CC BY
34
С.Ф.Кузьмина (Минск)
РЕЛИГИОЗНЫЙ ОПЫТ ДОСТОЕВСКОГО В КОНТЕКСТЕ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Достоевский был убежден в духовном происхождении человека (19 (1), 85): "Бог вдунул в него дыхание жизни (но скверно, что грехами своими человек может опять обратиться в скота" (29 (2), 85). Творчество Достоевского и актуально, и генетически связано с духовными, тысячелетней давности, традициями русской литературы, в основании которой лежит принятие Русью христианства. Достоевский открыл Святую Русь на каторге, среди преступников, к которым принадлежал и сам. Евангелие читалось им четыре года не только как единственная разрешенная книга, а именно как Благовестие. С Евангелием Достоевский не расставался до самой смерти. Выявление цитат, аллюзий, внутренних отсылок к Библии дает представление о религиозной сфере Достоевского, преломленной в творчестве, хотя личный религиозный опыт не может и никогда не вмещался лишь в "текст" (буквально читают Евангелие старый слуга Григорий, а любимого Достоевским Исаака Сирина — Смердяков).
Евангелие имеет жизненно важный смысл для героев Достоевского. Воскрешение Лазаря (Ин.11, 1—44), читанное Соней Расколь-никову-убийце, Послание Лаодийской церкви (Ап.3, 14—17), прочтенное книгоношей Степану Трофимовичу, дает надежду на обновление и духовное перерождение. Видение Алеши Каны Галилейской (Ин. 2, 1—11) у тела почившего Зосимы утверждает веру в воскресение. Эпиграф к роману "Бесы" (Лк.8, 32—36) определяет главную идею: "...исцелившийся человек, из которого вышли бесы, сидит у ног Иисусовых" (29 (1), 145). Романные события могут быть поняты
лишь в проекции на Евангелие, но Священное Писание Достоевского — "не культурный фон", не "контекст" и не "текст в тексте", а духовно необходимая и единственная реальность, достоверность которой не подлежит сомнению, как и истинность творений Святых Отцов Восточной Церкви, духовных подвигов Сергия Радонежского и Феодосия Печерского, подвижников благочестия. Вглядываясь в сущность современных ему событий, Достоевский рассматривал их с точки зрения православия и народной правды, иногда жалуясь: "я вечно брал темы не по силам себе" (191, 145).
Для Достоевского Христос и народная правда составляют единство, он отстаивает мысль, что "любовь народа русского есть Христос, и он любит образ его по-своему, то есть до страдания. Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа он гордится более всего" (глава "Влас" в "Дневнике писателя" за 1873 г.). Как значимо личное признание Достоевского: "Да, народ наш груб, хотя и далеко не весь, о, не весь, в этом я клянусь уже как свидетель, потому что я видел народ наш и знаю его, жил с ним довольно лет, ел с ним, спал с ним и сам к "злодеям причтен был" <...>, от него я принял вновь в мою душу Христа, которого узнал в родительском доме еще ребенком и которого утратил было, когда преобразился в свою очередь в "европейского либерала" <...> Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты, во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибется <...> А идеал народа — Христос" (26, 152).
Своих положительных героев — Зосиму, Тихона, Алешу, Мар-келова Достоевский наделяет уникальным знанием евангельских истин; герои, отверженные жизнью и социумом — Соня Мармеладова и Мармеладов, Раскольников (в эпилоге "Преступления и наказания"), Таинственный посетитель — ненаказанный убийца, Митя Карамазов, осужденный за несовершенное им преступление, по-разному, но приходят к Христу. Лебедев и Ипполит толкуют Апокалипсис. Герои, не достигшие покаяния, примирения с собой и людьми, не любящие ни мира, ни себя, мучаются поисками бога и Благовестия. Карамазовы приходят в келью к Зосиме, чтобы разрешить семейные тяжбы. Ставрогин ходил по монастырям и именно к Тихону — монастырскому старцу идет на исповедь со своими жалкими листками о совершенном им преступлении — надругательстве над ребенком, что по Евангелию является одним из самых страшных грехов. Дите само по
себе не является благовестием, оно связано с тайной жизни и любви, его чистота и незнание-всеведение — отражение младенца-Христа, в нем надежда и обетование. Надругательство над ребенком — бунт против Бога и Богородицы (ср. у Пушкина — слова юродивого о том, что нельзя молиться о царе-Ироде: "Богородица не велит"). Ставро-гин — трагический "целый социальный тип". Достоевский толкует его как "наш тип, русский, человека праздного, не по желанию быть праздным, а потерявшего связи со всем родным и, главное, веру, развратного из тоски, но совестливого и употребляющего страдальческие судорожные усилия, чтобы обновиться и вновь начать верить". Основу психологически сложного рисунка духа этого героя автор видит так: "Это человек, не верующий вере наших верующих и требующий веры полной, совершенной" (29 (1), 232).
Опыт Достоевского — зрителя тайных и явных движений души, вмещает знание о бесовском, демоническом, сатанинском и зверином началах человека, и знание об ангельском, непорочно-чистом, духовном, горнем и высшем — обоженном состоянии, когда земное и небесное, человеческое и божественное сливаются (не в метафорическом, поэтическом, смысле, а конкретно зримом, явленном и выявленном в судьбе). В этом видении писатель-мыслитель знал точно и конкретно, что всякая душа стенает и плачет, но ее страдания есть единственный путь к спасению, а значит и счастью. Достоевский не судит героев. Они так ярки и жизненны, так мучительно востребованы читательским вниманием потому, что в них выявлены общие для человека заблуждения и прелести (от "прельщать" — соблазнять, сбивать с пути): идеи золота-богатства как спасения от житейских тягот (идея Ротшильда — у Аркадия в "Подростке"), власти над другими (Раскольников), сладострастия, гедонизма как бегства от неминуемой смерти (карамазовщина), превосходства ума над стихией живой жизни, грех высокоумия (Иван Карамазов), наконец, — бунт против Бога и его законов — бунт окончательный, бесповоротный. "Мы уже давно не с Тобой, а с ним!" (антихристом) — "Поэма" Ивана Карамазова. Писатель сохраняет Христову любовь к малым сим", грешникам и убогим, юродивым1, сирым и отвергнутым, во имя которых и пришел Сын Человеческий, что является фундаментальным качеством тысячелетней духовной традиции русской культуры.
Опыт Достоевского уникален для XIX в., спор писателя с либеральным и демократическим лагерем интеллигенции продиктован
его религиозными взглядами. Разойдясь со многими современниками, Достоевский оказался близок к истокам православия на Руси. Сопоставительный анализ первого памятника древнерусской литературы — "Слова о Законе и Благодати" митрополита Иллариона и творчества Достоевского раскрывает единство авторов во всем, что касается русского благочестия, богомыслия и богословия, христианской антропологии, целеполагания частной и государственной жизни.
Тема бесчеловечности закона присутствует в романе "Идиот", в котором князь Мышкин радуется, что на его родине нет смертной казни и печалуется о страхе, который испытывает при неотвратимости гильотины преступник. Закон, оправдывающий грех, убивает человека. Об этом рассказывает Макар Иванович в "Подростке". Солдат, повинившийся на суде, оправдан, но заканчивает жизнь самоубийством: "Вот каково с грехом-то на душе жить" (эта же мысль и в "Преступлении и наказании"). Дмитрий Карамазов, невинно осужденный, независимо от закона стряхивает с себя "ветхого человека" и перерождается, духовно воскресает.
У Достоевского отмечается соприкосновение с текстом Иллариона в случаях прямого сопоставления закона и Благодати. В "Поэме" Инквизитором прямо говорится и ставится Христу в вину то, что "вместо твердого древнего закона [закона Моисея. — С.К. ] — свободном сердцем [по Благодати. — С.К.] должен был человек решать впредь сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ пред собою". По Иллариону Лик Христа — достаточное, но и необходимое условие веры. Вера отменяет закон и дает сородство, сопричастие Отцу и Сыну и Святому Духу. Все верующие, по Иллариону, сыны Божьи, христиане. Эта же мысль лейтмотивна для всего творчества Достоевского.
Илларион и Достоевский в центр аксиологической системы помещают Христа, "дающего жизнь всему миру"2. Шкала ценностей земной жизни и истории становится христоцентричной. Христос становится центром, на который проецируется все бытие, личное и государственное, мировоззренческие системы, эстетика и этика. У Дос-тоевского провиденциальное и историческое, персоналистичное и универсальное, широчайший фонд русской жизни видится и понимается через Христа. Высшей целью исторического развития Достоевский считает обожение и встречу с Христом: "И не заключается ли
все, все, чего ищет он [русский народ. — С.К.] в православии? Не в нем ли одном и правда, и спасение народа русского, а в будущих веках и для всего человечества? Не в православии ли одном сохранится божественный лик Христа во всей чистоте? И может быть, главнейшее предизбранное назначение народа русского в судьбах всего человечества и состоит лишь в том, чтоб сохранить у себя этот божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, явить этот образ миру, потерявшему пути свои!" — писал Достоевский (21, 59). Эта же мысль звучит и в словах старца Зосимы: "Образ Христов хранят пока в уединении своем благолепно и неискаженно, в чистоте правды бо-жией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира. Сия мысль великая. От востока звезда сия воссияет" (14, 284). Первый русский проповедник благовествует о цветущей церкви, растущем христианстве, столице, освященной иконами святых. Церковная, культурная и государственная политика слиты воедино, Благодать дает "симфонизм" жизни — "Бог всему тому Строитель"3. Для Достоевского этот тип жизни, истории и культуры становится чаемым идеалом.
Достоевский создает широчайшие художественные полотна, динамика движения которых и психологическое напряжение пропорциональны поиску идеала, центра и истины. "Я не мог не представлять себе временами, как будет жить человек без Бога и возможно ли это когда-нибудь, — признается Версилов. — Сердце мое решало всегда, что невозможно; но некоторый период, пожалуй, возможен" (13, 378). Он предчувствует "великое сиротство" людей. Эта картина в воображении "деиста" Версилова заканчивается образом Христа и его Воскресением: "Я не мог обойтись без него, не мог не вообразить его, наконец, посреди осиротевших людей. Он приходил к ним, простирал к ним руки и говорил: "Как могли вы забыть его?" И тут как бы пелена упадала со всех глаз и раздавался бы великий и восторженный гимн нового и последнего воскресения" (13, 379). Утвердительна и пророчески точна осанна Зосимы: "Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру. Буди, буди!" (14, 287).
Достоевским ставится вопрос, выдержит ли сознание усечен-ность догмата о Богочеловечности Христа, возможно ли отбросить Божественную природу Спасителя и присвоить Ее себе, став, таким образом, человекобогом. Этот "эксперимент" раскрывается в диалоге
Кириллова со Ставрогиным (10, 189). Христос своей жертвенной смертью спасает мир, побеждает саму смерть, самозванный бог из человеков логически приходит к необходимости убить себя. Достоевский раскрывает трагедию самоволия, гордыни и богоотступничества, нелепость и трагическую абсурдность антропоцентризма в целом. Человекобожество ведет к антропофагии. Эта мысль Достоевского раскрыта в "Бесах" со всей отчетливостью.
Одна из основных идей тысячелетней истории русской культуры — идея о призвании Руси в общемировом развитии. Национальное самоопределение Руси, по Иллариону, связано с принятием православия, обильным источником Благодати и Свободы, что рождает и особое отношение между русским государством и теми национальными образованиями, которые раньше Руси приняли христианство. Илларион, проповедуя о "великом и дивном" крещении Руси, высказывает идею равенства Руси по Благодатным дарам, которые "простираются на все края земные". Мотив равенства народов перед Богом звучал и в речи Константина Философа на диспуте в Венеции перед "немецким", т.е. католическим священником, и сторонниками "ереси триязычия". Равная среди равных, Русь, по мысли Иллариона, обладает преимуществом "новых мехов", куда вливается "новое вино". Она не знала Закона и греха Закона, язычество преодолено по Благодати, теперь — по Благодати Русь несет Христа. В этом — мессианизм русской нации. И Достоевский разделяет эту точку зрения, страстно отстаивая достоинство, величие и духовную красоту русского народа. Илларион провидит новые исторические связи между народами — не родоплеменные, а духовные, через обетование, данное "всем языкам". Эту концепцию разделяет Достоевский, она глубоко современна и на пороге третьего тысячелетия. Вера в духовное единство человечества не допускает нетерпимости, мести, античеловеческих злодеяний. "Окончательную сущность русского призвания" Достоевский видит в "разоблачении перед миром русского Христа, миру неведомого, и которого начало заключается в нашем родном православии" (291, 30). Отсутствие национального эгоизма привело к тому, что, по словам Версилова: "У нас создался веками какой-то нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, — тип всемирного боления за всех" и он "хранит в себе будущее России" (13, 376). Идеал русского православия, по Достоевскому, есть "сначала духовное единение человечества во Христе, а потом уж,
в силу этого духовного соединения всех во Христе, и несомненно вытекающее из него правильное государственное и социальное единение" (Дневник писателя. 1877, май-июнь). И в этом огромная сила Божьего промысла и провиденциализма, о котором так горячо благо-вествовал Илларион, и с такой проницательностью писал Достоевский. "Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая православная Русь. Берегите же народ и оберегайте сердце его. В тишине воспитайте его. Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей народ — богоносец" (14, 285). <Ср.: "Ибо все вы сыны Божии по вере во Христа Иисуса" (Галат. 3:26)>.
Сопоставление первого авторского памятника древней Руси с творчеством Достоевского заставляет по-новому оценивать значение религиозного опыта писателя в контексте духовных традиций русской литературы.
Примечания
1 См.: Иванов В.В. Безобразие красоты: Достоевский и русское юродство. Петрозаводск. 1993. С.63- 118.
2 Илларион. Слово о законе и Благодати. М., 1994. С.63.
3 О христиоцентричности художественно-философского мышления Достоевского см.: Буданова Н.Ф. Достоевский о Христе и истине // Достоевский: Материалы и исследования. СПб., 1992. Т. 10. С.21-29; Котельников В.А. Кенозис как творческий мотив у Достоевского // Там же. СПб., 1994. Т. 13. С.194-200; Лосский Н.О. Достоевский и его христианское миропонимание // Бог и мировое зло. М., 1994. С.83- 107. Преп. Иустин (Попович). Достоевский о Европе и славянстве СПб., 1998. С.122- 134.
