CC BY
23
УДК 008:1-027.21, 008(091)
Н. А. Хренов
Россия как тип цивилизации: постановка вопроса в связи с революцией 1917 года
Статья начинает серию публикаций в области культур-философского исследования русской революции и постреволюционной эпохи в истории России как цивилизации. Обосновываются неразрешенные проблемы российской цивилизации первых десятилетий ХХ века. Российская история ХХ века рассматривается с позиций истории революции и истории цивилизации.
Ключевые слова: русская революция, постреволюционная эпоха в истории России, Россия ХХ века как цивилизация, история революции, история цивилизации.
N. A. Khrenov
Russia as a Civilization Type: Setting the Question in Relation to the Revolution of 1917
The article begins a series of publications in the field of culture-philosophical research of the Russian Revolution and the post-revolutionary era in the history of Russia as a civilization. Unresolved problems of the Russian civilization of the first decades of the XX century are proved. The Russian history of the XX century is considered from positions of revolution history and civilization history.
Keywords: the Russian Revolution, a post-revolutionary era in the history of Russia, Russia of the XX centuries as a civilization, revolution history, civilization history.
В нашей истории продолжают существовать недостаточно проясненные вопросы. Отчасти они связаны с методологией изучения истории. У нас, например, отсутствует интерес к рассмотрению истории России как к истории цивилизации. Между тем, катастрофическая история ХХ века, связанная с мировыми войнами, как раз и требует именно такого подхода. Отсутствие интереса к этой научной парадигме сказывается и в неспособности вынести более четкие оценки деятельности отдельных политических лидеров, например, И. Сталина. Мы попробуем некоторые из этих вопросов прояснить.
В начале ХХ! века, оказавшись вновь в экстремальной ситуации, русский человек оказывается свободным от гипноза революции, от ее сакральной ауры. Он совсем не склонен наделять ее романтическими коннотациями, которые ее сопровождали и еще какое-то время продолжали существовать. Перед российской цивилизацией вновь возникает проблема выживания. И эту проблему выживания сегодня, естественно, уже невозможно связывать исключительно с революцией. Более того, русский человек сегодня даже пытается вернуть многое из того, что оказалось в результате этой революции утраченным. А иначе, откуда бы
взяться такому названию фильма С. Говорухина «Россия, которую мы потеряли». Со временем приходит отрезвление, и революция оценивается так, как в свое время Французскую революцию оценивали Э. Берк и А. де Токвиль. Иначе говоря, она воспринимается уже не прогрессом, а регрессом. Спасать следует уже не романтический идеал революции и ауру революции, а саму жизнь. С точки зрения ценностей жизни не все в революции можно приветствовать, да и сама революция уже не вызывает столь восторженных оценок, как это имело место столетие назад.
Нет, не случайно мысль в России постоянно возвращается к Сталину. Ведь это ему пришлось решать вопрос уже не о сохранении сакральной ауры революции, а о выживании российской цивилизации. В ленинский период истории революции пришлось решать другие вопросы. Острота проблемы выживания российской цивилизации возникла с приближением второй мировой войны, когда Сталин уже находился у власти. Несмотря на его чудовищные преступления, масса сохраняет о нем память. Сталин все еще жив. Сводится ли в данном случае дело лишь к тому, что в стране по-прежнему находятся люди, верные Сталину, которых обычно называют «сталинистами»? Мо-
© Хренов Н. А., 2018
жет быть, мы все еще затрудняемся дать окончательные оценки и деятельности Сталина, развертывающейся на том этапе истории, который можно отождествить с заключительным этапом революции, а именно, с этапом реакции? Может быть, в этой деятельности есть что-то такое, что до сих пор оказывается неразгаданным, неосознанным?
Попробуем подойти к этой проблеме с точки зрения не Запада, а Востока. В связи с этим обратим внимание на ответ, данный одним из премьер-министров Китая Чжоу Эньлаем, который он дал в 1972 году советнику по национальной безопасности при Никсоне Генри Киссинджеру. На вопрос, в чем, по его мнению, заключается значимость Великой Французской революции, Чжоу Эньлай отвечал: «Об этом еще рано судить» [4]. Вот и в случае с уходящими в прошлое событиями истории ХХ века можно было бы попытаться дать ответ в восточном духе. Но восприятие времени на Востоке связано с большими, а не краткими длительностями. Деятельность великих людей и следует рассматривать в больших длительностях. Попробуем именно так рассмотреть и деятельность Сталина. Что же, в конце концов, совершил Сталин, что его образ продолжает быть живым? Может быть, Россия сегодня снова находится в такой же ситуации, в какой она находилась, когда к власти пришел Сталин, когда провидению нужно было, чтобы к власти пришел лидер такого типа. Им мог быть кто-то другой, но им стал Сталин.
По сравнению с другими выдающимися революционерами Сталин, как его видит Л. Троцкий, несомненно, проигрывает. Его нельзя назвать великим оратором, как и одаренным литератором -пропагандистом идей большевизма. Входя в состав многих партийных организаций и комитетов по организации съездов, он, по сути, оказывался невидимым. Его не замечали. Он ничем не выделялся. Если верить Л. Троцкому, то с точки зрения значимости идеалов русской революции 1917 года его реальная роль весьма незначительна. Разумеется, умаляя значение Сталина в годы революционного подъема, Л. Троцкий, соответственно, возвышает себя. Портрет Сталина, представленный его соратниками, - результат многочисленных личных наблюдений и изучения разнообразных источников. Тем не менее, неизвестность и неполная проявленность личности Сталина на разных этапах революционной истории вовсе не подтверждает его ничтожество. Они лишь подтверждают то, чего не имел в виду Троцкий, а именно, восхождение Сталина в тот период, когда страна оказалась в тупике. Ничтожеством Сталин кажет-
ся лишь с точки зрения пламенного революционера, с точки зрения романтического этапа революции да, собственно, и самой революции.
Вклад того или иного политического лидера, в особенности, того, кто смог достичь вершины власти и встать во главе государства, можно уяснить лишь поставив его деятельность в зависимость от того, что А. Тойнби называет «творческим ответом» на Вызов истории. Но что называть в данном случае «творческим ответом»? Тут действует принцип относительности. Смотря, с какой точки зрения смотреть на деятельность политического лидера. Вот, скажем, когда Л. Троцкий пишет биографию Сталина, он исходит исключительно из того мировосприятия, которое характерно для большевизма. Но с этой точки зрения революция оценивалась исключительно прогрессивным и единственно значимым событием в истории ХХ века. Таким, каким для французов была Французская революция. Такое мировосприятие смогли выразить яркие личности - одаренные ораторы, трибуны, какими были Ленин, Троцкий и другие известные деятели революции. Этих качеств у Сталина, действительно, не было. Но у него было нечто другое.
В дневнике З. Гиппиус - свидетельницы Февральской революции есть замечательные станицы. Они читаются как летопись русской революции. Там есть любопытные наблюдения, касающиеся ситуации, возникшей в России после Февральской революции. В ситуации массовой анархии либеральная власть оказалась перед необходимостью диктатуры. На роль диктатора уже появились претенденты. Им могли быть Керенский, Савинков, Корнилов и т. д. Но либералы, на то они и либералы, по этому пути не пошли. Если бы они решились на диктатуру, они бы предали свои идеалы. На призыв «Да властвуйте же, наконец! Как президент - вы должны составлять подходящее министерство», Керенский отвечал: «Властвовать! Ведь это значит изображать самодержца. Толпа именно этого и хочет» [3]. Неразрешимость этого вопроса в среде либералов обернулась приходом к власти более радикального крыла в политической жизни России, то есть большевиков. Диктатор, не допущенный к власти в среде либералов, пришел вместе с победой более радикальной партии извне («Большевизм пришелся по ндраву нашей темной, невежественной, развращенной рабством и войной, массе» [3]). В конце концов, чтобы такая роль в политической драме народа была сыграна, нужен был лидер именно с таким характером. Но этого недостаточно. Нужна были также и соответ-
ствующая ситуация, определенная ментальность и исторические прецеденты. Вот разобраться в этом мы и обязаны.
К заключению о неизвестности Сталина не только в массовой, но и в партийной среде можно прийти, если исследовать массу документов, на основании которых можно восстановить реальный вклад Сталина в революционные изменения общества. Собственно, именно это и проделал Л. Троцкий. Конечно, этот реальный вклад следует отличать от того вклада, который ему приписан в более поздний период, когда он достигает вершины власти. Тогда мощная пропагандистская машина создает вымышленную биографию Сталина, не соответствующую реальной, а, вместе с тем, и вымышленную историю революции, которая на сознание людей воздействовала сильнее, нежели реальная история революции. Чтобы создать эту новую биографию, нужно было переосмыслить не только историю жизни Сталина, но историю революции и вообще историю, вплоть до уничтожения тех людей, подчас имеющих более значительные заслуги перед партией, революцией и страной, чем это имело место в случае со Сталиным. Тех, что были соратниками Сталина, участниками съездов, находились с ним в ссылке и т. д.
Чтобы верно осмыслить реальный вклад Сталина в создание и функционирование новой государственной системы, как и вообще в историю страны, необходимо исходить из документов, а не из той пропаганды, которую насаждала печать, литература, искусство, кино, историческая наука и т. д. Но когда мы говорим не только о роли Сталина в развертывании исторических процессов в ХХ веке, то нужно учитывать изменения в мировосприятии людей, которые касаются восприятия и оценки революции 1917 года. В сознании людей рубежа ХХ-ХХ1 веков она кажется уже не такой легендарной и сакральной, а еще точнее, хилиа-стической, как это имело место в сознании людей предыдущих поколений. В революции многое решает иррациональный порыв. К. Манхейм справедливо говорит о восприятии массой революции как внезапный переход в инобытие, где царствует блаженство. Это религиозное, а, точнее, хилиа-стическое чувство. Именно этот хилиазм одухотворяет революционные действия. Когда же это чувство угасает, когда, как пишет К. Манхейм, «хилиазм теряет свою интенсивность и порывает с революционным движением, в мире остается лишь неприкрытая ярость масс и неодухотворенное буйство» [5]. Это разрушительное буйство в ходе революции не ощущалось именно так. Зато
последующие поколения именно это обстоятельство и склонны улавливать.
Необходимо осмыслить не только деятельность Сталина, но и саму революцию как частный вопрос в развертывании истории как истории российской цивилизации в больших длительностях. Эта история постоянно связана с возникновением и новых исторических вызовов, и новых творческих ответов, с вытеснением старой элиты, не справляющейся с устранением исторических вызовов, и с появлением лидеров новой формации, пытающихся давать новые творческие ответы на вызовы истории, а эти ответы могут быть как удачными, так и неудачными. Сама же элита может быть или более либеральная, которую В. Парето, следуя Макиавелли, называет элитой лис или более жесткой, опирающейся на силу, а ее В. Парето называет элитой львов [1]. Очевидно, что либерализация России во второй половине Х1Х века стала основой распада жесткой императорской власти, что позднее приведет к революции и к появлению более жесткой элиты львов. Ее-то и выразит Сталин.
С этой точки зрения русская революция, как и революции в других странах в Х1Х веке, начиная еще с Французской революции конца ХУШ века, предстают всего лишь частными явлениями в общей системе идей и свершающихся под воздействием этих идей процессов. Эта система идей возникла в эпоху, получившую в литературе обозначение как эпоха Просвещения. Следуя Ю. Хабермасу, мы будем называть ее эпохой модерна. Эта возникшая на Западе система идей повлияла на реальные исторические процессы, на устранение традиционных политических систем, на разрушение старых и возникновение новых форм социума. Она возникла на Западе и именно там она и начала реализовываться. Но поскольку до определенного времени Запад оставлял за собой роль лидера в мировой истории и поскольку имела место вестернизация мира, то эта система идей начала распространяться по всему миру.
Поначалу мало кто отдавал отчет в том, что идея модерна в большей мере созвучна лишь западной ментальности, а, следовательно, она функционирует в интересах Запада, заинтересованного в том, чтобы транслируемая им система ценностей оказалась универсальной. Она не предполагала существование в мире оппозиционных и альтернативных культурных ориентаций. Именно с возникновением этой системы идей возникает весьма оптимистическое мировосприятие. Оно остается таким вплоть до первой мировой войны.
А. Вебер, пытаясь описать те свершения, которые имели место к концу XIX века на Западе, и, в частности, развитие идей гуманности и свободы, пишет, что, тем не менее, несмотря на оптимизм по поводу настоящего и будущего, в благополучной Европе разразилась катастрофа. «Для нас -пишет А. Вебер - вопрос состоит в следующем: в какой степени и из-за чего этот во всех отношениях столь особенный век стал лоном сегодняшней идущей с Запада и из Европы, охватывающей весь мир катастрофы? Какие силы определили это? Если это было переходом к превращению земли в новую планету, то почему этот процесс завершился, и как было возможно, чтобы он завершился ужасающей борьбой и страшными разрушениями, когда - либо происходившими на Земле, как стало возможным, что Х1Х век и почти все, что он, как считалось, достиг, лежит в руинах и вряд ли сможет когда-либо возродиться в своих позитивных сторонах?» [2]. А ведь именно в границах этого мировосприятия модерна еще с XVIII века укрепилась вера в прогресс, в сближение народов, в то, что сегодня обозначается как глобализация. Хотя на уровне сознания Западом провозглашались идеи единства, тем не менее, это единство понималось как единство на основе ценностных ори-ентаций Запада, не допускающее активности альтернативных ориентаций. Сегодня во власти этого комплекса оказывается уже Америка.
Однако первая мировая, а затем и вторая мировая война заметно поколебали веру в прогресс. Возникает новая система идей, в которой утопизм и оптимизм модерна угасают. В этом смысле, конечно, экзистенциалистская философия для ХХ века будет весьма показательной. В связи с новыми умонастроениями возникает и то новое отношение к революции, которое возникает на основе экзистенциалистских идей. Революцию мы уже оцениваем не только с точки зрения массы, образовавшейся в результате распада традиционных обществ, но с точки зрения личности и, соответственно, ее свободы. С этой точки зрения революция 1917 года перестает восприниматься значимым явлением. Наоборот, налицо ее реакционная сущность. Ведь тот кризис общества, который произошел в 20-е годы, то есть после революции, не позволил осуществить многие из прогрессивных идей, провозглашаемых с трибун пламенными революционерами, фанатиками, великими идеалистами и утопистами, которыми предстают Ленин и Троцкий.
Революция явилась мощным средством освобождения от того, что Ф. Ницше называл
ressentiment, то есть освобождения от ущемления чувства человеческого достоинства, от накопившегося чувства мести и стремления восстановить справедливость. Их, находящихся под властью мщения и вызвавших к жизни мораль, Ф. Ницше называл «подвальными крысами, набитыми местью и ненавистью» [8]. У Ф. Ницше впервые появляется это слово - ressentiment. Затем оно перекочевало в социологию. После того, как этому явлению М. Шелер посвятил целое исследование, к нему постоянно возвращаются. Так, Р. Мертон выделяет три смысла этого слова. Первый признак связан со смутным чувством ненависти, зависти и вражды. Второй - с ощущением собственного бессилия активно выразить эти чувства против лица или социального слоя, которые их возбуждают. И, наконец, - постоянно возвращающееся переживание этой «немощной враждебности» [7]. Однако революция не исчерпывается ressentiment, поскольку это чувство не доходит до открытого мятежа, что собственно и является революцией. Если мятеж предполагает радикальные изменения в ценностях, то о ressentiment этого сказать нельзя.
Когда отшумел гул революции и масса изжила свой ressentiment, Россия вновь оказалась в ситуации кризиса, в какой она, собственно, и была до революции, когда распадалась империя. В связи с этим напрашивается вопрос, а не находится ли Россия в кризисе не столько даже империи, сколько цивилизации. Не случайно в России проявили такой интерес к трактату Шпенглера, ведь в нем как раз обсуждался вопрос о длительности каждой цивилизации и о финальных эпохах в ее истории. Правда, этот вопрос Шпенглер обсуждал применительно к Западу, а западная цивилизация, как полагал Шпенглер, как раз и исчерпала свою положенную длительность. Идеализация революции и превращение ее в единственно значимое событие, отныне определяющее ход истории, отвлекало от понимания кризиса, понимаемого уже не как кризис империи и даже не как кризис революции, а как кризис цивилизации, что гораздо серьезней. Но естественно, что заимствуемая у Маркса терминология не позволяла осмыслить кризис на уровне цивилизации. Конечно, с Шпенглером был знаком и Ленин, но, естественно, что его мысль двигалась в ином направлении.
Пожалуй, проблема Сталина и отношение к нему в наши дни лежит в плоскости не нашего актуального и меняющего отношения к революции, а в плоскости нашей способности осознавать ту ситуацию, которую в ХХ веке переживает российская цивилизация. Однако судьба этой цивили-
зации находится в зависимости от жизнеспособности других цивилизаций. Проблема России предстает проблемой на той стадии мировой истории, когда возникает фаза, названная Шпенглером фазой цивилизации, то есть финальная фаза. Естественно, что речь у Шпенглера идет о финальной фазе, прежде всего, западной цивилизации. Естественно, что если согласиться с Шпенглером, то новая ситуация, связанная с утратой лидерства Запада, приводит к свертыванию процессов вестернизации. Но это означает, что в новой ситуации Россия как цивилизация, ценностные ориентации которой в последние столетия определялись Западом, должна была снова задуматься о своей идентичности.
Впрочем, это становится постоянной темой активно ассимилирующей опыт других культур России. Так, например, Д. Мережковский, ставя вопрос о том, что идентичность русских творится их поэтами и писателями, писал, что хотя Пушкин во многом эту ментальность и определил, но более или менее окончательная ее форма все же связана с именами Л. Толстого и Ф. Достоевского. «Но, может быть, именно в том, что русский народ до сей поры не нашел еще лица своего, - пишет Д. Мережковский - и заключается наша великая надежда, ибо не значит ли это, что мера его не в прошлом, не в Пушкине, даже не в Петре, а все еще в будущем, все еще в неведомом, в большем? Этого будущего, третьего и последнего окончательно «благообразного», окончательно русского и всемирного лица не должно ли искать именно здесь, между двумя величайшими современными русскими лицами -Л. Толстым и Достоевским?» [6].
Вместе с начавшимся угасанием западной цивилизации уходил в прошлое и отрезок российской истории, что связан с историей петербургской России. Об этом, в частности, свидетельствовал и распад российской империи в ходе начавшихся в ХХ веке революций. Империя, конечно, не цивилизация. Цивилизация существует в особых длительностях. В границах больших длительностей цивилизации формы политической, а, следовательно, и государственной власти могут меняться. Однако длительный период российская цивилизация функционировала лишь в формах империи. Это свидетельствовало о том, что для российской цивилизации наиболее оптимальной формой оказывается империя. Это объясняется тем, что российская цивилизация объединяет в своем составе множество разных народов и конфессий. Собственно, само строение цивилизации
здесь тоже предстает в имперской форме. Именно поэтому в истории осознается распад империи, но не типа цивилизации.
Однако распад империи в России не является нейтральным по отношению к типу цивилизации. Распад империи в России не может не затрагивать и цивилизационной основы. Все свидетельствует о том, что любое, совершающееся в ХХ веке в границах политической истории событие необходимо рассматривать под цивилизационным углом зрения. Есть необходимость под этим углом зрения рассматривать и революцию, и, в частности, деятельность Сталина. Причем, если революцию часто связывают исключительно с распадом империи, то деятельность Сталина требует уже иных уровней рассмотрения. Не случайно она может показаться не революцией, а контрреволюцией, чему есть обозначение - термидор. Вот это самоопределение России в новых условиях стало следствием заката западной цивилизации и распада российской империи. Оно обязывает русских размышлять о будущих политических и цивилизаци-онных трансформациях, уже не связанных исключительно с Западом.
Спрашивается, где в этой новой ситуации искать прецеденты? В будущем или в прошлом? На Востоке или на Западе? Так, например, Л. Гумилев, которого в последние десятилетия так активно издавали и читали, недвусмысленно формулирует, что судьба России отныне связана с Востоком. Если Запад угасает, то в какой ситуации может оказаться Россия, ведь несколько столетий ее истории развертывается под воздействием Запада. Но, собственно, означает ли «закат» Европы ее «смерть»? Ведь «закат» цивилизации вовсе не означает ее полное исчезновение. Такой закат может существовать на протяжении столетий. Из некогда жизнеспособной цивилизации могут выделяться какие - то ее части и обретать самостоятельность, которая уже позволяет говорить о рождении новой цивилизации, о чем в ХХ веке свидетельствует восхождение отпочковывающейся от Запада и обретающей самостоятельность Америки. Так, Америка подхватывает у Запада цивили-зационную эстафету и стремится перераспределить отношения между цивилизациями.
Но, что касается России, то отношение к ней со стороны как собственно западной, так и вышедшей из нее американской цивилизации не меняется. Столкновение цивилизаций продолжается. В этой ситуации Россия вынуждена или стремиться продолжать сближение с Западом или же искать какие-то новые основы функционирования рос-
сийской цивилизации как самостоятельной. Русская революция продемонстрировала отход России от Запада, хотя этот отход развертывался на основе заимствованной на Западе системы идей (модерна и марксизма как варианта модерна), обращенной против Запада.
Однако возникающие после революции политические структуры оказались нежизнеспособными и вскоре привели к тупику. На повестке дня актуальными оказались и проблема выхода из внутреннего тупика, и проблема взаимоотношений с Западом, которые с появлением национал-социализма в Германии необычайно обострились. Столкновение с Западом казалось неотвратимым. Приближался второй акт первой мировой войны -вторая мировая война. В этой ситуации необходим был «творческий ответ», который бы не только смог разрешить внутренние проблемы, но и отстоять самостоятельность российской цивилизации. Сталин такой ответ дал с помощью реабилитации исторического опыта России, о чем свидетельствует данный им сигнал о реабилитации истории, на что отреагировало искусство.
Но был ли этот его «творческий ответ» конструктивным? Явился ли он выходом на все времена или он закономерен только для конкретного периода истории? Последующее развертывание истории свидетельствует: тот ответ, который был дан Сталиным, со временем все же предстал тупиком, привел к распаду. Сегодня в первых десятилетиях XXI века мы вновь оказываемся в той же ситуации, на которую на рубеже 20-30-х годов Сталин дал «творческий ответ». Значит, осмысление возникшей в XX веке ситуации лежит не только в плоскости политической истории. Мы сегодня вспоминаем и не можем забыть Сталина не потому, что он велик и гениален, а потому что проблема, которую ему пришлось решать, для нас стала снова актуальной, снова к нам вернулась. Речь, следовательно, идет уже не только о судьбе империи, к которой попытался вернуться Сталин, а о судьбе цивилизации в целом. Возвращаясь сегодня снова к Сталину, мы обязаны рассмотреть его деятельность под ци-вилизационным углом зрения, то есть в больших протяженностях истории.
Библиографический список
1. Арон, Р. Этапы развития социологической мысли [Текст] / Р. Арон. - М., 1993. - С. 100.
2. Вебер, А. Избранное: Кризис европейской культуры [Текст] / А. Вебер. - СПб., 1999. - С. 433.
3. Гиппиус, З. Живые лица. Стихи. Дневники [Текст] / З. Гиппиус. - Тбилиси, 1991. - С. 154-329.
4. Джонсон, Ч. Немезида. Последние дни американской республики [Текст] / Ч. Джонсон. - М., 2008. - С. 91.
5. Манхейм, К. Диагноз нашего времени [Текст] / К. Манхейм. - М., 1994. - С. 184.
6. Мережковский, Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники [Текст] / Д. Л. Мережковский. - М., 1995. - С. 69.
7. Мертон, Р. Социальная теория и социальная структура [Текст] / Р. Мертон. - М., 2006. - С. 275.
8. Ницше, Ф. Сочинения в 2-х т. : т. 2 [Текст] / Ф. Ницше. - М., 1990. - С. 433.
Bibliograficheskij spisok
1. Aron, R. Jetapy razvitija sociologicheskoj mysli [Tekst] / R. Aron. - M., 1993. - S. 100.
2. Veber, A. Izbrannoe: Krizis evropejskoj kul'tury [Tekst] / A. Veber. - SPb., 1999. - S. 433.
3. Gippius, Z. Zhivye lica. Stihi. Dnevniki [Tekst] / Z. Gippius. - Tbilisi, 1991. - S. 154-329.
4. Dzhonson, Ch. Nemezida. Poslednie dni amerikanskoj respubliki [Tekst] / Ch. Dzhonson. - M., 2008. - S. 91.
5. Manhejm, K. Diagnoz nashego vremeni [Tekst] / K. Manhejm. - M., 1994. - S. 184.
6. Merezhkovskij, D. L. Tolstoj i Dostoevskij. Vechnye sputniki [Tekst] / D. L. Merezhkovskij. - M., 1995. - S. 69.
7. Merton, R. Social'naja teorija i social'naja struktura [Tekst] / R. Merton. - M., 2006. - S. 275.
8. Nicshe, F. Sochinenija v 2-h t. : t. 2 [Tekst] / F. Nicshe. - M., 1990. - S. 433.
Reference List
1. Aron R. Stages of development of a sociological thought. - M, 1993. - Page 100.
2. Weber A. Selection: Crisis of the European culture. - SPb., 1999. - Page 433.
3. Gippius Z. Living persons. Verses. Diaries. - Tbilisi, 1991. - Page 154-329.
4. Johnson Ch. Nemesis. Last days of the American republic. - M, 2008. - Page 91.
5. Mannheim K. Diagnosis of our time. - M, 1994. -Page 184.
6. Merezhkovsky D. L. Tolstoy and Dostoevsky. Eternal satellites. - M, 1995. - Page 69.
7. Merton R. Social theory and social structure. - M, 2006. - Page 275.
8. Nietzsche F. Compositions in 2 v.: v. 2. - M, 1990. - Page 433.
Дата поступления статьи в редакцию: 04.02.2018 Дата принятия статьи к печати: 16.02.2018
