CC BY
115
Россия в мировом сообществе
35
велик, что многие изощренные американские специалисты — от Адама Улама до Брента Скаукрофта — заподозрили в действиях русских фантастический блеф, феноменальный обходный маневр, и сам президент Буш несколько первых месяцев своего президентства молчал (он принимал одного за другим тракто-вателей русского чуда), не желая попасть впросак. То была нелепая (хотя и понятная) предосторожность. Уж больно лихо все шло на самом главном для США направлении мировой политики.
Какие бы объяснения не выдвигал позднее софистичный западный мир (русские выдохлись в военной гонке; коммунизм достиг предела общественной релевантности; либерализм победил тоталитарное мышление; национализм сокрушил социальную идеологию и т.п.), неоспоримым фактом является добровольное приятие почти всем российским обществом, от левых до правых, идеи сближения с Западом и его авангардом — Соединенными Штатами. Стремления стать частью мирового авангарда, непосредственно участвовать в информационно-технологической революции, поднять жизненный уровень, осуществить планетарную свободу передвижения, заглянуть за горизонты постиндустриального общества — стали всеобщими.
Сорок лет Россия смотрела на Америку через объективы разведывательных спутников, перископы подводных лодок, экраны радаров ПВО. В 1990-е годы застоявшийся маятник истории сделал огромное колебательное движение на Запад. На своем пути он разрушил КПСС, СССР, СФРЮ, ЧСФР, ОВД, СЭВ (не говоря уже о менее значимых аббревиатурах). Вызрела острая нужда в новой формуле отношений с США. Министр Козырев определил ее как «стратегическое партнерство». Необычным было определение двусторонних отношений лишь одной стороной; необычным было стремление радикальных российских западников собственным «указом» включить Россию в западный мир; необычным было предположение, что Вашингтон будет поддерживать некую биполярность в условиях, когда второй полюс столь драматически самоуничто-жился.
Феноменальные события рубежа 1980—90-х годов сломали противостояние. Но маятник российской истории не достиг трех желанных для новой России высот: подключения к технотронной цивилизации, повышения жизненного уровня, свободы межгосударственного перемещения российских граждан. Какой бы ни была амплитуда движения маятника, неизбежно обратное движение. И мы живем сейчас в мире обратного двюкения маятника — от «планетарного гуманизма» к осознанию мирового эгоизма, тщетности примиренческих потуг, наивности самовнушенных верований, железобетона национальных интересов, своекорыстия внешнего мира.
Россия достаточно быстро обнаружила, что коммунизм не был единственной преградой на пути сближения с Западом. Православие, коллективизм, иная трудовая этика, отсутствие организации, иной исторический опыт, отличный от западного менталитет, различие взглядов элиты и народных масс — все это и многое другое смутило даже стопроцентных западников, увидевших трудности построения рационального капитализма в «нерациональном» обществе, свободного рынка в атмосфере вакуума власти и очага трудолюбия в условиях отторжения конкурентной этики.
36
А. И. Уткин
Безусловно, действовала великая сила инерции. В новом «однополюсном» мире Вашингтон еще немалое время действовал так, словно в глубине Евразии стоит вторая опора мирового порядка, словно мост между двумя величайшими державами не прогнулся, словно новая, неведомая российская демократия будет вечно смотреть на североамериканский эталон глазами Козырева. С уходом удивительного министра (который словесно характеризовал демократию как величайшую ценность, а действовал в лучших традициях тоталитарного сознания, сообразуясь лишь с одним мнением — кремлевским) замедлилась инерция, столь долго длившаяся из-за постоянной уступчивости одной из сторон.
Наступил новый этап американо-российских отношений. Сейчас в обеих столицах, в Вашингтоне и Москве, формируется новая парадигма двусторонних отношений, которой предстоит главенствовать в XXI в. Чтобы понять американскую политику в отношении России нужно видеть происходящую в США борьбу трех концепций «русского феномена». В их столкновении формируется российская политика Вашингтона.
1. Три концепции «русского феномена»
Примат идеологии
Первая концепция исходит из видения противника не в России, не в русском народе, а в коммунизме — учении и практике, которые были навязаны России после неудач Первой мировой войны. Словами современного русолога Майкла Макфола: «Советская коммунистическая система — а не Россия как страна или русские как народ — угрожали национальным интересам Америки во время холодной войны... Коллапс коммунизма, а не искусная дипломатия привели к величайшему прогрессу по основным спорным вопросам» [McFaul, р. 331].
Можно верить в то, что причиной взаимного ожесточения был коммунизм, но тогда не очень просто объяснить некоторые явления. Прежде всего, именно дипломатия, а никак не крах коммунизма (который произошел позже) привели к объединению Германии, отказу СССР от своего превосходства в обычных вооружениях, краху Организации варшавского договора и распаду СССР. Но главное даже не это: освободившаяся от «идейного яда», молодая российская демократия не ощутила изменения отношения со стороны тех, чьей дружбе мешал якобы коммунизм — не получила своего «плана Маршала», не была принята в главные западные организации. Более того, с января 1994 г. Америка начала продвигать границы своего главного военного союза к границам уже не коммунистической, а демократической России. К чему бы это? Ведь коммунизм уже почил.
При этом польские или венгерские коммунисты оказались приемлемыми партнерами для Соединенных Штатов. Неприемлемым оказалось протежирование демократической России (а не Польши с президентом-коммунистом) при попытке вступления в Европейский Союз, приглашения ее в НАТО, в Организацию экономического сотрудничества и развития, во Всемирную торговую организацию и т.д., реализации подлинного членства в «семерке». Десятки миллиардов долларов были предоставлены коммунистическому правительству СССР,
Россия в мировом сообществе
37
и гораздо более скромные суммы выделены в качестве кредитов демократической России. Тут уж самый непреклонный западник начнет сомневаться в том, что именно коммунизм является причиной западного отчуждения в отношении России.
Представители идеологической концепции ожидали того, что им с такой легкостью обещали российские радикалы-реформаторы, ожидали быстрой рекультуризации населения, радикального изменения социума, внедрения всесильных рыночных отношений. Неудачи на этом пути породили к рубежу XXI в. вполне понятное разочарование. Соединенные Штаты испытывают разочарование, как минимум, в трех сферах:
• в России так и не сложился и не складывается подлинный рынок с классическими правилами биржевой игры, со здоровой конкуренцией, акционированием, действительной денационализацией, открытием страны внешнему миру, оформлением стабильного законодательства, гарантирующего полномасштабное участие американских компаний. То, что имеет место сейчас, едва ли можно назвать зрелой рыночной экономикой — это и объясняет незначительное присутствие американских производителей (да и то не первостепенных — «Пепсико», сигареты, «ножки Буша»). Гигантская американская индустрия так и не вышла на российские просторы в условиях отсутствия надежного законодательства, чиновничьего произвола и открытого криминала. Соответственно, в Вашингтоне не действует «русское лобби» (в отличие, скажем от активно действующего «китайского лобби»). Экономического Эльдорадо, нового Дальнего Запада из России, где сужается (а не расширяется) внутренний рынок, не получилось.
• Русская демократия не достигла западных норм. В стране нет ни одной политической партии западного типа, не сложилась система разделения трех властей, ибо судебная власть заняла заведомо подчиненное положение, а исполнительная по конституции 1993 г. имеет полномочий больше, чем законодательная ветвь. Эксцессы, подобные октябрю 1993 г., победа левых на выборах в декабре 1995 г., чеченское фиаско территориального урегулирования выдвинули противостояние, а не компромисс во главу угла нового русского политического устройства, не знающего законченных форм ни в территориальном отношении (СНГ, ССР, договор четырех), ни в политическом (демократы не создали партии массового характера с собственной идеологией), ни в военном смысле (Договор о фланговых ограничениях нарушается, СНВ-2 не ратифицируется). Надежды 1991 г. на стремительную демократизацию, на создание стабильной прозападной России оказались завышенными.
• После нескольких лет (1988—1993 гг.) непрерывного «да» Россия стала говорить Америке «нет» на международной арене. Обозначились пункты противоречий в конкретных вопросах. С американской точки зрения российское оружие продается во многом «не тем странам» (к примеру, криогенные двигатели для индийских ракет). Такими сделками как обязательство построить АЭС Ирану, Россия нарушает американское видение режима нераспространения. Москва заняла самостоятельную позицию в югославском кризисе. Объединительный порыв некоторых московских интеграционистов грозит суверенитету «ближнего зарубежья», предвещает попытки восста-
38
А. И. Уткин
новления остова прежней сверхдержавы со всем ее великодержавным видением мира.
По оценке Майкла Макфола прежде всего выявились следующие противоречия: «Договор об ограничении вооружений СНВ-2, расширение НАТО, торговля с Ираном и Ираком, новый российский драконовский закон, санкционирующий деятельность лишь определенных религий... Эта старая повестка дня говорит лишь о том, что контуры нового послекоммунистического стратегического партнерства между Соединенными Штатами и Россией не определились. Заново звучат аргументы, что Соединенные Штаты и Россия попросту обречены быть противниками. Представители этой точки зрения полагают, что последний экономический кризис в России выдвинет к рычагам власти российских лидеров, враждебных Западу; это вынудит западный мир снова сдерживать угрозу России рынкам и демократии... Если демократия и капитализм потерпят здесь поражение, тогда умножится число спорных вопросов между Россией и Соединенными Штатами, и возникнут новые угрозы американской безопасности» [McFaul, р. 331].
Кумулятивный эффект вышеперечисленных процессов разрушил в Вашингтоне то, что А. Козырев самонадеянно называл «стратегическим партнерством». Иллюзии в отношении гарантированной податливости России увяли, реальность оказалась для американских стратегов жестче и грубее ожидаемого. Новый мировой порядок не установился не по вине России, но и российское неустроение добавило нестабильности в обшую картину.
Представители идеологического подхода (П. Редуэй, Р.Стаар, Р. Пайпс, Э. Лутвак, У. Лакер), лишенные красного жупела, стали все чаще обращаться к цивилизационным различиям (иначе им трудно стало объяснять сложности капиталистической трансформации России). Базовой идеей этой школы к концу 1990-х годов стал постулат, что «целью НАТО и Атлантического союза была не просто защита Запада от Советского Союза. НАТО была также защитницей Запада от Востока, а, говоря точнее, западной цивилизации от восточной отсталости, тирании, варварства» [Kurth, р. 561]. Джеймс Курт, стараясь соединить идеализм с реализмом, говорит о тесном взаимодействии «между (1) идеей Западной цивилизации, (2) жизненными интересами Соединенных Штатов и (3) членством в Атлантическом альянсе» [Kurth, р. 563]. Да, коммунизм повержен. Но осталось различие между Западом и не-Западом — ключевое для определения американской стратегии различие. Отодвинутая на тысячу километров к востоку, ныне Россия, как говорит не очень успешный опыт 1990-х годов, вовсе не потенциальная часть Запада, а потенциальный его противник.
Примат геополитики
Если гибель коммунизма не сделала Америку и Россию друзьями, то поневоле приходится обращаться ко второму объяснению, сводимому к примату геополитики. Два прекрасных знатока России (и американской стратегии в отношении ее) — Дэниэл Йергин и Тэйн Густафсон недвусмысленно определили главную стратегическую посылку Вашингтона: «Если Россия восстановит свою экономическую и политическую мощь, она станет конкурентом и соперником Соединенных Штатов; это будет не идеологическое соперничество, а соперничество великих держав» [Yergin, р. 256]. Если кому-либо нужно более распрост-
Россия в мировом сообществе
39
раненное изложение подобных аргументов, отсылаем к идеям Уильяма Одома, Колина Грея, к ставшей (благодаря быстрому переводу) доступной российскому читателю книге 36. Бжезинского «Великая шахматная игра». Основной тезис тех, кто подозрительно воспринимает Россию любой политической окраски, состоит в том, что не идеология, а геополитические реальности определяют правила мировой политики.
В новом мировом раскладе сил сегмент России уменьшился весьма значительно. Но не до черты необратимого несамостоятельного следования за более сильными. Россия все же сохранила немалое из наследия СССР. Вовне — место постоянного члена Совета Безопасности ООН, влияние среди ближних соседей, тропу дружбы с великими государствами. Внутри — ракетно-ядерный меч в руках очень терпеливого, не избалованного историей народа. Это обеспечило ей свободу выбора пути, образования союзов, формирования партнерских соглашений. Никакая прозападная «гибкость» российской элиты не может в одночасье изменить того обстоятельства, которое является частью национального генетического кода: никогда не быть ничьим сателлитом, идти на любые жертвы ради самостоятельного места в истории, ради свободы выбора в будущем, ради сохранения этого выбора у грядущих поколений. Медленно но верно Москва начала освобождаться от поразительных иллюзий. Безоговорочные западники начали уступать в управлении страной место более отчетливым радетелям национальных интересов. И что же они видят на Западе, где США укрепили свои позиции лидера?
Происходящее одновременно расширение НАТО и увеличение числа членов Европейского Союза во всей остроте ставит вопрос о европейцах, не охваченных этими процессами, о подлинном месте в Европе России. Где это место? Далеко не все на Западе с легкостью вопринимают игнорирование крупнейшего европейского государства. Сошлемся на мнение уравновешенного англичанина — Джонатана Хэзлема: «Простым фактом является вытеснение России на задворки Европы, чего не может скрыть никакая казуистика» [Haslam,
р. 122].
К началу XXI в. школа реалистов, исходя из геополитических реалий, осознала, что, помимо трех «великих неизвестных», не находящихся под контролем США — конфуцианского Китая, индуистской Южной Азии и мусульманского мира (каждый из которых включает в себя более чем миллиардную массу населения), на севере евразийского континента находится лишившаяся двух своих союзов — Варшавского договора и СССР — Россия. Любое, ощущающее изоляцию государство стремится найти выход. Россия в этом отношении не лучше и не хуже других, отодвигаемых и игнорируемых стран. Трудно не повторить старое правило, что великие державы не следует загонять в угол. Переход России в разряд «отвергнутых» усиливает значимость четырех потенциальных опасностей, обнаруживаемых Вашингтоном в глобальном раскладе сил.
1. Потеря контроля над Евразией. После пяти войн (две в Европе и три в Азии), которые США вели в текущем веке, перед ними встает, словами возглавляющего Библиотеку конгресса Джеймса Биллингтона (специалиста по России), «по существу та же задача, которую решала Британия в предшествующие столетия в континентальных войнах: предотвратить ав-
40
А. И. Уткин
торитарную гегемонию над величайшей земной массой и хранилищем ресурсов. Подобная империя маргинализировала бы и свела бы в конечном счете до положения вассала более свободные, более предприимчивые в своих контактах государства, развившиеся на морской периферии в Северной Европе и Северной Америке... Если Россия обратится к скрытнофашистскому авторитарному национализму, угрожающему ее хрупкой правящей коалиции, в то время как радикальные мусульманские государства и ленинистский колосс-Китай начинают экспансию своей мощи, двумя вероятными итогами, угрожающими демократическим государствам будут распространение этнического и религиозного насилия югославского образца, либо формирование альянса авторитарных стран против малочисленного демократического мира» [Billington, р. 546]. Оси и треугольники (Москва-Пекин, Москва—Дели—Пекин и др.) страшат американцев с 1949 г. Отсюда обостренная реакция на подобное сближение незападных государств после окончания холодной войны.
2. Совершенствование и распространение оружия массового поражения. Хотя холодная война считается оконченной и обычные вооружения России резко ослаблены, «Россия все же обладает, — напоминает Биллингтон, — способностью нанести удар по центрам населения и инфраструктуре Северной Америки; не подчиняющиеся международным законам государства могут получить часть ее арсенала» [Billington, р. 545]. Стратегические силы России остаются единственным на земле арсеналом, способным уничтожить самую мощную нацию планеты (разумеется, одновременно и себя). Разрыв договора СНВ-2 прерывает процесс совместного российско-американского понижения уровней военного противостояния. С растущим желанием Америки создать систему противоракетной обороны в зону пересмотра попадает Договор о запрещении строительства противоракетной обороны (Договор о ПРО) — основа двусторонней стабильности. Крах российской экономики подталкивает к немногим «незакрытым» путям получения конвертируемой валюты; одним из источников является массированная помощь странам, желающим укрепить свой военный потенциалЛ т. е. вооружение стран, чья суверенность делает независимое использование военных средств одним из рычагов силовой дипломатии.
3. Характер национальной самоидентификации российского государства. Если Россия признает своими гражданами лишь тех, кто живет в ее пределах и смирится с долей тех этнических русских, которые живут за ее пределами, то она объективно явится охранительницей сложившегося в 1990-е годы статус-кво. Но если она не откажется от опеки 25 млн русских, живущих в республиках, прежде входивших в СССР, если она станет их активным опекуном, то она может превратиться в «ревизионистскую» страну.
4. Россия может вернуться к своей прежней социальной роли защитника униженных и оскорбленных. На фоне глобального демографического взрыва Россия может попытаться возглавить переживающий социальные катаклизмы, теряющий свои позиции в ходе «догоняющей модернизации» Юг, противостоящий «золотому миллиарду» благополучных стран индустриального Севера. Такой поворот мог бы заменить противостояние Восток-Запад не менее ожесточенным противодействием по линии Север-Юг. Россия восполь-
Россия в мировом сообществе
41
зовалась бы ожесточением маргинализированных историей стран. Ярко проявившая себя в конце XX в. этническая ненависть могла бы интенсифицироваться социальной ненавистью, которая начала бы проявляться на фоне постоянного увеличения значимости мировых природных ресурсов, обладание которыми становится оружием обездоленных.
Указанные четыре опасности приобретают тем большие черты реальности, чем плачевнее экономическое состояние России, безнадежнее ее чувство национального унижения, безрассуднее этнократическая политика стран с большой русскоязычной диаспорой. Исторически Россия не в первый раз ищет пути выхода из национального кризиса, и прежние ее попытки были не безуспешны.
Примат постепенного вовлечения
Третья концепция (примирительная) исходит из того, что Америке более страшна не сильная, уверенная в себе Российская Федерация, а слабая Россия, сопровождающая свой упадок ядерным распространением. Чисто военные рычаги здесь не помогут. «Сдерживание, изоляция и пренебрежение институциональным развитием в России является политикой, способной трансформировать русскую революцию в угрозу американской безопасности» [McFaul, р. 312]. Такой концепции придерживается патриарх американской русистики Джордж Кеннан и такие известные русологи как Джон Льюис Геддис и Чарльз Купчан. Чтобы избежать превращения России в изгоя мирового сообщества, в «ничейную землю» между поднимающейся Восточной Азией и Западной Европой, распространяющей свое влияние вплоть до российских границ, американские специалисты предлагают два вида действий.
Во-первых, следует учитывать, что, если Россия будет исключена из заглавных образований на востоке и на западе, она будет просто вынуждена конструировать собственный центр силы [Kupchan, р. 76].
Во-вторых, противостоя идеологически зашоренным и геополитически настороженным идейным противникам, сторонники постепенного сближения России с Западом указывают на необходимость так или иначе приоткрыть перед Россией двери Европейского союза и Североатлантического Союза. Включение России в НАТО способствовало бы трансформации блока из организации коллективной обороны в организацию коллективной безопасности. Сторонники такой линии поведения признают, что в настоящий момент ни ЕС, ни НАТО не готовы к включению в свои ряды кого бы то ни было за пределами Центральной Европы, опасаясь потери эффективности вследствие «размывания» сплоченности рядов. Но полностью захлопнуть двери перед Россией означало бы провоцировать худший оборот событий.
2. Разочарование России
Еще более резким, чем объективные процессы и субъективные изменения в США, явилось изменение видения, настроений и позиции Москвы, воспринимавшей Соединенные Штаты в 1991—1993 гг. как модель, донора, друга. Россия почувствовала себя дискредитированной своими жертвами 1988—1991 гг., от-
42
А.И. Уткин
вергнутой в качестве привилегированного партнера. Ее претензии на особые отношения с США оказались дезавуированными. В этой связи следовало бы выделить пять моментов.
1. В отличие от рубежа 1940—50-х годов, США не оказали целенаправленной массированной помощи демократизирующемуся региону. Когда американцы спасали демократию в Западной Европе, они умели быть щедрыми. «План Маршалла» стоил 2% американского валового продукта, а помощь России — 0,005% современного валового продукта США. Спорадическое, а не целенаправленное предоставление займов не оказалось адекватной основой по-западному эффективной реструктуризации российской экономики. Более того, благожелатели России не сумели отменить даже такие одиозные символы «холодной войны», как поправка Джексона-Вэника, ограничивающая российскую торговлю с США. Москве не предоставлен стандартный статус наибольшего благоприятствования в торговле, который имеет огромное число торговых партнеров Америки. Поход на Запад не привел Россию в его ряды.
2. Еще недавно столь привлекательно выглядевшая схема соединения американской технологии и капиталов с российскими природными ресурсами и дешевой рабочей силой — оказалась мертворожденной. На фоне 60 млрд долл. инвестиций в коммунистический Китай скромные 5 млрд долл. прямых западных инвестиций в Россию (за последние пять лет) выглядят лучшим свидетельством краха экономических мечтаний российских западников. Более того, ежегодный отток 15—20 млрд долл. из России на Запад питает именно западную экономику, обескровливая при этом российскую. «Новые русские» стали не связующим, а разъединяющим началом в отношениях России и Запада, их главные капиталы работают вне отечественных пределов.
3. К удивлению идеалистов в Москве Североатлантический Союз с ликвидацией своего официального противника не пошел на самороспуск. Более того, Америка, реконструируя НАТО в сторону расширения блока в восточном направлении, создает систему европейской безопасности без участия России. А ведь американской стороной было обещано нечто другое.
В июле 1990 г. в личном письме Горбачеву президент Буш пообещал: «НАТО готово сотрудничать с вами в строительстве новой Европы» [Dobrynin, р. 635]. И еще — по меньшей мере дважды (особенно недвусмысленно на сессии 1991 г. в Копенгагене) — Запад пообещал не воспользоваться сложившейся ситуацией ради получения геополитических преимуществ над и без того развалившимся Востоком.
Как подтвердилось довольно скоро, обещания в политике — вещь эфемерная. В январе 1994 г. президент Клинтон проявил решимость расширить НАТО за счет бывших членов организации Варшавского Договора. Политические реалисты в западных столицах преподнесли дипломатам новой России довольно жесткий урок приоритета силовых принципов над «новым мышлением для нашей страны и для всего мира». Понадобилось несколько месяцев, чтобы политическая страта России разобралась с поворотом Запада и со своими эмоциями. Стоило ли крушить ОВД, СЭВ, демонтировать СССР ради того, чтобы получить польские танки развернутыми против России?
В широком историческом плане речь идет не о полумиллионной армейской «добавке» к семимиллионному контингенту НАТО, не о трехстах современных
Россия в мировом сообществе
43
аэродромах вблизи российских границ, и даже не о контроле над территорией, послужившей трамплином для наступлений на Москву в 1612, 1709, 1812, 1920 и 1941 гг. Речь идет о неудаче курса, начатого Петром Великим и патетически продолженного демократами-западниками в 1988—1993 гг. Мы говорим о расширении НАТО, а имеем в виду обозначенную этим расширением новую изоляцию России. Не первую за тяжелый для России век. Это уже третья за XX в. попытка Запада исключить Россию из системы общеевропейской безопасности.
Первая была предпринята с созданием версальской системы и формированием «санитарного кордона» вдоль российских западных границ. Исключение России (как и Германии) привело к мировой войне. Вторая попытка ознаменована «планом Маршалла» и созданием НАТО. Она вызвала сорокалетнюю «холодную войну» с фантастическими расходами ресурсов и психологическим угнетением трех поколений. Третья попытка создать систему европейской безопасности без (и даже против) России предпринимается сейчас на наших глазах. Расширение НАТО, собственно, лишь наиболее очевидный и грозный признак нового курса Запада. В практической жизни не менее важно Шенгенское соглашение Европейского Союза, создавшее визовой железный занавес. Но расширение НАТО — важнейший симптом. России предлагается безучастно смириться с фактом, что блок, созданный в военных целях, ничем ей не угрожает, даже если приблизится на сотни километров к ее границам.
Придерживаются ли западные страны подобной логики по отношению к себе? Скажем, США, официально признавая, что в настоящее время для Америки не видно военной угрозы, тем не менее, не сокращают, а увеличивают расходы на вооруженные силы, не распускают своих военных блоков, ибо задают убедительный для себя правомерный для национальной среды вопрос: а что будет через десять-двадцать лет? Такие страны как Франция не только увеличивают военный бюджет, но и проводят ядерные испытания. При этом одновременно беспокойство России по поводу военного строительства по соседству расценивается как неоправданное. Забота Запада о безопасности — абсолютная необходимость, забота России — претенциозная и капризная нервозность. И такой подход возобладал в отношении страны, потерявшей в XX в. треть своего населения.
Расширение НАТО объективно изолирует Россию от западной системы, и вся последующая логика ее действий в этом случае (осознают это в Вашингтоне или нет) будет направлена отныне так или иначе на то, чтобы создать противовес. Частью этого ответа может быть укрепление связей с незападными державами и традиционный русский ответ — не в первый раз проводимая национальная мобилизация. Игнорирование России в системе европейской безопасности меняет всю парадигму благорасположения к Западу, восторжествовавшую в 1991 г. над коммунистическим изоляционизмом.
4. Происходит нечто исключительно важное, на что в США не обращают достаточного внимания. Уменьшается в числе, теряет влияние, рассасывается та прозападная интеллигенция, чья симпатия, любовь (и даже аффект) в отношении Америки были основой изменения антиамериканского курса при позднем Горбачеве и раннем Ельцине. Именно эта интеллигенция создавала в России гуманистический имидж Запада, именно она готова была рисковать,
44
А. И. Уткин
идти на конфликт со всемогущими правительственными структурами ради сохранения связей с эталонным регионом. Именно эта, любившая Америку интеллигенция, слушавшая десятки лет сквозь глушение «Голос Америки», вешавшая на стены портрет Хемингуэя, прививавшая студентам и читающей публике любовь к заокеанской республике, ее культуре, литературе, джазу и т.п. Когда-то именно они окружили Горбачева, дали ему главных советников, поощрили в вере, что Америка оценит подвиг самопожертвования. Их вера в солидарность демократической Америки была едва ли не беспредельной.
Однако следование за Западом в деле внедрения рыночных отношений стало ассоциироваться с потерей основных социальных завоеваний в здравоохранении, образовании и т.п. Теперь интеллигенция отходит от рычагов общенационального влияния. В жестких условиях прогайдаровского рынка эта интеллигенция не только обнищала в буквальном смысле, но лишилась того, что делало ее авангардом нации, фактором национального обновления — общенационального внимания к авторам толстых журналов, выпускаемой миллионными тиражами «Литературки», почти бесплатно продаваемых книг. Значительная часть прозападной интеллигенции опустилась на социальное дно, некоторая часть ее покинула страну. Только в 1993 г. сорок тысяч ученых выехали за пределы страны. Огромное их число в России деградировало в буквальном смысле, опустившись до розничной торговли, спекулятивных афер и т.п. Исчезает тот дух уважения американской цивилизации, без которого слом холодной войны растянулся бы еще на десятилетия. Для восстановления утраченного интеллектуального потенциала России понадобятся поколения. И будут ли новые, более жесткие и эгоцентричные интеллектуалы такими же приверженцами западных ценностей?
Мечты о едином культурном пространстве, о возможности купить сегодня билет и быть завтра в Берлине, Париже, Лондоне споткнулись о визовые барьеры как замены «железного занавеса». Запад не пожелал раскрыть свои границы. Эмоциональный порыв идеалистов споткнулся о реальность, оказавшуюся значительно менее благожелательной, гораздо более суровой. Мост между Востоком и Западом, между образованной Россией и держащимися за таможенный барьер Соединенными Штатами теряет самое прочное свое основание.
5. Возможно, самое главное заключается в том, что восприятие американской и российской элит не соответствуют друг другу. Личности, выдвинутые на самый политический верх, с трудом понимают друг друга. Поистине, в контакт входят две разные цивилизации, западная и восточноевропейская. Убийственное дело — историографически проследить за переговорами по ядерным или обычным вооружениям между Востоком и Западом. Это в блистательных книгах Строуба Талбота о переговорах по ограничению стратегических вооружений все логично и рационально. Это в западных описаниях встреч на высшем уровне западная куртуазность дополняется российским радушием. В реальной жизни все происходит значительно сложнее.
На западных собеседников эмоциональный натиск Востока не производит ни малейшего впечатления. Есть холодное удивление по поводу спешки Шеварднадзе и Горбачева, по поводу неизгладимого желания нравиться у российского президента. Кого в США интересовали заботы устроителей московских торжеств по поводу пятидесятилетия победы во Второй мировой войне? Посетит
Россия в мировом сообществе
45
ли президент США Красную площадь или только Поклонную гору? А вот в Москве неизбывно беспокойство по поводу приглашения на очередную встречу «семерки». Стоит лишь положить по одну сторону воспоминания М. Горбачева, Б. Ельцина, А. Добрынина, а по другую, скажем, Дж. Буша, Дж. Шульца, Дж. Бейкера, Дж. Мэтлока, описывающих одни и те же события, чтобы убедиться в рационально-эмоциональном тупике, доходящем до уровня несовместимости. То, что гак важно одной стороне (поцелуи, овации толпы, обращение по именам, дружеское похлопывание, обмен авторучками и прочая тривия), не имеет никакого значения для другой стороны, хладнокровно фиксирующей договоренности, предельно логичной в методах их достижения, демонстрирующей неукоснител ьное отстаивание национальных интересов. «Новое мышление для нашей страны и для всего мира» жестоко сталкивается с хладнокровным реализмом как единственной легитимной практикой защиты национальных интересов. Самое печальное во всем этом то, что не происходит накопления опыта. Восток и не собирается изменять эмоциональному началу, на Западе и в голову не приходит подменить бюрократию застольем.
При этом американские лидеры стали отчетливо понимать важность субординации в России и стремление ее лидеров нравиться. Потому-то в Хельсинки в феврале 1997 г. американцы обращались по единственному волновавшему реально их вопросу — о разрешении разработок и испытаний противоракетных систем — только к российскому президенту. И полутородневный штурм дал результаты — тогда-то американская сторона и показала свою эмоциональность, открыв шампанское. Потому-то рвалась в Центральную клиническую больницу госсекретарь Олбрайт в январе 1999 г., она хотела совершить прорыв в пересмотре Договора 1972 г. по противоракетной обороне испытанным путем. Но поцелуи и радушие рискуют превратиться в свою противоположность, если отступающая сторона ощутит, что ее сердечную расположенность используют.
Реакция на разочарование
Различие в менталитете привело к тому, что политический смерч рубежа 1980— 90-х годов был по разному воспринят Соединенными Штатами и Россией. Холодный практицизм Вашингтона вызвал первое подлинно общенациональное ощущение, что малоопытность, национальное желание нравиться, нежелание проявить твердость привели в конечном счете к болезненно воспринимаемым Россией результатам. Перед Россией встал вопрос о мотивах Запада, еще недавно обещавшего «не пользоваться сложившейся ситуацией». Сразу же выделились две противоположные позиции, «новое» мышление как бы сразилось с «новым старым» мышлением.
Одна (уменьшающаяся) часть политического спектра России призвала не менять курса Шеварднадзе-Козырева, оставить сближение с Америкой превосходящим по значимости все прочие приоритеты. Покориться тому, что представляется неотвратимым и попытаться найти в этом нечто позитивное для себя; оценить способность США сдерживать конфликты между государствами-членами, возможности НАТО стабилизировать вечно беспокойный центральноевропейский регион; по достоинству оценить наличие силы, готовой пойти на материальные, людские и моральные жертвы ради замирения таких конфликтных регионов как Босния или Косово. И идти на сближение с возглавляе-
46
А И. Уткин
мым Америкой Североатлантическим Союзом, даже если скорость Вышеградс-кой группы на этом направлении значительно превышает московскую.
Но пик влияния сугубо прозападной радикально-демократической волны уже позади. Причина ухода с российской арены безоглядных западников в том, что главного, решающего для российского государства обстоятельства ими создано не было. Радикалы-западники не осуществили полнокровного союза с Западом, решающим признаком которого было бы членство в Европейском Союзе и в Североатлантическом Союзе. Они просились (иногда довольно прямолинейно — как премьер Черномырдин с просьбой о членстве в ЕС), но были отвергнуты. В результате жесткости Запада и губительности курса так называемых прозападных реформ влияние первого в России за 80 лет прозападного правительства резко упало. Оно было вынуждено отдать руль власти более умеренным силам, более обеспокоенным гибельным состоянием страны после десятилетия благословляемых Америкой преобразований.
Вторая часть российского политического спектра, распространившая свое влияние к концу века со скоростью степного пожара, в свете скудных итогов российского вестернизма пришла к выводу о невозможности следовать курсом «на Запад при любых обстоятельствах». Вопрос о приеме в НАТО прежних военных союзников СССР вызвал у политических сил России подлинные конвульсии, мучительную переоценку ценностей, потребовал обращения к реализму — на фоне болезненной для России демонстрации такого реализма со стороны Запада. Аргументы типа «вы звали Запад и он пришел к вашим границам» потеряли силу. К концу XX в. обозначился практически национальный консенсус по оценке действий Запада после «холодной войны».
В отечественной политической жизни воцарился стереотип: мы сделали важнейшие внешнеполитические уступки, а Запад воспользовался «доверчивостью московитов», ворвался в предполье России, начал вовлекать в свою орбиту помимо восточной части Германии прежних восточноевропейских союзников России — предполагаемые всего несколько лет назад ворота в благословенный Запад. Типичная для российского мышления контрастность немедленно вызвала «патриотическую реакцию», превратила особую внешнеполитическую проблему в заложника острых политических страстей.
Создается не очень привлекательная картина весьма серьезного разочарования России в трансокеанском союзе. Может быть Россия «слишком требовательна», когда говорит о желательности помощи ее демократии, незрелому рыночному хозяйству, новым структурам, приближающимся к западным? Что же, такая точка зрения имеет хождение и в России. Совершенно справедливым было бы указать, что Соединенные Штаты никогда не обещали такой помощи, у американцев не может быть особых «моральных угрызений».
В данном случае мы касаемся вопроса, который по своей сути выходит за рамки американо-российских отношений в более широкую плоскость межгосударственных и даже человеческих отношений. Богатые не обязаны помогать бедным, демократии, строго говоря, не обязаны чем-либо жертвовать в пользу соседей. И Запад вправе философски наблюдать за неудачами российских реформ. Но при этом Запад с Соединенными Штатами во главе должен принять лишь одно условие — он должен быть готов платить за последствия.
Россия в мировом сообществе
47
У бедных только одно оружие против безразличия богатых — они объединяются. В нашем столетии, возможно, самым убедительным случаем такого объединения был период военного поражения и практического распада России в 1917 г., когда большевики, по существу, провозгласили Россию родиной всех униженных и оскорбленных, создавая угрозу Западу, которая, в конечном счете, переросла все мыслимые прежние угрозы.
Повторение социал-дарвинистского подхода, предоставляющего Россию собственной участи, сегодня возможно только при исторической амнезии Соединенных Штатов. Погребенная собственными проблемами, основная масса которых — плод незрелой модернизации — Россия опустится в окружение «третьего мира» с одним известным багажом — своей сверхвооруженностью.
Внутри своего общества американцы очень хорошо знают о жизненной необходимости той или иной степени социальной солидарности. Если же вовне, на мировой арене, они отойдут от солидарности со страной, стремящейся разделить общие ценности и освоить единые цивилизационные принципы, то плата за пренебрежение бедами недостаточно модернизирующейся России может оказаться для США более, чем высокой. Основы буржуазной западной цивилизации будут в очередной раз стерты внутри России, ксенофобия и социальное мщение будут править бал в стране с тысячами ядерных боеголовок. «Третий мир» получит озлобленного, решительного и готового на жертвы партнера. И тогда не трудно предсказать новое, теперь уже ядерное средневековье. В конечном счете, Запад — это менее десяти процентов населения земли, а принцип «все люди рождены равными и наделенными...» распространился повсеместно. Оставить Россию начала XXI в. один на один со своими проблемами недальновидно по любым стандартам.
При всем том обидчивость в политике просто смешна. Если Россия будет упиваться несправедливостью, допущенной в отношении нее, сетовать на несовершенство мира, на жесткость решений, принятых без ее участия, скажем, в отношении НАТО, Боснии, Косово или Ирака, то останется всего лишь один на один со своей эмоциональной травмой. Следует понять, что эволюция американской политики произошла не из-за неких антирусских настроений Вашингтона, а в очень большой степени из-за того, что российское руководство не сумело ясно выразить свои собственные интересы, не сумело показать себя стабильным партнером — если уж она стучит в двери Запада. Всплески активности перемежались в российской дипломатии то штилем, то неожиданными угрозами прибалтам, туркам и всем, кто ни попадет под руку. Если уж корабль российского государства уменьшился, тем важнее для него верный компас и карта, определенный курс и четко намеченные цели. Только тогда Россия могла бы предъявить претензии к тем, кто блокирует ее движение в будущее.
Во второй раз
На протяжении уходящего столетия Запад во второй раз допускает роковую ошибку в отношении дружественной ему России. Впервые это имело место на изломе Первой мировой войны, когда Россия, ее экономическая, социальная, военная структуры потеряли прочность, и продолжение войны начало вести к необратимым потерям, к краху ее социальной ткани. Неразумно подталкивая
48
А. И. Уткин
Россию к отчаянным битвам 1917 г., Запад способствовал революционизации общества и созданию из России антизападной страны. Император Николай и наследовавшие ему Львов и Керенский, храня жизненно важный союз, не могли нарушить данное слово. Но западные союзники имели в России грамотных дипломатов, разведывательную сеть, умных наблюдателей, которые правомерно сомневались в военных способностях страны. Они видели усталость страны, горести экономической разрухи, отсутствие мужчин в деревнях, очереди в городах, ропот беженцев, отсутствие у России ясных целей в войне, что подрывало патриотический порыв. И все же Палеолог, Бьюкенен, Френсис и прочие послы оказались неспособными предвидеть русскую Голгофу. После одной из пламенных речей представителя западных союзников, убеждавшего не изменять Западу (а Россия уже потеряла два миллиона солдат), министр Временного правительства обратился к русскому помощнику бывшего госсекретаря США Э. Рута: «Молодой человек, не будете ли вы столь любезны рассказать этим американцам, что мы устали от этой войны. Объясните им, что мы изнемогаем от этой долгой и кровавой войны». Поставив солидарность с Западом выше инстинкта самосохранения, Россия захлебнулась в наступлениях 1916—1917 гг. и привела к власти тех, кто услышал угасание пульса страны.
Позднее Запад признал свою ошибку, состоявшую в излишнем нажиме на Россию. Премьер Ллойд Джордж скажет о ней позже: «Военные штабы цеплялись за свои проекты. Слепо упорствуя, они ни за что не соглашались отказаться от них и сердито уклонялись от рассмотрения какого-либо другого плана. России доверили задачу, которую она уже не была в состоянии выполнить... Россия была окончательно разбита к концу 1916 года. И русские солдаты, как и русский народ, уже устали от войны. Продолжать войну означало продолжать бесполезную бойню» [Ллойд, с. 132].
В результате самый надежный друг Запада — правящая дворянская элита России, связанная с ним узами родства, воспитанием,'симпатиями, интересами, клятвой, ушла с российской общественной сцены в историческое небытие. Октябрьская революция была прямым следствием ужасов войны и западной настойчивости обязать Россию продолжать в ней участвовать. Западу его предвзятость обошлась недешево, когда он встретил экстремизм России и Германии между войнами.
Вторая драма разворачивается на наших глазах. Восемь лет назад Россия отказалась от коммунизма и пошла в неведомое будущее. Ориентирами были рынок и демократия. Но после стремительной приватизации общественной собственности машина перемен потеряла макроориентиры и встретила проблемы, которые можно было предвидеть у государства, не решившего коренные вопросы: стабильное государственное устройство, вертикаль государственного подчинения, характер собственности на землю, управление сектором государственного капитализма, принципы налогообложения. За бортом внимания осталось главное — сохранение созданной предшествующими поколениями промышленности, путь технологического подъема, сохранение и развитие фундаментальной науки, политика в СНГ. Все затмила конъюнктура: бюджет, инфляция, конвертация рубля — кризисное реагирование, а не проведение подлинных реформ, до которых не дошли руки до такой степени, что само понятие «реформа» оказалось девальвированным. Реформами стали именовать баналь-
Россия в мировом сообществе
49
ные перемены курса, заурядные чиновничьи повороты, что и дискредитировало само понятие, отныне связанное с падением производства, крахом науки, хаосом в обществе.
И вот в этой ситуации, во второй раз за столетие Запад жестко требует продвижения вперед. На этот раз не на галицийские предгорья Карпат, но не в менее опасном направлении. Как и в датеком 1917-м Запад, не желая открывать глаза на подлинные российские проблемы, обещает лояльность только в обмен на продолжение движения, начатого в 1992 г. в направлении, которое объективно привело к отказу от наследия индустриализации в пользу животворного хаоса, раскрепощения экономического индивида. Любопытно, какого мнения был бы о нас Запад, если бы Россия предложила ему перемены, в результате которых он терял бы половину валового национального продукта, десятилетие в средней продолжительности жизни, две трети жизненного уровня, а приобретал бы многомиллионную безработицу, анархическую деградацию общества, деквалификацию миллионов специалистов, спустившихся на социальное дно? Так ли хороша дорога, ухабы и пропасти которой начинают вызывать ненависть даже у взращенного в любви к западной культуре народа, ненависть в отношении хладнокровных педантов, ставящих правила удобной для себя игры важнее гуманитарной катастрофы целого народа. Как и в далеком 1917-м народ теряет смысл происходящего, чему способствует молчание вождей. Наступает демодернизация, о которой так красноречиво пишет американский русолог С. Коэн.
Клемансо и Ллойд Джорджа можно было понять: Людендорф уводил войска с Восточного фронта под Париж, по которому ежедневно била «Большая Берта». Труднее понять сегодняшних лидеров Запада, в пределы сферы действия Североатлантического договора вторгаться никто не собирается. И если, налегая на сугубо метафоричное понятие «реформы», они вольно или невольно требуют от нашей страны платы, граничащей с деградацией общества и гибелью экономики, то итогом для нас может быть тупик наедине с «очень большой бертой».
Как и восемьдесят лет назад Запад наносит удар (опасность изоляции России ничему не научила) прежде всего по своему лучшему союзнику в России — на этот раз по российской интеллигенции, многие годы прививавшей «самому читающему народу» любовь и уважение к рациональности и гуманизму Запада, колыбели науки, противоположной анархическому самообману. Триста лет сближаясь с Западом, Россия стремилась избавится от фетишизма, в том числе и словесного. Реформы — желанный путь развития общества. Но «реформы» без расшифровки, реформы как символ согласия с союзником — формула похода с закрытыми глазами, столь же опасного, как и перед первым коммунистическим взрывом. Ллойд Джорджу, валлийскому мудрецу, следовало раньше сделать свой вывод. Как и его сегодняшним западным наследникам.
Что остается России
Что остается России? Профессор стратегических исследований Колледжа армии США Стивен Бланк приходит к выводу: «Лишенная обещанной ранее зарубежной помощи, потрясенная незавершенными преобразованиями внутри, Россия, если подходить к делу реалистически, едва ли готова продолжать
50
А. И. Уткин
следовать самоубийственному рыночному романтизму. Движимая внутренними процессами, Россия отвергла предназначенное ей «место» в новом мировом порядке и тем самым поставила под сомнение стратегию Запада» [Blank, р.2]. Если Запад не ощутит опасность ожесточения России, в мировом соотношении сил могут проявить себя новые антизападные тенденции. Помимо прочего, все мечтания российских западников рухнут окончательно.
Смятение и слабость пройдут. Россия оправится. И начнет играть в ту же игру, которую ей навязывает Запад. Потому-то с таким вниманием в США следят за российско-китайским диалогом, определяют значимость ролей в колоссальной оси Москва—Пекин. И не менее чем шоковое впечатление производят предложения типа сделанного премьер-министром Примаковым о сближении в пределах треугольника Россия—Китай—Индия.
Придет время, и российские инвестиции (а не танки) вернутся в Восточную Европу. Этот вариант предполагает сближение со «второй Европой», с теми восточноевропейскими странами, которые очень быстро убедятся, что в «первой Европе» их не очень-то ждут, что экономическая конкуренция — вещь серьезная, что их рынки и ресурсы не вызывают восхищения на Западе. Откатная волна почти неизбежна. Конечно, она не приведет к новому СЭВу, но венгерский «Икарус» и чешскую «Шкоду» ждут только на одном, нашем рынке. Обоюдовыгодные сделки не могут не дать позитивных итогов. В конце концов, работает восточноевропейский цивилизационный фактор, связи полустолетия нельзя рушить с детским восторгом перед красотой крушения. У нас с Восточной Европой примерно равный технический уровень, и мы примерно на равную дистанцию отстали от ЕС. Россия может дать энергию (газ и нефть), предоставить свой рынок. Прошлое не восстановимо, но оно и не проходит бесследно. НАТО при этом будет смотреться динозавром прошедших времен. Сейчас американцы, не сумев найти modus operandi с Россией, обратили основные усилия на каспийскую нефть, «чтобы создать, — цитируем лондонскую «Фай-нэншл Тайме» — американскую сферу влияния на Кавказе и на Каспии ради обладания контролем над нефтью» [Financial Times], Со своей стороны, продавая газ и нефть Западной Европе, Россия может решающим образом ослабить зависимость этого региона от США, владеющих контролем над ближневосточной нефтью. Об этом говорят сегодня сами западноевропейцы [Haslam, р. 129].
Но оставим пока перспективы. Перед нами живая конкретика. Заместитель госсекретаря Строуб Талбот, ориентировавшийся на укрепление отношений с Россией, проиграл Ричарду Холбруку (ответственному за европейскую политику и главному носителю идеи распространения НАТО на восточноевропейские страны) битву за привлечение России к Западу. Но Талбот (и вместе с ним часть американского истэблишмента) продолжает утверждать, что «интеграция России (в западную систему. — А.У.) критически важна для внешней политики США в целом, она должна быть ключевым элементом американской политики в отношении России, поскольку достижение самых важных целей Америки будет зависеть от согласия России участвовать в общем процессе глобализации» [Talbott], Так звучит признание в том, что основная задача Америки не решена. Блокируя ее, Соединенные Штаты «рискуют однажды спровоцировать создание самодостаточного торгового блока от Атлантики до Тихого океана» I Haslam, р. 130].
Россия в мировом сообществе
51
Перспективы сближения
Будущее невозможно выстроить в одной плоскости, слишком сложен наш мир. В целях прояснения перспектив есть смысл выделить крайние точки, зафиксировать экстремальные тенденции.
Первый вариант развития отношений между Россией и Западом, возглавляемым Соединенными Штатами, видится как торжество западной, прежде всего американской русофилии и российского западничества. Россия никак не реагирует на ухудшение своих геополитических позиций, не предпринимает антизападных инициатив, дает согласие на основную линию действий мирового региона-лидера, передоверяет фактически свою безопасность другим. Этот путь уже достаточно хорошо освоен в период Шеварднадзе-Козырева, он соответствует идеализму многих западников, он не требует дополнительных усилий и лишних затрат. Возможно он соответствует менталитету части российского общества. По рекомендации Америки Россию приглашают в Североатлантический Союз, предоставляют права ассоциированного члена Европейского Союза, принимают в Организацию экономического сотрудничества и развития (клуб 30 наиболее развитых стран мира), приглашают на саммиты большой «восьмерки». Визовые барьеры между Западом и Россией понижаются до уровня, скажем, 1914 г.; формируется определенная степень таможенного взаимопонимания, позволяющего хотя бы некоторым отраслям российской промышленности занять нишу на богатом западном рынке. Осуществляется главное, чего желали отчаянные западники 1988—1993 гг., — союз западного капитала и технологии с российской рабочей силой и природными ресурсами.
В результате жизненный уровень в России (ныне десятикратно более низкий, чем в США) повышается, интеллигенция пользуется западными стандартами свободы, в России впервые в текущем веке возникает чувство защищенности и (что бесценно в стране с нашим менталитетом) приобщенности к мировому прогрессу и лидерству. Сбывается мечта Петра, Сперанского, Пестеля, Чаадаева, Милюкова, Сахарова: Россия входит в мир Амстердама, и входит не как квартирант, а как полноправный союзник, участник, составная величина Большой Европы от Владивостока до Сан-Франциско. Чтобы не было мировых войн, чтобы объединился христианский мир, чтобы пятисотлетняя революция Запада, возглавляемого в XX в. Соединенными Штатами, включила наконец в себя — а не подмяла — Россию, избежавшую участи колониальной зависимости в XVI-XIX вв., а теперь желающую войти в мировую метрополию.
Москва должна решить, что она может осуществить совместно с Вашингтоном, а чего определенно не может. Если уж не получилось стратегического партнерства в целом, то необходимо определить, какие его отдельные элементы возможны. В политике всегда полезнее плыть вместе с лидером, а не против него. Поэтому будет проявлено стремление добиться соглашения с США хотя бы по возможному минимуму. Ведь Россию со Штатами связывает достаточно многое. Нужно вернуться к конструктивному диалогу хотя бы в ограниченных рамках: подтвердить заинтересованность в ООН, в ядерном нераспространении, сходство позиций на ряде региональных направлений.
52
А. И. Уткин
Худшее, что могло бы произойти, это бездумная ссора России с Западом, легковесная потеря ею авторитета на Западе, потеря ею возможности технологического обновления при помощи Запада, потеря западных инвестиций и кредитов при том, что после включения в Североатлантический Союз Польши, Чехии и Венгрии процесс развития НАТО будет, видимо, идти своим путем, автономно, независимо от реакции Москвы.
Стоит ли детально говорить о сложностях реализации данного проекта? Эту сложность ощутили на своих плечах все вышеупомянутые деятели русской истории — от императора Петра до академика Сахарова. Не будем говорить об особом человеческом материале, иной культуре, религии, традициях, цивилизации. Скажем о Западе: практически невозможно представить себе скорое приглашение России в НАТО, ОЭСР, ЕС и т.п. Этого не хочет Запад, как бы ни бились в истерике западники козыревского набора. И Шенгенские визовые правила не будут изменены ради въезда российских пролетариев умственного и физического труда — слишком велико напряжение собственного социального котла Западной Европы с ее 18 млн безработных. И инвестиции западных фирм не польются в криминализированный мир русского полубеззаконья.
Вариант ожесточения
Тогда очертим другую крайность. Второй вариант развития российско-американских, российско-западных отношений предполагает отторжение России в северную и северо-восточную Евразию. НАТО, таможенные барьеры и визовые запреты встали на пути России в западный мир, и ей приходится устраивать свою судьбу собственными усилиями, мобилизуя как оставшееся влияние в рамках СНГ, так и поиск союзников вне элитного западного клуба —прежде всего в Азии, в мусульманском, индуистском и буддийско-конфуцианском мире. В этом случае Россия снова восстанавливает таможенные барьеры с целью спасения собственной промышленности. С той же целью она просто обязана будет заново выйти на рынки своих прежних советских потребителей в Средней Азии и Закавказье и, по мере возможности, в восточно-славянском мире. Прежние военные договоры с Западом потеряют силу. Парижский договор 1990 г. о сокращении обычных вооружений будет воприниматься как величайшая глупость всех веков. (Ведь Горбачев подписал его, уже загоняемый Ельциным в угол, едва ли не в состоянии стресса. И главное — подписал его в связке с Хартией о новой Европе, безблоковой, свободной, стремящейся к единству. Где эта Хартия? Почему блок НАТО существует и расширяется?) Россия восстановит способность массового выпуска стратегических ракет с разделяющимися головными частями, создаст новые закрытые города, мобилизует науку. Ростки федерализма погаснут, окрепнет унитарное государство с жест-кой политической инфраструктурой, что предопределит судьбу прозападной интеллигенции.
Сценарий конфронтации предполагает мобилизацию ресурсов с целью сорвать строительство очередного санитарного кордона. Стране не привыкать к очередной мобилизации — это почти естественное состояние России в XX в. Потребуется автаркия, подчеркнутая внутренняя дисциплина, плановая (по крайней мере, в оборонных отраслях) экономика, целенаправленное рас-
Россия в мировом сообществе
53
пределение ресурсов. Для внешнего мира наиболее важным было бы укрепление военного потенциала страны:
• выход из ОВСЕ — договора по ограничению обычных вооружений, прерывание соглашения по ограничению стратегических вооружений (ОСВ-1), отказ от ратификации ОСВ-2, денонсирование конвенции по химическому и биологическому оружию, воссоздание армии континентальных масштабов, увеличение числа ракет, оснащенных разделяющимися головными частями;
• воссоздание ракет среднего и меньшего радиуса действия (РСМД), восстановление поточного производства мобильных ракет средней дальности СС-20;
• Варшава, Будапешт и Прага, в случае переориентации их военных систем на Восток, официально будут названы целями российских ядерных сил;
• интенсифицируются усилия по формированию военного блока стран СНГ, пусть и в ограниченном составе, осуществится координация действий стран, оказавшихся за «бортом» НАТО, причем не только из СНГ;
• возобновится военное сотрудничество с потенциальными конкурентами Америки, со странами, далекими от симпатий к Западу.
Будет реализована также устремленность в западноевропейском направлении, использование «германского актива» политики России, равно как и англо-французского опасения германского могущества. Активизация европейской политики не может не дать результатов, это — проторенная дорога российской дипломатии: Петр нашел союзников против шведов, Екатерина создала Северную лигу, весь XIX в. мы дружили с Пруссией-Германией, в XX в. поставили на Антанту. Регион-сосед никогда не был и не является сейчас монолитом. Речь не идет о противопоставлении одних другим, но в политике, как и в жизни, нет статики, а происходящие изменения почти неизбежно порождают возможности. Воспользоваться ими — обязанность дипломатии России перед своей страной.
Главная цель этих недвусмысленных усилий заключается в том, чтобы показать серьезность обеспокоенности страны, на чей суверенитет многократно посягали в ее истории, в том числе и в XX в. Пусть Запад взвесит плюсы и минусы введения в свое лоно трех-четырех держав среднего калибра, которые уже и без того находятся в западной зоне влияния. Если, скажем, Франция не считает свое членство в Североатлантическом Союзе достаточной гарантией своей безопасности и параллельно развивает независимые ядерные силы, то почему Россия, двукратная спасительница Франции в нашем веке, должна положиться на судьбу, не раз ее подводившую?
Отторгнутая Западом Россия укрепит связи с жаждущими военного сотрудничества Ираном, Ираком и Ливией, но глобально будет строить союз с Китаем, допуская товары китайской легкой промышленности на российский рынок, модернизируя тяжелую и военную промышленность своего крупнейшего соседа, чей ВНП через пятнадцать лет превзойдет американский. Определенную склонность к координации макрополитики показала Индия, еще один гигант XXI в. Такое сближение «второго» и «третьего» миров создаст новую схему мировой поляризации при том, что больше половины мировой продук-
54
А. И. Уткин
ции будет производиться не в зоне Северной Атлантики, а на берегах Тихого океана.
Надо ли подчеркивать, что для России этот вариант будет означать ренационализацию промышленности, воссоздание внутренних карательных органов и формирование идеологии, базирующейся на сопротивлении эксплуатируемого Юга гегемону научно-технического прогресса — Западу. Рационализация противостояния не займет много времени, состояние национальной мобилизации и мироощущение осажденного лагеря — привычный стереотип для России XX в. Запад будет отождествлен с эксплуатацией, безработицей, коррупцией, криминалом. Неоевразийство будет править бал, резко усилится тихоокеанская обращенность, ориентация на азиатскую дисциплину, а не на западный индивидуализм. Россия должна посмотреть на Восток, всмотреться не по дилетантски в китайский опыт, обнажить суть общности интересов этого успешно (в отличие от нас) догоняющего Запад региона. И начать параллельное движение, Острова южнокурильской гряды будут в совместном управлении с Японией, чьи сборочные заводы появятся в Находке. Фаворитом Москвы будет Сеул. Пекин получит свободу рук в Южно-китайском море, а граница по Уссу-ри-Амуру-Казахстану будет признана окончательной. Российско-китайско-японско-южнокорейские компании приступят к последней кладовой мира — Сибири. Усилятся связи с Латинской Америкой, как еще с одной жертв]д Запада.
Ясно выраженное недовольство России будет передавать суть обеспокоенности страны, дважды спасавшей Запад в нашем веке. Не вызывает сомнения, что Россия в состоянии сделать немало такого, что не может не подействовать на западные державы, не может не вызвать у них новые мысли, сомнения, обеспокоенность, тревогу, недовольство, страх, желание взвесить «за» и «против» нового отчуждения.
Главное препятствие реализации этого проекта — евроцентрическое мироощущение, царящее в образованных кругах не только России, Юго-Восточной Европы, но и Закавказья и в Средней Азии. Москве будет нелегко разрушить петровскую Россию и строить восточный мир на путях Скобелева и Куропатки-на. Ведь Витте и Столыпин мечтали сделать «восточную империю» дополнительной опорой веса России в Европе. Перемещение центра тяжести потребует такой идеологии, в которой либо социальный момент (коммунизм), либо «оскорбленность отверженного» будут стержневыми элементами. Но вся русская культура восстает против этого антизападного противостояния, и любая фантазия замирает при виде последнего похода восточных славян к Охотскому морю как завершающего эпизода великого переселения народов.
Реализация этого сценария потребовала бы жесткой политической воли; готовности населения; материальных жертв и адекватных физических ресурсов. Именно последнее делает практически невозможным силовое реагирование в ответ на расширение НАТО. Предел силовому реагированию ставит та экономическая катастрофа, которая постигла Россию в течение последнего десятилетия. За это время валовой внутренний продукт России сократился на 55 %. Инвестиции в российскую экономику сократились на 73 %. На 84 % сократились расходы на военную промышленность. В 1990 г. ВВП России составлял 5 % мирового (СССР — 8,5 %). Ныне на страны НАТО приходятся 45 % мирового ВВП, а на Россию — 2,4 %. Военные расходы НАТО в 1998 г. составили
Россия в мировом сообществе
55
46 % мировых — не менее, чем в десять раз больше российских. Численность вооруженных сил НАТО сейчас составляет 7,3 млн человек, а у России 1,7 млн.
Следует напомнить о неуклонном лидерстве США в технологической революции и тот факт, что современная Россия обладает 20 % валового национального продукта СССР 1990 г. и 5 % валового продукта США. Стороны — США и Россия — все более переходят в разные весовые категории. Ньютоновская инерция еще действует с обеих сторон, но уже посуровели американцы, и менее уверены в себе русские. Обе стороны еще какое-то время могут действовать, словно подобие биполярного мира еще сохранилось, но долго инерционный момент не продержится. Помешает, как учит физика, трение. Политико-экономические и цивилизационные трения неизбежны, а в условиях потери взаимопонимания и материальных тягот отчуждение рискует прийти достаточно быстро.
При таком раскладе сил, даже если учитывать, что российскому населению не привыкать затягивать пояса, сугубо силовая реакция России едва ли сулит успех. Зато велика опасность окончательного обескровливания российской промышленности, замедления технологического роста. Перспективы действий в этом направлении не обнадеживают. Если ослабевшая Россия антагони-зирует самый влиятельный регион мира, будущее не обещает особой надежды. Объективные обстоятельства диктуют менее воинственное поведение, делают почти обязательной большую готовность к реализации компромиссного сценария.
Не имеющая ясной и привлекательной идеологии, харизматических и упорных лидеров, подобия плана (а не его бюрократической замены) реинтеграция на просторах СНГ завязнет в мелочных спорах и в обычной готовности видеть источник своих неудач не в себе, а в соседе. Проза жизни будет заключаться в том, что НАТО, вопреки восточным ламентациям, расширится до Буга и Карпат. Но при этом Запад, не допуская в свой лагерь, будет все же выдавать России антиаллергены в виде займов МВФ, в виде полудопуска на раунды «семерки», в виде давосских шоу, фондов, льготных контактов и т.п. Восточная Европа станет зоной влияния Запада, Украина — полем довольно жесткой битвы, Прибалтика — западным бастионом. Российская тяжелая промышленность опустится на дно, но не оскудеет труба трансконтинентального газопровода и часть нефтегазодолларов смягчит евразийский пейзаж. Русская интеллигенция разорится (9/10) или уедет (1/10), властителями дум на короткий период станут специалисты по лизингу и маркетингу, а затем воцарится смягченный вариант компрадорской философии. Материально-морально-идейные различия между двумя столицами и российской провинцией, а не мечты о сверхдержаве станут главной проблемой и темой.
Усеченная, замиренная Россия в границах 1992 г. будет постепенно терять рынки в соседних странах, международное влияние и даже исконную любовь 25 млн зарубежных русских, отверженных в странах своего проживания. Россия перестанет быть одним из бастионов мировой науки, она станет бедным потребителем второсортных товаров из Европейского Союза, превращаясь постепенно из субъекта в объект мировой политики. Скорее всего, очевидцы не ощутят драмы: погружение будет медленным и смягченным западной благотворитель-
56
А. И. Уткин
ностью. Но определенно закроется петровская глава русской истории. Не Амстердам, а Манила станет ее аллегорическим будущим.
(продолжение следует)
Литература
1. Ллойд Джордж Д. Военные мемуары. Том IV. М., 1935.
2. Billington J. The West's Stake in Russia's Future // Orbis. 1997. Fall.
3. Blank S. Drift and Mastery // European Security. 1997. Autumn.
4. DobryninA. In Confidence. N.Y., 1995.
5. Financial Times. 1997. September 19.
6. Haslam J. Russia's Seat at the Table: a Place Denied or a Place Delayed? // International Affairs. 1998. № 1.
7. Kupchan Ch. After Pax Americana. Benign Power, Regional Integration, and the Sources of aStable Multipolarity // International Security. 1998. Fall.
8. Kurth J. NATO Expansion and the Idea of the West // Orbis. 1997. Fall.
9. McFaulM. Russia's Summer of Discontent 11 Current History. 1998. October.
10. TalbottS. The Battle for Russia's Future // Wall Street Journal. 1997. September 29.
11. Yergin D., Gustafson Th. Russia 2010 and What It Means for the World. N.Y., 1995.
