CC BY
38
ПРОБЛЕМЫ ТЕОРИИ И МЕТОДОЛОГИИ
А. П. Абрамовский, В. Ф. Мамонов
РЕВОЛЮЦИЯ И СУДЬБЫ РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ
Интеллигенция — самый быстрорастущий социальный слой современного общества. Если верить статистике, у нас в стране сейчас примерно 35—37 млн интеллигентов и служащих. Их удельный вес в обществе довольно быстро увеличивается. Одно это делает чрезвычайно важной научную разработку проблем, связанных с историей российской интеллигенции. Есть и другая сторона вопроса: в любом государстве интеллигенция является самым образованным слоем, интеллектуальной элитой, влияние которой в политической и идейной жизни своей страны, своего народа неизмеримо выше удельного веса интеллигенции в обществе.
Особенно велика роль интеллигенции на переломных этапах развития государства. В эпоху крупнейших со!щальных катаклизмов, когда приходят в движение миллионные массы людей, именно интеллигенты формулируют политические программы и лозунги, обосновывают, разъясняют их людям. Они выступают как идеологи, политические вожди и организаторы, причем по обе стороны баррикад. Так было во Франции во время Великой французской революции, так было в США в эпоху войны за независимость и в период гражданской войны. Так было и в нашей русской революции. Н. А. Бердяев — один из самых глубоких русских мыслителей XX века — в своей итоговой книге «Истоки и смысл русского коммунизма» именно на интеллигенцию возлагает главную ответственность за русскую революцию с ее величием и ее непривлекательными чертами. Именно российская интеллигенция, по его мнению, подготовила российский вариант коммунизма, российскую коммунистическую революцию. «Вся история русской интеллигенции,— пишет Н. А. Бердяев,— подготовляла коммунизм. В коммунизм вошли знакомые черты: жажда социальной справедливости и равенства, признание классов трудящихся высшим человеческим типом, отвращение к капитализму и буржуазии, стремление к целостному миросозерцанию и целостному отношению к жизни, сектантская нетерпимость, подозрительное и враждебное отношение к культурной элите, исключительная посюсторонность, отрицание духа и духовных ценностей, придание материализму почти теологического характера. Все эти черты всегда были свойственны русской революционной и даже просто радикальной интеллигенции»'. Даже несогласие части старой интеллигенции с большевизмом и коммунизмом, неприятие ею революции он объясняет временной потерей памяти от слишком сильного эмоционального потрясения.
Не будучи столь категоричны в своих суждениях на этот счет, мы тем не менее полагаем, что роль русской интеллигенции в подготовке и проведении революции действительно чрезвычайно велика. Между тем проблема «революция и судьбы российской интеллигенции» во многом еще не исследована. Правда, работ, раскрывающих те или иные стороны данной проблемы написано немало, и их число быстро увеличивается2. Но по
1 - 'Бердяев Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма.— М.: Наука, 1990.— С. 100—101.
'ВостриковН.И. Третьего не даноГ— М., 1988; Е р м а н Л. К. Интеллигенция в первой русской революции.— М., 1966; ЗахаркинаВ. Ф. Голос революционной России. Литература революционного подполья 70-х годов XIX в.— М., 1971; ИтенбергБ. С. Движение революционного народничества. Народнические кружки и хождение в народ в 70-х годах XIX в.— М., 1965; Л е й к и н а-С вирскаяВ. Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг.— М., 1981; Ушаков А. В. Революционное движение демократической интеллигенции в России. 1895— 1904.— М., 1966; Федюкин С. А. Партия и интеллигенция.—М., 1983 и др.
существу и до сегодняшнего дня многие вопросы остаются недостаточно исследованными. Авторы данной статьи, не претендуя на исчерпывающее раскрытие темы, попытаются проанализировать степень ее изученности, выделить те аспекты проблемы, которые, по нашему мнению, нуждаются в дальнейшей научной разработке, попытаются, наконец, наметить пути ее изучения.
Первая задача, которая встает перед любым ученым, в том числе историком,— определить предмет исследования, четко сформулировать, что он понимает под тем общественным явлением, той социальной группой, которую собирается изучать. Нельзя сказать, что эта задача сколько-нибудь удовлетворительно решена сегодня историками в том, что касается интеллигенции. Хотя сам термин «интеллигенция» зародился, как известно, в прошлом веке в России (с легкой руки П. Д. Боборыкина) и уже потом распространился по всем другим странам, но именно у нас до сих пор нет сколько-нибудь отчетливого представления о том, что такое дореволюционная интеллигенция, кого следует к ней относить, и какой численности, хотя бы примерно, интеллигенция была. Конечно, с формальной стороны все более или менее просто. Сейчас кажется общепринятым, что под интеллигенцией следует понимать общественный слой людей, профессионально занимающихся умственным, преимущественно сложным творческим трудом. Проблемы начинаются, как только историки пытаются дать сколько-нибудь детальную расшифровку этого понятия, применить его к анализу реальной жизни.
Идут споры, например, о том, следует ли под творческим трудом понимать труд низших служащих, а если труд у них все-таки творческий, то является ли он творческим преимущественно. И, в зависимости от отношения того или иного автора к данному вопросу, к категории интеллигенции относят или не \ относят сотни тысяч людей.
На споры по этому поводу накладывают сильнейший отпечаток политические симпатии или антипатии авторов. Например, целый ряд исследователей считает, что не следует включать в состав интеллигенции, скажем, чиновников, офицеров — на том основании, что те и другие в дореволюционное время выполняли функции не общественно-полезные, а наоборот, вредные. Что же касается довольно большого тогда слоя, который составляло духовенство, особенно православное, то подавляющее большинство специалистов не включает его в состав интеллигенции, тем более3. Видимо на том основании, что «религия — опиум для народа».
Думается, что такой подход серьезно грешит односторонностью, субъективизмом. Можно до бесконечности спорить на тему о том, насколько полезен или вреден был в царской России рядовой чиновник, рядовой офицер, рядовой священник. Однако, несомненно, что тогдашнее российское общество считало функции чиновника, офицера, священника — общественно необходимыми. Несомненно, что по своему образованию, положению в обществе, уровню жизни, наконец, эти категории людей практически мало чем отличались от таких категорий интеллигенции, как, например, учителя, врачи и т. д. Что же касается пользы или вреда представителей той или иной профессии, то его наДо решать исходя не столько из наших нынешних представлений, симпатий и антипатий, сколько из представлений людей того общества, которое мы анализируем.
Характерной особенностью многих работ, посвященных вопросу о роли интеллигенции в России, является абсолютизация многими авторами такого в общем-то важного критерия, как уровень образования. Нет сомнения, что
" З3наменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль-октябрь 1917 г.) _ д., 1988.— С. 7; Л е й к и н а-С вирская В. Р. Русская интеллигенция в 1900— 1917 гг.— с. 34—35.
образовательный уровень должен учитываться при решении вопроса о том, кого следует, кого не следует относить к интеллигенции. Но, на наш взгляд, вряд ли целесообразно жестко привязывать этот критерий к вопросу о наличии или отсутствии диплома о высшем или среднем специальном образовании. В конце концов не в дипломе только дело. Необходимо также иметь в виду, что по понятиям XIX — нач. XX иь ич'тее оп, > , же и в России, да и в других странах мира считалось не только достаточным, но даже и довольно высоким образовательным уровнем. Окончание гимназии или другого среднего учебного заведения открывало возможности для работы в органах управления, народного образования, учреждениях культуры, научной деятельности и во многих других сферах труда, которые считаются достоянием интеллигенции. Фактически в большинстве своем люди, имевшие среднее образование, и занимались именно такой деятельностью.
Наконец, по нашему мнению, является вряд ли обоснованным исключение из состава интеллигенции дореволюционной России довольно значительного слоя низших служащих на том основании, что их труд не носил преимущественно творческого характера. Во-первых, где критерий того, что считать преимущественно творческим трудом? А, во-вторых, нельзя переносить наши нынешние представления, нашу нынешнюю социальную структуру на времена дореволюционные.
В общем же о том, насколько существенное значение имеет то или иное решение вопроса о том, что следует понимать под интеллигенцией, можно судить по тому, какой громадный разброс мнений получается при общих подсчетах численности российской интеллигенции до революции. Достаточно сказать, что одни ученые исчисляют ее в 500 тыс. человек, другие — доводят общую численность до 1,5 млн человек и даже больше4. По нашему мнению, более близки к истине те, кто берет максимальную цифру. Об этом свидетельствуют, хотя и косвенно, результаты всеобщей переписи населения 1897 года. Согласно им в России насчитывалось тогда 140 тыс. человек, имевших высшее образование или учившихся в вузах, 172,3 тыс. человек, окончивших средние специальные учебные заведения или учившихся в них и, наконец, 1073 тыс. человек со средним образованием5.
Получается в общей сложности около 1,4 млн человек. Но это в 1897 году. А ведь численность людей, имевших довольно высокий образовательный уровень в конце XIX — нач. XX вв. в России, росла очень быстро. Достаточно сказать, что еще к началу 60-х годов прошлого века в России насчитывалось не более 20 тыс. человек с высшим образованием. В общем же, по нашему мнению, численность интеллигенции накануне Октябрьской революции следует исчислять не менее чем в 1,5 млн человек.
Важнейшей составной частью проблемы «революция и судьбы российской интеллигенции» является вопрос о роли интеллигенции в освободительном движении прошлого — начала нынешнего веков. Казалось бы, что эта тема изучена довольно хорошо. Написано большое количество работ о роли дворянской интеллигенции в движении декабристов. Практически все исследователи, занимавшиеся проблемой освободительного движения второй половины XIX века вполне согласны с В. И. Лениным в том, что с начала 60-х до середины 90-х годов XIX в. интеллигенция несла на себе основную тяжесть борьбы с царским самодержавием. Не случайно, что за этим периодом прочно укрепилось название разночинского периода в освободительном движении. Это название более чем справедливо, учитывая, что в те
4Ерман Л. К. Ленин о роли интеллигенции в демократической и социалистической революциях, в строительстве социализма и коммунизма.— М., 1970.— с. 13; У р л а н и с Б. Ц. История одного поколения: Социально-демографический очерк.— М., 1968.— с. 57.
5Ф е д ю к и н С. А. Партия и интеллигенция.— М., 1983.— с. 10—11.
2 3ак. 2123 5
годы примерно 73 процента осужденных за государственные (т. е. политические) преступления были интеллигентами.
Преобладание интеллигенции в революционном движении этого периода показывают и имеющиеся в распоряжении историков данные относительно социального состава участников крупнейших революционных организаций 70-х — 80-х годов прошлого века. Судя по ним, интеллигенты составляли свыше половины участников народовольческих организаций. По нашему мнению, преобладание интеллигенции в составе революционных организаций этого периода было даже большим, чем принято считать. Дело в том, что второй по численности категорией участников этих организаций были дворяне. Они составляли примерно 36,1 процента среди народников6. Но кто такие эти дворяне? Несомненно, что многие из них были опять-таки интеллигентами. В Данном случае, как это часто бывает, историки просто смешивают понятия сословные и социально-классовые.
Очевидна также серьезная роль, которую играла интеллигенция в периоде освободительного движения, называющемся, и не без основания, пролетарским. В это время интеллигенция по удельному весу в революционных организациях стала уступать выходцам из рабочих и крестьян. Но даже и тогда ее значение в революционном движении было чрезвычайно велико. С одной стороны, в большинстве революционных партий и организаций, действовавших в России, интеллигенты составляли на разных этапах от 25 до почти 40 процентов. Но дело, разумеется, не только в этом. Интеллигенты были в подавляющем большинстве среди руководителей как большевиков, так и меньшевиков, в особенности же эсеров. Причем решительно на всех уровнях руководства, начиная от местных комитетов до ЦК и правлений партий. Не случайно, что среди социал-демократов, например, время от времени ставился вопрос о правомерности названия РСДРП рабочей партией, поскольку основной костяк ее руководящих кадров составляла именно интеллигенция.
Проблема участия интеллигенции в освободительном движении этого периода при всем том, думается, еще далека от завершения. Нужно сказать, что если социальный состав социал-демократической партии, особенно большевиков, выявлен историками относительно точно, то этого отнюдь нельзя сказать о социально-классовом составе других революционных организаций, особенно эсеровской партии. Крайне слабо разработан вопрос о численности, составе и деятельности вообще национальных революционных организаций в России, действовавших особенно активно в польских губерниях, на Украине, в Закавказье, отчасти в Средней Азии.
При том, что, на первый взгляд, вопрос о роли интеллигенции в освободительном движении изучен несколько лучше, нельзя не видеть, что здесь произошел известный перекос в разработке преимущественно одних аспектов проблемы, в ущерб другим. Фактически проблему «революция и интеллигенция» сводят к вопросу о роли интеллигенции в революционном движении. Этот подход укоренился уже очень давно и практически ею придерживаются исследователи самых разных направлений: от Милюкова П. до авторов краткого курса «Истории ВКП (б)». Тот же Н. А. Бердяев рассматривает ее именно под таким углом зрения. Между тем, более чем правомерна постановка вопроса: какая часть интеллигенции вообще участвовала в революционном движении, или хотя бы поддерживала его?
Вопрос непростой. Не говоря уже о том, что до сих пор не ясна численность российской интеллигенции и даже методика определения этой численности. Еще более запутан вопрос о степени участия интеллигентов
'Троицкий Н. А. Царизм под судом прогрессивной общественности. 1866—1895 гг.,— М., 1979,— с. 283.
в большинстве революционных и либеральных организаций, особенно о том, какая часть интеллигенции, не входя формально в революционные организации, поддерживала их. Более или менее надежные на сей счет сведения имеются лишь по некоторым годам. Судя по ним, даже в условиях революции 1905—1907 гг в различных политических партиях, возникших тогда'в России,участвовало не более 4—4,5 процента интеллигентов. После же поражения первой русской революции, когда наблюдался отход значительной массы интеллигентов от политической деятельности, этот процент уменьшился до двух. Но в данном случае речь идет об участии решительно во всех политических партиях — от монархистов до анархистов. Конечно, политизация интеллигенции при всем том даже в условиях реакции была выше, чем других классов и социальных групп российского общества. Но и с учетом этого нельзя не признать: большинство российск(?й интеллигенции не настолько интересовалось политикой, чтобы вступать в политические партии. А из тех, кто вступал — немалая часть состояла не в революционных, а в либеральных, консервативных и даже откровенно реакционных. Между тем, у нас практически до сих пор нет сколько-нибудь серьезных исследований проблемы участия российской интеллигенции в таких, например, организациях, как «Союз русского народа», «Союз Михаила Архангела», в партиях октябристов, мирнообновленцев. Даже партия кадетов, которая, как известно, пользовалась среди интеллигенции особенно широкой поддержкой, с этой точки зрения практически не изучалась. Думается, что лишь на основе самого серьезного и детального анализа всего спектра политических организаций, существовавших в России в начале XX века, можно делать обоснованные выводы о степени влияния на интеллигенцию революционных идей, и о степени участия интеллигенции в освободительном движении.
Крупнейшим вопросом, который нуждается, по нашему мнению, в серьезном переосмыслении является вопрос о политических настроениях и действиях российской интеллигенции в 1917 году. Надо сказать, что вообще эта проблема, связанная с эволюцией позиций российской интеллигенции от февраля к октябрю 1917 года исследована недостаточно. Вышедшая в свет сравнительно недавно монография О. Н. Знаменского «Интеллигенция накануне Великого Октября»7 пока практически единственная работа в своем роде. Ее автор, конечно, не мог дать исчерпывающие разъяснения важнейших аспектов проблемы участия интеллигенции, особенно петроградской и московской в Февральской буржуазно-демократической революции. Он скорее намечает основные вопросы, подлежащие серьезному исследованию, чем дает на них ответы. Здесь, видимо, необходимы коллективные усилия специалистов различных отраслей исторической науки.
В этом плане, на наш взгляд, особого внимания заслуживают такие вопросы, как изменения в составе и численности российской интеллигенции вообще, военной, в частности, в условиях первой мировой войны. Необходимо детально проанализировать, как война воздействовала на положение, социальный статус различных категорий российской интеллигенции. Заслуживает особого внимания исследователей вопрос о роли интеллигенции в формировании того широчайшего блока революционных, демократических и либеральных сил, который победил в феврале 1917 года. Другая интересная тема, которая до сих пор практически не поднималась исследователями — роль интеллигенции в становлении демократических правовых норм, сложившихся в России в период от февраля к октябрю. В это время Россия была, как известно, самой демократической страной из числа воевавших государств. Декретами Временного правительства и явочным порядком были
'Знаменский О. Н. Интеллигенция накануне Великого Октября.— М., 1988.
*
установлены свобода слова, печати, создания политических и вообще массовых организаций.
Разумеется, что было бы неправильно слишком уж идеализировать возникшие после Февральской революции демократические свободы. Во-первых, потому, что они были все-таки весьма относительны и не касались значительной части организаций и партий. Например, практически все правомонархические союзы были распущены на основе решений Временного правительства или по собственной инициативе почти сразу же после победы Февральской революции. Партия октябристов — самая влиятельная партия в IV Государственной думе и в первом составе Временного правительства— практически также сошла с политической арены уже летом 1917 года. Созданная на ее основе либеральная республиканская партия вскоре фактически развалилась. Так что на выборах в Учредительное собрание осенью 1917 года бывшие октябристы передали свои голоса кадетам. Конечно, здесь дело было не только в прямых запретах или ограничениях, но и в общей обстановке, сложившейся тогда в стране. Однако и прямых запретов на политическую деятельность как правых, так и левых организаций, оппозиционных Временному правительству, было более чем достаточно. Взять хотя бы репрессии, обрушившиеся на большевиков после известных июльских событий. Во-вторых, быть может еще более серьезная причина, заставляющая проявлять известный скептицизм в отношении установившихся после февраля 1917 года в России политических порядков — та, что в конечном счете на их основе не удалось организовать сколько-нибудь удовлетворительное функционирование государственного механизма, решение самых неотложных общественных проблем, стоявших перед страной. Россия по существу утонула тогда в волне митинговщины, говорильни, межпартийной грызни. В конечном счете, это стало одной из серьезных причин, приблизивших Октябрьскую революцию. Достижения, недостатки и пороки, сложившейся тогда в России политической системы неразрывно связаны с деятельностью российской интеллигенции, которая доминировала в руководящих органах практически всех входивших во Временное правительство, да и находившихся в оппозиции ему партий.
Крайне важно также проанализировать политические настроения российской военной интеллигенции, прежде всего офицерства. Дело в том, что во время войны, когда российская армия стала по-настоящему массовой и несла громадные потери в командных кадрах, состав офицерства обновился настолько, что на полк приходилось, как правило, не более 4-5 кадровых офицеров. Остальные — призванные из запаса прапорщики военного времени, а также люди, окончившие ускоренный курс обучения в юнкерских училищах, различных курсах или произведенные в офицерское звание за боевые заслуги. Подавляющее большинство из них были интеллигенты, поскольку для производства в офицерский чин все-таки необходим был известный образовательный уровень. Поэтому и получилось, что реально офицерский состав русской армии в 1917 году, вопреки довольно прочно сложившимся стереотипным представлениям о своей сплошной реакционности, представлял собой по сути дела в подавляющем большинстве самые различные слои интеллигенции. По своим политическим взглядам он был крайне неоднороден, как неоднородна была и вообще вся российская интеллигенция. При всем том чрезвычайно важно, на наш взгляд, учесть два момента, характеризующих политическое лицо офицерства. Во-первых, то, что оно в основной своей массе поддержало февральскую революцию и никаких сколько-нибудь серьезных попыток противодействия переменам в стране. Во-вторых, для него характерно практически столь же единодушное осуждение корниловского мятежа, как явной авантюры, идущей вразрез с устремлениями народа, и чрезвычайно опасной для офицерского корпуса. Не случайно, что Л. Г. Корнилову не удалось создать сколько-нибудь серьез-
ного движения в свою поддержку в офицерской среде. Два этих обстоятельства настолько важны, что по нашему мнению, должны перевешивать при оценке позиции российского офицерства в 1917 году многочисленные, правда, большей частью эмоциональные рассуждения на тему о контрреволюционных устремлениях офицеров и имевшейся будто бы пропасти между ними и основной солдатской массой. Действительно, о какой пропасти можно говорить, если уже и после победы Октябрьской революции сплошь и рядом выборными командирами рот, батальонов, полков, не говоря уже о более высоком уровне, избирались той же солдатской массой преимущественно офицеры.
Конечно, нельзя не видеть серьезных различий в подходе к судьбам российской армии у наиболее революционных партий, в том числе у большевиков и у офицерского корпуса. Такие различия были просто-напросто неизбежны в условиях, когда большевики добивались заключения мира без аннексий и контрибуций, причем немедленно, а большинство офицеров уже в силу своего служебного положения были оборонцами; когда большевики организовывали братания на фронте, а подавляющее большинство офицеров вынуждено было призывать солдат (приказывать уже зачастую не могли) вести против немецкой армии' боевые действия «во имя защиты Родины и революции». К этому надо добавить, что меры по демократизации армии, в частности, знаменитый приказ № 1, принятый петроградским Советом, тогда еще отнюдь не большевистским, сильно ударили по престижу именно офицерского корпуса, порождали в практической жизни армии массу конфликтов и болезненных коллизий. Здесь также открывалось широкое поле для взаимного недовольства между основной массой офицерства и левыми партиями. Но во всяком случае у нас нет сегодня сколько-нибудь серьезных оснований говорить о реакционной роли офицерства в период от февраля к октябрю 1917 года.
Кардинальное значение с точки зрения исследования проблемы «революция и судьбы российской интеллигенции» имеет исследование вопроса об отношении интеллигенции к Октябрьскому вооруженному восстанию и установлению Советской власти в стране. Давно и практически всеми, кто изучал эту тему, признано, что это отношение было неоднозначно. Разные категории, слои, профессиональные группы интеллигенции различно отнеслись к социалистической революции: одни активно ее поддержали, другие выступили против, третьи, исходя из довольно распространенных идей о политическом нейтрализме специалистов, отнеслись к революции в общем-то довольно нейтрально, по крайней мере на первых порах. Но признание этого обстоятельства отнюдь не означает решения проблемы. Важно попытаться проанализировать реальное соотношение среди интеллигенции в 1917 году этих трех категорий.
Решить данный вопрос пытались многие авторы самых различных политических оттенков. И вот что любопытно: в первые месяцы и годы после Октябрьской революции было практически общепризнано, что основная масса российской интеллигенции враждебно или, в лучшем случае, нейтрально отнеслась к Октябрьской революции. Об этом не раз писали и Милюков, и Савинков, и Чернов с Мартовым, и большевики, в том числе такие видные, как Ленин, Бухарин, Троцкий. «Надо сказать, что главная масса интеллигенции старой России оказывается прямым противником Советской власти»,— отмечал В. И. Ленин в июне 1918 года на съезде учителей-интернационалистов8. Но по мере того, как все более укреплялась Советская власть, большее распространение получают иные взгляды, явно клонящиеся к тому, чтобы преуменьшить или совсем затушевать это обстоятельство. Видимо многие авторы делали это из благих побуждений. Казалось, что
"Ленин В. И. Поли. собр. соч.— Т. 36.— с. 420.
9
подправляя задним числом позицию и политические взгляды российской интеллигенции можно способствовать повышению ее престижа в Советском государстве, улучшению взаимоотношений между рабочими и крестьянами с одной стороны, и интеллигенцией с другой.
Но «благими намерениями дорога в ад вымощена». В тысячный раз подтвердилась в данном случае та элементарная истина, что какими бы намерениями ни руководствовались авторы даже самой розовенькой лжи, в конечном счете приносят делу не столько пользы, сколько вреда! Основываясь на ошибочном посыле о том, что будто бы значительная масса интеллигентов поддержала Октябрьскую революцию, фактически оказывается невозможно сколько-нибудь удовлетворительно объяснить события конца 1917 — начала 1918 гг., в особенности же эволюцию "интеллигенции в период гражданской войны.
По нашему мнению, не следует ни в коем случае преувеличивать численность и реальное влияние среди интеллигенции той ее части, которая поддержала Октябрьскую революцию. В конечном счете она составляла меньшинство и меньшинство, если брать чисто количественные характеристики, сравнительно небольшое. К октябрю 1917 г. в РСДРП (б) состояло около 30—35 тыс. интеллигентов (примерно десятая часть ее состава). Конечно, по сравнению с февралем 1917 г., когда в большевистской партии было примерно 6 тыс. интеллигентов, рост получался весьма заметный. Но он был гораздо меньше, чем численный рост РСДРП (б) в целом, почему от февраля до октября 1917 г. удельный вес интеллигентов в большевистской партии понизился с 26 до 10 процентов9.
У нас в распоряжении нет сколько-нибудь точных сведений об удельном весе интеллигенции среди левых эсеров, а также других (правда сравнительно мелких) партий и групп, поддержавших Октябрьскую революцию. Но во всяком случае даже самые максимальные подсчеты показывают, что в общей сложности их было не больше, чем у большевиков. Несомненно также, что Октябрьскую революцию поддержала определенная часть и беспартийной интеллигенции, но это серьезно дело не меняет.
С другой стороны, имеются вполне объективные данные, говорящие о размахе в городах антибольшевистского саботажа среди чиновничества, инженерно-технических кадров, отчасти даже среди учителей. Это не говоря уже о том, что негативную позицию по отношению к Октябрьской революции заняло большинство офицеров в армии, а также почти поголовно все духовенство. Рассуждать в таких условиях о том, что основная масса интеллигенции поддержала или нейтрально отнеслась к установлению Советской власти, просто не приходится.
Практически перед Советской властью с первых же дней своего существования в числе самых важных и неотложных проблем встали проблемы подавления саботажа ее мероприятий со стороны значительной части интеллигенции и привлечения если не на сторону, то по крайней мере к сотрудничеству с Советской властью старых специалистов. В этой связи необходимо затронуть проблему об отношении большевиков, советского правительства к интеллигенции вообще, в первые месяцы после победы революции, в частности. По этому поводу написано довольно много. Но в работах ощутимо прослеживаются две основных тенденции. Сторонники первой склонны в излишне розовых тонах изображать отношения интеллигенции с Советской властью, с большевиками. Сторонники другой (она по существу доминирует сейчас, если не в научной литературе, то по крайней мере в популярной и особенно в публицистике) исходят из того, что большевики были чуть ли не с самого начала ярыми и последовательными
"Федюкин С.А. Партия и интеллигенция.— с. 39, 48.
врагами российской интеллигенции. Собственно под этим углом зрения и рассматриваются меры по подавлению саботажа интеллигенции в первые месяцы Советской власти и в целом вся советская политика.
По нашему мнению, необходимо, не впадая в крайности, попытаться проанализировать: во-первых, теоретические воззрения большевистской партии, как партии, пришедшей к власти в октябре 1917 года; и, во-вторых, основные моменты политики Советского государства в отношении к буржуазной интеллигенции, по возможности не отрывая конкретные меры, осуществлявшиеся правительством от той реальной обстановки, которая была в России в конце 1917 — начале 1918 гг.
В этой связи нужно прежде всего подчеркнуть, что ни о каких будто бы антиинтеллигентских настроениях в руководстве большевистской партией говорить всерьез не приходится. Да, конечно, РСДРП (б) с момента своего зарождения ориентировалась прежде всего на рабочий класс, даже тогда, когда рабочие не составляли в самой партии и половины ее членов. Но столь же несомненно и то, что большевики, социал-демократы вообще, придавали чрезвычайно большое значение привлечению на службу пролетарскому государству интеллигенции. В. И. Ленин уже в первые после победы революции месяцы указывал, что «для решения практических задач социализма, когда на очередь поставлена организационная сторона его, мы необходимо должны привлечь к содействию Советской власти большое число представителей буржуазной интеллигенции, в особенности из числа тех, кто был занят практической работой организации крупнейшего производства»10.
Что-что, а нигилистическое отношение к старой культуре лидерам большевиков было отнюдь не свойственно. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что для построения нового общества необходимо взять всю культуру, которую капитализм оставил, всю науку, технику, все знания, искусство. «А эта наука, техника, искусство — в руках специалистов и в их головах»". Поэтому, если в первые же дни и недели Советской власти между ней и значительной частью интеллигенции возникли чрезвычайно острые противоречия, борьба, то это отнюдь не связано с недопониманием, по крайней мере руководителями правительства, роли интеллигенции в обществе.
Причины иные, более сложные. Они связаны прежде всего с тем, что значительная масса интеллигенции, может быть даже основная масса ее, видела, и не без оснований, в социалистической революции реальную угрозу для некоторых весьма существенных преимуществ, которые у нее имелись. Например, подавляющее большинство инженерно-технической интеллигенции резко негативно отнеслась к введению рабочего контроля за производством и распределением продуктов. Контроль ведь реально был не только за действиями владельцев предприятий, но прежде всего за инженерами, техниками, служащими. Не случайно, что именно в этой сфере саботаж был особенно силен. На Урале, например, в декабре 1917 года областной съезд профсоюза инженеров и техников почти единогласно принял постановление, объявлявшее рабочий контроль затеей тех, кто «стремится к гибели страны». Для противодействия введению на предприятиях рабочего контроля во многих горных округах инженерам, техникам и конторским служащим не только полностью выдавалось жалованье на все время, которое они бастовали, но также и единовременные пособия на случай каких-либо репрессий со стороны рабочих организаций или органов Советской власти. В Кыштымском горном округе, например, было принято решение о страховании верных заводской администрации лиц на случай смерти или получения инвалидности от «возможных эксцессов с рабочими».
'"Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 36. с. 188.
"Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 38,—с. 58.
Определялся и размер страхового пособия: на случай смерти — пятикратный годовой оклад жалованья для семьи, а при возможном получении инвалидности — в полтора раза больше»12.
Колоссальную опасность для новой власти представлял саботаж служащих государственного и частных банков, почты и телеграфа, особенно же продовольственных органов. Достаточно сказать, что 18 ноября 1917 года Всероссийский продовольственный съезд, на котором доминировали чиновники и служащие, постановил полностью прекратить доставку продуктов питания в важнейшие центры страны, в частности, в Петроград, а заготовленный уже хлеб передать в распоряжение Учредительного собрания, когда оно собирается1J. Реально это означало оставить без продовольствия, по крайней мере на несколько недель — ведь не могло же Учредительное собрание быть моментально избрано и сразу же начать работу. Временное правительство, например, с марта по конец октября все собиралось созвать это собрание, но так и не собрало. В сущности решение чиновников продовольственных органов означало попытку обречь на голодную смерть громадные массы людей. В такой обстановке трудно было ожидать, что Советское правительство ограничится лишь увещеваниями по отношению к саботажникам.
Меры по подавлению саботажа были приняты экстренные и достаточно жесткие: бастовавших чиновников обязывали под угрозой увольнения без права на пенсию вернуться на работу, в случае продолжения забастовки руководителей ее, как правило, арестовывали. Правда, обычно сразу же после того, как забастовка прекращалась, их выпускали на свободу и даже возвращали на работу. Так поступили, например, даже с организаторами забастовки в продовольственных opianax. Бытующие достаточно широко легенды о массовых расстрелах бастовавших в конце 1917 — начале 1918 гг. чиновников не подтверждаются конкретными фактами. К тому же смертная казнь в Советской России тогда была отменена вообще. Иное дело, что в условиях, когда центральная власть, и в особенности местные органы, лишь только начинали реально устанавливать свое влияние в стране, открывалась возможность для великого множества самочинных эксцессов. Реально было немало случаев, когда озлобленные толпы изголодавшихся людей поир. >.i\ избивали, а п. р«.«и даже уоив^ли саботажников, отказывавшихся вовремя выдавать заработную плату, срывавших продовольственные поставки и т. п. Конечно, и меры правительства по подавлению саботажников и тем более самочинные расправы над чиновниками, которые при желании несложно было поставить в вину Советской власти, отнюдь не способствовали улучшению отношений между этой властью и интеллигенцией.
Саботаж к весне 1918 года был в основном подавлен. Но руководители новой власти прекрасно понимали, что с помощью одних лишь принудительных мер нельзя заставить работать, тем более работать хорошо. «Заставить работать из-под палки целый слой нельзя»,— писал В. И. Ленин14. Поэтому фактически уже с первых дней после победы революции Советская власть стремится привлечь к сотрудничеству с ней различные категории интеллигенции с помощью мер убеждения, материальной и моральной заинтересованности. В 1917—1918 гг., несмотря на острую нехватку продовольственных и других товаров широкого потребления, государство изыскивало возможность с помощью установления соответствующих тарифных ставок (инженер получал нередко больше, чем нарком), натурального премирования, разовых постановлений об улучшении условий труда и быта различных
1 "'ГАЧО. Ф. 1279. On. 1. Д. 149. Л. 19
'■Тол инков Д. Л. Крушение антисоветского подполья в СССР.— М., 1980. Кн. 1.— с. 75—76.
"Ленин В. И. Поли. собр. соч.—Т. 38.—с. 167.
категорий интеллигенции и служащих, создать для них приемлемые условия для работы. Эта линия была закреплена в принятой VIII съездом РКП (б) весной 1919 года Программе большевистской партии, в многочисленных постановлениях и декретах центральных и местных органов15.
Даже в самые трудные и голодные месяцы войны уравниловки в оплате труда рабочих и особенно служащих, а также творческой интеллигенции не было. Г. Уэллс пишет, например, в своей книге «Россия во мгле», что в голодающем Петрограде практически единственной семьей, которая не нуждалась, была семья Ф. И. Шаляпина. Он с удивлением отмечал, что для того, чтобы выступления Шаляпина были регулярны, большевистская власть шла на выдачу ему и огромных по тем временам сумм денег, и, что особенно важно, продуктов. Государство стремилось обеспечить нормальные условия по понятиям военного времени, условия для работы и другим выдающимся деятелям искусства, литературы, науки, из которых немалое число, по крайней мере на первых порах, было настроено враждебно по отношению к Советской власти.
Но, конечно, не хлебом единым жив человек. И было бы наивно думать, что основную массу интеллигенции можно было привлечь на сторону Советской власти с помощью только одних продовольственных пайков, пусть даже самых значительных. Не менее важно было то, что по инициативе правительства, высших партийных инстанций была развернута рабоуа по налаживанию отношений делового сотрудничества между рабочими организациями и интеллигентами, пошедшими на службу Советской власти. После острейшей дискуссии о целесообразности и возможности использования буржуазных специалистов в Красной Армии VIII съезд РКП (б) высказался за широкое привлечение их в ряды Красной Армии16. На IX съезде РКП (б) вопрос этот был поставлен преимущественно в связи с проблемой хозяйственного строительства. В принятой съездом по докладу Л. Д. Троцкого резолюции «Об очередных задачах хозяйственного строительства» подчеркивалась необходимость всем членам партии вести непримиримую борьбу с невежественным самомнением, считающим будто рабочий класс может разрешить свои задачи без использования на самых ответственных постах специалистов буржуазной школы. «Тем демагогическим элементам, которые играют на такого рода предрассудках отсталой части рабочих,— подчеркивалось в резолюции съезда,— не может быть места в рядах партии научного социализма»17. Это была не просто декларация. Анализ документов партийных органов периода гражданской войны свидетельствует, что ячейки РКП (б) боролись против неправильного отношениям специалистам. Когда в апреле 1920 года один из тульских коммунистов допустил некорректное отношение к техническому персоналу оружейных заводов, то бюро ячеек РКП (б) предприятия объявило ему выговор, причем о принятом решении оповестили сразу же все партячейки тульских оружейных заводов18.
Для разъяснения политики Советской власти в отношении интеллигенции в Москве организовывали доклады, митинги, дискуссии по вопросам «Интеллигенция и революция», «РКП (б) и трудовая интеллигенция»19. В Твери был проведен митинг по вопросу о роли интеллигенции в революции, который, судя по имеющимся данным, прошел удачно и отразил
|5КПСС в резолюциях... — Т. 2 — с. 86, 244, 249, 251; Решения партии и правительства по хозяйственным вопросам.— М., 1967.— Т. 1.— с. 178—180; Декреты Советской власти.— Т. 2.— с. 490; ЦГАМО. Ф. 680. Оп. 2. Д. 4. Л. 28—29; Ф. 2076. Оп. 1. Д. 87. Л. 7; ГАНО. Ф. 127. Оп. 3. Д. 17. Л. 77 и др.
'"Восьмой съезд РКП (б). Протоколы,— М„ 1959,— с. 418—419, 421.
"КПСС в резолюциях...—Т. 2,—с. 249.
18ПАТО. Ф. 976. Оп. 1. Д. 1. Л. 8. |9МПА. Ф. 80. Оп. 1. Д. 23. Л. 61.
3 Зак. 2123
13
определенный перелом в настроении рабочих по отношению к специалистам20. В Казанской губернии организовывались лекции на тему «Революционное движение в России и роль интеллигенции в прошлом и в данный момент»21.
Конечно, ни в коей мере не следует упрощать вопрос о взаимоотношении Советской власти, партийных органов с одной стороны и интеллигенции с другой. Было немало примеров, особенно в условиях гражданской войны на освобождавшихся от белогвардейцев и интервентов территориях, когда партийные, советские администраторы практически огульно зачисляли во врагов тех, кто занимал какие-либо руководящие должности на предприятиях при белогвардейцах. В Перми, например, в бытность у руководства губко-мом Г. И. Мясникова инженеров и техников Мотовилихинского и ряда других заводов, вернувшихся из Сибири, под тем предлогом, что они в свое время отступили вместе с колчаковцами, отправили в виде наказания на заготовку дров, в то время как на предприятиях губернии ощущалась острейшая нехватка квалифицированных специалистов. По инициативе Мясникова в Мотовилихе были произведены многочисленные аресты специалистов, причем некоторых из них, без достаточного доказательства их контрреволюционной деятельности, расстреляли22. В Екатеринбургской губернии на почве недоверия к специалистам, работавшим на руководящих постах при колчаковцах, были факты убийства их рабочими23. Подобные факты свидетельствовали о том, какой это был больной вопрос: взаимоотношение рабочих и интеллигенции на освобожденных территориях. Поэтому борьба с проявлениями анархо-синдикалистских и, по сути дела, махаевских взглядов на роль интеллигенции оставалась одним из важнейших • направлений в работе и парторганизаций, и советских, особенно же профсоюзных и хозяйственных органов.
Как это ни парадоксально, в сближении интеллигенции с Советской властью определенную роль сыграла гражданская воина, во время которой перед каждым человеком остро встал вопрос о том, на чьей стороне он — революции или контрреволюции. С точки зрения изменения политических настроений российской интеллигенции в это время были особенно важны два момента. Во-первых, то, что в конечном счете все контрреволюционные правительства, возникавшие первоначально под самыми демократическими лозунгами, довольно скоро выродились в режимы военной диктатуры. Во-вторых, что имело особенно важное значение для людей, настроенных патриотически,— за белогвардейцами шли обычно иностранные интервенты, самым нахальным и наглым образом грабившие Россию, третировавшие русских вообще. Изданные недавно дневники А. А. Будберга — управляющего военным министерством в правительстве Колчака — яркое свидетельство того недовольства, которое вызывало поведение интервентов даже у высших военных чинов белой армии24.
Интеллигенция, в том числе военная, довольно быстро убеждалась, что именно Советская власть отстаивает независимость страны. В конечном счете, именно это определило позицию большого числа интеллигентов, в том числе из офицеров старой армии. В интереснейшей книге А. Г. Кавтарадзе «Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917—1920 гг.» сделаны следующие любопытные подсчеты: из примерно 250 тыс. генералов
20ЦПА ИМЛ. Ф. 17. Оп. 4. Д. 22. Л. 141.
■"ПАТатО. Ф. 868. Оп. 1. Д. 14. Л. 57.
""ГАСО. Ф. 95. Оп. 1. Д. 184. Л. 29— 30; ПАСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 8. Л. 12—13; ПАПО. Ф. 557. Оп. 2. Д. 65. Л. 88—94.
"ПАСО. Ф. 1494. Оп. 1. Д. 8. Л. 12—13; Д. 86. Л. 59.
24См.: Гуль Р. Ледяной поход; Деникин А. И. Исход и смерть генерала Корнилова; Барон Будберг А. Дневник.— М., 1990,— с. 172—318.
и офицеров старой русской армии, имевшихся на октябрь 1917 года примерно 30 процентов воевали за Советскую власть, около 40 процентов участвовали в белогвардейских армиях, примерно 30 процентов не воевали ни на той, ни на другой стороне. Интересны подсчеты А. Г. Кавтарадзе и в другом отношении: он отмечает на основе анализа большого количества источников, что подавляющее большинство офицеров белых армий были людьми по существу не имевшими сколько-нибудь серьезной движимой или недвижимой собственности, т. е. были не помещиками и капиталистами (как это традиционно принято считать), а по существу обычными русскими интеллигентами, частью из кадровых военных, частью же из числа прапорщиков военного времени. Автор отмечает — по мере того, как продолжалась интервенция и гражданская война, соотношение офицеров в Красной и белых армиях постепенно менялось в пользу первых. С началом же войны с Польшей значительная масса бывших офицеров белых армий изъявила желание воевать за Советскую власть. Свыше 14 тысячам из них была реально предоставлена такая возможность25.
На настроения интеллигенции серьезно повлияли также масштабы и направленность той преобразовательной работы, которая была начата в Советской России в первые после победы Октябрьской революции годы. Известно, например, какое большое значение для привлечения к работе громадной массы учителей, преподавателей высших учебных заведений имела политика Советского государства в области развития народного образования, позволившая даже в условиях войны организовать в громадных масштабах работу по ликвидации неграмотности, расширению обучения детей из семей рабочих и крестьян. Для научно-технической интеллигенции подобным делом был план ГОЭЛРО, соединявший в себе исключительную смелость замыслов и весьма трезвый научный расчет. Специалист, интеллигент не может быть равнодушным, когда ему предоставляют действительно колоссальные возможности профессионального роста. Что же касается неверия основной массы старой интеллигенции в социализм и коммунизм — так ведь от них, по крайней мере в первые годы Советской власти, этого и не требовалось. Базой, на которой реально наметилось в 1917—1920 гг. сотрудничество основной массы интеллигентов с Советской властью были вещи простые и понятные: надо не допустить развала страны, растаскивания ее иностранными интервентами, нужно не допустить вымирания народа с голоду, нужно попытаться преодолеть разруху, учителям нужно учить детей, врачам — лечить больных, инженерам — восстанавливать из руин заводы и фабрики. Все другие вопросы отходили тогда на второй план.
У старой российской интеллигенции большая, сложная и во многом трагическая судьба. Исходя из идеи служения своему народу, прежде всего угнетенным и трудящимся массам, российская интеллигенция, по крайней мере в лице тех, кто считался ее лучшими представителями, много сделала для приближения и победы революции. Она мечтала о революции, как о празднике. Революция, разразившаяся в России, оказалась во многом не такой, как мечталось в относительно спокойные времена в застольных беседах, столь любимых российскими интеллигентами. Стряхнувший с себя ярмо, страдавший и угнетенный сотни лет народ мало напоминал умилительно добродушного в своей незлобивой и всепрощающей натуре толстовского Платона Каратаева. Действительность в 1917—1920 гг. мало напоминала те идиллические сценки, которые грезились в дореволюционные времена, как и вообще реальная жизнь мало напоминает идиллию. Гроза пронеслась над Россией. Годы понадобились, чтобы вернуть жизнь
25Кавтарадзе А. Г. Военные специалисты на службе Республике Советов. 1917— 1920 гг.—М., 1988,—с. 174, 176—177, 227—230.
миллионов людей в обычную, нормальную колею, найти классам, социальным слоям и просто отдельным людям свое место в кардинально изменившемся мире.
А. В. Бакунин
НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ РАЗВИТИЯ ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЫХ СИЛ В ПЕРИОД ФОРМИРОВАНИЯ СОВЕТСКОЙ ОБЩЕСТВЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ (НА МАТЕРИАЛАХ УРАЛА)
Еще не так давно ученые-обществоведы, используя сталинскую интерпретацию ленинского подхода к формированию социалистического способа производства утверждали, что новые производственные отношения, основанные на общественной собственности на орудия и средства производства, начинают складываться только после победы социалистической революции, что капитализм в лучшем случае может подготовить материально-технические предпосылки социализма путем развития производительных сил. При этом они ссылались на известное положение Ленина в работе «Очередные задачи Советской власти»,— что «главной задачей пролетариата и руководимого им беднейшего крестьянства во всякой социалистической революции... является положительная или созидательная работа налажения чрезвычайно сложной и тонкой сети новых организационных отношений, охватывающих планомерное производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей»1. Но, во-первых, здесь ничего не говорится о том, что новые отношения не зарождаются до революции, а, во-вторых, авторы не учитывают развитие взглядов Ленина на эту проблему после 1918 г., когда было написано данное произведение.
На самом деле Ленин в данном вопросе шел за Марксом и в начале 20-х годов сделал вывод о новом соотношении в развитии капитализма и социализма. Он считал, что созревание социализма, как и всех других формаций, начинается и происходит естественно-историческим путем — уже внутри капитализма. В «Экономических рукописях 1857—1859 годов» Маркс писал о формировании именно в недрах буржуазного общества таких «производственных отношений» и «отношений общения», которые могут взорвать этот строй. «Если бы в этом обществе, как оно есть,— отмечал он,— не имелись налицо в скрытом виде материальные условия производства и соответствующие им отношения общения, необходимые для бесклассового общества, то все попытки взрыва были бы донкихотством»2. В работе «Государство и революция» Ленин, отмечая этот диалектический подход Маркса к эволюции капитализма, пишет: «У Маркса нет и капельки утопизма в том смысле, чтобы он сочинил, сфантазировал «новое» общество. Нет, он изучает, как естественно-исторический процесс, рождение нового общества из старого, переходные формы от второго к первому»3. В последние годы своей жизни Ленин, диалектически подходя к практике мирового развития и социалистического строительства в СССР, пересматривал свою точку зрения на социализм. Он признает и в работе «Лучше меньше, да лучше» пишет, что движение капиталистических стран к социализму пойдет «не так, как мы ожидали»4. Ленин говорит о «вызревании» социализма внутри капитализма5. Отсюда следует, что сталинская интерпретация о невозможно-
'Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 36. с. 171.
2К. Маркс, Ф.Энгельс. Соч. Т. 46. Ч. 1. с. 103.
'Ленин В. И. Поли. собр. соч. Т. 33. с. 48.
4Там же. Т. 45. с. 402.
®Там же.
