CC BY
293
А. Витале
Российская государственность в сравнительной перспективе: русская традиция и западная модель государственного устройства
Многие века и сами русские, и иностранцы рассматривали Россию как самобытную страну, отличную от стран Запада. После Октябрьской революции широко утвердилось мнение, что Россия развивается по законам, принципиально отличным от государственных и общественных закономерностей, присущих западному миру. Идея «Запада» начала обозначать определенную систему ценностей, а также политических и общественных соглашений, включающих индивидуализм, отделение церкви от государства, защиту гражданских и общечеловеческих прав, верховенство закона, частную собственность, демократическое правительство, избираемое путем свободных и справедливых выборов, рыночную экономику, свободное межличностное взаимодействие и сотрудничество, свободу совести, свободу слова и гражданское общество.
Для многих исследователей принципы существования российского государства и общества были совершенно чужды любым западным концепциям, а сама страна была единственной находящейся в Европе, которая существовала вне связи с культурно-духовным наследием «западной» системы государственных и общественных отношений.
Алессандро Витале,
старший преподаватель, Университет Милана (Италия)
Российская государственность в сравнительной ретроспективе
Российские политические институты действительно возникали и развивались иным путем, нежели институты западных государств. На наш взгляд, очевидны признаки сильнейшего
© А. Витале, 2013
влияния византийского наследия на формирование государства после времени правления Ивана IV: мощный бюрократический слой, концентрация абсолютной власти и всех политических прав в руках единственного человека — Царя, самодержавная традиция, сращивание государства и религии. Из Византии Россия вынесла не только восточную православную веру, но и детальное идеологическое обоснование абсолютной неделимой власти. К середине XVI в. в России уже имел место беспрецедентный уровень концентрации власти. В работе государственных учреждений наблюдалась сверхцентрализация, подчинение и преданность верховной власти (за исключением редких кризисных периодов), недостаток прозрачности и полная независимость от общественного контроля. Гипертрофированная централизация производства и распределения благ была неотъемлемым признаком России, начиная с правления Ивана IV.
Возможно, именно одновременность принятия христианства и формирование российской государственности привели к сакрализации фигуры правителя (царя) вслед за азиатской моделью власти1. Даже в петровскую эпоху, когда Россия переживала модернизацию по западному образцу, государственность формировалась с религиозным уклоном: обожествлялись как общественный договор, так и монархия, что приводило к утверждению особой формы «мирской религии государственности» ("secular religion of statehood").
Общеизвестно, что русские земли, «собиравшиеся» Москвой, никогда не знали феодализма, спора за инвеституру, Возрождения, Реформации и т. д. Государственный бюрократический аппарат начал зарождаться в России одновременно с централизацией государственного управления в XVI-XVII вв. и достиг критических размеров в XIX в., став главным инструментом самодержавного аппарата управления. Бюрократизированность государства привела к возникновению неограниченной власти государственных служащих — чиновников. В общественном сознании бюрократия ассоциировалась с самодурством, взяточничеством, формальным, бездушным отношением к делу и некомпетентностью, тогда как царь был единственным гарантом справедливости. Государь император был главой государства, обладавшим абсолютной, неограниченной властью. Когда же царь заходил слишком далеко, инакомыслящим приходилось либо покоряться, либо начинать ожесточенное сопротивление. Общеизвестно, что противникам статус-кво угрожала высылка в Сибирь с ее суровыми условиями проживания. До 1917 г. последние действительно значимые общественные волнения завершились еще в 1613 г., когда на трон вступила династия Романовых. С начала XVII в. Романовы укрепляли национальную традицию абсолютной самодержавной власти. В течение поколения Романовы избавились от контроля со стороны боярства; Петр Великий, придя к власти в 1696 г., усилил государственный нажим. Все формы местного самоуправления были уничтожены, и впредь страна управлялась исключительно царскими представителями. В то время как остальная Европа под влиянием Просвещения медленно двигалась к ограничению монархической власти и защите человеческих и гражданских прав, русские
цари были готовы противостоять нежелательному зарубежному влиянию. Когда Великая Французская революция и ее последствия потрясли основы абсолютизма во всей Европе, русские цари подавили инакомыслие. Лишь поражение в Русско-японской войне 19041905 гг. сумело заставить Николая II признать некоторые общественные свободы и создать выборный орган, ограничивший его власть. Казалось, что Россия, наконец, вступила на путь ограничения самодержавия, но к 1907 г. царь отказался от большинства своих уступок. Самодержавие, свергнутое в 1917 г., было все же не таким абсолютным, как петровское или екатерининское, однако сопротивлялось изменениям сильнее любой другой европейской монархии. Нередко даже в XIX веке Россия воспринималась как «варварская Московия», «абсолютистско-деспотическая монархия». По мнению иностранцев, таких как маркиз де Кюстин, страна была символом «деспотизма». Самодержавие составляло один из первичных принципов российской идеологической системы (и второй компонент знаменитой триады «православие, самодержавие, народность», сформулированной С. С. Уваровым в 1833 г.) и воспринималось как основополагающий принцип прошлого, настоящего и будущего России. Однако самодержавие не идентично самоподдерживающейся власти и абсолютизму, в которых власть ограничивается самой собой (как власть раннесредневековых варварских королей). Самодержавие означает установившийся общественный порядок, в котором царь и народ органически связаны. Привилегии самодержца не отменяют его зависимости от общих принципов функционирования государственного организма и не означают вседозволенности, а зависимость народа от него не является рабской.
Советская Россия унаследовала самодержавную традицию Российской империи (особенно это касается «органичности» власти и унитарного государства как священного политического единства), однако совместила ее с идеологической концепцией революционной Франции (а также германским философским романтизмом: так, например, восхищение «органицизмом» Ф. Шеллинга и И.-Г. Гердера, который упрощал управление национализмом в XIX в.); точно так же были забыты уважение к традициям, естественное и обычное право, характерные для Старого режима во Франции. Советский государственный аппарат сделал бюрократию основой государственной монополии во всех сферах жизни.
Тем не менее, в России сильна была роль заимствованных у Запада (из Пруссии, Швеции, Дании, Франции и т. д.) государственных моделей. Так же как Византия дала России свое христианство, Скандинавия, например, дала ей военные и общегосударственные институты.
Сейчас, особенно в свете советского опыта попыток использования достижений XIX в., возможно утверждать и обосновывать гипотезу, что российская государственность соответствовала «совершенной модели» (первоначальной и последовательной) современного западного государства, без каких бы то ни было исключений и противоречий (имея в виду «чистую» модель современного государства, вне рамок конституционного строя, ограничения власти и декларации прав).
Разделение на западников и славянофилов вызвало дискурс, кажущийся сейчас устаревшим, но типичным для интеллектуалов России XIX в. в салонах и на страницах философских журналов. Достаточно часто мы впадаем в заблуждение, слишком широко трактуя понятия западничества и славянофильства, — намного шире, чем это требуется для объяснения исторического пути России, становления ее государственности и развития политических институтов на современном этапе. На вопрос, волновавший представителей обоих направлений — как следовало модернизировать Россию, — уже получен красноречивый ответ за семьдесят лет советской власти с ее сохраняющимся колоссальным влиянием на современную, постсоветскую, Россию. Воздействие на развитие государственности советского периода истории не следует преуменьшать.
Влияние в той или иной степени испытало абсолютно все — от политической культуры до экономической инфраструктуры, языка, религии, общественных привычек, начиная от советской политики индустриализации и урбанизации, создавшей новые ценности, сильно отдаленные от земледельческих ритмов традиционной России, которые окружали славянофилов и западников.
С точки зрения славянофильства и евразийства, Россия — обособленная цивилизация, в которой сложился собственный образ жизни, который более не существует и не может быть восстановлен.
Постсоветская Россия использовала определенный опыт индустриальных обществ развитого Запада, но все же в России были использованы совершенно не западные методы проведения модернизации. Во всяком случае, славянофилы, евразийцы и западники используют крайне противоречивые понятия, характеризуя Россию. Даже на высшем политическом и религиозном уровне распространена точка зрения о том, что Россия — часть культуры Европы, и полное ее отделение и изоляция невообразимы. История напоминает, что кодификация законов была проведена по примеру наполеоновской Франции, иерархическая структура чинов (Табель о рангах) позаимствована у Швеции и Дании, Академия Наук — у Пруссии. Многие годы в Академии преобладали, если не полностью ею управляли, немцы, которые готовили ученых и исследователей. До конца XIX в. в Академии сохранялось значительное влияние иностранцев. В XVIII - начале XIX в. обыденной практикой была отправка студентов в Европу для завершения обучения. Дворянство выезжало в Европу и в России продолжало говорить по-французски; даже члены императорской фамилии отдыхали в Ницце. Для многих русских русская культура с самого начала не имеет ничего общего с западной. «Запад» означает наследие Римской цивилизации, рационализм, либерализм, общественный договор и внешний закон. Западная идея верховенства закона пытается разрушить Россию, и все попытки привить ее в этой стране ведут лишь к искажению «русскости» и отрыву от корней. На самом же деле модель современного российского государства была также заимствована у Западной Европы.
Сэмюэль Хантингтон полагал, что у западной цивилизации существует ряд уникальных черт, таких как индивидуализм, верховенство закона, рыночная экономика, решительное отделение церкви от государства. Православную цивилизацию, на его взгляд, отделяло от Западной именно византийское наследие (в частности, религия), долгий период монголо-татарского ига и бюрократического деспотизма, крайне незначительное вовлечение в процессы Возрождения, Реформации и других событий, определивших «лицо» Западной цивилизации2. Эти факторы, по мнению Хантингтона, «сформировали общество и культуру, которые мало напоминали сложившиеся в Западной Европе под влиянием совершенно других процессов»3. По этой причине между Россией и остальной Европой действительно есть культурный разрыв, возникший по причине продолжительных процессов исторического развития, вызвавших определенные последствия. Россия восприняла элементы самодержавного наследственного правления, которые предупредили развитие, в терминологии Вебера, «легитимно-рациональной власти»4. Тем не менее, историко-культурные факторы и элементы, определившие развитие России, ее исторический портрет, различны и весьма противоречивы: кочевники евразийских степей (единоличные кочевники-скотоводы), старое славянское крестьянство, монголо-татарское иго, византийская система управления и церковно-государственных отношений, крепостное право, заимствование политической и административной систем, а также ценностей Запада, структура крестьянской общины, замедленный рост среднего класса, религиозные и политические расколы, влияние манихейства, славянофильства, конституционализма, нигилизма, популизма, анархизма (первоначально возникшего как анархическая культура славян-земледельцев, связанная с рассеянностью власти и недостатком центральной политической воли) и социализма, экспансия на Восток с невообразимой скоростью и в кратчайшие сроки, и т. д. Господствующая система военной теократии-автократии, характеризовавшаяся мессианской идеологией и отношениями господства-подчинения и защиты-зависимости, находилась в противоречии с анархическим видением жизни (антиэтатизм и эгалитарность), семейных и общественных отношений, разделявшимся большой долей населения. Жизнь людей на территории между Волгой и Днепром представляла собой причудливое переплетение противоположных обычаев — с одной стороны, степных кочевников, с другой — землепашцев. Структурные отношения и черты личности, религиозная, социальная и политическая идеология, ставшие результатом столкновения этих конфликтующих миров, заложили основы русского общества. Развитие России проходило на фоне постоянных внутренних столкновений — идеологических, культурных, поведенческих. Но нет никакой случайности в том, что основание и возвышение так называемого государства современного типа, а также сам процесс его формирования предоставили политической верхушке лидирующую роль в развитии общества и культуры. Этот факт сейчас является общепризнанным и общепринятым. Государственные реформы Петра I, поначалу внедряемые безжалостно и принимавшиеся оттого неохотно и поверх-
ностно, обнаружили собственный потенциал. Их эффект отличался от эффекта таких же преобразований на Западе ввиду различного общественного и исторического контекста.
Наследие заимствованной на Западе наиболее гармоничной модели современного государства (конституционализм) все еще имеет влияние в России.
Западноевропейская государственность
Общеизвестно, что история большинства европейских наций характеризуется наличием многополярных и немногочисленных центров власти. Политическая фрагментация обусловила рост политической культуры, развитие гражданских и личных свобод, исключительно западного принципа верховенства закона, личных/гражданских прав и необходимости создания учреждений, связующих государство и граждан. Королю, церкви, нобилитету часто приходилось отстаивать свою власть и/или поступаться ею в весьма значительной мере. Историк права Гарольд Берман в своей фундаментальной работе «Закон и революция» (1983) писал: «Плюрализм западного права, который отражается и усиливается плюрализмом западной политической и экономической жизни, был или стал источником развития или роста — укрепления права, сопутствующего политическому и экономическому росту. Кроме того он был или стал источником свободы. Крепостник мог прийти в городской суд за защитой от своего господина. Вассал мог прийти в королевский суд за защитой от своего сюзерена. Клирик мог прийти в церковный суд за защитой от короля»5. Западная государственность укреплялась в Европе в бесконечной борьбе со своими противниками среди населения и с традицией городских революций. «Гражданское общество» основывалось на особом понимании личности и ее прав — как части общности жителей города. Это остаток городской индивидуально-ориентированной культуры. Фрагментация власти в течение долгого времени зиждилась на чувстве общности, в том числе общности экономических интересов коллективов городских жителей. Стабильность этой традиции обусловила некоторые формы ограниченного правления и сопротивление тиранической власти. Эта традиция распространялась от городских культур Северной Италии через Швейцарию и североевропейские регионы до Нидерландов. Впоследствии, благодаря отцам-основате-лям, она попала в Новый Свет. Другую предпосылку можно обнаружить в традиции, которая в свое время предопределила появление Великой Хартии Вольностей (подписана в 1215 г. английским королем Иоанном Безземельным) и ряда других документов, узаконивших право на восстание.
Мы можем принять тезис, что правители были ответственны перед своими подданными, а также положение, что правитель должен был подчиняться справедливости и закону как продукту общественной традиции. Городская культура восточных городов была принципиально иной: города изначально были точками концентрации верховной власти.
Огромную роль в становлении гражданского общества по западному образцу (в том числе и в отношении идеи ограниченной государственной власти) сыграли события XVII в., особенно Великая Английская революция. Американская Война за независимость и Великая Французская революция довершили дело.
Тем не менее, развитие абсолютистского государства, территориальная концентрация власти и притеснение общественных традиций полностью уничтожили право на восстание и сопротивление государственной власти6. В национальном государстве абсолютистские корни получили бурное развитие; власть использовала национальный признак как средство идеологической борьбы против прежней традиции. Главной целью правительства было заполучить полный контроль из единого центра над всей территорией и всем населением7, различными способами осуществляя притеснение независимых местных политических сил по примеру России (даже в федеративных государствах, таких как США). Развитие европейской государственности последовательно уничтожало старые традиции общественной свободы, некоторые личные права, роль гражданского общества. Было бы неверно утверждать, будто концентрация власти и тяготение к абсолютизму типичны лишь для «азиатского» пути развития государственности, которому следовала Россия.
Обманчивость культурного детерминизма как подхода к анализу российской государственности
Несомненно, связи русской истории с историей городской культуры Запада, с ее традицией общественной самоорганизации, весьма слабы. Отсутствие эффективных институтов общественной самоорганизации очевидно. Этот феномен привел к постепенному разобщению социума, оставляя государственной власти широкое поле для сосредоточения, несмотря на напряженность отношений с подданными.
Тем не менее, цивилизационный разрыв на самом деле имеет мало общего с религиозным размежеванием, на котором делает акцент Хантингтон в своей работе о «столкновении цивилизаций»; напротив, он имеет тесную связь с внедрением западноевропейской модели государственности в условиях отсутствия европейской традиции фрагментации власти, и в особенности в условиях отсутствия средневековой конституционной традиции8. Территориальная модель государства развивалась по европейскому пути, так же как и модель концентрации власти, типичная для современных европейских территориальных государств, разделенных жесткими границами.
Специфическая российская организация государственной власти по большей части зависела от доступа к борьбе за баланс сил в Европе, который выступал в качестве внешнего фактора, воздействовавшего на политическую систему России. В кругу европейских государств Россия оказалась сравнительным новичком9. Начиная с XVII в., вектор российской
территориальной экспансии, ранее проводившейся в восточном направлении, обратился на запад. Поражения, которые Россия потерпела от шведов и поляков, указали русским царям на необходимость развития военного потенциала. Эта необходимость обусловила изменения во внутренней структуре царства, приближавшие его в военном и административном отношении к европейским образцам. Преобразование социальной структуры России в систему, где все жители стали бессловесными и бессильными подданными государства, было достигнуто, в основном, за счет реорганизации военной сферы10. В результате старый государственный строй претерпел значительные изменения. Кроме того, церковный раскол вызвал падение авторитета церкви. Государственная власть перехватила культурное лидерство и многие общественные функции, став монополистом как в духовной, так и в мирской сфере, поскольку царь Алексей Михайлович положил конец органическому сосуществованию церкви и государства. В результате раскол помог государству в его стремлении к расширению функций, и способствовал развитию бюрократии по примеру Запада. Бюрократия, заменив военную знать, стала главным инструментом управления. Все ветви власти — законодательная, исполнительная и судебная — оказались в руках бюрократии. Чиновничество стало гораздо более зависимым от царя, чем предшествовавшее ему служилое дворянство. Государство и бюрократия «германизировались», перестроившись по прусскому образцу, сохранив при этом самые заметные черты Московии, укрепив и усилив их. Тем не менее, сложность и обременительность новых задач, принятых на себя государством, потребовали более надежной и функциональной бюрократической машины, нежели та, что использовалась в России прежде11. Бюрократы несли ответственность лишь перед царем и полицией, но не были ответственны перед обществом, — только перед непосредственным начальством, и в гораздо большей степени, чем прежде, могли принимать решения самостоятельно. Особое внимание уделялось секретной полиции. Ей были предоставлены обширные полномочия для решения специфической задачи — обеспечения государственной безопасности, а также контроля за деятельностью всех учреждений, всех должностных лиц. Политика централизации власти, осуществляемая правителями крупных держав (наподобие западноевропейских), вызывала желание правительства расширить контроль над жизнью подданных12. В то же время, слово «Конституция» было едва ли не опаснее слова «революция».
Абсолютистское государство конца XVII-XVIII в., которое просуществовало в России до 1860-х годов, до эпохи Великих реформ, унаследовало пример европейского этатизма в других условиях общественного развития, в обществе с другой ментальностью (что приблизительно соответствует «псевдоморфозу» у О. Шпенглера)13 и общественной культуры, разрушенной в процессе длительного складывания территориального государства. Табель о рангах некоторое время рассматривалась как уникальный российский опыт. На самом же деле, она, как и многие другие реформы, была основана на хорошо зарекомендовавшей себя европейской практике14. Одной из характерных черт нового политического и административного
стиля стала попытка внедрить в работу государства принципы слаженности, регулярности и преемственности в течение длительного времени. В течение второй половины XVIII в. в Европе утвердились новые способы государственного и административного управления и новые отношения между правителями и управляемыми. Военные и фискальные потребности государства значительно расширились в результате агрессивной внешней политики Петра I. Самая суть функций правительственных и административных органов претерпела значительные изменения. Впервые (так же как и в остальной Европе) была сделана попытка разграничить, с одной стороны, государство, и с другой — личность и собственность правителя. Эта ключевая перемена отразила новую связь, появившуюся между наследственной системой правления и функциональной, или бюрократической, в которой общественная и личная сферы четко разделены15. В отличие от прежних правителей, Петр не только поставил перед государством новые задачи, но и ввел новый стиль правления: энергичное и агрессивное государство приняло на себя задачу изучения и обслуживания экономических интересов общества. Новый стиль управления также контрастировал со старой московской традицией испрашивания церковного благословения на все более или менее важные решения16. Импортированный из Германии и Швеции камерализм, со всей его «обе-зличенностью», функционализмом, меритократической иерархией и жесткой регламентацией, значительно отличался от стиля работы традиционных московских учреждений с их субъективизмом, неформальностью, патриархальностью, местничеством и отсутствием функциональной дифференциации17. Это была осознанная попытка использовать основополагающие принципы регулярного полицейского государства и меркантилизма — применить на практике и укоренить идеи и практики европейского полицейского государства в принципиально иной культурной и социальной среде. В то же время, это было лишь начало: по сравнению с процессами, что происходили в Центральной Европе в XVI (построение Polizeiordnung) и собирались произойти в России в XVIII веке, функциональная область государственного регулирования в Московии оставалась узко ограниченной, а государственный строй — достаточно архаичным18. В то же время, в конце XVIII в. самой многочисленной в мире, пропорционально населению, была прусская бюрократия19. В течение XVIII в. государственная машина в Германии превратилась в огромную обезличенную силу, действующую внутри общества и ограничивающую свободу действий и выбора последующих поколений20. Отлаженное полицейское государство Пруссии еще до начала использования Россией его опыта начало разрушать древние общественные связи и группы. Налогообложение на Западе достигало значительно больших размеров, в том числе и из-за наличия более крупного административного аппарата, нежели в России, где его создание происходило, главным образом, путем заимствования, и производилось руками специально приглашенных западных специалистов — как военных, так и гражданских21. Российское правительство пыталось заимствовать и привить на русской почве цели état bien police — регулярного
полицейского государства22 — Центральной и Западной Европы наравне с государства-ми-гегемонами, несмотря на изменения, которые происходили в результате различий условий и обстоятельств23. Московия, по сравнению с обществами стран Центральной и Западной Европы, имела довольно свободную и архаичную структуру. Даже если московское общество, по выражению Ханса-Иоахима Торке, было «государственно-определенным» ('staatsbedingte)24, в нем существовало множество общественных групп корпоративного типа, причем не только на местном уровне; однако интенсивная бюрократизация по образу и подобию Запада была ослаблена или уничтожена беспорядочностью реформ в Московии и ее культурой. Корпоративная солидарность противилась любым попыткам интеграции и поддерживалась лишь на отдаленных территориях. Ее нельзя было поставить на службу новому государственному устройству. Однако было бы ошибочным принижать ранг нового государственного устройства до «гарнизонного» или «военизированного государства»25.
Петровская модернизация заложила основы структур, просуществовавших до 1917 г.26 Послеоктябрьская система государственного устройства унаследовала и развила эту модель — так же, как это происходило во Франции после Великой революции. Социалистическое государство было наиболее полным «воплощением» современной государственной модели. Самая сокровенная и глубинная идея современного государства заключается в тотальном политическом и общественном контроле населения. Советский строй, утвердившийся в 1917 г., положил конец остаткам наследственной власти27. Каждый оказался на государственной службе. Вместо четкого отделения частного от общественного, последнее поглотило первое. Современное государство — в первую очередь властная действительность. Бюрократически разрастаясь, оно заполняет и разрушает все ниши гражданского общества. В ХХ в. российское государство оставалось «административным» государством европейского происхождения, и можно было утверждать, что коммунистическое государство было периодом расцвета государства современного типа, начиная от бюрократических форм «полицейского» и «социального государства», зародившихся еще в XVIII в. (первоначально в Пруссии, но затем распространившихся по всему континенту). Первые шаги государства современного типа уже содержали, если можно так выразиться, зародыш административного (социалистического) государства: принуждение, даже насилие (Gewalt), и в то же время — заботу о благосостоянии граждан, а также равенство всех их перед правительством. Кроме того, это было воплощение гоббсовской модели идеального гармоничного государства. Именно поэтому кризис «реального социализма» в то же время является всеобщим кризисом самого государства современного типа.
Причины большинства структурных и административных проблем российского государства — институционально-организационные, и вызваны, по большей части, тем, что сама властная структура была заимствована из-за рубежа. Огромная мощь государства, несоразмерность распределения прав и обязанностей, чрезмерное развитие органов принуждения,
стремление государственной власти к самодовлению (а также направленность на ее постоянное разрастание), зависят, по сути, от набора структур, заимствованных из европейской модели государства современного типа. Однако в этом отношении Россия не одинока. Европейские государства (начиная от французских и прусских моделей) также были склонны к самокопированию, зацикливанию на внутреннем организационном и бюрократическом устройстве, расширении собственного влияния. Духовность российского государства рассматривается как уравнивающий фактор28. Однако это является общим местом для европейской модели государства, начиная от революционной централизованной Франции и заканчивая современными социально-ориентированными государствами. В современной России структура управления, несомненно, опирается на вертикаль власти, с упором на бюрократический аппарат. Но появилось ли что-то другое в государственной системе Западной Европы? Бюрократический аппарат управления, рассматривающийся как средство объединения, а также как необходимое учреждение для управления колоссальной территорией и неравномерно распределенным по ней населением, был инструментом всеобъемлющей централизации. Тем не менее, он также происходил от западной модели государства. В действительности, жесткое разделение между политической властью и гражданским обществом в Западной Европе уходит корнями в средневековье. Необходимо помнить, что это различие уже существовало в царской России. Нельзя согласиться с позицией о существовании некой русской культурной матрицы и с тем, будто русское общество не было предрасположено к независимому от государства гражданскому самоуправлению по той причине, что в русской истории таких примеров не было. Слабое развитие гражданского общества на протяжении русской истории часто приписывается проявлению русского «национального характера», включающего, например, такие черты, как разобщенность, слабая дисциплинированность и неспособность к самоорганизации. Тезис о статичности культурных характеристик государственной власти в России не учитывает фактора исторического развития. Статический культурологический подход едва ли применим для решения теоретических проблем и изучения феноменологии российской государственности. Требуется другое представление, другой подход — более современный, учитывающий динамичность исторического развития.
Даже без учета общинных традиций Новгорода и Пскова и других форм русского самоуправления29, таких как княжество Тверское (сочетавшее монархические и демократические элементы), гражданское общество существовало в царской России как сеть организаций, создаваемых изначально по инициативе «снизу», без какого-либо вмешательства государства. Новые сведения, почерпнутые из архивных материалов, позволили сделать вывод о весьма сложной структуре гражданского общества в Российской империи, которая прослеживается по крайней мере с конца XVIII в. Большинство исследователей сходятся во мнении, что элементы гражданского общества с удивительной мощностью возникали
и развивались в России в периоды, когда ослабевание государственного контроля давало жителям возможность включиться в процесс самоорганизации. Наибольший вклад в развитие гражданского общества Российской империи совершило купечество, находившееся несколько (или весьма) в стороне от государственной власти. Часто принимается как должное мнение, что в условиях длительной традиции авторитарной наследственной власти государство доминировало, а общество было слабо и пассивно. Однако после разделения исполнительной и судебной власти в ходе реформы 1861-1864 гг. правительственному произволу был положен конец хотя бы в одном этом отношении30. Кроме того, существует множество свидетельств о более сложном характере взаимоотношений между обществом и государством. С течением времени они значительно видоизменялись, причем в различных регионах страны по-разному31. Гражданское общество в России принимало различные формы в зависимости от эпохи. В самые разные исторические периоды русские демонстрировали свою способность и готовность к созданию организаций, являвшихся формами гражданского общества. Этот фактор весьма важен, поскольку даже самые выдающиеся теоретики гражданского общества заявляют о том, что независимые общественные организации важны принципиально, устанавливая границы государственного вмешательства. Общество времен Российской империи зачастую характеризуется как безынициативное и разобщенное, однако русские организовывали независимые благотворительные и развлекательные учреждения, отстаивали свои законные права и участвовали в местных представительных и правоохранительных органах32. Несмотря на длительную традицию государственности, в конце периода существования Российской империи сочетание государственной политики и общественной инициативы привело к повышению уровня и качества образования, созданию благоприятной культурной среды, способствовало более широкому вовлечению общества в политическую деятельность и становлению мощной экономики, которая обеспечивала социальную мобильность и повышение уровня жизни33; повышению качества здравоохранения и созданию организаций для призрения нищих и инвалидов. Народ оказался вовлечен в деятельность, которая вела к утверждению гражданского общества. Население империи пользовалось доселе неслыханной политической, культурной и экономической независимостью. Подвижки в направлении формирования гражданского общества имели место в Российской империи, что было официально оформлено реформами 1864 г., в результате которых была создана система городского и сельского самоуправления. У центрального правительства уже не хватало чиновников для управления огромной империей, поэтому необходимость уменьшить расходы на администрацию и социальное обеспечение населения заставила государство не только разрешить, но даже поощрять различные формы местного самоуправления, а также частные учебные заведения, благотворительные и культурные организации. В империи общественные организации различного толка, как правило, возникали без указания «сверху». Купцы, прежде всего, финансировали образование.
Дворянство также способствовало вовлечению населения в образовательный процесс34. Органы местного самоуправления в городах и сельской местности также находились на пути к гражданскому обществу. Земства постепенно достигли высокого уровня авторитета и ответственности, а также внутренней самоорганизации. Провинциальные и городские органы действовали во многом независимо, не полагаясь на центральную власть. Земства развивали собственные школы и сельскохозяйственные училища, строили дороги, собирали статистические сведения, поддерживали закон и порядок на местном уровне. Церковь не была «правительственным придатком». При осуществлении социальных программ православные приходы действовали в основном автономно, так как финансировались частным образом. Когда после Николая I была создана система местного самоуправления, она начала эффективно работать благодаря тому, что главный элемент потенциального гражданского общества (не зависимые от государства источники материального существования жителей) был широко представлен в русском обществе. К началу Первой мировой войны городское самоуправление обеспечивало уровень коммунального хозяйства, соответствующий современным требованиям. Самоуправление имело собственные местные источники финансирования, независимые от государства. Провинциальное и городское самоуправление в России обнаружило собственные эффективные формы правовой и структурной организации. Те же процессы происходили и во время революции 1917-1922 гг., когда государственная власть фактически не существовала, и самоуправление вновь стало широко распространенной практикой.
Приписывание иной модели государственности статичным культурным различиям — на наш взгляд, вульгарное упрощенчество. Как мы убедились, модель была идентичной (западноевропейского происхождения), но получила развитие в иных исторических условиях.
Даже спустя два десятилетия после краха советской системы России все еще трудно отказаться от советского прошлого, а значительные различия ценностей России и Запада по-прежнему сохраняются. В то же время, российская государственность отмечена рядом особенностей, некоторые из которых сохранились и в советский период уже в новой форме, тогда как другие были жестко пресечены в 1917 г., например, конституционный строй и гражданское общество. Даже если земская модель как-то воспроизведена в действующей Конституции 1993 г., она не работает. Определенные проблемы препятствуют нормальному функционированию гражданского общества (унаследованные от послереволюционных времен разобщенность, апатия, разрушение интеллектуальной прослойки старой России и гражданского самоуправления и т. д.), хотя нам представляется, что молодое поколение начинает его возрождать.
В наши дни Россия заново открывает гражданское общество, формы самоорганизации, самопроизвольного межличностного взаимодействия, учреждений, связующих государство и граждан, наконец, роль и влияние самих граждан на местном уровне, колоссальную роль
частной собственности (эта проблема все еще не получила полного разрешения), а также практику соглашений35. Всесторонние исследования и социологические данные позволяют сделать вывод, что россияне готовы к самоорганизации, признанию и защите собственных интересов, включая и защиту собственности от посягательств власти. Однако «совершенная модель» заимствованной на Западе государственности (а вовсе не византийское и самодержавное наследие, как утверждают многие исследователи, например, Р. Пайпс, У. Прокач-чиа и др.), ее всесилие все еще остаются препятствием для возможного индивидуального социально-политического развития страны, которое, как мы показали выше, имело место в русской истории. Этот факт кажется парадоксальным, однако, на наш взгляд, это закономерность.
1 Вероятно, лучше всего это отражено в идее «Домостроя» и его модели упорядочения мира: Бог во Вселенной, царь в государстве, отец в семье — вот три столпа безоговорочного верховенства мужчины. Окончательное освобождение русских земель от монголо-татарского ига в 1480 г. приблизительно совпало с падением Византии в 1453 г., что в духовном отношении означало возможность обожествления государственной власти великого князя. Хотя слово «царь» было введено в качестве эквивалента византийского «басилевса», у него уже была своя традиция в славянских языках. Считалось, что оно имело божественное происхождение; кроме того, оно использовалось вместо имени бога. Постепенно значение его закрепилось (несмотря на некоторое сопротивление), перенеся «священную» коннотацию на самого правителя. Впрочем, очевидно, что в греко-византийской традиции образ правителя воплощен, он представляет собой «живой закон» (empsikos nomos). Византийская традиция прослеживается в том, что Алексей Михайлович придал себе статус византийского императора, «воплощенного закона».
2 Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996. P. 45-46.
3 Ibid. С. 139-140.
4 Russian Bureaucracy and the State. Officialdom from Alexander III to Vladimir Putin / D. K. Rowney, E. Huskey еds. HoundmiUs, 2009. P. 320.
5 Berman H. J. Law and Revolution. The Formation of the Western Legal Tradition. Cambridge, MA, 1983. P. 10.
6 Schmitt C. The Nomos of the Earth in the International Law of the Jus Publicum Europaeum. N.Y., 2006. P. 62-66.
7 Russian Bureaucracy and the State. Officialdom from Alexander III to Vladimir Putin. P. 19.
8 Сходная с западной политическая идея о праве сопротивления тиранической власти, развивалась в лоне православного богословия. Так, например, Иннокентий Гизель, ученик Петра Могилы, ставший ректором Киево-Могилянской Коллегии, а впоследствии — архимандритом Киево-Печерской лавры, в своем трактате «Мир с Богом человеку» (1669) признавал право на сопротивление — право на свержение монарха, нарушающего «договор» с народом. Несмотря на то, что после смерти Иннокентия книга была запрещена Московской патриархией, идеи такого рода в политической философии России имели место.
9 Van Creveld M. The Rise and Decline of the State. Cambridge, 1999. P. 261.
Szamuely T. The Russian Tradition / Ed. and with an Introduction by Robert Conquest. London, 1974.
11 Hosking G. Russia. People and Empire. 1552-1917. London, 1997. P. 81.
12 Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600-1800. New Haven and London, 1983. P. 20.
13 Даже Тибор Самуэли признавал наличие определенных изменений; он признал, что идеология Ивана IV, объявившая государство собственником всего на своей территории, едва ли имела что-то общее с европейской концепцией «божественного права» монарха (Szamuely T. The Russian Tradition. P. 31) и ее дальнейшим развитием. Россия была лишь одной из длинного списка стран, которые пытались модернизироваться, заимствуя институты и обычаи, зародившиеся и развившиеся в совершенно специфических условиях Западной Европы (Szamuely T. The Russian Tradition. P. 101). Наличие культурных различий в данном случае отрицать невозможно.
14 Hartley J. M. Russia, 1762-1825. Military Power, the State, and the People. London, 2008. P. 50.
15 Hosking G. Russia. People and Empire. 1552-1917. London, 1997. P. 83.
Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 1600-1800. New Haven and London, 1983. P. 206.
17 Hosking G. Russia. People and Empire. 1552-1917. P. 94.
Raeff M. The Well-Ordered Police State. P. 190. — В 1830-х годах на одну тысячу населения России приходилось 1,3 чиновника, Британии — 4,1, Франции — 4,8. См.: Starr S. F. Decentralization and Sel-Government in Russia, 1830-1870. Princeton, 1972. Р. 48.
19 Van Creveld M. The Rise and Decline of the State. P. 138.
20 Raeff M. The Well-Ordered Police State. P. 147.
21 Van Creveld M. The Rise and Decline of the State. P. 281.
22
Сыромятников Б. «Регулярное» государство Петра Первого и его идеология. М.; Л., 1943.
23 Raeff M. The Well-Ordered Police State. P. 181.
24 Torke H.-J. Die Staatsbedingte Gesellschaft im Moskauer Reich: Zar und Zemlja in der altrussischen Herrschaftsverfassung 1613-1789. Leiden, 1974.
25 Hartley J. M. Russia, 1762-1825. Military Power, the State, and the People. P. 209.
26 Hosking G. Russia. People and Empire. 1552-1917. P. 81.
27 Van Creveld M. The Rise and Decline of the State. P. 276.
Среди функций духовного государства одна вполне очевидна: государство рассматривается как умиротворитель. Неслучайно русское крестьянство отвернулось от царизма после столыпинской реформы и обратилось к большевикам. См.: Яковенко И. Г. Теоретические основания цивилизационного анализа России // В поисках теории российской цивилизации. Памяти А. С. Ахиезера / сост. А. Давыдов. М., 2009. С. 254.
29 Мединский В. Р. О тяге русских к «сильной руке» и неспособности к демократии. М., 2010. (Мифы о России).
30 Van CreveldM. The Rise and Decline of the State. P. 273.
Так, например, в Сибири, где купечество было наиболее сильно, преобладали чувства свободы, удаленности от самодержавия, свободомыслие, не было традиции подчинения, описанной Р. Пайпсом (Pipes R. Russia under the Old Regime. N. Y., 1974.). Собственность императора на землю быстро стала номинальной, а в Сибири развились многие формы самоуправления и самоорганизации, особенно в сфере социальных услуг. Между фактической земельной собственностью и политической властью существовало различие. Р. Пайпс не упоминает роль собственности (фактически отделенной от правителя) в случае с Сибирью (Pipes R. Property and Freedom. N. Y., 1999).
32 Russian Civil Society. A Critical Assessment / A. B. Evans, L. A. Henry, L. McIntosh Sundstrom eds. N. Y., London, 2006. P. 5. — С 1890-х годов вслед за бурным экономическим развитием шло развитие гражданского общества. О его жизнеспособности свидетельствует хотя бы тот факт, что количество политических и литературных журналов выросло с 20 на момент смерти Николая I до более чем 140 всего за тридцать лет (Van Creveld M. The Rise and Decline of the State. P. 275).
33 Gregory P. R. Before Command: an Economic History of Russia from Emancipation to the First Five-Year Plan. Princeton, 1994. P. 4-84.
34 Уже к середине XIX в. количество частных низших и средних образовательных учреждений превышало количество государственных, а более тысячи церковно-приходских школ существовали исключительно на частные средства (Wittaker C. H. The Origins of Modern Russian Education: an Intellectual Biography of Count Sergej Uvarov, 1786-1855. DeKalb, 1984. P. 151).
35 По мнению Уриэля Прокаччиа, истоки кризиса современного российского общества и экономики находятся в культурной сфере и, прежде всего, в «русском отвращении к соглашениям» и «недостатке культуры соглашений». На наш взгляд, автор чрезмерно упрощает ситуацию, ибо свобода соглашения находится в обратной зависимости от давления государства. В любом случае, Прокаччиа не принимает во внимание опыт Киевской Руси, развитие русского общества на рубеже XIX-XX вв., период столыпинских реформ, историю освоения и культуру Сибири, а также многие формы самоорганизации, не зависимые от государственной власти, напрямую связанные с действительно существовавшей в русской истории свободой соглашений (Procaccia U. Russian Culture, Property Rights, and the Market Economy. Cambridge, 2007).
Vitale A. Russian Statehood in a Comparative Perspective: the Russian Tradition and the Western Model of State-Building
ABSTRACT: For many centuries Russia has been viewed, by Russians and foreigner alike, as something basically different from the norms and standards of the West. Since the October Revolution it has become a widespread conviction that Russia is developing along lines fundamentally different from the broad State and societal patterns of what is usually called the Western world. For many observers, Russia appeared to be a State and a society whose basic principles were totally alien to all Western concepts, and the only country of geographical Europe that owed virtually nothing to the common cultural and spiritual heritage of a "Western" system of State and social relationships. But the "sheer model" of the imported Western statehood (and not only the Byzantine and Czarist heritage) is still an obstacle to this possible and different socio-political evolution which began in the long Russian history.
KEY WORDS: Russian Statehood, Western State-building Model, socio-political evolution, civil society.
AUTHOR: Assistant Professor, University of Milan (Italy); [email protected]
REFERENCES:
1 Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996.
2 Russian Bureaucracy and the State. Officialdom from Alexander III to Vladimir Putin / D. K. Rowney, E. Huskey eds. Houndmills, 2009.
3 Berman H. J. Law and Revolution. The Formation of the Western Legal Tradition. Cambridge, MA, 1983.
4 Schmitt C. The Nomos of the Earth in the International Law of the Jus Publicum Europaeum. N.Y., 2006.
5 Van CreveldM. The Rise and Decline of the State. Cambridge, 1999.
6 Szamuely T. The Russian Tradition / Ed. and with an Introduction by Robert Conquest. London, 1974.
7 Hosking G. Russia. People and Empire. 1552-1917. London, 1997.
8 Raeff M. The Well-Ordered Police State. Social and Institutional Change through Law in the Germanies and Russia, 16001800. New Haven and London, 1983.
9 Hartley J. M. Russia, 1762-1825. Military Power, the State, and the People. London, 2008.
10 Starr S. F. Decentralization and Sel-Government in Russia, 1830-1870. Princeton, 1972.
11 SyromiatnikovB. "Reguliarnoe" gosudarstvo Petra Pervogo i ego ideologiia. Moscow; Leningrad, 1943.
12 Torke H.-J. Die Staatsbedingte Gesellschaft im Moskauer Reich: Zar und Zemlja in der altrussischen Herrschaftsverfassung 1613-1789.Leiden, 1974.
13 Yakovenko I. G. Teoreticheskie osnovaniia tcivilizatcionnogo analiza Rossii // V poiskakh teorii rossiiskoi tcivilizatcii. Pamiati A. S. Akhiezera / sost. A. Davydov. Moscow, 2009.
14 Medinskii V. R. O tiage russkikh k "silnoi ruke" i nesposobnosti k demokratii. Moscow, 2010.
15 Pipes R. Russia under the Old Regime. N. Y., 1974.
16 Pipes R. Property and Freedom. N. Y., 1999.
17 Russian Civil Society. A Critical Assessment / A. B. Evans, L. A. Henry, L. McIntosh Sundstrom eds. N. Y., London, 2006.
18 Gregory P. R. Before Command: an Economic History of Russia from Emancipation to the First Five-Year Plan. Princeton, 1994.
19 Wittaker C. H. The Origins of Modern Russian Education: an Intellectual Biography of Count Sergej Uvarov, 1786-1855. DeKalb, 1984.
20 Procaccia U. Russian Culture, Property Rights, and the Market Economy. Cambridge, 2007.
