CC BY
15Колымагин Борис Федорович
кандидат филологических наук; независимый исследователь, Москва, Российская Федерация
E-mail: kolymagin1@yandex.ru
Родные палестины: «Иерусалимский текст» в контексте современной русской поэзии
DOI: 10.24412/2587-9316-2023-00070
В статье говорится об «Иерусалимском тексте» русской литературы. Символ-концепт «Иерусалим» рассматривается в соотношении с символами-концептами «Рим» и «Афины». Первый бросает вызов последним, возникает непростая культурологическая игра по диалогичной схеме «вызов» — «ответ», в которую вовлекаются современные поэты. Иерусалим говорит о небе, Рим о земле. Иерусалим знаменует собой дух, Рим — тело. Иерусалим утверждает царство небесное, Рим — царство земное. Сложней отношения Иерусалима с Афинами, поскольку оба полиса устремлены к духовной вертикали. Но Афины — языческая мудрость, культура и философия, которую Святой град отвергает. В современной поэзии о борьбе Иерусалима с Афинами говорит В. Карпец в поэме «Новый Иерусалим». Тема Нового Иерусалима и — шире — проблема связи Палестины со Святой Русью ставится в творчестве А. Дмитриева, Е. Шварц, С. Липкина, которые показывают сложную архитектонику сакральных мест. В. Кривулин, один из ведущих деятелей андеграунда, сравнивает Иерусалим с Ленинградом. Он противопоставляет земной Иерусалим небесному граду, подлинной духовной родине для души.
Ключевые слова: Иерусалим, Новый Иерусалим, Рим, Афины, современная поэзия, локальный текст.
Для цитирования: Колымагин Б.Ф. Родные палестины: «Иерусалимский текст» в контексте современной русской поэзии // Христианство на Ближнем Востоке. 2023. Т. 7. № 1. С. 321-335.
Boris F. Kolymagin
Candidate in Philology; independent researcher, Moscow, Russian Federation E-mail: kolymagin1@yandex.ru
Native Palestines: "Jerusalem text" in the context of contemporary Russian poetry
DOI: 10.24412/2587-9316-2023-00070
The article talks about the "Jerusalem Text" of Russian literature. The symbol-concept "Jerusalem" is considered in relation to the symbols-concepts "Rome" and "Athens". The former challenges the latter, a difficult cultural game arises according to the dialog-ical scheme "challenge" — "answer", in which modern poets are involved. Jerusalem speaks of heaven, Rome of earth. Jerusalem stands for the spirit, Rome for the body. Jerusalem establishes the kingdom of heaven, Rome — the kingdom of the earth. The relationship between Jerusalem and Athens is more complicated, since both policies are directed towards the spiritual vertical. But Athens is a pagan wisdom, culture and philosophy that the Holy City rejects. In modern poetry, V. Karpets speaks about the struggle of Jerusalem with Athens in the poem "New Jerusalem". The theme of the New Jerusalem and, more broadly, the problem of the connection of Palestine with Holy Russia is posed in the works of A. Dmitriev, E. Schwartz, S. Lipkin, who show the complex architectonics of sacred places. V. Krivulin, one of the leading figures of the underground, compares Jerusalem with Leningrad. He contrasts the earthly Jerusalem with the heavenly city, the true spiritual homeland for the soul.
Keywords: Jerusalem, New Jerusalem, Rome, Athens, modern poetry, local text.
For citation: Kolymagin B.F. Native Palestines: "Jerusalem text" in the context of contemporary Russian poetry. Christianity in the Middle East, 2023, vol. 7, no. 1, pp. 321-335.
В литературоведении в последние десятилетия активно развивается идея культуры как суммы и системы локальных текстов. Владимир Топоров выделил «Петербургский текст», Александр Люсый «Крымский», Владимир Абашев «Пермский». «Иерусалимский текст» стоит в том же ряду.
Первыми авторами «Иерусалимского текста» русской литературы стали неизвестные слагатели народных стихов. В творениях безымянных сказителей Святая земля незримо, а иногда и зримо соединяется со Святой Русью. Это видно уже на примере наиболее древнего космогонического текста о Голубиной книге. В ней мы находим, что «Иордан-река» выпадает из «Ильмень-озера», и что «Иордан-река всем рекам мати», ибо «крестился в ней Сам Иисус Христос». И «Фавор-гора всем горам мати», ибо «преобразился на ней сам Исус Христос». Иерусалим же «всем городам отец», ибо «тут у нас среда земле».
Некоторые духовные стихи переносят нас в христианскую святыню: «Во граде было в Иерусалиме» («Егорий Храбрый»), «Посторон святого града Иерусалима» («Егорий, царевна и змей»).
Но Иерусалим — не просто место на географической карте. Это символ-концепт, вступивший в сложное взаимодействие с символами-концептами «Рим» и «Афины». Первый бросает вызов последним, возникает непростая культурологическая игра по диалогичной схеме «вызов» — «ответ», в которую вовлекаются современные поэты.
Григорий Зобин так прописывает вызов Риму со стороны Иерусалима: «Однажды сюда загорелый пришел иудей — / И вспыхнула жизнь. И ощерилась хищно эпоха». Императорский Рим, размышляет далее автор, ушел в небытие, а Иерусалим остался как знак и как живая память:
Орлы отмелькали над шлемами медных когорт, Рассыпалась глыба имперского правопорядка, Но крест на стене катакомб все горит, не затерт, И поступь апостола римская помнит брусчатка
[Зобин, 2021. С. 31]
Иначе говоря, Иерусалим продолжается в Риме, история не только разводит, но и сводит понятия.
Об этом разведении и сведении пишет Борис Лихтен-фельд:
Если у Рима Иерусалим с краю сознания жил, многажды был осажден и палим, чтоб не вытягивал жил —
значит, какую-то силу и в нем Рим-исполин признавал, значит, подсвечен был тайным огнем и государства развал,
значит, тогда, при Нероне, не зря из отдаленной земли в Рим как послы не земного Царя Павел с Петром забрели —
чтобы из Рима отправиться в путь не к иудейским горам, чтоб в той земле пережил их чуть-чуть Титом разрушенный храм...
[Лихтенфельд, 2022]
Поэт говорит о смысле, который возникает благодаря «малой закваске». Иерусалим находится на периферии римского общественного сознания. Однако именно он определяет дальнейший путь Вечного города. История, по мысли автора, завязана на религиозный фактор. Религия позволяет объяснить случайные для стороннего наблюдателя события.
Петр Межурицкий доводит момент предопределенности до схемы:
Испарится город Божий, фимиамами дымя — с Третьим Римом будет то же, что и с первыми двумя. Бог смеется или плачет, заповедуя экстрим, но не может быть иначе, отчего и вечен Рим. Но не вечен воздух спертый, и грозой прорвется высь — будет, люди, Рим четвертый: по порядку стано-вись!
[Межурицкий, 2022]
Это уже не попытка понять повороты истории, а создание идеологических прописей. Конечно, автор не лишен чувства юмора, он пытается шутить, но смех получается натянутым: не очищает и не проясняет. Иерусалим уже не оппонирует Риму, как у Лихтенфельда. Святого града просто нет.
В пандан к стихам Межурицкого можно было бы процитировать тексты Елизаветы Михальниченко, где, наоборот, город трех авраамических религий есть, а столица древней империи отсутствует.
Поэтесса живо объясняет, почему Иерусалим есть, в то время как Межурицкий расписал, почему Рима нет. Если бы появился такой автор с двойной фамилией Межуриц-кий-Михальниченко, то его стихи как раз попали бы в аку-пунктурную точку, затронули интересующую нас проблему.
Впрочем, произведения Михальниченко интересны сами по себе. Они органично вписываются в «Иерусалимский текст»:
А вот и напишу о марте в Иудее. Пусть корчится любовь, картинно умирая, забуду. Видишь холм, других холмов холмее — на нем Иерусалим, врата Небес и рая
[Михальниченко, 2022]
С первых же строк «Иерусалимского романса» (а цитата именно из него) дается символически-обобщенный образ города, соотнесенный с метафизическим контекстом «врата Небес и рая». Иерусалим находится наверху — «других холмов холмее» — и связывается в нашем сознании с символическим изображением гор на иконах. Визуальный пласт текста удачно гармонирует с музыкальным пластом. Музыка ведет нас по городу, город танцует с нами. Этому посвящено другое стихотворение автора «Танго с городом»:
Ты один, в узких улицах нет для тебя диалога — спутник твой не поместится рядом, вот и беседуй о главном, то ль с собой говори, то ли с небом, землей или Богом, но как с равным
[там же]
Человек в Святом граде не оставлен, он с Богом. Но духовная вертикаль выстраивается особым образом — при по-
мощи музыки. Именно она кружит поэта, дает ему радость, легкость взгляда. И она не привязана ни к какой религии или конфессии. Это светская музыка, уводящая в небо.
Итак, Иерусалим говорит о небе, Рим о земле. Иерусалим знаменует собой дух, Рим — тело. Иерусалим утверждает царство небесное, Рим — царство земное. Так получается, судя по текстам.
Сложней отношения Иерусалима с Афинами, поскольку оба полиса устремлены к духовной вертикали. Но Афины — языческая мудрость, культура и философия, которую Святой град отвергает. В современной поэзии о борьбе Иерусалима с Афинами написал Владимир Карпец в поэме «Новый Иерусалим». Но прежде чем сказать о ней несколько слов, скажем немного о самом Новом Иерусалиме.
Как говорилось выше, тема близости Святого града и Святой Руси звучит уже у «калик перехожих». Но особенно ярко эта связь заметна в проекте патриарха Никона. На небольшом клочке подмосковной земли появился монастырь с храмом Воскресения и Голгофой, стены обители знаменовали собой укрепления Святого града, а студеная речка Истра — Иордан.
Стихи о Новом Иерусалиме составляют главу «Иерусалимского текста». Глава эта не завязана жестко на религию, хотя далеко от нее не отходит. Так, Андрей Дмитриев, гуляя рядом с притоком Истры, замечает: «Река Маглуша/ Течет в глуши/ Коровьи туши/ Да камыши/ И на пригорке/ Необъясним/ С названьем горьким/ Иерусалим» [Рукопись]. Сакральный локус получает эпитет «горький». Предикат отсылает нас к трагедии: к Пасхе крестной, к штурму Святого града римскими легионами, к церковной разрухе советского времени. Натуралистическая картинка «спотыкается», когда с пригорка становится видна обитель: открывается другое измерение.
Но вернемся к Карпецу. Автор в своей непростой для чтения поэме выстраивает оппозицию по линии «никони-
ане уб. старообрядцы». Он размышляет о патриархе Никоне, Аввакуме и сотериологии: «Христос/ за каждой закалаем литургией,/ и каждый храм есть Иеросалим./ Евреев нет и не было. То — дым». Поэт фактически пересказывает слова апостола Павла, что во Христе нет ни эллина, ни иудея. Затем он обращается к смыслу создания памятных мест, каким тот виделся патриарху Никону:
Так что же здесь? Внизу вон, Иордан.
А сам он, Истра бывшая, он — знает,
Что Иордан? Иеродан... Ердан.
Что есть имен вот этих вот рожденье?
Переименованье? Изведенье?
Или неведения наважденье?
[Карпец]
По Карпецу, памятные места своим появлением обязаны творчеству, а не святости. И в этом проблема: гениальность и святость — вещи противоположные. Достаточно сравнить патриарха Никона с преподобным Серафимом Саровским. Иерусалим сталкивается с Афинами. И не где-то в заморских странах, а недалеко от Москвы.
Владимир Карпец (1954-2017) был единоверцем. Поэтому, видимо, творение патриарха ставится им под сомнение. Мол, красиво, но не от Бога. Единоверие все-таки отдельные идеологические схемы заимствует у старообрядцев.
Те же, кто двумя ногами стоят в «никонианской» традиции, разлада между Иерусалимом и Афинами в детище Никона не видят. Для Семена Липкина, к примеру, создание патриарха свято и прекрасно. Настоящая проблема — гримасы истории:
Не сидят на Истре и не плачут,
Здесь — не Вавилонская река.
Кто же знал, что все переиначит
Не чужая, а своя рука?
[Липкин, 2004]
Стихотворение, как видим, начинается аллюзией к 136 псалму «На реках вавилонских». Псалом представляет собой песню изгнанников, которые томятся в вавилонском плену. Но здесь плен организовал не Навуходоносор II, а свои сограждане: «В доме Нового Иерусалима/ Нынче нет молитв и чистых слуг». Но: «Все же шум от крыльев херувима/ Иногда в себя вбирает слух».
Завершается произведение в мажоре:
Кто мне голос крыльев переводит?
Правильно ли понял перевод?
«Тот, кто жаждет, пусть сюда приходит,
Воду жизни даром пусть берет!»
[там же]
Место свято и никакие усилия гонителей не могут его осквернить, потому что здесь источник воды живой.
В стихотворении «Новый Иерусалим» («Как прекрасен, о Господи.») Липкин развивает тему «свои — чужие». Для него монастырь и его окрестности становятся уже чуть ли не небесным градом: «Как чиста подмосковная даль,/ Как прекрасна высокого плача/ Березовая стена./ Ты собрал, о Господи, людей полевых,/ Ремесленных, посадских людей,/ <...>/ Ты разбил жителей Нового Града/ На колена./ Вот колено сосен — пастырей духовных,/ Колено елей-звездочетов,/ Колено дубов — воинов бронегрудых,/ Колено трав полевых бессильных,/ Колено трав полевых целебных,/ Колено
цветов — знатных прихожан,/ Колено цветов — безвестных тружеников,/ Колено бабочек — щеголих,/ Колено волков — серых видений Каина,/ Колено ланей, чье изображенье — на Твоей книге,/ Колено волов, бездумно жующих своих соплеменников/ Траву и цветов-смиренников,/ Колено птиц, которым Ты присвоил/ Крылья серафимов,/ И колено птиц,/ Которых Ты щедро наградил/ Серебряными шекелями/ Своей несравненной гортани» [Липкин].
Многоцветной библейской картине поэт противопоставляет другую, серую, где «Вавилонская мотопехота/ Кружится в своих металлических/ Изящных, самодвижущихся повозках», где теснятся котельные, сельсоветы, коровники и где новые фарисеи отдыхают в санаториях. Поэт пишет свое стихотворение в начале перестройки и видит, что «широка, широка заря/ Над Новым Иерусалимом».
Есть у Липкина стихотворение, где он вспоминает строчки Николая Гумилева:
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
Гумилев прозревает будущее. Липкин фиксирует недавнее прошлое. Для него топоним рифмуется с «проволокою просторов концентрационных лагерей» и «ночными слезами матерей» [Липкин (Ь)]. Да, Новый Иерусалим повидал всякое. Но всегда остается горизонт надежды. Горизонт открывает простор.
Важный для поэзии второй половины XX столетия текст есть у Елены Шварц. В стихотворении «Новый Иерусалим» (1984) поэтессу занимает сам процесс сакрализации истринских берегов:
Когда-то русская земля. У Истры, на равнине чуткой. (Должно быть, в смерти миг Господней). Завесу на себе рванула, Там выпрямилась, здесь прогнулась, Там выкрутилась, протянулась, Второй Голгофою вздохнула. Как будто посмотрела местность В заоблачные зеркала — В черты лица Ерусалима, И повторила как смогла (Так белая сестра-подросток, Бывает подражает брату Горяче-смуглому...)
[Шварц, 1999].
Написанные разностопным ямбом стихи имеют неожиданный поворот: оказывается, любой географический локус может стать сакральным. К примеру, город на Неве — тот же Иерусалим:
А я брожу кругами по двору, Как далеко до тех прекрасных стран! Но Бог повсюду помнит человека И поутру
Я здесь похороню Мельхиседека, И речка Черная пусть будет Иордан. Я Кану Галилейскую найду Здесь у ларька пивного, право слово, В пустую кружку льется дождь во льду — Он крепче пития хмельного. Скользит черно-зеленая вода. Пускай века и люди идут мимо — Я поняла — никто и никогда Не выходил из стен Ерусалима.
Культурная столица России опознается по водной артерии — Черной речке. И с ее помощью низкое небо раздвигается. Согласно Шварц, мы всегда находимся внутри религиозной парадигмы — куда бы ни бросили взор.
Интересно, что поэтесса использует просторечную форму «Ерусалим», отсылающую нас к поэзии «калик перехожих». К слову, у Карпеца мы также встречали старый вариант написания Святого града — «Иеросалим». Старина притягивает.
Виктор Кривулин, один из ведущих деятелей андеграунда, откликнулся на стихотворение Шварц поэтической репликой «Хлопочущий Иерусалим» (1990):
В любой щели поет Гребенщиков.
Высоцкий дожил до большой печати.
Дыханье спёрто, и в Д/к Пищевиков
новорожденный Хармс въезжает на осляти...
Вокруг не Ленинград — Ерусалим,
хлопочущий над воссозданьем Храма
из недоуничтоженных руин,
где торжествующая Яма
прикинется то бездною без дна,
то рукотворным Эверестом...
Но плоский тот пейзаж, каким заражена
душа, как будто связанная с местом, —
он, может быть, единственное здесь,
что не меняется и неуничтожимо,
хоть землю рой, хоть лозунгом завесь
чертеж небесного Ерусалима!
Я знаю: мы давно уже не там,
живем, где значимся, где штампу сообразно
расставлены судьбою по углам,
где знают нас и очно и заглазно...
[Кривулин, 1990].
Как подметил Михаил Павловец, у Кривулина не только дано тогдашнее название города — Ленинград, но обыгры-вается такой элемент «петербургского текста», как «плоский тот пейзаж». «Плоскость» петербургского пейзажа образует оппозицию «глубинам» и «высотам» любых идеократиче-ских концепций [Павловец, 2011].
Кривулин в меру ироничен. Хармс, стихами которого зачитывался андеграунд, представлен в образе Христа, въезжающим на осляти в «Дом культуры пищевиков» (излюбленное место встречи неофициальных поэтов). Гребенщиков записан на пластинки, его передают по всесоюзному радио, Высоцкий наконец-то напечатан. Но что изменилось? Ничего. Разве что «торжествующая яма» (аллюзия к «Котловану» Платонова) теперь прикинулась «рукотворным Эверестом».
Кривулин, как отмечает Павловец, противопоставляет земной Иерусалим — небесному граду, подлинной духовной родине для души, зараженной плоским пейзажем «культурной столицы» России.
С ним солидарен Евгений Артюхов, для которого важна эсхатология в контексте литургии, «город золотой»: «Вижу волны Иордана!/ Гефсиманский сад в цвету!/ Но при входе горстка нищих/ не лежит часами ниц,/ а к земной российской пище/ приучает райских птиц» [Артюхов, 2017].
«Волны Иордана» и «российская пища», «Святой град» и «наши палестины». Так продолжается «Иерусалимский текст» русской литературы.
Литература
Артюхов Е. Новый Иерусалим // Сибирские огни. 2017. №3.
Зобин Г. Огонь и слово. М.: Издательское решение, 2021.
Карпец В. Новый Иерусалим. Стихи. ру [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://stihi.ru/2016/04/11/10747 (дата обращения: 01.03.2023).
Кривулин В. Стихи из Кировского района // Вестник новой литературы. 1990. № 1.
Липкин С. (а) Большая книга стихов. Новый Иерусалим [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://rulibs.eom/ru_zar/poetry/lipkin/1/j51.html (дата обращения: 01.03.2023).
Липкин С. (b) Большая книга стихов. Стены Нового Иерусалима [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://rulibs.eom/ru_zar/poetry/ lipkin/1/j51.html (дата обращения: 01.03.2023).
Липкин С. Прости меня // Новый мир. 2004. № 11.
Лихтенфельд Б. Заметки на полях римской истории // Волга. 2022. № 11.
Межурицкий П. Пояснительная записка // Артикль. 2022. № 52 (20).
Михальниченко Е. Этим городом нет передоза // Артикль. 2022. № 54 (22).
Павловец М. О стихотворении В. Кривулина «Хлопочущий Иерусалим» // Полилог [Электронный научный журнал]. 2011. № 4. Режим доступа: http:// polylogue.polutona.ru/upload/private/Polylogue_4_2011.pdf (дата обращения: 01.03.2023).
Шварц Е. Стихотворения и поэмы. СПб.: ИНАПРЕСС, 1999.
References
Artyukhov E. New Jerusalem. Siberian Lights, 2017, no. 3. (In Russian) Karpets V. The New Jerusalem. Poems. ru.
URL: https://stihi.ru/2016/04/11/10747 (accessed: 01.03.2023). (In Russian)
Krivulin V. Poems from the Kirovsky district. Bulletin of New Literature, 1990, no. 1. (In Russian)
Lichtenfeld B. Notes on the margins of Roman history. Volga, 2022, no. 11. (In Russian)
Lipkin S. Forgive me. Novy Mir, 2004, no. 11. (In Russian)
Lipkin S. The Big Book of poems. New Jerusalem. URL: http://rulibs.com/ru_zar/ poetry/lipkin/1/j51.html (accessed: 01.03.2023). (In Russian)
Библейские переводы текстов Священного Писания в России: важнейшие списки и типы
Lipkin S. The Big Book of poems. The Walls of the New Jerusalem. URL: http://rulibs.eom/ru_zar/poetry/lipkin/1/j51.html (date of application: 01.03.2023). (In Russian)
Mezhuritsky P. Explanatory note. Article, 2022, no. 52 (20). (In Russian)
Mikhalehenko E. There is no overdose in this eity. Article, 2022, no. 54 (22). (In Russian)
Pavlovets M. About V. Krivulin's poem "Busy Jerusalem"// Polylog [Electronic Scientific Journal], 2011, no. 4. URL: http://polylogue.polutona.ru/upload/ private/Polylogue_4_2011.pdf (date of application: 01.03.2023). (In Russian)
Schwartz E. Poems and poems. St. Petersburg, INAPRESS, 1999. (In Russian)
Zobin G. Fire and Word. Moscow, Publishing decision, 2021. (In Russian)
