CC BY
188ПАРТИЙНЫЕ
ЭЛИТЫ
Л. Г. Протасов
РОССИЙСКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ЭЛИТА 1917 ГОДА (характер, облик, судьба)
Революционная проблематика ныне заметно утратила своих историков. Наблюдая это, впору признать неправоту мэтра советской историографии Е. Н. Городецкого, назвавшего некогда Октябрь «вечнозеленой» темой. Впрочем, ныне можно найти удовлетворение в том, что мода в науке противопоказана спокойному, непредвзятому поиску. Другой плюс современной историографической ситуации состоит в возможности использовать плоды методологической революции, мобилизуя эвристические ресурсы смежных социальных наук, в частности политологии.
В этом смысле весьма перспективным представляется изучение политической элиты революционной России. Долгое господство марксистских взглядов с их детерминистской предопределенностью, с приоритетом массы над личностью мешало должно оценить этот фактор. Между тем элита заслуживает научного внимания не только в политическом аспекте, но и как своеобразная субкультура модернизирующейся России. Ведь политика, по Н. А. Бердяеву, в значительной степени есть фикция, владеющая людьми1, которые не рождаются политиками, а становятся ими в результате воспитания вследствие конкретных жизненных обстоятельств. Анализ этой людской совокупности позволяет выявить типологические черты социографического, психоментального, поведенческого характера, их влияние на ход событий, возможно, попытаться «заглянуть» за политический горизонт, где остались несостоявшиеся варианты развития.
Первой практической попыткой наметить контур российской политической элиты стал биографический словарь «Политические деятели. 1917» (М., 1993), куда вошли более
300 видных политиков того времени. Правда, сами составители не задавались такой целью, поэтому в список попали и деятели
1 Бердяев Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии). М., 1991. С. 111.
самодержавия, утратившие свою роль после его свержения, и, напротив, лица, ставшие видными политиками позже 1917 г. (А. В. Колчак, В. М. Молотов). Круг российской политической элиты был расширен более чем вдвое в энциклопедии «Политические партии России. Конец XIX - первая треть XX вв.» (М., 1996).
В исследовательском плане упомянем монографию В. П. Булдакова «Красная смута»1, где выделен параграф «Партийные лидеры». В соответствии с общей концепцией книги ее автор ограничился показом того, как «смотрелись» партийные лидеры (Милюков, Керенский, Ленин, Троцкий, Чернов) «из толпы». Но В. П. Булдаков оттенил главное качество, дававшее перевес в 1917 г., - способность лидеров слиться с массой, утилизовать ее интенции в своих программно-тактических целях. Особо выделим монографию О. В. Гаман-Голутвиной «Политические элиты России. Вехи исторической эволюции» (М., 1998) как попытку политологического «прочтения» истории власти в России от Рюрика до наших дней. Отдельные указания на численность, состав, особенности российской политической элиты 1917 г. можно увидеть в ряде других работ.
Заметим, что категория «политическая элита» требует от историка терминологической и смысловой осмотрительности2. Она не может претендовать на универсальное объяснение исторического процесса, в России по крайней мере, но полезна как инструмент конкретно-исторического анализа. Она муссирует конфликты разных слоев верхнего класса общества как первопричину радикальных перемен, недооценивая почвенных соци-
1 Булдаков В. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997.
2 Это необходимо, исходя из различий в задачах и методах истории и политологии. Эти различия примерно можно сформулировать так: российская политическая элита с присущими ей деталями и подробностями - объект историка, а российская политическая элита как тип - объект политолога. Схожим образом социолог П. А. Сорокин определял различие между историком и социологом в изучении общества (см.: Сорокин Питирим. Человек, цивилизация, общество. М., 1922. С. 266).
альных процессов. Перефразируя Марка Блока, можно сказать, что для историка она хороший слуга, но плохой господин.
Строго говоря, о политической элите России можно говорить лишь с начала ХХ в., когда она отделилась от правящей элиты, служившей имперским целям, но не связанной с собственно политической профессиональной деятельностью. Более того, российским чиновникам воспрещалось участие в политических сообществах. Бюрократия заменяла собой (в значительной мере заменяет и теперь) политический метод управления страной1. Вместе с тем, с возникновением политических партий, партийной прессы, разнообразных общественных организаций складывается тип публичного политика, создаются предпосылки оформления политической элиты, расширяются масштабы ее воздействия на общественное мнение и способы манипулирования обществом (печать, выборы и пр.).
В современной политологии политическая элита - это категория лиц, обладающих властью, вне зависимости от того, какие факторы обусловили вхождение во власть2. Но применительно к России 1917 г. критерии власти были размыты и переменчивы, поскольку в стране, особенно на местах, порой существовало фактическое многовластие, а то и вовсе безвластие. Параллельно действовали, по сути, несколько правовых систем: это и законы Российской империи, и так называемое «революционное право», и обычное право. В экстремальных же ситуациях подобного рода более всего значимы такие свойства, как целепо-лагание, способность влиять на политический процесс, увлечь массу, что лишает смысла принятое в политологии деление по типу «элита» - «контрэлита».
1917 г. вызвал революцию элит. Два фундаментальных обстоятельства определили характер и место политической элиты в государственной системе России. Во-первых, обвал традиционной власти, сакральной для большинства граждан. Принадлежность к старой системе власти стала дискредитирующим
1 Хейфец М. Ханна Арендт судит ХХ век. М.-Иерусалим, 2003. С. 136.
2 Гаман-Голутвина О. В. Политические элиты России. Вехи исторической эволюции. М., 1998. С. 5.
фактором. Поднялась новая волна политических выдвиженцев, заполнивших благодаря общей демократизации миропорядка новые карьерные места (Советы, профсоюзы, партийные и другие комитеты и пр.). И надо удивляться тому, что у кормила власти в тот момент оказались либералы, объективно более подготовленные к этому, а не левые радикалы. Думается, реальное объяснение этому вовсе не в подъеме мелкобуржуазной стихии, как утверждал Ленин, а в неготовности самих социалистов, для которых приход революции оказался внезапным.
Другое важное обстоятельство состоит в том, что большинство новой политической элиты базировалось не на принципах преемственности власти, ротации, а на ее отрицании, на полном разрыве с прошлым. В силу этого приоритетными стали не опыт и навыки управления, интеллект и образование, а априорные схемы скорейшего построения «рая» на земле. Это, несомненно, отражало «качество» новой элиты, строившейся на неких иррациональных началах. Поразительно, но даже среди депутатов Всероссийского Учредительного собрания (далее - ВУС), которым предстояло творить законы для огромной преобразующейся страны, были неграмотные1. Показательно, что в рекламе кандидатов в ВУ С от левых партий на первый план выдвигалось то, что могло всего более потрафить массовому избирателю: низкое сословное происхождение, незавершенное из-за бедности или гонений власти образование, тюремный стаж. И это, судя по безоговорочной победе социалистов на выборах, оказались важнее.
Политическая элита 1917 г., по некоторым оценкам, насчитывала около 3-4 тыс. человек2. Наша оценка основана на более четком критерии - это корпус кандидатов во Всероссийское Учредительное собрание, которых было около 5 тыс.3. В их число вошли практически все видные политики разных направлений, более того, именно эти выборы позволили многим провинциальным деятелям проявить себя на общероссийской сцене.
1 Например, избранный от партии эсеров по Алтайскому округу крестьянин Д. С. Шнырев.
2 Евреи и русская революция. М., 1998. С. 14.
3 Протасов Л. Г. Всероссийское Учредительное собрание: история рождения и гибели. М., 1997. С. 131.
Среди них численно и идейно доминировали социалисты разных мастей, составившие примерно 2/3 всего корпуса кандидатов в Учредительное собрание. Их социалистическая ориентация закономерно коррелирует с другой знаковой чертой политической элиты 1917 г. - обилием «профессиональных революционеров». Нигде эта эзотерическая «профессия» не была так распространена, как в России. Но именно эти люди, с их специфическим политическим и жизненным опытом (тюрьмы, ссылки, подполье, эмиграция) и типом мышления, составили верхушку политической элиты России. Р. Пайпс определяет их как новую породу людей, посвятивших жизнь подготовке политического насилия1. Формула Р. Пайпса верна, поскольку суть всякой революции составляло насилие, и неверна, поскольку политическое насилие гораздо шире понятия «революция». Но что непреложно следует из нее, так это то, что данная «профессия» уникальна и оказывает формирующее влияние на ее обладателей, ибо в ее интересах создавать ситуации, требующие вмешательства профессионала.
Как отмечает Б. И. Колоницкий, к 1917 г. в России сложилась своеобразная политическая контрсистема - система революционного подполья. Но в отличие от других стран (Польша, Ирландия, Италия) она была направлена часто и против «своей» империи, что придавало этой политической субкультуре совершенно особый оттенок2. Такая субкультура могла возобладать лишь на развалинах прежнего государственного порядка либо в виде еще более авторитарной власти, либо в виде анархии. Впрочем, и то, и другое исторически вели государство и общество к тоталитаризму. 22 % либеральных кандидатов среди уч-редиловцев отражали скорее имманентную слабость российского либерализма, чем реальное влияние его деятелей в 1917 г., но это не меняет дела.
Важнейшей компонентой социокультурного облика политической элиты являются демографические параметры. Средний
1 Пайпс Ричард. Русская революция. М., 1994. Ч. 1. С. 192.
2 Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть. К изучению политической культуры российской революции 1917 года. СПб., 2001. С. 336.
возраст политических лидеров 1917 г. был близок к 36 годам, отчетливо коррелируя со степенью их радикализма: у большевиков он снижался до 32 лет, у меньшевиков повышался до 42 лет. Самой возрастной была, конечно, кадетская фракция -около 50 лет. Революция «пассионарна», она предъявляет спрос на радикалов, резко ускоряет вертикальную социальную мобильность, дает неповторимый карьерный шанс тем, кто стремится к нему.
Большинство российской политической элиты принадлежало, естественно, к разноликой интеллигенции (среди 767 депутатов ВУС они составляли не менее 600 человек). Как известно, она создавала в России не только интеллектуальную среду, но и подпольные структуры и партии. Стоит заметить, что ее всегдашняя оппозиционность режиму в начале ХХ века поменяла смысл: от былого «народолюбия» перешла к прямой политической конфронтации с государством, с властью. «Не будь народных бедствий, - саркастически замечал И. А. Бунин, - тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать?»1.
Фактором важнейшего значения было доминирование в политической элите уроженцев 1880-1990-х гг. В депутатском корпусе ВУС их было более половины, а среди эсеров и большевиков - до 65 %. Мощный выброс молодых радикалов в начале века (с ним связана и революция 1905-1907 гг.) имел в своей основе объективные причины, из коих коренной была демографическая.
Демоситуация в России в конце XIX века постоянно обострялась. Деревня, слабо затронутая модернизацией, «перегревалась» неконтролируемой рождаемостью крестьянства при сокращении детской смертности. Очередной демографический всплеск пришелся на середину 1880-х гг. Спасаясь от аграрного перенаселения, масса сельских маргиналов устремилась в города, а затем и в политику, став питательной средой российского революционаризма. Город и значительная часть села оказались в
1 Бунин И. А. Окаянные дни. Цит. по: Русские писатели - лауреаты Нобелевской премии. Иван Бунин. М., 1991. С. 109.
состоянии стресса, индивидуальной и массовой социальнополитической агрессии1. Показательно, что не менее половины учредиловцев вышли из сельской местности. В разное время перебравшись в города, они были обязаны им своим карьерным возвышением. Более всего сельских уроженцев было у эсеров («крестьянская» партия) и у представителей национальных элит, среди которых этот процент достигал 60 и выше, удостоверяя формирующийся характер интеллигенции «молодых» народов. Либеральный спектр, напротив, был представлен почти исключительно потомственными горожанами, в основном столичными.
«География» происхождения леворадикальной части политической элиты также вскрывает взаимодействие социальноэкономической модернизации России и природнодемографического фактора: революционный «инкубатор» (образ-термин В. Л. Дьячкова) перемещался с запада и северо-запада в центральные, южные, поволжские губернии вместе с волной индустриализации, урбанизации и аграрного перенаселения. Эта тенденция особенно показательна в сравнении с «географией» радикалов, проходивших по розыскным циркулярам Департамента полиции в самом начале 1900-х гг. Те в подавляющем большинстве своем были выходцами из западных губерний.
Направление движения модернизации по стране помогает объяснить особенности национального состава различных политических партий. У левых, особенно у большевиков, он был самым интернациональным. Среди эсеров лишь около 2/3 составляли великороссы, среди большевиков - немногим более половины.
Касаясь неизбежного в этом случае вопроса о еврейском элементе в российской политической элите, отмечу две перекрещивающиеся тенденции. С одной стороны, он постепенно растворялся в разливавшейся революционной стихии, особенно в глубинных великорусских губерниях, постепенно теряя свою
1 Дьячков В. Л. О природно-демографической основе происхождения и степени радикализма российской пореформенной социально-политической элиты // Интеллектуальная элита России на рубеже Х1Х-ХХ веков. Киров, 2001. С. 35-36.
национальную идентичность. Для сравнения: среди 5 тыс. лиц, находившихся в полицейском розыске в 1902-1910 гг., согласно нашей базе данных, евреи составляли около 38 %, а среди женщин - до 60 %! С другой стороны, шла кристаллизация еврейства в партийно-интеллигентской среде, в руководстве левых партий, где его удельный вес заметно превышал влияние в массовом движении. Для самих же партий это была щекотливая и даже болезненная проблема, ибо антисемитизм проникал и в их ряды вместе с многочисленными «мартовскими» эсерами, а затем и с «октябрьскими» большевиками. При составлении кандидатских списков в Учредительное собрание национальность принималась во внимание партийными функционерами1.
Активное участие еврейства в «смуте» не связано только с имперским угнетением и, соответственно, этномаргинализмом (хотя трудно не согласиться с тем, что исторически в России преследование евреев стало мерилом политического настроения всякой эпохи2). В революцию втягивалась именно еврейская молодежь, получившая доступ к образованию, вырвавшаяся из замкнутого мирка черты оседлости. Историк А. Гейфман и философ Х. Арендт (еще ранее П. Б. Струве, Н. А. Бердяев) выделяют в качестве побудительного мотива присущую еврейскому сознанию печать избранничества, традиционно мессианское воспитание и мировоззрение, приспособленное к новой исторической ситуации3.
Атеизм леворадикальной интеллигенции, подмеченный авторами «Вех», также нуждается в оговорках. Хотя церковь воспринималась ею как часть ненавистной монархии, сам тип усвоения социалистической догматики имел много общего с религиозной верой как стремление к недостижимому идеалу. Перепись РКП (б) 1922 г. содержала вопрос, с какого возраста член
1 Так, кубанский комитет партии эсеров отказался включить в кандидатский список А. Ю. Фейта и других с нерусскими фамилиями (Дело народа. 1917. 1 окт.).
2 Слиозберг Г. Б. Дела минувших дней. Записки русского еврея. Париж, 1933. С. 3.
3 Гейфман А. Убий! Революционный терроризм в России. 1894-1917. М., 1997. С. 148; Хейфец М. Ханна Арендт судит ХХ век. М.-Иерусалим, 2003. С. 157.
партии стал атеистом. У многих видных большевиков это происходило в 14-17 лет, иными словами, вера в спасение через Бога замещалась верой в спасение через революцию.
Важнейшим фактором социализации является образование. До половины попавших в наше поле зрения видных политиков имели полное или незаконченное высшее образование. Мещанско-крестьянское происхождение уже не являлось непреодолимым препятствием для его получения. Но если для либерала законченное систематическое образование было обязательной нормой, то у радикалов часто не было либо того, либо другого, учеба, как правило, перемежалась с тюрьмой, ссылкой или эмиграцией. «Недоученность», как известно, чревата не только пробелами в знаниях, но и порожденными характером обучения опасными заблуждениями в возможность легкого достижения цели максимальным напряжением сил.
Высшая школа в царской России была важнейшим каналом рекрутирования всякого рода элит и настоящей кузницей революционных кадров. Политизация студенчества зашла настолько, что заниматься «чистой» наукой считалось постыдным. Среди политиков 1917 г. лидировали юристы по образованию и основной профессии. В этом факте можно усмотреть продвижение к правовому государству, если бы не парадокс ситуации: среди них практически не было тех, кто ладил с законом и не подвергался судебным преследованиям. О характере правосознания российских радикалов красноречиво говорит эпизод, описанный экс-наркомом юстиции левым эсером И. Г. Штейнбергом. Возмущенный бессудным террором большевиков, он заявил В. И. Ленину: «Для чего же тогда народный комиссариат юстиции? Назвали бы его комиссариатом по социальному уничтожению, и дело с концом!» «Великолепная мысль, - отозвался Ленин. - Это совершенно точно отражает положение. К несчастью, так назвать его мы не можем1».
1 Черная книга коммунизма. Преступления, террор, репрессии. М., 1999. С. 86-87.
Российская политическая элита 1917 г. - это микрокосм революционной России. Ее дисперсность отражала синкретизм всей политической культуры России. В ней переплелись черты и свойства массовой и элитарной социокультуры. Не имея за плечами длительного цикла культурно-исторического развития, она сама была слепком с российского маргинализма начала ХХ века, недоношенным плодом форсированной российской модернизации, сохраняя в своей ментальности многие архетипы прошлого.
Соответственно, она могла отстоять свои статусные позиции только с помощью тех же маргинализованных слоев общества. Как известно, радикальные партии в революционную эпоху широко мобилизуют в свои армии людей с более низким моральным и интеллектуальным уровнем, не имеющих собственных убеждений и готовых принять любую систему ценностей. Массе льстит, когда к ней апеллируют, и она ощущает собственную возросшую значимость. Вслед за этим наружу вырывается подавляемая в обычное время нормами общества стихия подсознания масс. Как следствие, происходит биологизация нравственности, исчезает изначальная элитарность движения и открывается доступ в элиту людям, имеющим весьма отдаленное отношение к ее идеалам, но активно и целенаправленно использующим их для оправдания себя и своих поступков и для самоутверждения. Как писал непосредственно наблюдавший русскую революцию французский посол М. Палеолог, «нет ничего, что так, как Революция, обнажило бы перед нами дно человеческой натуры, открыло бы перед нами подкладку политического маскарада и изнанку социальной декорации»1.
Нельзя обойти, наконец, методологически важного вопроса о судьбах политической элиты 1917 г. Ее внутренняя расколо-тость провоцировала перерастание демократической по сути революции в кровавую гражданскую войну. Политическая элита несла в себе зародыш самоуничтожения, коль скоро наиболее целеустремленная и энергичная ее часть предпочитала быть маргинальной, «внесистемной» и даже при наличии демократи-
1 Палеолог Морис. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 317.
133
ческих процедур и институтов в свободной России 1917 г. тяготела к насильственному захвату власти и монопольному обладанию ею. Как историческая категория, полагаю, она отмерла уже в 1918-1919 гг. Ее место заняла узко партийная коммунистическая верхушка, правящая элита, впоследствии переродившаяся в номенклатуру советского образца.
Наглядное подтверждение сказанному дают судьбы депута-тов-учредиловцев - основного ядра политической элиты 1917 г. Среди примерно 600 человек, чьи жизненные параметры автору известны, каждый девятый погиб или умер от болезней в гражданскую войну, каждый шестой был выброшен в эмиграцию (что не всегда гарантировало жизнь, как то было с В. Д. Набоковым, А. И. Дутовым, Л. Д. Троцким и др.), не менее половины погибли от политических репрессий в СССР. Лишь около 15 % учредиловцев, оставшись на родине, умерли своей смертью (вернее сказать, что многие из них успели умереть до начала широких сталинских «чисток»).
Проблема политического лидерства неотторжима от истории революций. Это не просто историографический намек. «Качество» политической элиты, ее способность адекватно реагировать на ситуацию, взвешенной текущей работой гасить вспышки агрессии, гармонизировать общественные интересы являются залогом стабильного, эволюционного развития, без социальных потрясений и национальных катастроф. В этом отношении политическая элита России в 1917 г. дала всему миру убедительный урок.
