CC BY-NC-ND
67
I В.А. Квашнин
РИМСКИЕ ЗАКОНЫ О РОСКОШИ II в. до н. э.
В ЗЕРКАЛЕ СОВРЕМЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ1
В статье анализируются тенденции развития современной зарубежной (по преимуществу англоязычной) историографии, посвященной римским законам о роскоши. Автор подробно останавливается на попытках «ревизии» устоявшихся в историографии представлений о римских leges sumptuariae, показывая как сильные, так и слабые стороны предлагаемых современными авторами новых подходов.
Ключевые слова: античность, древний Рим, римское право, период Республики, законы о роскоши, историография, leges sumptuariae, mos maiorum, leges cibariae, идентичность, lex Fannia, престижное потребление, нобилитет, гражданская община.
Относительно недавно в авторитетном научном издании, в журнале «Classical Journal», была опубликована статья американского исследователя В. Розивача2, которая позволяет подвести некоторые итоги исследований римских законов о роскоши, а также увидеть перспективы их дальнейшего изучения3. В. Розивач предпринимает попытку «ревизии» устоявшихся в историографии взглядов на законы о роскоши, высказав ряд весьма «неортодоксальных» суждений и замечаний. В сжатом виде их можно представить следующим образом:
1) в Риме существовали законы о роскоши, но не все из них могут быть обозначены как leges sumptuariae;
2) термин leges sumptuariae относился только к законам, ограничивавшим приобретение и потребление продовольствия;
© Квашнин В. А., 2011 28
3) традиционное объяснение генезиса римских законов о роскоши, увязывающее их появление с определенными политическими, социальными, экономическими факторами, непродуктивно и неадекватно, поскольку их следует рассматривать в первую очередь как часть неких символико-политических игр римской аристократии;
4) законы о роскоши позволяют увидеть существование в Риме двух экономического моделей, обозначенных автором как «примитивная» и «рыночная»;
5) идеологической основой законов о роскоши является доктрина, сложившаяся в период Поздней Республике на основе идеализированной модели раннеримской истории, что позволяет считать leges sumptuariae инструментом решения проблем настоящего путем реактуализации на уровне civitas традиций прошлого.
В. Розивач предельно четко выразил те тенденции, которые характерны для зарубежной (по преимуществу англоязычной) историографии последнего времени. Хотя приводимый автором список литературы достаточно скромен, включает всего 32 работы, в целом его статья отражает основные этапы в развитии историографии, посвященной римским законам о роскоши.
Как отмечает исследователь, в Риме в период с III по I в. до н. э. периодически принимались законы, ограничивавшие или запрещавшие использование и приобретение дорогостоящих вещей. При этом, однако, он настаивает на специфике использования термина leges sumptuariae, который, по его мнению, использовался в республиканском Риме только в отношении законов, связанных с ограничениями в области питания. Время от времени в Риме принимались законы, ограничивавшие приобретение предметов роскоши, однако они никогда не обозначались как leges sumptuariae, в доказательство чего Розивач приводит передаваемое Макробием высказывание Ка-тона Старшего о том, законы о роскоши являются «столовыми» законами (leges cibarias)4. Используя цитаты из сочинений Цицерона, Светония, Тацита, Аммиана Марцеллина, исследователь настаивает на тождественности этих двух правовых терминов. Однако мы не можем согласиться с такой точкой зрения. Ни у одного из указанных античных авторов термин leges cibariae не встречается, тогда как термин leges sumptuaria они использую достаточно активно5.
Обратим внимание на то, что основным источником по истории римского сумптуарного законодательства являются два больших от-
рывка из сочинений Авла Геллия и Амвросия Феодосия Макробия. Дополнением к ним служат сообщения Цицерона, Ливия, Плиния Старшего и Афинея, в которых содержится упоминание об отдельных законах о роскоши. Основное внимание исследователей сосредоточено на 24-й главе II книги «Аттических ночей» Авла Геллия и 17-й главе III книги «Сатурналий» Макробия. При этом, однако, термин leges cibariae не используется Авлом Геллием, дающим описание восьми подобных законов. Можно предположить, что это вообще не правовой термин, поскольку он отсутствует и в сочинении Макробия. Римский автор неоднократно использует термин leges sumptuariae (он встречается в тексте трижды), тогда как leges cibariae появляются в тексте всего один раз, и то в виде цитаты из речи Катона Старшего. Скорее всего, выражение leges cibariae имеет литературно-риторическую природу. По-видимому, оно было извлечено Макробием из сборника речей Катона Старшего для того, чтобы подчеркнуть специфический характер конкретной группы законов о роскоши. Некоторая неопределенность употребления правовых терминов применительно к законам о роскоши объясняется тем, что они ко времени жизни Авла Геллия и Макробия воспринимались в качестве архаичного реликта республиканской эпохи. Поэтому древние авторы изучали их с точки зрения не правовой науки, а морально-этических категорий, поскольку в первую очередь они были призваны подчеркнуть превосходство «древних» нравов, в также несовершенство нравов, характерных для времени жизни авторов периода империи6.
Справедливости ради следует отметить, что отождествление всех сумптуарных законов с leges cibarias характерно и для других исследователей, несомненно повлиявших на В. Розивача (их работы присутствуют в приводимом им списке литературы). Так, по мнению Э. Гоуэрс законы о роскоши символически восстанавливали традиционное разделение между повседневной едой и расширенным ассортиментом религиозных праздников, разница между которыми постепенно исчезала по мере роста благосостояния и доступности продуктов питания7. Согласно Б. Кростенко, ограничение числа гостей на пиршествах, устанавливаемое законами о роскоши, следует рассматривать в качестве средства сохранения общинной идентичности (communal identity), поскольку оно не позволяло индивидам, не имевшим особых заслуг перед Римом, устраивать продолжитель-
ные частные празднества8. Вслед за большинством исследователей, занимавшихся данной проблематикой, Розивач признает, что основной целью сумптуарных законов было ограничение публичных проявлений роскоши. По его мнению, для римлян полем демонстрации публичной роскоши было такое явление, как cena9, которое автор переводит как «званый обед» (dinner-party), во время которого представители римской элиты принимали друг друга. Как полагает исследователь, ограничение предмета регулирования сферой пищевого потребления указывает на то, что в Риме законодательно было невозможно обуздать другие виды проявления роскоши.
Действительно, в список предметов роскоши во II в. до н. э. включались самые разные вещи - предметы женского обихода (кос -метика, одежда, украшения), интерьера (мебель, посуда, ковры), деликатесные продукты питания и дорогие вина, молодые рабы, использовавшиеся в сексуальных целях. Частично перечень того, что в Риме этого времени воспринималось как роскошь, есть в сообщении Плутарха о жизни Катона Старшего: «Получив однажды по наследству вавилонский узорчатый ковер, он тут же его продал, ни один из его деревенских домов не был оштукатурен, ни разу не приобрел он раба дороже, чем за тысячу пятьсот денариев, потому что, как он говорит, ему нужны были не изнеженные красавчики, а люди работящие и крепкие...» (Plut. Cat. Mai. 4)10. При этом ограничения, вводившиеся законами того времени, затронули лишь предметы женской роскоши и дорогостоящие пиршества.
Вообще ситуация, в которой принимались законы о роскоши, выглядит достаточно необычно с точки зрения современного человека. Период стремительного обогащения римской знати и значительного повышения уровня жизни рядовых граждан вызвал к жизни законы, мелочно регламентирующие граждан в области питания. Несмотря на огромные средства, хлынувшие в Рим благодаря удачным войнам в Восточном Средиземноморье, законодатели определяли допустимое количество гостей, продуктов и денежных трат на обедах11. По всей видимости, именно перемены в области питания раньше всего проявили себя в жизни римской общины, что во многом объясняет оценку законов о роскоши того времени как «столовых». Не случайно Тит Ливий первым признаком роскоши называет появление в Риме поварского искусства, явно идущего вразрез с особенностями национальной кухни и традиционными
нормами питания. Описывая триумф Гнея Манлия Вольсона, воевавшего на Востоке в 80-е годы II в. до н. э., историк следующим образом описывает «бытовую революцию», происходившую в Риме: «Именно это азиатское воинство познакомило Город с чужеземной роскошью. Тогда впервые были привезены в Рим отделанные бронзой пиршественные ложа, дорогие накидки и покрывала, ковры и салфетки, столовое серебро чеканной работы, столики из драгоценных пород дерева, великолепные по тем временам. Именно тогда повелось приглашать на обеды арфисток и кифаристок, устраивать для пирующих и другие увеселения, да и сами обеды стали готовить с большими затратами и стараниями. Именно тогда стали платить большие деньги за поваров, которые до этого считались самыми бесполезными и дешевыми рабами, и поварский труд из обычной услуги возвели в настоящее искусство»12. Показательно, что такое, казалось бы, незначительное проявление роскоши, как расточительные пиршества, вызвало столь острую реакцию в римском обществе, что потребовалось принятие не менее шести «столовых» законов на протяжении только II в. до н. э.
Данное обстоятельство, по-видимому, и определило достаточно неожиданный поворот в построениях В. Розивача, решительно отвергнувшего широко представленный в историографии взгляд на римские законы о роскоши как средство социального реформиро-вания13. Не было их целью, по его мнению, и ограничение негативных проявлений политической конкуренции в среде римской аристократии, члены которой состязались в расходах для увеличения престижа. Как полагает исследователь, римские законы о роскоши следует рассматривать как часть некой символико-политической игры (a political game of symbols), в которой были свои победители и проигравшие. К проигравшим относились те римляне, которые обладали достаточными средствами, позволявшими им демонстрировать свое богатство согражданам, устраивая поражающие своим богатством и изобилием пиршества, тогда как победителями становились те, кто был не просто богат, но и мог повлиять на общественное мнение, «организовав» осуждение подобных проявлений частной роскоши.
В определенной мере эта часть рассуждений Розивача перекликается с оригинальной концепцией происхождения римских законов о роскоши, выдвинутой в свое время шотландским исследователем
Д. Дейбом. По его мнению, приблизительно к 200 г. до н. э. в Риме формируется идеология, апеллировавшая к простоте архаического периода и делавшая особый акцент на умеренности и бережливости. Как полагал Дейб, жизнь римских нобилей была омрачена, с одной стороны, страхом прослыть скрягой, нарушив тем самым неписаные правила аристократического поведения в общественной и частной жизни, предписывающие показную щедрость и иные формы публичной демонстрации своего богатства, а с другой - не стать расточителем (prodigus), попав под действие соответствующих правовых норм. По мнению исследователя, хотя законы о роскоши и были направлены главным образом против господствующего класса, в пределах последнего существовало влиятельное лобби, заинтересованное в ограничении практики чрезмерных расходов, характерной для определенной группы аристократии. Таким образом, значительная часть римской элиты поддерживала эти меры, поскольку не желала или не могла нести значительные расходы, следуя примеру некоторых аристократов14.
Свои теоретические построения В. Розивач пытается детализировать на примере lex Fannia. В 161 г. до н. э. по инициативе консула Гая Фанния Страбона был принят закон, ограничивавший расходы на пиры 100 ассами в праздники и 10 ассами в обычные дни, а число гостей 3-5 человеками (Macr. Sat. III 17.4). Сообщение Авла Гелия показывает, что в консульство Гая Фанния Страбона и Марка Валерия Мессалы, незадолго до принятия закона Фанния, был издан сенатконсульт, требовавший, чтобы представители городской элиты (principes civitatis) клялись перед консулами не тратить во время Мегалезийских игр, когда они угощали друг друга обедами, более 120 ассов за один обед, не считая овощей, хлеба и вина, причем вино должно было употребляться не импортное, а произведенное в Италии (Gell. II 24.2). По мнению Розивача, закон Фанния обозначил границу между двумя различающимися экономическими моделями (типами) - «примитивной» (или «натуральной»), основанной на домашнем производстве, и «рыночной», ориентированной на товарное производство. Соответственно, первый тип пользовался поддержкой со стороны законодателя, тогда как второй всячески ограничивался.
В превосходстве домашнего производства над рыночным автор видит влияние идеализированной модели раннеримской истории,
сложившейся в эпоху Поздней Республике. Ее привлекательность он связывает с установкой на относительный эгалитаризм, проявлявшийся, в частности, в доступности для всех слоев римского общества традиционно использовавшихся квиритами продуктов питания. Как отмечает Розивач, в этом смысле римские законы о роскоши были символической попыткой повернуть время вспять, вернув ситуацию относительного равенства и социальной стабильности. Помимо «идеологической» функции сумптуарных законов, исследователь указывает также на их политическую составляющую, связанную с попытками ограничить престижне потребление в кругу аристократии. Розивач не склонен видеть в законе Фанния популистскую меру, напротив, он приходит к выводу, кстати говоря, достаточно давно присутствующему в историографии, о том, что в законах о роскоши отразилось стремление сенаторской элиты ввести законодательное ограничение собственного поведения15. В заключение Розивач отмечает, что закон Фанния, как и другие законы о роскоши, следует воспринимать как своеобразное проявление коллективного «экзорцизма», попытку решить острые проблемы настоящего путем реактуализации на общинном уровне традиций идеализируемого или просто вымышленного прошлого. Одновременно, по мысли исследователя, принятие каждого конкретного закона было «политическом актом», демонстрировавшим власть того, кто вносил законопроект и добивался его при-нятия16.
Критикуя концепции, уже достаточно давно присутствующие в литературе, исследователь предлагает сразу несколько объяснений феномена римских законов о роскоши, по сути, мало связанных, а то и противоречащих друг другу. Следует отметить, что значительная часть положений, выдвинутых Розивачем, присутствует в работах ряда современных исследователей. Так, Э. Грюэн в своих работах критикует распространенный в историографии взгляд на законы о роскоши как средство борьбы с моральным кризисом в римском обществе17. Как замечает исследователь, подобное законодательство не могло существенно повлиять на стиль жизни и политическую стабильность римского политического класса. По его мнению, главное внимание должно уделяться самой постановке вопроса, обозначенной принятием законов о роскоши, своего рода политическому посланию (message), которое было важнее содержа-
ния конкретного закона. Сумптуарные законы, по крайней мере в значительной их части, по мнению исследователя, были символом сопротивления растущему эллинистическому влиянию на римский национальный характер18. Грюэн также достаточно подробно анализирует содержание закона Фанния. Как иронично отмечает исследователь, трудно согласиться с тем, что общественная мораль могла быть исправлена ограничениями, налагаемыми на потребление зеленых овощей или количество гостей за семейным столом. Отвергает он и точку зрения, согласно которой законы о роскоши препятствовали использованию богатства в целях увеличения политической клиентелы19. Он настаивает на невозможности реального применения в жизни норм сумптуарных законов, указывая, к примеру, на невозможность реального контроля за годичным потреблением копченого мяса в конкретной римской семье. На примере закона Фанния Грюэн еще раз пытается обосновать идею о том, что сумптуарные законы выполняли в большей степени идеологическую функцию, поскольку с их помощью римские власти надеялись контролировать и сдерживать влияние «восточного» образа жизни на национальный характер квиритов20.
Важные аспекты проблемы римского сумптуарного законодательства освещаются в работах голландского исследователя Л. де Ликта21. Он также относит к законам о роскоши только те законы, которые ограничивали сферу пищевого потребления. Свое внимание он сосредоточивает на причинах принятия во II в. до н. э. целой серии законов о роскоши вопреки постулируемой как древними, так и современными авторами их неэффективности в реальной жизни. Отвергая такую оценку сумптуарного законодательства, исследователь показывает, что его существование представляется важным само по себе. Развивая идеи Э. Грюэна, он отмечает, прежде всего, идеологическое значение законов о роскоши, являвшихся своеобразным продуктом общественной реакции на широкое распространение чужеземного культурного влияния. Как отмечает автор, «эти законы были примером культурной риторики, средством, с помощью которого господствующая элита Рима пыталась создать собственно римскую систему ценностей»22. Следуя этой интерпретации, главной целью сумптуарного законодательства он полагает утверждение умеренности и простоты как основных римских ценностей за счет противопоставления их привнесенной из-
вне роскоши. С этой точки зрения, реальное влияние законов о роскоши на повседневную жизнь и поведение римской аристократии не является таким уж важным. Основная функция сумптуарного законодательства заключалась в распространении на всех уровнях римского общества формулы «истинной» системы ценностей, являвшейся важной частью складывающейся национальной идентичности. Следуя построениям М. Бонаменте23, Л. де Ликт обращает особое внимание на то, что законы о роскоши были направлены не на сохранение и поддержание традиционных римских ценностей, а, скорее, были одним из средств более четкого определения римских социокультурных традиций, находившихся в состоянии постоянного переосмысления24.
Любопытно, однако, что в другой статье, увидевшей свет в том же 2002 г. (правда, на голландском языке), де Ликт предлагает иное объяснение многочисленным парадоксам римских законов о роскоши. Проведя сравнительное исследование сумптуарного законодательства средневековой Европы, де Ликт приходит к выводу о том, что основной его задачей было ограничение возможностей демонстрации своего богатства и расширения клиентелы аристократическими семьями. Возвращаясь к римской истории, он указывает на то, что наплыв огромных средств с Востока во II в. до н. э. поставил под угрозу существующую модель клиентских связей, поскольку сделал богатство новым фактором социальной жизни римского общества. Одним из каналов создания новых клиентел были частные празднества, организовывавшиеся влиятельными нобилями; их-то и пытались ограничить посредством принятия законов о роскоши. По мысли автора, это позволяет связать воедино акцент, делаемый сумптуарным законодательством на пищевом потреблении, и его параллелизм с leges de ambitu. Обе группы законов исчезают к 18 г. до н. э., когда борьба за политическую клиентелу утрачивает свой смысл25. В данной работе Л. де Ликт в большой степени следует идеям, в разное время высказанным Э. Габбой, Д. Клементе и Д. Дейбом. Разница в выводах двух статей не кажется столь уж значительной, как и в случае с построениями В. Розивача, поскольку за каждой из них стоит определенная историографическая традиция, позволяющая исследователю рассматривать феномен римского сум-птуарного законодательства через призму различных методических установок и научных подходов.
Как представляется, идеи, высказанные в работах М. Бонамен-те, Э. Грюэна и Л. де Ликта и несомненно повлиявшие на оценку сумптуарного законодательства В. Розивачем, о том, что целью законов о роскоши была не борьба с конкретными негативными явлениями в жизни римской общины, а формирование римского самосознания («римской идентичности»), заслуживают самого пристального внимания. Логично предположить, что в условиях мощного воздействия более развитых цивилизаций Восточного Средиземноморья на римское общество в политической элите последнего должно было возникнуть течение, стремившееся сохранить национальную культуру и самобытность. Определенные сомнения скорее возникают в связи с тем, что законы о роскоши создавали (или сохраняли) римскую «идентичность» за счет фиксации в виде правовых (а по сути, идеологических) ориентиров определенного набора «национальных» ценностей, реальное существование которых в предшествующий период ставится под сомнение26. Безусловно, в таком подходе содержится рациональное зерно. Рим, по крайней мере с конца IV в. до н. э., широко использовал идеологические средства в борьбе за южную Италию, а затем и другие регионы Средиземноморья. Ярким примером может служить «изобретение» спартанских корней сабинов, позволившее Риму через общую с ними историю претендовать на собственное место в семье «цивилизованных» народов Средиземноморья27. Очевидно, что в эпоху эллинизма сопричастность греческой истории становится вопросом международного престижа, как для отдельных полисов, так и целых народов28. В данном случае уместен вопрос, почему Рим прибегает к столь сложному пути приобщения к средиземноморскому культурному койне, вместо того чтобы обосновать собственное греческое происхождение. Следует предположить, что подобные попытки имели место, однако к началу II в. до н. э. возобладала иная концепция, утверждавшая происхождение римлян не от греков, а троянцев29. Изобретение «троянской» легенды, как полагают некоторые исследователи, позволило римлянам сохранить собственную идентичность, дистанцировавшись от греков как этноса, но сохранив себя в поле греческой культурной традиции30. В то же время слабым местом концепции идеологической детерминированности римских законов о роскоши является недостаточное внимание к социальному фону процессов, связанных с их возникновени-
ем и функционированием. В разбираемых работах, порой блестящих по своему исполнению, прослеживается тенденция приписывать римлянам исключительно пассивную роль в процессе освоения греческой интеллектуальной продукции. Внедрение идеологических установок, чуждых, либо в лучшем случае не противоречащих сложившейся национальной системе ценностей, было бы заранее обречено на провал. Повторяемость законов о роскоши, принимавшихся на протяжении трех столетий, была связана не с их неэффективностью, побуждавшей власть к постоянному и безуспешному повторению попыток обуздать роскошь, а с их глубокой созвучностью традиционным римским ценностям и жизненным установкам, известным как mos maiorum. В ином случае трудно было бы объяснить, почему к заведомо неэффективному инструменту врачевания социальных болезней прибегали столь разные римские политики, как Катон Старший, Луций Корнелий Сулла, Гней Помпей, Гай Юлий Цезарь и Октавиан Август31.
Примечания
Статья является переработанным вариантом доклада, прочитанного на научном семинаре «Архаический и классический Рим: от основания Города до начала гражданских войн» («Миусские античные посиделки - 2», РГГУ). Пользуясь представившейся возможностью, выражаю свою признательность организаторам семинара, коллегам, принявшим участие в обсуждении моего доклада, а также проф. В. Розивачу и Л. де Ликту за помощь, оказанную в ходе написания статьи. Винсент Розивач - профессор Университета г. Фейерфилда (США), глава отделения греко-римских / классических исследований, автор двух монографий по истории древних Афин IV в. до н. э. и более 100 публикаций по античной истории, в том числе, посвященных римским законам о роскоши.
Rosivach V.J. The Lex Fannia Sumptuaria of 161 B.C. // CJ. 2006. Vol. 102.1. P. 1-15.
Macr. Sat. III 17.13: Cato enim sumptuarias leges cibarias appellat (Катон называл законы о роскоши «столовыми»). Производное от лат. cibus «еда, пища» cibarius означает «относящийся к пище, съестной, продовольственный» (Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. Изд. 2-е. М., 1976. C. 179). Таким образом, leges cibariae можно перевести как «гастрономические законы» или, иначе, «столовые законы», как это
1
2
3
4
10 11
12 13
было сделано Н.Н. Трухиной. См.: Трухина Н.Н. Фрагменты речей Марка Порция Катона // Политика и политики «золотого века» Римской республики (II в. до н. э.). М., 1986. C. 177. Фр. 143. Cic. Fam. IX 15: ... sumptuariae legis; XII 26: .lex sumptuaria; Att. XIII 7: .leges. sumptuaria; Suet. Caes. 43. 2: legem. sumptuariam; Tac. Ann. III 52: .sumptuariam legem; Amm. Marc. XVI 5. 1: .sum-ptuariis legibus.
Более подробно см.: Квашнин В.А. «Столовые законы» в древнем Риме: К вопросу о соотношении терминов leges sumptuariae и leges cibariae // IUS ANTIQVVM // Древнее Право (в печ.) Gowers E. The Loaded Table: Representations of Food in Roman Literature. Oxford,1993. P. 73.
Krostenko B. Cicero, Catullus and the Language of Social Performance. Baltimore, 2001. P. 83.
Лат. coena (cena) имеет ряд значений - «обед», «столовая», «блюдо как часть трапезы», «сотрапезники» (Дворецкий И.Х. Указ. соч. C. 170).
Перевод С.П. Маркиша.
См. подр.: Квашнин В.А. Законы о роскоши эпохи Пунических войн. Вологда, 2006. C. 111-114. Перевод Э. Г. Юнца.
См.: Sauerwein I. Die leges sumptuarie als römische Maßnahme gegen den Sittenverfall. Hamburg, 1970. S. 171-173; Baltrusch E. Regimen morum: Die Reglamentierung des Privatlebens der Senatoren und Ritter in der römischen Republik und frühen Kaiserzeit. München, 1989. S. 123-131; Aubert J.-J. The republican Economy and Roman Law: Regulation, Promotion or Reflection // The Cambridge Companion to the Roman Republic / Ed. H. Flower. Cambridge, 2006. P. 168-169. Daube D. Roman Law: Linguistic, Social and Philosophical Aspects. Edinburgh, 1969. P. 124-127.
Bleicken J. Das Volkstribunat der Klassischen Republik: Studien zu seiner Entwicklung zwischen 287 und 138 v. Chr. München, 1955. S. 67; Astin A.E. Cato the Censor. Oxford, 1978. Р. 69 + Not. 113; CrawfordM. The Roman Republic. Sussex (N.J), 1978. P. 79-80; Vishnia R.F. State, Society and Popular Leaders in Mid-Republican Rome, 241-167 BC. London, 1996. P. 200.
Ср.: Harris W. V. War and Imperialism in Republican Rome, 327-70 B.C. Oxford, 1979. Р. 89; Hopkins K. Death and Renewal: Sociological Studies in Roman History. Vol. 2. Cambridge, 1983. P. 79 + Not. 62. В 70-е годы XX в. Э. Линтотт высказал идею о том, что присутствующая в античной традиции концепция упадка республиканского Рима в
5
6
7
8
9
14
15
16
17
20 21
22 23
результате морального разложения, вызванного ростом богатства и заморскими завоеваниями, берет свое начало в политической пропаганде гракханского периода. Одним из ее создателей является Сципион Эмилиан, использовавший ряд аналогий в римской истории, связывавших Гракхов с историей Пергама, с одной стороны, и фигурой Гнея Манлия Вольсона, с другой. Эта идея была подхвачена Пизоном, из «Анналов» которого она попала в сочинения Посидония, Саллюстия и более поздних историков (LintottA. Imperial Expansion and Moral Decline in the Roman Republic // Historia. 1972. Bd. 21. S. 638). Gruen E.S. Studies in Greek Culture and Roman Policy. Berkeley; Los Angeles; London, 1996. P. 170-171 + Not. 49.
Как полагает Д. Дейб, по большей части чрезмерные траты римской аристократии были связаны с политической (и, в частности, предвыборной) борьбой, предполагавшей демонстрацию богатства частной жизни, раздачу подарков, организацию публичных празднеств и дорогостоящих частных пиршеств. В этой связи отмечается прямая связь законов о роскоши с таким явлением, как ambitus, теневой стороной политической жизни Рима, порождавшим различные проявления роскоши как в частной, так и публичной сфере (Daube D. Op. cit. P. 124 f.). По мнению Э. Линтотта, ряд законов о роскоши был принят с целью ограничить практику сбора голосов путем организации дорогостоящих пиршеств (LintottA. Op. cit. P. 631 f.). Д. Клементе в законах о роскоши видит отражение нежелания части римской элиты организовывать широкомасштабные пиршества, необходимые для создания больших частных клиентел (Clemente G. Le leggi sul lusso e la societá romana tra il III e il II secolo a.C. // Societá romana e produzione schiavistica /А cura di A. Giardina, A. Schiavone. T. III.: Modelli etici, diritto e trasformazioni sociali. Bari, 1981. P. 8-9). Как полагает Л. Ландольфи, устраивавшиеся римской знатью пиршества создавали удобный канал реализации электоральной коррупции как путем косвенного воздействия, так и прямого сговора и подкупа (Landolfi L. Banchetto e societá romana: dalle origini al I sec. a.C. Roma, 1990. P. 79). Gruen E.S. Op. cit. P. 172-173.
Ligt L. de. Restraining the Rich, Protecting the Poor: Symbolic Aspects of Roman Legislation // After the Past. Essays in Ancient History in Honour of H.W. Pleket / Ed. W. Jongman, M. Kleijwegt. Leiden; Boston; Köln, 2002. P. 2-12. Ibid. P. 11.
Bonamente M. Leggi suntuariae e loro motivazione // Tra Graecia e Roma. Temi Antichi e Metodologie Moderne. Roma, 1980. P. 75-77, 81-83. Ligt L. de. Op. cit. P. 12. Not. 43.
18
19
24
29
30
Ligt L. de. De Romeinse leges sumptuariae in vergelijkend perspectief // Tesserae Romanae. Opstellen aangeboden aan Hans Teitler / Ed. L. de Ligt, J. Blok, J.-J. Flinterman). Utrecht, 2002. Р. 9-22. LintottA. Op. cit. P. 631-632; Gruen E.S. Op. cit. P. 170-178; de LigtL. Op. cit. P. 2-12.
См. подробнее: Квашнин В.А. Генезис сумптуарного законодательства в древнем Риме. Вологда, 2009. C. 70-86.
Gruen E.S. Culture and National Identity in Republican Rome. London, 1993. P. 50. Ibid. P. 6-51.
Как полагает Э. Грюэн, «троянская легенда», как и другие идеологические продукты того времени, была создана греками и вброшена в римское общество, где ее по достоинству оценили (Gruen E.S. Op. cit. P. 44-51). Создателями «троянской легенды», по его мнению, были греки Сицилии и окружение Пирра.
Даже если мы сталкиваемся в данном случае с примером предвыборного популизма, следует задуматься, почему столь неэффективные и непопулярные с точки зрения современных исследователей меры соответствовали социальным ожиданиям населения римской общины.
26
27
28
31
