CC BY
52
© О.В. Кузнецов, 2008
КРИТИКА И БИБЛИОГРАФИЯ
Рец. на кн. : Против течения : исторические портреты русских консерваторов первой трети XIX столетия / отв. ред. А. Ю. Минаков. - Воронеж : Воронеж. гос. ун-т, 2005. - 417 с.
Воронежский государственный университет давно и по праву считается одним из главных центров по изучению идеологии и практики русского консерватизма. Новым подтверждением этому стал выход здесь еще одной книги по истории консерватизма в России. Ответственному редактору А.Ю. Минакову удалось собрать солидный международный авторский коллектив и подготовить серию статей, посвященных ярким представителям консервативной мысли первой трети XIX века.
Емкое, но содержательное предисловие, написанное А.Ю. Минаковым (с. 7-18), призвано задать тон всему сборнику. В нем обоснован выбор персоналий, ставших «героями» коллективной монографии, поставлен ряд принципиальных проблем истории консерватизма в России в первой трети XIX в., которые частично решены в статьях; автор предпринимает попытку выделить характерные черты как русского консерватизма названного периода, так и русского консерватизма в целом и т. д. Ряд положений, высказанных во вступительной части книги, не вызывает возражений, некоторые нуждаются, на наш взгляд, в дополнительных пояснениях.
Так, требует, очевидно, более подробных пояснений первая часть названия монографии: «Против течения». Под «течением» здесь, как ясно видно из первого же абзаца, понимается радикальная вестернизация, проявлениями которой стали «Великая французская револю-
ция, крайний (по тем временам) либерализм Александра I, проект конституционных преобразований, связанных с именем М.М. Сперанского, и наполеоновская агрессия против Российской империи» (с. 7). И если с оппозиционностью консерваторов, пытавшихся плыть «против течения» до 1812 г., более или менее понятно, то осталось не вполне проясненным, в чем она заключалась после Отечественной войны и заграничных походов, а особенно в последние годы царствования Александра I и в начале правления Николая I. Не до конца ясно, что представляло в этот время и само «течение». Автор справедливо различает консервативную идеологию и практику. Такое разграничение правомерно, видимо, и для либерализма. Либеральные воззрения Александра I вряд ли вызывают сомнения даже тогда, когда он смирился с невозможностью осуществить реформы, о которых мечтал. Но конечный практический результат все же так и остался весьма далек от либеральной теории. Другими словами, насколько корректно название книги применительно ко всему заявленному периоду - первая треть XIX века?
Трудно не согласиться с утверждением, что «наиболее развитые формы русского дореволюционного консерватизма в целом являлись своего рода теоретическим обоснованием формулы “православие - самодержавие -народность”» (с. 15). Действительно, с точки зрения различных консерваторов, церковь, самодержавие и народ могли стать реальными силами, политическими и идейными, способными сплотить различные сословия и на этой основе решить социально-экономические и прочие проблемы русской жизни. Справедливо и утверждение, что к названной триаде правомерно привязывать и классификацию русского консерватизма. Вполне допустима и
классификация, предложенная автором (с. 15), хотя, на первый взгляд, она выглядит пестрой, даже разноплановой. Смущает, правда, не это обстоятельство, а некоторое бросающееся в глаза противоречие. Представляя свою типологию консерватизма (церковный, православно-самодержавный, националистический, католический, масонский, бюрократический), А.Ю. Минаков сопроводил ее оговоркой: «Разумеется, выделение этих течений условно, консервативная идеология и практика были достоянием отдельных лиц и кружков, были по преимуществу дисперсны, неотчетливы и аморфны, иногда даже трудноотличимы от других направлений общественной мысли...» (с. 15-16). Однако несколькими страницами выше мы читаем, что благодаря усилиям ряда консерваторов, от А.С. Шишкова до А.А. Аракчеева, «консервативное направление оформилось и смогло серьезно влиять на политику самодержавной власти, начиная с 20-х гг. XIX в.» (с. 8). Трудно представить, чтобы нечто «дисперсное, неотчетливое и аморфное» в то же время выступало и как оформившееся направление, серьезно влиявшее к тому же на политику самодержавия.
Значение русских консерваторов первой четверти XIX в. А.Ю. Минаков видит, в частности, в том, что они фактически сформулировали «основные концепты русского консерватизма». Среди этих концептов и представление о народе как «едином органическом иерархическом целом», что, с точки зрения консерваторов, делало ненужным отмену сословных привилегий (с. 15). Чуть ниже следует неполный список консерваторов XIX в., которым, очевидно, должны быть присущи подобные воззрения. В этот список попали, в частности, К.Н. Леонтьев, Ф.М. Достоевский, И.С. Аксаков. К.Н. Леонтьев, действительно, выступал среди прочего за сохранение сословных привилегий. Совсем иное дело - Ф.М. Достоевский. Одно из главных значений реформы 19 февраля 1861 г., которую он приветствовал, как раз и заключалось, по его мнению, в разрушении сословных перегородок. Едва ли можно безоговорочно отнести к сторонникам сохранения сословных привилегий И.С. Аксакова с его призывом к дворянству «совершить великий акт уничтожения себя как сословия».
Как представляется, для коллективных монографий подобного рода очень важно, чтобы каждый автор «работал» на общую идею, а статьи составляли некое органичное целое. В предисловии намечен ряд отличительных черт русского консерватизма первой трети XIX века. В частности, это стремление противостоять тотальной угрозе вестернизации России, разработка концепции самодержавия, возвеличивание православной веры, мифологизация русской истории. Первая глава, написанная М.Г. Альтшуллером и посвященная А.С. Шишкову, звучит в унисон с предисловием. Автор этой главы, по существу, наполняет конкретным содержанием теоретические положения, содержащиеся в предисловии. Так, борьбу А.С. Шишкова с экспансией в Россию в начале XIX в. французской культуры М.Г. Альтшуллер рассматривает как противостояние той самой вестернизации, одним из проявлений которой была «галломания» части русского дворянства. То же самое можно сказать и о попытке А.С. Шишкова противодействовать деятельности в России Библейского общества.
М.Г. Альтшуллеру вполне, кажется, удалось доказать значительный вклад А.С. Шишкова в развитие консервативно-националистического мировоззрения в период войны 1812 г., если мы примем, что наполеоновская Франция, «при всех оговорках, все-таки явилась наследницей идей Французской революции» (с. 60).
В то же время, как нам кажется, главе недостает некой завершенности. Прежде всего это касается ее первой части, посвященной раннему периоду жизни и деятельности А.С. Шишкова, времени, когда формировались его личность и мировоззрение. Эта часть главы содержит большое количество подробностей о личной жизни А.С. Шишкова, иногда - из жизни лиц, с которыми его сталкивала судьба. Не все эти подробности - штрихи к портрету консерватора. Из подробного рассказа о трехлетнем путешествии А.С. Шишкова мы все же больше узнаем о тех местах, где он побывал и значительно меньше о формировании его мировоззрения. К сожалению, за общей биографической канвой потерялся столь важный процесс формирования консервативных взглядов А.С. Шишкова. Противником
планов Александра I сблизить Россию и Европу А.С. Шишков сделался, что называется, вдруг. Оброненные по ходу фразы о том, что в одном из стихотворений А.С. Шишкова мы видим «бинарную оппозицию старое - новое, прошлое - настоящее», что он постоянно будет стремиться «к реконструкции. утопического, никогда не существовавшего прошлого» (с. 28), являются, скорее, констатацией уже свершившегося факта и не избавляют от необходимости проследить процесс складывания консервативного мировоззрения.
Приходится отмечать и некоторые фактические неточности. Так, русско-шведская война была не в 1779-1780 гг. (с. 30), а десятью годами позже - в 1788-1790. «Записку» Н.М. Карамзина принято все же датировать 1811 г., а не 1810-м (с. 44).
Содержательной получилась и вторая глава монографии, посвященная М.М. Фи-лософову. Автору, М.М. Сафонову, удалось вскрыть консервативный характер как мировоззрения М.М. Философова, так и его политической программы. М.М. Сафонов показал, пожалуй, главное, что дает основание относить его героя к разряду консервативных мыслителей: «Философов был категорически против каких-либо заимствований с чужеземных образцов, преобразования государственного устройства, в том числе и против сторонников западноевропейских теорий (возможно, и М. М. Сперанского), так как они, по его мнению, идут вразрез с исторически сложившимися основами русской государственности. <.> Основная идея Фило-софова состояла в том, чтобы очистить крепостничество от разлагающих его элементов, предохранить феодальные отношения от всякой возможности их буржуазного преобразования...» (с. 98, 106).
В то же время М.М. Сафонов выявил и истоки консервативной программы М.М. Фило-софова: это идеи Н.И. Панина, правда, в несколько скорректированном виде. От автора главы не укрылась противоречивость политических построений М.М. Философова. М.М. Сафонов отмечает, что в целом размышления М.М. Филосо-фова о государственном устройстве шли в русле поисков Н.И. Панина и впоследствии самого Александра I: ограничить самовластье и произвол царя (с. 105-106). Но в политических про-
ектах М.М. Философова не нашел отражения важнейший аспект: как обеспечить незыблемость «непременных правил», ограничивающих произвол монарха, без чего эти правила превращались в фикцию, а вся программа в итоге служила сохранению и консервации существующего строя, была «призвана увековечить всю феодально-крепостническую систему самодержавной России» (с. 106).
Справедливости ради, надо все же отметить, что вряд ли в этот период проблема отмены крепостного права и существенного ограничения верховной власти могла стоять в повестке дня русских консерваторов. Основным было, видимо, то, на что справедливо обратил внимание М.М. Сафонов: модернизация отдельных институтов, их освобождение от изживших или изживающих себя элементов. Это касается, в частности, и института крепостного права, модернизация которого, по М.М. Философову, означала прежде всего смягчение помещичьего гнета и частичное разрешение земельного вопроса; и иерархической структуры общества, которая размывалась, но в полной мере себя не изжила, а потому нуждалась в сохранении и лишь некотором «исправлении».
Третья глава посвящена Ф.В. Растопчину (автор М.В. Горностаев). Она выдержана, так же как и глава об А.С. Шишкове, в классическом стиле: достаточно подробно рассматривается биография героя. В целом автор сказал главное из того, что имеет непосредственное отношение к проблематике сборника: ревностная защита крепостного права, привилегий дворянства, критика либеральных реформ, проводимых окружением Александра I (с. 138-139), противостояние вестернизации (с. 120-121), видимо, в этом же контексте, борьба с московскими масонами (с. 123-124) ставили Ф.В. Рас-топчина в ряд консервативных мыслителей и практиков. Однако Растопчин-администратор представлен в этой главе гораздо полнее, ярче, нежели Растопчин - консервативный мыслитель.
Интересной и содержательной является четвертая глава, написанная Т.А. Володиной и посвященная С.Н. Глинке. Проследив, по ее словам, «жизнь Глинки в виде единой линии» (с. 143), от республиканца и космополита в молодости через консерватора и националиста в зрелые годы до «почти либерала и
вновь обожателя французской культуры» в 1820-1830-е гг., автор, сама, очевидно, того не желая, представила своего героя человеком без внутреннего идейного стержня, без устойчивого мировоззрения. Действительно, переход С.Н. Глинки с одних идеологических позиций на другие выглядит не как напряженная внутренняя работа мысли, а как следствие изменения общественной атмосферы вокруг него. Республиканцем являлся потому, что таков был общий дух в шляхетском корпусе, где он провел полтора десятка лет жизни, консерватором и националистом - в связи с «поворотом в историческом сознании и умонастроении общества», которое «захлестнули чувства горького унижения, обиды и оскорбленного достоинства» (с. 144, 150), наконец, отказ от консервативно-националистических взглядов - из-за того, что они стали не модными, смешными (в том числе и для самого С.Н. Глинки). Эти повороты в жизни и политической позиции С.Н. Глинки дали Т.А. Володиной материал для интересных размышлений об особенностях русского консерватизма начала XIX в. и русского консерватизма в целом, его многоуровневости и разноплановости (с. 166-168). Автору удалось также показать, что в определенный исторический период идеи С.Н. Глинки, равно как и А.С. Шишкова и Ф.В. Растопчина, сыграли важную мобилизующую роль для русского общества. В то же время они имели немалое значение и для развития собственно консервативной идеологии, ибо в них были заложены элементы, которые найдут продолжение у более поздних консервативных мыслителей. В частности, анализируя содержание «Русского вестника» С.Н. Глинки, Т.А. Володина точно подметила зримые черты «почвенничества», пик которого придется, как известно, на первые пореформенные десятилетия.
Основательностью и глубиной, при сравнительно небольшом объеме, отличается пятая глава - «Николай Михайлович Карамзин», - написанная В.А. Китаевым. Автору очень точно, органично удалось вписать главу в проблему, вынесенную в название всей коллективной монографии. Четко выражена ее главная мысль: противостояние Н.М. Карамзина, с одной стороны, Александра I и М.М. Сперанского - с другой, есть противо-
стояние консервативной и либеральной позиций, «Записка о древней и новой России.» -это манифест консерватизма (с. 185, 187). То же самое, по мнению В.А. Китаева, можно сказать и о второй половине царствования Александра I. Хотя в нем не было прежней реформаторской энергии, но в отдельных шагах, а особенно в нереализованных планах, присутствовало либеральное начало. И, что не менее важно, либерализм становится доминантой общественного движения, воспрянувшего после войны 1812 года. Все это, наряду с подъемом революционной активности в Европе, только «стимулировало консервативную контраргументацию Карамзина» (с. 187), другими словами, заставляло его и дальше «плыть» «против течения».
В главе также скрупулезно прослежено, как под влиянием исторической обстановки конца XVIII в. и исторических событий (Французская революция, установление наполеоновского режима во Франции, политические реалии в самой России) неуклонно происходило складывание консервативно-охранительных убеждений Н.М. Карамзина, изживались им идеи гуманистического космополитизма, вера в универсальный прогресс человечества, по крайней мере в обозримом будущем. При этом национально-патриотические мотивы, усилившиеся у Н.М. Карамзина в начале XIX в., связанные не в последнюю очередь с изменениями в русском национальном сознании в целом, были для будущего историка вполне органичны, естественно накладывались на его консервативные убеждения, можно даже сказать, вырастали из них.
В главе содержатся очень серьезные и важные теоретические размышления о соотношении либерального и консервативного мировоззрения, консерватизма и охранитель-ства, отличительных чертах консерватизма как такового, влиянии Н.М. Карамзина на последующие поколения российских консерваторов и др. К сожалению, объем рецензии не позволяет остановиться на этом подробнее. Отметим лишь одну мысль В.А. Китаева: либеральная позиция М.М. Сперанского «оказалась более созвучной ведущей тенденции исторического развития России в XIX столетии» (с. 185). Представляется, данное утверждение не столь уж и очевидно, а «ведущей тенден-
ции» больше соответствовала консервативная (подчеркнем: не охранительная) позиция. Вспомним, как тот же Александр I объяснял неудачу своих либеральных реформаторских замыслов: нет людей, не на кого опереться.
Несколько выпадает из общего контекста шестая глава, посвященная А.А. Аракчееву (авторы К.М. Ячменихин и Т.В. Соломенная). Содержание главы - описание имения самого А.А. Аракчеева и анализ его хозяйственной деятельности. В итоге получился не портрет консервативного государственного деятеля, а портрет рачительного и весьма преуспевающего помещика, в консервативных взглядах которого авторы заставляют усомниться. Не убеждают разбросанные по тексту главы характеристики А.А. Аракчеева как консерватора: «при всем своем политическом консерватизме, он не был крайним консерватором в социально-экономических вопросах» (с. 214), «Аракчеева как помещика можно назвать консерватором-новатором, поскольку он не был противником самой системы» (с. 215). Авторы приписывают А.А. Аракчееву консервативные воззрения, «поскольку ни государственный строй, ни крепостные отношения никогда не вызывали у него сомнения» (с. 213). У нас нет сомнения в консервативном характере взглядов А.А. Аракчеева, но хотелось бы увидеть в главе анализ этих взглядов и источников, в которых они отразились. Для того чтобы убедить читателя в консерватизме А.А. Аракчеева, анализа одной хозяйственной деятельности, как нам представляется, недостаточно.
Отчасти сказанное о предыдущей главе может быть отнесено и к следующей, седьмой, главе, посвященной А.Н. Голицыну (автор Р. Фаджионатто). Глава вышла достаточно объемной, в итоге получился, скорее, интересный очерк государственной деятельности А.Н. Голицына. Однако мы не увидели портрета русского консерватора. Читатель может не столько даже разглядеть у А.Н. Голицына черты консерватора, сколько домыслить их сам, основываясь при этом не на материале главы, а на хрестоматийной характеристике ведомства А.Н. Голицына как министерства «народного затмения». Осталось не до конца понятным, против какого течения шел в своей государственной деятельности А.Н. Голи-
цын. Тем более что Р. Фаджионатто сам склонен считать противоборство, в котором А. Н. Голицын потерпел поражение от А.А. Аракчеева и его сторонников, столкновением не идей и теоретических направлений, а личных интересов, борьбой за власть (с. 248, 251).
Весьма интересной, на наш взгляд, получилась восьмая глава о М.Л. Магницком, написанная А.Ю. Минаковым. Анализ взглядов М.Л. Магницкого, особенно в последний период его жизни, позволил автору главы сделать достаточно убедительный и аргументированный вывод о том, что бывший попечитель Казанского учебного округа, пусть и с определенными оговорками, «в идейном плане оказался непосредственным предшественником графа С.С. Уварова с его знаменитой триединой формулой “Православие, самодержавие, народность”» (с. 303). Вместе с тем А.Ю. Минакову не удалось, на наш взгляд, в полной мере выдержать некоторые им же заявленные во введении установки. Долгое время М.Л. Магницкий, как следует из статьи, «оставался на былых либеральных позициях» (с. 277), потом ему выпало «сыграть одну из ключевых ролей в наметившемся консервативном повороте в политике Российской империи первой половины 20-х гг. XIX века Магницкий, наряду с А.С. Стурдзой, стал одним из основных идеологов и практиков этого консервативного поворота» (с. 279). В чем же тогда его движение «против течения»? К сожалению, почти не прослежен и сам переход М.Л. Магницкого с либеральных позиций на консервативные, произошло это как-то внезапно. Не вполне ясно, чем, собственно, так уж неугоден оказался М.Л. Магницкий Николаю I именно в идеологическом плане.
Автору девятой главы, А. Мартину, удалось очень точно понять и раскрыть консервативный характер мировоззрения своего персонажа - А.С. Стурдзы. В такой же мере удалось и показать весь утопизм его намерений, вытекавших из его же глубоко консервативных убеждений, реализовать на практике, как во внутренней, так и во внешней политике, идеи Священного союза. Вместе с тем приходится с сожалением констатировать некую терминологическую невыверенность. Так, автор замечает, что русским консерваторам
первых десятилетий XIX в. нелегко было отстаивать чисто охранительные позиции. Поэтому для А. Мартина выглядит, видимо, некоторым парадоксом, что «иные русские консерваторы решились стать одновременно и охранителями, и смелыми новаторами» (с. 308). Едва ли правомерно ставить знак равенства между консерваторами и охранителями. Консерваторы все же должны отстаивать консервативные, а не охранительные позиции. В то же время сочетание элементов охрани-тельства с новаторством (возьмем это определение А. Мартина), строго говоря, и есть консерватизм в чистом виде: отстаивать то, что еще жизнеспособно, и выступать за упразднение или реформирование уже отживших политических и социальных институтов. Как убедительно показал сам А. Мартин, в случае с А.С. Стурдзой это было признание необходимости уничтожения крепостного права, хотя в данном вопросе он значительно опережал других консерваторов.
Завершает монографию глава о С.С. Уварове, написанная М.М. Шевченко. И хотя хронологически содержание главы отчасти выходит за рамки, обозначенные в названии монографии, без С.С. Уварова, этой самой, пожалуй, значительной и знаковой фигуры николаевского царствования, разговор о русских консерваторах первой трети XIX в. был бы неполным. М.М. Шевченко удалось больше, нежели дать просто портрет консерватора С.С. Уварова. Автор предлагает се-
рьезный и достаточно глубокий анализ общественно-политических процессов, происходивших в царствование Николая I (в меньшей степени отражено время Александра I, что, впрочем, вполне понятно: тогда только начиналась политическая биография будущего министра народного просвещения), активным участником которых и был С.С. Уваров. Исторический портрет самого С.С. Уварова и его консервативные воззрения отнюдь не затерялись на историческом фоне, скорее, наоборот: они получились более яркими, отчетливыми. Необходимо подчеркнуть, что М.М. Шевченко донес до читателя принципиальную мысль: сам С.С. Уваров до конца не верил в спасительную силу своих консервативных идей и своей консервативной политики, но надеялся, что ему удастся «отодвинуть неминуемые катаклизмы» хотя бы на полвека, что позволит России встретить их «более зрелой» и поэтому пройти через них «с меньшими разрушениями» (с. 405). В этом он видел, в частности, смысл своей государственной деятельности.
В заключение хотелось бы отметить, что, в целом монография получилась крайне интересной и нужной. В ней не только представлены портреты русских консерваторов первой трети XIX в., но и предпринята серьезная и во многом успешная попытка поставить и решить ряд принципиальных вопросов истории и теории консерватизма. Убежден, что книга займет достойное место среди работ по истории консерватизма в России.
О.В. Кузнецов
