CC BY
310
СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ Landmarks in Human History
О.А. Милевский
РЕВОЛЮЦИОНЕР ПОНЕВОЛЕ: СУДЬБА СТУДЕНТА ВЛАДИМИРА МАЛАВСКОГО
O. Milevskiy
The Reluctant Revolutionary: The Fate of the Student Vladimir Malavskiy
История противоборства между российским самодержавием, в лице защищавших его правоохранительных учреждений, и его политическими противниками в XIX в. не раз являла примеры нарушения государством в существовавших тогда законов. Особенно явно это использовалось против революционных деятелей и организаций1 . В борьбе с политическими преступниками широко применялись внесудебные расправы, том числе административная высылка, или заключение на длительные сроки в одиночные камеры тюрем вместо отправки на каторжные работы в Сибирь, как было оглашено в судебном приговоре.
Очень часто жертвами подобного рода политических расправ становились не только революционеры, но и сочувствующие им лица, а иногда и совершенно случайные «попутчики» революционного движения, силой обстоятельств оказавшиеся в эпицентре этого противоборства. Обычно такие «щепки» оказывались административно высланными в «места не столь отдаленные»2.
Но даже на фоне многочисленных примеров подобного рода судьба Владимира Евгеньевича Малавского является необычной и нелепо трагической. Короткая жизнь этого человека, как никакая другая, демонстрирует, как бездушная карательная машина государства буквально растоптала «маленького человека». И обращение к его житейской истории является наглядным ответом тем историкам и псевдоисторическим публицистам, которые сетуют на «мягкость»
царизма по отношению к представителям революционного лагеря.
* * *
В.Е. Малавский родился в 1853 г. в Каменце-Подольске в небогатой дворянской семье. В 1870 г. он окончил гимназию и поступил в Киевский университет Святого Владимира на юридический факуль-
тет3. Пребывание в университетских стенах для него, как и для большинства представителей «поколения 1870-х», было сопряжено с выработкой социального мировоззрения, основанного на критическом восприятии политического строя, существовавшего тогда в России.
Не будем забывать, что к началу обучения в университете Владимиру Малавскому было всего 17 лет. На этой стадии своего психофизического развития личность переживает очень сложный период, который психоисторик Э. Эриксон назвал «кризисом идентичности», объясняя стадии жизни личности в процессе ее социализации4. В ряду этих стадий он основное внимание уделил как раз кризису идентичности, падающему на юношеский возраст (13-19 лет), когда в жизни подростка и юноши происходят важные биологические, психологические и социальные перемены, и он начинает поиск своего призвания5. И лучшей иллюстрацией этого состояния являлись университетские метания Малавского: с 1870 по 1875 гг. он успел попробовать свои силы, кроме юридического, и на естественном, и на медицинском факультетах6.
А ведь это было еще и время активного возникновения первых народнических кружков. Революционное брожение не миновало и малороссийские губернии. Естественно, находясь в Киеве, ставшем своеобразным центром революционной деятельности на юго-западе империи, да еще и будучи студентом, Малавский не мог не общаться с лицами, близкими к этим кружкам. Большинство подобных объединений на первых порах возникали просто как кружки самообразования, по изучению остро волнующих молодежь социальных вопросов7.
Эпоха начала 1870-х гг. вообще характеризовалась повальным увлечением социальными науками. Они как бы приняли эстафету у естественно-научных дисциплин, столь популярных в 1860-е гг. Об этом сохранилась масса свидетельств. Причем подобного увлечения не избежали и будущие революционеры, и лица, в революционном движении активного участия не принимавшие. Оно стало поистине всеобщим. Так, очевидец тех событий, известный впоследствии литературовед Д.Н. Овсянико-Куликовский вспоминал: «Я уверовал в Науку вообще, в Социологию в частности... Она открывает законы социальной жизни и прогресса и тем самым даст человечеству возможность преодолеть все отрицательные стороны, все бедствия и недуги цивилизации. Социология - это якорь спасения, это главный, если не единственный путь к лучшему будущему, это тот чудодейственный символ, указуя на который, можно смело сказать человечеству: "Сим победиши!"»8. Примерно так думало большинство учащейся молодежи.
Не стал исключением и Малавский, много читавший и размышлявший на эти темы. Он не являлся убежденным сторонником революционного способа действий, а, скорее, выступал с позиций тех представителей русского общества, которые, видя все несовершенство российской политической системы, желали ее улучшения в рамках открытого общественного обсуждения и законопослушной
деятельности на благо народа. В своих показаниях, данных в 1877 г., Малавский указывал, что стремился «как и всякий гражданин к тому только, чтобы существующий порядок изменился к лучшему безразлично при какой бы это ни было форме правления»9.
Однако в действительности ситуация была совершенно иной: власть и оппозиционная часть общества находились по разные стороны баррикад и со стороны правящей элиты, особенно после покушения Д.В. Каракозова на Александра II 4 апреля 1866 г., слышались преимущественно голоса консерваторов-охранителей, призывавших к сворачиванию либеральных преобразований и «закручиванию гаек».
В такой ситуации молодежь, во всем времена настроенная более радикально, переходила от слов к делу. В многочисленных кружках самообразования под влиянием работ П.Л Лаврова и М.А. Бакунина в 1873 г. зарождается идея «хождения в народ»10. Член кружка «чай-ковцев» Н.А. Чарушин вспоминал: «В эту зиму [Зиму 1873/74 гг. -О.М. ]... всех охватила нетерпеливая жажда отрешиться от старого мира и раствориться в народной стихии во имя ее освобождения. Люди безгранично верили в свою великую миссию, и оспаривать эту веру было бесполезно. Это был своего рода чисто религиозный экстаз, где рассудку и трезвой мысли уже не было места»11. Такое настроение господствовало повсеместно, не зря П. Лавров назвал участников этого беспримерного похода «крестоносцами социализ-ма»12.
Начало активному движению было положено весной 1874 г., а лето 1874 г. вошло в историю народничества, как «шальное лето». Вскоре движение распространилось на 51 губернию13. Массовый характер оно носило и на юго-западе России, где его центрами стали Киев, Харьков и Одесса. По оценкам полиции, оно вовлекло в себя более 4 тыс. человек14.
Малавский не принимал активного участия в «хождении в народ», хотя и был знаком по совместному обучению в гимназии и в университете с такими серьезными в будущем революционными фигурами, как И.В. Бохановский и В.К. Дебагорий-Мокриевич. В своих показаниях он прямо признавал этот факт: «С Бохановским я был знаком еще в университете; он был моим товарищем по юридическому факультету и в бытность мою в университете мы с ним на занятиях встречались очень часто, затем я его потерял из виду»15. Малавский не участвовал в пропаганде среди народа, а потому после массовых арестов участников «хождения в народ» в 1874-1875 гг. он, хотя и находился под подозрением, но за недостатком улик не был привлечен к дознанию «О пропаганде в Империи», производимому прокурором Саратовской судебной палаты С.С. Жихаревым и начальником Московского губернского жандармского управления И.Л. Слезкиным16.
Косвенным свидетельством непричастности Малавского к этому движению является и то обстоятельство, что, находясь в 1873-1874 гг. практически все время в Киеве, он не состоял членом крупней-
шего кружка в этом городе и на всем юго-западе России - «Киевской коммуны»17. Никто из тех, кто давал откровенные показания во время жандармского дознания или впоследствии писал воспоминания, не упоминали среди ее членов Малавского, хотя особой конспирацией «Киевская коммуна» похвастаться не могла.
Другое, хотя тоже косвенное, но весьма важное подтверждение его неучастия в событиях 1873-1874 гг. - это отсутствие его имени в подробнейших показаниях Г.С. Трудницкого, разочаровавшегося в народнических идеалах и добровольно отправившего в III отделение обширнейший донос18. Позднее эти показания стали одним из важнейших оснований при подготовке «процесса 193-х», а в 1874-1875 гг. помогли властям произвести массовые аресты в малороссийских губерниях и Новороссии. Но и тогда Малавский арестован не был. Хотя по его собственным показаниям, он весь период пребывания в университете, начиная с 1870 г., прожил в Киеве, а далее, «начиная со второго семестра, то есть с начала 1875 г. и до последних чисел августа 1876 г. пробыл в Каменце у своего отца»19.
В Каменце-Подольском Малавский служил в канцелярии Подольского губернатора, но быстро службу оставил. Как он показывал, «вследствие тяжести обязанностей». Представляется, что истинная причина в другом: Малавский, как и многие представители молодого поколения, «разбуженные» проповедью П. Лаврова о возвращении «неоплатного долга интеллигенции народу», решил пополнить когорту «народолюбцев», желавших легально действовать на ниве народного просвещения. Поэтому он возвратился в начале августа 1876 г. в Киев для получения места сельского народного учителя, которое было ему обещано инспектором народных училищ Подольской губернии Левицким.
Однако изменившаяся в стране политическая атмосфера внесла коррективы в его планы. В результате обещанного места он не получил «вследствие отказа Левицкого исполнить свое обещание», поскольку он еще «был студентом»20. В такой ситуации он решил держать в Киеве экзамен на учителя двухклассного училища. А чтобы получить средства к существованию и не желая обременять денежными просьбами отца, он стал заниматься преподаванием в качестве домашнего учителя. Такой была традиционная судьба бывшего студента, ищущего свое место в жизни.
В дальнейшем, ввиду болезни, Малавский в январе-феврале 1877 г. вновь уехал в Каменец-Подольский, где и пробыл до начала мая.
Таким образом, ни о каких противозаконных действиях Малавского в период с 1875 по май 1877 гг. сведений нет. А ведь это было очень горячее время в малороссийских губерниях и Новороссии. В самом конце 1874 г. в Одессе на руинах «Киевской коммуны» и из остатков бакунистских кружков Новороссии, благодаря стараниям вернувшихся из-за границы В. Дебагория-Мокриевича и Я. Стефановича, создается объединение революционеров, вошедшее в историю российского революционного движения под назва-
нием кружка «Южных бунтарей»21.
* * *
Между тем в Чигиринском уезде Киевской губернии продолжались крестьянские волнения. Они вспыхнули на почве проведения в конце 1860-х - начале 1870-х гг. переучета земель бывших государственных крестьян: таким путем правительство пыталось упорядочить выкупные платежи и налоги. Тогда и родилось основное требование крестьянской массы о переделе всей земли, исходя из размера в 5 дес. на душу. Это желание было тем более обоснованным, что при господствовавшей в данной местности подворно-участковой системе землепользования основное количество удобных земель было захвачено зажиточными крестьянами22.
И среди «южных бунтарей» зародилась идея поднять крестьян на открытое выступление против власти, прибегнув к использованию подложного царского манифеста. За реализацию этой идеи взялся Я. Стефанович со своими друзьями Л.Г. Дейчем и И.В. Бохановским. И зная, что некоторая часть особо активных крестьян-чигирин-цев находилась под арестом в полицейских частях Киева, группа Я. Стефановича перенесла свою деятельность зимой 1875/76 гг. в этот город, где ей удалось установить контакты с крестьянами-чи-гиринцами23.
Так было положено начало изощренной «монархической мистификации», позволившей в конце концов революционерам, выступавшим в обличье «царских комиссаров», объединить в созданной ими «Тайной дружине» до 1 150-ти крестьян24 и начать готовить крестьянское восстание, запланированное на 1 октября 1877 г25.
Естественно, все это делалось втайне даже от большей части «южных бунтарей», не говоря уже о Малавском, не имевшим каких-либо серьезных контактов с революционерами. Но по иронии судьбы он оказался в Киеве в мае 1877 г., когда подготовка «Чигиринского заговора» вступала в решающую стадию.
В Киеве Малавский поселился в одной из комнат квартиры Розы Мокриевич, где через сына последней Владимира, тогда уже разыскиваемого полицией революционера, с которым Малавский когда-то вместе учился в гимназии26, познакомился с Петром Васильевичем Зеленым27 (под фамилией Зеленый жил революционер С.Ф. Чубаров). В это же время восстановились дружеские отношения между Малавским и И. Бохановским, с которым они имели нескольких общих знакомых.
На квартире Мокриевич Малавский прожил до начала августа, когда он, по просьбе хозяйки, должен был комнату освободить. Тогда-то он по предложению В. Дебагория-Мокриевича и переехал на его квартиру на Жилянской улице в дом Черкес28, где тот жил вместе с П.В. Зеленым29. Опрометчивое принятие Малавским предложения, последовавшего от этих революционеров, обошлось ему очень дорого. Причем приглашение ими Малавского было не-
сколько странным, поскольку он совершенно не разделял взглядов, исповедуемых революционерами. Близкий к «южным бунтарям» М.Ф. Фроленко отмечал, что Малавский «к революционным выступлениям того времени относился довольно критически, постоянно споря с Мокриевичем»30.
Квартира на Жилянской улице находилась на краю города, и ее положение было очень удобным для подпольной революционной работы. Это и решили использовать в своих целях организаторы «Чигиринского заговора». Обычно Я. Стефанович в целях конспирации свои встречи с крестьянами-чигиринцами устраивал в различных местах, и в тот день, 15 августа, он назначил встречу с представителями «Тайной дружины» Е.А. Олейником и А.В. Приходько31 именно на этой квартире32.
О характере и назначении этой встречи, как и о том, что она вообще проходила, Малавский не имел ни малейшего представления. Однако именно это обстоятельство самым трагическим образом отозвалось на дальнейшей его судьбе.
После провала «Чигиринского заговора» и последовавших за ним арестов крестьян, один из них - А.В. Приходько - дал подробнейшие показания, в том числе и о последней встрече на Жилянской улице. Получив сведения об этой квартире, жандармы 30 августа явились туда с обыском, где застали Анну Калинову, общую знакомую квартирантов. И именно в этот момент туда явился ничего не подозревавший Малавский. Трагикомичность ситуации заключалась в том, что его привела просьба матери В. Дебагория-Мокриевича - Розы: она попросила Малавского отнести туда ведро33 (и оно действительно фигурирует среди обнаруженных улик34).
Обыск дал результаты, позволившие жандармам судить о преступных намерениях проживавших там лиц. Среди найденного были следующие важные для полицейского дознания улики: «тетрадь, написанная карандашом с заметками и исследованиями революционных вопросов, 112 подложных от печатанных телеграмм "Правительственного Вестника" от 4 сентября 1877 г. о введении в России, с сего числа, конституционного образа правления и о со-звании по повелению Государя Императора сословных представителей, а также от 18 июня о взрыве будто бы русских войск при переходе через Дунай, записная книжка, в которой записаны некоторые улицы и местности Киева, свинцовый шрифт почти всей азбуки, типографский валик, пять револьверов, из коих один находился при самом Малавском... а также большое количество патронов»35.
По итогам обыска Малавского и А. Калинову тут же арестовали.
В квартире была оставлена засада, и 31 августа в нее попался И. Бохановский36.
31 же августа произвели обыск в комнате, которую ранее Малавский занимал у Р. Мокриевич. По сообщению адъютанта Киевского губернского жандармского управления штабс-капитана барона Г.Э. Гейкинга, в ней во время обыска «ничего подозрительного не найдено. обращено внимание на находившиеся в первой
комнате две крестьянские свитки, и крестьянский кушак»37.
3 сентября в местечке Талалаевка Полтавской губернии, в доме у Н.А. Полетики, были арестованы Д. Лашкевич (Я.В. Стефанович) и Л.Г. Дейч, скрывавшийся под именем Евгения Санина38.
Найденный же у И. Бохановского ключ дал возможность к раскрытию 14 сентября квартиры на Ивановской улице, где были обнаружены следы типографии39.
Так начался отсчет расследования «Чигиринского дела», к которому III Отделение «пристегнуло» и Малавского.
По мнению М. Фроленко, Малавский изначально выбрал неверную тактику поведения с полицией, что еще более усугубило его положение40. На допросе 1 сентября он попытался запутать следователей, придумав весьма неправдоподобную историю. А когда понял, что ситуация достаточно серьезна, в своих показаниях от 3 сентября многое изменил и дал по ряду вопросов, касающихся его жизни и связей с другими лицами, весьма подробные и правдивые объяснения. При этом он не опустился до оговоров людей ему близких или прямого предательства. Так, он заявил: «Я отказываюсь от своего показания, написанного относительно обстоятельств, сопровождавших получение мною подложных телеграмм и показывать Вам по этому поводу ничего не намерен, так как не желаю выдавать того человека, который доставил мне телеграммы, оказав мне тем самым свое доверие»41.
Не раскрывая имени человека, принесшего на квартиру телеграммы, он все же весьма подробно описал, как и когда это происходило, подчеркнув, что он отказался от распространения телеграмм, и сформулировав причину отказа так: «Не сочувствую избранному пути, так как не предполагаю, чтобы подобные действия могли бы правительство подтолкнуть к чему-либо. Ввиду этого я отказал человеку, принесшему телеграммы распространять их и принял только на хранение»42.
В заключение Малавский заявил: «Виновным в принадлежности к тайному обществу, образовавшемуся в Киевской губернии, я не признаю и не слышал, чтобы образовалось какое-либо общество тайное с преступной целью; я признаю себя виновным в принятии и сохранении подложных телеграмм преступного содержания; телеграммы эти я не составлял, не участвовал в их напечатании и намерения распространять не имел»43.
Из предъявленных ему в ходе обыска вещей на допросе 4 сентября он, среди прочих личных документов, признал своими: записную книжку, в которой находилось перечисление улиц и местностей Киева (он объяснил, что это перечисление сделал по просьбе П. Зеленого); коробочку с патронами для револьвера; револьвер «системы Кольт»; карманный револьвер «Карла Вейсбана». Относительно остальных улик, так или иначе связанных с революционной деятельностью, им было заявлено: «Кому принадлежат все остальные, мне предъявленные вещи и документы, исключая телеграммы подложные. я не знаю точно так же, как не знаю, были ли
эти вещи принесены при мне или находились на квартире при моем переезде»44.
Конечно, нельзя утверждать, что Малавский вовсе не догадывался о том, что происходило вокруг. Нет сомнений в том, что он был прекрасно осведомлен о причастности В. Дебагория-Мокриевича и П. Зеленого к революционному сообществу. Его киевские связи свидетельствовали о том, что он преимущественно общался с людьми, которые, по мнению властей, являлись неблагонадежными, в частности семейство Левченко и другие. Но все это скорее характеризует его общественные настроения и не более того, а в те времена находиться в оппозиции к власти было в порядке вещей. Как и то, что большинство мужчин проявляло и проявляет интерес к оружию во все времена, тем более что тогда в России само по себе владение оружием не квалифицировалось как преступление.
Собственно, Малавский являл собой весьма часто встречавшийся тогда тип молодого человека из студенческой среды, критически настроенного к существующей политической системе, сочувствующего революционерам, но не готового самому принимать активное участие в противоправительственных действиях, а, скорее, склонявшегося к деятельности на ниве народного просвещения.
Да и в дошедших до нас воспоминаниях, связанных с этим делом, отмечалось, что «все преступление Малавского и все улики против него сводились лишь к тому, что он был арестован на квартире, где Стефанович имел свидание с чигиринцами. Дальнейшие расследования показали, что он не принимал участия в этом деле, да и не мог принимать, так как не знал даже о существовании самого дела, с которым только в тюрьме познакомился»45.
Однако жандармское дознание причислило Малавского к лицам, наиболее замешанным в «Чигиринском заговоре». Свидетельство тому - его нахождение в Киевском тюремном замке вместе с основными фигурантами этого громкого дела. Он содержался в одной камере с И. Бохановским46.
Дознание по «Чигиринскому делу» затягивалось. Правительство было им очень обеспокоено, и его непосредственные участники рассматривались как одни из самых опасных политических преступников в империи. Дело было, что называется, «на карандаше» у высших лиц государства. Начальник Киевского губернского жандармского управления генерал-майор А.С. Павлов напрямую отчитывался перед шефом жандармов Н.В. Мезенцовым, а тот уже докладывал императору Александру II в Зимнем дворце. В таких условиях местные жандармские власти попытались придать будущему политическом процессу еще больший размах, не желая верить, что это - фактически дело трех человек (Я. Стефановича, Л. Дейча и И. Бохановского). В результате к нему искусственно были «пристегнуты» лица, хоть каким-то образом связанные с ними, причем даже не прямо, а опосредованно, через третьих лиц. В такой ситуации оказался и Малавский.
Причем и самые весомые улики не работали в пользу версии
об активном его участии в «Чигиринском заговоре». В частности шрифты, отобранные на квартире, где он был арестован, по заключению экспертов, «не подходили ни к одному из вышеуказанных до-кументов»47 (имелись ввиду «Высочайшая Тайная грамота», «Обряд Святой присяги», «Устав Тайного общества» и подложные телеграммы).
Революционеры внимательно следили за ходом дознания. Они небезосновательно опасались, что дело может закончиться вынесением смертных приговоров для основных его участников. Тогда-то у них и зародилась идея побега подследственных из тюрьмы.
Его организацию взял на себя В.А. Осинский при непосредственном участии М. Фроленко. Последний устроился под фамилией Сергея Тихонова в тюрьму сторожем, за три с половиной месяца дослужился до ключника и, используя свое положение, в ночь на 27 мая 1878 г. вывел Я. Стефановича, Л. Дейча и И. Бохановского из тюрьмы, переодев их в форму надзирателей48. Малавскому тоже предложили бежать. Но он наотрез отказался: «За мною никакой вины, чего мне рисковать? Подожду суда - он меня и выпустит»49.
Конечно, в побеге был большой риск, и, видимо, все еще веря в справедливость правосудия, Малавский не хотел даже в случае его успешности оказаться вне закона и перейти на нелегальное положение, что оставляло ему всего два выхода: либо пристать к активным революционерам, либо пополнить ряды русской политической эмиграции и навсегда забыть о России. Кроме того, нерешительность и стремление все просчитывать до мелочей в выборе дальнейших действий были в его характере. Эта сама по себе неплохая черта хороша для обыденной жизни обычного человека, но в сложившейся ситуации подобный набор личностных качеств оказался для него фатальным.
* * *
Малавский спокойно досидел в тюрьме до начала процесса, который начался в Киевской соединенной палате уголовного и гражданского суда 6 июля 1879 г.
Его защитником выступил присяжный поверенный И.А. Андреевский. Сам Малавский на вопрос председателя суда Я.В. Сабурова о признании своей виновности отвечал, что «не признает себя виновным в том, что возводится на него по обвинительному акту; никакого участия в так называемом Чигиринском деле. он не принимал и принимать не мог, так как подобная организация вовсе не соответствует его убеждениям и понятиям по вопросу о революции; засим он признал факт принятия им на хранение подложных телеграмм "Правительственного Вестника", но не признает в том, а ровно и в невыдаче того лица, которое ему передало грамоты, никакой вины, так как считает себя по принципу, обязанным оправдать оказанное ему доверие и не выдавать доверившегося ему человека»50.
Однако даже отсутствие прямых улик против Малавского не помешало обвинителю - товарищу прокурора С.А. Норденштейну - в своей речи выставить его, в отсутствие основных обвиняемых, в качестве лица «которому принадлежит главная роль между другими из представших на суде обвиняемых»51. Главный же тезис обвинителя основывался на следующем логическом посыле: «Малавский фактически был хозяином квартиры в доме Черкес и другого подобного лица в той квартире свидетели не могли указать; поэтому свидание Стефановича и Бохановского с крестьянином Чигиринского уезда Андреем Приходько и местным жителем отставным унтер-офицером Ефимом Олейником 15 августа 1877 г., в доме Черкес, на кухне квартиры Малавского, по делам тайного общества не могло не быть без ведома и согласия подсудимого, который, следовательно, допустил в своем жилище собрание этого сообщества и при том заведомо ему противозаконного, так как он участвовал в печатании тайной грамоты и устава, послуживших основанием для организации сообщества среди крестьян Чигиринского уезда»52.
Выступление обвинителя, несмотря на все усилия И. Андреевского, и предопределило для Малавского дальнейший ход процесса. Хотя справедливости ради следует отметить, что в своем выступлении адвокат сделал все возможное для своего подзащитного. Он характеризовал его как «субъекта с относительно большим развитием» и заявлял, что «уже по одному этому факту он не считает его способным, если даже и признать, что он революционер по убеждению, принимать какое-либо участие в безнравственном и бессмысленном Чигиринском деле»53. Также он очень точно вычленил все слабости в доводах обвинителя: от экспертизы, «которая, скорее, говорит в пользу Малавского», до тех статей Уложения о наказаниях, которые предлагались обвинителем для применения в качестве наказания подсудимого54.
Свою речь И. Андреевский закончил выражением уверенности, что на основании таких доказательств, которые приведены обвиняющей стороной для изобличения его подзащитного в самых тяжких преступлениях, влекущих за собою даже бессрочную каторгу, суд вряд ли решится на самом деле подвергнуть Малавского подобному наказанию. «Как бы не было опасно и тревожно переживаемое нами время, - подчеркнул защитник, - какие бы возмутительные преступления не совершала партия социалистов вообще, но суд в истинном значении этого слова, всегда должен иметь в виду личность каждого отдельного подсудимого и судить его и наказывать только за то именно, что он сам сделал, - одним словом нельзя карать строго только для примера, или для устрашения других»55.
В своем последнем слове Малавский весьма обстоятельно изложил суть своих воззрений на историю развития революции и - сугубо теоретически - на способы ее осуществления. В заключение же он высказался так: «Питать в себе ту или другую идею, разрабатывать ее научно, вероятно никому не может быть запрещено, судить же человека можно только за то, что он действительно сделал и в
чем уличен»56.
Однако суд не прислушался к доводам защиты. В итоге после продолжительного совещания с 3-х часов пополудни до 11-ти часов вечера 8 июля 1879 г. по этому делу было вынесено следующее решение: «Подсудимого Малавского, 24 л., признать виновным в сообществе по организации в среде чигиринских крестьян тайного преступного общества, имевшего целью противодействия распоряжениям правительства и возбуждение к неповиновению властям, каковое общество принимало особые меры к сокрытию своего существования от правительства и возбуждению лиц, участвовавших в нем к насильственным действиям, причем сообщество Малавского выразилось, в сношении с главными руководителями общества, допущении собрания сходов на своей квартире и в печатании тайной грамоты и обряда присяги, а также в составлении и распространении в сообществе с другим лицом ложных телеграмм "Правительственного Вестника" от 4 сентября 1877 г., имевших зловредную политическую цель, на основании 1 и 2 п. 318, 932 и 274 ст. Уложения о наказаниях по лишении всех прав состояния сослать на поселение в отдаленнейшие места Сибири»57.
Видимо, уже тогда Малавский пожалел, что слишком доверился российской Фемиде. Но, как выяснится в дальнейшем, это для него была еще «белая полоса». В конце приговора имелась приписка: «Приговор не приводя в исполнение, на основе 142 статьи представить в ревизионном порядке в Правительствующий Сенат»58. Зачастую это была формальная мера. Однако для Малавского именно эта приписка фактически явилась началом конца его жизни.
* * *
Политическая ситуация в стране ко второй половине 1879 г. обострилась до предела. И революционный террор, и правительственный набирали обороты. Только за один 1879 г. казнили 16 человек59 и было утверждено 445 узаконений правительственного террора60. Желание властей только карательными мерами добиться «успокоения» общества наталкивалось на ответные, террористические меры революционеров, которые пользовались сочувствием либералов. Это бескомпромиссное противостояние власти и общества проявлялось и в ужесточении приговоров по политическим преступлениям.
Так, стоило временному с.-петербургскому генерал-губернатору И.В. Гурко заменить смертную казнь Л.Ф. Мирскому (13 марта 1879 г. тот совершил покушение на шефа жандармов А.Р. Дрентельна) на вечную каторгу, как император Александр II презрительно отозвался об этом: «Действовал под влиянием баб и литераторов»61. Правительствующий Сенат также боялся выглядеть излишне мягким в глазах Зимнего дворца и шел на нарушение всех существующих в империи процессуальных норм.
Во многом именно поэтому история Малавского получила столь трагическое продолжение. Правительствующий Сенат 6 мая
1880 г. вынес следующее определение: «Сына статского советника Владимира Малавского приговорить... к лишению всех прав состояния, ссылке в каторжные работы в рудниках на 20 лет, с последствиями по 25 статье уложения»62.
14 января 1881 г. этот приговор был утвержден императором.
Не питая больше надежд на правосудие, Малавский пошел на прямую конфронтацию с властью. Он принял участие в тюремных беспорядках, а после цареубийства 1 марта 1881 г. в числе других политических преступников отказался принимать присягу Александру III.
Тогда же в издании «Народной воли» было напечатано под его настоящим именем «Письмо осужденного к русскому обществу», в котором он вскрывал всю предвзятость российской судебной системы при проведении политических процессов. Он прямо отмечал: «политическое бесправие личности на Руси так резко бьет в глаза» и «тяжелым бременем гнетет всех и всякого»63.
Далее в этом впечатляющем обвинительном документе против карательной системы российского судопроизводства, обращаясь к опыту ведения «Чигиринского дела» и вскрывая все натяжки и несуразности этого судебного процесса, Малавский с негодованием комментировал решение Правительствующего Сената, многократно ужесточившего приговор в отношении его и Юлии Круковской. Он оценивал это как внесудебную расправу: «Какими бы юридическим тонкостями, какой бы софистикой ни оправдывалось подобное изменение приговора, но самые азбучные требования справедливости, самые невзыскательные требования гарантий для интересов обвиняемых, гарантий, признаваемых как нашим законодательством, так и всеми законодательствами в мире, никоим образом не могут примириться с подобным фактом. Суд при отсутствии подобных гарантий перестает быть судебным разбирательством деяний обвиняемого, а становится административным мероприятием против личности. Нас от места разбора нашего отделяло не менее полутораста тысяч верст, наши интересы не имели там своего представительства ни нас лично, ни в лице наших защитников. Одним словом нас судили всего один раз здесь, в Киевской Соединенной палате, ссылка же моя и Юлии Круковской в каторжные работы происходит - без суда»64.
Однако царский суд с общественным мнением считаться не собирался. И 4 апреля Малавский был отправлен из Киева «в распоряжение Орловского губернатора для заключения в Мценскую тюрьму впредь до отправления в Сибирь»65. Так началась его «тюремная Одиссея».
В революционном лагере, обычно не ждавшем милости от самодержавия, случай с Малавским посчитали из ряда вон выходящим, и было решено во что бы то ни стало устроить ему побег.
Замысел решили привести в исполнение по пути его следования на каторгу. И в конце лета по пути на Кару, в Карийскую каторжную тюрьму для политических преступников в Забайкалье, Малавский оказался в Красноярской пересыльной тюрьме. Случай был удоб-
ным. Чтобы задержаться в Красноярске и выиграть время для организации побега, он сказался больным66.
Побег состоялся 23 октября. Организовала его дочь енисейского прокурора С.В. Долгушина (сестра революционера А.В. Долгушина) совместно с Ю. Колотиловой и А. Цитович67. Через С. Долгушину В. Малавскому доставили костюм тюремного надзирателя. Вечером после проверки он положил на свою кровать чучело и, прикрыв его одеялом, преспокойно вышел из тюрьмы68.
На поиски беглеца были брошены все сибирские губернские жандармские управления, по которым были разосланы его фотографии и подробнейшие описания его внешних примет69.
Пока политический розыск империи пытался вернуть его за решетку, Малавский скрывался в квартире одной из девушек, устроивших побег в Красноярске. Он предполагал переждать, отсидеться первые дни, пока в городе ведутся особенно интенсивные поиски. Помещение было не слишком удобное, и большую часть времени он вынужден был проводить под кроватью70. Однако отсутствие у него решительности и здесь подвело его. «Малавский был слишком тяжел на подъем и мало предприимчив», - отмечал познакомившийся с ним в Красноярской тюрьме В.Г. Короленко: «Кажется, что он пропустил несколько рискованных, но все-таки возможных случаев, и в конце концов его открыли»71. Произошло это 16 ноября 1881 г.
31 августа 1882 г. Малавский был предан суду Красноярского городского полицейского управления и приговорен дополнительно к 15-ти годам каторги. Его отправили на Кару, куда он прибыл 11 октября.
* * *
Малавский попал на Кару в период ужесточения репрессий против политкаторжан после обнаружения побега восьмерых заключенных, организованного в апреле-мае 1882 г72. В такой обстановке противостояние заключенных и тюремной администрации постоянно обострялось. В результате генерал-губернатор Восточной Сибири Д.Г. Анучин обратился в столицу с просьбой перевести восемь ссыльнокаторжных преступников, как «обнаруживших наиболее вредное влияние на своих товарищей», в каторжные тюрьмы Европейской России. И карийцы были отправлены в Петропавловскую крепость для заключения в Трубецком бастионе и Алексеевском равелине.
Эта мера не сломила оставшихся на Каре заключенных. Вновь начались приготовления к побегу, которые и были обнаружены в период осмотра 27-29 марта 1883 г. Карийских каторжных тюрем (мужской и женской) специальной комиссией, созданной по инициативе генерал-губернатора Восточной Сибири Д.Г. Анучина. Последовавшие затем «отобрание найденных в тюрьме вещей и принятые к восстановлению порядка меры вызвали, как и следовало ожидать, крайнее возбуждение между преступниками»73. В этих беспорядках активное участие принял и Малавский.
Исходя из сложившейся ситуации, министр внутренних дел Д.А. Толстой предложил генерал-губернатору Восточной Сибири «принять самые решительные меры к водворению порядка в тюрьме и предупреждению побегов арестантов», подчеркнув при этом, что «для достижения первого не встречается препятствий к отправлению в Департамент полиции главных зачинщиков беспорядка, не более шести человек и притом долгих сроков». Выбраны были шестеро - Минаков, Мышкин, Юрковский, Малавский, Крыжановский и Долгушин, - которых и доставили в С.-Петербург 31 июля. Включение в этот список Малавского объяснялось даже не столько его участием в мартовском протесте, сколько тем, что он имел большой срок заключения и среди тюремщиков пользовался репутацией беспокойного и склонного к побегам заключенного.
Малавский был помещен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а уже оттуда 4 августа 1884 г. в числе десяти узников доставлен в Шлиссельбургскую крепость74.
Тюремный режим Шлиссельбурга был не менее жестким, чем в Алексеевском равелине. Заключенные содержались в недавно построенном тюремном корпусе. Как и в Алексеевском равелине, они не имели имен: тюремщики заменили имена номерами их одиночных камер. Малавский был помещен в камеру № 24, где и находился в полном одиночестве. В этой тюрьме любое общение между заключенными жестко пресекалось, строжайше запрещалось перестукивание, не говоря уже о контактах с внешним миром. В первые годы книги разрешались только духовно-нравственного содержания, привезенные из библиотеки Алексеевского равелина, письменные принадлежности также не выдавались. Прогулки были только одиночные и не более трех четвертей часа. Питание, по свидетельству выживших заключенных, также оставляло желать много лучшего: «Кормили плохо и пищу приготовляли из недоброкачественных продуктов: прогорклого масла, несвежего мяса, затхлой крупы», причем пища отличалась убийственным однообразием75. В такой обстановке, при скудной пище и недостатке свежего воздуха, у заключенных очень быстро развивалась цинга и болезни желудочно-кишечного тракта.
Не менее убийственным был температурный режим камер. Он был очень низким: в зимнее время года от 8 до 10 градусов, в самом лучшем случае не более 12 градусов Цельсия76. Ослабленным плохим питанием заключенным это грозило легочными заболеваниями и в первую очередь - чахоткой (туберкулезом легких). В результате смертность была очень высокой. Заключенная в крепость в октябре 1884 г. В. Фигнер в своих воспоминаниях отмечала, что «в Шлиссельбург привозили не для того, чтоб жить»77.
Из 21-го заключенного, поступившего вместе с Малавским в Шлиссльбург, с 1884 по 1888 гг., когда режим был самым тяжелым, умерло, сошло с ума и было расстреляно за тюремные протесты (как И.Н. Мышкин и Е.И. Минаков) 15 человек. Сам Малавский продержался тоже недолго: несмотря на молодость и крепкое сложение он
уже вскоре после поступления заболел чахоткой и умер 16 марта 1886 г78.
Так страшно закончилась жизнь этого молодого человека, начинающего учителя - человека ищущего, думающего и действительно желавшего положительных изменений в своей стране. Много позже другой представитель «поколения 1870-х» - Л.А. Тихомиров, -к тому времени ставший монархистом, напишет: «Печальна судьба этого поколения. Не имело оно недостатка в способностях, ни в искренности, ни в готовности к самопожертвованию, а в конце концов было ли поколение до такой степени бесплодное, так мало создавшее, так безжалостно уложившее все силы в какое-то пустое место?»79.
* * *
Но так ли прав был Л. Тихомиров? И только ли «люди 1870-х», часть из которых вступила в борьбу с царизмом после обрушившихся на них вслед за «хождением в народ» репрессий, в разы превышающих тягость содеянного, виноваты в том, что произошло в дальнейшем?
Думается, ответ будет отрицательным.
В том, что «семидесятники» так и не смогли реализовать свой богатейший интеллектуальный и духовный потенциал на ниве служения народу, перед которым они искренне преклонялись, не только их вина, но и в не меньшей, а может быть и в большей, степени вина тех архаичных политических институтов государства и лиц, его представлявших.
Не зря наиболее трезвомыслящие представители правящей элиты и лица близкие к ней, как А.Ф. Кони, весьма нелицеприятно высказывались по поводу действий наиболее «рьяных слуг» самодержавия, того же С.С. Жихарева. В оценке А. Кони, которого трудно упрекнуть в симпатиях к революционерам, Жихарев - палач, «для которого десять Сахалинов вместе взятых, не были бы достаточным наказанием за совершенное им в средине 1870-х годов злодейство по отношению к молодому поколению»80, а таких Жихаревых у основания трона стояли сотни, если не тысячи.
Поэтому-то столкновение между революционными народниками и самодержавием оказалось столь кровавым для обеих сторон. Достаточно вспомнить, с одной стороны, о казнях революционеров в 1878-1880 гг., а с другой - о взрыве в Зимнем дворце 5 февраля 1880 г. и цареубийстве 1 марта 1881 г. В трагической же судьбе Малавского, как в увеличительном стекле, это противостояние отразилось наиболее отчетливо.
Желание покарать злоумышленников, явных и таковыми являвшихся только в болезненном восприятии властей, имело в дальнейшем очень тяжелые последствия для империи, направив ее историческую судьбу по порочному кругу взаимного насилия самодержавия и революционного лагеря. И если Александр III ужесточением
внутреннего курса и консервацией архаичной политической системы «сеял ветер», то Николай II в иных социально-политических условиях «пожал бурю», которая и смела самодержавную Россию.
Примечания
1 Троицкий Н.А. Царизм под судом прогрессивной общественности: 1866 - 1895 гг. М., 1979. С. 56-76.
2 Милевский О.А. «Маленькая» личность на фоне больших Чигиринских событий: Судьба сельского учителя Ильи Фролова // Исторический журнал: научные исследования. 2016. № 5 (36). С. 553-562.
3 Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф. 112. Оп. 1.Д. 473.Л. 33.
4 Эриксон Э. Молодой Лютер: Психоаналитическое историческое исследование. М., 1995. С. 454-463.
5 Могильницкий Б.Г. История исторической мысли XX века: Курс лекций. Вып. III. Томск, 2008. С. 176.
6 ГА РФ. Ф. 112. Оп.1. Д. 473. Л. 33.
7 Троицкий Н.А. Крестоносцы социализма. Саратов, 2002. С. 131.
8 Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы. Т. 2. М., 1989. С. 322, 323.
9 ГА РФ. Ф. 112. Оп.1. Д. 473. Л. 66-67об.
10 Пелевин Ю.А. «Хождение в народ» 1874 - 1875 гг. // Вопросы истории. 2013. № 4. С. 65.
11 Чарушин Н.А. О далеком прошлом: Из воспоминаний о революционном движении 70-х годов XIX века. М., 1973. С. 202.
12 ЛавровП.Л. Философия и социология. М., 1965. Т. 2. С. 7.
13 Троицкий Н.А. Царские суды против революционной России: Политические процессы 1871 - 1880 гг. Саратов, 1976. С. 42.
14 Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. М., 1991. С. 77.
15 ГА РФ. Ф. 112. Оп.1. Д. 473. Л. 63.
16 Пелевин Ю.А. «Хождение в народ» 1874-1875 гг. [окончание] // Вопросы истории. 2013. № 6. С. 39.
17 Троицкий Н.А. Крестоносцы социализма. Саратов, 2002. С. 129.
18 Дейч Л.Г. За полвека. Т. 1. Ч. 1. М., 1922. С. 55.
19 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 473. Л. 33об.
20 Там же.
21 ПелевинЮ.А. Южные бунтари и «Чигиринский заговор» // Российская история. 2014.№ 1. С. 130.
22 Терехова С.А. К вопросу об истоках «Чигиринского заговора»: Крестьянское движение в Чигиринском уезде Киевской губернии в начале 70-х гг. XIX в. // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. 2013. № 4 (25). С. 94.
23 Мауль В.Я. Волнения крестьян Чигиринского уезда Киевской губернии в 1870-е гг. (по материалам Государственного архива Российской Федерации) // Архивы и архивное дело на Юге России: История, современность, перспективы развития. Ростов-на-Дону, 2015. С. 123-128.
24 Дейч Л.Г. Заговор среди крестьян Чигиринского уезда // Сборник статей и материалов. Вып.1. М., 1921. С. 77.
25 Центральний державний юторичний арх1в Украши у м. Киевi (ЦД!АК Украши). Ф. 274. Оп. 1. Д. 157. Л. 2.
26 Дебагорий-Мокриевич В.К. От бунтарства к терроризму. Кн. 2. М.;
Л 1930 С 43 "' 27 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 477. Л. 7об.
28 ЦД1АК Украiни. Ф. 274. Оп. 1. Д. 157. Л. 2об.
29 Дебагорий-Мокриевич В.К. От бунтарства к терроризму. Кн. 2. М.-Л., 1930. С. 350.
30 ФроленкоМ.Ф. Побег Дейча, Стефановича и Бохановского. М., 1924. С. 5.
31 ГА РФ. Ф. 112. Оп.1. Д. 476. Л. 584 об-585.
32 Дебагорий-Мокриевич В.К. От бунтарства к терроризму. Кн. 1. С. 350.
33 Фроленко М.Ф. Побег Дейча, Стефановича и Бохановского. С. 5.
34 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 473. Л. 69об.
35 ЦД1АК Украши. Ф. 274. Оп. 1. Д. 157. Л. 2.
36 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 473. Л. 50.
37 Там же. Л. 19.
38 Матерiали до ютори селянських революцшних рухiв на Чигиринщиш (1875 - 1879 рр.). Харюв, 1934. С. 247.
39 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 476. Л. 156.
40 Фроленко М.Ф. Побег Дейча, Стефановича и Бохановского. С. 5.
41 ГА РФ. Ф. 112. Оп. 1. Д. 473. Л. 66.
42 Там же. Л. 66об., 67.
43 Там же. Л. 66.
44 Там же. Л. 86об.
45 Дебагорий-Мокриевич В.К. От бунтарства к терроризму. Кн. 2. С. 43.
46 Фроленко М.Ф. Побег Дейча, Стефановича и Бохановского. С. 5.
47 ЦД1АК Украши. Ф. 274. Оп. 1. Д. 157. Л. 10.
48 ПелевинЮ.А. Южные бунтари и «Чигиринский заговор» // Российская история. 2014.№ 1. С. 144.
49 Фроленко М.Ф. Побег Дейча, Стефановича и Бохановского. С. 13.
50 ЦД1АК Украши. Ф. 274. Оп. 1. Д. 157. Л. 1об.
51 Там же. Л. 12.
52 Там же. Л. 12об.
53 Там же. Л. 15об.
54 Там же. Л. 16, 16об.
55 Там же. Л. 16об.
56 Там же. Л. 20.
57 Там же.
58 Там же. Л. 20об.
59 Троицкий Н.А. Безумство храбрых: Русские революционеры и карательная политика царизма 1866 - 1882 гг. М., 1978. С. 196.
60 Троицкий Н.А. Безумство храбрых: Русские революционеры и карательная политика царизма 1866 - 1882 гг. М., 1978. С. 155.
61 Троицкий Н.А. Безумство храбрых: Русские революционеры и карательная политика царизма 1866 - 1882 гг. М., 1978. С. 199.
62 Матерiали до ютори селянських революцшних рухiв на Чигиринщиш (1875 - 1879 рр.). С. 425.
63 Малавский Владимир. Письмо осужденного к русскому обществу // Литература партии «Народная воля». М., 1930. С. 241.
64 Там же. С. 243.
65 Матерiали до ютори селянських революцшних рухiв на Чигиринщиш (1875 - 1879 рр.). С. 427.
66 Государственный архив в г. Тобольске (ГА г. Тобольска). Ф. И152. Оп. 8. Д. 346. Л. 5.
67 Короленко В.Г. История моего современника. Т. 3-4. Л., 1976. С. 191, 368.
68 Колосов Е.Е. Государева тюрьма - Шлиссельбург. М., 1930. С. 79.
69 ГА г. Тобольска. Ф. И152. Оп. 8. Д. 346. Л.4, 4об.
70 Короленко В.Г. История моего современника. Т. 3-4. С. 191.
71 Там же. С. 191.
72 Кара и другие тюрьмы Нерчинской каторги: Сборник воспоминаний, документов и материалов. М., 1927. С. 55-72.
73 Политическая ссылка в Сибири: Нерчинская каторга. Т. 1. Новосибирск, 1991. С. 265.
74 Колосов Е.Е. Государева тюрьма - Шлиссельбург. М., 1930. С. 77.
75 Там же. С. 95, 96.
76 Там же. С. 98.
77 Фигнер В.Н. Полн. собр. соч. Т. 2. М., 1932. С. 24.
78 Гернет М.Н. История царской тюрьмы. Т. 3. М., 1961. С. 259.
79 ТихомировЛ.А. Памяти Ю.Н. Говорухи-Отрока // Русское обозрение. 1896. № 9. С. 343.
80 Троицкий Н.А. Крестоносцы социализма. Саратов, 2002. С. 157.
Автор, аннотация, ключевые слова
Милевский Олег Анатольевич - докт. ист. наук, доцент Сургутского государственного педагогического университета
Противостояние власти и оппозиционно настроенной части общества в последней трети XIX в. носило в Российской империи очень острый характер. В данной статье на основании ранее не использованных документов из различных государственных архивов рассматривается трагическая судьба студента В.Е. Малавского. На примере его жизни и смерти анализируется механизм работы следственной и судебной машины самодержавия, которая стремилась не к выяснению истины, а к тому, чтобы покарать инакомыслящих независимо от реально содеянного ими. Особое внимание уделяется выявлению обстоятельств жизни В.Е. Малавского, его мировоззрения и политических настроений. Выясняется его фактическое участие в революционном движении, в частности в «Чигиринском заговоре», а также пребывание в тюремном заключении. На основе изученного материала автор приходит к выводу, что в создании порочного круга взаимного террора самодержавия и сил революции в немалой степени повинны учреждения политического розыска, судебной системы и тюремной системы, которые в стремлении покарать реальных и мнимых революционеров шли на повсеместное попрание норм российского законодательства. Их практическая карательная политика неизбежно вовлекала в революционное движение тех молодых людей, кто, подобно В.Е. Малавскому, поначалу стремился лишь к законопослушной деятельности на благо народа.
Самодержавие, революционное движение, народничество, революционный заговор, «Чигиринский заговор», студенчество, Киевский университет, карательная политика, политическая полиция, губернское жандармское управление, судебная система, политический процесс, тюрьма, каторга, Киевская губерния, Шлиссельбург, В.Е. Малавский
References
(Articles from Scientific Journals)
1. Milevskiy O.A. "Malenkaya" lichnost na fone bolshikh chigirinskikh sobytiy: Sudba selskogo uchitelya Ili Frolova [A "Little" Person against the Backdrop of Big Chigirin Events: The Fate of the Rural Teacher Ilya Frolov]. Istoricheskiy zhurnal: nauchnye issledovaniya, 2016, no. 5 (36), pp. 553-562.
2. Pelevin Yu.A. "Khozhdenie v narod" 1874 - 1875 gg. ["Going to the People", 1874 - 1875] [the beginning]. Voprosy istorii, 2013, no. 4, p. 65.
3. Pelevin Yu.A. "Khozhdenie v narod" 1874 - 1875 gg. ["Going to the People", 1874 - 1875] [the end]. Voprosy istorii, 2013, no. 6, p. 39.
4. Pelevin Yu.A. Yuzhnye buntari i "Chigirinskiy zagovor" [The Southern Rebels and the "Chigirin Conspiracy"]. Rossiyskaya istoriya, 2014, no. 1, p. 130.
5. Pelevin Yu.A. Yuzhnye buntari i "Chigirinskiy zagovor" [The Southern Rebels and the "Chigirin Conspiracy"]. Rossiyskaya istoriya, 2014, no. 1, p. 144.
6. Terekhova S.A. K voprosu ob istokakh "Chigirinskogo zagovora": Krestyanskoe dvizhenie v Chigirinskom uezde Kievskoy gubernii v nachale 70-kh gg. XIX v. [On the Question of the Origins of the "Chigirin Conspiracy": The Peasant Movement in Chigirin Uyezd, Kiev Guberniya in the Early 1870s].
Vestnik Surgutskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta, 2013, no. 4 (25), p. 94.
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
7. Maul V.Ya. Volneniya krestyan Chigirinskogo uezda Kievskoy gubernii v 1870-e gg. (po materialam Gosudarstvennogo arkhiva Rossiyskoy Federatsii) [Peasant Unrest in Chigirin Uyezd, Kiev Gubernia in the 1870s (from Materials of the State Archive of the Russian Federation)]. Arkhivy i arkhivnoe delo na Yuge Rossii: Istoriya, sovremennost, perspektivy razvitiya [Archives and Archival Work in Southern Russia: History, Modernity, and Prospects of Development]. Rostov-on-Don, 2015, pp. 123-128.
(Monographs)
8. Erikson E.H. Molodoy Lyuter: Psikhoanaliticheskoe istoricheskoe issle-dovanie [Young Man Luther: A Study in Psychoanalysis and History]. Moscow, 1995,pp.454-463.
9. Gernet M.N. Istoriya tsarskoy tyurmy [A History of Tsarist Prisons]. Moscow, 1961, vol. 3, p. 259.
10. Mogilnitskiy B.G. Istoriya istoricheskoy mysli XX veka: Kurs lektsiy [A History of Twentieth-Century Historical Thought: A Lecture Course]. Tomsk, 2008, vol. 3, p. 176.
11. Troitskiy N.A. Bezumstvo khrabrykh: Russkie revolyutsionery i kara-telnaya politika tsarizma 1866 - 1882 gg. [The Madness of the Brave: Russian Revolutionaries and Tsarist Punitive Policy, 1866 - 1882]. Moscow, 1978, p. 155.
12. Troitskiy N.A. Bezumstvo khrabrykh: Russkie revolyutsionery i kara-telnaya politika tsarizma 1866 - 1882 gg. [The Madness of the Brave: Russian Revolutionaries and Tsarist Punitive Policy, 1866 - 1882]. Moscow, 1978, p.
13. Troitskiy N.A. Bezumstvo khrabrykh: Russkie revolyutsionery i kara-telnaya politika tsarizma 1866 - 1882 gg. [The Madness of the Brave: Russian Revolutionaries and Tsarist Punitive Policy, 1866 - 1882]. Moscow, 1978, p. 199.
14. Troitskiy N.A. Krestonostsy sotsializma [Crusaders for Socialism]. Saratov, 2002, p. 129.
15. Troitskiy N.A. Krestonostsy sotsializma [Crusaders for Socialism]. Saratov, 2002, p. 131.
16. Troitskiy N.A. Krestonostsy sotsializma [Crusaders for Socialism]. Saratov, 2002, p. 157.
17. Troitskiy N.A. Tsarizm pod sudom progressivnoy obshchestvennosti: 1866 - 1895 gg. [Tsarism before the Bar of the Progressive Public, 1866 -1895]. Moscow, 1979, pp. 56-76.
18. Troitskiy N.A. Tsarskie sudy protiv revolyutsionnoy Rossii: Politicheskie protsessy 1871 - 1880 gg. [Tsarist Courts against Revolutionary Russia: Political Trails, 1871 - 1880]. Saratov, 1976, p. 42.
Author, Abstract, Key words
Oleg A. Milevskiy - Doctor of History, Senior Lecturer, Surgut State Pedagogical University (Khanty-Mansi Autonomous Okrug - Yugra, Russia)
The article highlights an acute confrontation between the government and opposed part of society in the last third of the 19th century in the case of the student V.E. Malavskiy and his tragic destiny. On the basis of previously unknown documents from various state archives the author analyses the operation of investigative and judicial mechanism under autocracy which was not aimed at finding out the truth, but sought to punish dissidents with no regard to what they really had done. Much attention is paid to V.E. Malavskiy's life circumstances, his outlook and political views. The author researches into his actual participation in the revolutionary movement, particularly, in the "Chigirin conspiracy", as well as the circumstances of his imprisonment. It is concluded that the establishments of political search, judicial and prison system were largely responsible for creating the vicious circle of mutual terror between the autocracy and revolutionary forces. Trying to penalize the revolutionaries, real or perceived ones, they would violate the norms of Russian legislation. Their punitive practices inevitably involved into revolutionary activity those young people who, like V.E. Malavskiy, sought at first to pursue only law-abiding activities for the benefit of the people.
Russian autocracy, revolutionary movement, Narodniks (Populists), revolutionary conspiracy, "Chigirin conspiracy", students, Kiev University, punitive policy, political police, Guberniya Gendarme Department, judicial system, political process, jail, convict prison, Kiev Guberniya, Shlisselburg (fortress), V.E. Malavskiy
