CC BY
246
ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
2020 Философия. Психология. Социология Выпуск 3
ПСИХОЛОГИЯ
УДК 159.9:004
DOI: 10.17072/2078-7898/2020-3-459-474
РОЛЕВЫЕ ИГРЫ ЖИВОГО ДЕЙСТВИЯ И РОЛЕВЫЕ ОНЛАЙН-ИГРЫ: ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФУНКЦИИ В СОВРЕМЕННОМ СОЦИОКУЛЬТУРНОМ КОНТЕКСТЕ
Цыганкова Полина Васильевна
Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н.И. Пирогова
Суворова Екатерина Юрьевна
Исследуются функции ролевых игр разного типа во взрослом возрасте во взаимосвязи с особенностями самосознания игроков. Обсуждается изменение статуса игры в социокультурном контексте общества постмодерна. В эмпирическом исследовании с использованием авторской анкеты «Автопортрет участника ролевых игр», теста «Кто я?» М. Куна и Т. Макпартленда, методики диагностики самооценки Дембо-Рубинштейн и «Гиссенского личностного опросника» Д. Бекмана приняли участие 45 респондентов: 15 участников ролевых игр живого действия (8 женщин, средний возраст — 31,53 ± 6,48 года, игровой стаж — 10,7 ± 5,9 года), 15 участников ролевой онлайн-игры Second Life (8 женщин, средний возраст — 33,8 ± 5,62 года, игровой стаж — 9,57 ± 4,33 года) и 15 чел., не увлекающихся ролевыми играми (8 женщин, средний возраст — 30,33 ± 6,03 года). Выявлено, что при отсутствии различий в самооценке игроков и не-игроков участники ролевых игр оценивают я-игровое по ряду параметров выше, чем я-повседневное. Обнаружены характерные особенности самосознания участников ролевых игр, среди которых когнитивная простота образа «я» и социальная ориентация самоидентичности участников ролевых игр живого действия, сверх-дифференцированность образа «я», эгоцентрическая направленность самоидентичности игроков ролевой онлайн-игры. На основании контент-анализа анкет выявлены ведущие функции ролевой игры: в группе участников ролевых игр живого действия — получение ярких эмоций и возможность смены идентичности, в группе игроков Second Life — самореализация и трансгрессия. Результаты обсуждаются в контексте изменения современных представлений о критериях нормы и патологии личности.
Ключевые слова: функции игры во взрослом возрасте, ролевая игра, ролевые игры живого действия, массовые многопользовательские ролевые онлайн-игры, MMORPG, Second Life, самоидентичность, самосознание, я-игровое, социокультурные аспекты нормы и патологии.
LIVE-ACTION ROLE-PLAYING GAMES AND ONLINE ROLE-PLAYING GAMES: PSYCHOLOGICAL FUNCTIONS IN THE MODERN SOCIOCULTURAL CONTEXT
Polina V. Tsygankova
Pirogov Russian National Research Medical University
Ekaterina Yu. Suvorova
The article deals with the functions of role-playing games of different types in adulthood in conjunction with the particularities of the players' self-consciousness. Changes in the status of game in the sociocul-
© Цыганкова П.В., Суворова Е.Ю., 2020
tural context of postmodern society are discussed. 45 respondents took part in the empirical study: 15 participants of live action role-playing games (8 women, average age 31.53 ± 6.48 years old, game experience 10.7 ± 5.9 years), 15 participants of the online role-playing game «Second Life» (8 women, average age 33.8 ± 5.62 years old, game experience 9.57 ± 4.33 years), and 15 people who are not keen on role-playing games (8 women, average age 30.33 ± 6.03 years old). In course of research were used the author's questionnaire Self-Portrait of a Role-Playing Games Participant, a modification of Kuhn-McPartland's Twenty Statements Test, Dembo-Rubinstein's self-esteem measurement methods, and the Giessen Personality Questionnaire by D. Beckman. It has been found that while «players» and «nonplayers» lack differences in self-esteem, the participants in role-playing games rate the in-game-self higher in a number of parameters than the real-life-self. The characteristic features of self-consciousness of participants in role-playing games have been identified. For the participants in live action role-playing games, those include cognitive simplicity of the self-image and social orientation of the self-identity. For the «Second Life» players, over-differentiation of the self-image and egocentric orientation of the self-identity are common. The key functions of role-playing games have been identified based on the content analysis of the questionnaires. They are as follows: getting intense emotions and changing identities are the key functions in the group of live action role-playing games' participants, while self-fulfillment and transgression are typical for the «Second Life» players. The results are discussed in the context of possible changes in modern criteria for distinguishing normal and pathological personality. Keywords: functions of game in adulthood, role-playing game, live action role-playing game, LARP, massively multiplayer online role-playing games, MMORPG, Second Life, self-identity, in-game-self, sociocultural aspects of norm and pathology.
Введение
В отечественной психологии ролевая игра осмыслялась преимущественно как ведущая деятельность детей дошкольного возраста, в рамках которой развивается воображение, произвольное поведение, символическая функция. При всем многообразии сюжетов детских игр их содержание всегда составляет деятельность людей и их отношения между собой. Освоение этих отношений происходит через роль взрослого человека, которую берет на себя ребенок, и именно роль рассматривается как единица игры [Эльконин Д.Б., 1999, с. 34]. Однако ролевая игра нередко становится значимым видом деятельности и во взрослом возрасте [Кутас Э.А., 2011, с. 96].
Взрослые люди играли на протяжении всей истории развития человечества, но функции игры качественно менялись. На заре цивилизации в традиционных обществах ролевые игры были призваны помочь человеку выжить в непознанном мире, реализовать потребность в контроле над силами, определяющими его жизнь [Кип-пер Д., 1993, с. 9]. В процессе модернизации игры взрослых заняли маргинальное положение по отношению к «серьезным» продуктивным видам деятельности, им стала приписываться преимущественно рекреационная функция. Взрослые игры (англ. game) противопоставлялись детским
играм (англ. play) как строго организованные, урегулированные, подчиняющиеся четкой системе правил [Кутас Э.А., 2011, с. 96]. Ситуация вновь изменилась в конце XX в., когда произошел взрыв увлечения ролевыми играми среди взрослого населения.
Исторически возникновение и развитие ролевых игр совпадает с формированием информационного общества [Царева А.В., 2014, с. 16]. Впервые ролевая игра как отдельный вид досуга возникла в США в 1970-х гг. Ролевая субкультура в России сформировалась на фоне общественного и политического кризиса 80-90-х гг. [Есаулов В.И. и др., 2015, с. 128; Щербачев В.В., 2014, с. 217]. В настоящее время число любителей ролевых игр в России и мире насчитывает десятки тысяч (до 100 000, по некоторым оценкам) [Писаревская Д.Б., 2009, с. 15], массовая многопользовательская ролевая онлайн-игра Second Life, являющаяся предметом интереса данной статьи, насчитывает 0,8 млн активных пользователей [Белозеров С.А., 2015а, с. 56]. В обоих случаях основной контингент игроков составляют взрослые люди [Кутас Э.А., 2011, с. 95].
Психологические функции ролевой игры для современного взрослого человека могут быть осмыслены в контексте новой социокультурной ситуации общества постмодерна, в котором игра перемещается с периферии в центр, становится онтологической основой бытия человека, опре-
деляющей его самосознание и самоидентичность [Бауман З., 1995; Беляева Л.А., Новикова О.Н., 2018; Плохинова М.Б., Глотова В.В., 2012; Сысоева Л.С., Голобородова Т.Н., 2001].
Игровой характер культуры постмодерна проявляется в ее симулятивности, сценичности, превращении жизни в шоу и в «театральную призрачность» [Сысоева Л.С., Голобородова Т.Н., 2001, с. 5]. Место единой культуры занимает «культура многого», в разорванном, отчужденном, лишенном смысла и закономерности мире господствуют случай и принцип игры, правила которой постоянно меняются [Плохи-нова М.Б., Глотова В.В., 2012, с. 87]. Игра все больше институционализируется, проникает во все сферы и формы действительности, становится моделью реальности, способом выстраивания личностных жизненных стратегий, средством презентации себя и мира [Беляева Л.А., Новикова О.Н., 2018, с. 86]. Все больше видов деятельности (образование, работа, подбор персонала, идеологическая пропаганда) перестраиваются на основании игровых механик и методов, подвергаясь геймификации.
Для человека играющего нормальна готовность к быстрой смене самоидентичности. Как полагает З. Бауман [Бауман З., 1995], проблема идентичности в наши дни значительно трансформировалась: если перед человеком модерна стояла задача построить свою идентичность и сохранить ее целостность и стабильность, то перед человеком постмодерна стоит задача избежать любой фиксации и сохранить свободу выбора. Е.Т. Соколова указывает, что в мире хаотически меняющихся ценностей и расплывающихся границ высшей ценностью становится свобода маневра, личного произвола в конструировании и «переиздании» собственного «я» [Соколова Е.Т., 2015, с. 22-23]. Изобретаемая в ходе череды различных жизненных игр идентичность выливается в поиски бесчисленных начал, в «рассеивание Я» [Сысоева Л.С., Голобородова Т.Н., 2001, с. 6]. Человек оказывается обречен на игру [Плохинова М.Б., Глотова В.В., 2012, с. 88].
Психологическая характеристика ролевых игр живого действия и онлайн-игр
Любая ролевая игра имеет развернутую сюжетную составляющую и предполагает отыгрыш личности персонажа во взаимодействии с другими игроками. Многопользовательские роле-
вые онлайн-игры разворачиваются в киберпро-странстве, в виртуальном мире, который продолжает свое развитие вне зависимости от игровых сессий конкретных игроков и в котором могут быть задействованы сотни и тысячи пользователей одновременно [Богачева Н.В., Войскун-ский А.Е., 2015]. Ролевые игры живого действия разыгрываются в условном, игровом, но вполне материальном пространстве, управляются «мастером» игры, в них участвует ограниченное количество игроков, нередко поддерживающих неформальное общение за пределами игры.
Очевидно, что ролевые игры живого действия и ролевые онлайн-игры имеют ряд существенных различий. Онлайн-игры, в отличие от игр живого действия, разворачиваются в символическом, нетелесном плане, созданном компьютерной технологией, их участники обладают частичной или полной анонимностью, возможностью гибкого управления самопрезентацией и конструирования идентичности [Turkle Sh., 1997; Сергеева О.В. и др., 2017, с. 52]. Создание виртуального аватара позволяет «убежать из собственного тела» — от внешнего облика, индикаторов пола, возраста, социально-экономического статуса, этнической принадлежности [Лысак И.В., Косенчук Л.Ф., 2016, с. 127], т.е. перейти на символический уровень инсценировки своей индивидуальности. При увлечении ролевыми играми живого действия, напротив, значительное место занимает личное общение в игровом сообществе в процессе подготовки к игре и ее реализации, происходит взаимопроникновение реальных и игровых отношений участников. В центре компьютерных ролевых игр лежит концепция развития персонажа в соответствии с тем, каким хочет его видеть игрок, тогда как при ролевых играх живого действия на первый план выходит оценка мастерства игрока на основании того, насколько хорошо он «отыграл» свою роль [Акули-на Т.В., 2006].
Различными представляются и психологические портреты игроков, предпочитающих ролевые онлайн- и офлайн-игры.
Так, В.В. Щербачевым получены данные, согласно которым для людей, увлекающихся ролевыми играми живого действия, характерны инфантильность, конфликт между эмоциональной чувствительностью, потребностью во внимании и восприятием социума как опасной, враждебной среды [Щербачев В.В., 2014]. В исследова-
нии В.И. Есаулова с соавторами установлена незрелость «ролевиков» и деформация их личностной структуры с гипертимным и экспансивно-шизоидным типом реагирования [Есаулов В.И. и др., 2015]. Согласно данным А.С. Журавлевой, напротив, «ролевики» отличаются от людей, не имеющих подобного увлечения, более высоким уровнем самоактуализации, гибкости поведения, спонтанности, самопринятия и креативности [Журавлева А. С., 2014]. Отметим, что результаты исследований игроков данного типа подчас варьируются в зависимости от принадлежности самого исследователя к ролевому движению.
У игроков многопользовательских ролевых онлайн-игр Н.М.И. Петровской выявлены такие характеристики, как эгоистичность, доминантность, агрессивность, тревожность, завышенная самооценка, ориентация на прошлое, уход от социальных контактов [Петровская Н.М.И., 2018]. Согласно результатам исследования Н.В. Богачевой и А.Е. Войскунского, онлайн-игроки отличаются от людей, не увлекающихся компьютерными играми или предпочитающих игры офлайн, высоким уровнем склонности к риску и к поиску острых ощущений [Богаче-ва Н.В., Войскунский А.Е., 2015].
Помимо неоднородности результатов эмпирических исследований, дискуссионным остается вопрос, является ли описанный комплекс черт предрасполагающим к формированию соответствующего увлечения или долговременное участие в ролевых играх приводит к формированию и закреплению соответствующих черт. Также специалистами активно обсуждаются вопросы наличия дезадаптирующих и адаптирующих аспектов влияния ролевых игр на их участников.
Функции ролевых игр
Проблема функций ролевых игр обсуждается в последнее десятилетие отечественными авторами достаточно активно [Белозеров С.А., 2015а, 20156; Брагина О.А., 2015; Есаулов В.И. и др., 2015; Лысак И.В., Косенчук Л.Ф., 2016; Писа-ревская Д.Б., 2009; Сергеева О.В. и др., 2017; Щербачев В.В., 2014]. Упомянув образовательную, рекреационную и коммерческую функции, остановимся подробнее на функциях, непосредственно связанных с личностью и самосознанием игроков.
Часто упоминаемой функцией ролевой игры является компенсаторное удовлетворение по-
требностей, депривированных в повседневной жизни. О.А. Брагина отмечает, что ролевые он-лайн-игры могут использоваться для компенсации переживания одиночества, нереализованно-сти и низкой самооценки в реальном мире [Бра-гина О.А, 2015]. С.А. Белозеров считает компенсаторный потенциал онлайн-игр бесценным для людей с проблемой мобильности, находящихся в состоянии физической или социальной изоляции и нуждающихся в «социальной самореабилитации» [Белозеров С.А., 2015а, 20156]. В определенном смысле в качестве компенсаторных могут быть рассмотрены такие часто упоминаемые в самоотчетах участников возможности игры, как самореализация и творческое самовыражение [Писаревская Д.Б., 2009], выражение эмоций, общение с интересными людьми [Есаулов В.И. и др., 2015], приобретение друзей и романтических партнеров [Белозеров С.А., 2015б; Сергеева О.В. и др., 2017], поскольку соответствующие психологические задачи потенциально могут быть решены и вне игровой деятельности.
Другой функцией ролевой игры, выделяемой исследователями, является улучшение адаптации личности к реальной действительности. Авторы указывают на возможность приобретения в игре коммуникативных навыков и отработки паттернов поведения, которые впоследствии могут быть перенесены в реальную жизнь. Ролевые игры живого действия помогают избавиться от страха перед социумом [Щербачев В.В., 2014], попробовать себя в разных сферах [Писарев-ская Д.Б., 2009], смоделировать различные жизненные ситуации и получить в безопасных условиях опыт, недоступный в реальной жизни [Есаулов В.И. и др., 2015]. Ролевые онлайн-игры выполняют социализирующую функцию, обеспечивают тренировку социальных навыков и выработку активной жизненной позиции в условиях отсутствия ограничений офлайн-реальности и страха провала [Сергеева О.В. и др., 2017].
Наконец, третьей функцией ролевых игр является конструирование личной идентичности и преодоление ее диффузии. Ролевая игра понимается как «мастерская идентичности» [Turkle Sh., 1997], как способ преодоления затяжного кризиса идентичности, удовлетворения базовых детских потребностей и противостояния полученным в семье сценарным предписаниям [Есаулов В.И. и др., 2015, с. 131]. При этом авторы расходятся во мнении относительно ме-
ста и функции игрового «я» в структуре самосознания личности [Лысак И.В., Косенчук Л.Ф., 2016; Петровская Н.М.И., 2018].
В целом обзор современных психологических исследований проблемы увлечения ролевыми играми во взрослом возрасте позволяет прийти к выводу, что данное предметное поле содержит в себе значительное количество дискуссионных аспектов, нуждается в дальнейшем исследовании и осмыслении в контексте современной социокультурной ситуации.
Объектом представленного исследования является игра, предметом — функции ролевых игр разного типа во взрослом возрасте. Цель исследования — выявление специфических функций игры у участников сюжетных ролевых игр живого действия и ролевых онлайн-игр (на примере симулятора реальной жизни Second Life) во взаимосвязи с особенностями их самосознания. Выдвинута гипотеза, согласно которой игровая деятельность выполняет различные функции для участников ролевых игр разного типа в соответствии с особенностями их самосознания:
1. Участники ролевых игр живого действия характеризуются большей полезависимостью самосознания и диффузией идентичности: игра дает им возможность определить собственную социальную принадлежность и множество раз сменить идентичность.
2. Участники ролевых онлайн-игр имеют более эгоцентрическую направленность самосознания: игра позволяет им воплощать в виртуальном пространстве идеализированные или запретные компоненты самоидентичности.
Методы и методики
1. Авторская анкета «Автопортрет участника ролевых игр». Анкета включала в себя 21 вопрос, направленный на сбор общей информации об участнике (имя/никнейм, возраст, род деятельности, семейное положение, игровой стаж), выявление игровых предпочтений (предпочитаемые сюжеты, характеристики отыгрываемых персонажей), оценку системы социальных связей внутри и вне игрового сообщества, выяснение мотивов и целей участия в ролевых играх. Ответы были подвергнуты контент-анализу.
2. Тест «Кто я?» (М. Кун, Т. Макпартленд; модификация Т.В. Румянцевой), [Румянцева Т.В., 2006]. Методика позволяет установить соотношение 7 основных компонентов идентич-
ности: социальное «я», коммуникативное «я», материальное «я», физическое «я», деятельное «я», перспективное «я», рефлексивное «я».
3. Методика диагностики самооценки Дембо-Рубинштейн (Т.В. Дембо, С.Я. Рубинштейн) [Рубинштейн С.Я., 2010]. В нее были включены шкалы «здоровье», «характер», «ум», «счастье», «привлекательность», «самореализация», «уверенность в себе», «общительность» и «интересная жизнь». Участники, увлекающиеся ролевыми играми, выполняли задания дважды: в отношении я-повседневного и я-игрового.
4. «Гиссенский личностный опросник» (D. Beckman et al; адаптация Е.А. Голынкиной и колл.) [Голынкина Е.А. и др., 1993]. Опросник включает в себя шкалы «социальное одобрение», «доминантность», «контроль», «преобладающее настроение», «открытость - замкнутость», «социальные способности». Участники, увлекающиеся ролевыми играми, выполняли методику дважды: в отношении я-повседневного и я-игрового.
Результаты исследования были подвергнуты анализу с использованием методов математической статистики в программе IBM SPSS Statistics 23.
Характеристика выборки
В исследовании приняли участие 45 чел., составивших две экспериментальные и одну контрольную группу по 15 чел. (по 8 женщин).
1. Экспериментальную группу № 1 составили участники ролевых игр живого действия (далее — РИЖД). Средний возраст — 31,53 ± 6,48 года, игровой стаж —
10.7 ± 5,9 года. В исследовании приняли участие игроки, предпочитающие сюжетные ролевые игры, преимущественно павильонные и кабинетные. Такие игры подразумевают проживание игроками фрагмента жизни персонажей, связанных принадлежностью к одной истории, развитие сюжета, заданного «мастером» игры.
2. Экспериментальную группу № 2 составили участники массовой многопользовательской ролевой онлайн-игры в жанре симулятора Second Life (далее — SL). Средний возраст —
33.8 ± 5,62 года, игровой стаж — 9,57 ± 4,33 года. Игра Second Life («Вторая жизнь», 2003 г., Linden Lab) полностью оправдывает свое название, позволяя своим участникам строить карьеру, заводить друзей, создавать семью и обзаводиться собственностью на про-
сторах виртуального мира. Пользователи могут самостоятельно наполнять виртуальные территории, создавать новые виды виртуальных объектов, а аватар опосредованным трудом зарабатывать виртуальную валюту (линден) и личное виртуальное имущество.
3. Контрольную группу составили люди, не имеющие среди увлечений ролевые игры, их средний возраст — 30,33 ± 6,03 года.
Результаты исследования
При межгрупповом сравнении результатов участников, увлекающихся ролевыми играми, и участников, не имеющих подобного увлечения, по методикам Дембо-Рубенштейн и «Гиссен-скому личностному опроснику» статистически значимых различий не выявлено. В обеих сравниваемых группах средние показатели по всем предложенным шкалам находятся в диапазоне от среднего до умеренно высокого, что условно соответствует адекватной самооценке.
При анализе результатов методики «Кто я?» бросается в глаза значительное расхождение
среднего количества ответов, данных участниками каждой из групп. Участники контрольной группы дали в среднем 10,7 ответов, участники РИЖД — 5,7, а участники — 16,1. Что касается выраженности отдельных компонентов самоидентичности, то участники РИЖД по сравнению с участниками контрольной группы на уровне тенденции (р = 0,091) чаще дают ответы в категориях «деятельное "я"». Также в ответах трех участников РИЖД присутствует проблемная идентичность в отличие от ответов участников контрольной группы. Участники по сравнению с участниками контрольной группы значимо реже используют при ответе на вопрос «Кто я?» слова и выражения категории «социальное "я"» (р = 0,001) и гораздо чаще дают ответы категорий «деятельное "я"» (р = 0,017) и «рефлексивное "я"» (р = 0,027).
Второй этап статистической обработки данных заключался в сравнении самооценок я-повседневного и я-игрового игроками ролевых игр разного типа, результаты которого представлены в табл. 1.
Таблица 1. Сравнение самооценки я-повседневного и я-игрового Table 1. Comparison of the self-esteem of the in-game-self and real-life-self
Шкалы Участники РИЖД Участники SL
я- повседневное я-игровое p= я- повседневное я-игровое p=
Самооценка по методике Дембо—Рубинштейн
Характер 55,47 66,47 0,084 72,67 85,33 0,022*
Привлекательность 57,73 76,20 0,002* 56,67 83,33 0,002*
Самореализация 60,53 81,07 0,020* 68,00 81,33 0,044*
Уверенность в себе 54,40 79,67 0,004* 73,33 87,33 0,009*
Общительность 68,93 68,93 0,660 70,67 80,67 0,073
Интересная жизнь 70,60 84,80 0,022* 70,00 74,67 0,227
«Гиссенский личностный опросник»
Шкала социального одобрения 44,93 58,80 0,007* 52,73 59,20 0,023*
Шкала преобладающего настроения 47,53 39,00 0,030* 42,80 39,60 0,090
Примечание: звездочкой отмечены статистически значимые различия по Т-критерию Уилкоксона для зависимых выборок (*р < 0,05; **р <0,01), курсивом — различия на уровне тенденции (р < 0,1). Участники РИЖД — участники ролевых игр живого действия, Участники SL — участники ролевой онлайн-игры Second Life.
Note: '*' highlights statistically significant differences by Wilcoxon signed-rank test for the dependent samples (*р < 0,05; **р < 0,01), italic letters highlight differences on the inclination level (р < 0,1). RIZhD players — participants of the live-action role-playing games, SL players — participants of the online role-playing game «Second Life».
По ряду параметров я-игровое оценивается игроками значимо выше, чем я-повседневное: участники обеих экспериментальных групп в игре чувствуют себя более социально успешными, привлекательными, достойными уважения окружающих и способными достигать поставленных целей. Также участники обеих групп в
игре чувствуют меньшую ответственность за свое поведение, ощущают себя более свободными в выражении собственных чувств, менее склонны к самокритике, у них реже бывает плохое настроение.
Третий этап обработки данных был направлен на сравнение особенностей самосознания и
функций игровой деятельности у участников Статистически значимые различия в само-
ролевых игр разного типа. оценке игроков РИЖД и SL представлены в
табл. 2.
Таблица 2. Сравнение самооценок игроков ролевых игр разного типа Table 2. Comparison of the self-esteem of the role-playing games of different types' players
Шкалы Участники РИЖД Участники SL р=
Самооценка по методике Дембо-Рубинштейн
Я-повседневное: характер 55,47 72,67 0,041*
Я-игровое: характер 66,47 85,33 0,007**
Я-повседневное: уверенность в себе 54,40 73,33 0,033*
«Гиссенский личностный опросник»
Я-повседневное: социальное одобрение 44,93 52,73 0,089
Я-игровое: контроль 56,67 50,40 0,050*
Примечание: звездочкой отмечены статистически значимые различия по U-критерию Манна-Уитни для независимых выборок (*р < 0,05; **p < 0,01); курсивом — различия на уровне тенденции (р < 0,1). РИЖД — ролевые игры живого действия, SL — ролевая онлайн-игра Second Life.
Note: '*' highlights statistically significant differences by Mann-Whitney test for independent samples (*р < 0,05; **p < 0,01); italic letters highlight differences on the inclination level (р < 0,1). RIZhD — live-action role-playing games, SL — online role-playing game «Second Life».
При совпадении самооценок по большинству шкал в обеих группах было выявлено, что участники SL оценивают себя выше, чем участники РИЖД, по шкале «характер» как в повседневности, так и в игре, а также чувствуют себя более уверенными в себе и (на уровне тенденции) получающими больше социального одобрения в повседневной жизни. Участники РИЖД
оценивают себя в игре как более ответственных, аккуратных, чем участники SL (шкала контроля «Гиссенского личностного опросника»).
Структура самоидентичности игроков двух групп также имеет определенные различия, проявляющиеся при ответе на вопрос «Кто я?» и представленные в табл. 3.
Таблица 3. Частоты упоминания различных компонентов идентичности участниками ролевых игр
разного типа
Table 3. Frequency of mentioning of the different identity components by the role-playing games
of different types' players
Компонент идентичности Участники РИЖД (% ответов, n = 86) Участники SL (% ответов, n = 242) х2= р=
Социальное «я» 34 18 9,425 0,003**
Коммуникативное «я» 7 4 1,106 0,293
Материальное «я» 1 2 0,102 0,751
Физическое «я» 0 2 2,172 0,141
Деятельное «я» 20 21 0,066 0,798
Перспективное «я» 0 1 0,715 0,398
Рефлексивное «я» 35 52 7,159 0,008**
Проблемная идентичность 3 0 4,981 0,026*
Примечание: звездочкой отмечены статистически значимые различия по критерию х2 Пирсона (*р < 0,05; **p < 0,01). РИЖД — ролевые игры живого действия, SL — ролевая онлайн-игра Second Life.
Note: '*' highlights statistically significant differences by Pearson's chi-squared test (*р < 0,05; **p < 0,01). RIZhD — live-action role-playing games, SL — online role-playing game «Second Life».
Выявлено, что участники РИЖД значимо чаще употребляют при ответе на вопрос «Кто я?» слова и выражения, относящиеся к категориям «социальное "я"» (р = 0,003) и значимо реже — «рефлексивное "я"» (р = 0,008).
На основании контент-анализа анкет участников исследования выделены следующие функции игровой деятельности, упоминаемые респондентами:
1. Рекреация — проведение досуга, развлечение.
2. Эскапизм — уход от проблем повседневности, отвлечение.
3. Общение — поиск новых знакомых и друзей, коммуникация.
4. Образование — получение знаний и навыков, полезных в реальной жизни.
5. Заработок — использование игры для получения дохода.
6. Самореализация — реализация в игре своих талантов, способностей, отдельных проектов; достижение социального признания посредством игры, успеха в игровом сообществе.
7. Получение ярких эмоций — переживание интенсивных эмоций, недоступных в повседневной жизни.
8. Трансгрессия — преодоление ограничений реального мира:
8.1. Реализация невозможного, преодоление физических законов (использование магии, создание аватара в виде мифического существа);
8.2. Реализация неприемлемого, аморального, запретного (вербальная и физическая агрессия, сексуальные девиации, аморальное поведение).
9. Смена идентичностей — идентификация с множеством разнообразных персонажей, существенно различающихся по социально-демографическим и индивидуально-личностным характеристикам.
Суммарная частота упоминания функций игры наглядно представлена на рисунке.
Частоты упоминания функций игровой деятельности в анкетах участников ролевых игр
разного типа
Frequency of mentioning of the playing activity functions in the surveys of the role-playing games
of different types' players
Примечание: полужирным шрифтом отмечены статистически значимые различия по критерию х2 Пирсона, р < 0,05, курсивом — различия на уровне тенденции (р < 0,1). РИЖД — ролевые игры живого действия, SL — ролевая онлайн-игра Second Life.
Note: semi-bold letters highlight statistically significant differences by Pearson's chi-squared test, р < 0,05, italic letters highlight differences on the inclination level (р < 0,1). RIZhD — live-action role-playing games, SL — online role-playing game «Second Life».
Получено, что участники SL значимо чаще упоминают функцию самореализации в игре (р = 0,034), а также трансгрессивную функцию реализации невозможного или запретного (р = 0,017), тогда как участники РИЖД гораздо чаще выделяют функцию смены идентичности, проживания множества разнообразных жизней (р = 0,003).
Помимо подсчета абсолютных частот упоминания различных функций игровой деятельности в анкетах, для каждого игрока была выделена ведущая функция игры. Частоты ведущих функций для двух групп представлены в табл. 4.
Таблица 4. Ведущие функции игры для участников ролевых игр разного типа Table 4. The leading functions of the play for the role-playing games of different types' players
Функция игры Участники SL Участники РИЖД р=
Яркие эмоции 1 6 4,658 0,031*
Смена идентичностей 0 5 6,000 0,015*
Эскапизм 2 3 0,240 0,625
Трансгрессия 4 0 4,615 0,032*
Самореализация 3 0 3,333 0,068
Общение 2 1 0,370 0,543
Заработок 2 0 2,143 0,144
Рекреация 1 0 1,034 0,310
Примечание: звездочкой отмечены статистически значимые различия по критерию х2 Пирсона (р < 0,05), курсивом — различия на уровне тенденции (р < 0,1). РИЖД — ролевые игры живого действия, SL — ролевая онлайн-игра Second Life.
Note: '*' highlights statistically significant differences by Pearson's chi-squared test (р < 0,05), italic letters highlight differences on the inclination level (р < 0,1). RIZhD — live-action role-playing games, SL — online role-playing game «Second Life».
В качестве ведущих в группе участников SL значимо чаще выступает трансгрессивная функция реализации невозможного и неприемлемого (р = 0,032) и функция самореализации на уровне тенденции (р = 0,068), тогда как значимо более частотными ведущими функциями для участников РИЖД являются получение ярких эмоций (р = 0,031) и смена идентичности (р = 0,015).
Обсуждение результатов
Исследование было посвящено выявлению функций ролевых игр разного типа во взрослом возрасте. Отсутствие различий в самооценке участников, увлекающихся и не увлекающихся ролевыми играми, и ее достаточно высокий уровень в обеих группах не подтверждают предположение, что ролевые игры выполняют компенсаторно-эскапистскую функцию для людей с заниженной самооценкой. Отсутствие лонгитюдного наблюдения не позволяет, однако, исключить, что увлечение ролевыми играми оказало позитивное влияние на исходно заниженную самооценку и недостаточность коммуникативных навыков игроков, особенно в контексте того, что я-игровое оценивается ими по
ряду параметров (социальная успешность, привлекательность, уважение окружающих, способность достигать поставленных целей) значимо выше, чем я-повседневное. Я-игровое может расцениваться как обладающее развивающим личность потенциалом, но может рассматриваться и в качестве отдельного, обособленного компонента самосознания участников ролевых игр, не оказывающего прямого влияния на их самооценку и степень адаптации в повседневной жизни.
Различия между игроками и не-игроками обнаруживаются при анализе содержательных особенностей их самоидентичности. Так, на основании результатов методики «Кто я?» можно предположить, что образ себя участников РИЖД по сравнению с образом себя участников из контрольной группы является когнитивно упрощенным, недостаточно дифференцированным, тогда как для участников SL, напротив, характерна высокая рефлексивность, сверхдифференцированность образа «я» и особая его значимость, что подтверждает выдвинутые гипотезы.
В целом проделанное исследование позволяет выдвинуть предположение о ведущих пси-
хологических функциях ролевых игр как для участников РИЖД, так и для игроков в контексте особенностей их самосознания.
Участники ролевых игр живого действия при самоопределении больше опираются на описание видов деятельности по сравнению с людьми, не увлекающимися играми, и на свою принадлежность к различным социальным группам и общностям по сравнению с участниками ролевых онлайн-игр. В целом задача описать себя вызывает у них затруднения, они дают существенно меньше ответов на вопрос «Кто я?», чем другие участники, а также упоминают проблемную идентичность, что может отражать более низкий уровень дифференциро-ванности их образа «я», когнитивную простоту самосознания. В качестве наиболее часто упоминаемых и ведущих для большинства участников данной группы функций игры выступают возможность смены идентичности и получения ярких эмоций, недоступных в повседневной жизни. Проиллюстрируем данные функции выдержками из двух анкет1.
Респондент № 4, 28 лет, жен., трудоустроена, не замужем. В РИЖД участвует с 2005 г., в настоящее время играет реже, поскольку «хороших игр, к сожалению, мало», однако описывает периоды, когда участвовала в играх «каждые выходные». Упоминает эскапистскую функцию игр: «...это как наркотик. Хорошая игра позволяет расслабиться и отогнать проблемы, которые есть в реальном мире». Однако в качестве ведущей функции выделяет получение ярких эмоций: «Мне нужны эмоции. Живые и настоящие. Моя реальная жизнь довольно скушна и пресна. Я труслива и ленива. А вот в играх хочется развернуться. Так развернутся, что бы мало не показалось. В общем, на игры я езжу за эмоциями. Неподдельными и настоящими».
Респондент № 11, 28 лет, жен., работает, не замужем, играет в РИЖД с 2004 г., 10-25 игр в год, каждая игра — от 4-5 ч. до 4-8 сут., «персонажи предельно разные». Основные цели и направление развития в игре: «...разнообразие. Освоение как можно большего количества вариантов поведения и персонажей». На вопрос,
1 Здесь и далее сохранены орфография и пунктуация респондентов.
что может дать ей игра, в отличие от любой другой деятельности, дает ответ: «Возможность быть кем угодно. Возможность часто менять лицо и не привязываться к конкретной личности».
Подобный тип организации самосознания напоминает синдром диффузии идентичности, описанный О. Кернбергом в качестве характерной особенности пограничной личностной организации [Кернберг О., 2014]. Пограничное самосознание характеризуется уязвимостью и хрупкостью самоидентичности, выраженными чертами психологической зависимости, дефицитом индивидуальности и когнитивной простотой, а также состоянием хронического «эмоционального голода» [Соколова Е.Т., 2015, с. 33], что объясняет поиск интенсивных эмоций в игре. Можно предположить, что, не ощущая достаточной связности личного нарра-тива, цельности своего «я» и самопоследовательности в повседневной жизни, игроки РИЖД совершают решительные поступки и делают судьбоносные выборы в рамках игрового сюжета, временно обретают определенность самоидентичности, заимствуя ее у отыгрываемого персонажа, чтобы затем сбросить ее вместе с ролью и вернуться к состоянию неопределенности и диффузии.
Участники ролевой игры онлайн Second Life обладают по ряду параметров более высокой самооценкой как я-повседневного (характер, уверенность в себе, социальное одобрение), так и я-игрового (характер) по сравнению с участниками РИЖД. В сравнении с другими респондентами при самоопределении они чаще опираются на свои личностные качества и реже — на социальные роли, что отражает эгоцентрическую направленность самоидентичности. Их образ себя более дифференцированный, усложненный, многокомпонентый по сравнению с остальными участниками исследования, что отражает высокую рефлексивность и особую значимость своего «я». Наиболее частотными и ведущими функциями игры для участников SL являются самореализация, а также реализация невозможного и неприемлемого. Приведем в качестве примеров выдержки из двух анкет.
Респондент № 23, 35 лет, муж., женат, трудоустроен, стаж игры около 6 лет, играет от 2 до 40 ч. в неделю. Выбрал игру Second Life, поскольку она «помогает реализовать фетиши и
наклонности, которым препятствует реальность», предоставляет «возможность реализоваться без вреда для окружающих». Своего персонажа он описывает так: «Потомственный барон, бывший военный. Воспитан, образован, аристократичен, перфекционист. При этом, садист и обладатель чувства черного юмора», и утверждает, что в значительной степени идентифицируется с ним. Цель игры для него «как была, так и осталась — элегантно и аристократично перепороть как можно больше народу». В дальнейшем в течение неограниченного времени планирует «продолжать виртуально самореализовываться в качестве жестокого барона».
Респондент № 26, жен., 35 лет, замужем, есть ребенок, стаж игры — 9 лет, в настоящее время проводит в игре 8-9 ч. в день. Выбрала «Second Life» в связи с «возможностью развития себя в творческом плане, а также возможностью заработка внутри игры». Пришла в игру «от нехватки общения в декрете», «принимала участие во всем что мне было интересно. Была диджеем, занималась местными клубами. Пробовала себя в фото. Строительстве. Театральные постановки и проведение всевозможных шоу программ. Конечно же влезла и в отношения близкие с другими игроками... ». Затем «после очередного разлада с очередным клубом, увлеклась дизайном. Открыла свой магазин... Долго училась, долго пробивалась и добивалась. Целью было ...достичь хорошего заработка и популярности у других пользователей». Планирует «развивать себя дальше в дизайне и моделировании». В качестве эксклюзивной (т.е. недостижимой иначе) функции игровой деятельности для себя называет «самореализацию в любом ее проявлении».
Полученные нами данные согласуются с данными Н.М.И. Петровской, свидетельствующими о высокой рефлексивности и повышенной самооценке игроков ролевых онлайн-игр [Петровская Н.М.И, 2018]. Нам также созвучна интерпретация автором подобных проявлений как нарциссических. В связи с тем, что виртуальный аватар «порывает с телом» (что невозможно в ролевых играх живого действия), он может быть наделен любыми желаемыми для игрока качествами и приобретать характер совершенного, неповторимого, грандиозного нарциссического фасада, за которым может
скрываться слабое и тяжело переживающее свою неполноценность реальное «я».
В отличие от игроков РИЖД, в значительной степени ориентированных на правила и нормы ролевого сообщества и пребывающих в значимых эмоционально-личностных отношениях друг с другом вне игры, онлайн-игроки не связаны никакими социальными обязательствами и могут прервать опосредованные Интернетом связи в любой момент. В таких условиях отсутствия сдерживающих нормативов и правил под маской аватара становится возможным безнаказанное нарушение моральных табу, реализация нарциссической «вседоступности и вседозволенности» [Соколова Е.Т., 2015, с. 45]. Стоит, однако, отметить, что проблемы правового регулирования поведения участников массовых многопользовательских онлайн-игр и создания «виртуального права» начинают привлекать внимание специалистов и активно обсуждаться [Батурин Ю.М., Полубинская С.В., 2018].
Мы полагаем, что именно трансгрессивный потенциал ролевых игр, особенно в онлайн-формате, создает риски для усугубления личностных дисфункций. В.И. Есаулов с соавторами указывает, что в рамках ролевых игр живого действия, спрятавшись под маской персонажа, становится возможным безопасно исследовать теневые стороны своей личности [Есаулов В.И. и др., 2015, с. 131]. Тигк1е пишет о том, что многопользовательские онлайн-игры служат своеобразным пятном Роршаха, проекцией внутренних фантазий [Тигк1е 1997, р. 162]. Н.М.И. Петровская полагает, что образ героя игры отражает вытесненные стремления игрока, не реализованные в реальном пространстве, а поле игры становится идеальным вариантом для отреагирования подавляемых импульсов [Петровская Н.М.И., 2018, с. 293]. Ключевым в отношении потенциально адаптирующего или дезадаптирующего потенциала игры представляется нам противопоставление, предложенное Тигк1е [Тигк1е 1997]: между «отыгрыванием» и «проработкой» неприемлемых импульсов. Как способ отыгрывания нарциссических, психопатических и перверсивных фантазий игра может провоцировать эскапизм и зависимость, усугубить фрагментацию самосознания, тогда как в случае проработки и разрешения внутриличностных конфликтов, «рескриптин-
га» психотравматического опыта она обретает психотерапевтический потенциал. Представляется дискуссионным утверждение О.В. Сергеевой с соавторами, что миры, создаваемые в компьютерных играх, функционируют как обучающие ситуации, готовящие к действиям в реальном мире. Авторы аргументируют это утверждение тем, что в компьютерных играх нет ограничений и нет страха бесповоротного провала, что можно перезапустить игру или начать следующую, в которой все удастся, и это формирует у ее участника позитивную установку [Сергеева О.В. и др., 2017, с. 54]. Для освоения конкретных навыков такие условия действительно являются оптимальными, однако с «правилами игры» реальной жизни игровые правила драматически расходятся: в реальной жизни случаются бесповоротные провалы и далеко не всякий процесс можно «перезапустить». Перенос соответствующей установки из игры в жизнь может способствовать укреплению примитивных защитных механизмов отрицания и всемогущего контроля.
Однако, как было показано, ролевая игра не только имеет трансгрессивные функции, но и создает возможность «примерки» различных ролей и идентичностей, опробования различных паттернов поведения и различных жизненных стратегий. Особенно явно эта функция представлена в самоотчетах игроков ролевых игр живого действия. Возвращаясь к философскому и культурологическому контексту данного исследования, сошлемся вновь на З. Баумана, описавшего стратегию игрока в качестве одной из основных жизненных стратегий постмодерна. В ситуации, когда правила жизненной игры постоянно меняются, оптимальной становится стратегия ведения коротких партий: человеку следует избегать любых «фиксаций» и долговременных обязательств и «играть короткие игры» [Бауман З., 1995].
Л.А. Беляева и О.Н. Новикова указывают, что благодаря перенесению интернет-игроком в реальную жизнь его собственного виртуального мировосприятия, включающего в себя представление о возможности поливариантного развития жизненной ситуации, поиска лучшего хода ему предоставляется возможность с легкостью изменить свою жизненную траекторию [Беляева Л.А., Новикова О.Н., 2018, с. 84]. М.Б. Плохинова и В.В. Глотова считают, что
игра спасает человека от кризиса идентичности, т.к. играя, мы соответствуем не одному проекту, а множеству возможностей [Плохинова МБ., Глотова В.В., 2012, с. 88]. Л.С. Сысоева, Т.Н. Голобородова видят в игре способность человека ориентироваться в бессмысленном мире эпохи постмодерна, «вести диалог с хаосом», реконструировать через игру свою «распавшуюся целостность» и таким образом «отодвигать свою гибель в децентриро-ванном мире» [Сысоева Л.С., Голобородова Т.Н., 2001, с. 7]. Можно заключить, что с философских и социологических позиций именно человек играющий, легко меняющий свои идентичности, в наилучшей степени приспособлен к миру «текучей современности» [Бауман З., 1995].
Изучение феномена увлечения взрослых людей ролевыми играми непосредственно затрагивает вопрос о возможности пересмотра критериев нормы и патологии личности в современном обществе. При обсуждении результатов исследования мы проводим аналогию между особенностями самосознания игроков ролевых игр живого действия с диагностическими критериями пограничной личности с одной стороны — и особенностями самосознания игроков онлайн-игры Second Life с критериями нарциссической личности с другой; они традиционно считаются вариантами патологических типов личностной организации. В то же время есть основания полагать, что ролевая игра может стать деятельностью, в рамках которой личность будет повышать свою гибкость, приспособляемость, увеличивать потенциал собственной адаптации к быстро изменяющейся и непредсказуемой социальной среде. Становится ли пограничное и нарциссическое самосознание в постмодернистском мире новой нормой — вопрос, обсуждение которого выходит за рамки данной статьи, однако его обозначение представляется важным.
Заключение
1. Самосознание участников ролевых игр живого действия характеризуется такими особенностями, как когнитивная простота образа «я» и преобладание социального компонента идентичности при самоопределении.
2. Ведущими и наиболее частотными функциями увлечения ролевыми играми живого
действия являются возможность смены иден-тичностей и возможность переживания ярких эмоций, недоступных в реальной жизни.
3. Самосознание участников ролевой он-лайн-игры Second Life характеризуется более высокой самооценкой по сравнению с участниками ролевых игр живого действия, усложненностью, сверхдифференцированностью образа «я», а также эгоцентрической направленностью при самоопределении.
4. Ведущими и наиболее частотными функциями игры для игроков онлайн-игры Second Life являются трансгрессивная (реализация в игре невозможного и неприемлемого в реальности) и функция самореализации.
К основным ограничениям данного исследования можно отнести небольшой объем выборки, ее неоднородность по стажу игровой деятельности участников, их профессии, семейному положению, отсутствие лонгитюдных наблюдений изменений степени социальной адаптированности, удовлетворенности жизнью и самооценки людей, увлекающихся ролевыми играми во взрослом возрасте. Все это может стать целью дальнейших исследований обозначенной темы.
Список литературы
Акулинина Т.В. Настольные ролевые игры: история развития и терминология // Омский научный вестник. 2006. № 9(47). С. 239-241.
Батурин Ю.М., Полубинская С.В. Что делает виртуальные преступления реальными // Труды Института государства и права РАН. 2018. Т. 13, № 2. С. 9-35.
Бауман З. От паломника к туристу // Социологический журнал. 1995. № 4. С. 133-154.
Белозеров С.А. Виртуальные миры MMORPG: Часть I. Определение, описание, классификация // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2015. Т. 12, № 1. С. 54-70.
Белозеров С.А. Виртуальные миры MMORPG: Часть II. Средство от социального и психологического неблагополучия // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2015. Т. 12, № 1. С. 71-89.
Беляева Л.А., Новикова О.Н. «Человек играющий» в эпоху постмодерна // Идеи и идеалы. 2018. Т. 2, № 3(37). С. 82-95. DOI: https://doi.org/10.17212/2075-0862-2018-3.2-82-95
Богачева Н.В., Войскунский А.Е. Когнитивные стили и импульсивность у геймеров с разным
уровнем игровой активности и предпочитаемым типом игр // Психология. Журнал Высшей школы экономики. 2015. Т. 12, № 1. С. 29-53.
Брагина О.А. Одиночество как значимый фактор формирования зависимости от многопользовательских ролевых онлайн-игр // Пензенский психологический вестник. 2015. № 2(5). С. 77-85. DOI: https://doi.Org/10.17689/psy-2015.2.6
Голынкина Е.А., Исурина Г.Л., Кайдановская Е.В., Карвасарский Б.Д. и др. Гиссенский личностный опросник (использование в психодиагностике для решения дифференциально-диагностических и психотерапевтических задач): метод. пособие. СПб.: Психоневрол. ин-т, 1993. 20 с.
Есаулов В.И., Ошемкова С.А., Ошемкова Н.А. Ролевые игры живого действия: кто играет и зачем // Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. 2015. № 11-2. С. 127-134.
Журавлева А.С. Самоактуализация участников неформального молодежного объединения (на примере движения ролевых игр) // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Психология и педагогика. 2014. № 1. С. 77-82.
Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства. Стратегии психотерапии. М.: Класс, 2014. 464 с.
Киппер Д. Клинические ролевые игры и психодрама: пер. с англ. М.: Класс, 1993. 224 с.
Кутас Э.А. Игровая деятельность взрослых // Философия и социальные науки. 2011. № 3/4. С. 94-98.
Лысак И.В., Косенчук Л.Ф. Формирование персональной идентичности в условиях сетевой культуры. М.: Спутник+, 2016. 147 с.
Петровская Н.М.И. Психологические особенности Я-образа интернет-пользователей, играющих в ролевые компьютерные онлайн-игры // Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. 2018. № 4(48). С. 290-298.
Писаревская Д.Б. Феномен субкультуры ролевых игр в современном обществе: дис. ... канд. ист. наук. М., 2009. 262 с.
ПлохиноваМ.Б., Глотова В.В. Проблема самоидентификаций в период современных социальных трансформаций // Вестник Воронежского государственного технического университета. 2012. Т. 8, № 6. С. 85-88.
Рубинштейн С.Я. Экспериментальные методики патопсихологии и опыт их применения в клинике: практ. руководство. М.: Апрель-Пресс: Психотерапия, 2010. 224 с.
Румянцева Т.В. Методика «Кто Я?» // Психологическое консультирование: диагностика отношений в паре: учеб. пособие. СПб.: Речь, 2006. С. 82-103.
Сергеева О.В., Царева А.В., Зиновьева Н.А. «Встретимся в дополненной реальности...»: социальные компетенции игроков в многопользовательские онлайн-игры // Logos et Praxis. 2017. Т. 16, № 4. С. 51-63. DOI: https://doi.org/10.15688/lp.jvolsu.2017.4.6
Соколова Е. Т. Клиническая психология утраты Я. М.: Смысл, 2015. 896 с.
Сысоева Л.С., Голобородова Т.Н. Онтологические и антропологические проблемы игры в постмодернистском дискурсе // Вестник Томского государственного педагогического университета. 2001. № 3(28). С. 3-7.
Щербачев В.В. Индивидуально-психологические особенности участников субкультуры ролевых игр живого действия // Ярославский педагогический вестник. 2014. Т. 2, № 3. С. 217-221.
Царева А.В. Ролевые игры живого действия: определение исследовательского подхода // Социум и власть. 2014. № 3(47). С. 14-20.
Эльконин Д.Б. Психология игры. 2-е изд. М.: Владос, 1999. 360 с.
Turkle Sh. Constructions and Reconstructions of Self in Virtual Reality: Playing in the MUDs // Culture of the Internet / ed. by S. Kiesler. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates, 1997. P. 143-155.
Получено 15.04.2020 References
Akulinina, T.V. (2006). Nastol'nye rolevye igry: istoriya razvitiya i terminologiya [Tabletop RPGs: Development history and terminology]. Omskiy nauchnyy vestnik [Omsk Scientific Bulletin]. No. 9(47), pp. 239-241.
Baturin, Yu.M. and Polubinskaya, S.V. (2018). Chto delaet virtual 'nye prestupleniya real 'nymi [What makes virtual crimes to be real]. Trudy Insti-tuta gosudarstva i prava RAN [Proceedings of the Institute of State and Law of the RAS]. Vol. 13, no. 2, pp. 9-35.
Bauman, Z. (1995). Otpalomnika k turistu [From pilgrim to tourist]. Sotsiologicheskiy zhurnal [Sociological Journal]. No. 4, pp. 133-154.
Belozerov, S.A. (2015). Virtual'nye miry MMORPG: Chast' I. Opredelenie, opisanie, klassi-
fikatsiya [Virtual worlds of MMORPG: Part I. Definition, description, classification]. Psikhologiya. Zhurnal Vysshey shkoly ekonomiki [Psychology. Journal of the Higher School of Economics]. Vol. 12, no. 1, pp. 54-70.
Belozerov, S.A. (2015). Virtual'nye miry MMORPG: Chast'II. Sredstvo otsotsial'nogo ipsi-hologicheskogo neblagopoluchiya [Virtual worlds of MMORPG: Part II. Remedy for social and psychological ill-being]. Psikhologiya. Zhurnal Vysshey shkoly ekonomiki [Psychology. Journal of the Higher School of Economics]. Vol. 12, no. 1, pp. 71-89.
Belyaeva, L.A. and Novikova, O.N. (2018). «Chelovek igrayuschiy» v epokhu postmoderna [«Homo mobiludens» in the era of postmodemity]. Idei i idealy [Ideas & Ideals]. Vol. 2, no. 3(37), pp. 82-95. https://doi.org/10.17212/2075-0862-2018-3.2-82-95
Bogacheva, N.V. and Voyskunskiy, A.E. (2015). Kognitivnye stili i impul 'sivnost' u geymerov s raznym urovnem igrovoy aktivnosti i predpochi-taemym tipom igr [Cognitive styles and impulsivity of videogamers with different levels of gaming activity and preference of differentgame types (online and offline)]. Psikhologiya. Zhurnal Vysshey shkoly ekonomiki [Psychology. Journal of the Higher School of Economics]. Vol. 12, no. 1, pp. 29-53.
Bragina, O.A. (2015). Odinochestvo kak znachim-yy faktor formirovaniya zavisimosti ot mnogopol 'zovatel 'skikh rolevykh onlayn-igr [Loneliness as a significant factor in the formation according to the multiplayer online role-games]. Penzenskiy psihologicheskiy vestnik [Penza Psychological Newsletter]. No. 2(5), pp. 77-85. DOI: https://doi.org/10.17689/psy-2015.2.6
El'konin, D.B. (1999). Psikhologiya igry [Psychology of the game]. 2nd ed. Moscow: Vlados Publ., 360 p.
Esaulov, V.I., Oshemkova, S.A. and Oshem-kova, N.A. (2015). Rolevye igry zhivogo deystviya: kto igraet i zachem [Live action role-play games: who plays and why]. Gumanitarnye, sotsial'no-ekonomicheskie i obschestvennye nauki [Humanities, Social-economic and Social Sciences]. No. 11-2, pp. 127-134.
Golynkina, E.A., Isurina, G.L., Kaydanovskaya, E.V., Karvasarskiy, B.D. et al. (1993). Gissenskiy lichnostnyy oprosnik (ispol'zovanie v psikhodiagnostike dlya resheniya dif-ferentsial 'no-diagnosticheskikh i psikhoterapevtich-eskikh zadach) [Giessen personality questionnaire (use in psychodiagnostics for solving differential di-
agnostic and psychotherapeutic tasks)]. Saint Petersburg: Psychoneurological Institute Publ., 20 p.
Kernberg, O. (2014). Tyazhelye lichnostnye ras-stroystva. Strategii psikhoterapii [Severe personality disorders. Psychotherapeutic strategies]. Moscow: Klass Publ., 464 p.
Kipper, D. (1993). Klinicheskie rolevye igry i psikhodrama [Psychotherapy through clinical role playing]. Moscow: Klass Publ., 224 p.
Kutas, E.A. (2011). Igrovaya deyatel 'nost' vzroslykh [Play activities of adults]. Filosofiya i sot-sial 'nye nauki: nauchnyy zhurnal [The Journal of Philosophy and Social Sciences]. No. 3/4, pp. 94-98.
Lysak, I.V. and Kosenchuk, L.F. (2016). Formi-rovanie personal 'noy identichnosti v usloviyakh setevoy kul 'tury [Formation of personal identity in the context of network culture]. Moscow: Sputnik+ Publ., 147 p.
Petrovskaya, N.M.I. (2018). Psikhologicheskie osobennosti Ya-obraza internet-pol 'zovateley, ig-rayuschikh v rolevye komp'yuternye onlayn-igry [Psychological features of the self-image of Internet users playing role-playing computer online games]. Uchenye zapiski. Elektronnyy nauchnyy zhurnal Kur-skogo gosudarstvennogo universiteta [Scientific Notes: The Online Academic Journal of Kursk State University]. No. 4(48), pp. 290-298.
Pisarevskaya, D.B. (2009). Fenomen subkul'tury rolevykh igr v sovremennom obschestve: dis. ...kand. ist. nauk. [The phenomenon of the subculture of role-playing games in modern society: dissertation]. Moscow, 262 p.
Plokhinova, M.B. and Glotova, V.V. (2012). Problema samoidentifikatsiy v period sovremennykh sotsial 'nykh transformatsiy [The problem of self-identification in period of modern social transformation]. Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo tekhnicheskogo universiteta [Bulletin of Voronezh State Technical University]. Vol. 8, no. 6, pp. 85-88.
Rubinshteyn, S.Ya. (2010). Eksperimental'nye metodiki patopsikhologii i opyt ikh primeneniya v klinike (Prakticheskoe rukovodstvo) [Experimental methods of pathopsychology and the experience of their clinical use (Practical Guide)]. Moscow: Aprel'-Press Publ., Psikhoterapiya Publ., 224 p.
Rumyantseva, T.V. (2006). Metodika «Kto Ya?» [Method «Who am I?»]. Psikhologicheskoye konsul 'tirovaniye: diagnostika otnosheniy v pare [Psychological counseling: diagnostics of relationships in couples]. Saint Petersburg: Rech' Publ., pp. 82-103.
Scherbachev, V.V. (2014). Individual'no-psikhologicheskie osobennosti uchastnikov subkul 'tury rolevykh igr zhivogo deystviya [Individual and psychological features of participants of subculture of live action role-play games]. Yaroslavskiy pedagogicheskiy vestnik [Yaroslavl Pedagogical Bulletin]. Vol. 2, no. 3, pp. 217-221.
Sergeeva, O.V., Careva, A.V., Zinov'eva, N.A. (2017). « Vstretimsya v dopolnennoj real 'nosti...»: social 'nye kompetencii igrokov v mnogopol'zovatel'skie onlajn-igry [« Let's meet in augmented reality...»: social competences of MMORPG-gamers]. Logos et Praxis. Vol. 16, no. 4. pp. 51-63. DOI:
https://doi.org/10.15688/lp.jvolsu.2017A6
Sokolova, E.T. (2015) Klinicheskaya psihologiya utraty Ya [Clinical Psychology of Loss of Self]. Moscow: Smysl. 896 p.
Sysoeva, L.S., Goloborodova T.N. (2001). Onto-logicheskie i antropologicheskie problemy igry v postmodernistskom diskurse [Ontological and anthropological problems of the game in postmodern discourse]. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta [Tomsk state pedagogical university bulletin]. No. 3(28), pp. 3-7.
Tsareva, A.V. (2014). Rolevye igry zhivogo deystviya: opredelenie issledovatel 'skogo podkhoda [Role-playing game of real performance: defining the research approach]. Sotsium i vlast' [Society and Power]. No. 3(47), pp. 14-20.
Turkle, Sh. (1997). Constructions and reconstructions of self in virtual reality: Playing in the MUDs. Culture of the Internet, ed. by S. Kiesler. Mahwah, NJ: Lawrence Erlbaum Associates Publ., pp. 143-155.
Zhuravleva, A.S. (2014). Samoaktualizatsiya uchastnikov neformal'nogo molodezhnogo ob'edineniya (na primere dvizheniya rolevykh igr) [Self-actualization of youth subculture members (role-playing movement as an example)]. Vestnik Rossiyskogo universiteta druzhby narodov. Seriya: Psikhologiya i pedagogika [RUDN Journal of Psychology and Pedagogics]. No. 1, pp. 77-82.
Received 15.04.2020
Об авторах
Цыганкова Полина Васильевна
кандидат психологических наук, доцент кафедры клинической психологии
Российский национальный исследовательский медицинский университет им. Н.И. Пирогова, 117997, Москва, ул. Островитянова, 1; e-mail: [email protected] ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6271-2076
Суворова Екатерина Юрьевна
независимый исследователь
121353, Москва
e-mail: [email protected] ORCID: https://orcid.org/0000-0003-3572-9777
About the authors
Polina V. Tsygankova
Ph.D. in Psychology, Associate Professor of the Department of Clinical Psychology
Pirogov Russian National Research Medical University,
1, Ostrovityanov st., Moscow, 117997, Russia;
e-mail: [email protected]
ORCID: https://orcid.org/0000-0002-6271-2076
Ekaterina Yu. Suvorova
Independent Researcher
Moscow, 117997, Russia;
e-mail: [email protected]
ORCID: https://orcid.org/0000-0003-3572-9777
Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:
Цыганкова П.В., Суворова Е.Ю. Ролевые игры живого действия и ролевые онлайн-игры: психологические функции в современном социокультурном контексте // Вестник Пермского университета. Философия. Психология. Социология. 2020. Вып. 3. С. 459-474. DOI: 10.17072/2078-7898/2020-3-459-474
For citation:
Tsygankova P.V., Suvorova E.Yu. [Live-action role-playing games and online role-playing games: psychological functions in the modern sociocultural context]. VestnikPermskogo universiteta. Filosofía. Psihologia. Sociología [Perm University Herald. Philosophy. Psychology. Sociology], 2020, issue 3, pp. 459-474 (in Russian). DOI: 10.17072/2078-7898/2020-3-459-474
