CC BY
14
ПЕРСОНАЛИИ. РЕЦЕНЗИИ. СОБЫТИЯ
Вестник Омского университета, 2002. №4. С. 110-119. © Омский государственный университет
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Рецензия на монографию: Т.И. Стек-сова. Семантика невольности в русском языке. Значение. Выражение. Функции. (Новосибирск: Изд-во Но-восиб. гос. пед. ун-та, 2002).
Книга Т.И. Стексовой представляет собой многоплановое исследование одной из субкатегорий, одного из «частных проявлений» характерной для русской языковой картины мира категории активности-пассивности субъекта и его действия/состояния (другое название этой широкой межуровневой семантико-синтаксической категории - «контролируемость/неконтролируемость» (по Т.В. Булыгиной и др.).
На с. 12 объект исследования определяется узко - только применительно к сфере человека в языке: «под невольностью осуществления понимается осуществление события без участия воли человека». С лингвистической точки зрения - это прежде всего ряд синтаксических конструкций (личных и безличных) и совокупность лексических единиц, главным образом глаголов, наполняющих эти конструкции: личных, маркированных семой «невольность осуществления» (вздрагивать, ляпнуть, моргать, нарываться и др. - в Приложении 2 (с. 197) дан весь исследуемый в монографии список такого рода глагольных предикатов); к этой группе слов автор присоединяет так называемые вторичные модальные глаголы с семантикой «невольности осуществления» (см. их словник на с. 190: влечь, взбрести, взорвать, вздуматься, клонить и др.), особенность этих последних слов - переносный оценочно-модусный, часто вспомогательный тип их семантики.
Категорию «невольности осуществления» Т.И. Стексова вполне обоснованно относит к смешанным и по преимуществу «скрытым» семантическим категориям высказывания (см. подробную характеристику содержания категории в главе I монографии). В центре внимания автора находятся все те разнообразные по способам выражения и семантике языковые явления, которые прямо или (что чаще) косвенно обнаруживают выделенную категорию. К этим явлениям в первую очередь отнесен ряд функционально-грамматических категорий, взаимодействующих с семантикой невольности осуществления события человеком: цель, каузативность, императивность, темпо-ральность. Проанализированы также все семантико-парадигматические ограничения в сочетаемости и словообразовании выделенных в рамках изучаемой категории глаголов.
Самым тщательным образом описаны особенно-
сти плана выражения категории (см. главу II). Конкретно - ее лексические, грамматические, лексико-грамматические, синтаксические маркеры, в том числе, например, сложносочиненные предложения фра-зеологизированного типа. Все языковые показатели интересующей автора семантики сгруппированы по принципу поля (что, впрочем, характерно и для других категорий межуровневой природы). Не выпали из поля зрения Т.И. Стексовой и контекстные средства выражения невольности.
Глава III книги посвящена функциональному аспекту исследуемой категории. Здесь автор опирается на достижения современного лингвистического жан-роведения, текстолингвистики, прагматики (теории речевых стратегий и тактик говорящего). Назовем наиболее интересные и оригинальные по наблюдениям и выводам параграфы: «Функция актуализации коммуникативных интенций говорящего» (с. 149-158); «Текстообразующая функция» (с. 159-168); «Функция экспликации языковой личности» (с. 178).
Работа Т.И. Стексовой демонстрирует возможность и эффективность интеграции разных методов и подходов к анализу семантических аспектов высказывания: семантического, прежде всего идеографического, функционально-прагматического, когнитивно-антропологического, этнопсихологического, лингво-культурологического. В монографии содержится богатый словарный и текстовый материал, составляющий фактографическую базу исследования, ее отличает вполне современный научный аппарат.
Исследование Т.И. Стексовой вносит существенный вклад в семантическое описание русского языка в плане своеобразия тех оценок и интерпретаций, которые относятся (могут быть отнесены) к ситуациям (событиям), исключающим сознательную (целенаправленную) волю человека.
Примечательно, что автору (в отличие, например, от А. Вежбицкой и некоторых других) удалось избежать идеологизации языковых значений пассивности в русском языке: действительно, русский человек в зеркале родного языка может быть представлен и активным, и пассивным участником событий, что, конечно, вполне соответствует реальным коллизиям жизни, поскольку человек и жизнь антиномич-ны. Воля и безволие (невольность) в их оппозиции вполне адекватны и природе человека, и его действиям. Но к характеру и жизненной позиции русского человека как национально-культурному типу эта оппозиция прямого отношения не имеет: разнообразие языковых значений и средств выражения невольности осуществления действия (события) в русском языке не может интерпретироваться как свидетель-
Научная жизнь
111
ство склонности большинства русских людей к фатализму, пассивности, иррациональности, безынициативности, как полагает А. Вежбицкая.
Между языковой картиной мира, малым фрагментом которой является рассмотренная Т.И. Стек-совой категория, и мировидением, философией, психологией человека (носителя языка) нет одно-однозначного соответствия, смыслового тождества. Русский язык, отличающийся богатством проявлений категории невольности осуществления, не навязывает личности, носителю языка, пассивный способ поведения и мышления; он лишь предлагает семантические варианты, правила выбора из этих вариантов, вполне подконтрольные человеку, говорящему и думающему по-русски.
М.П. Одинцова,
канд. филол. наук, профессор кафедры русского языка ОмГУ.
Рецензия на монографию: Ф.З. Ка-нунова, И.А.Айзикова. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820-1840-е годы). (Новосибирск: Сибирский хронограф, 2001).
Книга томских филологов Ф.З. Кануновой и И.А. Айзиковой посвящена проблемам изучения русского романтизма. На основе творчества В.А. Жуковского и Н.В. Гоголя, а также ранее не исследованного материала (из личной библиотеки и архива В.А. Жуковского и архива Г.С. Батенькова, хранящихся в НБ ТГУ) предпринята попытка осмысления органической связи нравственно-эстетических исканий русского романтизма с религией.
Эта работа является, по существу, первым опытом монографического исследования религиозной темы, религиозных мотивов в эстетике и творчестве В.А. Жуковского. К творчеству первого русского романтика, в том числе к произведениям, замалчиваемым ранее нашим литературоведением, обращены написанные Ф.З. Кануновой главы «О соотношении религиозного и художественного сознания в русской литературе 30 - 40-х годов (Жуковский и Гоголь)», «Оппозиция наполеонизма и христианства в мировоззрении и творчестве Жуковского и его современников (наполеоновский сюжет в лирике В.А. Жуковского)», «Проблема жизнестроения в «Агасфере» В.А. Жуковского (библейская основа поэтики поэмы)».
Раздумья поэта о религиозных проблемах осмыслены исследовательницей в контексте большого архивного материала, что позволило конкретизировать динамику творческого процесса, наглядно увидеть мировоззренческие установки автора. Чтобы дать представление о зрелом, сложившемся Жуковском, приведем цитату из письма от 1850 г.: «Все, что церковь нам дала один раз навсегда, то мы должны принять безусловно верно также один раз навсегда. В это дело нашему уму не следует мешаться; ему принадлежит только акт этого принятия или, вер-
нее, протокол этого принятия и потом применение к практической жизни. Иной философии быть не может, как философия христианства, которой смысл от Бога к Богу. . . ».
Показывая процесс формирования поздней эстетики Жуковского, Ф.З. Канунова приходит к утверждению: «Важнейшее значение религиозного сознания в эстетике состояло в том, что оно освобождало художника от абсолютизации причинно-следственной зависимости. Социально-исторический детерминизм дополнялся и заменялся детерминированностью человеческого бытия высшим и вечным нравственным законом». «Есть в нас ни от времени, ни от обстоятельств совсем независящее», - писал Г.С. Батеньков, по замечанию авторов, не только поэт и эстетик, но и ученый, создававший труды по истории, этнографии, статистике, экономике Сибири. Обладая энциклопедическими познаниями, он, тем не менее, как и Жуковский, акцентировал абсолютные, вневременные ценности, что убедительно показано И.А. Айзиковой в главах, посвященных творческому наследию этого человека исключительной судьбы.
Важнейшей методологической проблемой, которой уделено особое внимание в исследовании, по мысли авторов, является проблема природы человека, идея его духовной свободы, сакральной в своей сущности. Так, одна из глав книги посвящена «лебединой песне» Жуковского, поэме «Агасфер», творением которой, как известно, полуслепой поэт кончал свою жизнь. Образ главного героя поэмы воплощает мучительно обретаемое из бездны греха духовное совершенствование. Богообидчик Агасфер, повторив архетипическое падение человека, приходит к покаянию благодаря Божественному Откровению:
... В языке нет слова, Чтоб имя дать подобному мгновению, Когда с очей души вдруг слепота Начнет спадать, и Божий светлый мир Внутри и вне ея, как из могилы, Начнет с ней вместе воскресать.
Именно глубоко воспринятая Жуковским философия христианства, определившая поэтику и нравственно-эстетический пафос поэмы, как считает Ф.З. Ка-нунова, позволила поэту создать христианский тип Агасфера, который оказался единственно противостоящим демоническому типу романтической культуры.
Подытоживая размышления о религиозной основе соотношения романтизма и реализма, авторы монографии приходят к выводу, что христианство смогло стать основой и русского романтизма, и реализма потому, что оно «не уводило от жизни, а было нравственной опорой ее». На наш взгляд, утверждение это глубоко созвучно убеждениям русского православного философа И. Ильина, писавшего о соотношении религии и культуры: «19-й век дал России дивный расцвет духовной культуры. И расцвет этот был создан людьми, «окормленными» духом Православия, но творившими совершенно свободно, «отпущенными» в мир для свободного созерцания и труда. .. и если мы пройдем мыслию от Пушкина к Лермонтову,
