CC BY
102
A.M. ИСКРА III ИСТОКИ РУССКОГО КОНСЕРВАТИЗМА
L.M. ISKRA I SOURCES OF RUSSIAN CONSERVATISM
Минаков А.Ю. Русский консерватизм в первой четверти XIX века : монография [Текст] / А.Ю. Минаков. - Воронеж : Изд-во Воронежского гос. ун-та, 2011. - 560 с.
На протяжении более чем полутораста столетий в отечественной историографии господствовало представление о консерваторах как о реакционерах. В силу этого история консерватизма была неактуальна для советской историографии. Однако необходимость изучения правого спектра политической жизни страны диктовалось самим развитием исторической науки. Снятие идеологических запретов и наличие солидного потенциала у отечественной исторической науки и публицистики способствовало проведению серьёзных, обстоятельных исследований.
Повышенный интерес к теме, которая стала не только научно значимой, но и модной, породил обилие литературы, которая за последнее двадцатилетие разрослась до гигантских размеров. Можно констатировать, что история русского классического консерватизма второй половины XIX - начала ХХ века изучена довольно хорошо, хотя и не все лакуны закрыты. Слабее, но все же сравнительно основательно, исследован славянофильский консерватизм 40 - первой половины 50-х годов XIX века. Наименее изучен ранний консерватизм. Именно этой проблеме посвящена монография А.Ю. Минакова.
По мнению Минакова, ранний консерватизм приходится на первую четверть XIX века. «Конечно, - отмечает автор, - эта хронология приблизительна, однако, если учесть, что в первой четверти XIX в., когда появились признанные теоретики и практики консерватизма, были напечатаны их произведения, носившие программный характер, возникли периодические издания и идейные объединения (общества, салоны, кружки), а лидеры этого течения заняли крупные государственные посты и периодически влияли на внутреннюю и внешнюю политику самодержавия, то можно прийти к выводу, что становление русского консерватизма произошло именно в это время» [1, с. 4].
Нельзя не признаться, что литература, в которой в той или иной степени освещалась деятельность консерваторов первой четверти XIX в., довольно обильна. В этом легко убедиться, читая обстоятельный историографический обзор, помещённый в первую главу монографии. Однако эта литература не облегчает, а затрудняет разработку темы. Это происходит вследствие того, что её представители находятся во власти мифов, созданных либерально-демократической историографией ещё в 50-е гг. XIX века. Для либералов, демократов, позднее, советских ученых, консерваторы были прежде всего противниками прогресса, врагами освободительного движения, и в силу этого сама мысль о том, что они могут быть в чем-то правы, исключена. Конечно, не все историки и публицисты разделяли эти взгляды, но именно они господствовали в отечественной историографии. Поэтому вместо обстоятельного изучения темы имело место выхватывание из контекста отдельных мыслей, которые нередко превратно истолковывались. Что же касается практической деятельности консерваторов, то она освещалась односторонне и тенденциозно. В этой связи, прежде чем приступить к освещению основных направлений практической и теоретической деятельности русских консерваторов первой четверти XIX в., автор монографии должен был аргументировано опровергнуть заблуждения, которые за более чем вековое существование выглядели как незыблемые истины. Затем надо было создать подлинные биографии консерваторов. Эти задачи Минаковым были решены и решены весьма убедительно.
Начав монографию с определения хронологических рамок, Минаков вслед за этим выделяет различные группы консерваторов. К основателям консерватизма ученый относит Г.Р. Державина, Н.М. Карамзина, А.С. Шишкова, Ф.В. Ростопчина, С.К. Глинку, М.Л. Магницкого, А.С. Стурдзу, Д.П. Ру-нича. К придворным консерваторам он правомерно отнёс великую княгиню Екатерину Павловну, вдовствующую императрицу Марию Фёдоровну и А.А. Аракчеева. Церковные консерваторы, бывшие в течение ряда лет православными оппозиционерами: архимандрит Фотий (Спасский), епископ Иннокентий (Смирнов), митрополит Серафим (Глаголевский), писатели -«архаисты» Е.И. Станевич, С.И. Смирнов и близкая к придворным кругам А.А. Орлова-Чесменская. Особую группу консерваторов, по мнению Мина-кова, составляли «правые» масоны: И.Я. Поздеев, П.И. Голенищев-Кутузов, Д.П. Рунич.
Деятельность же консерваторов как групповая, так и персональная, обстоятельно освещена в соответствующих разделах монографии.
Одним из интереснейших разделов монографии является раздел, по-свящённый М.Л. Магницкому. Последний представлял собою, казалось бы, хорошо известную зловещую фигуру. Магницкому приписывали стремление разрушить Казанский университет, обвиняли в изгнании лучших профессоров университета (11 из 25) и замене их благонадёжными гимназическими учителями. Обвинялся он и в насаждении казарменного режима в университете. «Ревизия Казанского университета, осуществлённая Магницким, - пишет Минаков, - обычно интерпретировалась в отечественной историографии как «погром»... Миф о погроме явился одним из важнейших элементов, на которых держалась историографическая конструкция «реакционного поворота 1820-х годов», в которой казанская ревизия приобрела характер важнейшего, знакового события, ключевого для внутренней политики этого периода, став своего рода символом мракобесия, обскурантизма и крайней реакции» [1, с. 241].
Десятилетиями вышеназванный миф уводил историческую науку на ложный путь. Демифологизация давно назрела, и именно Минаков осуществил её, обнаружив отсутствие источникового обоснования концепции «погрома». В «прогрессивной» литературе закрепилось мнение о том, что Магницкий проводил ревизию, преследуя исключительно политические цели (разумеется, реакционные), будучи при этом невежественным чиновником, не знающим особенностей университетской жизни. Опровергая эти голословные утверждения, Минаков пишет, что отчёт Магницкого о произведённой им ревизии свидетельствует о том, что главная задача последней заключается в проверке финансового состояния университета и его административной и хозяйственной части. Текст же отчёта и некоторые подробности биографии Магницкого служат доказательством его компетентности. Ревизия выявила вопиющие недостатки, злоупотребления, должностные преступления, весьма крупные денежные растраты, фальсификацию экзаменов, сомнительную квалификацию большинства преподавателей и сомнительный моральный облик их же. В этой связи массовые увольнения, за которые так долго клеймили Магницкого, были оправданы. Указав на это, автор монографии обратил внимание на то, что по политическим мотивам Магницкий уволил только одного профессора И.Е. Срезневского. Все же остальные увольнялись 1) в связи с преклонным возрастом; 2) из-за низкой квалификации; 3) из-за склонности к алкоголю. В то же время подлинные таланты - К.И. Лобачевский, И.М. Симонов - были взяты под покровительство Магницкого.
Что же касается пресловутого «разрушения университета», то, как показал Минаков, под ним Магницкий понимал кардинальные изменения в системе преподавания и административно-хозяйственного управления. Радикальнее был настроен министр А.Н. Голицын. Именно он, а не Магницкий предлагал ликвидировать университет. Вместе с тем преобразовательная деятельность Магницкого критиковались практически всеми историка-
ми, включая и Минакова. Однако стремление последнего к непредвзятому подходу, к учёту всей совокупности фактов сделало его позицию обстоятельнее, чем у других. Так, попытки Магницкого положить в основу преподавания всех без исключения наук «дух Святого Евангелия» была отрицательно оценена в литературе. При этом было упущено важное обстоятельство, на которое обратил внимание Минаков. Приведя, как и другие авторы, целый ряд положений, которые должны были направлять преподавание, Минаков пишет: «Вышеприведенные суждения были лишь вставлены в тексты уже сложившихся учебных курсов и не могли существенно изменить общий дух и направленность преподавания университетских наук. Но они закономерно должны были вызвать обвинение в обскурантизме и мракобесии, что и произошло на практике» [1, с. 253].
Автор монографии далее не развивал эту тему, не желая выходить за рамки своего исследования, но, тем не менее, затронул вековую проблему, сущность которой в незатихающем, то явном, то скрытом, противоборстве русской интеллигенции с бюрократией. Последняя, пусть и по-разному, в зависимости от эпохи и персоналий, но с неизменным упорством, пыталась в соответствии со своими формализованными представлениями организовать учебный и научный процесс. Но поскольку читают лекции, занимаются со студентами, ведут исследования всё-таки профессора, а не администраторы, то дело сводится к выполнению в большей или меньшей степени ряда формальностей, которые не имеют решающего влияния ни на преподавание, ни на научное исследование, но зато вызывает раздражение, и при более острой ситуации, озлобление профессуры.
Одним из чрезвычайно важных вопросов в истории русского консерватизма является вопрос о его зарождении. В отечественной историографии широко распространена точка зрения, согласно которой консерватизм - это реакция крепостников на Просвещение и Великую французскую революцию. Полагаем, что это неполное и не совсем верное определение. К тому же его сторонники не допускают мысли о том, что охранители могут быть хоть в чем-то правы. В этой связи заслугой Минакова является рассмотрение проблемы непредвзято и всесторонне. Русский консерватизм в период возникновения, пишет ученый, «представлял собой реакцию на радикальную вестер-низацию, проявлениями и главным символом которой в XVIII - начале XIX вв. стали реформы Петра I, либерализм Александра I... проекты преобразований М.М. Сперанского, галломания русского дворянства, наполеоновская агрессия против Российской империи, Тильзитский мир 1907 г., Отечественная война 1812 г., а также послевоенная политика создания экуменического евангельского государства, приведшая к понижению статуса православной церкви как государственной» [1, с. 59-60].
Долгие годы прогрессивными у нас считались те проникавшие с Запада идеи, которые были направлены на разрушение монархических, социально-экономических и религиозных устоев страны. Те же, кто им противодействовал, объявлялись врагами прогресса. При этом не учитывалось, что формально-прогрессивные преобразования недопустимы, если для их осуществления в стране нет объективных условий. Так, необходимость существования самодержавия в России того времени была очевидной, и попытка изменить политический режим окончилась бы катастрофой. Сложнее было с крепостничеством. Дальновидные политики считали его злом. Но решать взрывоопасную проблему в условиях постоянных войн нельзя. Угроза России не ограничивалась одним проявлением вроде антимонархизма, а была многолика и всеобъемлюща. Заслугой Минакова является то, что он показал, описал и удачно назвал это явление радикальной вестернизацией.
Что же касается влияния западных консерваторов на русских, то Ми-наков его признает, но обоснованно считает небольшим. Указывая на то, что консерватизм не является универсальной идейной системой, ученый отмечает, что в русском консерватизме имелось магистральное направление, ко-
торое сформировалось под влиянием основных факторов русской истории. Прежде всего, это православие, влияющее на все стороны общественной жизни - от быта до политики. «Огромную роль также играла идея мощного, централизованного иерархического государства... Наконец, большую роль в формировании русского консерватизма сыграло сознательное неприятие определённых западноевропейских политических и культурно-религиозных традиций: конституционализма, парламентаризма, республиканизма, реформаторских религиозных течений, разрушительных для церковно ортодоксии» [1, с. 61].
Резюмируя вышесказанное, Минаков пишет: «Главным течением в русском консерватизме изначально было то, для которого приоритетными ценностями выступали православие, сильное централизованное государство, русский национализм. Наиболее развитые классические формы русского дореволюционного консерватизма, в целом, являлись своего рода развёрнутым обоснованием формулы «православие - самодержавие - народность» [1, с. 61].
Думается, что со всеми этими суждениями и выводами следует согласиться. Прослеживая зарождение различных течений в консерватизме, Ми-наков отмечает, что первые из них были мало связаны с православной церковью и свою цель видели в борьбе с галломанией и защите традиционных устоев. В нашей литературе значение борьбы с галломанией явно недооценивалось, а саму галломанию сводили к предпочтению французского языка, французского быта и манер. Между тем, галломания не только могла духовно ослабить дворянство накануне наполеоновского нашествия, но и вело их к утрате национальной самоидентификации, к потере духовных связей со страной и народом. Поскольку же дворянство осталось бы господствующим сословием, постольку Россия превратилась бы в политическую химеру. В этой связи обстоятельное освещение Минаковым проблемы «русские консерваторы против галломании» является ценным вкладом в историческую науку.
На политическую арену консерваторы, не приняв либерального курса Александра I, выступили как оппозиционеры. Вследствие этого они не допускались на высокие государственные посты, а А.С. Шишков и Ф.В. Ростопчин попали в опалу. Отмечая особенность русского консерватизма, Минаков совершенно обоснованно писал, что она «заключалась в беспрекословной ориентации на верховную власть, использование её политических и административных рычагов, а не создание собственной политической организации. Выполнение своих программных требований консерваторы переадресовывали монарху» [1, с. 454]. К сказанному следует добавить то, что даже когда в начале ХХ в. у консерваторов появились свои политические партии, они продолжали возлагать надежду на царскую инициативу. В результате крах потерпели и консерватизм, и монархия.
Второй этап зарождения консерватизма Минаков начинает с Тильзит-ского мира 1807 г. и доводит его до Отечественной войны 1812 г. Есть все основания принять эту хронологию. Поражения от Наполеона I, позорный, по мнению общественности, Тильзитский мир вызвал взрыв национализма и антифранцузских настроений. Многие бывшие поклонники просветительской литературы, указывает автор монографии, превратились в отчаянных консерваторов и убеждённых националистов. В результате консерваторы получили широкую поддержку в обществе вместе с другими дворянскими группировками и вынудили царя отказаться от либерального курса и уволить его главного вдохновителя М.М. Сперанского.
В 1807 г. в общественном сознании, в донесениях иностранных дипломатов закрепилось мнение о возникновении «русской партии». И именно эта состоящая из консерваторов «партия» способствовала духовной мобилизации русского общества накануне наполеоновского нашествия. В монографии убедительно показано, что национально-патриотические воззрения, страстными пропагандистами которых были А.С. Шишков, Ф.В. Ростопчин,
С.В. Глинка и др., отвечали жизненным интересам России и помогали в борьбе за национальную самостоятельность. В результате ситуация стала складываться в пользу консерваторов. Это проявилось и в служебном росте. Так, бывшие опальные А.С. Шишков стал государственным секретарём, а Ф.В. Ростопчин - генерал-губернатором Москвы. Друг и единомышленник Н.М. Карамзина И.И. Дмитриев стал министром юстиции, а в управление военными делами вступил А.А. Аракчеев.
Русский консерватизм имел ряд центров. Деятельность каждого из них была обстоятельно освещена автором монографии. Одним из центров была «Беседа любителей русского слова». О «Беседе» писали неоднократно. При этом основное внимание уделялось полемике архаистов «Беседы» со сторонниками «нового слога». Минаков сумел глубже взглянуть на проблему. «Дискуссия о «старом и новом слоге». привела к попытке конструирования консервативно-национальной традиции не только в сфере языка, но и в сфере культуры в целом, началась разработка определённой версии русской истории» [1, с. 450-451]. «Беседа», - писал далее ученый, - сыграла важную политическую роль, обеспечив идеологическую победу консерваторов над представителями правительственного либерализма в канун войны» [1, с. 139].
Другим центром консерваторов был двор вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны. Но особое внимание, и совершенно оправдано, Мина-ков уделил Тверскому салону великой княгини Екатерины Павловны. Её роль в политической жизни России трудно переоценить. В ещё большей степени это относится к самой крупной фигуре окружения великой княгини -Н.М. Карамзину.
Проанализировав взлёты и падения ранних консерваторов, Минаков пришёл к обоснованному выводу, согласно которому звёздный час «русской партии» пришёлся на 1812-1814 гг. Именно в это время консерваторы были особенно востребованы, и они на деле доказали свою необходимость. 1812 год, пишет Минаков, сыграл огромную роль в становлении консерватизма. В советской историографии, отмечает ученый, принято считать, что декабризм был порождён Отечественной войной 1812 года, но то же самое можно сказать и о консерваторах. Им была предоставлена беспрецедентная возможность для озвучивания своих идей, и они её реализовали. Так, Шишков стал главным идеологом и пропагандистом Отечественной войны 1812 г.; а Ростопчин - афишами, Глинка - статьями в «Русском вестнике» - поднимали боевой дух народа. Выдающимся военным организатором оказался А.А. Аракчеев.
Подводя итог, Минаков делает вывод, согласно которому 1812 год стал решающим в становлении консерватизма. Последний имел различные течения, но стержневым стало то, которое имело галлофобскую направленность. Будучи ранее «маргинальным» течением, оно оказалось максимально востребованным накануне Отечественной войны 1812 г. и поэтому смогло вытеснить «те идеологические представления, которые были характерны для просвещённого абсолютизма и александровского либерализма» [1, с. 453].
Однако после победы над Наполеоном национализм перестал быть востребован на государственном уровне, «началась эпоха Священного Союза и религиозно-мистических экспериментов, окрашенная в космополитические тона» [1, с. 189]. Соглашаясь с вышеизложенным, мы полагаем, что один аспект в монографии упущен. Консерваторам, которых привлекали к власти во время смертельной опасности и снимали с высоких постов по избавлению от последней (Шишкова, Ростопчина, Дмитриева), следовало бы понять, что полагаться целиком на царя, а тем более на такого как Александр I, не стоит. Благословенный придерживался каких угодно принципов: космополитических, мистических, отвлечённо-просветительских, но только не национальных. Обстоятельства вынудили царя сыграть в 1812-1814 гг. роль русского патриота, но именно сыграть, ибо таковым он никогда не был. После победы над Наполеоном он не только не остался на национально-патриотических по-
зициях, но фактически вступил на антинациональный путь. Разумеется, он желал могущества своей империи, но прежде всего потому, что в этом случае могущественным становился он сам. Консерваторы видели это, но никаких уроков из этого для себя не извлекли.
Идеальная монархия, которая жила в умах и сердцах консерваторов, во многом отличалась от александровского варианта. Но именно царь должен был, по убеждению консерваторов, осуществлять поворот в нужном направлении. Чрезмерное почтение к царской власти лишало консерваторов понимания того, что они должны бороться за власть, а не полагаться на то, что удастся убедить царя. Столетие спустя консерваторы начала ХХ в. тщетно ждали царской инициативы и дождались 1917 года.
Завершающий этап становления русского консерватизма Минаков относит к 1815-1825 гг. Особое внимание он совершенно обоснованно уделил «православной партии». Победа в войне не сняла все вопросы и вряд ли продуктивно упрекать самодержавие, равно как и другие европейские монархии, в стремлении во имя собственной безопасности не допустить повторения революции. Противовес просветительским и революционным идеям виделся в христианстве. Однако западнически ориентированные царь и его приближенные духовную опору видели не в православии, а державное могущество -не в национальной России, а в курсе «на создание «общехристианского» или евангельского государства, идеологической основой которого был экуменический вариант христианства и протестантский мистицизм» [1, с. 211]. На наш взгляд, даже революционные идеи не были столь опасны для России, нежели попытка вытеснить русские духовные основы на второстепенные позиции. Минаков обстоятельно показал как православная партия, в которую входили не только духовенство, но и светские люди, вела тяжёлую борьбу и победила.
Опаснейшим соперником православной церкви было Библейское общество, в котором преобладали мистики западноевропейского толка и масоны. Членом общества был и царь. Оценивая ситуацию, Минаков пишет, что демонстративная поддержка императора Библейского общества сделало членство в нем своеобразным заверением в лояльности. Библейское общество оказалось первой в России общественной организацией, созданной государством и подконтрольным ему. Оно должно было стать объединением политической элиты, обеспечивающей царю опору и кадры для правительственной администрации. Это сводило на нет Табель о рангах, ибо кадры должны были подбираться не в соответствии с чиновничьей иерархией, а по принципу идейного единства. В то же время православная церковь была ослаблена. Создание Министерства духовных дел и народного просвещения лишало православную церковь господствующего положения и уравнивало её не только с христианскими конфессиями, но и с нехристианскими. Тем не менее, «православная партия» победила соперников. Министерство было реорганизовано, «Библейское общество» закрыто.
В историографии неоднократно указывалось на важную роль православия в системе консервативного мировоззрения. Но вопрос о том, какие аспекты православия и когда именно выдвигались на первый план, не совсем ясен. Вклад Минакова в его разъяснение велик. Ранних консерваторов, по его обоснованному мнению, трудно назвать людьми полностью воцерковленными. «Православие для них было прежде всего символом национальной идентификации и политической лояльности» [1, с. 342]. Для Карамзина, пишет автор монографии, православие было своего рода «совестью самодержавной системы». При этом духовная власть, по убеждению Карамзина, находясь в тесном союзе со светской властью, должно иметь особую сферу деятельности. Подчинение же государству ведёт церковь к утрате её священного ореола, что вызывает ослабление веры у людей. В маловерах же государство не заинтересовано, ибо в чрезвычайных обстоятельствах они будут думать о себе, а не о родине и государстве.
Остановившись на проблеме церковного консерватизма, Минаков указал, что православие в воззрениях консерваторов приобретает характер идеологии, противостоящей экуменизму, мистицизму, масонству. «Представляется, что именно система православных ценностей оказало существенное воздействие на формирование русского консерватизма, блокировав процесс рецепции иноконфессиональных консервативных западных доктрин. С 1824 года монархическая власть более не ставила под сомнение статус православия как господствующей религии, а русский консерватизм отныне базировался исключительно на православии» [1, с. 455].
Соглашаясь практически со всем вышеизложенным, мы позволили себе обратить внимание на отдельные спорные вопросы. Отстояв положение православия как господствующей религии, её ревнители не стали добиваться самостоятельности церкви, примирившись с её зависимостью от государства. Совестью для самодержавной монархии, церковь, как того хотел Карамзин, так и не стала. Возросло внимание к обрядовой стороне, ужесточилась церковная цензура, и, например, в социальной сфере церковь послушно следовала за правительственным курсом. Впрочем, некоторые представители духовенства не отказывались от критики той части дворянства, образ жизни которой был далеко не христианский. Автор монографии привёл обширные высказывания на этот счёт знаменитого архимандрита Фотия (Спасского). Последний обличал светских людей за несоблюдение постов, за непосещение церкви, за увлечение балами, театрами и т.д. Однако вряд ли полумонашеский образ жизни, который хотел навязать Фотий, улучшил бы положение в стране. Образованное же общество его никогда бы не приняло. Подлинным же позором для самодержавия и господствующей церкви было пребывание миллионов православных крестьян в крепостной зависимости у польских помещиков - католиков - злейших врагов России. Безучастными к сложившейся ситуации оказались и ранние консерваторы. Отчасти это можно объяснить тем, что последние считали ликвидацию крепостного права несвоевременной мерой. Заметим, что автор монографии, сравнив воззрения на крестьянский вопрос правительственных кругов и консерваторов, совершенно верно охарактеризовал последних как более умеренных и примитивных.
В заключении, подводя итог, подчеркнём, что монография А.Ю. Мина-кова представляет собой фундаментальное исследование, вносящее заметный вклад не только в изучение раннего консерватизма, но и в историю внутренней политики, а также историю общественно-политического движения и общественно-политической мысли России.
