CC BY
27
Пока еще есть время и возможность избежать катастрофы. Я хотел бы, чтобы эту статью рассматривали как предупреждение.
«Новая газета», М., 7-10 августа 2003 г.
Дмитрий Фурман, Киммо Каариайнен,
историки
РЕЛИГИОЗНАЯ СТАБИЛИЗАЦИЯ В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ
Цель данной статьи — показать отношение к религии, которое сложилось в современном российском сознании. При этом мы исходим из данных всероссийских опросов, проводившихся Академией наук Финляндии и Российской академией наук в 1991, 1993, 1996, 1999 и 2002 гг. В конце 80-х — начале 90-х годов Россия пережила глубочайший революционный кризис. Одним из его компонентов было и радикальное изменение отношения к религии. Это отношение постепенно менялось еще при советской власти. Коммунистическая идеология умирала, и параллельно в связи с этим процессом началось обращение к религии, медленное переворачивание «идеологических знаков». В период революции 1989—1991 гг. этот процесс вышел наружу и принял форму обвала. Количественные изменения перешли в качественные. Сейчас, десять лет спустя, революционный кризис позади. Общество успокоилось, стабилизировалось, и одним из элементов этой стабилизации является «религиозная стабилизация». Самый важный вывод, который мы можем сделать из последнего опроса 2002 г., заключается в том, что за период с 1999-го и даже с 1996 г., в отношении россиян к религии почти ничего не изменилось. Религия заняла в общественном сознании относительно прочное место. Далее мы постараемся показать это место.
Одной из особенностей постсоветского российского сознания является всеобщее положительное отношение к православию. В 1999 г.
казалось, что улучшаться ему уже некуда (44% опрошенных относились к православию «очень хорошо» и 50 — «хорошо»). Тем не менее в 2002 г. оно стало еще лучше — 52 и 44%. Мы все же полагаем, что в этом отношении достигнут пик — еще более высокие цифры представить уже трудно. Это отношение, приобретшее характер общенационального консенсуса, лишь в незначительной степени связано с верой в Бога. Положительное отношение к православию — это и положительное отношение к РПЦ как к институту, доверие к которому долгое время превышало доверие ко всем другим институтам. Сейчас, после произошедшего со сменой Б.Ельцина В.Путиным колоссального роста доверия к президенту, РПЦ в иерархии институтов по степени доверия перешла с первого места на второе. При этом громадное доверие к РПЦ в значительной мере — это «идейное» доверие, основанное на общей высокой оценке православия, а не на опыте, ибо средний русский, как мы это увидим дальше, сталкивается с институтом церкви крайне редко.
Как положительное отношение к православию и церкви обладает всеобщим, общенациональным характером и лишь в малой мере связано с верой в Бога, так и самоидентификация как православных охватывает отнюдь не только верующих. Среди опрошенных в 1999 г. православными назвали себя 82% всех русских респондентов, в том числе 42% атеистов, в 2002 г. — 80% всех респондентов (при 81% -русских в выборке), в том числе 47% атеистов. Смешная, на первый взгляд, фраза белорусского президента А. Лукашенко: «Я —
православный атеист», на самом деле вполне адекватно отражает состояние сознания многих россиян. Самоидентификация как православных практически означает самоидентификацию как русских, признание того, что православие — неотъемлемый и обязательный компонент «русскости». Теперешнее всеобщее хорошее отношение к православию — это отнюдь не хорошее отношение к религии вообще. Отношение к другим много хуже. Более того, существует явная связь между положительным отношением к православию и негативным — к другим религиям. Рост положительных оценок православия
сопровождается ростом негативных оценок всех других религий.
Идея особых привилегий православию, придания ему официального характера очень популярна, и популярность эта растет. И хотя в массовом сознании она вполне может сочетаться с идеей равенства религий — и процент согласных с привилегиями, и процент согласных с равенством значительно превышают 50 (то есть, многие респонденты придерживаются принципа: «все религии равны, но некоторые более
равны, чем другие») — тем не менее тенденция достаточно очевидна. Если в 1996 г. удельный вес решительных приверженцев равенства («полностью согласны») превышал удельный вес решительных сторонников привилегий на 9%, то в 2002 г., наоборот, удельный вес первых был на 3% меньше удельного веса вторых. Растет и популярность всякого рода запретов и ограничений на деятельность новых религий, достигшая, на наш взгляд, удивительно высокого уровня. Более того, несмотря на то, что российское общество совсем недавно было почти тотально атеистическим, в массовом сознании возникла склонность к запрету антирелигиозной, атеистической пропаганды. Большинство против таких запретов, но меньшинство, которое их поддерживает, на наш взгляд, удивительно велико. Так, за запрет противникам религии преподавать в университете — 18%, за изъятие антирелигиозных книг из местных библиотек — 22%.
Всеобщий характер положительных оценок православия, православной самоидентификации и негативного отношения к новым для России религиям, широкое распространение идеи придания РПЦ официального статуса и функций идеологического контроля и ограждения ее монополии запретами в отношении иных религий — стабильные элементы нового состояния российского массового сознания. Насколько мы можем проследить, показатели распространенности этих позиций несколько растут, хотя и немного. Если экстраполировать теперешние тенденции и представить себе дальнейший рост негативного отношения к другим религиям и стремления запретить или ограничить их деятельность, то вырисовывается картина общества, более похожего на какое-нибудь ближневосточное общество с охраняемой государством монополией определенной религии, чем на современные западные общества. Но и сейчас уровень религиозной ксенофобии и нетерпимости в российском сознании, на наш взгляд, удивительно высок. Между тем, если мы перейдем от «отношения к религии» к собственно религиозности, картина получается совершенно иная. Здесь тоже — стабилизация, но на совершенно ином уровне. Высокую степень религиозной нетерпимости проявляет не общество, в котором подавляющее большинство — традиционные верующие, истово выполняющие требования своей религии, вроде иранского или саудовского; а общество, в котором реальные верующие — крошечная и маргинальная группа.
Процент лиц, отвечающих «ДА» на вопрос: «Верите ли Вы в Бога?», похоже, стабилизировался в районе 60%. А если мы задаем
вопросы о вере в другие религиозные идеи, в структуре православия не отделимые от веры в Бога, то цифры отвечающих «да» становятся значительно меньше. В 2002 г. задали еще ряд вопросов о вере, которые не задавали ранее. Выяснилось, что твердо верят в историческое существование Иисуса только 23% (хотя это бесспорный факт, который отрицался лишь старым советским атеизмом), в воскресение Христа — 16%, в то, что Иисус Христос — сын Божий, — 24%, в то, что Бог создал мир, — 21%, в то, что Бог отвечает на наши молитвы, — 20%. С другой стороны, удельный вес верящих в различные парарелигиозные и паранаучные нехристианские и неправославные доктрины очень велик и превышает удельный вес верящих в христианские идеи и догматы. В совершенно не православное и не христианское представление о переселении душ, например, верит в 2 раза больше людей (20%), чем в христианскую идею воскресения мертвых (10%). Объявление себя «верующими» воспринимается респондентами, очевидно, как нечто более «серьезное» и «ответственное», чем ответ «да» на вопрос о вере в Бога. Во всяком случае, число лиц, идентифицирующих себя как верующих, постоянно меньше, чем число отвечающих «да» на вопрос о вере в Бога (в 2002-м первых было 44, а вторых — 59%). Несомненно, цифры верующих и атеистов в 1991 г. — это уже результат громадных масштабов перемены самоидентификаций в конце 1980-х. Но в 1991— 1993 гг. этот процесс продолжается схожими темпами. За три года число атеистов уменьшилось в 7 раз. Называть себя атеистом в это время стало неприлично. Часть бывших атеистов начинает, очевидно, сразу же называть себя верующими (удельный вес верующих за эти бурные три года вырос почти в 1,5 раза), но многие избирают более «мягкую» и «приличную», чем атеистическая, «переходную» самоидентификацию как неверующих. Отсюда бурный, но недолгий рост в этот период числа «неверующих». Но это — революционные годы. Дальше начинается медленная стабилизации. Процент атеистов стабилизировался на очень прочной цифре 5%. Число неверующих после бурного роста в 1991— 1993 гг. стало уменьшаться, а число верующих продолжает расти, но уже более медленными темпами (за три года, с 1999 по 2002 г., оно вырастает в 1,4 раза, затем — в 1,4 раза за девять лет.)
Между тем цифры посещения церквей резко отличаются от цифр, характеризующих отношение к православию или даже веру в Бога. У нас нет цифр регулярного посещения церквей в советское время. Но ясно, что оно было на очень низком уровне хотя бы просто потому, что церквей было очень мало, и зафиксированная в самом конце советского периода,
в 1991 г., цифра посещения церкви не реже раза в месяц, 6%, результат уже произошедшего роста посещаемости. (Если, например, в
Калининградской области первый православный храм был открыт только в 1986 г., то ясно, что регулярное посещение церкви здесь могло быть лишь О%) Но далее, на протяжении всего периода 1991—2002 гг., эта цифра практически не изменилась.
Посещение церкви
1991 1993 1996 1999 2002
Не реже раза в месяц 6 7 6 7 7
Несколько раз в год 8 10 20 19 19
Раз в год или реже 27 21 25 29 31
Никогда 59 62 48 45 42
Цифра 6—7% поразительно стабильна. Разумеется, за этой стабильностью скрывается значительное движение, и состав группы лиц, регулярно посещающих церковь, изменился по сравнению с 1991 г. Среди верующих стабильно превалируют лица старших возрастов, и очень многие регулярно посещавшие церковь в 1991 г. старые люди, в 2002 г. уже просто умерли. С другой стороны, посещать церковь стали новые люди. При этом число церквей многократно возросло и положение церкви радикально изменилось. Посещать церковь стало во много раз проще — и физически, и психологически. Тем не менее цифра остается неизменной — несмотря на совершенно новую, во много раз более благоприятную для посещения церкви ситуацию, приобретения в основном лишь компенсируют потери. Заметно растет только число тех, кто иногда посещает церковь, что связано с новой официальной ролью церковной обрядности (всякие торжественные молебны, крещения, отпевания и т. д.).
Цифра 6—7% — самая низкая в Европе. В таких странах, как Польша, Мальта, Ирландия, цифры ежемесячного посещения по сравнению с ней запредельно велики (соответственно 78, 87, 74%). Но они больше даже в таких странах, как Швеция (9%), Финляндия (12%), Дания (12%), Франция (12%). И скорее всего эта цифра или цифры, близкие к ней по порядку, будут характеризовать российскую религиозность и в обозримом будущем. Если регулярное посещение церкви практически не выросло в период самых бурных перемен в нашей жизни и радикального изменения отношения к религии, трудно
представить себе, что должно произойти, чтобы оно значительно увеличилось. Другие показатели не чисто декларативной религиозности также не растут и стабилизировались на очень низком уровне.
Остается на прежнем уровне удельный вес тех, кто никогда не раскрывал Библию. В 1999 г. таких было 46%, а в 2002 — 45%, причем среди тех, кто идентифицирует себя как верующих, — 29%. (И это при современной полной доступности Библии!) Никогда не молятся вне церкви: в 1991 г.— 66%, 1993 — 51, 1996 — 45, 1999 — 44, 2002 — 48%. И при всем декларируемом доверии к церкви часто обращаются за советом к священнику и в 1999, и в 2002 г. только 1% респондентов, а никогда в своей жизни не обращались в 1999 г. — 80%, в 2002 — 75%.
Если мы попытаемся вычленить тех лиц, которые не только называют себя верующими, но и как-то претворяют эту веру в дела, — например тех, кто, считая себя верующими (всего 47%), при этом регулярно ходит в церковь (15% от 47% — 7%), или причащался меньше, чем год назад (14% от 47% — 6%), — у нас получатся очень маленькие цифры. А если мы еще больше ужесточим критерии — например будем учитывать не просто верующих по самоидентификации, но только тех из них, кто верит, что Иисус Христос жил на земле, что он — Сын Божий и воскрес, а из них — лишь тех, кто регулярно ходит в церковь и причащается, — цифры станут просто микроскопическими.
Особенностью теперешнего российского состояния сознания является сочетание всеобщего признания ценности православия и всеобщей православной самоидентификации, довольно высокой степени религиозной ксенофобии и нетерпимости, готовности оградить силовым путем, через государство, православную монополию и пресечь распространение других религий с очень низким уровнем религиозности, почти не возросшим с советского времени. По нетерпимости Россия едва ли не приближается к тем мусульманским странам, в которых переход в другую веру считается преступлением и иностранные миссии полностью запрещены, а по реальной религиозности ей далеко даже до таких стран, как Франция или Дания. Нетерпимость к новым для России религиям проявляют люди с фантастически эклектическим сознанием, практически не бывающие в церкви. Признание высокой ценности православия и необходимости оградить и поддержать его постоянно декларируется российской элитой, богатыми и энергичными относительно образованными мужчинами в расцвете сил, а регулярно в церковь ходят в основном старые и необразованные женщины. И обе эти характеристики российского сознания, громадное декларируемое значение православия и
минимальная и маргинальная реальная религиозность, несомненно, относительно устойчивы. Трудно представить себе, чтобы в обозримый период здесь что-то могло принципиально измениться.
Отношение к религии и отношение к политике неразрывно связаны друг с другом как в головах и сердцах индивидов, так и в обществе в целом. Политическая и социальная революция 1989—1991 гг. была и революцией в отношении к религии; теперешняя стабилизация в религиозной сфере связана и со стабилизацией в политике, ясно видимой в громадных и стабильных рейтингах президента. Связь этих двух стабилизаций очевидна. Общество, оказавшееся на рубеже 80-х и 90-х годов в ситуации значительно большей свободы, чем оно было психологически способно «переварить», после переворота 1991 г. быстро устремилось к стабильности, определенности, порядку. Это единое стремление проявляется и в религиозной, и в политической сферах.
В религиозной сфере полностью утратившее прежнюю идеологию, но привыкшее к идейному единству и определенности общество устремляется к «православному консенсусу». С поразительной быстротой и легкостью в массовом порядке люди оставляют ставший к концу советской власти чисто конформистским и формальным атеизм и начинают объявлять и осознавать себя православными верующими. За несколько лет на рубеже 1980-х — 1990-х самоидентификацию сменили десятки миллионов людей. При этом в громадной мере на отношение к православию ими переносятся привычки и психология, выработанные десятилетиями (и даже столетиями, если принять во внимание не только советское, но и самодержавное наследие) пребывания в государстве с монопольной и принудительной идейной системой. ~ Это привычка к утверждаемому государством единообразию, к запрету на другие идейные системы. После недолгой оргии религиозной свободы или даже анархии, когда российские государственные лидеры могли покровительствовать Аум Синрикё, а с телеэкранов не сходили колдуны-шарлатаны вроде Кашпировского и сомнительные иностранные миссионеры, православие становится общенародной и в значительной мере официальной религией.
Так как религия прямо не затрагивает ничьих материальных интересов, кроме интересов религиозных профессионалов, духовенства, консенсус в религиозной сфере достигается значительно быстрее, чем в политической. Очень скоро православной символикой начинают совершенно одинаково пользоваться и власть, и «коммунно-патриотическая» оппозиция. Идет даже своего рода борьба за овладение
этой символикой, в ходе которой власть устанавливает тесные отношения с церковной иерархией, а оппозиция привлекает на свою сторону массу рядовых прихожан, в основном принадлежащих к социальным низам, которым революция принесла только обнищание и культурный шок. Однако установление православного консенсуса и стабилизация в религиозной сфере были предвестием установления политического консенсуса и политической стабилизации.
Стремление вернуться к стабильности и определенности после революционного хаоса может работать и на оппозицию, и на власть. В российских постсоветских условиях оно работало на власть, постепенно приобретавшую характер традиционной российской авторитарной власти. Именно это стремление помогло Ельцину преодолеть кризис 1993 г., победить в 1996 г. и передать полномочия избранному им преемнику «на рубеже двух тысячелетий». Но Ельцин был слишком связан с революционным прошлым, чтобы народные массы могли принять его как «законного монарха», воспринимать его власть как «нормальную» и «традиционную». Такой переворот в отношении к президентской власти происходит при его преемнике, который смог привлечь симпатии истосковавшегося по сильной и стабильной власти народа, в том числе и народных низов, ранее симпатизировавших «реакционным» противникам режима. Рейтинги Путина колоссальны и стабильны, и в доверии к нему объединяются все социальные и все мировоззренческие группы. Вслед за религиозной стабилизацией пришла и политическая, за религиозным «православным консенсусом» — политический «президентский». Эти две стабилизации и два консенсуса связаны не только потому, что оба они порождены усталостью от революционных потрясений, стремлением вернуться к стабильности и спокойствию. Религия и власть еще и укрепляют друг друга. Ельцин, часто показывавшийся вместе с патриархом и иногда посещавший церковные службы, своим авторитетом, авторитетом власти, укреплял позиции православия и способствовал установлению «православного консенсуса». Путин, с его значительно большей личной популярностью и более серьезным отношением к своим обязанностям (по сообщениям печати, он даже соблюдает пост и имеет духовника), укрепляет «православный консенсус» еще больше. С другой стороны, авторитет церкви укрепляет авторитет власти, освящает ее. И наши данные показывают установившуюся сейчас несомненную корреляцию между религиозностью и доверием к президенту. Оба консенсуса, несомненно, прочны, «обе стабилизации стабильны». Но любой стабильности рано
или поздно приходит конец. Поэтому остается вопрос: насколько они прочны и стабильны?
Ответить на этот вопрос мы не можем, и политический аспект теперешней стабилизации вообще не является предметом данной статьи. Выскажем лишь некоторые соображения о религиозной стабилизации. На наш взгляд, она вызывает образ «колосса на глиняных ногах». Колосс — это более 80% самоидентификации как православных, всеобщее доверие РПЦ, согласие большинства на привилегии РПЦ и на разного рода запреты на деятельность новых религий. «Глиняные ноги» — это 7% регулярно посещающих церковь, 6% регулярно причащающихся, 1% постоянно обращающихся за советом к священнику, только 23% твердо верящих в то, что Иисус действительно жил, а не является мифом, и социальная маргинальность реальных верующих, в подавляющем большинстве тех же старушек, которые регулярно посещали церковь в советское время. Легкость, с которой была достигнута победа над марксистско-ленинской идеологий, обернулась несерьезностью,
поверхностностью этой победы, громадным разрывом между внешним единством и единообразием и полной «энтропией», скрывающейся за этим единством. Может ли такая ситуация продолжаться до бесконечности? Долго ли сможет простоять колосс на своих глиняных ногах? На наш взгляд, до бесконечности он простоять все же не может. Теоретически раньше или позже должно произойти одно из двух — или православный консенсус распадется, колосс рухнет, или, наоборот, у него вырастут нормальные, прочные «ноги». Какой вариант более вероятен, представляем судить читателю.
Но массовое сознание устроено так, что в нем уживаются представления, логически совершенно не совместимые. Конечно, рано или поздно противоречия осознаются и как-то разрешаются, но комбинация идей и установок, которая при логическом анализе кажется просто немыслимой и обреченной на быстрое разрушение, может сохраняться, конечно, не до бесконечности, но очень долго. И причудливая комбинация идей и установок, характеризующая теперешнее российское отношение к религии, вполне может продержаться долго, во всяком случае дольше, чем сроки жизни теперешнего поколения.
«Свободная мысль XXI», М., 2003 г., № 7, с. 20-32.
