CC BY
222
П.П. Шкаренков
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ В «ЭПОХУ УПАДКА»:
МЕЖДУ МИФОМ И РЕАЛЬНОСТЬЮ
Исторический и культурный опыт человечества в начале третьего тысячелетия, когда только что закончился бурный, изобиловавший социальными и политическими потрясениями ХХ в., заставляет нас еще и еще раз обращать взор к переломным эпохам в истории, в частности к протяженной полосе перехода от античности к средним векам.
Рубеж времен — эпоха, когда поступь истории кажется неотвратимой. В исторических переломах просматривается какая-то общность, делающая их похожими в общественных, политических и личных аспектах, в ситуациях и психологических коллизиях. В эти периоды возрастает роль масс, но и наиболее ярко заявляют о себе индивидуальные характеры. В то же время в их яркой оригинальности при более глубоком постижении внезапно проступает историческое сходство, дающее основание для параллелей и аналогий, преодолевающих время и пространство.
В данной статье речь пойдет о последнем веке Западной Римской империи. Но время — не абстрактная категория. Чтобы понять его смысл, нужно понять людей, живших тогда. Для истории важно то, что человек делает, но не менее важно и то, как он воспринимает мир и себя, как он думает. Мысль, идея, интеллектуальная устремленность — мощные факторы жизни, а следовательно, и истории, ибо она не взаимодействие безличных сил, но бесконечное сплетение человеческих судеб, действий, помышлений и чувствований, из которых и складываются события, ее наполняющие.
Римский сенатор и префект города Квинт Аврелий Симмах жил как раз в эпоху переломную. Его фигура стоит в самом начале того периода, который принято называть «переходом от античности к средним векам». Квинт Аврелий Симмах принадлежал к тем позднеантичным деятелям, чья прижизненная популярность не уступала неувядающей славе Цицерона, Вергилия, Плиния Младшего. Олимпиодор называет его «логографом» («Писатель». -Авт.)1 Пруденций утверждает, что даже сам Цицерон уступал в красноречии Симмаху.2 Авсоний ставит Симмаха рядом с Исократом, Демосфеном и Цицероном.3 Несмотря на то что Симмах являлся одним из крупнейших ораторов, писателей и политических деятелей своего времени, кроме специалистов он мало кому известен. Когда речь заходит о римской литературе, то
современный человек обычно знает — кто по переводам, кто понаслышке — Цицерона, Вергилия, Горация, Светония. Реже — Тацита и Тита Ливия, лириков Катулла, Тибулла, Проперция, сатириков Марциала и Ювенала. До Симмаха эти знания, как правило, не доходят; о нем приходится наводить справки, которые неизменно сообщают, что данный персонаж творил в эпоху падения Римской империи и кризиса античной культуры.
Наверное, нет необходимости специально останавливаться на том, какой интерес представляет для нас история Римской империи IV в., когда на смену старому порядку приходит новый, окончательно утверждается, по крайней мере официально, новая религия, а христианская церковь победоносно проходит свой путь от церкви гонимой до церкви торжествующей. Это век бурной политической борьбы, военных катастроф, придворных интриг, мятежей узурпаторов, социальных и экономических потрясений. «В современной нам исторической ситуации легче понять те эпохи, когда рушились вековые традиции, а общество переживало один кризис за другим», — замечает Х. Блок.4 Но в то же время это и период последней относительной стабилизации жизни в империи, последнего расцвета римской культуры, литературы, философии. Это век, когда жил последний великий историк античности Аммиан Марцеллин и последний великий римский поэт Авсоний. На протяжении IV в. на исторической арене действовала целая плеяда заметных фигур в сфере политики, культуры, религии.
Не последнее место среди них занимает и истинный «сын своего века» Симмах — оратор, писатель и политический деятель,
— отражающий в себе все особенности своего времени. Его имя и деятельность были известны далеко за пределами Рима, и славу он приобрел как на литературном, так и на государственном поприще.
События, свидетелем и в известной мере участником которых стал Квинт Аврелий Симмах, создавали, с одной стороны, новую, отличную от всего предшествующего, политическую и культурную реальность, а с другой - требовали иного подхода к осмыслению и изображению этой реальности. Окружающий мир стремительно менялся: на смену монолитной и стабильной политической системе римской государственности приходили разрозненные и политически обособленные варварские королевства, которые, постоянно враждуя между собой, вели римский мир и античную культуру к постоянному ослаблению. Происходил распад прежде единого мира, сопровождающийся усилением раздирающих его противоречий и военных конфликтов.
Симмах вошел в историю литературы как оратор, однако речи его почти не сохранились, если не считать нескольких незначительных отрывков и трех, также неполных, панегириков императорам Валентиниану и Грациану. Эти отрывки, разумеется, не дают представления о Симмахе как об ораторе. Нам трудно судить об их достоинствах, но что таковые были, свидетельствуют древние авторы, превозносившие его красноречие. Гораздо более интересна с этой точки зрения его
знаменитая реляция об алтаре Победы (<^е1а^о de ага Уі^огіае»), помещенная в 10-й книге его сборника писем. Реляция показывает подлинный ораторский талант Симмаха: согретая искренним чувством, она лишена напыщенности его панегириков и ярко характеризует Симмаха как страстного приверженца старых традиций и старой религии.
До нас дошел также большой сборник писем Симмаха, которые собрал и издал после смерти Симмаха его сын. Письма разделены на 10 книг, как и письма Плиния Младшего, которого Симмах избрал своим образцом по стилю и форме. Как и у Плиния, 10-я книга составлена из реляций к императорам.
Переписка сенатора Квинта Аврелия Симмаха проливает яркий свет на культурную, религиозную и идейно-политическую жизнь в Риме и Римской империи конца IV в. Симмах был не просто посторонним наблюдателем совершающихся в Риме и в империи событий, а горячим их участником, выражавшим свои настроения в письмах и блестяще построенных речах.
До нас дошла переписка Симмаха, содержащая 900 писем и 219 донесений императору и являющаяся ценнейшим историческим источником для анализа событий конца IV — начала V вв., ибо автор непосредственно в них участвовал. Политическая, общественная и религиозная деятельность Симмаха нашла свое отображение и в надписи, которую посвятил ему сын.5
Деятельность Симмаха была весьма разнообразна: он был квестором, претором, верховным жрецом, правителем нескольких провинций, префектом Рима и, наконец, консулом. Большую часть жизни он провел в Риме, живо интересуясь его жизнью, настроениями и судьбой.
Кроме того, Симмах находился во главе языческой знати, боровшейся за восстановление языческого культа, вокруг него группировалась наиболее деятельная и образованная часть римского аристократического общества.
Квинт Аврелий Симмах переписывался более чем с 60-ю корреспондентами. Среди них были как язычники, так и христиане, как римляне, так и варвары, как консулы, так и малоизвестные люди, поэты, писатели, историки, правители провинций, приближенные императоров и сами императоры. Симмах был современником усилившегося напора варваров и начала дезорганизации внутренней жизни империи. Переписка проливает свет на настроения римской аристократии, раскрывает чаяния и надежды образованных и философски подготовленных представителей римского общества, которые в состоянии были осмыслить происходящие события и как-то предвидеть грядущие судьбы римского государства. В коротких, обычно носящих чисто формальный характер, письмах Симмаха мы находим отображение вкусов, запросов и интересов сенаторской аристократии, получаем возможность проникнуть в ее повседневную жизнь, как общественную, так и частную.
Из писем Симмаха мы узнаем о социально-экономическом положении сенаторской знати в римском государстве в последний
период его существования, об отношении аристократии к занятию тех или иных общественных или государственных должностей, о ее взаимоотношениях с центральным правительством, а также об отношениях, существовавших во времена Симмаха между язычниками и христианами. Несмотря на то что Симмах был язычником, в его переписке мы находим письма, в которых автор в дружественном тоне дает христианам советы относительно выборов епископа. Его переписка предоставляет возможность разобраться в тех чрезвычайно сложных отношениях, которые были в его время между христианами и язычниками, понять причины данных взаимоотношений и выявить роль обеих религий и их положение в государстве.
Трудно переоценить значение как исторического источника донесений Квинта Аврелия Симмаха императору. В 384 г., когда автор был префектом Рима, им было отослано 49 донесений (Relat^ones), в которых затрагиваются самые разные вопросы, касающиеся жизни «вечного города» и настроений его обитателей. Из донесений Симмаха мы узнаем о политической, культурной и экономической жизни в Риме, о настроениях знати и плебса, о причинах подобных настроений. Мы знакомимся с истинным, весьма плачевным, положением «вечного города», полностью зависящего от милостыни императора, и одновременно видим возрождение идеи о вечности и несокрушимости Рима.
Несмотря на приверженность Симмаха языческим традициям, его произведения продолжали пользоваться популярностью и в средние века. Его переписку чрезвычайно высоко ценил Сидоний Аполлинарий6, Кассиодор использует ее как образец для своих <^агіае»7.
Квинт Аврелий Симмах родился между 340 и 345 гг. в богатой сенаторской семье, которая, однако, не могла похвастаться знатностью.8 Его дед (или прадед) был варваром и получил право гражданства при Диоклетиане.9 Тем не менее род Симмаха хотя и не принадлежал к староримской аристократии, но для середины IV в., когда практически не осталось представителей древних родов, восходящих к республиканскому периоду, считался достаточно знатным.10 Его дед, Аврелий Юлиан Симмах, начиная свою карьеру квестором, в 319 г. был викарием Македонского диоцеза, а в 330 г. удостоился консульского звания. Возможно, он принадлежал к числу тех «новых людей», которых Аммиан Марцеллин упрекает в их слишком быстром возвышении при Константине.11 Отец Квинта Аврелия Симмаха — Луций Аврелий Авиан Симмах — характеризуется Аммианом Марцеллином как «один из образованнейших и лучших людей своего времени».12 Он был префектом города в 3 64 г. и должен был стать консулом в 377 г., но не дожил до этого.13
Луций Аврелий Симмах женился на сестре Волизия Венуста (Volisius Venustus), который был викарием Испании в 363 г. От этого брака родились четверо сыновей, из которых старшим был Квинт Аврелий Симмах.14 Два его брата умерли довольно рано, а третий скончался в 38 0 г., будучи викарием Африки. Волизий
Венуст был отцом Никомаха Флавиана Старшего, и брак с его сестрой связал родственными узами две самые известные фамилии
IV в. — Симмахов и Никомахов.
В 3 65 г. Симмах был корректором Лукании и Бруттия (corrector Lucaniae et Bruttiorum) 15, но в то время это были уже обычные церемониальные должности для молодых людей из знатных семей.16 Так как знаменитый ритор Либаний не смог стать наставником Симмаха, ему пришлось получать образование в Риме, где его учителем стал один из известнейших в Константинополе и Риме преподавателей риторики Минервий (Tiberius Victor Minervius), учивший еще Авсония.17
Симмах получил прекрасное по тем временам образование.
Всю римскую образовательную лестницу он прошел от самой нижней ступени до самой верхней. Он не только выполнил все требования, которые предъявлялись к хорошим ученикам, но впитал в себя сам дух этого образования, сделался истинным «ритором» — не по имени, но по существу. Вся его дальнейшая жизнь и литературная деятельность во многом объясняются полученными им воспитанием и образованием.
Традиционная римская система образования была средством, используемым империей для духовного единения общества: римская школа учила разнородное население империи общему образу жизни и общему образу мыслей. При этом влияние школы было огромным: она объясняла и прививала традиционную систему ценностей, давала тот общий язык культуры, который необходим людям для взаимопонимания. Именно образованием определялась принадлежность человека к высшему, привилегированному слою.
Система образования была единообразной чуть ли не на всем пространстве империи. Основное внимание при обучении уделялось тем наукам, которые мы теперь называем гуманитарными, а из них центральное место занимали литература и риторика. Красноречие ценилось античностью потому, что оно соединяло отдельных свободных людей в единое культурное и политическое сообщество. Эту сторону образования, конечно, никак нельзя абсолютизировать, но необходимо учитывать при исследовании эпистолярного наследия Симмаха. Традиционное воспитание и образование — это отличительная черта господствующего класса империи, как сенаторской и провинциальной знати, так и представителей императорской администрации. По мнению П. Брауна, главное значение образования заключается в том, что оно объединяло потенциально враждебные группы господствующего класса и существенно сдерживало вертикальную мобильность.18 Образование являлось важным средством связи, соединяющим, словно мостики, самые отдаленные друг от друга области империи. Оно было, по существу, школой благовоспитанности, которая проявлялась в первую очередь к равным себе и реализовывалась в дружбе19, игравшей важную роль в консолидации аристократии.
Начиная с 60-х гг. IV в. Симмах пользуется репутацией одного из лучших римских ораторов. В 3 69 г. он был послан со
специальным поручением сената во главе делегации к императору Валентиниану I в Аугусту Треверов (Трир), где отмечалась победа над германцами. Там его ораторские способности были оценены императором, перед которым Симмах выступил с тремя речами. К этому же времени относится и его знакомство с Авсонием, переросшее затем в крепкую дружбу, продлившуюся до самой смерти знаменитого поэта и ритора. Когда в 37 0 г. Симмах вернулся в Рим, он писал оттуда почтительные письма Авсонию, а Авсоний хотя со скромностью и уверял, что чувствует себя ничтожеством перед своим корреспондентом, однако обращался к нему как старший к младшему и называл Симмаха своим «сыном».20
Став в 370 г. проконсулом Африки, Симмах проявил себя незаурядным администратором. В 37 3 г. вместе с военачальником Феодосием, отцом будущего императора, который был в Африке magister militum, они подавили мятеж узурпатора Фирма. Популярность Симмаха была так велика, что consilium провинции постановил воздвигнуть ему статую.21
В сентябре 374 г. срок его полномочий истек, и, сдав дела, весной 375 г. Симмах возвращается в Рим. Вскоре, будучи уже в зрелом возрасте, он женился на Рустициане, дочери Меммия Витразия Орфита, который был префектом Рима в 353 — 355 и 357
— 359 гг. Возможно, с этого времени имя Рустициана стало традиционным в роде Симмахов: так звали и праправнучку Квинта Аврелия Симмаха, которая стала женой прославленного философа, «последнего римлянина» Боэция.22 Дочь Симмаха в 3 92 г. стала женой Никомаха Флавиана Младшего. Таким образом, браки между представителями двух этих фамилий стали уже традиционными. Многие письма 6-й книги сборника писем Симмаха адресованы дочери и зятю.
С 375 по 382 гг. Симмах заседает в сенате, где выступает с благодарственными речами к императору или с речами в поддержку своих друзей. Примером может служить сохранившийся отрывок его речи «Pro Thygetio», прочитанной 9 января 37 6 г. и посвященной восхвалению кандидата в преторы на 377 г.
Тигетия.23
В сенате позиции Симмаха как крупнейшего оратора и авторитетнейшего сенатора были подкреплены тем, что именно ему было поручено прочитать послание нового императора Грациана, в котором тот уведомлял сенат о смерти своего отца и излагал свою политическую программу.24
В 3 82 г. начинается самый яркий период в жизни Симмаха: разворачивается борьба за алтарь Победы. Император Грациан, действуя по указанию Медиоланского епископа Амвросия, велел удалить из Римской курии, где заседал сенат, статую и алтарь богини Победы, конфисковал средства, выделяемые на жертвоприношения, содержание жрецов и весталок, а также передал земли жреческих коллегий и весталок в государственную собственность. Когда в Риме стало известно о решении императора, сенат направил в Медиолан делегацию во главе с Квинтом Аврелием Симмахом. Правда, миссия Симмаха оказалась
неудачной. Делегация даже не была принята при дворе. Но в 383 г. Грациан был убит, и в 384 г. Симмах снова едет в Медиолан. Ему удается произнести речь перед императорским консисторием, но активное противодействие Амвросия Медиоланского свело на нет первоначальный успех его выступления.25
В 384 г. Симмах становится префектом Рима. Круг обязанностей префекта был огромен: ему подчинялся не только город, но и округа, на нем лежали попечение о сохранности города и регулирование всех сторон городской жизни.26 От времени префектуры Симмаха сохранилось 4 9 его реляций. Среди них - приветствия, ответы на послания других лиц, сообщения о назначениях, уведомления императора о вопросах, требующих решения администрации города. Словом, это была служебная корреспонденция высшего должностного лица. При всей официальности реляций можно заметить, что они принадлежат перу отнюдь не робкого человека: автор отстаивает свой взгляд на вещи, свое видение тех или иных проблем, указывает высшей власти на ее ошибки. Вместе с тем все свои возражения Квинт Аврелий Симмах облекает в изысканную дипломатическую форму, хотя и не стесняется критиковать близких к императору чиновников. Неудачей, постигшей Симмаха в его борьбе за сохранение в Римской курии алтаря Победы, воспользовались недовольные его действиями городские куриалы, и Симмах был вынужден оставить свой пост, уступив его христианину Пипиану.
В 387 г. Симмах принял участие в торжествах, посвященных третьему консульству императора Валентиниана II, но вскоре уже приветствовал узурпатора Максима: в 387 г. Максим вторгся в Италию, и Симмах написал ему панегирик, за что в 388 г. стал консулом. Симмах ошибся: Максима разбил Феодосий, а самому Симмаху пришлось искать убежище в христианском храме. Сократ Схоластик сообщает, что тот даже принял христианство, чтобы заслужить прощение27 императора. В 38 9 г., во время визита Феодосия в Рим, Симмах написал ему панегирик и в 391 г. стал консулом. Будучи консулом, Симмах снова возбудил дело об алтаре Победы, но успеха не добился.28
В феврале 4 02 г., когда на востоке империи началось наступление готов, Симмаха снова отправляют послом сената к императорскому двору в Медиолан, где он просит о восстановлении алтаря Победы, но получает окончательный отказ.29 Последние его письма датированы 402 г. Очевидно, оставшийся не у дел «последний римлянин» вскоре умер.
Письма и реляции Симмаха воспринимаются исследователями в основном как литературный памятник, что, несомненно, справедливо. Но в данной статье мы постараемся показать, что сочинения Симмаха - это многоуровневый источник, в котором воссоздаются не абстрактно-теоретические построения, а конкретно-исторические и социальные реалии эпохи, обличенные, тем не менее, в риторическую форму.
Уже к началу IV в. Рим перестал быть политическим центром не только всей Римской империи, но и западной ее части. В
конце IV в. экономическое положение Рима стало ухудшаться. На префекте Рима лежала тяжелая обязанность — обеспечить город продовольствием. Почти все письма Симмаха-префекта, относящиеся к данному периоду времени и адресованные в Африку, так или иначе касаются снабжения Рима продовольствием.30 Симмах часто жалуется на то обстоятельство, что Африка и Испания отказались присылать в Рим хлеб и масло, как было прежде. Римская администрация во главе с префектом должна была прилагать все усилия к тому, чтобы удовлетворить потребности городского плебса в продовольствии. Нередко аристократия была вынуждена делать частные взносы зерном и мясом31, чтобы успокоить недовольство населения: ибо недостаток хлеба или задержка в его выдаче вызывали не только недовольство и ропот, но открытые мятежи, сопровождавшиеся разграблением имущества аристократии. О том, что подобные волнения вспыхивали в Риме довольно часто, свидетельствуют писатели той эпохи — Аммиан Марцеллин и Симмах. Сенаторская аристократия никогда не была застрахована от подобной опасности.32
Положение в городе все время было крайне напряженным. Префект города постоянно находился в затруднительном положении, пытаясь сохранить в столице спокойную обстановку, но редко кому это удавалось. «Измучили этого префекта частые волнения, — говорит Аммиан Марцеллин о Лампадии, одном из префектов Рима 60-х гг. IV в., — и особенно одно, когда толпа плебса подожгла его дом поблизости от Константиновых бань, бросая в него факелы...».33
Как уже говорилось, префект города и сенаторская аристократия прилагали усилия к тому, чтобы предотвратить волнения народа, угрожавшие им грабежами, и делали частые взносы продуктами для удовлетворения нужд населения. Однако чаще всего, как свидетельствуют письма Симмаха, римская знать во время мятежей покидала город. Как только замечались в Риме признаки недовольства, аристократия немедленно удаляла из города свои семьи34, а затем, если дело принимало серьезный оборот, сенаторы и сами покидали «Вечный город».
Префект Рима и римская знать зачастую были не в состоянии разрешить существенный для города продовольственный вопрос. Ни отъезд из Рима, ни частые пожертвования хлебом и мясом не могли надолго успокоить население.35
Очень часто, по-видимому, префект города Рима, чувствуя свое бессилие, вынужден был обращаться за помощью к императору: «Только вы, — пишет Симмах в 384 г., — можете прийти на помощь «Вечному городу», лишенному доходов и средств к существованию. Если провинции перестанут платить ему денежные субсидии, то есть основания думать, что с сокращением доходов город будет лишен необходимого».36
Продовольственный вопрос в конце IV — начале V вв. оставался неразрешимым, да он и не мог получить своего полного разрешения по той простой причине, что Рим полностью зависел от африканского хлеба и малейшая задержка в доставке, не
говоря уже о более серьезных причинах, немедленно вызывала продовольственные затруднения в городе, часто заканчивающиеся голодом и волнениями.37 Для регулярного снабжения «Вечного города» продовольствием, кроме Африки, необходима была помощь других провинций. Как правильно замечал Симмах, единовременная помощь императора могла лишь ненадолго предотвратить народные волнения и никоим образом не являлась разрешением римской продовольственной проблемы.
Не менее важной и сложной, чем продовольственная, являлась в конце IV — начале V вв. для Рима проблема зрелищ и увеселений. Долгом префекта города было следить за тем, чтобы одни празднества сменялись еще более пышными увеселениями, одни зрелища сменялись еще более роскошными зрелищами и цирковыми представлениями, чтобы в амфитеатрах постоянно шли бои гладиаторов и диких зверей. Симмах упрекает своих друзей и императора в невнимательном и недобросовестном отношении к устройству игр и зрелищ.38 Он не только ревностно наблюдает за тем, чтобы преторы не уклонялись от устройства зрелищ и игр для народа, но довольно часто по этому поводу обращается к императорам, вменяя им в обязанность устройство пышных зрелищ для римских граждан. «Римский народ, — пишет Симмах в 384 г.,
— привык ждать всего от вашего величества, но того, что вы обещали, он требует как долга. Он обращается к вам с просьбами и молит после помощи, оказанной вашей щедростью для пропитания, дать в цирке и театре Помпея конные ристалища и сценические удовольствия. Представления составляют утеху города, и ваши обещания только поддерживают желания».39
Император Феодосий вынужден был уступить такому энергичному требованию: он прислал беговых лошадей и слонов. В письме с благодарностью императору Симмах восторгается щедростью, проявленной Феодосием. Симмах говорит, что не может найти достаточно сильных слов, чтобы полностью выразить признательность римского народа императору.40 Особый восторг вызвали в Риме слоны. «О город, друг богов! — восклицает Симмах. — игЬет соеіо et sideribus acceptam!» И с наслаждением описывает тот знаменательный день, когда в город вошли слоны, окруженные колесницами и лошадьми, впереди которых шли знатные сановники.
Симмах два года готовился к празднованию претуры сына. Такой срок вовсе не удивителен, если учесть, как отражено это в переписке Симмаха, каких неимоверных затрат и приготовлений потребовало устройство празднества. В Рим были доставлены медведи, шотландские собаки, львы, крокодилы, а также выписаны охотники, наездники, актеры и гладиаторы.
Запретить не только зрелища в Риме, но даже гладиаторские бои, которые были так ненавистны христианам, императоры долгое время не решались. Если гладиаторские бои были все же прекращены в Риме в начале V в., то другие виды игр и зрелищ продолжали существовать в Западной Римской империи вплоть до ее падения, а возможно и дольше. Кассиодор сообщает о том, что
общественными играми, не менее страстно, чем раньше, увлекались римляне при Теодорихе.41 Привычка и любовь к зрелищам, вековые традиции были так крепки, что сломить их была не в состоянии никакая сила. Игры и зрелища — это, пожалуй, одно из немногих языческих установлений, которое, невзирая ни на какие превратности исторических событий, продолжало существовать рядом с христианской церковью до последних дней жизни императорского Рима.42
Хлеб и зрелища — вот основные требования народа, живущего в городе. Вокруг этих требований были сосредоточены все интересы, все помыслы граждан, а так как другие вопросы совершенно отсутствуют в связи с тем, что Рим перестал быть политическим центром Западной Римской империи, то требование «хлеба и зрелищ» приобретает особую остроту в конце IV — начале V вв. Население Рима не хотело считаться с тем обстоятельством, что Рим больше не располагал колоссальными средствами, что находились в его распоряжении в прошлые времена, когда Рим был местопребыванием императоров и политическим центром всей Римской империи. Традиционные вековые установления продолжали жить в представлении и суждении жителей «Вечного города» несмотря на фактически незавидное положение Рима к концу IV в.
Рассмотрим теперь, что мы можем узнать из писем и реляций Квинта Аврелия Симмаха о положении римского сената в Поздней Римской империи и его роли в государственных делах во второй половине IV в. Уже с начала IV в., со времен Диоклетиана, Рим перестал быть политическим центром не только всей Римской империи, но и западной ее части. Это обстоятельство, тем не менее, мало повредило городу. Скорее наоборот: избавившись от присутствия императора и центрального административного аппарата, потеряв реальное влияние, «Вечный город» даже увеличил свой моральный престиж.43 Большинство императоров считают своим долгом торжественно посетить то, что продолжает оставаться идейной столицей империи. Огромное количество литературных свидетельств убедительно показывает, что в рассматриваемую нами эпоху пиетет перед «Вечным городом» не только не ослабел, но даже окреп в сердцах образованной элиты Запада.44
Как верно заметил П. Курсель, после катастрофы под Адрианополем внезапное осознание смертельной опасности, нависшей над империей, придало новые силы патриотическим настроениям, вновь заставило зазвучать концепцию Aetern^tas Котае, изложение которой мы находим во многих произведениях, дошедших до нас от этого периода.45 Это в полной мере распространяется и на отношение к римскому сенату, который по-прежнему воспринимается как наиболее авторитетный государственный орган империи.
У многих исследователей, пишущих о государственном устройстве Поздней Римской империи и касающихся в этой связи сборника писем Симмаха, часто можно встретить высказывания о
том, что политическая власть римского сената в конце IV — начале V вв. была крайне ничтожной и не влияла на ход государственных дел, доказательством чему являются все десять книг переписки Симмаха.46 Римский сенат превратился в муниципальный совет «Вечного города». Однако он продолжал заседать по традиционному церемониалу, хотя обсуждению подвергались маловажные и незначительные вопросы, касавшиеся городских дел. Самыми торжественными были те заседания, на которых зачитывались какие-нибудь извещения императора, который просто из уважения к некогда обладавшему властью учреждению по собственному желанию, но отнюдь не по обязанности, присылал в сенат сообщения о том или ином событии, о той или иной победе. В подобных случаях сенат собирался даже ночью, не дожидаясь утра, при свете факелов.
Тот сенатор, на долю которого выпадала честь зачитать в сенате послание императора, считал себя особенно счастливым.
Очевидно, на долю Симмаха подобная честь выпадала довольно часто, чем он очень гордился. Так, Симмах поручает некоему Сигерию поблагодарить императора, который доверил ему, Симмаху, произнести «человеческим голосом божественные
47
строки».4 7
Внешне изменений в жизни римского сената не произошло. По-прежнему сенаторы собирались в курии, в которой продолжал находиться алтарь Победы, увенчанный статуей богини Победы, по-прежнему занимались обсуждением событий и «не замечали всей пустоты и никчемности своих заседаний»48, настолько в Риме были сильны традиции великого прошлого. Письма Симмаха свидетельствуют: несмотря на то, что старая римская сенаторская знать давно исчезла, а состав сената менялся много раз, староримские традиции были живы и такие сенаторы, как Симмах и его единомышленники, «последние римляне» (по удачному выражению В.И. Уколовой), ставили целью своей жизни неприкосновенное сохранение данных традиций и передачу их в наследство потомкам. Симмаху крайне неприятно, когда в таком почтенном собрании, как римский сенат, происходят споры, унижающие достоинство сенаторов. Симмах больше всего гордится не занятием высоких должностей, не литературным и ораторским талантом, а тем, что он сенатор. Сенат для него — олицетворение всего лучшего, это наиболее выдающаяся, по его мнению, часть человеческого рода (pars melior humani generis).49 Достоинство сенаторского ранга выше чести занимать высокие общественные и государственные должности.50
Как показывают современные исследования, уже в Римской империи представления о знатности начали меняться. Во времена ранней империи (как и во времена республики) знатными (в самом узком смысле этого слова) считали лишь консулов и их потомков независимо от того, было ли консульство ординарным или дополнительным (suffectus).51 Р. Тальберт уточняет, однако, что число потомков сенаторов времен республики в эпоху империи в римской курии было весьма незначительным.52 С IV в., когда
консульство уже утрачивало свое прежнее значение, знатным в среде самих сенаторов считали того, кто отличался древностью рода. По мнению Симмаха, человек не мог считаться знатным только потому, что отец его был сенатором, не говоря уже о сенаторах в первом поколении. Древность рода играла для Симмаха и людей его круга огромное значение. Выступая в сенате с речью в поддержку Синезия, чей отец, Рустик Юлиан, был сенатором и являлся уже проконсулом Африки, Симмах вместе с тем отметил: "...propago generis, quanto longius recedit a novis tanto altius tendit ad nobiles".53 В одном из писем Симмах четко отграничивает сословие сенаторов (ordo) от сенаторов, исполнявших соответствующие должностные функции.54
Что же касается императора, его администрации и придворных, то они, со своей стороны, считали знатными высших в табели о рангах сановников, входивших в разряд иллюстриев, то есть префектов претория, префектов Рима, патрикиев, консулов.55 Между тем ординарного консульства в IV в. удостаивались главным образом военачальники и высшие чиновники56, в то время как префектура Рима находилась в руках родовитой сенаторской знати, а префекты претория редко бывали сенаторами по происхождению. Обычно они попадали в сенат именно благодаря своей должности, то есть являлись сенаторами в первом поколении.
Сенаторы по-прежнему соблюдали все обряды, вступая в сенат, и во время заседаний точно выполняли все традиционные предписания. Если сенат и утратил влияние на политические события в государстве, то он до сих пор сохранял свой авторитет, отблески прежнего величия были еще налицо, и не случайно время от времени государственные деятели и императоры обращались в сенат за поддержкой.
Необходимо отметить политические обстоятельства, которые способствовали усилению позиций сенаторской аристократии, а именно — изменение политики императоров по отношению к членам сената после смерти Валентиниана I, а также перенесение императорского двора из Трира в Медиолан, что территориально приблизило сенат ко двору.57
Римская аристократия, таким образом, очень высоко ставила сенаторское достоинство, продолжая высоко держать голову и свято хранить традиции. При этом надо иметь в виду, что римский сенат являлся средоточием самого могущественного в империи социального слоя, удельный вес которого в системе римского государства не мог идти в сравнение с другими категориями свободного населения империи. Принадлежность к сенаторскому сословию (ordo senatorius) была наследственной. Дети сенатора становились сенаторами по достижении восемнадцатилетнего возраста и по отбывании ими квестуры и претуры. Затем они могли занимать должности консульского ранга (управление некоторыми провинциями, проконсульства Азии или Африки). Вершиной карьеры может считаться получение поста префекта Рима.58
Претура, квестура, консулат стали лишь почетными титулами, сопряженными с большими расходами, но предоставляющими возможность попасть в сенат. Дети сенаторов становились преторами обычно в возрасте 2 0 - 2 5 лет.59 Сын Квинта Аврелия Симмаха стал в 4 01 г. претором в 17 лет. В сенаторское сословие попадали не только дети сенаторов, обладавшие большим состоянием (имущественный ценз для сенаторов в миллион сестерциев был установлен еще Августом), но в него вступали и путем прохождения имперских должностей. Чиновники, достигшие высших ступеней в иерархической системе государственного управления, получившие ранг префекта, претория, викария, консула, патрикия, имевшие титулы viri illustres или viri spectabiles, благодаря своей должности попадали в сенат. Сенаторское звание являлось венцом служебной карьеры. Сословие сенаторов объединяло высшую аристократию, сильную своим богатством, властью и привилегиями.
Корпоративное начало, характерное для поздней империи, наличествовало также и в сенаторском сословии, корпоративным органом которого продолжал оставаться римский сенат. Часто сенат в IV в. именуется как «общество сенаторского сословия» (societas senatorii ordinis). Признаками сенаторского достоинства считались: 1) substantia (имущество), 2) virtus (доблесть) и 3) honor (честь). Лишавшись одного из них, сенатор тем самым порывал со своим сословием.
Главная мощь сенаторского сословия заключалась в тех колоссальных земельных богатствах, которые сосредоточились в руках аристократии к концу IV в. Сенаторы были в то время крупнейшими земельными собственниками. Их земельные владения находились не только в Италии, но и во многих провинциях. Симмах не считался очень богатым сенатором: его доход был средним. Но он имел 3 больших дома в Риме, дом в Капуе, 15 вилл, из которых 3 были расположены недалеко от Рима, а 12 — на юге Италии. Кроме того, он имел приносящие доход имения в Семниуме, Апулии, Сицилии и Мавритании.60 Но были сенаторы много богаче Симмаха. Так, если Симмах затратил на празднование претуры сына около 2 тыс. римских фунтов золота, то другой сенатор — Максим — 4 тыс. фунтов.61
Рассмотрим теперь, какие изменения претерпела организация работы сената и в чем конкретно состояли его функции ко второй половине IV в. Начиная с царствования Константина, сенатская канцелярия претерпевала серьезные изменения, связанные во многом с падением политической роли сената. Примерно с 10-х гг. IV в. она состоит из одной декурии, называемой officium censuale, членов которой называют чаще всего censuales. Во главе ее стоит magister census, который, в свою очередь, подчинен префекту города.62 Эта декурия ведет протоколы заседаний, издает acta senatus, следит за соблюдением сенаторского ценза. Именно ей вновь избранные преторы сдают декларацию, сообщающую размеры их состояния (professio), перед тем как вступить в должность. Она ведет учет земельной
собственности сенаторов.63 Ей принадлежат и некоторые полицейские функции: например, наблюдение за одеждой, которую носят в городе иностранцы. Сверх того, за ней сохраняются и некоторые финансовые прерогативы. Начиная с 37 0 г. именно сюда преторы вносят, если не могут присутствовать в городе во время проведения январских игр, те положенные по закону суммы, которые они должны потратить на их организацию.
В IV в. сенат продолжал владеть собственной казной (аегаг^т. populi готапі), значение которой постепенно свелось до уровня городской казны. Надписи также сообщают нам, что существовала praefectus аегагіі sacri Saturni. Позднее, около 360 г. — praefectus аегагіі populi г(отапі).64 После 360 г. сенатская казна была реорганизована, получив новое название агса publica или агса quaestoria65, и управлялась теперь, по всей видимости, квестором, которого выбирал сенат. О ней редко упоминается в источниках, но, как нам кажется, не будет слишком смелым предположение, что префект города, руководя сенатом, осуществлял и контроль за ней. Во всяком случае в 384 г. Симмах, сильно озабоченный ее состоянием, просил императора, чтобы казне были возмещены издержки в размере той суммы, которую она выделили на покупку колесницы для префекта города.66
Начиная с IV в., когда Рим стал столицей империи лишь номинально, роль префекта города как главы городской администрации существенно возрастает: он получает новые, дотоле не свойственные ему политические функции. В течение IV в. реальной столицей империи являются Милан, Аугуста Треверов, Константинополь или Равенна. В связи с этим у префекта города появляются новые полномочия, связанные с той новой ролью, которую он отныне играет во взаимоотношениях с народом и сенатом.
Основная цель, с которой была создана должность префекта Рима, — охрана города и поддержание в нем порядка. В условиях отсутствия императора и центрального правительства, префект становился самым высокопоставленным должностным лицом в Риме. При этом префект, выбираемый обычно из числа римских аристократов, может рассматриваться как представитель сената, являясь наиболее влиятельным и наиболее авторитетным его членом. Но нельзя забывать, что, назначаемый императором, он в то же время остается и его представителем в городе.
Префект обычно являлся посредником между императором и сенатом. Сенат может еще принимать решения и выражать свою волю посредством senatus-consultum; конечно, эти акты не имеют никакой силы до тех пор, пока они не будут санкционированы императором. Чтобы сообщить главе государства свое решение, сенат посылает к нему делегацию, состоящую из авторитетных сенаторов, и часто ее возглавляет лично префект. Например, Симмах, назначенный префектом в 384 г., возглавляет делегацию, направленную в Медиолан, чтобы просить восстановить алтарь
Победы. Выступая перед императором, он заявляет, что говорит
67
от имени сената и по его поручению.67
Кроме того, префект Рима доводит до сведения императора пожелания сената, излагая их в докладах, которые он регулярно направляет ко двору. Кодекс Феодосия говорит об этом как об обязанности префекта.68 Префект уведомляет императора о всех делах, рассматриваемых в сенате, будь то избрание магистратов, выборы новых членов, решения о сокращении расходов на преторские игры и т.д. Иногда префект посылает ко двору и протоколы заседаний, ежемесячно он отправляет главе государства acta senatus и раз в три месяца — цензовые списки.69
К сожалению, у нас очень мало источников, которые могли бы помочь нам уточнить взаимоотношения префекта города и сената в IV в. Тем ценнее для нас оказываются письма Симмаха.
К его времени высшая часть сенаторского сословия — illustres — уже играют ведущую роль при принятии решений сенатом.70 В условиях отсутствия императора и консулов в Риме, вполне естественным кажется предположение, что префект города ведет заседания сената. Симмах заранее предупреждал сенаторов о необходимости присутствовать на заседаниях, в 37 6 г. префект города рассылал сенаторам особые письма-приглашения, в 395 г. префект Флорентин письменно просил Симмаха вернуться в Рим, чтобы участвовать в работе Сената.71 Некоторые источники позволяют нам утверждать, что префект не просто вел заседания Сената, но и пользовался в нем особой властью. Пруденций, говоря о префекте 377 г. Гракхе, называет его «in arce senatus praecipuus», в 4 68 г. Сидоний Аполлинарий называет префекта praefectus senatui, a Кассиодор, при Теодорихе, — praesul senatus.72 Можно предположить, что в IV в. префект является принцепсом Сената (princeps senatus). Чтобы подтвердить это утверждение, приведем формулу Кассиодора, адресованную префекту VI в. («sententiam primus dicis»), и надпись префекта 3 64 г. Луция Авиана Симмаха (отца оратора): «primus in senatu sententiam rogari solitus».73
И все же с этим утверждением полностью согласиться нельзя. Возражения П. Гарбарино кажутся вполне убедительными.74 Высказывания Кассиодора все-таки относятся уже к VI в., Авиан Симмах назван так спустя 12 лет после своей префектуры, а Квинт Аврелий Симмах — спустя 4 года. Таким образом, невозможно полностью отождествить префекта города и главу сената. Можно лишь говорить об особой роли префекта в сенате.75
По всей видимости, главой сената в это время мог быть наиболее старший по возрасту и занимающий самое высокое положение в государственной иерархии сенатор. Возможно, он должен был быть утвержден императором. Для IV в. нам ничего не известно о каких-либо противоречиях между главой сената и префектом города. Скорее всего это объясняется тем, что префектом обычно и становился представитель самых знатных и влиятельных фамилий, и его интересы совпадали с интересами
сенаторской верхушки, выражаемыми princeps senatus. Но если префект города и не был главой сената, то явно, что он пользовался в нем преимущественным положением. Префект обладал привилегией первым из сенаторов излагать свое мнение, он руководил делегациями, посылаемыми ко двору, он являлся арбитром для противоборствующих партий.76 Префект защищал интересы сенаторов, он был выразителем их желаний и стремлений. В начале 398 г. именно префекта города посылают протестовать от имени сената против увеличения aurum ^гопі^т.77 Префект принимает активное участие в выборах новых членов сената: каждый кандидат должен представить рекомендации нескольких сенаторов, а на префекте лежит обязанность сообщить императору об итогах выборов, которые тот должен утвердить, включить вновь избранного члена в цензовые списки, точно указав размер его имущества. В 385 г. Симмах как сенатор сам рекомендует сенату нового члена.78
В IV в. сенат получил право самостоятельно назначать квесторов, преторов и дополнительных консулов (сопс^ suffectus). Политическое значение этих магистратур было уже ничтожно, но их традиционный авторитет сохранялся. Выборы преторов и дополнительных консулов происходили 9 января, а квесторов — 23 января. Без сомнения, префект города играл в этих выборах очень важную роль, а сразу после их окончания он посылал императору подробную геїа^о, сообщавшую результаты.
Сенаторская знать к концу IV в. сосредоточивала в своих руках основные земельные богатства империи и фактически обладала мощью и влиянием в государстве. Симмах, Проб, Претекстат, Флавиан, Олибрий, Макробий и другие сенаторы, как можно судить по переписке Симмаха, занимали очень влиятельное положение в государстве. Выдающийся римский сенатор Петроний Проб, с которым Симмах переписывался 15 лет79, был правителем нескольких очень крупных провинций. Очень многие корреспонденты Симмаха, как и он сам, были правителями провинций. Гилярий, например, был проконсулом Африки, Евсигний — проконсулом Африки и префектом претория Италии, Магнилий — викарием Африки, Нестерий — дважды префектом претория Италии, Аттик — префектом претория Италии, как и Мессала.80
Обращает на себя внимание обстоятельство, что многие сенаторы стремились получить те должности, которые были связаны с управлением провинциями, и избежать назначений, которые были связаны с затратами. Симмаха возмущает поведение магистратов, отсиживающихся на виллах и небрежно выполняющих возложенные на них обязанности, требующие затрат на общественные мероприятия.81 Римская знать использовала государство для своих личных выгод, уклоняясь от всех общественных расходов и платежей. Симмах в одном из писем жалуется на управляющих и старост сенаторских поместий, уклоняющихся от уплаты налогов: «...Мы не можем переносить своеволие наших прокураторов, которые не уплачивают не только
прежних долгов (reliqua superiora), но оттягивают уплату взносов ^ensio) даже ближайшего года».82
Указания на существующие экономические трудности встречаются в письмах Симмаха к отцу. В одном из них он прямо заявляет: в наш век «не поместья нас кормят, а мы содержим наши поместья».83
Однако в конце IV в. были сильны и другие настроения, которые затронули даже такого энергичного общественного деятеля, как Симмах. Несмотря на добросовестное отношение к своим обязанностям, на стремление придерживаться традиций, у него уже в довольно ранних письмах встречаются намеки на желание удалиться от общественной жизни. Так, в письме к Протадию Симмах завидует, что тот, находясь в своем имении в Галлии, имеет много свободного времени для личных занятий в то время, как он, Симмах, подавлен тяжестью общественных дел.84 Когда Деций в 4 01 г., сменив Флавиана Младшего, стал префектом города, Симмах искренне поздравляет не только Деция, но и Флавиана Младшего, освободившегося от тяжелого бремени.85 У Симмаха иногда даже вспыхивает злоба к служебным делам, которые настолько поглощают все время его друзей, что у них нет свободной минуты, чтобы написать ему письмо. В более поздних письмах Симмах не без некоторого кокетства называет себя даже «человеком, не склонным к общественным делам». С каким удовольствием он иногда покидает Рим, чтобы, удалившись на одну из вилл, предаться отдыху и литературным занятиям. Симмах часто живет на границе между городом и деревней, в одном из пригородных домов, где он может говорить о себе:
«Ruri sum, nec tamen rusticor». Он с удовольствием совершал кратковременные прогулки в Лауренту, Пренесты, Байи и Путеолы. «Меня пленяет деревенский воздух, на котором я могу упиваться хорошими книгами», — признается Симмах.86
Однако вряд ли можно согласиться с Г. Буассье и Дж. Мак-Гичи87, что Симмах был более склонен к личной жизни и частным интересам, чем к общественным делам города и государства в целом. Симмах с искренним рвением выполнял обязанности префекта Рима в 384 г., был горячим участником современной ему общественно-политической и религиозной жизни Рима и римского государства. Симмах честно выполнял возложенные на него обязанности, ставя родину выше своих удовольствий.88 Он делал все от него зависящее, чтобы поддержать честь Рима, и считал неблагородным и жестоким покидать город в тяжелые для него минуты.89 Он отдавал весь свой досуг выполнению общественных обязанностей, которые часто его утомляли, но никогда не отталкивали.
Важно отметить и то обстоятельство, что Симмах главную цель в деятельности префекта Рима усматривал в охране и защите прав сенаторов. Сенаторы в лице Симмаха, Флавиана и Претекстата нашли лучших защитников своих интересов, у которых привязанность к традициям переплеталась с современной им римской действительностью. Симмаха возмущает поведение
магистратов, отсиживающихся в своих имениях, не желая нисколько тратить на общественные мероприятия. Будучи консулом, он требует от квесторов должного отношения к своим обязанностям. Симмаху часто, очевидно, приходилось письмами извлекать аристократов из их поместий в Рим для тех или иных дел. Так, он возвращает к общественной жизни Флавиана, Магнелла, Деция и, наконец, своих собственных сыновей.90 Многие корреспонденты Симмаха досадуют на свои общественные и государственные обязанности и всячески стремятся освободиться от них. Некоторых Симмах убеждает не покидать службу и терпеливо выполнять свои обязанности.
К концу IV в. сенат уже не претендовал на свои функции, восходящие ко временам республики и к эпохе принципата, и перестал быть верховным органом государства. Его полномочия частично перешли к императорскому консисторию, частично были присвоены императором, и фактически сенат уже не оказывал никакого влияния на политику империи, решая малозначительные и частные вопросы, касавшиеся главным образом Рима. Амвросий Медиоланский, обращаясь к Валентиниану II, говорил, что сенат имеет в лице императора главу, что император созывает заседания, и сенат собирается для императоров и им предоставляет свою совесть.91 Вместе с тем если роль сената как государственного органа была низкой, то этого ни в коей мере нельзя сказать о самих сенаторах. Сенаторское сословие было высшим в империи, его представители занимали важнейшие государственные посты и обладали львиной долей земельных владений (особенно в западной части империи) и значительными материальными средствами.92
Авторитет римского сената, хотя и лишенного реальной власти, оставался достаточно высоким, ибо система управления империей, установленная еще Диоклетианом, обеспечивала относительную политическую стабильность. Римское общество, такое, каким мы его видим по письмам Симмаха, весьма напоминает общество времен Траяна и Антонинов, каким нам его показывает в своих письмах Плиний Младший. Из писем Симмаха мы видим, что самые избранные лица, государственные люди, политики не подозревали, что приближается кризис. Все шло своим чередом: покупали, продавали, реставрировали памятники и строили прочные дома. Иногда Симмаху случается видеть и отмечать прискорбные обстоятельства. Например, он рассказывает, что не может выехать из Рима, потому что разбойники грабят на дорогах. Затем он жалуется, что император из-за нехватки солдат просит вместо них рабов у сенаторов. Симмах указывает, что фиск истощил все: у богатых нет почти ничего, крестьянам нечем платить землевладельцам, и земля, бывшая источником доходов, теперь приносит только расходы.93 Все это важные симптомы, Симмах видит их, но не опасается. Возможно, это происходит из-за того, что подобные проблемы были достаточно старыми и к ним успели привыкнуть. Лишь немногие могли увидеть за пышным фасадом первые признаки
надвигающейся катастрофы. Как бы ни обстояло дело с низшими слоями населения, каковы бы ни были неудачи экономического развития, оказавшиеся роковыми в исторической перспективе, аристократия сохраняла уверенность и продолжала вести традиционный для римского нобилитета образ жизни. На верхах все было не только спокойно, но и блистательно.
При постоянных трудностях, с которыми приходится сталкиваться исследователю, стремящемуся соотнести уровень абстрактного мышления с породившей его конкретной исторической ситуацией и характерной для того общества системой ценностей, именно риторика играет роль связующего звена.94 «В античном мире риторика обладала не только эстетическим и литературно лингвистическим смыслом; она играла также роль определенной модели культуры. Риторическая система норм и правил была пригодна к оформлению любого материала и могла обслуживать самые разные творческие индивидуальности, подчиняя поиски, стремления и находки каждого единому канону. Тем самым риторика выражала краеугольный тезис античной культуры: примат единого над многим, нормы над прихотью, знания над интуицией, закона над частностью, "блага отчизны" над "нашим"... Жизнь может быть вполне реальной, но если действующий в ней герой не возвысился до уровня совершенного, чеканного, риторического образа, то его "поглотит" действительность, которая не просветлена искусством риторики и потому останется глухой и преходящей».95
Но возникает закономерный вопрос: может ли сохранившийся условный риторический образ дать нам что-нибудь для суждения о мире исторически уже утраченной реальности? Есть ли в самом созданном риторикой образе мира какой-нибудь безусловно реальный элемент, который мог бы служить историку опорой и точкой отсчета?
Думается, что такая опора может быть дана самой природой риторики, для которой «характерно, что отношение к конкретному слушателю, учет этого слушателя вводится в само внешнее построение риторического слова».96 При этом учет «конкретного слушателя» не только выражается в «композиционных формах», но проявляется в «глубинных пластах смысла и стиля».97 Именно анализ стиля считает важнейшим аспектом и основой исследования А.Б. Ковельман при работе с риторическими источниками. «Стиль отражает устойчивую систему взглядов, "систему фраз", которая гораздо шире, чем то или иное произведение, созданное в данном стиле. Семантика стиля надежнее семантики слова, ибо вскрывает все мировоззрение целиком. Так, европейский романтизм связан с целым комплексом идей, но изучать их надо именно как комплекс идей, как единый стиль, а не фрагментарно. Многие идеи приверженцев классицизма и романтизма совпадали, если они принадлежали, например, к революционному направлению.
Вильгельм Кюхельбекер, поэт и декабрист, даже называл себя "романтиком в классицизме". Но стиль, подход к жизни у классицистов и романтиков были совершенно разными».98
Отталкиваясь от наблюдений над определенным, конкретным текстом, анализируя его лексические особенности, изобразительные средства, синтаксис, ритмическое и интонационное движение, отразившуюся в нем трактовку человеческой личности, окружающей его среды и внешнего мира, мы можем прийти к пониманию смысла истории и структуры человеческого общества.
При рассмотрении писем Квинта Аврелия Симмаха никогда нельзя упускать из виду то, что они задуманы и написаны как произведения словесного искусства. При первом знакомстве с интересующими нас произведениями бросается в глаза их тщательно разработанный стиль, реминисценции стиля и слов известных писателей, изысканные архаизмы, бесчисленные аллитерации и метафоры. Содержание отходит на второй план, превращаясь в повод для проявления стилистического дарования. Каждый случай в жизни, каждое явление может вызвать произведение от письма или четверостишия до целой поэмы.
Писатели пропитаны римской традицией, и всякое событие, самый незначительный случай их жизни находит в их устах аналогии в великом прошлом Рима или в воспринятых еще на школьной скамье античных мифах и легендах. Автор присылает письмо в несколько строчек — litterae tuae Spartana brevitate succinctae sunt.99 Ритор прославляет eventus rei publicae prosperos, — Симмах радуется и невольно вспоминает, что «жестокая зависть грызла, как говорит история, Александра из-за того, что судьба дала могучему Ахиллу великого глашатая славы его века — Гомера.100
Вместе с тем письма Симмаха нельзя оценивать лишь как литературные произведения, в которых преобладает исключительно риторика. Риторика здесь выступает не только как средство передачи стереотипных приемов мышления, своеобразных «клише», но и как строительный материал. А ведь даже из готовых блоков при достаточном таланте можно построить здание вполне оригинальной конструкции, в котором узнаваемость деталей еще больше будет подчеркивать своеобразие целого. За «типичностью» писем все время чувствуется рука их автора. Симмах представляет мир и людей, своих современников, и события, свидетелем которых он являлся, не такими, какими они были, а какими он как автор пожелал их представить потомкам. Когда понимаешь это свойство писем, перестаешь удивляться тому, что так изумляло многие поколения исследователей: отсутствие сообщений о гибели Валента, о войнах, о вторжениях варваров, о внутренних смутах, о заговорах. Симмах сознательно убрал все, что могло нарушить картину жизни Римской империи, которую ему хотелось представить гармоничной и закономерной. И в этом он выступает не только как панегирист, но, что гораздо важнее, как автор.
В последние годы растет удельный вес исследований, в которых особое внимание обращается на специфические для каждой эпохи особенности мировосприятия, нормы мышления, формы и
традиции поведения. Целью исследования становится познание исторического процесса не путем наложения системы научных категорий на жизнь былых эпох, а через человека, через проникновение в самосознание изучаемого времени, через рассмотрение исторически изменчивой «картины мира», то есть в том виде, в каком этот мир реально жил в сознании человека прошлого. Необходимо также отметить, что конкретные события и эмпирия жизни не исчерпывают собой все, что есть в истории. Не менее важной ее частью является отражение этой действительности в сознании времени — отражение, которое воздействует на ход и исход реальных событий. Возникает образ реальности, который никогда в жизни воплощен не был, но и никогда не был ей абсолютно чужд, опровергаемый на уровне общественно-исторической эмпирии, но и воздействующий на нее, отражающий глубинные тенденции ее развития, живущий в сознании коллектива и влияющий на его мировосприятие. Этот образ формируется и фиксируется прежде всего в риторически организованном слове, ибо только ясная, эстетически совершенная форма делает содержание не просто личным самовыражением, а общественно значимым, понятным окружающим и потому единственно реальным.
Образ времени, созданный Симмахом, далек от действительности, но в то же время неразрывно связан с ней, он противоречит конкретной жизненной практике, но и не может быть от нее оторван. Действительность получает под его пером некий эталонный, вневременной характер, конкретные детали исторического бытия образуют новое, не реально-историческое, а историко-культурное единство. Письма Симмаха пропитаны идеалами римской государственности, римского понимания истории. Для него классическая античность не кончилась, он продолжает жить в ней, ее традиционная система ценностей вечна и нетленна. В произведениях Симмаха мы видим идеальный гармоничный образ римского государства, у которого было великое прошлое и которому уготовано не менее великое будущее. Так стоит ли обращать серьезное внимание на мелкие и досадные неприятности вроде вторжения варваров, мятежей, войн, заговоров? В годы, на которые пришлись деятельность и творчество Симмаха, Римская империя еще продолжала существовать — и в своих политических формах, и в своей идеологии. Кризис — это тоже форма жизни. И пока империя была жива, она регенерировала заложенные в ней ценности и нормы, возвращала их в реальность, сплетала с противоречащей ей практикой, которая слагалась в возвышенный образ, который никогда полностью в жизни воплощен не был, но и никогда не был ей полностью чужд, который опровергался общественной практикой и мощно воздействовал на нее — короче, который представлял собой то единство идеала и действительности, которое можно назвать «римским мифом». И не нужно пытаться представить одну из этих сторон подлинной, а другую — пропагандистской фикцией. Так не бывает. Историческая действительность всегда содержит в
себе некоторый миф, и реальность истории всегда есть равнодействующая эмпирии и мифа.
Даже в тех случаях, когда идиллия нарушается, Симмах пытается соблюсти такую соразмерность, в которой хорошее превышает дурное. «Римский миф» характеризует данное общество как воплощение его ценностей, заставляя видеть в негативных сторонах действительности реальный, но допускающий и даже предполагающий преодоление фон. Ход реальной жизни под пером Симмаха превращается как бы в нетленную форму, в которую можно вместить разное содержание, разные реальности. И это не просто метафора, а качественное превращение, когда конкретика и детали исторического бытия получают как бы «образцовый» облик, но в то же время становятся по-своему актуальными, действенными, образуя новое единство, уже не реальноконкретное, но историко-культурное, в котором сливаются историческое, государственное, литературное и идеальное начала.
Симмах принадлежал к культурной элите своего времени и по многим свойствам своего ума и таланта был выше ее обычного уровня, но ни философом, ни глубоким мыслителем он не был. Тем интереснее его мысли. При всей «сконструированности» писем Симмаха они дают, по существу, преимущественно внешний культурный образ эпохи, их автор субъективно не стремится проникнуть в глубину явлений. Он занят скорее созданием общего впечатления, претендующего на то, чтобы быть вневременно гармоничным и прекрасным, безлично эталонным. Но это не противоречит тому, что мы встречаем в них сведения о политической, экономической и духовной жизни современного ему общества, хотя и не находим собственно исторического взгляда на реальность. Особенность корпуса писем Симмаха и состоит в этом сочетании несочетаемого: сиюминутности, живой современности и «эталонности», «вневременности».
Происходит это из соединения реляций — документов, которые не могут быть не современны, — со стремлением построить идеальный образ своей эпохи и, самое главное, попыткой соединить великое римское прошлое с не менее великим, по мысли Симмаха, римским будущим через сложное настоящее, которое для этого надо представить не как столкновение различных исторических, политических и религиозных начал, а как стабильное, счастливое существование. Не отсюда ли отчасти и умолчание Симмаха о трагических событиях своего времени?
Письма Симмаха — это произведение светское, пронизанное идеалами римской государственности, римского понимания человека. В них воплощены идеи времени, точнее идеалы государственного строительства, продолжающие римскую традицию. То, что отражено в письмах, — это идеальный образ римского государства, это идеальный образ светской культуры, сопряженной с восстановлением предметов искусства,
«правильным» устройством школы, благородными императорами, мужественными войсками, образованнейшими философами и т.д. В
сущности все, что может обладать определенной важностью для человека, живущего в государстве и для государства (в представлении Симмаха), так или иначе в идеализированной форме представлено в письмах.
Письма Симмаха — это литературное произведение, результат литературной работы, рассчитанной на читателя и неизменно учитывающей его впечатление: они написаны по плану, составлены в обдуманных выражениях и тщательно подобранных словах. Письму поставлена определенная цель: убедить читателя, вразумить его, доставить ему удовольствие и показать себя в благоприятном свете. Это не снижает значения писем: для характеристики высших кругов тогдашнего общества нет источника ценнее. При очевидной бедности конкретным содержанием, образ эпохи, создаваемый в риторическом произведении, для историка важен. И не только в связи с историей социальной психологии и т.п., но и потому, что он может помочь полнее высветить в материале источников детали, малозаметные для взгляда из другой исторической эпохи. Еще раз подчеркнем: события и эмпирия жизни — далеко не единственное, что есть в истории. Такой же органической ее частью является отражение и преломление всего этого в сознании времени, в том образе, основанном на исторической практике и не исчерпывающемся ею, который, в свою очередь, воздействует на ход и исход дальнейших исторических процессов и в котором видят его последующие поколения. Письма Симмаха — это модель государственной жизни и культуры, с ней связанной, основанной на традиционной римской системе ценностей. В этом смысле они — один из последних образцов этой культурной традиции.
То, как Симмах описывал и «реконструировал» реальность, не осталось в границах IV в. Его ближайшим и даже более талантливым преемником стал Кассиодор, создавший уникальный историко-литературный памятник, в котором сочетается детальное отражение реалий его времени и поразительная способность к созданию, с позиций образованного аристократа, удивительной реальности, продолжающей римскую традицию и создающей иллюзию вечности Рима, когда этот мир уже пал и им правили варвары.101 «Люди, не сведущие в истории древних времен, говорят, будто бы на государство никогда не опускался такой беспросветный мрак бедствий, но они ошибаются, пораженные ужасом недавно пережитых несчастий. Если проследить события давних веков или даже времен, более близких к нам, то станет явным, что такие же и столь же печальные потрясения случались не один раз», — так очень точно выразил существо и умонастроения своей эпохи последний великий историк Рима Аммиан Марцеллин. Но ведь подобные слова могли прозвучать не только на латыни на закате великой империи и великой цивилизации, но и на иных языках, на других рубежах истории...
Примечания
1 Olympiod., Frg. I.
2 Prudent., Contra Symmachum I, 682: «o linguam miro verborum fonte fluentem, Romani decus eloquii, cui cedat et ipse Tullius».
3 Symm., Ep. I, 32.
4 Bloch H. The Pagan Revival in the West at the End of Fourth Century // The Conflict between Paganism and Christianity in the Fourth Century: Essays / Ed. by A. Momigliano. Oxford, 1963. P. 193.
5 CIL, VI, 1699: "Eusebii Q. Aur(elio) Symmacho v(iro) c(larissimo), quaest(ori) praet(ori), pontifici maiori, correctori Lucaniae et Bruttiorum, comiti ordinis tertii, procons(uli) Africae, praef(ecto) urb(i), co(n)s(uli) ordinario, oratori disertissimo, Q. Fab(ius) Memm(ius) Symmachus v(ir) c(larissimus) patri optimo".
6 Sid. Apol., Ep. I, 2.
7 Уколова В.И. Поздний Рим: пять портретов. М., 1992. С. 28; Она же. Античное
наследие в культуре раннего средневековья. М., 1989. С. 94.
8 Подробнее о биографии Симмаха см.: Шкаренков П.П. Квинт Аврелий Симмах: риторика и политика // Вопросы истории. 1999. № 7. С. 154 — 156.
9 О предках Симмаха см.: Chastagnol A. Les Fastes de la Prefecture de Rome au
Bas-Empire. P., 1962. P. 112 — 114; 159 — 161; Seeck O. De Symmachi vita // MGH.
AA. Vol. VI. Pars. 1. Berolini, 1883. P. XXXIXL. Генеалогическое древо Симмаха
полностью восстановить не удается, к тому же оно заметно различается у указанных
авторов, но нет сомнений, что род Симмаха не был древним.
10 Talbert R.J. The Senate of the Imperial Rome. Princeton, 1984. P. 35 — 38.
11 Amm. Marc. XXI, 10, 8.
12 Amm. Marc. XXVII, 3, 3.
13 CIL, VI, 1698.
14 Seeck O. De Symmachi vita // MGH. AA. Vol. VI. Pars 1. P. XXXIX.
15 Cod. Theod. VIII, 5, 25; CIL, VI, 1699.
16 Seeck О. Op. cit. P. XLI.
17 Symm., Ep. IX, 88.
18 Brown P. Power and Persuasion in Late Antiquity: Towards a Christian
Empire. Madison (Wisconsin), 1992. P. 40.
19 Matthews J. Op. cit. P. 254 — 255.
20 Symm., Ep. I, 32.
21 Seeck О. Op. cit. P. XLVIII.
22 Уколова В.И. Поздний Рим: пять портретов. С. 25.
23 Symm., Or. V.
24 Symm., Ep. I, 15; X, 2.
25 Symm., Pel. III. События, связанные с борьбой вокруг алтаря Победы, хорошо
исследованы в науке: Уколова В.И. Поздний Рим: пять портретов. С. 23 — 26; Казаков М.М. Рим на пути от язычества к христианству. Алтарь Победы // ВДИ. 1995. № 4. С. 161 — 174; Malunowicz L. De ara Victoriae in Curia Romana quomodo certatum sit. Wilno, 1937; Sheridan J.J. The Altar of Victory. Paganism's Last Battle //
L'Antiquite Classique. Vol. 35. 1966. P. 185 — 206; Klein R. Der Streit um den
Viktoriaaltar. Darmstadt, 1972; Pohlsander H.A. Victory: the Story of a Statue // Historia. 1969. Bd. XVIII. S. 588 — 597; Geffckenm J. The Last Days of GrecoRoman Paganism. Amsterdam, 1978.
26 Sinnigen W.G. The Officium of the Urban Prefectur in the Late Roman Empire. Rome, 1957.
27 Socr., Hist. eccles. V, 14.
28 Symm., Ep. II, 62, 63; V, 15; IX, 149, 153.
29 Symm., Ep. IV, 14.
30 Symm., Ep. IV, 74; V, 94; VII, 68; Ep. X, 18.
31 Symm., Ep. II, 57; VI, 12, 14, 26; VII, 68; Chastagnol A. Le ravitaillement
de Rome en viande au Ve siecle // RH. 1953. Vol. 210. juill.-sept. P. 13 — 22.
32 Symm., Ep. II, 6, 7; IV, 18; VI, 18, 21, 47, 64; IX, 124. Ep. II, 6:
Frequens enim sermo est, tenui victu in turbas plebem moveri, nec ulla spes datur,
praesentibus angustiis copiam posse succedere. Chastagnol A. Un scandale du vin a Rome sous le Bas-Empire: l'affaire du prefet Orfitus // Annales econ. soc. civil.
5e annee. 1950. Avril - juin. P. 161 — 183.
33 Алиш. Marc. XXVII, 3, 89.
34 Symm., Ep. VI, 12, 15, 21, 26; VII, 66.
35 Van Berchem D. Les distributions de ble et d'argent a la plebe romaine sous
l'Empire. Geneve, 1939. P. 253 — 302.
36 Symm., Ep. X, 18, 35, 37.
37 Palanque J.R. Famines a Rome a la fin du IVe siecle // Revue des etudes anciennes. XXXIII. 1931. P. 346 — 356.
38 Symm., Ep. II, 26; V, 47, 59; VI, 42, 43; IX, 15.
39 Symm., Ep. X, 6: ... his enim gaudet urbana laetitia.
40 Symm., Ep. X, 9.
41 Cassiod., Var. I, 3233.
42 Marico A. Factions du cirque et partis populaires // Bulletin de la Classe des Lettres de l'Academie royale de Belgique. 5e ser. XXXVI. 1950. P. 396 — 421.
43 Laqueur R. Das Kaisertum und die Gesellschaft des Reiches // Probleme der Spatantike. Stuttgart, 1930. S. 1 — 38.
44 Amm. Marc. XVI, 10; Paneg. lat. II, 13; IX, 19; XII, 47, 3; Aur. Vict.,
Caes. 28, 2; 41, 17; Straub J. Vom Herrscherideal in der Spatantike. Stuttgart,
1939. S. 175 — 204.
45 Courcelle P. Histoire litteraire des grandes invasions germaniques. Paris, 1964. P. 134 — 161.
46 McGeachy J. Quintus Aurelius Symmachus and the Senatorial Aristocracy of the West. Chicago, 1942. P. 58 — 61; Stroheker K.F. Der senatorische Adel im spatantiken Gallien. Darmstadt, 1970. S. 14 — 21; Arnheim M.T.W. The Senatorial Aristocracy in the Later Roman Empire. Oxford, 1972. P. 154 — 156; Piganiol A. L'Empire chretien. Paris, 1972. P. 263; Gera G., Giglio S. La tassazione dei senatori nel terdo impero romano. Rome, 1984. P. 32 — 33.
47 Symm., Ep. I, 13.
48 Francisci P. Per la storia del Senato romano e della Curia nei secoli V e VI // Atti della Pontifica Accademia romana di Archeologia. 1946 — 1947. XXII. P. 277.
49 Symm., Ep. I, 52.
50 Symm., Ep. III, 87: dignitatem curiae, quae honoribus maior est.
51 Barnes T.D. Who were the Nobility of the Roman Empire? // Phoenix. 1974.
Vol. 28. P. 444.
52 Talbert R.J.A. Op. cit. P. 35 — 38.
53 PLRE.1. P. 47 9; Symm., Or. 7.4.
54 Symm., Ep. VI, 6.
55 Barnes T.D. Op. cit. P. 446 — 448.
56 Matthews J. Western Roman Aristocracies and Imperial Court. A.D. 364 — 425.
Oxford, 1975. P.16.
57 Ibid. P. 257.
58 Со времен Диоклетиана римская аристократия удерживала за собой пост
префекта Рима, что вполне понятно, так как именно в этом городе ее позиции были
особенно сильными. См.: Arnheim M.T.W. The Senatorial Aristocracy in the Later
Roman Empire. P. 43; Chastagnol A. Observation sur le consulat suffect et la
preture du Bas-Empire // RH. 1958. Vol. 249. Avril - juin. P. 223.
59 Chastagnol A. Op. cit. P. 238.
60 Symm., Rel. XXII.
61 Olympiod., Frg. III.
62 Cod. Theod. XIV, 1, 1.
63 Cod. Theod. VI, 2,8; 4, 7; 28, 5; XIV, 9, 1; Stroheker K.F. Der
senatorische Adel im spatantiken Gallien. S. 53.
64 CIL, XI, 4181; CIL, I, 1286.
65 Symm., Rel. ХХ, 2.
66 Symm., Rel. ХХ.
67 Symm., Rel. III, 12.
68 Cod. Theod. II, 18, 1; XVI, 10, 1.
69 Symm., Rel. 9, 4; 43; 13; 23, 12; 45; 46; 8; 24,1; 46,2. Davidson Th. S. A
Problem of Senate Procedure in the Late Roman Empire // American Journal of
Philology. 1946. LXVII. P. 175.
70 Davidson Th. S. Op. cit. P. 181 - 182.
71 Symm., Rel. 23, 12; 13; Ep. II, 57; Ep. IV, 52.
72 Prud., Contra Symm. 563564; Sid. Apoll., Ep. I, 9; Cassiod., Var. I, 42, 3;
VI, 4, 1; IX, 7.
73 Cassiod., Var. VI, 4, 3; CIL, VI, 1698.
74 Garbarino P. Ricerche sulla procedura di amminissione al Senato nel tardo
Impero romano. Milan, 1988. P. 241.
75 Кроме того, существует особый закон Грациана от 382 г., который гласит, что
консул, когда он в Риме, должен голосовать в сенате до префекта города (Cod. Theod. VI, 6), соответственно, сам консул должен был бы голосовать после главы сената.
76 Symm., Ep. VI, 22, 4; McGeachy J. Op. cit. P. 39; Sinnigen W.G. Op. cit. P.
97 - 102.
77 Symm., Rel. XLVIII, 1; Ep. VI, 64, 2; McGeachy J. Op. cit. P. 47 - 48.
78 Symm., Rel. XLIV; XLVI; Or. VI, VII, VIII; Ep. VII, 96.
79 Symm., Ep. I, 56 61. CIL V, 3344: Petronio Probo v(iro) c(larissimo),
totius admirationis viro, procons(uli) Africae, prae(fecto) praet(orio) Illirii, prae(fecto) praet(orio) Galliar(um) iterum, prae(fecto) praet(orio) Italiae atque
e (tertium)
80 Symm., Ep. , III, 38 - 42; Ep. IV, 66 - 74; V, 17 - 33; 38 - 46; VII,
92.
81 Symm., Ep. , IX, 126.
82 Symm., Ep. , V, 87.
83 Symm., Ep. I, 5.
84 Symm., Ep. , IV, 39.
85 Symm., Ep. , VII, 50.
86 Symm., Ep. , I, 59; III, 50; VII, 27, 30; III, 82; IV, 44; V, 78.
87 е ь 0 а Б Г. Падение язычества. М., 1892. С. 382; McGeachy J. Op. cit
88 Symm., Ep. , VIII, 65.
89 Symm., Ep. , VI, 18; X, 48.1: certa officia sunt omnium potestatum:
praefecturae urbanae proprium negotium est senatorum jura tutari.
90 Symm., Ep. II, 44; IV, 8; II, 47; V, 32; V, 39; VI, 53.
91 Amb., Ep. XVIII, 33.
92 Arnheim M.T.W. The Senatorial Aristocracy in the Later Roman Empire.
Oxford, 1972. P. 169 - 171.
93 Symm., Ep. V, 63; I, 5; VI, 81; VII, 125; IX, 40; IX, 136.
94 П. Браун в своей книге показывает, как единая система римского образования,
основой которого и являлась риторика, давала господствующему социальному слою Римской империи общий язык, который способствовал консолидации правящей элиты (Brown P. The Making of Late Antiquity. Cambridge (Mass.); L., 1978. P. 38). Тот же автор, останавливаясь на риторике как на важном аспекте политической жизни поздней античности, замечает, что в условиях усиления центральной власти риторика становится основой языка убеждения, которым пользовалась аристократия в общении с императором. Риторика создавала «образ мира, ...объединенный древней магией греческих слов» (Brown P. Power and Persuasion in Late Antiquity: Towards a Christian Empire. Madison (Wisconsin), 1992. P. 30).
95 Кнабе Г.С. Русская античность: Содержание, роль и судьба античного наследия
в культуре России. М., 1999. С. 115 — 116.
96 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 93.
97 Там же. С. 93.
98 Ковельман А.Б. Риторика в тени пирамид. М., 1988. С. 9.
99 Symm., Ер. IV, 37.
100 Symm., Ер. IX, 72.
101 Уколова В.И. Античное наследие и культура раннего средневековья (конец V — середина VII века). М., 1989; Она же. Флавий Кассиодор // Вопросы истории. 1982. № 2. С. 185 — 189.
