945 гг. // Военно-исторический журнал. 2006. № 2.
7. Мальков А. А. Деятельность большевиков среди военнопленных русской армии (1915— 1919). Казань, 1971.
8. Нагорная О. С. «Другой военный опыт»: российские военнопленные Первой мировой войны в Германии (1914-1922). М., 2010.
9. Оськин М. В. Полиция Российской империи в годы Первой мировой войны: борьба с дезертирством // Современные проблемы права и управления. 3-я Международная научная конференция. Тула, 2013. Ч. 1.
10. Пирейко А. В тылу и на фронте империалистической войны. Л., 1926.
11. Последняя австро-венгерская война. Издание австрийского военного архива. М., 1929. Т. 1.
12. Родин Г. С. По следам минувшего. Тула, 1968.
13. Серебрянников В. В. Человек и война в зеркале социологии // Военно-историческая антропология. Ежегодник. М., 2002.
