CC BY
61
РОЛЬ ЦЕНТРА, ПЕРИФЕРИИ И ТРАДИЦИЙ В ИСТОРИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ СОЦИАЛЬНОГО ИДЕАЛА РОССИЙСКОГО АГРАРНОГО ОБЩЕСТВА (IX—XVII вв.)
УДК 1:316
Многие события, происходившие в мире на протяжении первого десятилетия XXI века, подтвердили хорошо известную из всей предыдущей истории истину: проблемы, с которыми суждено человечеству сталкиваться в настоящем, порождаются глубоким комплексом причин, корни которых уходят не только в недавнее, но зачастую и в очень отдалённое прошлое.
Сказанное будет справедливо и по отношению к тем вызовам, ответы на которые в наступившем веке приходится искать российскому обществу. Поэтому закономерно, что становление новой российской государственности, равно как и сложный процесс самоопределения России в меняющемся мире сопровождались и сопровождаются острой полемикой различных общественных сил, в центре которой оказываются многие события и явления исторического прошлого нашей страны.
Проблема самоидентификации российского общества в значительной своей степени есть проблема конкретизации его современных мировоззренческих универсалий. Но постижение новых смыслов — задача, актуальность решения которой как раз определяется практической потребностью самого общества в ясном понимании многовековой традиции, в рамках которой возникали и развивались представления о смыслах существования России в историческом пространстве и времени.
Среди таких представлений центральное место занимает феномен социального идеала, то есть свойственных обществу на разных этапах развития представлений об его совершенном устроении.
Социальный идеал — важнейший источник целеполагания для отдельного человека, группы, общества в целом, а значит, и для их социальной деятельности по реализации поставленной цели. Поэтому адекватный реальностям XXI века выбор стратегии развития России вряд ли возможен вне самоопределения общества относительно того социального
Р.С. ИСТАМГАЛИН
идеала, достижению которого эта стратегия должна служить.
Социальный идеал, как и многие другие феномены общественного сознания, одновременно универсален и конкретен, поскольку, изначально формируясь на основе базовых цивилизационных ценностей, обладая в силу этого сверхисторическим, метафизическим содержанием, он в своих непосредственных формах не статичен, а динамичен, отражает то понимание общественного совершенства, которое свойственно данной исторической эпохе.
Современный социальный идеал, способный пробудить творческий потенциал российского общества, сыграть роль важнейшего источника созидательной социально-конструктивной деятельности, должен, отразив новое целеполагание общественного развития, сохранить в то же время преемственность по отношению к собственной традиции, в которой нашли воплощение базовые цивилизационные ценности России. Традиция — это не что-то раз и навсегда ушедшее, оставшееся только в памяти и неспособное непосредственно повлиять на настоящее и будущее. Традиции, как подчёркивал один из самых глубоких исследователей этой проблемы Э. Шилз, не статичны, а динамичны, они уже в самих себе «содержат потенциальные возможности изменения ... это эндогенные изменения, которые зарождаются внутри самой традиции» [4, р. 213].
Унаследованная нашим обществом традиция представлений о социальном совершенстве бытия — это не столько совокупность тех или иных артефактов прошлого, присутствующих в современности исключительно в виде текстов или символов, сколько важнейший источник происходящего «здесь и сейчас» динамического процесса эндогенных изменений, формирующих новый социальный идеал России.
Аграрное или традиционное общество является наиболее длительным по времен-
ной протяжённости этапом в развитии человеческой цивилизации вообще и российской цивилизации в частности.
В научной литературе при характеристике аграрного общества внимание акцентируется на системообразующей роли, которую в данном типе общества играло сельское хозяйство. Доминирование сельского хозяйства вело к тому, что все остальные структуры общества находились в сильной, хотя и не в одинаковой, зависимости от преобладающего типа аграрного производства (земледелие или скотоводство). В свою очередь, и сам тип этого производства, и соответственно характер общественных структур в очень высокой степени зависели от непосредственных географических и природно-климатических условий, в которых происходил генезис и последующее развитие данного общества.
Поэтому система аграрного общества, объективно стремясь к достижению устойчивого подвижного равновесия с внешней средой, должна была решить для этого две основные задачи:
— во-первых, адаптации к собственно природной среде своего обитания;
— во-вторых, адаптации к своему социокультурному окружению, то есть к другим обществам.
Общий механизм этой адаптации сложился ещё на стадии перехода от архаичного общества к аграрному и определялся взаимодействием двух основных тенденций социального переструктурирования исходной формы социальной организации — родовой общины: дифференциации и интеграции.
С одной стороны, как ответ на вызовы внешней среды, происходила структурно-функциональная дифференциация и соответствующее усложнение социальной организации (от родовой общины — к соседской общине, от отдельных племён — к союзу племён), естественным последствием которых — в силу утраты прежней относительной общинной однородности — становилось возникновение и обострение внутренних противоречий.
С другой стороны, как ответ на рост внутренней конфликтогенности, угрожавшей не только стабильности отдельных общин и племён, но, при определённых неблагоприятных обстоятельствах, и самому их существованию, развивались тенденции к интеграции посредством создания новых институтов организации социального пространства — сначала протогосударственных, а затем и собственно государственных, как правило патримониального характера.
Таким образом, именно взаимодействие дифференциации и интеграции рассматрива-
ется в качестве того социального процесса, в ходе которого возникают, развиваются, совершенствуются все остальные структуры аграрного общества, включая и формы общественного сознания.
Данные институциональные изменения ведут к ещё одной принципиально значимой дифференциации в формирующемся аграрном обществе — разделении на центр и периферию. Следовательно, анализ генезиса и последующей эволюции социального идеала аграрного общества следует непосредственно связать с процессом становления в этом обществе центра и периферии.
Далее отметим, что в интерпретации общего хода русской истории в данной статье мы преимущественно ориентируемся на те оценки, которые содержатся в новейшей обобщающей работе историков МГУ, представляющей в известной мере консенсусный взгляд современной отечественной историографии на основные события средневековой русской истории [1].
В исторической науке сложилась прочная и, безусловно, имеющая серьёзные основания периодизация русской истории IX—XVII вв. (при некоторых терминологических разногласиях) на три больших периода: древнерусский (IX — 40-е гг. XIII в.), когда развитие общества происходило преимущественно на автохтонных началах; период политической зависимости от Монгольской империи или Золотой Орды (40-е гг. XIII в. — 1480 г.), когда на развитие русских земель оказывал влияние фактор этой зависимости (в какой мере — по этому вопросу сохраняются серьёзные разногласия); и период Московского государства (1480 г. — XVII в.), когда определяющую роль вновь стали играть внутренние факторы общественной эволюции, но при сохранении и внешних воздействий. Данная периодизация обосновывается, среди прочего, наличием качественных изменений, происходивших в институциональной системе на протяжении каждого периода, но изменений, сохранявших общую линию преемственности.
Генезис и последующая эволюция институциональной системы российского аграрного общества, в котором, согласно нашему пониманию, в снятом виде отражались тенденции генезиса и эволюции социального идеала, методологически интерпретируются нами как процесс генезиса и эволюции центра социального, культурного и политического порядка общества и его периферии. В связи с этим, обратимся к общим положениям концепции «центр — периферия», автором которой является один из крупнейших американских социологов Э. Шилз.
В отличие от исследователей, использовавших категории центра и периферии главным образом для характеристики пространственно-географической локализации политических структур и этнических сообществ, Э. Шилз выделил центр и периферию в качестве ключевых структур, играющих системообразующую роль в возникновении и дальнейшем развитии любого общества, прежде всего с точки зрения совмещения в них культурных и институциональных функций.
Центр в трактовке Э. Шилза обладает двойственной природой: ценностной и деятельностно-институциональной.
Во-первых, «центр или центральная зона — это феномен из области ценностей и верований. Это центр упорядочивания символов, ценностей и верований, который управляет обществом. Он является центром, потому что имеет предельный (ultimate) и не подлежащий изменению характер; и множеством [членов общества — Р.И.] ... он ощущается именно таковым. В центральной зоне есть что-то от природы сакрального. В этом смысле каждое общество имеет официальную «религию», даже когда это общество или его представители и толкователи полагают, более или менее корректно, что оно секулярное, плюралистическое и толерантное» [3, р. 3].
Во-вторых, «центр является также феноменом из области действия ... структурой действий, ролей и личностей в сети институтов. Тех ролей, в которых воплощаются главные ценности и верования» [3, р. 3].
Объективную необходимость существования в любом обществе центра, обладающего ценностным содержанием, Э. Шилз объяснял имманентной потребностью людей иметь в своей земной жизни некие объекты, воплощающие высшие трансцендентные ценности, превосходящие те ценности, которые обычно существуют в повседневной жизни.
Двойственная природа центра в социальной действительности реализуется через двойственную структуру его внутренней организации.
Характеризуя ценностную сторону центра, Э. Шилз ввёл категорию «центральной ценностной системы общества» (central value system of the society), которой обозначил структуру, играющую решающую роль в интеграции общества, благодаря тому, что она содержит главные ценности и верования, посредством которых индивиды идентифицируют себя и связываются в единую общность [3, р. 4].
Общество как система, отмечал Э. Шилз, состоит из различных подсистем, каждая из которых представляет собой сеть взаимосвязанных организаций. Каждая из этих органи-
заций обладает собственной властью, в ней есть собственная элита. Каждая такая элита принимает те или иные властные решения либо самостоятельно, либо по согласованию с другими элитами.
Второй базовой категорией в концепции Э. Шилза является периферия. Им дана следующая обобщённая характеристика соотношения центра и периферии: «Центр состоит из тех институций (и ролей), которые осуществляют власть, — будь она экономической, государственной, политической, военной, — и тех, которые создают и распространяют культурные символы, — религиозные, литературные и т.д. — через церкви, школы, общественные учреждения и т.д. Периферия состоит из тех слоёв или частей общества, которые являются получателями команд и верований, которые не они сами создают или распространяют...» [3, р. 39].
Ценностная система и властные институты не просто взаимосвязаны: ценностная система правящей элиты находит своё предметно-деятельностное выражение как в содержании и формах этих институтов, так и в их непосредственном функционировании. По степени принятия/отрицания этих институтов и их деятельности остальными (периферийными) социальными группами, входящим в состав данного общества, можно судить о совпадении/несовпадении ключевых ценностей элиты и периферии.
Однако население периферий, особенно в доиндустриальных обществах, обладало, как правило, собственными системами ценностей, которые далеко не всегда и не во всём совпадали с центральной системой ценностей, транслируемой институциональным центром, что являлось источником как ценностного, так и институционального конфликта.
Поэтому, хотя во всех обществах, по мнению Э. Шилза, могут быть, выявлены центр и периферия, но в разных обществах складываются разные отношения между этими структурами, тем более что обе эти структуры не гомогенны, сами состоят из субцентров и субпериферий [3, р. 253].
Для нашего исследования особый интерес может представить ещё один аспект взглядов Э. Шилза, связанный с его трактовкой роли идеалов в структуре центров. По его мнению, «центр может быть комплексом институтов, группой индивидуумов, идеалом или комплексом идеалов. До известной степени комплекс идеалов является центром в его чистейшей форме» [3, р. 254] (курсив — Р.И.). Такие идеалы, как правило, продуцируемые интеллектуальными группами, предлагают
идеальный порядок организации общества, который ещё не нашёл земного воплощения, но может быть осуществлён как замена или исправление существующего земного центра власти, иначе говоря, выступают в роли творцов социальных идеалов, претендующих на принятие в качестве таковых всем обществом.
Следует отметить, что данное, очень важное в контексте нашей статьи, положение концепции Э. Шилза нашло подтверждение и развитие в исследованиях другого видного макросоциолога Ш. Эйзенштадта [2].
В частности, Ш. Эйзенштадт показал ключевую роль, которую в конструировании и попытках реализации идеальных моделей социального порядка, приводивших к созданию и трансформации институтов, составляющих центральную институциональную систему, играли не столько политическая, сколько интеллектуальная часть элит.
Кроме того, благодаря его работам, обнаружился богатый исследовательский потенциал концепции «центр-периферия» применительно к мультикультурным и полиэтническим обществам, которые на определённом этапе своего развития принимали институциональную форму империи.
Второй оригинальной концепцией, разработанной Э. Шилзом и также представляющей несомненный методологический интерес (в том числе и в силу её содержательной связи с концепцией «центр-периферия»), является теория традиции.
В отличие от других социологов, равно как и представителей иных социальных наук, акцентировавших внимание на устойчивости, консерватизме традиции, рассматривавшей её (особенно в рамках модернизационного подхода) как нечто, нуждающееся в преодолении, отрицании, Э. Шилз обращал первостепенное внимание на изменчивость традиции, присутствие в ней элементов динамизма.
Традиция в его понимании не есть нечто постоянное, неизменное, скорее наоборот, она постоянно изменяется, включая в себя всё новые и новые культурные явления, возникающие в каждом новом поколении.
В объяснении механизма, определяющего изменчивость традиции, Э. Шилз выделял две группы факторов: эндогенные, укоренённые в природе самой традиции, и экзогенные, связанные с воздействием на данную традицию извне. Решающую роль в изменении традиции он отводил человеческой деятельности: традиция «содержит в себе потенциал быть изменённой; она побуждает человека изменить её» [4, р. 213].
Эта потенциальность проистекает из того, что прошлое, которое становится в настоящем
традицией, — неоднородно. С одной стороны, оно представляет собой последовательность множества случившихся событий, которые уже никогда не могут быть изменены, обладают в этом смысле, так сказать, конечностью, метафизическим содержанием. С другой стороны, прошлое — это восприятие уже состоявшихся событий в сознании людей, живущих после того, как данные события произошли, и являющихся не пассивными созерцателями прошлого, а активными творцами настоящего, и в этом смысле прошлое обладает относительностью.
Традиция не может существовать вне реально произошедших когда-либо в прошлом событий, вне однозначно установленных (насколько это возможно на данном этапе развития общества) исторических фактов (hard facts, как называет их Э. Шилз), но сами эти события и факты по-разному воспринимаются уже непосредственными участниками в силу различия их индивидуальных личностных качеств и социальных ролей.
Поэтому вряд ли можно говорить о единой, внутренне целостной традиции, скорее, в обществе всегда имеет место сложное переплетение различных традиций как конфликтующих, так и солидарных, среди которых по отношению к данной социальной группе или обществу в целом одна оказывается в тот или иной временной промежуток доминирующей.
Итак, в концептуальных построениях Э. Шилза — Ш. Эйзенштадта формирование единого центра социального, культурного и политического порядка на стадии перехода к традиционному обществу и складывания основ этого общества, происходит в результате конкурентного взаимодействия нескольких протоцентров, возникающих в результате структурно-функциональной дифференциации родоплеменного общества.
Эти протоцентры формализуются в виде различных комбинаций нескольких основных институтов, представляющих объективные интересы возникающих социально-статусных групп, потенциальных протосословий. Групповые интересы рефлексируются, артикулируются и реализуются посредством интеллектуальной и организаторской деятельности соответствующих протоэлит. Стремясь к овладению рычагами распределения производимого обществом прибавочного продукта, такие протоэлиты нуждаются, в том числе, в выдвижении важнейших символов идентичности продуцируемого ими социального, культурного и политического порядка, одним из которых является социальный идеал.
Эти символы являются выражением складывающейся в обществе системы ценностей, приобретающей формы, адекватные
аграрному этапу развития, по мере перехода общества от политеизма к монотеизму.
В ходе конкурентного взаимодействия протоцентров в конечном итоге формируется единый центр и соответствующая ему периферия, что, как правило, приводит общество в состояние относительного динамического равновесия и внутренней стабильности.
При отсутствии или слабо выраженных изменениях во внешней среде отношения, сложившиеся между центром и периферией, являются источником сохранения возникшего равновесия в пределах безопасного диапазона колебаний. Иные изменения внешней среды вызывают те или иные трансформации отношений «центр-периферия», выявляющие адаптационный потенциал всей системы, её способность к саморазвитию на имеющейся аграрной основе. Подобная ситуация сохраняется вплоть до возникновения системного кризиса, объективно требующего для своего разрешения перехода на индустриальные рельсы развития через этап модернизации.
В заключение необходимо содержательно оценить весь процесс формирования и утверждения социального идеала российского аграрного общества:
— IX — середина XIII в., период формирования и конкурентного взаимодействия древнерусских протоцентров социального, культурного и политического порядка;
— середина XIII — конец XV в., период складывания предпосылок создания единого центра и периферии;
— конец XV — XVII в., период формирования единого центра и периферии, адекватных природе российского аграрного общества.
Поскольку каждый из первоначальных протоцентров продуцировал свой собственный социальный идеал при сохранении между ними общей ценностной основы (сначала восточнославянской мифол о го-языческой, затем — православно-христианской), то первый период будет корректно целиком рассматривать как период генезиса социального идеала на его автохтонной, восточнославян-ско-православной ценностной основе.
Во втором периоде естественный процесс генезиса социального идеала на автох-
тонной основе был существенно деформирован появлением внешнего конкурирующего социального идеала, источником которого был центр социального, культурного и политического порядка Монгольской империи и её восточного, золотоордынского улуса. В результате сложных и противоречивых взаимодействий сложились необходимые предпосылки для формирования на основе одного из автохтонных центров социального идеала, способного стать общим для всего формирующегося в рамках Московского государства средневекового русского общества. Поэтому второй период можно определить как завершение генезиса социального идеала.
Третий период в русле такого понимания общего хода процесса — это период формирования социального идеала, адекватного онтологической природе российского аграрного общества.
Формирование самодержавно-служебного социального идеала стало результатом длительного процесса эволюции из исходных протоцентров (вечевого и кня-жеско-боярского) самодержавного центра социального, культурного и политического порядка (центральная ценностная система, основанная на христианских ценностях, и центральная институциональная система в лице самодержца и бюрократического боярско-дворянского аппарата) и соответствующего определения пространства социальной периферии (сословия и социальные группы российского общества).
В конечном итоге идеал самодержавно-служебного согласия явился результатом развития естественной, внутренне преемственной традиции поиска обществом наиболее эффективных институциональных и социокультурных средств адаптации к условиям аграрного мира, возникшего и эволюционирующего в специфических условиях природно-географической среды ВосточноЕвропейской равнины. В этом смысле он адекватно отразил онтологическую сущность русского общества как общества, чьё выживание и развитие на аграрном этапе определялись способами взаимодействия социума с природно-географической средой.
1. История России с древнейших времен до конца XVII века [Текст] / под. ред. Л.В. Милова. — М.: Эксмо, 2009.
2. Эйзенштадт, Ш. Революция и преобразование обществ. Сравнительное изучение цивилизаций [Текст] / Ш. Эйзенштадт. — М.: Аспект Пресс, 1999. — С. 100.
3. Shils, E. Center and Periphery: Essays in Macrosociogy [Text] / E. Shils. — Chicago: University of Chicago Press, 1975.
4. Shils, E. Tradition [Text] / E. Shils. — Chicago: The Univ. of Chicago Press, 1981.
