CC BY
98
УДК 130.2
М. В. Мелкая' РОЛЬ ДРУГОГО В ПЕРЕЖИВАНИИ СТЫДА
Феномен стыда сложен для концептуализации и по-разному конструируется в различных дискурсах и культурных контекстах. Автор акцентирует внимание на роли Другого в его возникновении и переживании. Первоначальное появление исследуемого феномена психологи связывают с появлением самосознания у ребенка в возрасте 15-18 месяцев, когда он овладевает речью. В этот период ребенок впервые обнаруживает несовпадение уровней переживания и высказывания, обучаясь взгляду на себя как на Другого и высказыванию о себе как о Другом. Через этот опыт ребенок обретает возможность стыдиться себя перед значимым Другим, одновременно стыдясь за себя как за кого-то другого, чуждого ему, который парадоксальным образом находится внутри него самого. В статье также рассматривается сущностная связь стыда с утратой дара речи, воображаемым опытом смерти и опытом публичного обнажения.
Ключевые слова: стыд, самосознание, Другой, речь, нагота, смерть.
M. V. Melkaia The role of the Other in shame expirience
The phenomenon of shame is difficult for conceptualization and it is differently constructed depending on discourse or cultural context. The author attempts to define the role of the Other in its emergence and experience. The first appearance of shame psychologists associate with the emergence of self-consciousness at the age of 15-18 months, when a child learns to speak. During this period a child firstly faces a problem of discrepancy between experience level and utterance level. He learns to see himself as another person and to speak about himself as about someone else. This experience gives him an opportunity to be ashamed before the other important person and feel ashamed for himself as for someone else, someone alien, who is paradoxically inside of him. The article also discusses the essential connection of shame with the loss of gift of speech, the imaginary experience of death and nakedness.
Keywords: shame, self-consciousness, the Other, speech, nakedness, death.
Попытки концептуализировать феномен стыда в гуманитарных науках многочисленны, однако проблема методологического единства в его исследо-
* Мелкая Марина Витольдовна — преподаватель кафедры психотерапии ВосточноЕвропейского Института психоанализа, marinamelkaya@gmail.com
294
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 2
вании стоит очень остро. Если определять стыд как феномен, то, по меткому выражению одного из исследователей, это «феномен, который не явлен» [8, с. 40], так как «не существует фиксированного смыслового содержания или переживания, которое лежало бы в основе всех использований понятия "стыд"» [8, с. 39]. Мышление в терминах субстанций и сущностей, подразумевающее постоянное, объективное ядро этого феномена, к стыду неприменимо. Фактически данное понятие по-разному конструируется в различных дискурсах и культурных контекстах. Поэтому высказанное в 80-х гг. ХХ в. замечание У. Кинстона о том, что большинство авторов не в состоянии «вместить феноменологию переживания стыда, описанную их коллегами, в свою концепцию» [7], по-прежнему актуально.
Многие исследователи обращают внимание на такую специфическую характеристику стыда, как его поглощение схожими состояниями, и чаще всего — виной. Причиной этого может быть следующее: о вине есть возможность говорить, что отражено в практике покаяния и исповеди, а в стыде человек теряет дар речи, стыд предстает как невыговариваемый опыт. Вина предполагает способность субъекта овладеть ситуацией через совершение искупления, стыд же не преодолевается, а претерпевается как исключительно пассивный опыт переживания собственного ничтожества, «стыд — это страсть, в плену которой оказался индивид, то, что само приходит и уходит» [2, с. 213] В стыде субъект, буквально, отдан на растерзание, но кому?
Если мы исходим из того, что «субъект всегда проявлен в отношениях с другим, так же, как его конституирование возможно исключительно через другого» [2, с. 218], то мы имеем дело не с субъектом как самозамкнутой системой, а всегда с субъектом отношений. Чтобы ответить на вопрос, отношение к кому переживается в ситуациях стыда, необходимо предположить момент первоначального появления этого переживания в истории субъекта. Современные исследователи связывают появление стыда с появлением самосознания в возрасте 15-18 месяцев, когда в опыт ребенка вторгается речь и становится главным организатором его бытия. Из опыта, утверждаемого речью, исключаются многие уровни, слои переживания, принадлежащие довербальной реальности слияния с матерью. «Самость становится тайной. Впервые в своей жизни младенец переживает самость как разделенную и чувствует, что никто не может исцелить это расщепление» [6, с. 61]. Дж. Агамбен говорит об этом как об отсутствии связи между знанием и говорением, когда опыт для знающего представляет собой «болезненную невозможность сказать, а для говорящего — столь же горькую невозможность знать» [1, с. 132]. Ребенок более не совпадает с самим собой, он становится Другим для самого себя, вернее, обнаруживает Другого в себе как то, что не поддается форме высказывания. Несовпадения образуют зазор, пустое пространство как место не-встречи, невозможности встречи с собой. Иными словами, в бытии субъекта открывается модус небытия — место, занятое невыговариваемым остатком, непрозрачным и плотным, разрушающим целостность. Утрачивая часть самого себя, ребенок утрачивает и прежнюю близость с матерью. Общение посредством слов, скорее, разделяет их, чем связывает. Мать слишком часто не понимает языка ребенка, начинающего говорить, а ребенку непонятны ее требования. Таким
образом, появление речи является необходимым условием для отделения себя от Другого, а следовательно, и для появления стыда.
Библейский рассказ о грехопадении также может быть «прочитан» как архетипическое повествование о рождении субъекта, обладающего самосознанием. Архаичный ужас, который испытывают первые люди, обнаружив свою наготу, связан с утратой состояния слияния и открытием Другого как чужого. Взгляд, заставляющий стыдиться, отчуждает, а не приближает. «Кто сказал тебе, что ты наг?» — вопрошает Господь. Сам по себе этот вопрос указывает на связь возникновения стыда с утратой любви. Нагота изобличает малость, уязвимость и несостоятельность человека по сравнению с Богом. Но лишь в отчуждении от любви знание о наготе становится возможным. В состоянии слияния нет и не может быть стыда, так как в нем нет Другого. «Рост сознания, — говорит аналитический психолог М. Якоби, — символизируемый вкушением плода познания, ведет к потере райской унитарной реальности» [6, с. 42], отчуждая человека не только от Бога, но и от самого себя. Парадокс в том, что первое появление Бога в человекоразмерном пространстве происходит как появление Чужого. Отчуждение, т. е. выход из слияния, является условием диалога, условием отношений. Но отчуждение человек обнаруживает не только снаружи, но и в самом себе, т. к. собственные чувства и поступки теперь оказывают ему сопротивление и выходят из-под контроля. Так же, как и ребенок в своем личностном становлении, Адам и Ева сталкиваются с двумя Другими: собственным внутренним миром и миром внешним.
М. Баженов указывает на то, что «с помощью стыда обнаруживается и конституируется как бытие Другого, так и собственное бытие» [2, с. 197], что боль стыда хотя и принадлежит мне-стыдящемуся, но указывает «на нечто, не принадлежащее моему внутреннему миру, моей психике» [2, с. 185], на нечто, что является ее частью, но как инородный объект. Об этом говорит и В. Подорога, указывая, что Другой занимает мое место «как непреодолимый и самый ближайший ко мне предел существования» [4, с. 45]. Становясь в самосознании объектом для самого себя, ребенок впервые переживает стыд как результат видения себя глазами Другого. Ему стыдно за себя, и предлог «за» указывает на разделенность субъекта. Та часть меня, за которую стыдно, переживается как внутренний Другой, как нечто неприемлемое. При этом само переживание запускается присутствием Другого внешнего, чей взгляд и голос являются причиной стыда. Таким образом, стыд всегда оказывается у Другого, но не у Я, которому в переживании стыда отводится лишь роль свидетеля, но не автора. Такой опыт отвержения Другим в языке передается означающими смерти: «сдохнуть со стыда», «сгореть со стыда». Он указывает и на утрату близости, и на желание ее восстановления. Психологи считают, что основной страх стыдящегося — быть покинутым, брошенным, оставленным и умереть от эмоционального голода. Мучительность переживания стыда связана с тем, что тот, кто умирает, вынужден сам свидетельствовать о собственной смерти. Свидетельствовать о наличии внутри себя того неприемлемого, во власти которого он находится здесь и сейчас, не в силах разорвать эту интимную близость отвращения к самому себе. И одновременно — о существовании идеального
значимого Другого, благодаря которому неприемлемое распознается как таковое. «Стыд оказывается моим признанием, — говорит М. Баженов, — так как я признаю, что действительно являюсь таким, каким другой меня видит» [2, с. 206]. Другой сообщает мне свое отвращение и, разочарованный, отворачивается с презрением, лишая меня любящего взгляда. Другой делает неприемлемое во мне видимым и существующим. Неполноценность человека по отношению к Нему проявляется как неполнота, ставящая достоинство субъекта в зависимость от воображаемой полноты другого. Образно она может быть представлена дырой как дефектом, повреждающим целостность вещи, обесценивающим ее стоимость. Идеальный Другой, в сравнении с которым субъект постоянно рискует обнаружить собственную неполноценность, — это Бог. Однако в повседневной жизни человек постоянно проецирует Его образ на других людей, наделяя их свойствами совершенства, которыми они, в действительности, не обладают. Парадокс феномена стада — в том, что тот, кто занимает позицию стыдящего, отмечен той же неполнотой, что и стыдящийся, поэтому стыдя, он одновременно стыдится сам. «Стыдиться за другого» означает выражать свое разочарование и гнев в ответ на обнаружение его несовершенства. Такая интенсивная эмоциональная реакция (разочарование, явленное в гневе) указывает, что стыдящий переживает дефект стыдящегося как собственный, что драма разоблачения касается их обоих. Однако стыдящий в акте устыжения другого отрекается от своей «дыры», он стыдит именно для того, чтобы самому не стыдиться. Баженов утверждает, что стыдящийся — это инобытие стыдящего, в котором он «усваивает (о-сваивает, делает своим), осознает и переживает свою собственную сущность. Сущность стыдящего — в стыдящемся. Это верно и для стыдящегося» [2, с. 197]. Эта сущность может быть определена как онтологическая несамодостаточность человека, бытие которого фундируется желанием Другого.
В стремлении получить признание Другого человек пытается стать значимым для него, покрыть свою наготу покровами социальных отличий. Само слово «стыд» происходит от понятий укрытия и маскировки. Немецкий корень skam/skem отсылает к индоевропейскому корню kam/kem: «покрывать, вуалировать, прятать». Приставка s (skam) добавляет рефлексивное значение — «покрывать себя». От того же самого корня происходят еще два слова: skin (англ. — кожа) и hide (англ. — скрывать, прятать) [3, с. 151]. Однако несовпадение субъекта с самим собой делает неизбежной прореху в любой маске, сквозь которую взгляд Другого может высветить его наготу в любой момент. Нагота унижает и уничтожает, указывая на невыносимость утраты отличий, невыносимость быть ничем для Другого. Голое тело — неозначенная, немаркированная, мертвая территория. В русском языке слова «голод» и «голый» имеют общий корень. «Голод» говорит об образовавшейся пустоте, жаждущей заполнения (дыра в желудке), «голый» указывает на непокрытое тело, стирающее индивидуальность (голыми все равны). В русском языке, в отличие от английского, этимология стыда отсылает не к маскировке, а к ее противоположности — раз-облачению, раздеванию (именно раздетый человек дрожит и сжимается от стужи). Слово «стыд» этимологически означает «то, что заставляет сжиматься, цепенеть, коченеть», отсюда и однокоренные
слова — «студеный», «стужа» [5]. И голод, и нагота оказываются связанными со смертью, со страхом умереть от голода и холода.
Оказаться раздетым перед другим значит не только стать невидимым для него, исчезнуть, не быть, но и оставаться живым, свидетельствуя о своей постыдной смерти. Этот мучительный опыт сравним с опытом клинической смерти, когда тот, кого окружающие видят мертвым, видит их живыми, но не может войти с ними в контакт. В европейской культуре Нового времени такая ситуация может быть продемонстрирована на примере наказаний через обнажение, которые постепенно приходили на смену телесным наказаниям. В институтах благородных девиц, например, воспитанниц наказывали, ставя без передника на табурет посреди зала, полного соучениц. Замечательно то, что отсутствие передника символически приравнивалось к обнажению, несмотря на то что девушки носили платья с глухим воротом и длинными рукавами. Цель позорящего наказания парадоксальна — отличить субъекта от других (все в передниках, виновная — без него), но неприемлемым отличием — как пустое место. Вознесение вверх (в центр, на табурет) становится падением вниз, в место ничто, которое занимает наказанная. Согласно Дж. Агамбену, узнать себя «в неприемлемом отличии», т. е. субъективировать «в абсолютной десубъективации» [1, с. 114], и означает пережить стыд. Утрата отличий сама по себе является отличием. Вопрос лишь в том, кто и за что отличает субъекта, кто тот Другой, который устанавливает, что приемлемо, а что нет. Способность к устыжению сама по себе вне морали, она указывает лишь на наличие самосознания и онтологическую невозможность самодостаточности для человека, выступая как экзистенциальная данность, как форма, внутри которой человек, однако, свободен выбрать свое содержание, выбрав автора своего стыда — того Другого, которого он будет стыдиться.
ЛИТЕРАТУРА
1. Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. — М.: Европа, 2012. — 192 с.
2. Баженов М. В. Бытие стыда. — Ижевск: Изд-во ИжГТУ, 2009. — 320 с.
3. Мелкая М. В. Академическая и эмпирическая нехватка познания стыда // Межрегиональная научная конференция с международным участием «Культура, религия и образование: традиционные ценности и стратегии интеллектуального и духовного развития» (21-22 ноября 2014 г.). Сб. науч. ст. — СПб: Ноко, 2014. — С. 150-155.
4. Подорога В. А. Выражение и смысл. — М.: Ad Marginem, 1995. — 427 c.
5. Успенский Л. В. Почему не иначе? —. URL: http://www.pochemyneinache.com/ alfavit/17/str310.html (дата обращения: 20.12.2015).
6. Якоби М. Стыд и истоки самоуважения. — М.: Институт аналитической психологии, 2001. — 249 с.
7. Kinston W A theoretical context for shame. — URL: https://www.psyq.ru/publications/ kinston_shame.html (дата обращения: 20.12.2015).
8. Pattison S. Shame: theory, therapy, theology. — Cambridge University Press, 2003. — 343 p.
