CC BY
226
АНТИБОЛЬШЕВИСТСКАЯ РОССИЯ
Г. Иоффе
РЕВОЛЮЦИОНЕР ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ БОРИСА САВИНКОВА' Комиссар
Когда Наполеону говорили, что перемена в его жизни - это судьба, он отвечал: «Не говорите мне о судьбе. Политика - вот судьба».
Политика изменила и судьбу Савинкова.
9 апреля 1917 г. он вернулся из эмиграции в Россию, где был встречен с большим торжеством. Еще бы! Савинкова встречала не старая, а совершенно новая, революционная Россия, свергнувшая царя и провозгласившая полную свободу. Звучали оркестры, играя «Марсельезу» и «Интернационал», развивались на ветру красные знамена и говорились, говорились пламенные, вдохновляющие речи.
Савинков предстоял теперь перед своими прежними товарищами и соратниками не как писатель, чуть ли не осуждавший революционеров и террористов, а как бесстрашный руководитель Боевой террористической организации, борец с павшим, наконец-то, царским режимом, сражавшийся с ним, не щадя своей головы. Такой человек, естественно, должен был стоять в первых революционных рядах.
Обычно считается, что должность армейских комиссаров была введена большевиками при создании Красной армии. На самом деле это нововведение Временного правительства. Не доверяя царским генералам, продолжавшим командовать войсками и после Февральской революции, Временное правительство «приставило» к ним своих правительственных комиссаров, поручив им ведение политической работы. Комиссарами становились в основном выходцы из партий эсеров, меньшевиков, кадетов. Как правило, это были люди мужественные, с твердым характером, так как их деятельность сопрягалась с немалой опасностью. Например, будущий известный литератор В. Шкловский (в 1917-м - эсер) поднял и повел в атаку боевую часть, когда ее командира убили. Шкловский сам получил ранение, и командующий 8-й армией генерал Л.Г. Корнилов лично приехал в госпиталь, чтобы
* Продолжение. Начало в № 1 (19) за 2009 г.
вручить Шкловскому Георгиевский крест. А вот другой комиссар, Ф. Линде, поплатился жизнью за то, что призывал солдат продолжать войну с Германией до победы.
Савинков, несомненно, по всем статьям подходил на роль армейского комиссара. 8 мая 1917 г. А.Ф. Керенский (после ухода А.И. Гучкова в отставку он стал военным министром) назначил Савинкова комиссаром 7-й армии Юго-Западного фронта. Назначение не было случайным. Еще с весны задумано было наступление на этом фронте (главнокомандующий армиями фронта - генерал А.Е. Гутор), где русским войскам противостояла австро-венгерская армия. Предполагалось мощным ударом разгромить ее и в случае удачного исхода вывести Австро-Венгрию из войны, лишив Германию ее главного союзника. Имелась в виду и еще одна, чисто политическая цель - победой поднять боевой и патриотический дух на фронте и в тылу, остановить революционную анархию.
Савинков активно взялся за работу. Матери он писал: «Я работаю 16 часов в сутки и не успеваю сделать всего. 10 последних дней возился с крупными волнениями в одном из корпусов, не прибегая к вооруженной силе, добился успокоения. Главнокомандующий меня благодарит»1. В другом письме не без тщеславия сообщал, что Керенский «при всех» сказал: «Там, где Савинков, там победа»2.
Деятельность Савинкова приобрела такой размах, что некоторые генералы увидали в ней превышение комиссарских прав: он не должен был касаться вопросов чисто военных. Последовали протесты верховного главнокомандующего русской армией А.А. Брусилова и главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта Гутора. Но хода им не давалось. Керенский, по-видимому, рассчитывал удерживать «баланс» между бывшими царскими генералами и «революционными комиссарами» при них. Еще важнее было то, чтобы не обострить ситуацию, в которой находилось командование именно Юго-Западного фронта, ведь ему предстояла сложная боевая операция.
Будучи комиссаром 7-й армии, Савинков сблизился с комиссаром соседней, 8-й, армии М. Филоненко, командующим которой был Корнилов. Этот генерал был довольно широко известен в русской армии. Весной 1915 г., командуя 48-й пехотной дивизией, в ходе боев в Карпатах он попал в плен, но летом 1916-го сумел бежать, что, несомненно, являлось подвигом. С этого времени началось быстрое продвижение Корнилова по службе. «Калибр» Филоненко, конечно, не был сопоставим с савинковским, и очень скоро началось сближение Корнилова с Савинковым. Рассказывают, что при знакомстве с Савинковым Корнилов как бы полушутя сказал:
- А если, Борис Викторович, я прикажу вас завтра повесить?
Савинков ответил тоже шуткой:
- Нет, Лавр Георгиевич, я сумею опередить вас.
Так, обменявшись «милыми шутками», бывший царский генерал и бывший революционный террорист начали совместно работать.
Увы, несмотря на первоначальные успехи, наступление Юго-Западно-ш фронта, которое началось в июне, окончилось провалом. Положение было близко к катастрофе. В «верхах» начались крутые перемены. Гутор был освобожден, главнокомандующим армиями Юго-Западного фронта был назначен Корнилов. Савинков же был назначен комиссаром Юго-Западного фронта, а уже в середине июля - управляющим Военным министерством при министре Керенском. Наверх продвинули и Филоненко: он стал верховным правительственным комиссаром. Однако эта должность большого значения в развернувшейся политической борьбе не играла: Филоненко был тенью Савинкова. Наконец, головокружительная карьера Корнилова увенчалась назначением его вместо Брусилова верховным главнокомандующим русской армией.
Теперь Корнилову, премьер-министру Керенскому и его заместителю по Военному министерству Савинкову предстояло решить труднейшую задачу - стабилизировать положение в армии, положить предел ее разложению и тем самым укрепить тыл. В этом они, казалось бы, сходились все трое. Но решение этой, в общем, чисто военной задачи упиралось в сложную политическую проблему. Возрождение боевой мощи армии напрямую зависело, как они были убеждены, от ограничения деятельности революционно-демократических партий и групп (большевиков, меньшевиков, эсеров и других), стремившихся демократизировать армию, то есть искоренить ее традиционные, регулярные основы ее организации и дисциплины. Их заменяли выборными солдатскими Советами и комитетами, предоставлением военным гражданских прав, выборами командиров и т.п. Для генерала Корнилова все эти совершенно не свойственные армии «вещи» были ни чем иным, как прямым подрывом вооруженных сил, сознательно проводимым «революционной демократией», прежде всего большевиками, за спиной которых, как он думал, стоят германские агенты. Не так далек от этой точки зрения был и Савинков: он считал, что пока партии, заседающие в Советах, особенно в Петроградском Совете, не прекратят преступной агитации и пропаганды в войсковых частях, пока Временное правительство и Ставка полностью не освободятся от влияния Советов и других общественных организаций, развал армии со всеми катастрофическими последствиями не будет прекращен. Как и Корнилов, Савинков был сторонником введения в армии самых суровых мер для установления «порядка», вплоть до смертной казни.
Наиболее сложная позиция была, пожалуй, у Керенского. Он оказывался как бы сидящим между двумя стульями. С одной стороны, он разделял позицию Корнилова и Савинкова, поскольку Советы и комитеты оказывали мощное давление на Временное правительство и на него лично, и это
мешало ему упрочить власть Временного правительства. Но с другой стороны, Советы являлись той силой, которая блокировала правых, видевших во Временном правительстве и в нем самом, Керенском, «плод революции» и жаждавших реванша. Поэтому Керенский проявлял колебания.
Так, остро нуждаясь в политической связке между собой, члены «триумвирата», Керенский, Савинков и Корнилов в то же время не доверяли друг другу, подозревая в тайных замыслах. Керенский подозревал, что в своей генеральской амбициозности и боевом ажиотаже Корнилов сметет Временное правительство, уничтожит российскую демократию и установит свою диктатуру. Он был согласен на ликвидацию большевиков, но остановится ли Корнилов на этом? Он страшился за Февральскую революцию и установленную ею демократическую республику.
Для Корнилова Керенский был всего лишь слабый премьер-министр, влюбленный в ценности западной демократии чуть ли не как в женщину, и он боялся, что эта любовь приведет Керенского к капитуляции перед левыми партиями и в конце концов сделает Россию легкой добычей Германии. На первом плане для Корнилова стояли не революция и республика, а Россия.
У Савинкова было свое понимание ситуации. Он на самом деле не верил ни Керенскому, ни Корнилову. Керенский, по его убеждению, - слабый государственный деятель («женпремьер» - звал он его про себя), не способный защитить и сохранить Февральскую революцию, но вместе с тем искренне преданный ей. Поэтому он должен быть сохранен во главе правительства, держа в руке «красный флаг революции». Но один выполнить эту задачу он не в состоянии. Савинков считал, что круке Керенского «с красным флагом» должна быть присоединена сильная, твердая рука Корнилова. Вместе они спасут и революцию, и Россию3. «Родина и революция» -такова была политическая формула Савинкова. Какое место отводил он себе лично в ее осуществлении, сказать трудно. Не исключено, что, видя в Керенском «слабого политика», а в Корнилове - лишь «храброго солдата», он полагал, что при перемене ситуации сможет играть одну из самых ведущих ролей.
Реализация плана действий «триумвирата» была намечена на конец августа: 26-го должна была отмечаться полугодовщина Февральской революции. В правительстве имелись сведения, что в этот день большевики могут предпринять свою вторую (как в начале июля) попытку демонстраций и митингов с целью захвата власти Советами. Чтобы предупредить ее, предполагалось перебросить в окрестности Петрограда кавалерийские части, ввести военное положение на определенной территории и в случае необходимости произвести «зачистку» столицы, нанеся удар по большевистским организациям и частично по Советам. Это должно было позволить Временному правительству обрести полную самостоятельность и заняться созидательной деятельностью в стране.
22 августа Савинков по указанию Керенского прибыл в Ставку (Могилев) для уточнения задуманного плана. Уже сами условия, которые обсуждались Корниловым, другими генералами Ставки и Савинковым, действовавшим по поручению Керенского, обнаруживают расхождения в замыслах участников и исполнителей. Если границы вводимого для Петрограда и его окрестностей военного положения разногласий не вызвали, то этого нельзя сказать о других вопросах. Так, Савинков настаивал, чтобы 3-й конный корпус, намеченный для переброски в Петроград, вел кто-нибудь другой вместо его командира генерала А.М. Крымова. Этот боевой генерал, известный своими монархическими убеждениями, отличался особой решительностью: когда-то он доверительно сказал военному министру Гучкову, что берется за несколько дней «расчистить» Петроград от революционных организаций. Керенский, конечно, знал об этом. Крымова, как видно, побаивались: он мог так «зачистить» Петроград, что и существование самого Временного правительства во главе с Керенским оказалось бы под вопросом. Как свидетельствует Савинков, Корнилов обещал ему не посылать Крымова на Петроград во главе 3-го конного корпуса. Еще дно условие Керенского и Савинкова состояло в том, чтобы Кавказская туземная конная дивизия (в просторечье -«дикая»), сформированная из горцев Кавказа, не участвовала в движении на столицу. Они хотели заменить ее регулярной конницей. Здесь была тоже политическая причина: в Петрограде предстояли аресты и другие, возможно, еще более суровые репрессии, и Савинков не желал, чтобы впоследствии утверждали, будто русских громили и разгромили кавказцы. И с этим Корнилов согласился.
Принял Корнилов и требование Савинкова удалить из Ставки «Союз офицеров», переполненный реакционно настроенными офицерами и даже тайными заговорщиками против Временного правительства. Савинков выражал опасение, что эти люди оказывают давление на генералов Ставки и даже на самого Корнилова. «Союз офицеров» решено было перевести в Москву.
Согласовав все вопросы, Савинков уехал в Петроград.
А 26 августа развернулись поистине драматические события, решившие без преувеличения судьбу России. В них неожиданно вмешался бывший обер-прокурор Синода В .Н. Львов (в начале августа эта должность была упразднена). Мотивы этого вмешательства не совсем ясны до сих пор. Возможно, Львов являлся дружеским осведомителем Керенского. Возможно, какую-то роль сыграли их масонские связи. Возможно, Львов рассчитывал на возвращение во власть... Так или иначе, гораздо важнее то поистине потрясающее известие, которое Львов сообщил Керенскому: дескать, соглашение Керенского и Корнилова - фикция, а на самом деле в Ставке созрел генеральский заговор, цель которого - установление в России военной дик-
татуры во главе с диктатором Корниловым. Связавшись со Ставкой и поставив перед Корниловым в сущности провокационные вопросы, Керенский расценил его ответы как подтверждение сообщения Львова.
Все дальнейшее развивалось с калейдоскопической скоростью.
27 августа Корнилов официально был объявлен изменником. Войскам, уже изготовившимся к движению на Петроград, приказано было не двигаться. Верховным главнокомандующим Керенский назначил себя. Последовал ответ Корнилова: изменники не в Ставке, они в правительстве и Советах, которые его окружают. Войска должны выполнять ранее поставленную перед ними задачу - двигаться на Петроград. Выяснилось, что соглашения, достигнутые Корниловым и Савинковым в Ставке 22 августа, оказались пустой формальностью. Крымов не только не был отстранен от командования 3-м конным корпусом, но ему была подчинена и «Дикая» дивизия, и он стал командующим Особой Петроградской армией. «Союз офицеров» как находился в Ставке, так и остался в ней. Все это лишь подтверждало то, что говорил Львов Керенскому...
Сложилась редкостная ситуация. Части Особой Петроградской армии Крымова находились на подступах к столице и в соответствие с приказом Керенского не должны были двигаться дальше. Напротив, по приказу Корнилова они обязаны были продвигаться вперед.
Дезориентированные противоположными приказами, к тому же распропагандированные нахлынувшими из Петрограда антикорниловскими агитаторами правительства и Советов, части Особой Петроградской армии генерала Крымова уже не в состоянии были выполнить постановленную им задачу. Сам Крымов был вызван Керенским в Петроград, Керенский разговаривал с ним крайне резко, грозил судом. Вернувшись на квартиру, где он остановился, Крымов застрелился, написав предварительно Корнилову записку. Содержание ее неизвестно (Корнилов уничтожил ее), однако можно предполагать, что в ней он упрекал Корнилова в нерешительности.
Но в Петрограде еще не избавились от страха и даже готовились к возможным боям. Керенский назначил Савинкова генерал-губернатором столицы для руководства ее обороной. Впрочем, страх вскоре прошел. Корнилов был арестован в Ставке, части 3-го конного корпуса перевели в новые места дислокации. Нужда в генерал-губернаторе отпала, и Керенский сместил Савинкова с этого поста. Он, видимо, помнил, что именно Савинков являлся его «правой рукой» в назначении Корнилова верховным главнокомандующим и в разработке планов «наведения порядка» в армии и в тылу. Уход Савинкова с поста генерал-губернатора должен был, по замыслу Керенского, стать свидетельством того, что это он, Савинков, а не Керенский, -главное лицо, содействовавшее подъему корниловщины.
Эту позицию разделяло и эсеровское руководство. Лидер эсеров В.М. Чернов даже требовал ареста Савинкова, но дело ограничилось его исключением из партии эсеров.
В своих воспоминаниях о «деле Корнилова» Савинков выражал надежду на то, что будущий историк «определит меру ответственности» каждого из «строителей» корниловщины: самого Корнилова, премьер-министра Керенского и его, Савинкова. Со времени «корниловского мятежа» прошло более 90 лет, но историки все еще по-разному определяют эту «меру ответственности». Может быть, есть смысл разложить ее на всех троих? И если не поровну, то почти поровну?
Во всяком случае, оставшись друг без друга, они проиграли все. «Плохой политик», но «хороший солдат», Корнилов оказался в тюрьме, из которой бежал в ноябре 1917 г., ав марте 1918-го был убит при штурме Екатери-нодара. Политический «мастер» Керенский, оттолкнув от себя столь необходимого ему «хорошего солдата» Корнилова, в октябре 1917 г. был свергнут большевиками и летом 1918г. тайком покинул Россию. А Савинков... О нем речь впереди.
А что же бывший обер-прокурор Синода Львов - тот самый Львов, который по не вполне понятным мотивам, «взорвал» то, что долго готовилось Керенским, Корниловым и Савинковым, что могло повернуть весь ход событий 1917-го? Некоторые читатели, наверное, будут удивлены, узнав, что после захвата власти большевиками он эмигрировал, но 1922 г. вернулся на родину и активно сотрудничал с Советской властью в проведении ее «богоборческой» политики.
Октябрь. Против большевиков
Вряд ли Керенский мог долго торжествовать победу над Корниловым, который, как Керенский, поверил Львову, намеревался устранить Временное правительство и установить собственную диктатуру. Скоро выяснилось, что с разгромом корниловщины Керенский потерял те силы, которые могли бы противостоять левым радикалам, прежде всего большевикам, в случае их действительной попытки свержения Временного правительства: ведь правый фланг политического фронта, ударную силу которого составляли главным образом военные, оказался им, Керенским, разрушен. Так, собственно, и произошло во время большевистского восстания 25-26 октября.
Савинков вспоминал, что 25-го к нему на квартиру приходили офицеры с сообщением о том, что большевики выступили, но предупреждали, что защищать Керенского их части не будут. На вопрос «почему?» офицеры, а затем и представители расквартированных в Петрограде трех казачьих полков отвечали, что Керенский умеет проливать казачью кровь (как это было в июле 1917 г.) и преследовать корниловское офицерство, но «бороться с большевиками не умеет».
На кого теперь мог опереться Керенский? Конечно, за него по-пре-жнему стояла революционная демократия - так называемые умеренные соци-
алисты (эсеры, меньшевики и другие), все еще находившиеся в Советах. Собственно, к ним он и обратился 24 октября, прибыв в Предпарламент (совещательный орган, созданный в сентябре 1917 г. на Демократическом совещании). Констатировав, что в Петрограде уже идет вооруженное восстание большевиков, он потребовал санкции на его подавление вооруженной силой. Но в принятой большинством резолюции он такой санкции не получил: меньшевики и эсеры отдавали предпочтение политическим методам борьбы с большевиками. Они предлагали без отлагательства объявить о готовности начать мирные переговоры с Германией, о передаче земли крестьянам, то есть, по сути перехватить большевистские лозунги и тем самым выбить почву из-под ног большевиков. Чем объяснялась такая «миролюбивость» умеренных социалистов по отношению к большевикам? Несмотря на все разногласия и даже вражду, все они происходили из одного лагеря, все претендовали на представительство рабочего класса и крестьянства. Многое разделяло их, но немалое и сближало, особенно в прошлом. Но не это было главным. Лидеры революционной демократии вполне допускали, что Керенский как верховный главнокомандующий все же сумеет найти на фронте и направить в Петроград несколько полков или дивизий, которые сделают то, чего не сумел сделать Корнилов.
Как бы там ни было, но большевики представляли собой крайне-ле-вый, радикальный фланг революции, и разгром их неизбежно означал удар по революции вообще. Проще говоря, умеренные социалисты боялись правых больше, чем крайне-левых, большевиков. И это несмотря на то, что после провала корниловщины правые, консервативные силы были значительно ослаблены. Однако, как говориться, у страха глаза велики. Все это хорошо понимал Ленин, пугая меньшевиков и эсеров, вообще революционную демократию «второй корниловщиной».
Но предложения эсеров и меньшевиков из Предпарламента нейтрализовать и обезвредить большевиков посредством перехвата их политических лозунгов уже не удовлетворяло Керенского. На этот раз он, видимо, решился покончить с большевизмом, как ранее с корниловщиной. 24 октября он выехал из Петрограда на Северный фронт, чтобы собрать там войска для подавления восстания большевиков. В тот же день он прибыл Псков, в штаб главнокомандующего армиями фронта генерала В.А. Черемисова...
* * *
Тем временем Савинков предпринимал лихорадочные усилия в самом Петрограде. Будучи членом Совета Союза казачьих войск, он бросился разыскивать генерала М.В. Алексеева, который после корниловского «мятежа» жил в Смоленске, но теперь приехал в столицу на заседание Предпар-
ламента. Заседания не состоялось (большевики закрыли его), но Алексеев все еще находился в городе, и Савинкову удалось его разыскать.
По свидетельству Савинкова, они с Алексеевым решили попытаться занять Зимний дворец, в котором находилось Временное правительство. Эго должны были сделать группы казаков и юнкеров военных училищ. План действий якобы наметил Алексеев. Но было уже поздно. Пока казаки и юнкера собирались, большевики взяли Зимний.
Существует, однако, и другая версия. Генерал Алексеев будто бы с самого начала отклонил предложение Савинкова, считая, что в Петрограде и его окрестностях практически нет сил, способных подавить большевиков. Он считал, что борьбу с ними надо теперь начинать с окраин, прежде всего с казачьих территорий, конкретно - с Дона.
Какая из этих версий верна, трудно сказать. Возможно, Алексеев поначалу и заинтересовался предложением Савинкова, но быстро понял, что оно вряд ли осуществимо и не следует понапрасну проливать кровь казаков и юнкерской молодежи. Еще в сентябре в Смоленске Алексеев начал создавать организацию, главная задача которой состояла в нелегальной переброске добровольцев, офицеров и юнкеров, в Донскую область, в Новочеркасск. Там предполагалось формирование Добровольческой армии, которая должна была с боями продвигаться в центр России, освобождая ее от большевиков.
Между тем все попытки Керенского в штабе Северного фронта организовать движение на Петроград хотя бы какой-то группы войск наталкивались на сопротивление главнокомандующего армиями фронта генерала Че-ремисова. Он то отдавал приказ войскам грузиться в эшелоны для движения на Петроград, то отменял их, не желая, по его словам, «вмешиваться в петроградскую передрягу». Причина такого поведения Черемисова не вполне ясна: может быть, как и многие другие военные, он не желал защищать Керенского; не исключено и то, что в душе Черемисов сочувствовал большевикам.
Не без труда комиссар Северного фронта В. Войтинский сумел сговориться с командиром 3-го конного корпуса генералом П.Н. Красновым (корпус был расквартирован в прифронтовой полосе) о том, что несколько казачьих сотен (примерно человек 600) пойдут против большевиков в Петроград. Об этом сообщили Керенскому, он тут же присоединился к Краснову.
Узнав, что красновские казаки уже достигли Царского Села, Савинков и его адъютант Флегот Клепиков решили немедленно пробраться к ним. Переодевшись в рабочую одежду, они сумели миновать красногвардейские патрули. Керенского в Царском Селе не оказалось: он по просьбе Краснова уехал в Гатчину. Краснов ждал подкреплений, но они не подходили, хотя Керенский обещал, что на помощь вот-вот подойдут части 33-й и 3-й Финляндских дивизий. Тогда Краснов приказал отойти в Г атчину и ждать подкреплений там.
Савинков пытался убеждать казаков во что бы то ни стало продолжать борьбу с большевиками, но председатель казачьего комитета есаул Ажогин прямо заявил ему, что если он приехал защищать и спасать Керенского, то его миссия напрасна. Ажогин сказал Савинкову и Клепикову, что казаки готовы предложить формирование правительства Г.В. Плеханову, который в это время жил в Царском Селе. Он просил Савинкова переговорить с Плехановым. Савинков ухватился за эту мысль. Переговоры состоялись, но результатов не дали. Впрочем, по версии Савинкова, Плеханов как-будто бы высказывался неопределенно.
- Что же, если казаки победят, Керенский на белом коне войдет в Петроград? - спрашивал он.
Савинков будто бы промолчал, и тогда Плеханов сокрушенно сказал:
- Бедная Россия!4.
По другой версии Плеханов ясно и честно ответил отказом:
- Я сорок лет своей жизни отдал пролетариату и не буду его расстреливать тогда, когда он идет по ложному пути. И вам не советую этого делать. Не делайте этого во имя вашего революционного прошлого!
Скорее всего Плеханов высказался именно так. В свое время он с уважением и симпатией относился к Савинкову как к революционеру, но весьма прохладно воспринимал его литературное творчество, особенно «Конь бледный» и «То, чего не было». Это можно понять: не только эсерам, но, как видно, и меньшевикам была не по нраву савинковская критика высоких «партийных комитетчиков», считающих, что это они управляют революционными действиями масс5.
Вовлечь Плеханова в первую же схватку с большевиками Савинкову не удалось. Но стремясь обеспечить подкрепление для Краснова, он решил пробиться и пробился в Псков, в штаб Северного фронта. Там ему штабные офицеры дали понять, что Черемисов вряд ли отдаст четкий приказ о поддержке Краснова, а если Савинков будет настаивать, дело вообще может дойти до его ареста. И к Черемисову Савинков не явился.
Между тем красновские казаки быстро договорились с прибывшими в Гатчину большевиками Дыбенко и Трухиным об условиях перемирия: «красные» пропускают казаков на Дон, а большевики арестовывают Керенского, сохраняют свое правительство, но не включают туда Ленина и Троцкого.
- Плевое дело! - сказал Трухин. - О чем речь?6
Он и Дыбенко понимали, что всем договоренностям с красновскими казаками копейка цена, и на словах соглашались на все, лишь бы поставить окончательную точку в этом красновском походе. Казаков отпустили, генерала Краснова отправили в Петроград, где в Смольном взяли с него слово в том, что отныне он прекращает борьбу с Советской властью. Керенский, переодевшись матросом, сумел бежать из Гатчины на автомобиле. А что же Савинков?
Повстанец
Пока Савинков мотался между Царским Селом, Гатчиной и Псковом в надежде найти части, готовые сражаться с большевиками, генерал Алексеев перешел на нелегальное положение и готовился выехать из Петрограда на Дон. 30 октября в сопровождении верных ему людей под видом больного старика, которого везли в госпиталь, он приехал на Николаевский вокзал, сел в вагон. 2 ноября «больной старичок» прибыл в Новочеркасск. Там уже находились первые добровольцы, которые по призыву Алексеева сумели пробиться на Дон.
Формирование Добровольческой армии началось. Руководство распределили между тремя лицами. Донская армия находилась, как ей и положено, в подчинении донского атамана генерала А.М. Каледина. В командование армией вступил бежавший из Быхова Корнилов. Алексеев ведал иностранными и административными делами. Вслед за офицерами и генералами сюда, в Новочеркасск, потянулись и политики, главным образом, правого толка. Военные на многих приехавших смотрели косо. «Провалили все, а потом драпанули под защиту добровольцев и донцов»,- такие речи постоянно можно было слышать в офицерской среде.
Политики образовали Донской Гражданский совет, который состоял в основном из общественных деятелей правого, консервативного толка (кадеты и правее их).
После провала похода Краснова - Керенского Савинков вернулся в Петроград. На конспиративной квартире член ЦК партии кадетов В. Д. Набоков сообщил ему, что в Новочеркасске идет сбор патриотических сил, там уже довольно много офицеров и юнкеров. Направляются на Дон и некоторые общественные деятели. Почему бы и Савинкову не направиться туда?
В Новочеркасск Савинков поехал совместно с бывшим комиссаром 8-й армии В. Вендзягольским (Клепиков выехал отдельно). Он сумел достать польские паспорта, и благодаря им к концу ноября 1917 г. Савинков и Вен-дзегольский благополучно добрались до Новочеркасска. По-видимому с «благословения» Алексеева Савинкова ввели в состав Гражданского совета. Однако его участие и деятельность там не всем пришлась «по вкусу». Савинков доказывал, что состав Гражданского совета следует «демократизировать», то есть включить в него хотя бы несколько представителей демократических сил. Это, по его мнению, поможет расширить общественную базу добровольцев, привлечь на их сторону казаков. Споры по этому вопросу шли довольно долго. В конце концов в Совет включили еще четырех человек: «независимого социалиста» донца Агеева, председателя Крестьянского союза Мазуренко, Вендзягольского и утвердили Савинкова.
Программа Гражданского совета состояла из нескольких пунктов: борьба с Советами под лозунгом Учредительного собрания, передача земли кре-
стьянам, верность союзникам по Антанте до полной победы над Германией, решительное непризнание Брестского мира. Все это было зафиксировано и распространялось в виде газетных статей и листовок. Но среди добровольцев было немало монархистов, а также выходцев из среды помещиков и предпринимателей, которые рассматривали программу Гражданского совета как некую обязательную формальность. Главное, считали они, сбросить большевиков, «а там посмотрим»...
Однако «реформа» Гражданского совета не вызвала энтузиазма в добровольческой массе. Наибольшее раздражение вызывал, пожалуй, Савинков. Многие офицеры-монархисты хорошо помнили его, по их мнению, двойственное поведение в «деле Корнилова». По свидетельству одного из мемуаристов (и самого Савинкова), на него в Новочеркасске «была организована правильная охота с целью убийства». Лишь приказание Алексеева и Корнилова предотвратило террористическое покушение на бывшего террориста. А через несколько дней Савинков покинул Новочеркасск и выехал в Петроград. Алексеев, видимо, решил, что если Савинкова и не убьют, то пользы от него здесь, на Дону, будет немного. А вот в центре, в Петрограде или Москве...
Добровольческой армии необходимы были опорные пункты в Центральной России. Они должны были стать базами, обеспечивающими переброску добровольцев на Дон, а при благоприятных обстоятельствах и поднять восстание против Советской власти. Кроме того, в Новочеркасске могли учитывать, что длительная эмиграция Савинкова и его служба во французской армии во время 1-й мировой войны, а потом участие во Временном правительстве могли способствовать налаживанию связей с иностранными дипломатами и агентами, в частности с французским послом Ну-лансом. Короче говоря, Алексеев и другие руководители Добровольческой армии, по всей вероятности, посчитали, что Савинков, находясь в центре, явится вполне подходящей фигурой для выполнения задач, весьма важных для добровольцев и донского казачества. Перед отъездом из Новочеркасска, как свидетельствует Савинков, Алексеев выдал ему соответствующий мандат для установления контактов с подпольными офицерскими организациями.
Савинков прибыл в Петроград, а затем в Москву в конце зимы 1918 г. Пользуясь документами, выданными Алексеевым в Новочеркасске, он вскоре разыскал в Москве подпольную группу, руководители которой уверяли, что они располагают организацией в несколько сотен офицеров. Однако при ближайшем знакомстве выяснилось, что эта группа не разделяет основных программных положений Донского Гражданского совета. Ее лозунгом было восстановление монархии, и во имя его осуществления она вошла в связь с германскими представителями, находившимися в Москве на основании
Брестского мирного договора. Германофильство было неприемлемо для добровольцев, являвшихся твердыми антантофилами, и Савинков прекратил контакты с этой группой. В своих воспоминаниях он не называет ее, но можно предполагать, что речь шла о «Правом центре».
По некоторым сведениям, выполнив данные ему поручения, Савинков собирался вернуться на Дон. Но там к этому времени обстановка изменилась: красные войска вынудили Добровольческую армию оставить Ростов и уйти на Кубань. Но в конце марта под Екатеринодаром она была почти разбита, Корнилов погиб. В мае на Дону к власти пришел атаман П.Н. Краснов, дававший большевикам слово, что не будет воевать против Советской власти. Краснов проводил германофильскую политику, был фактически марионеткой в руках немцев, занявших Украину и юг России. Для Добровольческой армии, которую теперь по степям вел генерал А.И. Деникин, красновская политика была неприемлемой. Неприемлемой она была и для Савинкова. Возвращение на Дон становилось невозможным, да и связь с добровольцами была утеряна.
В мае же 1918 г. на всем протяжении Транс-Сибирской железной дороги неожиданно вспыхнул мятеж Чехословацкого корпуса. Состоявший в основном из военнопленных славян австро-венгерской армии, корпус формировался на Украине. Его командование и политическое руководство выражало готовность воевать с Германией. После Октябрьской революции Советская власть согласилась, чтобы корпус по Транс-Сибирской дороге был переброшен на Дальний Восток, а оттуда морем на Западный фронт. Эшелоны корпуса двигались медленно и растянулись от Пензы до Владивостока.
Трудно сказать, что конкретно послужило «фитилем» для вспышки мятежа в Чехословацком корпусе. Возможно, сыграла роль чистая случайность: столкновение чехословаков с немецкими пленными, находившимися в эшелонах на станции Челябинск. Но не исключено, конечно, что мятеж был спровоцирован антантовскими и русскими антибольшевистскими агентами с целью воссоздания Восточного (антигерманского) фронта. Так или иначе, представляется совершенно непродуманным приказ наркомвоенмо-ра Троцкого, по которому от местных Советов требовалось немедленно разоружить корпус. Отдать такой приказ было легко - выполнить его оказалось невозможным. Местные Советы были крайне слабы, и чехословацким солдатам, отлично вооруженным и обученным, не составляло особого труда просто смести Советскую власть с политической арены на огромной территории от Волги до Приморья.
Под прикрытием Чешского Национального совета (социалистического) в ряде городов Поволжья, Урала, Сибири и Дальнего Востока в мае-июне 1918 г. образовали эсеровские правительства. Наиболее значительными были Комитет членов Учредительного собрания (Комуч) с центром в Самаре и Временное Сибирское правительство с центром в Томске. Поскольку именно Комуч соприкасался с советской территорией, он поспе-
шил создать свои вооруженные силы - Народную армию. К ней примкнули отряды бывших царских офицеров (В.О. Каппеля, А.С. Бакича и других).
Конечно, эти и другие офицеры с радостью встали бы под монархические знамена, но их пока никто не поднимал. Приходилось вставать под те, которые были, - право-эсеровские. Лишь бы сражаться с большевиками!
Известие о чехословацком восстании и падении Советской власти на огромной территории от Волги до Дальнего Востока заставляло Савинкова торопиться с созданием собственной организации. Москва, куда Советское правительство переехало в марте 1918 г., была переполнена офицерами, демобилизованными или просто покинувшими фронт. Имя Савинкова как врага большевиков было хорошо известно, и поэтому желавших вступить в его организацию было множество. Принимались практически представители всех партий. Главное условие - готовность сражаться с большевиками.
Поэтому, например, во главе военных сил стоял генерал-монархист Рачков, начальником штаба был конституционный монархист полковник А.П. Пер-хуров, возглавлял организацию «независимый социалист» Савинков и т.д. Савинков утверждал, что к весне 1918 г. организация насчитывала около 6 тыс. человек, рассредоточенных в Москве и других городах. Об этом он сообщил на Дон Алексееву, назвав свою организацию Союзом защиты Родины и Свободы (СЗРиС). Алексеев одобрил деятельность Союза и установил с ним связь, которая шла секретными путями.
* * *
Савинковский Союз весной-летом 1918 г. не был единственной антисоветской организацией. Кроме германофильского «Правого центра», в антисоветском подполье существовали «Левый центр» (впоследствии - «Союз Возрождения») и «Национальный центр». Блок с «Левым центром» Савинков отверг так же, как и с «Правым», но по иной причине. Если в «Правом» преобладали монархисты, то в «Левом центре» - эсеры, частично меньшевики и левые кадеты. Такой слишком левый политический состав не устраивал ни самого Савинкова, ни добровольцев.
Зато с кадетским и право кадетским «Национальным центром» савинковский Союз тесно взаимодействовал. При его помощи и поддержке СЗРиС начал подготовку к антисоветскому восстанию. Оно должно было произойти не в Москве, так как руководство СЗРиС и «Национального центра» справедливо учло, что в случае их угрозе Москве, ее могут быстро занять германские войска: немцы не захотят, чтобы в Москве власть перешла к антан-тофильскому правительству. Восстание решено было поднять в Ярославле, Рыбинске и Муроме - верхневолжских городах, отдаленных от расположения германских войск.
Наибольшее значение придавалось Рыбинску, так как там были сосредоточены большие запасы оружия и боеприпасов.
Выступления савинковцев в верхневолжских городах диктовались как стратегическими, так и политическими расчетами.
Захват Верхней Волги расширял территорию, уже подконтрольную чехословакам и Народной армии Комуча. Они в случае объединения выходили на прямое и короткое направление к Москве. Но это не все. Французский посол Нуланс заверил Савинкова, что если его выступление в регионе Верхней Волги окажется успешным, на соединение с ним из Архангельска двинется союзный десант. В результате мог образоваться антибольшевистский фронт от чехословаков и Комуча в Самаре до Верхней Волги и Архангельска.
Однако осуществить задуманное и спланированное не удалось. Как раз в Рыбинске, а потом и в Муроме Красной армии и чекистам удалось быстро подавить восстания. Уже в первый же день восстания - 8 июля - тут все было кончено.
Но Ярославль держался стойко. Восстание здесь началось 6 июля. В обращении созданной восставшими городской управы говорилось: «Перст истории избрал наш город, и нужно верить, что Бог спасет нашу Родину...» Повстанческое ядро составляли офицеры, но к ним почти сразу присоединилась часть городского населения и даже крестьяне ближайших деревень. Командовал повстанческими отрядами полковник Перхуров - энергичный и талантливый офицер. Произошло почти невероятное: в центре Советской России более двух недель (до 21 июля) держался целый большой город, власти которого отменили все большевистские установления, провозгласили экономическую свободу, гражданские права. И это случилось в то время, когда Советская власть, по словам Ленина, переживала чуть ли не самые свои худшие, черные дни. Чехословаки, Народная армия Комуча и войска Временного Сибирского правительства успешно дрались на Урале и Волге. После поражения на Кубани быстро восстанавливалась и крепла Добровольческая армия. На Севере высадились войска Антанты. 6 июля в Москве вспыхнул левоэсеровский мятеж.
Большевики бросили на подавление Ярославского восстания крупные силы. Но только тогда, когда они применили артиллерию и даже авиацию (!), выявилось неравенство сил. Когда последние повстанцы покидали город, многие его районы лежали в развалинах.
Примечания
1 Борис Савинков на Лубянке: Документы. М., 2001. С. 561.
2 Там же. С. 562.
3 Гиппиус 3. Петербургские дневники, 1914—1919. Н-Й; М., 1990. С. 143.
4 Борис Савинков на Лубянке. С. 120-121.
5 Тютюкин С. Г.В. Плеханов: Судьба русского марксиста. М., 1997. С. 353.
6 Войтинский В. 1917-й: Год побед и поражений. М., 1999. С. 267-269.
