CC BY
125
Е.М. Бутенина (Владивосток) ORCID ID: 0000-0003-0573-9632
РЕЙМОНД КАРВЕР - «АМЕРИКАНСКИЙ ЧЕХОВ»
Аннотация. В ХХ в. стало традицией награждать мастера короткой прозы титулом национального Чехова. В англоязычных литературах такой чести в разное время удостаивались Кэтрин Мэнсфилд, Джеймс Джойс, Шервуд Андерсон, Джон Чивер, Элис Манро. В американской культуре с конца ХХ в. этот титул закрепился за Реймондом Карвером (1938-1988). Карвер неоднократно выражал восхищение Чеховым и стремился воплотить его художественные принципы в своем творчестве. В контексте наблюдений российских и зарубежных исследователей и на основе сопоставления нескольких тематически связанных рассказов русского и американского писателей в статье доказывается значимость чеховского начала в прозе Карвера. Оно проявилось и в умении лаконично создать атмосферу повествования через отдельные цвета, звуки и запахи, и в форме импрессионистической, внешне бессобытийной миниатюры, передающей внутреннее состояние героев. Темой этих миниатюр нередко становилась проблема коммуникации, и некоторые рассказы Карвера обнаруживают диалогические переклички с рассказами Чехова: например, для обоих писателей важен контраст мрака и света или сцены безмолвного общения, необходимые после сильных эмоциональных переживаний. В целом Чехова и Карвера роднит особая художественная эмпатия, сочувствие без сентиментальности, которое возможно, когда писатель хорошо знает жизнь своих героев, а не воображает ее с некой высоты положения. Символично, что свой последний рассказ Карвер создал как эпитафию любимому русскому классику.
Ключевые слова: русская классика; Чехов; литература США; Реймонд Кар-вер; литературный импрессионизм, неореализм, минимализм.
E.M. Butenina (Vladivostok) ORCID ID: 0000-0003-0573-9632
Raymond Carver as 'The American Chekhov'
Abstract. In the 20th century it became a tradition to award a master of short fiction with the title of a "national Chekhov". Thus, at different times Katherine Mansfield, James Joyce, Sherwood Anderson, John Cheever, Alice Munro all received this title in their respective national literatures. In American culture since the late 20th century, "the American Chekhov" has become a commonly accepted reference to Raymond Carver (1938-1988), who often acknowledged his affinity with the Russian author, and also tried to implement Chekhov's artistic principles in his own works. This article argues the significance of Chekhovian poetics in Carver's fiction within the context of Russian and foreign studies, and on the basis of comparison of several thematically relevant
short stories by the Russian and American writers. Carver is skillful at laconically reproducing the narrative atmosphere through different colours, sounds, smells and feelings both in his short stories and in poems. For example, both authors employed the visual power of light and dark to reflect the emotional state of their characters, especially as they struggle to communicate with each other. The theme of these miniature stories was often the issue of communication, and some of Carver's short stories reveal something in common with Chekhov's short stories. For instance, both writers value the contrast between darkness and light, or scenes of speechless communication necessary after strong emotional experience. On the whole, there exists a special artistic empathy in both Chekhov and Carver, it is a sympathy without sentimentality, which is possible when the writer perfectly knows the lives of his characters, instead of imagining them from a certain high mark. It is symbolic that Carver wrote his last short story as an epitaph to his favourite Russian author.
Key words: Russian classical literature; Chekhov; American literature; Raymond Carver; literary impressionism; neorealism; minimalism.
В ХХ в. во многих литературах стало традицией награждать мастера короткой прозы титулом национального Чехова. С 1920-х гг. в англоязычных литературах формируется «чеховская школа», и наиболее значительными ее представителями на раннем этапе считаются Кэтрин Мэнсфилд, Джеймс Джойс и Шервуд Андерсон, которых не раз называли «английским Чеховым», «ирландским Чеховым» и «американским Чеховым» эпохи модернизма. Современным «канадским Чеховым» считается Элис Манро, лауреат Нобелевской премии по литературе 2013 г. По ироническому замечанию Джона Чивера, он оказался в числе по крайней мере десятка писателей США, в разное время удостоенных титула «американского Чехова» [Chekhov and Our Age 1984, 127]. Однако в конце ХХ в. этот титул закрепился за Реймондом Карвером (1938-1988), которого так назвал автор некролога в «Санди Таймс» Питер Кемп [Kemp 1988, 1]. Реймонд Карвер неоднократно выражал восхищение Чеховым и стремился воплотить его художественные принципы в своем творчестве. В контексте наблюдений российских и зарубежных исследователей и на основе сопоставления нескольких тематически связанных рассказов русского и американского писателей в статье доказывается значимость чеховского начала в прозе Кар-вера.
Изучение творчества Карвера как «американского Чехова» составляет основу многих современных работ о нем. Это определение использовал А.М. Зверев в своей статье для англоязычных читателей [Zverev 1992, 112], а в русскоязычной работе подчеркнул, что «Карвер стремится следовать завету А.П. Чехова, говорившего о необходимой новизне сюжета и несущественности событийной канвы в рассказе. У него тоже главенствует не событие как таковое, а сам тип мироощущения, заставляющий героев в самых обыденных обстоятельствах вести себя отнюдь не шаблонным образом, принимать непредсказуемые решения, которые исподволь готовятся всей их нелепо складывающейся жизнью. Карвера часто называют поэтом
атмосферы и настроения, художником мимолетностей, приоткрывающих сокрытые человеческие драмы» [Писатели США 1990, 174].
Помимо импрессионистической ноты, обозначенной А.М. Зверевым, можно отметить сходство биографий писателей, отчасти определивших их художественное новаторство: оба родились в небогатых семьях и рано умерли от легочной болезни; оба начали писать рассказы (а не романы), чтобы сразу получать гонорары и поддерживать родных, и постепенно открыли для себя малый жанр как наиболее емкую форму для выражения драмы повседневности. В.Г. Короленко в юбилейной статье о Толстом писал, что в русской литературе до Чехова не было такого масштабного изображения «среднего сословия»: «интеллигента, человека свободных профессий, горожанина, — будь то чиновник на жаловании, конторщик, бухгалтер, кассир частного банка, ремесленник, заводской рабочий, газетный сотрудник, технолог, инженер, архитектор». И.Н. Сухих, цитируя эти строки, подчеркивает, что чеховский разомкнутый, «многовершинный» (антииерархичный) хронотоп «заполняет "зияние" в мире русской классики XIX века» [Сухих 1987, 143]. Карвера в США ценят за возрождение рассказа о «сегменте американского общества, забытом в погоне за процветанием» [Short Story Criticism 2015, 71]. Его хронотоп - провинциальные городки запада и северо-запада США во второй половине ХХ в. Его герои часто принадлежат к категории так называемых «синих воротничков», работников без особой квалификации (официанты, сиделки, разнорабочие), реже встречаются врачи и учителя, а иногда это просто люди без определенных занятий, заглушающие свою тоску и неустроенность алкоголем.
В англоязычном литературоведении с 1990-х гг. появляются работы, посвященные «чеховскому» нарративному методу Карвера [Boddy 1992; Kelly 1996], а в 2000-е гг. выходят исследования, акцентирующие импрессионистическое, визуальное и эмоциональное, начало в его прозе. Так, канадский исследователь Керри Максуини использует метафору быстрого взгляда / мимолетного впечатления (glimpse), чтобы проследить эволюцию короткой прозы от Чехова до Карвера, и подчеркивает, вслед за многими другими авторами, что у рассказов обоих писателей «больше общего с лирическими стихотворениями, чем с романами» [McSweeney 2007, 2]. Роберт С. Кларк, автор монографии об американском минимализме, возводит это направление к литературному импрессионизму и имажизму, а самый знаменитый рассказ Карвера «Собор» ("Cathedral") называет «чеховско-хемингуэевской амальгамой» и соотносит с «Попрыгуньей». Оба рассказа повествуют о полном непонимании друг друга, или, по выражению Кларка, «перцептивной и эпистемологической ограниченности» [Clark 2014, 56] супругов. Чехов заканчивает этот сюжет трагически, а Карвер сохраняет надежду на преодоление разобщенности благодаря визиту слепого друга жены, дающего семейной паре надежду на эмоциональное прозрение.
Проблема коммуникации в творчестве Чехова [см.: Степанов 2005] неразрывно связана с «футлярной» темой, и эта мысль непосредственно выражена в горьком восклицании Ивана Ивановича в финале хрестома-
тийного рассказа: «А разве то, что мы живем в городе в духоте, в тесноте, пишем ненужные бумаги, играем в винт — разве это не футляр? А то, что мы проводим всю жизнь среди бездельников, сутяг, глупых, праздных женщин, говорим и слушаем разный вздор — разве это не футляр?» [Чехов 1974-1983, X, 53—54]. Карвер продолжает чеховскую тему футляра в различных его вариациях, что находит выражение, в частности, в приеме нарративной и пространственной рамки, как показала Аяла Амир в монографии о визуальной поэтике американского писателя [Amir 2010, 105—144].
Однако проблема коммуникации у обоих писателей шире понятия «футлярности». Сопоставление их рассказов позволяет выявить тематические пары, акцентирующие успешное и неуспешное общение в схожих жизненных ситуациях: так, рассказы «Враги» и «Малое доброе дело» ("A Small Good Thing") повествуют о родителях, потерявших ребенка и вынужденных вступать в контакт с несочувствующими посторонними людьми. У Чехова это контакт доктора Кириллова и помещика Абогина, обнаружившего, что его жена разыграла сердечный приступ и бросила его, и взывающего к сочувствию человека, у которого только что умер сын. Погруженность в собственную трагедию, при всей их несопоставимости, приводит героев к взаимной ненависти. Чехов с горечью резюмирует: «Не соединяет, а разъединяет людей несчастье, и даже там, где, казалось бы, люди должны быть связаны однородностью горя, проделывается гораздо больше несправедливостей и жестокостей, чем в среде сравнительно довольной» [Чехов 1974-1983, VI, 42].
Карвер и подтверждает, и оспаривает это утверждение. В его рассказе родители тоже теряют единственного маленького сына: он попадает под машину в свой день рожденья. В состоянии шока мать, конечно, забывает о заказанном праздничном торте, и, когда некий незнакомец начинает звонить и задавать ей загадочный вопрос «Вы уже забыли о Скотти?», она реагирует так же, как чеховский доктор Кириллов: ей кажется, что посторонний человек жестоко издевается над ее горем. Когда женщина, наконец, понимает, кто ей звонит, они с мужем ночью мчатся в пекарню, и она готова разорвать обидчика. Узнав правду, пекарь искренне раскаивается и просит понять, что от многолетнего одиночества и тяжелой работы он «не знает, как себя вести» [Carver 1995, 331]. В отличие от чеховского Абоги-на, безымянный герой Карвера испытывает сострадание к чужому горю, поэтому находит сочувствие и к себе: «Несмотря на усталость и боль, они выслушали его» [Carver 1995, 332]. Библейским жестом раскаяния пекарь преломляет свой свежеиспеченный хлеб, просит безутешных родителей съесть его, и в конце ночи им всем кажется, «будто под флуоресцентными лампами горит дневной свет» [Carver 1995, 332]. Разъединение в несчастье, о котором писал Чехов, оказывается преодолимым, если люди пытаются его преодолеть.
Параллелизм в поэтике заметен и в знаменитых рассказах Чехова и Карвера о любви. Как и Чехов, Карвер обозначил эту тему уже в заглавии — «О чем мы говорим, когда говорим о любви» ("What We Talk about When
We Talk About Love"), — акцентируя, однако, вероятность отклонений в разговоре о главном. Оба рассказа начинаются с историй о грубых страстях, нередко принимаемых за любовь. В чеховском рассказе «О любви» Алехин размышляет об отношениях «красивой Пелагеи» и повара Ника-нора, которого «все зовут мурлом». Пелагея не выходила за него замуж из-за его пьянства и грубости, «он же был очень набожен, и религиозные убеждения не позволяли ему жить так; он требовал, чтобы она шла за него, и иначе не хотел, и бранил ее, когда бывал пьян, и даже бил». Чтобы попытаться понять тайну любви, заключает чеховский рассказчик, надо «объяснять каждый случай в отдельности, не пытаясь обобщать» [Чехов 1974-1983, X, 66].
В рассказе Карвера о любви говорят две семейные пары. Хозяйка занимает гостей длинным рассказом о своем первом муже, угрожавшем убить и ее, и ее нового избранника, и в конце концов покончившего жизнь самоубийством. Ей явно доставляет удовольствие вспоминать подробности, и она не замечает раздражения своего нынешнего супруга. В конце концов, он довольно резко перебивает ее, чтобы рассказать свою историю о настоящей любви. Как врачу ему довелось спасать пожилую чету, попавшую в тяжелую аварию. После катастрофы оба лежали в гипсе и не могли пошевелиться, и старик жаловался, как ему грустно. Ему было грустно от того, восклицает рассказчик, что он «не мог повернуть свою чертову голову и увидеть свою чертову жену» [Carver 1995, 149; курсив в оригинале]. Карвер нарочито снижает тональность этой истории и доверяет ее врачу, чтобы подчеркнуть правдивость несентиментального взгляда.
В обоих рассказах важен контраст мрака и света. Алехин начинает свою грустную историю о несостоявшейся любви, когда «в окна было видно серое небо и деревья, мокрые от дождя», а заканчивает, когда «дождь перестал и выглянуло солнце» [Чехов 1977, 67, 74]. Его слушатели, Буркин и Иван Иваныч, сожалеют о его несчастливой жизни, но «прекрасный вид на сад и на плес, который теперь на солнце блестел, как зеркало» освещает эту грусть и создает сдержанную ноту надежды на лучшее. Карвер использует обратную контрастность светотени: солнечный свет упоминается в самом начале рассказа, а в середине он «присутствует в комнате и создает пространство легкости и великодушия» [Carver 1995, 143]. К концу повествования свет уходит, но «никто не шевелится, чтобы включить лампу» [Carver 1995, 149]. Это состояние странной неподвижности сохраняется и в финале, когда рассказчик слышит стук собственного сердца и сердец всех остальных, «человеческий шум, который мы производили, не двигаясь, пока в комнате совсем не стемнело» [Carver 1995, 150]. Такое онемение отчасти вызвано воздействием джина, который герои пили в течение всего рассказа, но в то же время и впечатлением от разговора, потребовавшим темноты и тишины. И Чехов, и Карвер заканчивают свои повествования о любви сценами безмолвного общения, необходимого после сильного эмоционального переживания.
Для размышления о хрупкости семейного счастья Карвер использует
чеховский символ шампанского. У Чехова рассказ «Шампанское» начинается с описания глухого полустанка, где герой дуреет от скуки и «поганой водки». «Рабская» любовь жены нисколько его не радовала, и он, «не зная, на ком излить свою злобу, терзал ее попреками» [Чехов 1976, 12-13]. Просветом в этом тягостном существовании могла стать встреча Нового года, к которой удалось припасти две бутылки шампанского «с ярлыком вдовы Клико». Но радость минует этот дом и в праздник: первая бутылка выскальзывает из рук рассказчика, и жена с ужасом говорит ему, что это дурная примета. Разозлившись, он уходит на прогулку, а вернувшись, застает в гостях родственницу жены, в которой с первого взгляда распознает «существо <.. .> красивое и порочное». Открывается вторая бутылка шампанского, и, пропуская подробности, герой сообщает, что после этого «все полетело к черту верхним концом вниз» и «страшный, бешеный вихрь» в конце концов забросил его «на эту темную улицу» [Чехов 1976, 17].
Откупоривание бутылок шампанского для чеховского героя служит предзнаменованием его падения в пропасть. Для героя рассказа Карвера «Осторожный» ("Careful") обманчиво «праздничные хлопки» вылетающих пробок становятся единственным звуком, наполняющим его жизнь после расставания с женой. Он проводит дни в комнате с низким потолком, поглощая теплое шампанское прямо из бутылки. Однажды он просыпается и обнаруживает, что его ухо закупорено, словно пробкой, и, как заметила Аяла Амир, он будто превращается в «человека-бутылку», а принимая неподвижную позу на спине, чтобы не усугубить свое состояние, отчасти напоминает Беликова, испытавшего успокоение только в гробу [Amir 2010, 109]. Пробка в ухе подчеркивает эмоциональную глухоту героя в разговоре с женой, пришедшей его навестить. Однако, благодаря ее усилиям, от этой физической проблемы удается избавиться. В отличие от Чехова, Кар-вер не оставляет своего героя «на темной улице» в полной безысходности, а, напротив, пробуждает в нем интерес к внешнему миру. В конце рассказа «осторожный» выглядывает из окна и, «судя по углу освещения и теням в комнате, догадывается, что было около трех часов» [Carver 1995, 223]. Наряду с избавлением от пробки в ухе это дает некоторую надежду на его возвращение к нормальной жизни.
Пробка от шампанского структурирует последний рассказ Карвера, «Поручение» ("Errand"), его прощание с Чеховым. Французская исследовательница Клодин Верли даже назвала свою статью об этом рассказе «Реализм Карвера в пробке от шампанского» [Verley 2006]. Это самый экспериментальный и часто обсуждаемый рассказ американского писателя. Первую его часть он организует, словно статью для энциклопедии (первое предложение в рассказе - «Чехов»), описывая последние дни жизни русского классика по известной биографии Анри Труайя. Со смертью Чехова биографическое повествование прерывается, начинается повествование вымышленное, и эту границу четко маркирует упавшая на пол пробка от шампанского. Ее замечает безымянный посыльный, когда приходит в номер наутро после смерти писателя, и на ней сосредоточивается все его
внимание. Ольга Книппер дает ему поручение - «найти самого уважаемого в городе гробовщика» - и описывает это поручение, словно дает режиссерские указания актеру: юноше нужно «представить себе, будто он идет по оживленной улице и несет фарфоровую вазу с цветами, которую он должен доставить важному человеку». При этом ему «нельзя волноваться и бежать». Затем вдова описывает воображаемого гробовщика с помощью точных деталей, упоминая «лысину, крепкое сложение, очки в стальной оправе», не забывая «едва уловимый запах формальдегида на одежде», словно сама пишет рассказ по-чеховски [Carver 1995, 429-430].
Все это время посыльный держит в руках вазу с цветами, которые принес для знаменитых жильцов гостиницы, и думает о пробке от шампанского. В конце концов, он «наклоняется, не глядя вниз, протягивает руку и сжимает пробку в ладони» [Carver 1995, 431]. Рассказ заканчивается этой фразой, и материальный предмет служит своеобразной точкой итоговой чеховской истории Реймонда Карвера. Описывая в ней последнюю встречу двух великих русских классиков, Карвер подчеркивал, что, «в отличие от Толстого, Чехов никогда не верил в загробную жизнь. Он не верил ни во что, что нельзя было воспринять органами чувств» [Carver 1995, 421]. Это принцип стал основой минималистического реализма американского писателя: ему тоже важно было точно передать цвета, звуки, запахи, ощущения и лаконично создать атмосферу повествования. Ему всегда близко было и чеховское сочувствие без сентиментальности, которое возможно, когда писатель хорошо знает жизнь своих героев, а не воображает ее с некой высоты положения.
Реймонду Карверу, писавшего и прозу, и стихи, была близка чеховская форма импрессионистической, внешне бессобытийной миниатюры, передающей внутреннее состояние героев. Темой этих миниатюр нередко становилась проблема коммуникации, и некоторые рассказы американского писателя обнаруживают диалогические переклички с рассказами Чехова. Всегда называя Чехова в числе своих главных учителей, наряду с Бабелем и Хемингуэем, и чувствуя близкий уход из-за тяжелой болезни, свой последний рассказ Карвер создал как эпитафию любимому русскому классику. В прозе Карвера важны не столько тематические параллели в отдельных рассказах, сколько чеховское видение, особая художественная эмпатия, благодаря которой англоязычные читатели и наградили его титулом «американский Чехов».
ЛИТЕРАТУРА
1. Бутенина Е.М. Чеховское начало в прозе Элис Манро // Новый филологический вестник. 2017. № 1 (40). С. 182—189.
2. Писатели США. Краткие творческие биографии / сост. и общ. ред. Я. За-сурского, Г. Злобина и Ю. Ковалева. М., 1990.
3. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. М., 2005.
4. Сухих И.Н. Проблемы поэтики А.П. Чехова. Л., 1987.
5 Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. М., 1974-1983.
6. Amir A. The Visual Poetics of Raymond Carver. Lanham, 2010.
7. Boddy K. Companion-Souls of the Short Story: Anton Chekhov and Raymond Carver // Scottish-Slavonic Review. 1992. Vol. 18. Р. 105-112.
8. Carver R. Where I'm Calling From: Selected Stories. London, 1995.
9. Chekhov and Our Age. Responses to Chekhov by American Writers and Scholars / ed. J. McConkey. Ithaca, NY, 1984.
10. Clark R.C. American Literary Minimalism. Tuscaloosa, 2014.
11. Kelly L. Anton Chekhov and Raymond Carver: A Writer's Strategy of Reading // Yearbook of English Studies. 1996. Vol. 26. Р. 218-231.
12. Kemp P. The American Chekhov // Sunday Times. 1988. 7 August. Р. 1-2.
13. McSweeney K. The Realist Short Story of the Powerful Glimpse: Chekhov to Carver. Columbia, 2007.
14. Short Story Criticism: Excerpts from Criticism of the Works of Short Fiction Writers. Vol. 213. Farmington Hills, 2015.
15. Verley C. 'Errand,' or Raymond Carver's Realism in a Champagne Cork // Journal of the Short Story in English. 2006. Vol. 46. Р. 147-163.
16. Zverev A.M. A Russian View of the American Chekhov / trans. A. Boddy and P. Henry // Scottish-Slavonic Review. 1992. Vol. 8. Р. 112-113.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Boddy K. Companion-Souls of the Short Story: Anton Chekhov and Raymond Carver. Scottish-Slavonic Review, 1992, vol. 18, pр. 105-112. (In English).
2. Butenina E.M. Chekhovskoye nachalo v proze Elis Manro [The Chekhovian Heritage in Alice Munro's Fiction]. Novyy filologicheskiy vestnik, 2017, no. 1 (40), pр. 182—189. (In Russian).
3. Kelly L. Anton Chekhov and Raymond Carver: A Writer's Strategy of Reading. Yearbook of English Studies, 1996, vol. 26, pр. 218-231. (In English).
4. Verley C. 'Errand,' or Raymond Carver's Realism in a Champagne Cork. Journal of the Short Story in English, 2006, no. 46, pр. 147-163. (In English).
5. Zverev A.M. A Russian View of the American Chekhov. Scottish-Slavonic Review, 1992, vol. 18, pр. 112-13. (Translated from Russian to English by A. Boddy and P. Henry).
(Monographs)
6. Amir A. The Visual Poetics of Raymond Carver. Lanham: Lexington Books, 2010. (In English).
7. Clark R. C. American Literary Minimalism. Tuscaloosa: University of Alabama Press, 2014. (In English).
8. McSweeney K. The Realist Short Story of the Powerful Glimpse: Chekhov to Carver. Columbia: University of South Carolina Press, 2007. (In English).
9. Stepanov A. D. Problemy kommunikacii u Chehova [The Problems of Communi-
cation in Chekhovs Works]. M.: Yazyki slavyanskoi kul'tury, 2005. (In Russian).
10. Sukhikh I.N. Problemy poetiki A. P. Chekhova [The Issues in A.P. Chekhov's Poetics]. L.: Izd. Leningradskogo un-ta, 1987. (In Russian).
11. Zasursky Ya., Zlobin G., Kovalev Yu. (eds.). Pisateli SShA. Kratkiye tvorches-kiye biografii [The Writers of the USA. Concise Literary Biographies]. Moscow, 1990. (In Russian).
Бутенина Евгения Михайловна, Дальневосточный федеральный университет.
Кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики и межкультурной коммуникации. Автор более пятидесяти работ о взаимодействии культурных традиций, в том числе недавней монографии о рецепции русской классики в современной американской прозе (Флинта, 2018). Публикации на английском языке включают главу о русско-американской литературе в книге «Русский английский: история, функции и особенности» (Russian English: History, Functions, and Features. Cambridge University Press, 2016). Научные интересы: транскультурализм и рецепция русской классики в современной англоязычной прозе.
E-mail: [email protected]
Evgenia M. Butenina, Far Eastern Federal University.
Candidate of Philology, Associate Professor at the Department of Linguistics and Intercultural Communication. The author of over fifty publications on transcultural interactions in literature, including a recent monograph on the reception of Russian classics in contemporary American fiction (Flinta, 2018). Publications in English include a chapter on the Russian-American Literature in Russian English: History, Functions, and Features (Cambridge University Press, 2016). Research areas: transcultural literatures and reception of Russian classics in contemporary English fiction.
E-mail: [email protected]
