CC BY-NC-ND
41
М. Лукашевич
РОМАН В. КРЕСТОВСКОГО (НАДЕЖДЫ ХВОЩИНСКОЙ) «БАРИТОН» НА ФОНЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ ТРАДИЦИИ ИЗОБРАЖЕНИЯ СЕМИНАРИСТА
Цель статьи - представить формы реализации новых тенденций в изображении фигуры семинариста в романе В. Крестовского «Баритон». Сравнительный анализ этого произведения, а также соответствующих фрагментов комедии «Недоросль» Д.И. Фонвизина, повестей «Бурсак» В.Т. Нарежного и «Вий» Н.В. Гоголя позволяет продемонстрировать на конкретных примерах полемическую по отношению к предшествующей традиции установку автора.
Ключевые слова: Хвощинская, персонаж, стереотип.
Опубликованный в номерах 10-12 журнала «Отечественные записки» за 1857 г. под псевдонимом В. Крестовский роман Надежды Дмитриевны Хвощинской (1825-1889) «Баритон» стал первым крупным прозаическим произведением с времен «Вия» Н.В. Гоголя, главным героем которого явился семинарист и где местом действия была духовная среда. Роман задумывался как полемический по отношению к сложившемуся к тому времени негативному стереотипу семинариста, который находил свое выражение как в литературных произведениях, так и в расхожих оценках.
Развитие неприязненного и презрительного отношения дворянства к духовенству связано с XVIII в., во второй половине которого произошло сословное замыкание клира, укрепилась практика наследственной передачи духовного звания и специализация духовного образования. Развилась особая «клерикальная субкультура»1, в результате чего духовенство отдалилось как от крестьян, так и от дворян. Последних отталкивало отсутствие у священников светской воспитанности, умственная и нравственная забитость и в
© Лукашевич М., 2011
первую очередь материальное положение - бедность и финансовая зависимость от прихожан. Однако при всем презрении к духовенству с ним приходилось считаться, так как церковная молитва и совершаемые священником таинства были необходимым элементом жизни любого православного подданного Российской империи. Отыгрывались на детях духовенства, семинаристах. Даже простой народ смеялся над ними, дразнил, называя «кутейниками», «кутьей прокислой» и т. п. Для дворян семинаристы были неприятны из-за неумения держать себя в обществе, неопрятности, специфического языка (так называемой клерикальной стилистики, то есть использования славянизмов, устаревших грамматических форм и переноса в русский язык латинских фразеологических конструкций2), а также незнания французского языка или, в лучшем случае, неправильного французского выговора. Даже выходцам из духовного сословия, посвятившим себя светской карьере и приобретшим дворянство, помнили их происхождение и упрекали в нем, называя «колокольными дворянами».
Литературным традициям изображения бурсаков и семинаристов посвящена статья А.Ф. Белоусова «Образ семинариста в русской культуре и его литературная история»3. Исследователь упоминает комические интермедии конца XVII - первой половины XVIII в., положившие начало доминирующей «украинской» линии изображения воспитанников духовной школы («Бурсак» В.Т. Нарежного, «Вий» Н.В. Гоголя, «Пан Халявский» Г.Ф. Квиткой-Основьяненко). К ней примыкала вторая линия, отправной точкой которой стала комедия «Недоросль» Д.И. Фонвизина, где к типичным чертам бурсака - прожорливости, склонности к воровству и обману - прибавилось еще невежество. Выведенный в ней Кутей-кин был прототипом таких учителей-семинаристов, как домине Игнатий Галушкинский из вышеупомянутого «Пана Халявского» или главный герой комедии С. Геевского «Бурсак-учитель».
Во второй половине 1850-х годов в художественной литературе возникает новая трактовка образа семинариста - из второстепенного комического персонажа он стал превращаться в главного героя, изображаемого с сентиментально-гуманистическим пафосом4. Выдвижение выходца из духовенства на первый план и новое его осмысление впервые произошли в опубликованном в 1856 г. романе А.А. Потехина «Крушинский». Коллизия этого произведения связана с происхождением главного героя, однако собственно духовная среда почти не представлена в романе, за исключением эпизодов с навестившим своего сына дьячком. Поэтому большее значение для разработки семинарской проблематики имел опубликованный на год позже «Баритон» Хвощинской.
Полемическая установка романа дана с самого начала и четко выражена в эпиграфе: «Ничего в мире не может быть ограниченнее и бесчеловечнее, как оптовые осуждения целых сословий по надписи, по нравственной отметке, по главному характеру. Названия -странная вещь... И.»5
Это предложение является не совсем точной цитатой из второй части «Былого и дум» А.И. Герцена, которая была опубликована в 1854 г. в Лондоне под названием «Тюрьма и ссылка: Из записок Искандера». Там оно относится к жандармским офицерам, сохранявшим нередко, вопреки расхожему общественному мнению, человечность и сострадательность. Хвощинская прилагает это высказывание к семинаристам - другой социальной группе со сложившейся отрицательной репутацией - и в своем романе стремится разрушить стереотип, существовавший в обществе и воплотившийся в ряде вышеупомянутых произведений. Важное значение имеет сочетание эпиграфа и заглавия произведения, в котором на первый план выдвигается не сословная принадлежность или типичность героя, а его индивидуальные качества - музыкальный талант и прекрасный голос.
Необходимость учитывать всю литературную традицию изображения семинариста очевидна, однако в тексте «Баритона» имеются непосредственные отсылки только к трем произведениям - «Бурсаку» Нарежного, «Вию» Гоголя и «Недорослю» Фонвизина, и поэтому мы сосредоточимся на уяснении их функций. Важно, что эти отсылки появляются в высказываниях самих персонажей, что делает их не только объектом изображения, служащим литературной полемике, но и ее активными участниками. Они противопоставляют себя как реальных лиц вымышленным (и поэтому фальшивым) типам семинаристов из предшествующей литературы.
Сразу к двум произведениям - «Бурсаку» Нарежного и «Вию» Гоголя - отсылает нас в тексте «Баритона» диалог между одним из второстепенных персонажей, светским молодым человеком Аниц-ким, и Лизаветой Дмитриевной Майцовой, porte parole самой писательницы:
- Воспитание! Господа Кедроливанские и Вертоградовы?.. Когда я вижу семинариста, мне так и представляется Халява Нарежного - помните его?
- Помню; карикатура.
- Как, карикатура?
- Как же иначе? нельзя же одного жадного ленивца принимать за выражение целого класса! Похож ли, например, Ивановский на Халяву? (11, 268).
Мы имеем здесь дело с контаминацией двух персонажей: как известно, богослов Халява - это персонаж из «Вия», один из товарищей Хомы Брута, в то время как главного героя романа Нарежного «Бурсак» зовут Неон Хлопотинский и никакого Халявы в произведении нет. Возможной причиной этой контаминации является близкое сходство описаний бурсы и ее жителей в произведениях обоих писателей.
Обратимся сейчас к тексту «Бурсака» и «Вия», чтобы увидеть как общие черты, так и различия между ними, что в дальнейшем позволит нам сопоставить роман Хвощинской с представленной произведениями Нарежного и Гоголя литературной традицией изображения семинариста.
Прежде всего необходимо обратить внимание на то, что действие этих повестей происходит в отдаленном прошлом, предположительно в ХУП-ХУШ вв. В обоих произведениях изображена украинская бурса (соответственно в Переяславе и в Киеве) с ее культурной и бытовой спецификой. Несмотря на различия в форме повествования («Бурсак» — от 1-го лица, «Вий» - от 3-го), стилистике и способе подачи информации, в описаниях бурсы оба писателя обращают внимание на одни и те же ее аспекты6. Это такие явления, как разделение учащихся на группы, соответствующие отделениям семинарии (у Нарежного: этимологи, поэты, риторы, философы и богословы; у Гоголя: грамматики, риторы, философы и богословы). Самые старшие (философы и богословы) имеют особые привилегии: им разрешается носить усы, курить табак и пить вино (так у Нарежного; у Гоголя - пить горелку). Они же образуют сенат - своего рода орган самоуправления бурсаков. У Нарежного аналогии с Древним Римом проводятся более последовательно:
Почтенное сословие бурсаков образует в малом виде великолепный Рим, и консул управляет оным вместе с сенатом. В консулы избирается старший из богословов, а прочие богословы и философы образуют сенаторов; риторы составляют ликторов, или исполнителей приговоров сенатских; поэты называются целерами, или бегунами, которые употребляются на рассылки; прочие составляют плебеян, или чернь - простой народ7.
В описании нравов бурсы у Гоголя и Нарежного появляются одни и те же приметы: бедность бурсаков и одновременно огромный аппетит, заставляющие их доставать себе пропитание рождественскими и комедийными представлениями (в «Вие») или исполнением духовных песен (в «Бурсаке»), за которые они получают вознаграждение натурой («кусок полотна, или мешок проса, или половину вареного гуся»8; «мерка гороха, <...> часть свинины и оставшийся
от полдника большой кус жаркой говядины»9). В обоих произведениях дополнительным способом обеспечения содержания является воровство в чужих огородах. Примечательно, что в связи с этим и у Гоголя, и у Нарежного упоминается тыквенная каша, которую бурсаки делают из сворованных овощей.
Повторяющимися в обоих произведениях мотивами являются также вражда между бурсой и семинарией, пристрастие бурсаков к алкоголю, кулачным боям и дракам, а также телесные наказания как обязательный элемент обучения и воспитания в семинарии. У Гоголя довольно много внимания уделяется внешнему виду и одежде бурсаков, которые у Нарежного почти не описаны (как нам кажется, это может быть связано с иной перспективой - точкой зрения рассказчика-героя). Именно в силу этих подробностей гоголевское изображение бурсы имеет комический пафос, в то время как «Бурсак» по своей стилистике ближе авантюрному роману, и комизм хотя и присутствует, но выражен намного слабее.
В целом семинарист из произведений Гоголя и Нарежного - это вечно голодный, плохо воспитанный плут и воришка, представитель социальных низов. Несмотря на отрицательные черты, он все-таки представлен скорее с симпатией и сочувствием, что роднит его с героем пикарескного романа - отвергнутым хорошим обществом, но сообразительным и энергичным, научившимся всякими способами добиваться своего. Изображаемый иногда в карикатурном свете (особенно у Гоголя), он все же не является отрицательным персонажем.
Сейчас обратимся к второй линии изображения семинариста, связанной с комедией Д.И. Фонвизина «Недоросль». Отсылка к ней появляется в рассказе одного из персонажей «Баритона» богослова Костина о том, как он взялся исправлять сочинения ученика благородного пансиона. При этом Костин дважды называет его Митрофаном: «Мальчишка этот... Уж порядочный Митро-фан, лет пятнадцати будет...» (10, 412); «Митрофан этот вертится: "у маменьки мелких денег нет"» (10, 413). Называя мальчика именем избалованного «недоросля» из комедии Фонвизина (даже если оно стало к тому времени нарицательным), Костин неизбежно проводит аналогию также между собой и учителем Митрофана Кутей-киным, противопоставляя свою работоспособность и образованность фонвизинскому образу семинариста и тем самым дискредитируя его.
Кутейкин, хотя закончил учебу в семинарии по классу риторики, является типичным представителем семинаристов (о чем свидетельствует его фамилия, а также тот факт, что он именно семинаристом назван в списке действующих лиц) и занимается типичным для них
делом - преподает. Его образ не лишен обличительно-сатирического пафоса, направленного на критику семинарского образования и методов обучения, употребляемых учителями-семинаристами. В 6-м явлении V действия, когда он требует немалой суммы денег за обучение Митрофана, предметом обличения становится его жадность, противопоставленная отказу от зарплаты Цыфиркина, не считавшего справедливым брать деньги «по-пустому». Другие элементы, принадлежащие к стереотипному представлению о семинаристах, которые можно найти в тексте «Недоросля», это пристрастие к табаку («К у т е й к и н : <... > Несть греха в курении табака. <... > Во многих книгах разрешается: во псалтире именно напечатано: "И злак на службу человеком"»10) и алкоголю («Ку т е й к и н : Житье твое, Еремеевна, яко тьма кромешная. Пойдем-ка за трапезу, да с горя выпей сперва чарку»11). Как отмечает Белоусов, в Кутейкине есть рудименты плутовства, характерного для «школяров» комических интермедий XVII в., например когда в ходе «учебы» Митрофан повторяет за своим учителем, что он «скот, а не человек»12.
Важным средством характеристики Кутейкина является язык, насыщенный церковнославянизмами и библеизмами (главным образом, цитатами из псалтыри). Комизм достигается посредством обыгрывания несоответствия между возвышенным религиозным текстом и низким, бытовым контекстом, что особенно заметно благодаря вульгарному «дублированию» высказываний Цыфиркина, например:
Цыфиркин: Раскрою тебе рожу напятеро. Кутейкин: Зубы грешника сокрушу. <...>
Цыфиркин: Ага! Поднял трус ноги!
Ку т е й к и н : Направи стопы своя, окаянный!13
Этот прием стал одним из любимых способов создания комического эффекта также в более поздних произведениях из жизни семинаристов и духовенства, например:
Вертевшаяся в комнате собачонка подбежала к дьячку, обнюхала его, и ну слизывать желток с подрясника. - И лизаху... и лизаху его... и лизаху его пси! - едва мог выговорить дьякон, заливаясь со смеху и показывая пальцем на дьячка. - А посему выпьем вси! - срифмовал пономарь14.
В романе Хвощинской мы имеем дело с идеализацией семинарии и семинаристов, которые, в противоположность предыдущей литературной традиции, представлены в положительном свете и без комической окраски, как бедные, но честные и благородные юноши. Безусловно, многие различия можно объяснить за счет другой исто-
рической эпохи и места, где происходит действие романа (50-е годы XIX в., русский город №), но в «Баритоне» явно педалируются детали, нарочито противостоящие сложившемуся стереотипу и подчеркивающие его ложность. Это, например, касается внешнего вида семинаристов. Так, регент архиерейского хора, «молодой человек, завитой и одетый особенно щегольски» (10, 349) носит перчатки, «новенькое синее пальто» (там же) и «новенькую шляпу» (10, 353); остальные певчие тоже «довольно нарядны, и все без исключения в белых воротничках» (10, 349). Главный герой Алексей Ивановский в праздничные дни носит «золотые запонки» (10, 410) и «ослепительной белизны манишку» (10, 380). Семинаристы заботятся о своей одежде, певчие перед богослужениями тщательно наряжаются и причесываются, а если из-за бедности одежда приходит в негодность, они испытывают стыд и в таком виде не решаются выходить гулять по улицам города. Появляется даже такая знаковая деталь, как красивые руки: повествователь отмечает, что «руками этого семинариста мог бы гордиться и аристократ» (11, 274). При описании жилья учеников духовных школ тоже подчеркивается его чистота: «дортуар был уже убран аккуратно, <...> и смотрел так чисто, как может смотреть чисто комната, выбеленная лет пять назад» (10, 378).
Плутовству как элементу культурного стереотипа семинариста противопоставляется в романе Хвощинской честность и благородство большинства героев-семинаристов. Один из них, Демкин, отказывается от доходного места священника, считая себя недостойным этого сана, и пишет в возвышенных словах: «этот сан, дяденька, не средство к существованию: он страшен и свят... » (10, 409). Когда другой семинарист Зерцов рассказывает со смехом о том, как он подзадорил на нечестное дело помощника столоначальника, большинство товарищей ругают его за этот поступок.
Отношения семинаристов друг с другом лишены грубости или вульгарности, наоборот, они возвышенны и деликатны. Семинаристы отличаются высокоразвитым чувством товарищества: помогают в подготовке сочинений, выручают деньгами и едой, дают друг другу советы, а в случае дождя - делятся своими зонтами. Молодые люди развлекаются совместным пением романсов и чтением художественной литературы, а когда появляется такая возможность, ходят вместе пить чай15. Фрагменты, посвященные отношениям между семинаристами, не лишены сентиментального пафоса. Например, старший одной из семинарских «колоний» Степан Слободской обращается к своим товарищам «душа моя» (10, 407) и, расчувствовавшись, «тихонько» плачет, «закрывшись газетой» (10, 410). В такой явной, даже несколько преувеличенной эмоциональности героев
нам видится опять же полемика со стереотипом грубого, очерствелого семинариста. Перефразируя знаменитую фразу Н.М. Карамзина, можно сказать, что Хвощинская хочет таким образом показать, что «и семинаристы любить умеют».
В романе «Баритон» под сомнение ставится также расхожее мнение о невоспитанности бурсаков, зато неоднократно повторяется мотив необоснованной застенчивости и смущения: «он был сконфужен как только возможно» (10, 355); «Ивановский был ни жив, ни мертв от смущения» (10, 359) и т. п. Именно из-за них, по мнению повествователя (чья позиция совпадает с авторской), может создаваться впечатление, что они ведут себя грубо и невежливо. В сценах с участием главного героя Ивановского показано, что ему не чужды основные формы вежливости, что он умеет найтись в обстановке светской гостиной, вести живой и интересный разговор. Это позволяет ему преодолеть первоначальные предубеждения и пренебрежение высшего общества и одновременно быстро усвоить себе «все привычки хорошего общества» (12, 423).
Эпизод с богословом Костиным, отсылающий читателя к комедии Фонвизина «Недоросль», является полемикой с очередными «ярлыками», которые культурная и литературная традиции, а также общественное мнение «приклеивали» семинаристам. Это, прежде всего, низкая оценка уровня знаний, обвинения в их узости и нежизненности, связанные как с системой обучения в семинарии, так и неспособностью или ленью учеников. В эпизоде с Костиным оказывается, что ленивыми, глупыми и нечестными являются не семинаристы, а богатые ученики благородных пансионов, сочинения которых взялся исправлять Костин:
Эти пятеро баловников нанесли мне своих тетрадей <...> Ленивцы отъявленные <...> Родителей или наставников обмануть - это им ровно нипочем. Просто, я даже душой возмутился... Ну, уж потом, как началась работа, началась потеха - сочинения их... <...> Грамматических ошибок, господа, не пересчитать, а орфографических - просто пригоршнями. <...> Французский язык - ногу переломишь! Ну, мы произносить не умеем, а они значения самых обыкновенных слов не знают... Невежество такое, что голова заболела (10, 412).
Образованность и трудолюбие семинаристов еще не однажды в романе получают довольно высокую оценку как со стороны повествователя («Нынешний семинарист <...> учится что есть силы, сожалея, что многие науки, ближе других касающиеся живой жизни, не довольно подробно преподаются в его курсе» /10, 376/), так и в близких к авторской позиции словах госпожи Майцовой: «эти молодые люди <... > могли бы, по своему образованию, занять в обществе
место лучше того, на которое ставит их общество» (10, 388). О достаточно высоком культурном уровне семинаристов свидетельствует также их интерес к разным видам искусства: певчие с увлечением разучивают новые песнопения, с удовольствием поют романсы, оперные арии, народные песни, а регент хора охарактеризован как «человек, влюбленный в искусство» (10, 380); большинство семинаристов интересуется художественной литературой, многие сами сочинают стихотворения, издают свой еженедельный журнал. Они знают французский язык в такой степени, что могут читать французские книги, хотя их выговор далек от идеала.
В упомянутом выше эпизоде с Костиным Хвощинская, вопреки восходящему еще к фольклору представлению о попе и семинаристе как о людях жадных и лишенных чувства собственного достоинства, показывает, что ученики духовных учебных заведений тоже имеют честь. Костин, просидевший целый день на кухне над тетрадями пансионеров, так рассказывает товарищам о причине своего отказа от еды:
Часа в четыре, вот уж недавно, сама госпожа, должно быть, вспомнила, горничную свою прислала узнать, «накормили ли, дескать, семинариста». Меня так и взорвало; точно семинарист бессловесное животное. «Скажи, говорю, что я очень благодарен, не хочу есть»; да так и остался (10, 413).
Язык, на котором говорят семинаристы в романе Хвощинской, практически ничем не отличается от того нейтрального стиля, который употребляют другие персонажи романа. Архаизмы, церковнославянизмы, библеизмы или сложные синтаксические конструкции появляются в их речи очень редко. Благодаря этому высказывания семинаристов перестают быть средством их языковой характеристики, внимание сфокусировано не на форме, а на содержании. Элементы «клерикальной стилистики» присутствуют главным образом в речи отрицательных персонажей, составляющих небольшой процент среди учеников семинарии. Например, богослов Миролю-бов, угодливый и благонадежный противник всего «неприличного» для духовного сана, в своих поучительных репликах охотно использует церковнославянские выражения: «- А уж вы, Алексей Алексе-ич, прежде всех за эту суету вступаетесь; вам она паче меда сладчайшего; эту наклонность следует искоренять. Мы духовного звания. Прежде голову надо познаниями обогатить, а потом умастить» (10, 415).
Использование библеизмов и цитат из богослужебных текстов в бытовых ситуациях - популярное средство создания комического эффекта в произведениях, в которых появляются представители
духовенства - в «Баритоне» связано с другим отрицательным персонажем - шутником Зерцовым, который порицается товарищами не только за свой безнравственный поступок, но и за языковое поведение, пустое балагурство:
Я прихожу на днях к Никонову, ну помощник столоначальника, сидит за рекрутскими списками. Я ему говорю: «Друже, что стоишь, зря-ще?..»
- А ты говори как-нибудь иначе, прервал его Слободской.
- Ахти, я и забыл, тут Степан Александрович, гроза наша!.. Я говорю: что, брат, задумался? (11, 249).
В произведении Хвощинской немало прямых публицистических пассажей, имеющих форму как размышлений повествователя, так и диалога между героями, один из которых (обычно эту роль играет госпожа Майцова) выступает как porte parole автора. Главный тезис этих фрагментов - тот же, что в эпиграфе к роману - заключается в том, что в представителях всех сословий всегда нужно видеть человека с его душой, умом, миром чувств, имеющего право на равное отношение и уважение. Поэтому публицистические высказывания повествователя имеют обычно полемический характер, в них преобладает «слово с оглядкой на чужое слово», упреки по отношению к семинаристу «переадресуются» представителям других общественных слоев, которые оказываются на месте обличаемых:
Конечно, тяжело, когда перетянутые барышни, едва умеющие читать, поглядывают чрез плечо и, хохоча с юношей в красном воротнике, наверно не знающем грамматики, не остерегаясь, почти громко, величают «кутейником» молодого человека, сидящего у двери, и которому их маменька, чиновница в шелковом халате и с нечесанной головой, не дает молочника в руки, а сама наливает сливки в чашку с чаем... (10, 361).
Акцентирование определенных деталей, а также публицистические фрагменты в диалогах, монологах и повествовательных отрывках делают идейную тенденцию «Баритона» нарочитой. Служащая этой цели идеализация жизни семинаристов была отмечена как читателями, так и критиками, упоминавшими роман Хвощинской, несмотря на его популярность16, скорее мимоходом, при разборе других сочинений или обсуждении проблематики, имеющей какое-то отношение к роману.
Сразу после публикации «Баритона» на страницах «Отечественных записок» на него обратил внимание только журналист «Земледельческой газеты» А. К-ч, который в заметке «По вопросу о распространении грамотности», рассуждая об отсутствии нравствен-
ного влияния духовенства на народ и недостатках семинарского образования, обратился также к печатным материалам, посвященным этой проблеме: публицистическим статьям и беллетристике, а именно - роману «Баритон». Отмечая благородную цель автора произведения, который «чуть ли не в первый раз <...> выставил семинаристов не на всеобщее глумление», К-ч считал, что он «слишком идеализировал семинарский быт»17, так как школы духовного ведомства требуют еще очень многих улучшений.
Литературные критики обошли вниманием журнальную публикацию «Баритона», а также вышедший в свет в 1859 г. сборник В. Крестовского «Романы и повести», в который было включено это произведение, однако в 1872 г., когда писатель под псевдонимом Крестовский стал уже известным, рецензию на «Романы и повести» написал А.М. Скабичевский. Критикуя ранние произведения автора за узость кругозора и круга наблюдений, который ограничен светской жизнью провинции, он отметил, что попытки показать в произведениях другую среду заканчиваются неудачей и фальшью в изображении действительности. В качестве примера Скабичевский привел роман «Баритон», который он сравнил с «Очерками бурсы» Н.Г. Помяловского, показывая, насколько далека от правды Хвощинская, в произведении которой «бурсаки <... > выглядят совершенно вербными херувимчиками перед чудищами "Очерков Бурсы"»18.
Н.К. Михайловский в рецензии, написанной после выхода «Баритона» отдельной книгой, назвал роман Хвощинской произведением «не блестящим», но оценил скорее положительно, увидев его главное достоинство «в теплой тенденции и в понимании задач искусства»19. Отмечая, подобно другим критикам, неумеренное превозношение достоинств бурсы, он видел в ней сознательный выбор автора, который для проведения своей главной идеи - показать человечность семинаристов, их равное право на «свет и простор»20 -выбрал путь идеализации той среды, которая раньше изображалась в отрицательном или комическом тоне.
Однозначно отрицательной была зато оценка П.Н. Ткачева. В опубликованной под псевдонимом П. Никитин статье «Гнилые корни» он упрекнул Хвощинскую в отсутствии художественной правды и неестественности в воспроизведении действительности семинарской жизни и в построении образа главного героя Алексея Ивановского21.
Подобную оценку дал «Баритону» В.П. Острогорский, который во второй части «Этюдов о русских писателях», посвященной фигуре Н.Г. Помяловского, при рассмотрении «Очерков бурсы» обратился и к литературной традиции изображения семинарии. Назвав
повести Нарежного и Гоголя наивными сказками, критик оценил произведение Хвощинской как более правдивое, хотя, по его мнению, «этот чистенький, немножко сентиментальный роман <... > своей идеализацией напоминает отношение наших писателей в сороковых годах к крестьянам»22.
Как отмечает А.Ф. Белоусов, явная идеализация семинарии в «Баритоне» Хвощинской обусловлена не только тенденциозностью писательницы, но и ее творческими принципами23. В связи с этим весьма любопытно рассмотреть критические отзывы Хвощинской о «Зимнем вечере в бурсе» и «Бурсацких типах», первых произведениях из цикла «Очерков бурсы» Помяловского. Отзывы были опубликованы, как и все ее литературно-критические статьи, под псевдонимом В. Поречников в номерах 10 и 11 «Отечественных записок» за 1862 г.
В первом из них, озаглавленном «Провинциальные письма о нашей литературе», «Зимний вечер в бурсе» упоминается лишь мимоходом. Хвощинская отрицательно оценивает очерк (который она воспринимает как воспоминания), упрекая автора в неправдивом, преувеличенно отрицательном и тенденциозном описании бурсы и даже в незнании реалий современной семинарской жизни. Она считает такого рода публикации вредными, так как изображение бурсаков в столь неприглядном и лживом, по ее мнению, свете способствует поддержанию бытующих в обществе стереотипов, что ухудшает и без этого незавидное положение семинаристов.
Вторая заметка представляет собой разбор двух очерков из цикла Помяловского и их сравнение с «Бурсаком» Нарежного. Здесь Хвощинская становится более снисходительной к писателю, хотя все равно продолжает видеть очерки «скорее патологическими, чем физиологическими»24, а доминанту художественного идиолекта писателя усматривает в одностороннем фотографизме. В целом статья сводится к сопоставлению обширных выписок из произведений обоих авторов, призванных наглядно продемонстрировать, что за 150 лет, прошедших с времени действия «Бурсака», духовные семинарии почти не изменились. Это полностью противоречит мнению, высказанному ею же в предыдущем отзыве о «Зимнем вечере в бурсе», где она утверждала, что изображенные Помяловским реалии принадлежат давно минувшему прошлому.
Свою статью Хвощинская заканчивает чисто публицистическим пассажем, в котором кратко представляет историю духовных училищ и их нынешнее состояние, получившее отрицательную оценку, как отсталое и не удовлетворяющее потребности современного общества в образованных священниках.
Основной пафос отзывов Хвощинской-критика состоит в неприятии односторонности взгляда Помяловского и его выбора почти одних отрицательных явлений и мрачных красок для изображения бурсы. В этом, как отмечает Белоусов, сказались ее творческие принципы, требующие представления в литературном произведении также, или даже в первую очередь, «добрых задатков»25. Поэтому, как нам кажется, тенденциозную идеализацию семинарской среды в романе «Баритон» мы вправе считать сознательным идеологическим выбором писательницы, желавшей таким образом привлечь общественное внимание к проблеме униженного положения духовного сословия и изменить отношение к нему образованных слоев. В результате ее произведение оказалось стоящим вне возникшего на рубеже 1850-1860-х годов основного русла в изображении духовной среды, в котором - при сходном желании обратить внимание общества к существовавшим проблемам - преобладал отрицательно-критический пафос.
Примечания
1 Это определение принадлежит известному американскому исследователю истории Русской Православной Церкви Г. Фризу См.: Freeze G.L. The Russian Levites. Parish Clergy in the Eighteenth Century. Cambridge, 1977. P. 210.
2 Мангилева А.В. Духовное сословие на Урале в первой половине XIX века (на примере Пермской епархии). Екатеринбург, 1998. С. 200.
3 Белоусов А.Ф. Образ семинариста в русской культуре и его литературная история: От комических интермедий XVIII века - до романа Надежды Хвощинской «Баритон» // Традиция в фольклоре и литературе: Статьи, публикации, методические разработки преподавателей и учеников Академической гимназии Санкт-Петербургского гос. ун-та. СПб., 2000. С. 159-176.
4 Там же. С. 172.
5 Крестовский В. [Хвощинская Н.Д.]. Баритон // Отечественные записки. 1857. № 10. С. 347. В дальнейшем ссылки на этот источник даются в тексте с указанием номера журнала и страницы.
6 О сходстве описания бурсы в романе Нарежного и повести Гоголя писал еще В.Г. Белинский в статье 1835 г. «О русской повести и повестях г. Гоголя» (Белинский В.Г. О русской повестии повестях г. Гоголя// Белинский В.Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. М., 1953. Т. 1. С. 304).
7 Нарежный В.Т. Бурсак. СПб., 1881. С. 9.
8 Гоголь Н.В. Вий // Гоголь Н.В. Собрание художественный произведений: В 5 т. М., 1951. Т. 2. С. 214.
9 Нарежный В.Т. Указ. соч. С. 12.
10 Фонвизин Д.И. Недоросль // Фонвизин Д.И. Собрание сочинений: В 2 т. М., 1959. Т. 1. С. 126.
11 Там же. С. 128.
12 Белоусов А.Ф. Указ. соч. С. 168.
13 Фонвизин Д.И. Указ. соч. С. 147-148.
14 О. Забытый [Недетовский Г.И.]. По селам и захолустьям. Деревенские рассказы. Встреча // Вестник Европы. 1875. № 6. С. 750.
15 В этом неоднократном упоминании чаепития видится нам скрытая полемика со стереотипом семинариста-пьяницы.
16 О популярности «Баритона» свидетельствует то, что он появляется в списке широко читавшихся произведений 1857 г. (См.: Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту: Очерки по истории чтения в России во второй половине XIX века. М., 1991. С. 186).
17 А. К-ч. К вопросу о распространении грамотности // Земледельческая газета. 1858. № 90 (11 ноября). С. 714.
18 Скабичевский А.М. Волны русского прогресса // Отечественные записки. 1872. № 1. Отд. 2. С. 8.
19 НМ.[Михайловский Н.К.]. Литературные заметки // Там же. 1879. № 9. С. 117.
20 Там же.
21 Никитин П. [Ткачев П.Н.]. Гнилые корни // Дело. 1880. № 2. С. 322.
22 Острогорский В.П. Этюды о русских писателях. II. Н.Г. Помяловский. СПб., 1889. С. 32.
23 Белоусов А.Ф. Указ. соч. С. 174.
24 Поречников В. [Хвощинская Н.Д.]. Новые книги // Отечественные записки. 1862. № 11. Отд. 2. С. 68.
25 Белоусов А.Ф. Указ. соч. С. 174.
