CC BY
197
Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2011. № 4
А.С. Микоян,
кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языкознания филологического факультета МГУ, руководитель Отделения теории и практики перевода филологического факультета МГУ; e-mail: aschen@ wdcb.ru
РОЛЬ ПЕРЕВОДА ВО ВЗАИМОПОЗНАНИИ И ВЗАИМООБОГАЩЕНИИ КУЛЬТУР
Статья, написанная по материалам доклада на конференции «Проблемы филологии: диалог культур» (МГППУ, 2011 г.), посвящена рассмотрению той роли во взаимном общении мировых (прежде всего европейских) культур, которую на протяжении истории человечества играл перевод и без которой достижение разноязычными культурами взаимопонимания было бы невозможным.
Ключевые слова: алфавит, античность, Библия, внутриязыковой перевод, взаимодействие/взаимообогащение/взаимопонимание/взаимопроникновение/диалог культур, интерпретация, культура, литература, межкультурная коммуникация, межъязыковой перевод, перевод культур, письменный перевод, переводчик/и, посредник/и, посредничество, поэзия, Средние века, язык.
Aschen S. Mikoyan,
Cand. Sc. (Philology), Associate Professor at the Department of English Linguistics, Head of Translation Theory & Practice Department, Faculty of Philology, Lomonosov Moscow State University, Russia; e-mail: aschen@wdcb.ru
The Role of Translation in Mutual Understanding and Mutual Enrichment of Cultures
The article, based on a paper given at a conference on cross-cultural communication ("Philological Issues and a Dialogue of Cultures", Moscow State Teacher-training and Psychological University, 2011), addresses the role which translation has played in the communication of world (primarily European) cultures throughout the history of mankind and which has been essential to the mutual understanding of cultures representing different languages.
Key words: alphabet, Antiquity, Bible, culture/s, cross-cultural communication, dialogue/interaction/mutual enrichment/mutual understanding of cultures, intralingual translation, interlingual translation, interpretation, interpreter/s, language, literature, mediation, mediator/s, Middle Ages, poetry, translating cultures, translator/s.
Любой вид словесного взаимодействия культур, представляющих разные языковые общности, осуществляется посредством или при участии перевода. Можно предположить, что именно перевод является одним из древнейших видов межкультурной деятельности и одновременно одним из необходимых условий для осуществления межкультурной коммуникации.
Учитывая, что из четырёх миллионов лет существования человечества лишь около шести последних тысячелетий приходятся на зарождение и развитие письменной формы языков (при этом этот приблизительный рубеж относится только к самым «передовым»
на то время цивилизациям), то очевидно, что древнейшим видом межкультурного языкового посредничества являлся устный перевод. Как и кем он осуществлялся, какова была его адекватность, судить сейчас невозможно, однако понятно, что без перевода, пусть даже самого примитивного и приблизительного, более или менее полноценное и плодотворное общение между представителями разных языковых общностей, не знающими язык друг друга, было бы невозможно.
Как только возникли первые системы письменности, тут же должен был появиться и письменный перевод, а с ним и первые попытки фиксирования межъязыковых сопоставлений. Самый ранний из известных нам примеров этих попыток — это шумерско-эблаитские таблички (середина III тыс. до н.э.) с текстами и параллельными списками слов на двух языках, а самый известный из известных — это знаменитый Розеттский камень (196 г. до н.э.), сделавший возможным прочтение древнеегипетских иероглифов благодаря параллельному тексту на греческом языке. Оба примера свидетельствуют не только о соприкосновении и взаимодействии соответствующих культур, но и о посредничестве перевода, при помощи которого это взаимодействие осуществлялось.
Однако роль перевода в процессе коммуникации можно понимать и шире, чем посредничество между различными языками и культурами. Знаменитый литературный критик, лингвист, писатель и переводчик Джордж Стайнер, давший своей фундаментальной книге о переводе характерное название «После Вавилонского столпотворения» [Steiner, 1975], пишет в ней, что любое человеческое общение — как в случае разных языков, так и внутри одного языка, — подразумевает перевод, лежащий в основе понимания любого высказывания, в том числе и на родном языке. Даже если счесть это некоторым преувеличением — по крайней мере в отношении родного языка — трудно не признать той очевидной истины, что полное и адекватное понимание высказываний на незнакомом языке без перевода невозможно или крайне затруднительно. Но всё же и при общении в пределах одной культуры и одного языка нередко возникают ситуации, в которых говорящие (вслух) и/или слушающие (про себя — «в уме») прибегают к интерпретации, используя синонимичные выражения и/или парафразы. Об этом пишет в своей давно ставшей классической статье «О лингвистических основах перевода» Роман Якобсон, называя эти процессы внутриязыковым переводом [Якобсон, 1978, с. 17]. Внутриязыковой перевод обычно происходит без посредника, т.е. без участия собственно переводчика/интерпретатора. В то же время легко можно представить себе ситуации, в которых участие такого посредника оправданно или даже необходимо (например, адвокат, разъясняющий клиенту изложенное не понятным для последнего юриди-
ческим языком положение закона). В обыденных ситуациях, в повседневном общении на родном языке мы обычно не сосредоточиваемся на необходимости интерпретации, но при этом, осознанно или нет, прибегаем к последней весьма часто — переспрашивая, проясняя для себя/других нечто непонятое или имплицитно выраженное, «декодируя» и заново «кодируя» другими языковыми единицами (вслух или про себя) смысл сказанного или написанного. То есть, можно сказать, что внутриязыковой перевод является естественной, изначально заданной составляющей общения в рамках родного языка.
Что же касается межъязыкового перевода, то в нём посредничество «третьей стороны», т.е. переводчика, как правило, необходимо (разумеется, если речь идёт о ситуациях общения, участники которого не владеют языками друг друга), и именно от него зависит то, насколько полноценным и успешным это общение окажется. Под «общением» здесь понимается не только устный диалог (или вообще восприятие звучащей речи на иностранном языке), но и «общение» с любым письменным текстом, родившимся в рамках другой культуры и написанным на другом языке.
В последние десятилетия слово «культура» все чаще и чаще звучит рядом со словом «перевод», и тезис о том, что переводчик переводит не только с одного языка на другой, но и «с одной культуры на другую», уже давно не нуждается в доказательстве. В англоязычной литературе о переводе это обозначается как "translating cultures" («перевод культур»), а также вслед за Сьюзен Басснетт и Андре Ле-февером как "cultural turn" (букв. «культурный поворот», что можно понять как поворот, обращение теории перевода к межкультурным вопросам) — словосочетания, которые все чаще появляются и в текстах, и в названиях публикаций на тему перевода, написанных на английском языке1.
Осознание роли «перевода культуры» в процессе перевода и самого перевода в межкультурной коммуникации сопровождается признанием необходимости междисциплинарного подхода к изучению перевода с привлечением различных областей знания (помимо такого традиционного «спутника» переводоведения, как лингвистика) — как, например, этнография, антропология, история и теория литературы, социолингвистика, психолингвистика и, разумеется, культурология.
Все эти тенденции отражают происходящие в современном мире процессы взаимопроникновения культур, являющиеся од-
1 Например: Harish Trivedi. Translating Culture vs. Cultural Translation; Translating Cultures: Perspectives on Translation and Anthropology / Ed. by Paula G. Rubel and Abraham Rosman; Bassnett S., Lefevere A. The Cultural Turn in Translation Studies // Translation, History and Culture / Ed. by S. Bassnett, A. Lefevere at al.
ним из самых заметных следствий глобализации, миграции и различных иных факторов. Это взаимопроникновение, как это ни парадоксально, проявляется в двух противоположных формах — в ассимиляции (когда, например, культура иммигрантов в той или иной степени ассимилируется с принимающей культурой) и, напротив, в обособлении (когда иммигрантские сообщества не только «не подчиняются» принимающей культуре, но и осознанно/неосознанно противопоставляют себя ей). Последняя тенденция, как всем известно, нередко ведёт к конфликтам на национально-этнической почве, и их число, интенсивность и серьёзность их последствий, к сожалению, возрастают.
На этом фоне развитие любого «позитивного» диалога культур ради достижения или углубления их взаимопознания, взаимопонимания и взаимодоверия — это единственный путь, ведущий от конфликта к их, культур, мирному сосуществованию и взаимодействию. Этот путь невозможен без посредничества перевода — во всех его формах и проявлениях. Поэтому в сегодняшнем мире со всем его этническим, национальным, религиозным и т.п. многообразием, роль перевода и переводчика, пожалуй, стала ещё важнее, чем она была в те времена, когда границы между национально-культурными сообществами были более закрытыми, более непроницаемыми и более чёткими, чем теперь.
Но это ни в коем случае не означает, что роль перевода как посредника в диалоге культур когда-либо была мала или незначительна. И перевод устный, и перевод письменный — как художественных, так и иных текстов, — во все исторические времена выполнял посредническую миссию, способствуя взаимодействию и взаимообогащению культур, народов и индивидуумов. Естественно, что со временем (а также от страны к стране) менялись и представления о том, каким должен быть перевод, и то, как и по каким канонам он выполнялся, и отношение к переводчикам, а следовательно, и их статус в современном им обществе. И если относительный статус устного переводчика традиционно зависел прежде всего от ранга и положения его «патрона» или нанимателя, то статус письменного переводчика определялся не только рангом заказчика перевода, но и значимостью переводимого им текста.
Если говорить о письменном переводе в рамках европейской цивилизации, то в дохристианскую эпоху среди «статусных» текстов, чтимых в Древней Греции и Древнем Риме, были трактаты философов, риторов и историков, сочинения драматургов и, конечно, эпическая поэзия Гомера. Поэтому не случайно, что первый переводчик, чьё имя дошло до нас с III в. до н.э., Луций Ливий Андроник, был переводчиком «Одиссеи» Гомера (помимо ряда греческих трагедий и комедий). Его имя осталось в истории, не-
смотря на то, что она сохранила для нас не более 100 строк из всего, что было им создано. Но мы знаем, что его вклад в диалог двух культур — древнегреческой и древнеримской — был значителен и неоспорим, и что он не сводился лишь собственно к переводу, как бы значителен ни был сам факт перевода им «Одиссеи». Как и многие переводчики в более поздние исторические времена, он был ещё и поэтом (или, как многие поэты, он был ещё и переводчиком) и драматургом, и его двуязычие и сочетание поэтического и переводческого талантов подвигли его на создание собственных произведений на латинском языке в тех жанрах, которые были до него неизвестны или несвойственны римской литературе. Иначе говоря, Луций Ливий Андроник был первым из известных нам в истории переводчиков, обогативших принимающую культуру не только литературными произведениями иноязычной культуры, но и новыми литературными жанрами, заимствованными им из неё. (Много веков спустя аналогичный вклад в развитие своих национальных культур и литературных традиций сделают многие другие переводчики-поэты и переводчики-драматурги — такие, например, как Джеффри Чосер и Томас Уайетт в Англии, Василий Сумароков, Денис Фонвизин, Михайло Ломоносов, Василий Жуковский в России.) Интересно, что даже та ничтожная доля наследия Ливия Андроника, которая дошла до наших дней, показывает, что он следовал принципу перевода не только языка, но и культуры (хотя вряд ли он этот принцип для себя формулировал). Примером этого служит его перевод слов «Патрокл, равный богам...» («Патрок1о<;, бгофгу ^атмр...»). Зная, что в римской культуре, в отличие от греческой, уподобление смертного богам было неприемлемо, Ливий Андроник выбрал нейтральный вариант, который не мог бы оскорбить религиозные чувства римлян: «Патрокл, первый среди мужей» («^иттш аёрптш Ра1гос1ш...»). Это можно рассматривать как один из первых в истории примеров того, что Юджин Найда впоследствии назовёт «динамической эквивалентностью» [№ёа, 1964, р. 159], и как один из первых известных нам примеров проявления осознанного внимания к различиям между исходной и принимающей культурами.
С распространением христианства самым «статусным» и самым значимым текстом в христианских культурах стала Библия, в то время как древнейшая её часть, Ветхий Завет, точнее Пятикнижие (Тора) чтилась в качестве важнейшего текста в иудаистской культуре ещё с более ранних времён. В отличие от имени первого переводчика «Одиссеи» имена тех, кто осуществлял самые ранние (до н.э.) переложения ветхозаветных текстов с древнееврейского на арамейский (Вавилонский таргум) и на греческий языки (Сеп-туагинта), нам не известны. Однако известно, что осознанное от-
ношение к культурным различиям иногда проявлялось и ими. Так, Александр Мень в своей многотомной «Истории религии» отмечает, что фраза «Элогим ло текалел», означающая «Бога не поноси» (Исход 22:28), была переведена в Септуагинте как «богов не поноси» (курсив мой. — А.М.), и сделано это было скорее всего с целью «пропаганды» религиозной терпимости верующих по отношению к окружающим язычникам — как египтянам, так и грекам. «Иными словами, — пишет Александр Мень, — переводчики истолковали этот текст как призыв к веротерпимости» [Мень, 1992]. Этот перевод осуществлялся в тогдашней столице Египта Александрии по заказу фараона Птолемея II из греческой династии Птолемеев, т.е. в контексте взаимодействия сразу трёх культур — египетской, иуда-истской и греческой2. Помимо проявления того, что по-английски называется ёмким словосочетанием "cultural awareness" («осознание культурных особенностей/различий»), мы наблюдаем здесь стремление переводчиков влиять на принимающую аудиторию с помощью перевода.
Ещё один древний пример подобного стремления — и тоже из гуманных соображений — перевод Библии на готский язык, сделанный в IV в. н.э. Ульфилой (Вульфилой). Зная воинственный характер готов, которые, начиная по крайней мере с III в. н.э., осуществляли набеги на Римскую империю, Ульфила принял смелое (по нынешним меркам, пожалуй, слишком смелое!) переводческое решение и полностью опустил в своей версии Библии текст Книг Царств. В этих книгах Ветхого Завета повествуется о многочисленных войнах, и Ульфила скорее всего не хотел, чтобы его соплеменники восприняли это как «руководство к действию» [Delisle, Woodsworth, 1995, p. 9]. (Например: «И собрались Филистимляне воевать с Израильтянами. И было слово Самуила ко всему Израилю. И выступили Израильтяне против Филистимлян на войну и расположились станом при Авен-Езере, а Филистимляне расположились при Афеке. И выстроились Филистимляне против Израильтян, и произошла битва, и были поражены Израильтяне Филистимлянами, которые побили на поле сражения около четырёх тысяч человек»3.)
Но вклад Ульфилы в древнегерманскую культуру, как известно, не ограничивается переводом Библии на готский язык — этому
2 Интересно, что в англоязычной «Библии Короля Иакова» (King James Version, 1611) множественное число («богов») сохранилось (Thou shalt not revile the gods, nor curse the ruler of thy people / Exodus 22: 28, KJV), а в русской Синодальной Библии вместо «богов» сказано «судей»: «Судей не злословь и начальника в народе твоем не поноси» (выделено мной. — А.М.). Александр Мень в примечаниях к Главе 9 (т. 6) его «Истории религии», где комментируется эта фраза, указывает, что формально слово «Элогим» может быть переведено во множественном числе (примечание 37).
3 Ветхий Завет, 1-я Книга Царств, 4:1—2.
переводу предшествовало не менее важное его деяние — создание им готского алфавита, благодаря которому у готов появилась своя письменность. Так Ульфила стал первым из нескольких известных сегодня переводчиков, которые, кроме собственно переводов, обогатили свои культуры (а один из них, Джеймс Эванс, — чужую) письменностью.
В Средние века обретение письменности придавало языкам статус, если не равный, то по крайней мере сопоставимый с классическими языками античности и раннесредневековой Европы — греческим и латинским, — не говоря уже о современных им национальных языках, и тем самым давало возможность равноправного межкультурного общения с другими народами Европы. Помимо этого обретение письменности, естественно, способствовало развитию национальной литературы, а также распространению переводных текстов — иначе говоря, взаимодействию с иноязычными культурами.
Что же касается готской Библии, или Библии Ульфилы, то сохранившиеся её фрагменты, как известно, на сегодняшний день являются единственными текстами на готском языке и тем самым единственным источником современных знаний об этом языке. Таким образом, вклад Ульфилы в просвещение готов и в открытие для них христианской культуры Римской империи имели далеко идущие культурологические последствия, которые вряд ли он сам мог даже предвидеть.
Хронологически сразу вслед за Ульфилой в ряду создателей алфавитов должен быть упомянут армянский переводчик, просветитель и христианский миссионер Месроп Маштоц, создавший в самом начале 400-х гг. н.э. армянский алфавит; затем на несколько веков позднее — родившиеся в Византии христианские проповедники Кирилл и Мефодий, которые во второй половине IX в. подарили письменность славянам; и, наконец, уже упомянутый Джеймс Эванс, канадский лингвист и христианский миссионер первой половины XIX в., создавший письменность для канадских индейцев племени равнинных кри. (Благодаря чему это многочисленное племя в течение нескольких последующих лет обрело почти стопроцентную грамотность.) Стоит ещё раз подчеркнуть, что все перечисленные здесь создатели алфавитов были переводчиками, и их главной непосредственной миссией, для осуществления которой необходимо было наличие национальной письменности, был перевод на соответствующий язык основного христианского текста — Библии.
Вслед за Библией стали переводиться и другие богослужебные книги, за которыми последовали и переводы светской литературы самых разнообразных жанров — от научных трактатов до поэзии.
Нечего и говорить, что в этом процессе «перенесения» произведений художественной литературы в иноязычные культуры — процессе, не только продолжающемся до сих пор, но и постоянно набирающем обороты (что, правда, не всегда идёт на пользу качеству) — переводчикам и переводческой деятельности принадлежит определяющая роль (хотя отбор произведений для перевода нередко находится в руках издателей, ориентирующихся на соображения спроса и на вкусы массового читателя). Вот как пишет о роли перевода для английской национальной культуры Роберт Уиндер в статье с характерным названием «Заметки о том, что приобретается в переводе»:
Мы живём в стране, чьи обе важнейшие книги4 — Библия и Шекспир — немыслимы без перевода. Библия — это не что иное, как перевод, а что до Шекспира, то где бы были его римские пьесы без Плутарха, а его сонеты — без Петрарки? [Winder, 1998].
В этом процессе, если взглянуть на него в диахроническом плане через призму отношений между определёнными национальными культурами, были свои «открытия», свои кульминационные моменты, равно как и свои периоды упадка или застоя. Так, взаимное открытие западноевропейских и российской культур посредством художественного перевода началось с открытия Россией французской и английской литературы в XVIII в. (причём некоторые произведения английской литературы, как известно, изначально вошли в русскую культуру через переводы и переделки с французского, как это было с первой русскоязычной версией «Гамлета», созданной А.П. Сумароковым [Левин, 1988, с. 12—13]). С тех пор и по крайней мере до середины прошлого века, в качестве «почтовых лошадей просвещения» России относительно западноевропейской литературной культуры (особенно поэзии) выступали выдающиеся представители культуры нашей собственной — среди них Фонвизин, Ломоносов, Жуковский, Гнедич, Вяземский, Пушкин, Лермонтов, Крылов, Островский, в XX в. — Мандельштам, Гумилев, Брюсов, Чуковский, Гребнев, Пастернак, Цветаева, Ахматова, Маршак и многие другие писатели и поэты. Один этот неполный перечень звучит почти как оглавление антологии русской поэзии! Их переводческая деятельность не только обогащала русскую культуру, открывая для неё поэзию других народов, но и придавала новые грани их собственному творчеству, подсказывая им новые жанры и вдохновляя на поэтические подражания.
Открытие же русской литературной культуры Западной Европой начало происходить (за отдельными исключениями, как, например, ранние переводы произведений Карамзина) существенно позднее,
4 Букв. «книги необитаемого острова» — "two desert island books — the Bible and Shakespeare". — A.M.
и первый настоящий его пик пришёлся на конец XIX — начало XX в., когда, в частности, английская читающая публика вдруг открыла для себя богатство русской литературы, до тех пор почти ей неизвестное. И здесь тоже можно назвать имена некоторых из тех, благодаря кому это открытие состоялось, — имена переводчиков, которые впервые проторили путь в англоязычную культуру Толстому, Достоевскому, Тургеневу, Александру Островскому, Чехову и другим. В первую очередь это Констанс Гарнетт (1861—1946), которая перевела около семидесяти произведений русских писателей, прежде всего Чехова и Толстого. И хотя переводы её грешили вольностями и были не всегда совершенны (хотя совершенных переводов, пожалуй, не бывает вообще), её самоотверженный труд сделал главное — он прорубил для всех англоговорящих любителей чтения (не только британцев, но и американцев) литературное «окно в Россию», которая до тех пор была для них во многом terra incognita. Второе имя, которое можно назвать, это имя жившего в Англии эмигранта из России Самуила Котелянского (1880—1955), переводившего, в частности, рассказы Бунина (его переводы выходили под редакцией Д.Г. Лоренса и В. Вулф). Вот что пишет о значительности открытия англоязычной культурой русской литературы индийский филолог-англист Хариш Триведи:
Первым из них («трёх важнейших переводческих событий XX века». — А.М.) было согласованное движение по переводу русской литературы на английский язык, начавшееся в 1890-х и продолжавшееся до 1930-х годов и явившее читателям художественное богатство, рождённое за пределами Западной Европы. Оно было настолько новым и волнующим, что почти шокировало и даже породило нечто, что было вскоре названо «русской лихорадкой». Писатели столь разные, как Виржиния Вулф и Д.Г. Лоренс, не только восторженно отзывались о вновь открытых мастерах русской литературы XIX в., но и помогали их переводить, сотрудничая с русским émigré С.С. Котелянским [Trivedi, 2007, p. 277]5.
Возвращаясь к ранним переводам Библии, нельзя не вспомнить, что позднее, чем Ульфила, и почти одновременно с Месропом Маш-тоцем над переводом Библии работал ещё один человек, вошедший благодаря своему переводческому труду в историю мировой культуры, — Иероним, известный в христианской традиции как св. Иероним Блаженный. Значение и масштаб того филологического подвига, который совершил Иероним, работая над переводом Библии, трудно переоценить. Потратив несколько лет на перевод сначала Нового, потом Ветхого Заветов с греческого языка (используя в качестве исходного текста Септуагинту с опорой на су-
5 Перевод цитаты мой. — А.М.
ществующие латинские — древнеиталийские — версии), он взялся затем за новый перевод Ветхого Завета, на этот раз — с древнееврейского языка. Таким образом, Иероним стал первым переводчиком Ветхого Завета на латынь с того языка, на котором он был изначально написан. Это может показаться парадоксальным, но в то время его подвиг оценён был далеко не всеми. Как видно из письма Иерониму от Аврелия Августина (Блаженного Августина), прихожане одного из епископов в Нумидии (римской провинции в Северной Африке, где жил тогда Августин) восприняли прочитанный во время службы фрагмент книги пророка Ионы в латинском (сделанном с иврита) переводе Иеронима как недопустимое искажение текста, известного им по Септуагинте, и/или старой латинской Библии. «Великое волнение поднялось среди людей, — пишет Августин, — особенно когда запротестовали ещё и греки, которые начали кричать, в бранной манере, о фальсификации. <...> И что же? Чтобы избежать великой опасности, епископ был вынужден поправиться, сделав вид, будто бы ошибся [читая текст], ибо не хотел лишиться своих прихожан»6 [Lefevere, 1992, p. 16]. Описанный Августином случай — иллюстрация того, как перевод может влиять на восприятие текста и как велика поэтому роль переводчика, переносящего текст из одной культуры в другую, в том, какое место займёт в принимающей культуре этот текст, в том, будет ли он этой культурой принят или отторгнут. Что касается перевода Иеронима, то в конечном итоге его труд, как известно, получил достойное признание, и его знаменитая Вульгата, постепенно вытеснив собой старые латинские версии (Vetus Latina), на много веков стала канонической Библией всего католического мира, а кроме того (что особенно важно в свете темы настоящей статьи) — исходным текстом первых переводов Библии на национальные языки Западной и Центральной Европы. Последнее (перевод Библии на национальные языки не только с её латинской, но и с греческой и древнееврейской версий) в свою очередь оказало огромное влияние на развитие европейских языков и на формирование национальных литератур. А сама Библия на долгое время стала неисчерпаемым и самым популярным источником аллюзий, цитат и образов не только для европейской литературы, но и для живописи, музыки и других видов европейского искусства, являя собой некую общую данность, некий общий фон, на котором сосуществовали и взаимодействовали все национальные их проявления. Таким образом, переводческий труд Иеронима, а также переводчиков Библии на национальные языки стал неоценимым вкладом в формирование общеевропейской культурной традиции и самой
6 Перевод цитаты мой. — А.М.
европейской цивилизации, которая, при всем многообразии её воплощений в разных национальных культурах, обладает общностью, выходящей за рамки общности чисто географической.
На протяжении последующей истории эта общность поддерживалась и развивалась (а временами и, напротив, в какой-то степени нарушалась) также путём соприкосновения и взаимодействия культур, а следовательно, в большой степени и посредством перевода. Важность роли перевода в развитии национальной культуры через её обогащение достижениями других культур оценивалась по-разному (чаще, возможно, недооценивалась) в разные времена разными народами и разными людьми. Но история сохранила пример высочайшей оценки роли перевода — и не просто для развития, а для спасения национальной культуры, пришедшей в упадок в результате долгого периода войн и иностранных нашествий. Речь идёт, в частности, об англо-саксонском короле Альфреде Великом (IX в. н.э.), который именно в переводе (на англо-саксонский язык) важных текстов, порождённых европейской культурной традицией, видел путь к спасению культуры своего народа, утраченной за целое столетие, в течение которого продолжались набеги викингов. Только к сорока годам, изучив латынь, король Альфред сам взялся за перевод с этого языка некоторых важных для того времени произведений («Пастырского правила» папы Григория Великого, «Утешения философией» Боэция, «Монологов» Августина, «Истории против язычников» Орозия и др.). В своём предисловии к переводу «Пастырского правила» ("Regula pastoralis" в переводе Альфреда Великого — "Pastoral Care", по альтернативному заглавию книги Григория, а именно "Cura pastoralis"), адресованном епископу Верферту, король Альфред сетовал на утрату его подданными прежней образованности и прежних знаний (в частности, знания латыни) не только среди мирян, но и даже среди клириков. Последние, обладая богатейшими книжными сокровищами, не могли ими воспользоваться, ибо «ничего в них не понимали, так как они были написаны не на их языке»7. Помимо приглашения учителей и образованных людей из других стран Европы (а также из Уэльса, которого не коснулся упадок культуры, вызванный в Англии нашествиями викингов) Альфред видел выход из создавшейся плачевной ситуации в переводе нужных книг на английский язык.
«И тогда я вспомнил, — пишет Альфред, — как закон, написанный прежде на языке иудеев, потом, когда греки узнали его, был переведён ими на их язык, а с ним также и другие книги. И потом
7 King Alfred the Great. Preface to Pastoral Care (transl. into modern English). http:// www/departments.bucknell/edu (перевод цитаты на русский язык мой. — А.М.).
и римляне, узнав их, перевели их, с помощью просвещённых переводчиков, на свой язык. И все другие христианские народы также переводили их на свои языки. И поэтому, мне кажется, [будет] лучше, если и тебе кажется так же, чтобы мы тоже перевели некоторые книги, которые всем людям нужнее всего знать, на язык, который мы все понимаем, <...> так, чтобы все молодые люди из числа свободных, имеющие на это средства, занялись бы учением, <...> пока они не научатся хорошо читать то, что написано по-английски. А тех, кого стоит учить далее, чтобы дать им более высокое положение, можно будет затем обучить латыни»8. Таким образом, представляя епископу Верферту свой перевод «Пастырского правила», Альфред приглашает его и других знающих латынь епископов (которым были разосланы копии этого послания) последовать его примеру и взяться за переводы ради просвещения нации.
В истории европейской цивилизации можно найти немало и других примеров того, как благодаря переводу осуществлялось взаимообогащение культур, и того, как благодаря инициативе и самоотверженности конкретной личности — переводчика, осознававшего важность своего труда, — открывались новые грани и новые горизонты общения культур. В некоторых случаях можно даже сказать, что, не будь этого вклада переводчика или переводчиков, известных или безымянных, развитие европейской цивилизации как таковое могло замедлиться или пойти иначе.
В ряду таких повлиявших на историю европейской цивилизации переводчиков, безусловно, стоят Герард Кремонский, Иоанн Севильский и другие переводчики знаменитой Толедской школы (XII—XIII вв.), равно как и её основатель архиепископ Раймонд Толедский, самоотверженный труд которых открыл средневековой Европе достижения арабской науки, а также через ранее сделанные арабами переводы — труды древнегреческих учёных и мыслителей (например, «Геометрию» Евклида, труды Аристотеля и др.). Один только Герард Кремонский (ок. 1114—1187) перевёл с арабского языка на латинский более восьмидесяти книг (по другим данным — семьдесят одну, что тоже немало!), охватив своими переводами впечатляюще широкий диапазон областей знания, от астрономии и математики до медицины. Среди переведённых им трудов — «Канон врачебной науки» Авиценны (Ибн-Сины)9, «Альмагест» Клавдия Птолемея, «О небесах» Аристотеля, «Об измерении круга» Архимеда, трактаты Гиппократа, Галена и многие другие труды древних и средневековых учёных.
8 Там же (перевод цитаты на русский язык мой. — А.М.).
9 Возможно, что перевод «Канона» Ибн-Сины был сделан другим Герардом из Кремоны, жившем в XIII в.
Эти и другие переведённые переводчиками Толедской школы работы греческих и арабских учёных не только заложили основы европейской науки и дали толчок её последующему самостоятельному развитию, но и во многом определили пути этого развития, тем самым оказав огромное влияние на развитие европейской цивилизации как таковой. Даже цифры, которые принято называть «арабскими», как известно, пришли в Европу на смену римским благодаря переводчику того времени, работавшему в Испании и Италии, уроженцу Англии Аделяру (Аделярду) Батскому, переводившему труды по астрономии, математике и философии.
Не оставалась в стороне от общеевропейского культурного обмена и Россия, которая, правда, в Средние века взаимодействовала прежде всего с Византией, благодаря чему большинство переводов осуществлялось с греческого языка. Помимо перевода Библии, Псалтыри и других богослужебных книг активно переводились, как отмечает Ю.Л. Воротников, и так называемые флорилегии — «переводные сборники изречений, приписываемых древним мудрецам или отцам Церкви» [Воротников, 2002, с. 37]. Эти сборники оказали влияние не только на непосредственных читателей, но и на древнерусскую культуру в целом. «.Значение переводных сборников изречений для истории русской литературы и русской образованности трудно переоценить, — пишет Воротников. — Они знакомили древнерусского читателя с именами античных авторов и сюжетами их произведений, углубляли его исторические и естественно-научные познания и способствовали тому, что уже с первых шагов становление древнерусской культуры осуществлялось на фундаменте богатейшей античной традиции» [там же, с. 38].
Чтобы не возникало впечатления, что процесс взаимного литературно-художественного обогащения культур посредством перевода закончился где-то в первой трети XX в. (что, разумеется, не так уже хотя бы потому, что переводческая деятельность, в том числе и в области художественной литературы, постоянно продолжается), в заключение приведём ещё один, относительно недавний пример такого обогащения, относящийся к концу прошлого века. Дуглас Хофстадтер в эссе, название которого почти дословно совпадает с упомянутой выше статьёй Роберта Уиндера, — «Что приобретается в переводе» [ИоГ81аЛег, 1996] — описывает, как он открыл для себя «Евгения Онегина» Пушкина, благодаря поэме (или роману в стихах) под названием «Золотые ворота». В свою очередь индийский поэт и прозаик Викрам Сет создал свои «Золотые ворота» под непосредственным и очевидным влиянием пушкинского «Евгения Онегина». И не «Евгения Онегина» вообще, а именно в переводе
Чарльза Джонстона10 — далеко не единственного, хотя, возможно, лучшего переводчика Пушкина на английский язык. Викрам Сет не только написал свою поэму онегинской строфой, но и посвятил одну из её нескольких сотен строф вдохновившему его произведению, призывая своего читателя самому обратиться к «первичному источнику блаженства»:
Reader, enough of this apology; But spare me if I think it best, Before I tether my monology, To stake a stanza to suggest You spend some unfilled day of leisure By that original spring of pleasure: Sweet-watered, fluent, clear, blithe (This homage merely pays a tithe Of what in joy and inspiration It gave me once and does not cease To give me) — Pushkin's masterpiece In Johnston's luminous translation.)
[Seth, 1986, p. 102]
Это, возможно, единственный (или по крайней мере чрезвычайно редкий) случай упоминания переводчика в тексте художественного произведения, когда автор открыто, «эксплицитно» отдаёт дань его труду. Но это также и пример того, что британский поэт и переводчик Питер Робинсон в своей недавно вышедшей книге «Поэзия и перевод: искусство невозможного» назвал «межнациональным переносом поэтического влияния, порождающим новое искусство» ("the international transfer of poetic influence that generates new art") [Robinson, 2010, p. 45].
Ряд подобных примеров, а также примеров влияния перевода на язык, в прошлом и настоящем, можно было бы продолжать почти бесконечно, если бы не естественные ограничения, налагаемые рамками статьи. Однако хочется думать, что иллюстрации, приведённые на этих страницах, достаточно убедительно подтверждают высказанную ранее основную мысль статьи, а именно то, что переводческая деятельность во все времена не только служила посредником в диалоге культур, но и активно способствовала их взаимопознанию и взаимообогащению.
10 Sir Charles Hepburn Johnston (1912 — 1986). Его перевод «Онегина» вышел в 1977 г. Интересно, что через свою женитьбу (в 1944 г.) на княжне Наталье Баг-ратион-Мухранской Джонстон породнился с единственным известным поэтом и переводчиком в русской императорской фамилии, знаменитым К.Р. Мать жены Джонстона, по рождению великая княжна Татьяна Константиновна (умерла в Женеве в 1946 г.), была дочерью К.Р. — великого князя Константина Константиновича Романова (1858—1915).
Список литературы
Библия, Ветхий Завет, 1-я Книга Царств. М.: Российское Библейское общество, 2007.
Воротников Ю.Л. Круг чтения наших предков. Переводные сборники изречений // Вестн. Российской академии наук. 2002. Т. 72. № 1.
Левин Ю.Д. Шекспир и русская литература XIX века. Л.: Наука, 1988.
Левин Ю.Д. История переводческой мысли // Русская литература. 1988. № 1.
Мень А. История религии. М.: «Слово», 1992. Т. 6. Гл. 9.
Якобсон Р. О лингвистических аспектах перевода // Вопросы теории перевода в зарубежной лингвистике. М., 1978.
Bassnett, S., Lefevere, A. The Cultural Turn in Translation Studies / Ed. by S. Bassnett, A. Lefevere // Translation, History and Culture. 1990.
Bassnett S, Lefevere A. Constructing Cultures: Essays on Literary Translation. England, Clevedon: Multilingual Matters, 1998.
Delisle J., Woodsworth J. (eds.). Translators through History. Amsterdam: John Benjamins Publishing Company, UNESCO Publishing, 1995.
Hofstadter D. What's Gained in Translation // New-York Times. N.Y., 8 December 1996.
Johnston Ch. (translator). Pushkin A. Eugene Onegin. London: Penguin Classics Ltd, 1979.
King Alfred the Great. Preface to Pastoral Care (transl. into modern English). http://www/departments.bucknell/edu
Nida E.A. Towards a Science of Translating. Leiden, 1964.
Robinson, R. Poetry & Translation: the Art of the Impossible. Liverpool, 2010.
Rubel P., Rosman A. Translating Cultures: Perspectives on Translation and Anthropology. Oxford, UK, N.Y., USA, 2003.
Seth V. The Golden Gate. Faber & Faber. London, 1986.
Steiner G. After Babel. OUP, England, 1975.
Trivedi H. Translating Culture vs. Cultural Translation // Translation — Reflections, Retractions. Transformations / Ed. by St- P. Pierre, P. Kar. Amsterdam: John Benjamins Translation Library, 2007.
Winder R. Notes on What is Gained in Translation // The Independent. London, October 11, 1998.
