CC BY
54
Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2018. № 1
А.А. Зубов
«РОМАН С НАУЧНОЙ ПОДКЛАДКОЙ»: НАУЧНАЯ ФАНТАСТИКА И КОНСТРУИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ВООБРАЖЕНИЯ В РОССИИ НАЧАЛА XX в.
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение высшего образования «Московский государственный университет имени М.В. Ломоносова» 119991, Москва, Ленинские горы, 1
В статье с позиций социологии литературы рассматривается жанр научной фантастики в России начала XX в. Карта русской литературы в указанный период представляла дифференцированную систему практик, институтов и читательских аудиторий, отношения между которыми коррелировали с отношениями в социальном пространстве. Автор описывает процесс институционализации популярного жанра научной фантастики в России в указанный период в социальном и экономическом контексте: дает характеристику механизмам продвижения жанра на литературном рынке и указывает на экономические ограничения, сдерживавшие появление русскоязычных научно-фантастических романов. Автор утверждает, что научная фантастика в указанный период представляла собой находящийся в стадии становления литературный проект, открытую нишу на литературном рынке, богато представленную западными «научными романами», количественно превосходившими отечественные романы той же тематики. Для повышения интереса отечественных «профессиональных беллетристов» к жанру издатели конструировали представления о научной фантастике как типе письма, открывающем путь к литературному успеху.
Ключевые слова: литература как институт; социальное воображение; научная фантастика; иллюстрированные журналы; П.П. Сойкин.
Предлагаемая статья представляет собой опыт описания жанра научной фантастики в России начала XX в. с точки зрения качественной социологии литературы. Работая (эксплицитно) в рамках отечественной школы социологии литературы (исследований Б.В. Дубина, А.И. Рейтблата) и (имплицитно) концепции литературного поля П. Бурдье, мы видим цель данной статьи в том, чтобы, во-первых, локализовать жанр научной фантастики на карте русской литера-
Зубов Артем Александрович — кандидат филологических наук, преподаватель кафедры общей теории словесности (дискурса и коммуникации) МГУ имени М.В. Ломоносова (e-mail: artem_zubov@mail.ru).
туры начала XX в. и, во-вторых, реконструировать транслируемые агентами-посредниками (издателями, критиками) представления о социальных возможностях, связанных с жанром.
I
Научная фантастика — жанр популярной литературы, становление и развитие которого в России происходит в начале XX в. Категория жанра рассматривается нами в социологическом измерении и понимается как социальный институт, основанный на постоянном взаимодействии социальных ролей писателя и читателя как основных агентов производства, потребления и воспроизводства литературы, агентов-посредников (издателя, критика, литературного журналиста, педагога, ученого) и институтов-распространителей (библиотек, книжных магазинов).
Понятие популярной литературы используется как социологическая характеристика: оно локализует сегмент литературного производства на карте литературы, указывает на его связь с другими сегментами, описывает качественный и количественный характер аудитории и специализированные каналы трансляции культурных продуктов. Одновременно понятие популярного рассматривается в антропологическом аспекте: оно характеризует чтение как социальную практику и указывает на его место в ряду других повседневных практик.
Понятия становления и развития описывают процесс институцио-нализации жанра. Жанровое обозначение появляется, опознается и используется исполнителями социальных ролей поля литературы (писателями, критиками, издателями, продавцами книжных магазинов, библиотекарями и т.д.), формируя и трансформируя ожидания от литературных текстов, которые ассоциируются или потенциально могут ассоциироваться с ним, а также представления о достижимом горизонте литературного качества, о стратегиях интерпретации, о позиции (репутации) жанра в поле литературы.
Институциональная и эстетическая автономизация жанра происходит за счет увеличения количества «обслуживающих» его специализированных агентов. Автономный жанр, таким образом, — это тот, с которым на всех этапах жизненного цикла литературной публикации «работают» специализированные агенты (писатели пишут, издатели издают, критики оценивают, магазины продают, читатели читают, ученые изучают научную фантастику именно как «научную фантастику») и который предлагает своим читателям способы получения «удовольствия от текста» (а значит, прочтения и оценки),
отличные от тех, что предлагают другие литературные жанры или нежанровая литература.
Формализация эстетических установок жанра приводит впоследствии к появлению мастерских жанрового письма и института премий, который задает представление о норме и служит одним из инструментов канонизации внутри жанра. Об укреплении позиции жанра в поле литературы свидетельствует создание писательских организаций, читательских сообществ и научных ассоциаций, введение курсов по истории жанра в образовательные программы, появление специализированных литературно-критических и научных журналов.
Метафорически история жанра может быть описана как «колонизация» новых культурных, социальных и медийных территорий: жанр завоевывает нового читателя (растет гендерное, возрастное, профессиональное разнообразие аудитории), издателя (публикации научной фантастики появляются не только в популярных, но и в престижных литературных и научных изданиях1), воспроизводит и репродуцирует себя во всевозможных медийных форматах.
Встраивание жанра, который опознается как новый, в существующую систему литературных жанров трансформирует систему в целом. Во-первых, эстетически: предлагая новые конфигурации литературных приемов и переопределяя уже существующие как жанровые. Во-вторых, социологически: связываясь с определенными социальными группами как своей «целевой аудиторией».
II
Жанровое обозначение «научная фантастика» появляется в 1910 г. в журнале «Мир приключений» как характеристика романа Уэллса «Война миров»2. В дореволюционной России переводы Уэллса публиковались и в толстых литературных журналах, принадлежащих сектору элитарного производства, и в тонких, причем разные публикации получали разную жанрово-эстетическую характери-
1 В 2007 г. том сочинений Филипа Дика (при жизни однозначно жанрового писателя, публиковавшегося в «массовых» литературных журналах) вышел в «Библиотеке Америки» ("Library of America") — одном из сильнейших институтов классикали-зации литературы в Америке, сравнимый с французской «Библиотекой Плеяды» и отечественными «Литературными памятниками».
В России интенсивно происходит формирование жанрового канона. В 2003— 2010 гг. «АСТ» выпускало серию «Библиотека мировой фантастики»: крупноформатные омнибусы, оформление которых повторяло оформление серии «Золотой фонд мировой классики» («АСТ», 2002—2012). Хотя есть отдельные попытки классикали-зации научной фантастики: в 2006 г. в издательстве «Новое литературное обозрение» вышло научное издание романа Стругацких «Улитка на склоне».
2 Подробнее см.: [Зубов, 2016].
стику: в «Вестнике Европы», например, Уэллс был назван «научно-реалистическим модернистом» [Lyubimova, Proskurnin, 2005: 63]. Тем не менее именно обозначение «научно-фантастический» прижилось и стало регулярно использоваться с произведениями Уэллса, а позже распространилось и на других авторов.
«Мир приключений» — литературное приложение к «тонкому иллюстрированному журналу для семейного чтения» «Природа и люди» (1889—1918) П.П. Сойкина, локализовавшегося в секторе популярного культурного производства. Понятие популярной культуры/литературы в позднеимперской России определяется учеными по-разному.
А.И. Рейтблат, устанавливая корреляцию между уровнем культурной иерархии, социальной принадлежностью писателя и читателя, количественными характеристиками аудитории, размером гонорара и способом тиражирования литературной продукции, представляет структуру читательской публики конца XIX — начала XX в. в виде пирамиды, «где вверху будут "образованные" читатели, внизу — "простонародье", а между ними — "средние" читательские слои» [Рейтблат, 2009: 23]. Самая малочисленная группа занимала вершину пирамиды. Многочисленные и стремительно растущие — «промежуточная» и «простонародная» читательские аудитории. Каждая из групп обслуживалась своими писателями и своим «типом литературы», распространявшимся через специализированные каналы. «Образованные читатели» покупали толстые литературные журналы, содержащие переиздания классики и «проблемные» романы на социальные темы. «Средний» читатель выбирал газеты и тонкие иллюстрированные журналы. «Низовой» — газеты, лубочные издания [там же: 27—34].
Цели обращения к печатному слову, способы его распространения и потребления делали границу между «низким» и «средним» читателем проницаемой. Они, однако, резко противопоставлялись аудитории «элитарной» литературы. Джеффри Брукс определяет всю литературу «низких» слоев (распространяя это понятие на «низких» и на «средних» читателей в классификации Рейтблата) как популярную, т.е. формульную и читаемую большинством [Brooks, 2003: xv]. В свою очередь «средние» и «низкие» читательские слои Брукс дифференцирует с точки зрения выбираемых ими культурных продуктов, связывая выбор с местом проживания (сельская местность или город): деревенские крестьяне предпочитали несерийные лубочные книги, горожане — периодические иллюстрированные журналы и газеты с «романами с продолжением» [Ibid.: xvii].
Основными поставщиками популярной литературы были «универсальные издатели» А.С. Суворин и И.Д. Сытин, стремившиеся
охватить и «среднего», и «низового» читателя во всем его многообразии: по уровню образования, возрасту (публикуя материалы для взрослых и детей) и гендеру (издавая книги и журналы для «семейного чтения»). Запуская проект иллюстрированного журнала «Природа и люди», Сойкин, с одной стороны, продолжил опыт Суворина и Сытина (совмещавших развлекательные и образовательные материалы), с другой — отказался от «универсальности» в пользу более узкой специализации.
В тонких иллюстрированных журналах в целом публиковался не только литературный материал, но также публицистический, научный и научно-популярный. Журналы становились, таким образом, «в силу универсального содержания своеобразными хрониками, книгами для чтения и энциклопедиями» [Рейтблат, 2009: 108]. Общая ориентация журналов при этом была на сенсационность, злободневность, скандальность: полицейская хроника в них соседствовала с криминальным романом, отчет о научной экспедиции с этнографическим рассказом, новости из мира науки с «научными романами». Разные журналы имели разную тематическую специализацию, и, значит, ориентировались на разные сегменты аудитории. Например, «Вокруг света» Сытина (в 1908—1917 гг. — В.А. Попова) был журналом этнографии, путешествий и приключений. «Природа и люди», хотя и был близок журналу Сытина, фокусировался на точных науках, этнографии и романах естественно-научной тематики. Литературные и научные публикации в этих журналах дополняли друг друга: статьи ученых поясняли (напрямую или косвенно) сенсационность романов.
Литературное ядро журнала Сойкина составляли «научно-фантастические романы» («научные» и «астрономические романы», «романы с научной подкладкой»), что отличало его от других иллюстрированных журналов, фокусировавшихся на исторических сюжетах. Сойкин издавал Ж. Верна, Г. Уэллса, К. Лассвица, Ж. Ле Фора, А. Графиньи, О. Бельяра, М. Ренара и других известных зарубежных авторов. Сделав ставку на этот тип литературы, Сойкин и Я.И. Перельман (ответственный редактор журнала «Природа и люди» и идеолог «Мира приключений»), вскоре, однако, осознали, что не могут предложить читателю подобных русскоязычных романов.
III
«Русские писатели неохотно берутся за темы научно-фантастического характера. У нас нет ни своего Верна, ни своего Уэллса, ни даже своего Лори», — так начинается анонимная рецензия на по-
весть А. Куприна «Жидкое солнце»3. «Экскурсии в область научно-фантастической беллетристики» в русской литературе были: автор статьи называет романы Соломина, «В мире будущего» Шелон-ского, «Красная звезда» Богданова, «астрономическую фантазию» Циолковского «На Луне», романы М. Волохова, М.К. Первухина и К. Алазанцева4. Однако никто из перечисленных писателей не сумел составить конкуренцию Верну или Уэллсу.
Автор очерка подробно разбирает повесть Куприна и формулирует критерии «качества» научной фантастики. Хотя литературные достоинства повести высоки и в чем-то даже превосходят творения Верна и Уэллса, научная идея в ней оказалась неубедительной. Куприн предложил теорию солнечного двигателя, сгущающего солнечные лучи в газ — изобретение, которое должно было стать «одним из величайших дел, когда-либо предпринятых величайшим существом Homo sapiens» [Ловец солнечных лучей, 1913: 705]. Однако эта идея, уверяет автор статьи, неоригинальна: солнечные двигатели существуют в действительности и используются в Калифорнии, Индии и Египте. Более того, Куприн не сумел предложить и плана практического использования этого изобретения: автор повести «не развертывает грандиозных перспектив, не поражает читателя панорамой неожиданных возможностей, вытекающих из этого открытия» — а ведь именно это и делает «подобные научно-фантастические произведения заманчивыми и захватывающими» [там же: 710].
Эксплицитно автор очерка заявляет, что в России нет своих сильных авторов научной фантастики, имплицитно же призывает русскоязычных писателей начать работать в этом жанре. Писать научную фантастику непросто: в ней важен баланс научности и литературности, однако награда за труды велика — мировой успех, сравнимый с успехом Верна и Уэллса. Эти романисты позиционировались в журналах Сойкина и Попова как «звезды», как ведущие литераторы современности, воздействующие на читателей глубиной социального анализа и пророческим видением будущего.
В одном 1908 г. журнале «Вокруг света» вышло сразу несколько статей, в которых конструировался образ Верна и Уэллса как про-
3 См.: [Ловец солнечных лучей, 1913].
По-видимому, автором этой рецензии, а также анонимных предисловий и комментариев к литературным публикациям в «Мире приключений» был Перель-ман — ему принадлежала идея создания журнала, и он отвечал за отбор материала в каждый выпуск.
4 М. Волохов, К. Алазанцев, П., М.П., М. Алазанцев, Л.Т., Леонид Томский, В. Украинцев, В. Де-Мар, Михаил Де-Мар, М. Замятин, М. Константинов и Староверов — псевдонимы писателя М.К. Первухина. Если автор очерка и знал об этом, то, вероятно, не хотел разоблачать мистификацию.
видцев грядущего: Верн предвидел автомобиль и подводную лодку5; Уэллс берет область современной науки или общественной жизни и логически шаг за шагом рисует ее возможное будущее6. О рассказе Уэллса «Сухопутные броненосцы» писали: «Это замечательный пример оправдавшегося в действительности пророчества писателя-беллетриста» [Уэллс, 1917: 95]. «Фантастические романисты не успевают пустить в ход какую-нибудь выдумку, как жизнь постепенно уже догоняет их», — писал Бразуль о романе Уэллса «Война миров» [Бразуль, 1913: 913]. Пушкарский в очерке о Верне утверждал, что задача научно-фантастических романов состоит в том, чтобы «легко перескочить через затруднения, неразрешимые без целого ряда новых открытий» [Пушкарский, 1915: 149], т.е. подсказать науке пути к созданию новых изобретений.
В сознании читателей формировался образ научно-фантастического письма как ключа к раскрытию личного научно-творческого потенциала: современная наука, осмысленная через призму «научно-фантастического воображения», обнаруживает перед смотрящим множество вариантов своего развития. Научная фантастика, таким образом, оказывается жанром, наиболее подходящим для осмысления современности в ее динамике.
Несмотря на столь яркую рекламу (научная фантастика как усилитель воображения и медиатор между настоящим и будущим), рынок подталкивал к поиску коммерческих подходов к продвижению жанра. Сойкин, стремясь убедить своих читателей, что в России есть сильные авторы научной фантастики и что они публикуются в его изданиях, в 1913 г. переиздает в «Мире приключений» роман Н.Н. Соколова «Ариасвати»7. Реклама публикации была направлена на переопределение жанровой идентичности романа и включение его в новый жанровый контекст. В анонсе «Ариасвати» определяется как «научный роман» и сравнивается с произведениями Верна и Г. Эма-ра: «Здесь не только фантастические рассказы, в роде Ж. Верна и т.п., о чудесах нашей будущей техники... автор задается более серьезною задачею — осветить, насколько это возможно для неподготовленного читателя, в повествовательной форме дебри сравнительного языкознания (филологии) и показать, к каким любопытным выводам приходит эта как будто "сухая" наука. В данном случае его занимает филология арийцев, родоначальников современных европейцев»8. (Реклама была повторена в 1914 г. в № 10 журнала.)
5 См.: [Пророчества писателей-утопистов, 1908: 67].
6 См.: [Гений фантазии - Г. Уэллс, 1908: 785].
7 Роман Соколова впервые был опубликован в журнале «Природа и люди» в 1893 г. (№ 22-52), в 1909 г. вышел отдельным книжным изданием.
8 Мир приключений. 1913. № 10. [Вставка после с. 768.]
Роман Соколова, однако, далек от технических фантазий Уэллса или Верна, в нем больше необъяснимо-мистического, чем научно-технического, хотя он и позиционируется как один из наиболее удачных русскоязычных «научных романов». По-видимому, редакции просто больше нечего было предложить читателям.
В 1910-х годах научная фантастика становится жанром, который мыслится как еще не реализовавший себя проект, как ниша на литературном рынке России. Научная фантастика — в далекой перспективе — открывает перед писателем путь к успеху и славе, даже статусу провидца технократического будущего — своеобразному «низовому» варианту поэта-пророка элитарной литературы. О богатстве и щедрых гонорарах редакция, однако, умалчивает.
Перевес зарубежных «научных романов» в изданиях Сойкина объясняется не только отсутствием достойных русскоязычных эквивалентов, но и экономическими причинами. В связи с тем, что Россия не подписывала ни двухсторонние договоры об охране авторской собственности, ни Бернскую конвенцию 1886 г., издатели журналов могли публиковать переводы без разрешения правообладателей. Труд переводчиков же оплачивался по очень низкой ставке (5—10 р. за печатный лист). Иными словами, публикация переводного романа была экономически выгоднее, чем оригинального русскоязычного произведения. Более того, гонорары в тонких журналах были меньше, чем в толстых: например, Л.Н. Толстой за один печатный лист в 1890-е годы получал около одной тысячи рублей, Н.С. Лесков — 500 руб. [Рейтблат, 2009: 94], популярный же беллетрист Н.Н. Ка-разин получил от Сойкина 500 руб. за издание целого собрания со-чинений9, А. Зарин за публикацию собрания рассказов получил от Сойкина 90 руб.10 Ориентация на переводные произведения заметно сокращала графу расходов издательства Сойкина.
Гонорар как форма реализации отношений между писателями, издателями и читателями — один из параметров, указывающих на статус писателя и письма на разных уровнях культурной иерархии: «тираж издания и гонорарная ставка находились... в обратно пропорциональной зависимости (чем выше тираж, тем ниже гонорар)» [там же: 98]. Вершину социальной пирамиды составляли немногочисленные, но материально обеспеченные читатели, которые могли платить за издания больше, чем многочисленные, но малоимущие «низовые» читатели. В то же время «образованную» аудиторию обслуживали писатели, для которых литераторство не было основным источником дохода: многие из «элитарных» писателей жили за счет
9 РГАЛИ. Ф. 468. Оп. 1. Ед. хр. 18.
10 РГАЛИ. Ф. 468. Оп. 3. Ед. хр. 12.
доходов с поместий и в гонорарах, по сути, не нуждались. Их литературный труд, однако, оплачивался лучше, чем труд писателей из других секторов литературного производства: размер гонорара, таким образом, зависел от социального статуса. Труд «профессиональных беллетристов», для которых писательство было основным источником дохода, ценился невысоко, что говорит о слабой социальной потребности в отечественной литературе (большинство читало зарубежную литературу в подлиннике или в переводе) и в целом о низком статусе писательства как «торговли» талантом. (Шкала гонорара, таким образом, представляет горизонтальную ось на карте литературы, сословная принадлежность агента института литературы — вертикальную11).
Сойкин, хотя и сотрудничал со многими популярными беллетристами, в основном публиковал научные и научно-популярные статьи ученых и популяризаторов науки, что, с одной стороны, до определенной степени освобождало его от необходимости «играть» по правилам литературного поля, с другой, — делало зависимым от поля науки, агенты которого сами диктовали условия сотрудничества и определяли размеры гонораров. Ученый-любитель, журналист и популяризатор науки Е.А. Предтеченский попросил у Сойкина 250 р. за издание книги «Астроном-любитель»12; драматург и историк И.Л. Щеглов (Леонтьев) потребовал у Сойкина за издание труда «Народ и театр» 500 р. с условием, что если работа станет лауреатом премии Академии Наук и если весь тираж будет распродан, то автору полагается еще 300 р.13 Несмотря на эти условия, отказаться от сотрудничества с учеными и популяризаторами Сойкин не мог, так как именно их вклад придавал смысл и наделял содержанием литературные публикации.
* * *
Завершая статью, следует сказать, что мы охватили очень короткий промежуток времени — всего около семи лет с момента первых случаев использования обозначения «научная фантастика» до революции 1917 г., вызвавшей резкие сдвиги в институте литературы,
11 Поэзия («самый "аристократичный" вид литературного творчества») и «проблемный» роман находятся на противоположных сторонах от вертикальной оси: гонорары за поэзию меньше, чем за прозу, но занимают одну плоскость относительно горизонтальной оси. «Проблемный» роман и роман «профессионального беллетриста» находятся на одной стороне от вертикальной оси, но на противоположных от горизонтальной.
12 РГАЛИ. Ф. 468. Оп. 3. Ед. хр. 4.
13 РГАЛИ. Ф. 468. Оп. 3. Ед. хр. 9.
Книга Шмелева в итоге вышла в издании А.С. Суворина в 1911 г.
переопределившей понимание «высокого» и «низкого» в культуре, перенастроившей динамику отношений между полем литературы и полем власти. Мы не утверждаем, что за этот период жанр институционализировался; напротив, мы хотели показать, что жанр мыслился именно как проект — как ниша на литературном рынке, в которой издатели видели большой символический потенциал.
Вопрос, не рассмотренный в данной публикации, но который надеемся развить в дальнейшем, — это вопрос об аудитории научной фантастики. Очевидно, что понятия «низкого» и «среднего» читателя охватывали слишком широкую и разнородную аудиторию, чтобы каждого ее представителя можно было рассматривать как заинтересованного читателя Верна, Уэллса или же Циолковского. Внутри этой широкой группы следует выделить более узкую категорию фабричных рабочих — «рабочую интеллигенцию», для которой чтение «научных романов» было частью повседневных практик; их анализ станет логичным продолжением исследования по социологии института литературы, представленного в этой статье.
Список литературы
В статье использовались архивные материалы РГАЛИ.
Бразуль Д. Безголовое человечество. Фантазия Г. Уэллса и действительность // Мир приключений. 1913. № 5. С. 913—918. Гений фантазии — Г. Уэллс. Краткая характеристика // Вокруг света.
1908. № 47. С. 785-788. [Без подписи.] Зубов А. Научная фантастика в России начала XX века: археология жанра // Leo Philolgiae: фестшрифт к 70-летию Л.И. Соболева. М., 2016. С. 106-127.
Ловец солнечных лучей. По поводу повести А.И. Куприна «Жидкое солнце» // Мир приключений. 1913. № 10. С. 697-710. [Без подписи.]
Пророчества писателей-утопистов // Вокруг света. 1908. № 4. С. 67. [Без подписи.]
Пушкарский М. Пророческий роман Жюля Верна // Мир приключений. 1915. № 6. С. 149. Рейтблат А.И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической
социологии русской литературы. М., 2009. Уэллс Г.Д. Сухопутные броненосцы // Мир приключений. 1917. № 2. С. 95-122.
Brooks J. When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature,
1861-1917. Evanston, 1ll, 2003. Lyubimova A., Proskurnin B. H.G. Wells in Russian Literary Criticism, 1890s-1940s // The Reception of H.G. Wells in Europe / Ed. Patrick Parrinder, John S. Partington. N.Y., 2005. P. 63-73.
Artem A. Zubov "SCIENTIFIC NOVEL":
SCIENCE FICTION AND THE SOCIAL IMAGINARY IN THE EARLY 20th CENTURY RUSSIA
Lomonosov Moscow State University 1 Leninskie Gory, Moscow, 119991
In the fin-de-siècle Russia, literature, perceived from the sociological perspective, functioned as a differentiated system of practices and institutions. Hierarchical interrelations within the system were defined by the relations in the social space. In this article, I describe the process of the institutionalization of the popular genre of science fiction in Russia from sociological and economic perspectives by characterizing the means, which editors of popular periodicals used to promote the genre in the literary market, and economic restrictions that limited the flow of Russian language scientific novels. I argue that at that time science fiction existed as an emerging literary project — an open niche in the market where European scientific novels quantitatively exceeded Russian language novels on the same subject. To raise the "professional belletrists' " interest in the genre, editors constructed and advanced the social image of science fiction as a mode of writing which opened the way to literary success.
Key words: literature as a social institution; social imaginary; science fiction [nauchnaya fantastika]; illustrated magazines; Pyotr Soykin.
About the author: Artem A. Zubov — Candidate of Philology, lecturer, Lomonosov Moscow State University, School of Philology, Department for Discourse and Communication Studies (e-mail: artem_zubov@mail.ru).
References
In this article, I use data from the Russian State Archive of Literature and Art (Rossiyskiy gosudarstvennyi arkhiv literatury i iskusstva).
Brazul D. Bezgolovoye chelovetchestvo. Fantaziya G. Wellsa i deistvitelnost' [Headless Humanity. Wells' Fantasies and Reality]. Mir priklucheniy [The World of Adventures], 1913, № 5, pp. 913-918. (In Russ.) Geniy fantazii-G. Wells. Kratkaya kharakteristika [Master of Fantasy — H. Wells. A Short Characteristic]. Vokrugsveta [Around the World], 1908, № 47, pp. 785-788 [Anonymous]. (In Russ.) Zubov A. Nauchnaya fantastika v Rossii v nachale 20 veka: arkheologiya zhanra [Science Fiction in the Early 20th century Russia: The Archaeology of the Genre]. Leo Philolgiae: A festschrift honoring Lev Sobolev's 70th anniversary. Moscow, 2016, pp. 106-127. Lovets solnechnykh lutchey. Po povodu povesti A.I. Kuprina Zhidkoye solntse [The Catcher of the Sun Rays. On A. Kuprin's novella The Liquid Sun].
Mirpriklucheniy [The World of Adventures], 1913, № 10, pp. 697-710 [Anonymous]. (In Russ.).
Prorotchestva pisateley utopistov [Prophesies by the Writers of Utopias]. Vokrug sveta [Around the World], 1908, № 4, p. 67 [Anonymous]. (In Russ.).
Pushkarskiy M. Prorotchesky roman Zhulya Verna [Jules Verne's Prophetic Novel]. Mir priklucheniy [The World ofAdventures], 1915, № 6, pp. 149160. (In Russ.).
Reiltblat A.I. Ot Bovy k Bal'montu i drugiye raboty po istricheskoy sotsiologii russkoy literatury [From Bova to Balmont and Other Works in the Historical Sociology of Russian Literature]. Moscow, 2009, 448 p. (In Russ.).
Wells H. Sukhoputnye bronenostsy [The Land Ironclads]. Mir priklucheniy [The World of Adventures], 1917, № 2, pp. 95-122. (In Russ.).
Brooks J. When Russia Learned to Read: Literacy and Popular Literature, 1861-1917. Evanston, Ill., 2003. 450 p.
Lyubimova A., Proskurnin B.H.G. Wells in Russian Literary Criticism, 1890s-1940s. The Reception of H.G. Wells in Europe. Ed. Patrick Par-rinder, John S. Partington. N.Y., 2005, pp. 63-73.
